- Хоп! - И спрыгнул вниз. - Что у вас тут?..
Фельдфебель Ищенко сразу запихнул его в шеренгу.
- Все в сборе, - отрапортовал он Быстроковскому.
Тут же стоял мичман Вальронд. Руки - по швам, глаза плутонгового - в смятении.
- Мичман, - окликнул его Быстроковский, - вы своих людей знаете лучше нас... Вот и приступайте с богом!
Вальронд шагнул к матросам.
- Ребята, - сказал он сорванно, дребезжа голосом, - на крейсер "Аскольд" проникли немецкие агенты. Прошу вас всех...
- Мичман! Не так надо, не так, - вмешался Быстроковский, беря дело в свои руки. - Внимание, слушай мою команду...
Людей развернули лицом к борту. Держа подштанники, вперились они в стальной борт, пробитый шляпками заклепок. Внимательно изучали в тоске путаницу проводов и патрубков. Там бежит электричество, там грохочет пар, там рвется по трубам вода. А за иг спинами уже рьяно работали боцманматы, ученики Труша.
- Павлухин! Кру... хом!
Гальванер четко обернулся:
- Есть!
- Твои шмотки?
- Мои...
Возле ног Павлухина раскинули матросское барахло: прощупанный пальцами матрас, подушка, запас белья, две книжки по теории электричества, сборник биографий великих людей, открытки с видами Парижа, конверт с письмами от родных, кусок голубого мыла... ну и прочую ерунду.
- Я его знаю, - промямлил Вальронд, стыдясь. - Полухин хороший матрос, и фон Ландсберг готовит его на унтер-офицера...
Фельдфебель уже перетряхнул вещи, выпрямился:
- Ваше благородие, чисто!
- Павлухин, - велел Быстроковский, - на другой борт, бегом марш! Там и стой... замри.
Шлепая босыми пятками, Павлухин перескочил на другой борт. Замер, как велели, только зыркал глазами.
- Захаров! Кру... хом!
Обернулся Захаров, и не узнал его Павлухин: лицо синее от перепуга, глаза запали.
- Твоя хурда? - спросили его боцманматы.
- Моя... То есть, позвольте номер.
- Гляди: 2-56-43... твой номер?
- Так что, ваше благородие, моя хурда. Павлухин думал: "Боится... Неужто не все выбросил?" Трясли. Летели в сторону тетрадки с грустными виршами собственного сочинения про любовь... Через всю палубу глаза Захарова вклинились в глаза Павлухина - так, словно сейчас опять сцепятся в драке.
И вот выпрямились боцманматы:
- Чисто, ваше благородие.
Павлухин даже вспотел. Легкой рысцой, сияя лицом, к нему уже подбегал Захаров. Поворот - и замер рядом.
- Ну? - шепнул ему Павлухин. - Понял, сучья лапа?
- Спасибо... - долетел вздох облегчения.
Дошла очередь до погребного Бешенцова - баптиста. Старший офицер крейсера пустил по палубе, разметывая страницы, сборник прохановских "Гуслей". В злости рвал афонские книжицы, отпечатанные крамольными имябожцами.
- Несчастный сектант! Тебе - что? Больше других надобно? Ты что на меня, как на Христа, уставился? Я из тебя эту дурь выколочу, а глаза выкручу, как шурупы...
- И выколотили, и выкрутили, - отозвался Бешенцов.
- Ты на что намекаешь? Выверни карманы у робы...
На палубу звонко выпал дубль-ключ от носовых погребов. Тонны взрывчатки в руках этого человека с лютым взглядом, и Быстроковский невольно съежился.
- Можешь подобрать, - сказал и ногою придвинул к баптисту всю рвань "божественного"...
Вальронд стоял красный как рак. Мичман страдал за свой плутонг, за его людей - храбрых и сильных бойцов флота империи. Писали о них газеты русские, британские, французские, бельгийские. А теперь, полураздетые, растерянные, они мечутся с борта на борт, и всё наружу - и рундуки, и души этих людей.
Женька Вальронд производил обыск поспешно и неловко, лишь бы отвязаться. С того конца палубы, где он перетряхивал вещи, чаще всего слышалось:
- Перебегай... Ты тоже беги... К борту, к борту! Вальронд стоял внаклонку над вещами, разложенными в ряд; он стоял как раз спиною к шеренге матросов, еще ожидающих обыска. И вдруг мичман ощутил (так страшно, так бедово), как провис у него карман кителя. Тяжесть была такая, как будто в карман опустили ему булыжник с мостовой.
