Пик Мервин. Горменгаст (Горменгаст - 2)

   - В таком случае, может быть, мой дорогой, тебе лучше подняться, - заявила Ирма - Лежание на полу вряд ли соответствует образу Главы Школы.
   - Да, да, конечно, но я чувствую себя очень...
   - Не надо, не надо, мой дорогой, - прервала его Ирма. - Не надо этих глупостей. Я пойду и посмотрю, заперты ли все двери. Когда я вернусь, я надеюсь, ты будешь уже сидеть в кресле.
   И с этими словами Ирма вышла из комнаты.
   Рощезвон в раздражении стукнул пятками об пол, потом, кряхтя, поднялся на ноги. Усевшись в кресло и повернув голову в сторону двери, через которую вышла Ирма, он высунул язык и скорчил гримасу, но тут же покраснел от стыда за свой поступок и послал воображаемой Ирме воздушный поцелуй своей дрожащей старческой рукой.
   ГЛАВА ШЕСТЬДЕСЯТ ПЕРВАЯ
   Один участок Внешней Стены столь густо зарос многими слоями плюща и другими вьющимися растениями, что уже несколько сотен лет камень кладки был скрыт от взоров; в густых зарослях виднелись лишь глаза насекомых, мышей и птиц. Вдоль этой стены, столь плотно заросшей плющом, шел узкий, длинный проход, большую часть дня скрывающийся в тени. Только на закате, когда солнце уже готово было скрыться за Лесом Горменгаст, оно бросало свои медово окрашенные лучи в этот узкий проход, и там, где целый день царили прохладные, неуютные тени, зажигались пятна янтарного цвета.
   И тут же сюда начинали собираться дворняжки, появляющиеся словно ниоткуда, они рассаживались в янтарных пятнах света, зализывали раны и грызли на себе блох.
   Но не для того, чтобы смотреть на этих полудиких собак или восхищаться игрой пятен света прилетало сюда странное создание и пряталось в густых слоях ползучих растений, покрывающих стены. Скрываясь под гибкими, цепкими веточками и листьями, Оно продвигалось как змея и добиралось до того места, с которого открывался вид на интересовавший его участок прохода. Находясь метрах в десяти над землей, Оно погладывало сквозь листву на одинокого Резчика, который, разделяя свое одиночество с собаками и пятнами света, постоянно приходил на одно и то же место и принимался за работу - он вырезал что-то из куска дерева. Оно округлившимися как у ребенка глазами следило за тем, как под его руками возникает образ деревянного ворона. Оно страстно желало иметь такую игрушку и поэтому выжидало момента, чтобы выхватить деревянного ворона из рук его создателя и улететь через стены к далеким холмам. И вот поэтому Оно каждый вечер прилетало к одному и тому же месту, забиралось под густой плющ и выжидало, когда работа будет закончена и можно будет утащить такую восхитительную вещицу.
   ГЛАВА ШЕСТЬДЕСЯТ ВТОРАЯ
   Когда Фуксия услышала о вероломстве Щуквола и поняла, что ее первая и единственная сердечная привязанность связала ее с убийцей, ее лицо потемнело от глубочайшей боли и ужаса, и уже никогда более это выражение страдания и трагичности полностью не покидало ее.
   Долгое время она, закрывшись у себя в комнате, вообще не желала никого видеть. Фуксия не могла выдавить из себя слезы, а чувства, бушевавшие в ней, требовали выхода. И это помимо всего прочего очень угнетало Фуксию. Поначалу она все переживала так, словно ее сильно избили, и ее мучила чуть ли не физическая боль. Руки у нее дрожали, пальцы теряли чувствительность. Беспросветная подавленность засасывала ее как черное болото. Ей не хотелось жить. В груди рос и ворочался комок боли и ужаса, давя на ребра. Целую неделю по ночам она не могла заснуть. А потом в ней словно что-то затвердело, она ушла в раковину, и к ней пришла холодная горечь. Она искореняла в себе все едва зарождающиеся мысли о любви, столь свойственные ее натуре. Она беспокойно ходила взад и вперед по своей комнате. Она сильно изменилась. За несколько дней Фуксия постарела на несколько лет. Она считала теперь, что мир вокруг нее столь отвратителен, что безжалостность и двуличие вполне оправданы, и не видела уже в поведении Щуквола ничего предосудительного. Она возненавидела мир, в котором жила.
   Когда Тит пришел навестить Фуксию, он был поражен изменениями, которые произошли в ней - изменился даже ее голос, глаза глубоко запали. Тит впервые осознал, что она не только его сестра, но и женщина, страдающая женщина.
   Фуксия, в свою очередь, тут же заметила изменения, которые произошли в Тите. Его смятение было столь же явным, как и неприкаянность. Его жажда свободы была столь же сильной, как и ее жажда любви. Но что он мог изменить в своей жизни? Что она могла изменить в своей? Со всех сторон их окружал Замок Горменгаст, раскинувшийся на многие мили, вздымающийся к облакам, неизведанный, темный как сумрачный день.
   - Спасибо за то, что ты пришел навестить меня, - сказала Фуксия, - но говорить нам с тобой не о чем.
   Тит, прислонясь к стене, стоял молча. Фуксия так постарела! Тит пяткой стал ковырять потрескавшуюся штукатурку, и вскоре кусок ее отвалился.
   - Мне до сих пор не верится, что он мертв, - сказал наконец Тит после долгого молчания.
   - О ком ты говоришь?
   - О Флэе, конечно. И обо всем том, что с ним было связано... Помнишь его пещеру? Теперь в ней уже никто и никогда не поселится. А ты бы не хотела..
   - Нет, - прервала Тита Фуксия, догадавшись, о чем он хочет спросить. - Не сейчас. И вообще никогда. Мне вообще не хочется никуда выходить. Ты видел этими днями Доктора Слива?
   - Пару раз. Он попросил меня передать тебе, что ему хотелось бы с тобой встретиться, когда у тебя будет желание. А сейчас он плохо себя чувствует.
   - А кто из нас сейчас хорошо себя чувствует? А ты что задумал делать? Ты сильно изменился. Наверное, все, что тебе довелось увидеть, было действительно ужасно.. Но ничего на рассказывай мне! Я не хочу больше об этом говорить!
   - Кругом стоят часовые и ходят караулы, - сообщил после короткого молчания Тит.
   - Я знаю.
   - И в Замке комендантский час. Мне нужно вернуться к себе к восьми часам. А ты знаешь, как зовут человека, который стоит на часах у твоей двери?
   - Не знаю. Он торчит там с утра до вечера, почти не отлучаясь, а ночью спит под дверью. А под окном, во дворе, еще один.
   Тит подошел к окну и посмотрел во двор.
   - И зачем он там стоит?
   Повернувшись к Фуксии, он резко добавил:
   - Его никогда не поймают. Он слишком хитер. Он настоящий хищник. Надо бы сжечь к чертовой матери весь этот мерзкий Замок, чтоб в нем сгорел и Щуквол, и мы, и весь мир, чтобы очистить это место - пусть оно зарастет зелененькой травкой!
   - Тит! - позвала Фуксия, - Подойди ко мне.
   Тит пересек комнату неверными шагами. Руки у него тряслись.
   - Тит, я по-прежнему люблю тебя, но сейчас у меня не осталось никаких чувств. Ни для кого. Я вроде бы умерла. Даже ты словно умер для меня. Но я знаю, что люблю тебя. Ты единственный, кого я люблю... но сейчас я ничего не чувствую и не хочу ничего чувствовать. Я слишком много перечувствовала... я устала от чувств... я боюсь их...
   Тит шагнул к Фуксии еще ближе. Она смотрела ему прямо в глаза. Еще год назад они поцеловались бы как брат и сестра, тогда им была нужна любовь друг друга. Теперь им эта любовь была еще нужнее, но что-то сломалось в них. Между ними раскрылась пропасть, через которую не было моста.
   Но Тит все-таки схватил ее за руку, сжал, потом повернулся и быстро вышел из комнаты.
   ГЛАВА ШЕСТЬДЕСЯТ ТРЕТЬЯ
   День Раскрашенной Скульптуры приближался. Резчики закончили свою работу и готовы были представить свои произведения на всеобщее обозрение. Все в Замке было наполнено ожиданием этого события. Так в преддверии этой церемонии было всегда, и так было и сейчас, но теперь самым-самым острым было чувство настороженности - Щуквол мог нанести свой следующий удар в любую минуту, и мысли об этом никому не давали покоя. "Пегое чудовище" за последние восемь дней совершило четыре нападения, убив четырех человек камнями, пущенными с невероятной силой и точностью из рогатки. Эти круглые камни находили либо лежащими рядом с жертвой, у которой была пробита голова, либо застрявшими в черепе. Эти нападения, особо ужасные по своей бессмысленной злобе, ибо среди убитых не было даже часовых и караульных, происходили в столь разных частях Замка, что не давали возможности определить, где же следует вести поиск убийцы. Липкий ужас охватил Горменгаст.