Никогда еще мичман не бывал так испуган, как сейчас. Ему было ясно: кто-то, невидимый из-за спины, спасая себя или товарища, переложил... револьвер. Кто? Но Вальронд еще больше боялся оглянуться, чтобы узнать дерзкого. Кто?..
- Перебегай, - сказал он, и кто-то перебежал...
Вляпался, как и ожидал того Павлухин, Шурка Перстнев.
- Твоя листовка? - радостно спросил Быстроковский. Через плечо старшего офицера Вальронд успел прочесть несколько строчек: "...солдаты, не забудьте, что в лице каждого офицера, приветствуя которого, носит на руках своих темная, часто подкупленная толпа, вы славите свое вековое рабство. Не довольно ли крови, солдаты?.."
- Твоя? - снова спросил Быстроковский.
- Почему же она моя, - ответил Шурка, - если здесь про солдат сказано. А об матросах - ни звука!
- Ты мне тут придурка не выкобенивай... Где взял?
- Дали.
- Кто?
- Да когда в город ходил...
- Я тебя спрашиваю - кто дал?
- А я откуда знаю, ваше благородие?. Барышня одна... собой ничего такая. "На, говорит, почитай, а потом я тебя поцелую!"
Быстроковский волком глядел на Шурку:
- Ну! И... поцеловала она тебя?
- Прочел, - сознался Шурка. - Мне-то что? Тут ведь о солдатах... Так что мне это совсем неинтересно читать было.
- Хорошо, - жестко произнес старший офицер. - Теперь я тебя целовать стану. Влеплю такой горячий поцелуйчик, что ты у меня только в окопах очухаешься...
Вальронд, пока там препирались, наспех перекидал оставшееся барахло. Выпрямился. И, стараясь встать к Быстроковскому не тем боком, где лежало оружие, отрапортовал:
- Роман Иванович, я закончил. Всё в порядке!
Придя в свою каюту, Женька вынул из кармана ловко сидевший в ладони браунинг. Открыл ящик стола, бросил туда оружие и задвинул ящик снова. Щелкнул ключик. "Кто?" Было ясно, что команда артиллеристов ему доверяла Предать их он был бы не в силах. Да и к чему? В немецкую пропаганду на крейсере мичман не верил. Другие соображения руководили им...
Морской корпус его величества, славный громкими традициями русского флота, готовил прекрасных офицеров. Но от расчета траектории надо было вжиться - телом и нервами! - в броню: это труднее. Вальронд не забыл, каким растерянным щенком забился он тогда в угол башни. А пристрелочный уже подали с элеватора. А дальномер уже отрубил ему дистанцию. И ревун уже промычал... А он растерялся на "залпе". И тогда матросы, эти многоопытные воины, сделали из него бойца. Благодаря им он вылез из башни хозяином плутонга. Такие вещи не забываются. От этого и отношения Вальронда с прислугой орудия были доверительно добрыми. Матросы это понимали тоже, и вот... результат доверия: подкинули оружие, как своему...
А в палубе, после обыска, долго помалкивали матросы. И ходили, как барахольщики, подбирая свое белье и койки. Но вот откинулся люк и сверху спросили - тихонько:
- Эй, хлопанцы! У вас дым без огня был?
- С огоньком... Шурка Перстнев погорел. А у вас?
- Нашли... револьвер.
- У кого?
- Успели в рундук со швабрами кинуть. Чей - не дознались.
Итак, обыск был проведен только в двух палубах - носовом плутонге и кочегарном кубрике. Павлухин плотно увязал свою койку, вскинул на плечо, чтобы вынести наверх и поставить до вечера в сетки. Сказал он матросам, уже с трапа, так:
- Хорошая была побудка, день прямо табельный... Только знайте, это еще не обыск. Так не обыскивают! И потому еще раз говорю тем, у кого башка вихляется: если имеешь что - убери...
Рядом с ним ставил свою койку Шурка Перстнев, тихонький.
- Ух, и дал бы я тебе в ухо... - сказал Павлухин.
- За что?