   Но не смотря на атмосферу страха, царившую в Замке, приближение церемонии Раскрашенной Скульптуры, которую ничто не могло отменить, возбуждало чувства совсем иного, более приятного свойства. Эту церемонию ожидали прежде всего потому, что ее ежегодная повторяемость внушала чувство уверенности, так было всегда и так будет независимо ни от чего. К традиции тянулись, как ребенок тянется к матери - она придавала чувство стабильности.
   Узкий длинный двор, в котором должна была происходить церемония, тщательно вычистили и вымыли - целую неделю здесь раздавалось позвякивание ведер, плеск воды и поскрипывание скребков и щеток. Особенно старательно вычищали южную стену. Накануне церемонии сняли леса у этой стены, на которых целую неделю от зари до зари работали чистильщики, вымывая камни, вычищая пыль из всех стыков, трещин и выбоин. Внизу, на высоте метров двух от земли, вдоль сверкающей чистотой стены шла каменная полка, на которой Резчики должны были выставлять свои произведения; полка была такой ширины, что даже самые большие скульптуры могли легко на ней разместиться. Каменная полка и широкая полоса стены над ней были побелены, а все те растения, которые за год выросли между камней кладки, были либо вырваны, либо обрезаны вровень с камнем.
   В этот двор, столь ревностно вычищенный и прибранный, должны были скоро темным, шумным потоком влиться Резчики, несущие свои произведения в руках или на плечах; в тех случаях, когда скульптура была слишком большого размера, Резчикам обычно помогали родственники; рядом с процессией одетых в лохмотья нечесанных Резчиков будут бегать босоногие дети, длинноволосые, немытые; их пронзительные крики и улюлюканье будут протыкать тяжелый воздух словно ударами стилета.
   Да, в атмосфере была разлита какая-то давящая тяжесть. Если и происходило какое-либо движение воздуха, то оно казалось навеянным гниющими крыльями огромных умирающих птиц.
   Это тягостное состояние атмосферы еще более усугубляло страх вызываемый Щукволом и его безжалостными нападениями, и церемонию Раскрашенной Скульптуры ожидали с особым нетерпением, ибо надеялись что возможность созерцать творения, единственной задачей которых был поиск красоты, явится отдыхом уму и душе.
   Однако, несмотря на то что Резчики, используя все свое мастерство и, казалось бы, занимаясь одним делом, творили в своих произведениях красоту, между ними самими отношения никогда не были дружелюбными. Зависть, раздоры меж семействами, древние обиды - все это вспоминалось на ежегодной церемонии, открывались старые раны и наносились новые, красота и враждебность красота и ненависть сосуществовали равно как и красота и старость, красота и уродство; скрюченные годами неблагодарного труда пальцы поддерживали деревянную птицу тончайшей работы и удивительно яркой раскраски, которая взмахнула крылышками, действительно казавшимися сделанными из перьев, а не из дерева.
   Вечером накануне церемонии все было готово для ее проведения. Поэт, уже официально назначенный Хранителем Ритуала, сопровождаемый Графиней, совершил обход двора и удостоверился в полной его готовности к церемонии. На следующее утро ворота Внешней Стены были открыты, и процессия Резчиков двинулась ко Двору Резчиков. Им предстояло пройти около трех миль.
   По дворам и переходам Замка текла яркая цветная река. Казалось, среди серых камней Горменгаста расцвели тропические цветы. Вспыхивали оттенки красного, сияло золото, плыли холодные пятна голубого, теплые пятна зеленого.
   А несли все это буйство цвета серые, угрюмые люди, похожие на нищих и бродяг. К обеду каменная полка во Дворе Резчиков во всю свою длину была уставлена раскрашенной деревянной скульптурой, здесь были изображения животных и птиц, монстры, порожденные фантазией, напоминавшие гигантских насекомых и рептилий, все эти существа были изображены в разных позах, с опущенными и поднятыми головами, поднятыми так гордо, как не может быть поднята ни одна голова существа из плоти и крови.
   Все они замерил в ожидании, отбрасывая тени на выбеленную стену. Из всего их огромного числа следовало выбрать три произведения, наиболее оригинальных и совершенных. Эти три лучших произведения будут удостоены помещения в Зале Раскрашенной Скульптуры, а остальные будут тем же вечером сожжены.
   Сделать правильный выбор было очень сложно, и это занимало много времени. Резчики, собравшись семейными группками, сидели на корточках или стояли, прислонившись к противоположной стене двора. Они внимательно следили за судьями, медленно перемещающимися от скульптуры к скульптуре. Час проходил за часом, а выбор все еще не был сделан. Тишину нарушали лишь выкрики и плач детей. К вечеру слуги вынесли столы и расставили их тремя длинными параллельными рядами от одного конца двора к другому. На столы поставили миски с густым супом и разложили караваи хлебов. Стало темнеть, а выбор все еще не был сделан. Небо затянуло тучами, и на двор опустилась преждевременная тяжелая темнота. Стало очень душно. Даже дети угомонились, хотя обычно в день Церемонии они бегали и шумели вплоть до полуночи. Теперь же они уселись на каменные плиты двора рядом со своими матерями и погрузились в такое несвойственное им молчание. Самое простое движение казалось утомительным, и пот лил со всех ручьями. Многие поднимали головы и смотрели на грозные тучи, которые тяжелыми черными массами заволакивали небо. Тучи были многослойными и громоздились одна на другую.
   Тит, ввиду того, что не достиг еще установленного Законом Замка совершеннолетия, не принимал участия в выборе трех наилучших произведений, однако все же требовалось его формальное одобрение после того, как выбор был сделан. Тит беспокойно бродил вдоль выстроенных на каменной полке произведений скульптуры. Люди при его приближении почтительно расступались. По традиции у него на шее висела тяжелая железная цепь, а ко лбу был привязан камень. Тит устал таскать на себе этот нелепый вес, который с каждой проходящей минутой казался все более тяжелым. Он пару раз видел Фуксию, но потом она затерялась в толпе.
   - Наверное, разразится мощная гроза, мой мальчик, - сказал кто-то позади Тита - Клянусь всем, что низвергается потоком, на нас вот-вот обрушится ливень.
   Тит повернулся. Перед ним стоял Доктор Хламслив.
   - Да, чувствуется приближение грозы, Доктор Слив.
   - Не только чувствуется, но и наблюдается, мой юный преследователь злодеев.
   Тит задрал голову и посмотрел вверх. В небе творилось нечто невообразимое. Там вздувались облачные массы, которые казалось, двигались не подгоняемые ветром, а сами по себе, подгоняемые недобрыми намерениями.
   О, вид у небес был грозен! И с каждой минутой он становился все более устрашающим. Казалось, в небо прямо из ада изливается вся адская черная мерзость. Тит опустил голову и снова посмотрел на Хламслива. Лицо Доктора было залито потом.
   - Вы не видели Фуксию? - спросил Хламслив.
   - Видел, но потом она куда-то исчезла. Думаю, она где-то здесь в толпе.
   Хламслив огляделся по сторонам, его очень острое Адамово яблоко плясало, губы, растянутые в улыбке, обнажали сверкающие зубы, но улыбка была пустой и неестественной.
   - Доктор Слив, мне бы хотелось, чтобы вы посмотрели ее... она выглядит ужасно, с ней что-то происходит.
   - Я обязательно это сделаю и в самое ближайшее время. В этот момент к Титу подошел посланец от судей - они приглашали Тита одобрить их выбор.
   - Идите, идите скорее, - воскликнул Хламслив, но в его голосе не было обычной звонкости. - Спешите, мой юный друг!
   - До свидания, Доктор.
   ГЛАВА ШЕСТЬДЕСЯТ ЧЕТВЕРТАЯ
   Немного позже Тит уже сидел на балконе, а рядом с ним по правую руку расположилась Графиня, казавшаяся ему огромной незнакомкой, слева от Тита сидел Поэт, человек и вовсе чужой Титу. Под балконом разлилось море поднятых голов. Во дворе пылал огромный костер, вдалеке на фоне почерневшего неба угадывался темный силуэт Горы Горменгаст.
   Приближался момент, когда Титу нужно будет подозвать трех Резчиков, произведения которых были признаны лучшими, потом Тит потянет за веревки, привязанные к этим трем деревянным скульптурам, и выставит их на всеобщее обозрение.
   В огромный костер уже были брошены сотни скульптур, на создание которых было положено столько неустанного труда, на которые возлагалось столько надежд и упований, и яркое пламя, превращая их в пепел, устремлялось к небу.
   Тит видел, как великолепный раскрашенный деревянный тигр, голова которого с оскаленной пастью была закинута на спину, а ноги подобраны под телом, был брошен одним из двенадцати наследственных "разрушителей" в огонь. Пламя охватило тигра словно руками и стало пожирать дерево.