- А так, чтобы тень на плетень не наводил. Себя гробишь - это плевать, твое дело, но вот ребят мутишь...
- Каждый за себя, - огрызнулся Шурка.
- Ври! - ответил Павлухин. - А где... список?
- Отстань, чего привязался? Говорю тебе - печатают...
На молитве плохо служил в это утро отец Антоний. Плохо пели и певчие из добровольно верующих. Скверно ели матросы. Потом всех развели по работам. Однако разговаривать с французскими рабочими матросам запретили: мало ли еще какая зараза с языка на язык перескочит? И сразу же, именно с этого дня, между бортом русского крейсера и берегом Франции прошла глубокая трещина: французы стали косо посматривать на "немецких агентов"...
Зайдет аскольдовец в кабачок и попросит, бывало, пива.
- Ступай к немцам своим! - кричит на него трактирщица. - Мы не боши, чтобы пивом надуваться. Пусть тебе сам кайзер нальет.
- Тогда... вина. Прошу, мадам.
- Еще чего захотел! Дай тебе вина, так мне потом по миру идти надо... Знаем мы, как вы, русские, вино пьете...
Да, неуютно стало в Тулоне.
* * *
Над люком раскорякою, словно краб, встал рассыльный с вахты, высвистал руладу "Внимание все" и позвал:
- Павлухин!
- Есть, - отозвался голос из глуби крейсера.
- В писарскую тебя... Чтобы - пулей!
В писарскую добром не вызывают, и Павлухин мысленно перебрал в памяти: все ли было в порядке за последнее время? Кажется, все. Он направился в нос крейсера, конечно же бегом, как и положено матросу, ибо ходить не имеешь права. Хоть гуляешь, хоть в гальюн тебе надо - все равно, матрос, сверкай пятками.
В большой светлой каюте над верхним деком стучал "Ремингтон ". Старший писарь, не оборачиваясь, тыкал пальцами в клавиши.
- Явился? Ну, с тебя бутылку.
- За что калым дерешь?
- С унтером тебя. Сейчас, вот видишь, печатаю на подпись командиру... Неужто не поставишь?
- Поставлю.
- Дуй в буфет.
- Дую...
Павлухин покрутился возле иллюминаторов буфетной:
- Эй, Васька! Бутылку свистни, потом расквитаемся... Аскольдовский "базиль" был малый опытный: с того и жил, что воровал. Огляделся - нет ли кого вокруг, и скоро за пазухой Павлухина лежала, бутылка. Вернулся гальванер с нею в писарскую, сказал весело:
- Давай штопор.
- Штопор тебе еще! - И писарь вышиб пробку ладонью. - Задрай двери на резину... Драболызнем, гори оно все к черту!
Драболызнули, и Павлухин вышел уже унтер-офицером.
Глянул под полубаком на часы: было время курнуть.
Самокин сказал ему:
- Стало неспокойно. Будем отныне встречаться через день. Если что - я сам найду тебя... Кстати, сегодня я шифровал телеграмму "Ваньки с барышней". О наших делишках.
- И что там за делишки у нас?
- Да неважные. Шкура - Ряполов...
- Штрадалец-то? Он мне с первого раза не приглянулся. На кой ляд, спрашивается, итальянцам сажать нашего брата, русского? Конечно, дело тут грязное... Стащил что-нибудь, а выдает себя за "штрадальца".
- Что с Левкой-то? - поинтересовался Самокин.
- Да куда-то провалился. Раньше все жрать ходил. Видать, в легионе его только марши играют. А жрать на сторону бегают.
- Придет, - сказал Самокин, озираясь. - Вон Труха сюда сыпет. Гаси и отваливай. Я с этим ананасником. один на один побеседую...
- А тебя с контрами? - спросил боцман Труш, намекнув на получение "контриков".
- Так точно. Унтер-офицер первой.
- Махнул, брат! Ну, с поздравкой тебя, Павлухин, - сказал Власий Труш, искренне пожимая руку бравого гальванера. - В нашем полку, как говорится, прибыло... Ну-ка, дыхни!
Труш понюхал - чем пахнет изо рта Павлухина.
- Все правильно, - сделал вывод. - Надо еще не так выпить. А так, чтобы тебя четыре человека посередке улицы тащили... В люди человек вышел! Надо, чтоб на всю жисть память осталась! А умирать будешь - приятно вспомнить...