   И в этот момент Тита неожиданно охватило сильнейшее желание бежать с балкона. Ему было ненавистно это бессмысленное уничтожение, которое он вынужден наблюдать. От духоты ему было дурно. Присутствие матери и отрешенного ото всего Поэта порождало в нем глухое раздражение. Тит перевел взгляд на Гору Горменгаст. Что лежало за ней? Какие земли? Какие миры? Какая жизнь?
   О, если бы только он мог покинуть Замок! От одной этой мысли вызывающей страх и восторг, его начинало трясти. Тит с опаской покосился на мать - не прочитала ли она его мятежные мысли?
   Убежать из Замка навсегда? Но Тит не имел никакого представления о том, что ожидает за его пределами, за пределами тех лесов и рек, которые окружают Горменгаст. Он уже и раньше много думал о побеге. Но побег всегда был для него некой абстрактной идеей, и он никогда серьезно не задумывался над тем, куда направится и как будет жить в мире, совершенно ему незнакомом.
   Тита охватил страх от мысли, что он в том, ином мире - будет просто ничто, что Горменгаст и его Герцог не представляют для "того" мира никакого значения, что его, сына Герцога Гробструпа, почитают лишь здесь, в Замке. Мысль эта была страшной и беспокоящей.
   Тит снова взглянул на многоликую толпу под балконом. Когда очередную скульптуру швырнули в огонь, он важно кивнул, как это требовалось, в знак одобрения свершающегося. Повернув голову налево, Тит в темноте различил силуэты нескольких башен. Это все мое, сказал он себе, но слова, прозвучавшие у него в голове, показались пустыми и ненужными. И тут произошло нечто, что заставило его забыть о своих страхах и призрачных надеждах, что вселило в него непомерную радость, что вырвало его из лап колебаний, что швырнуло его в искристый, волшебный, непредсказуемый мир.
   А произошло вот что. В огонь уже приготовились бросать изображение черного ворона - голова приподнята, каждое перышко тщательно вырезано. Толпа, придавленная духотой, застыла в ожидании. Наследственный "разрушитель", державший ворона, закинул руку за голову; пляшущие языки пламени освещали его лицо. И вот рука метнулась вперед, пальцы разжались - и ворон, кувыркаясь полетел в сторону костра. И тут из темноты наперерез ворону вырвалась какая-то фигурка, легко и одновременно хищно промчалась в воздухе и схватила деревянную птицу. Не замедлив ни на мгновение свои уверенный великолепный полет, фигурка, прижимающая к себе ворона взметнулась над заросшей плющом стеной и исчезла в ночи. На некоторое время людей охватило оцепенение - всеобщее смятение и замешательство держали всех словно в тисках. Смятение каждого усиливалось замешательством всех. Произошло нечто невообразимое, нечто столь невероятное, что гнев, который должен был вот-вот прорваться, сдерживался невидимой стеной замешательства.
   Никогда ранее не происходило подобное нарушение священной церемонии.
   Графиня зашевелилась первой. Впервые с того дня, когда обнаружилась злокозненность Щуквола, Графиня была охвачена страшным гневом, который не имел отношения к пегому злодею. Графиня тяжело поднялась на ноги и, ухватившись руками за перила балкона, вперила взор в темноту. Тучи, словно придавленные собственным весом, стелились все ниже, казалось, сам воздух исторгал пот. Толпа зашевелилась и загудела, как растревоженный улей. Раздались крики гнева и возмущения, прозвучавшие грозно и страшно.
   Что значит смерть нескольких неприметных людишек, погибших от руки Щуквола по сравнению с этим ударом в самое сердце Горменгаста? Не жители Горменгаста были его сердцем, а непоколебимая традиция, которой на глазах у всех был нанесен неожиданный удар. Крики усилились, толпа пришла в движение, а Тит, искоса взглянув на свою мать, медленно поднялся на ноги.
   Он единственный среди толпы людей, до глубины души возмущенных осквернением церемонии, не был возмущен, хотя и переживал случившееся не менее глубоко, - но совсем по иной причине. Тит был потрясен, но его потрясение делало его одиноким среди бури возмущения. В тот же момент, когда он увидел летящую фигурку, он мгновенно перенесся в тот день, когда он увидел - или ему показалось, что увидел, - странное существо в таинственном дубовом лесу. Это было так давно, тогдашнее видение потеряло свою реальность, стало воспоминанием, как от приснившегося когда-то сна, игрой воображения, дымкой фантазии. Но вот снова он увидел это существо!