Виндинг-Гарин появился через несколько дней. Болтался по крейсеру до вечера. Он был симпатичный парень - легко находил общий язык с матросами и даже с офицерами. Лейтенант Корнилов видел в нем что-то байроновское.
Вечером, когда офицеры ужинали в кают-компании, Левка появился в коридоре салона. Тихими шагами подкрался к дверям командирского помещения.. Достал из-за пазухи конверт, который ему надо было просунуть под самую дверь Иванова-6. Но солдат Иностранного легиона не учел одного обстоятельства. Корабль - это тебе не изба, где взял да и протиснул письмишко под двери. Нет. Двери на крейсере водонепроницаемы, и высокий, подбитый резиной комингс в салоне мешал Левкиному замыслу: этот комингс плотно закрывал все щели.
В раздумье Левка обернулся и... чуть не вскрикнул.
В другом конце коридора, под яркой дощечкой с надписью: "Стой - не входи", высился жилистый кондуктор с острыми старомодными усами и пронзительно наблюдал за Левкой.
- А командира - что, разве нету? - спросил Левка. Кондуктор - ни звука в ответ. Только смотрел. Но, чтобы выйти отсюда, никак не миновать этого господина в полуофицерском мундире. Еще даст раза по башке... Черт его знает, что он там про себя думает? Может, за вора принял?
Было боязно, но делать нечего. Левка как-то сразу сгорбился, медленно ступая по коврам. А на повороте вскрикнул: "Ой!" Это кондуктор взял его за ворот в жуткой хватке, довел до выхода и ударом под зад выкинул на палубу...
- Где же Левка? - говорили матросы несколько дней спустя. - Чего-то Левки давно не видно?..
Получив пинкаря с крейсера, Виндинг-Гарин понял, что он разоблачен, и отправил свое письмо по почте. Иванов-6 получил его на пятый день после обыска двух командных палуб - носового плутонга и кочегарной.
* * *
Федерсона задержал у тамбура люка доктор Анапов:
- Гарольд Карлович, куда вы несете водомерную трубку?
- Каперанг просил занести.
- Вот заодно он просил у меня шпадель... Прихватите!
В одной руке - трубка из толстого стекла, в другой - хирургический шпадель. С таким снаряжением старший лейтенант Федерсон заявился в салон командира. Иванов-6 стоял возле стола, зажав, в загорелых руках глотку своего любимого удава.
- Принесли? - спросил он. - Весьма благодарен...
На развернутой газете лежали горками мелко крошенное сырое мясо, лук, фрукты. Иванов-6 попросил механика, чтобы он натискал эту смесь в водомерную трубку - поплотнее.
- Я вызвал вас вот по какому поводу. Сегодня мне доставили по почте письмо от одного русского подданного, живущего во Франции... От некоего Льва Виндинга-Гарина.
Шпаделем каперанг начинает раздвигать челюсти удава, и пасть рептилии отвратительна, словно клоака. Взяв трубку с едой, каперанг осторожно вводит ее по глотке удава прямо в желудок. При этом он спокойно продолжает беседу.
- Конечно, - говорил Иванов-6, - после доноса штрафного матроса Ряполова этот Виндинг-Гарин ничего нового сообщить не может. Но... Помогите мне, Гарольд Карлович!
Федерсон охотно вскакивает, сказав при этом:
- Я могу привлечь к пособничеству нам еще и Пивинского.
- Да нет же, - морщится каперанг, - я совсем о другом... Помогите мне забить все это в глотку. Берите шомпол... Так, осторожно, прошу вас. Теперь - пихайте, пихайте туда!
Шомполом, вдвинутым в трубку, мясо, лук и фрукты медленно проталкиваются внутрь удава, который на глазах офицеров быстро толстеет. Поправляется!..
- Виндинг-Гарин, - продолжает Иванов-6, беря со стола бутылку чудесного коньяку (он не скуп), - настоятельно требует свидания со мною. Но я не желаю встречаться с человеком, личность которого мне неизвестна...
Взболтнув бутылку, Иванов-6 наклоняет ее над трубкой. Рыжий коньяк заполняет ее доверху и медленно струится внутрь удава. Федерсону очень жалко коньяк - хамелеоны обходятся дешевле, тараканы ничего не стоят...
- А он буянить потом не станет?
- Нет, - отвечает каперанг. - Он у меня тихий...
Федерсон следит, как добротный "мартель" оседает в водомерной трубке, заполняя утробу питону и думает. Механик, понимает, что каперанг желает сохранить чистоту мундира строевого офицера флота. Это - каста! И спихнуть грязную работу на машинного офицера (не строевого)...
- Я уже снесся с начальником русской полиции в Париже, - произносит Иванов-6, - чтобы проверить личность доносителя...
Оба смотрят, как коньяк оседает в трубке. Все.
Каперанг вынимает из утробы стеклянную трубку. Берет - и очень ловко удава за шею и забрасывает его далеко под кровать - отсыпаться и переваривать пищу.
- А вас, Гарольд Карлович, - заканчивает Иванов-6, начиная мыть руки над раковиной, - я убедительно прошу, именно вас, прошу встретиться с этим...
- Виндингом-Гариным?
- Да, именно с этим негодяем. Пожалуйста!
Федерсон не боится; испачкать свой мундир.
- Я это сделаю... - отвечает он даже с вызовом.
Вечером Федерсон переоделся в статское и отправился в укромный ресторанчик на Страсбургском бульваре. На улицах было жарко, пыльно. В пламенных вихрях шелков и шарфов, выбрасывая кверху стройные ноги, кружилась на афишах смуглая женщина с толстыми губами - а внизу начертано:
Сегодня танцую я - знаменитая Мата Хари!
В пустынном ресторане, где Федерсон должен был повидать Виндинга-Гарина, тихо играла музыка. Выбрав по карте дешевенький пинар, федерсон тянул его через соломинку, терпеливо выжидая свидания.
Наконец один из гостей ресторана поднялся из-за стола, решительно пошел прямо на механика.
- Извините, - сказал он по-русски, - но я не подошел к вам раньше, просто опасаясь провокации.
Федерсон осмотрел молодого человека:
- Чем вы можете доказать свою личность и свое русское подданство? Есть ли при вас солдатская книжка?
По документам все было правильно: солдат Иностранного легиона, но подданный Российской империи. Федерсон успокоился.
- Ну-с, господин солдат, отпейте этого благородного пинара и поведайте нам о своих наблюдениях...
Левка рассказал, что на крейсере ведется антивоенная агитация ("Кем?" - спросил Федерсон, но Левка не ответил), что матросы ждут транспорт с оружием и нелегальщиной, дабы потом, уже в море, перебить всех офицеров.
- И, - заключил Левка рассказ, - по получении сведений из Архангельска они приведут свои намерения в исполнение.
- Откуда-откуда? - спросил Федерсон, прищурясь.
- Из Архангельска, - твердо повторил Левка.
Вот тут-то Федерсон и ошалел: при чем здесь Архангельск? Но в этот момент Левка добавил:
- Вы же там будете...
- Где?
- В этом... или Архангельске, или - на Мурмане!
- Молодой человек, откуда у вас такие сведения?
- Как откуда? Россия создает новый флот - Северный, началось строительство морской базы в бухте Иоканьга. Плавмастерская "Ксения" уже там. Эсминцы "Грозовой" и "Властный" давно бросили якоря в Кольском заливе, а с Дальнего Востока вышла на Мурман броненосцы "Пересвет" и "Чесма", откупленные нами из японского плена... Наконец, легендарный крейсер "Варяг" тоже будет скоро на Мурмане... Что? Разве не так?
- Но откуда вам стало известно, что наш крейсер "Аскольд" должен войти в состав этого флота? Честно говоря, меня знобит, как я подумаю об этом ужасе... Льды, холод - бррр!
Левка промолчал, лицо его было загадочным.
- Вы не до конца представились мне, - намекнул Федерсон.
- Что ж, - ответил Левка с усмешкой, - могу и до конца. Я служу при московском охранном отделении, которое и командировало меня во Францию для наблюдения за русскими эмигрантами.
- Позвольте, - придержал его Федерсон. - Может, это и так. Но команда крейсера "Аскольд" не состоит из русских эмигрантов. Как же вы оказались на "Аскольде", если исключить вашу сомнительную любовь к церковному пению?
Левка заказал вина. Не такой благородной дряни, какую ему предлагал скупердяй Федерсон, а настоящего вина. И расплатился как джентльмен.