   Теперь у него уже не было сомнений в том, что виденное им когда-то было реальностью. Он действительно видел это существо, проплывшее по воздуху в дубовом лесу, в котором он заблудился! И он увидел его еще раз! Оно явно выросло с тех пор, но и он ведь тоже вырос! Но оно осталось все таким же таинственным, все таким же легким в полете.
   Тит вспомнил, как давнее мимолетное видение породило в нем страстное желание свободы. И теперь произошло то же самое! Но теперь это стремление было во много раз сильнее! Воздух сгустился от влажной духоты, а по спине у Тита струился холодный пот.
   Тит оглянулся вокруг себя с заговорщицким видом, столь нехарактерным для него. За несколько секунд ничего не произошло: его мать стояла у перил балкона, крепко вцепившись в него руками, костер ревел и выплевывал красные угольки, воздух был неподвижен и горяч. В толпе закричали:
   - Это Оно! Оно!
   Другие голоса с отвратительной регулярностью выкрикивали:
   - Забросать его камнями!
   Но Тит в мыслях был уже далеко. Он медленно отступал к балконной двери, а потом - быстрым движением проскользнул в нее.
   Оказавшись в комнате, Тит бросился бежать. Каждый шаг его был преступлением против традиции. Он бежал по полуночным коридорам, там, где вполне мог скрываться Щуквол. Все в Тите дрожало от страха и возбуждения. Одежда прилипала к спине и ногам. Поворачивая направо и налево, иногда налетая на стены, неостановимо мчался Тит. Наконец он прибежал к широкой лестнице, невысокие ступени которой сбегали в открытый двор. Справа от него, уже далеко, на низко стелющихся тучах видны были отсветы костра. Клубящиеся тучи нависали, как балдахин над кроватью старой ведьмы.
   Гора Горменгаст и леса на ее склонах скрылись под покровом ночи, но Тит, подобно перелетной птице, знающей, куда ей лететь, уверенно бежал вперед.
   ГЛАВА ШЕСТЬДЕСЯТ ПЯТАЯ
   Тита подгоняло (а отнюдь не замедляло его бег) чувство того, что он совершил акт величайшего неповиновения. Он чувствовал тяжелое дыхание возмездия на затылке. Он мог еще вернуться и поспеть к концу церемонии, но несмотря на то, что у него от волнения и бега безумно колотилось сердце, такая мысль даже не приходила ему в голову. Его гнало вперед видение странного создания, которое стояло у него перед глазами. Ему снова не удалось разглядеть лица этого летающего существа. Он не знал, умеет ли оно говорить. Но то, что в течение многих лет было фантазией, игрой воображения, воспоминанием о погруженных в мечтательный сон деревьях и мхе, о золотых желудях, о веточках, похрустывающих под ногой, перестало быть фантазией. Фантазия стала реальностью. И он бежал в душной ночи, надеясь еще раз повстречаться с этим созданием, повстречаться с фантазией, ставшей правдой.
   Но долгий бег утомил его тело. Давящая духота лишала последних сил, и когда до холмов у подножия Горы Горменгаст оставалось не более мили, Тит рухнул на колени, а потом повалился на бок и остался лежать на земле, обливаясь потом. Затем он лег на живот, положив голову на скрещенные перед собой руки.
   Но мозг его не отдыхал. Лежа с закрытыми глазами, Тит снова и снова вызывал в памяти воспоминания о том, как странное создание взлетало над покрытой плющом стеной и растворялось в ночи, он видел, как безумно красиво оно летело в воздухе, безо всяких усилий, с высокомерным видом, горделиво повернув голову - ах, почему он не видел его лица! - так совершенно сидящую на узких плечах. Воздушное видение тысячу раз проносилось перед его мысленным взором.
   Тит лежал на земле, ворочался с боку на бок, а таинственное создание постоянно летало под его сомкнутыми веками, свободное, легкое, вытянув за собой ножки-камышинки.
   А когда Тит услышал хриплый голос пушки, он вскочил на ноги, и тяжелое раскатистое эхо еще не стихло, а он, не разбирая дороги, уже бежал в том направлении, где в непроницаемой ночи вздымалась громада Горы. Тит знал, что один выстрел из пушки был сигналом особой опасности. Он знал, что выстрел этот означал, что его, Тита, исчезновение уже обнаружили. Но вряд ли его мать подозревает, что Тит своим исчезновением бросает Горменгасту вызов.