- Так вот, слушайте. - Он придвинулся поближе к механику. - Я пришел на "Аскольд" по доброй воле. Когда я узнал, что пораженческая пропаганда на крейсере уже ведется, я пришел сам. Вы меня не звали, это верно! Вы провели обыск по точному адресу - у артиллеристов и кочегаров. Но вы плохо искали. К сожалению, сюда наших филеров из Москвы не свистнешь! Они бы нашли, уверяю вас... Ну, какие еще вопросы ко мне?
- Назовите людей.
- Могу. Только не записывайте. Терлеев, Дубня, Захаров, Лепков, Бешенцов, Бирюков, Шестаков...
Записать Федерсон не мог, но и запомнить трудно. В голове механика четко зафиксировались только четыре фамилии:
Шестаков... Бешенцов... Бирюков... Захаров... Это были матросы, уже изрядно послужившие, на хорошем счету у начальства. И, может быть, именно потому Федерсон так точно запомнил их фамилии. Он с удовольствием распил вино (свое и Левкино) и вежливо откланялся московскому агенту.
Он вернулся на крейсер, и здесь... Здесь случилось нечто неожиданное. Едва Федерсон открыл рот, чтобы доложить каперангу о разговоре с Виндингом-Гариным, как вдруг Иванов-6 поднял ладонь, задержав его речь.
- Не нужно! - сказал. - Ничего не нужно. Читайте, что ответили мне из Парижа на мой запрос...
Русская полиция в Париже (самая точная и деловая) ответила на запрос следующее: "Неизвестный, именующий себя Виндингом-Гариным, на службе в тайной русской агентуре никогда не состоял, являясь мелким авантюристом, и его показаниям верить не следует..."
- Верить не следует, - с удовольствием повторил Иванов-6. - Извините меня, Гарольд Карлович, что я обеспокоил вас этим неприятным поручением... Увы, не верить!
Но все дело в том, что Федерсон-то как раз и верил.
Еще как верил!
Глава шестая
Мало того! Этот сукин сын нашел себе единоверцев в лице старшего офицера крейсера и артиллерийского лейтенанта фон Ландсберга. В узком кругу они договорились:
- Господа, надобно довести это дело до конца...
Но, будучи офицерами строевыми, голубой крови и белой кости, Быстроковский и Ландсберг (подобно Иванову-6) свято берегли чистоту своих мундиров. Грязное дело сыска строевики Морского корпуса его величества препоручили опять-таки инженер-механику крейсера. И вот тут-то во всей своей мерзости и выступила на передний план событий фигура альбиноса с красными веками и с прозрачной кожей.
Гарольд Карлович - это надо признать - был вдохновенен.
* * *
- Господин мичман, потрудитесь встать.
Женька Вальронд с трудом разлепил глаза. Ах, какие чудесные сны показывала ему эта ночь! Было еще рано. Но за переборками, где-то под самой палубой, по всему крейсеру шла странная суетня, хлопали двери, стучали люковицы. А перед плутонговым стоял механик Федерсон.
- В чем дело? - спросил мичман, сладко потягиваясь. - Судя по ранней побудке, мы травим тараканов?
- Обыск!
- Что? - Вальронда так и выкинуло из койки.
- Да, голубчик. В прошлый раз мы плохо искали. В этом же обыске нам помогут добрые французы.
- Механисьён! - возмутился мичман. - Вы вольны обыскивать самих себя с любых точек зрения, даже в самом неудобном ракурсе. Но забираться в каюту офицера...
- Все офицеры, - сказал Федерсон, - покорились чувству долга. Покоритесь же и вы, мичман.
Французская полиция уже вовсю рыскала по крейсеру.
- Свинство! - кратко выразился Вальронд и, полуодетый, схватив со стола папиросы, выскочил в коридор кают-компании, где уже было полно офицеров, таких же, как и он, растерянных и униженных.
- Господа, как вы могли позволить? - спросил мичман.
- А что делать? - пожался в ответ Корнилов. - Не драться же нам с французами... Теперь только ворота растворяй пошире: беда на крейсер поперла!
Тут же, повизгивая, крутился и корниловский дог Бим - без хвоста. Между офицерами проталкивался плечом взолнованный Иванов-6, стараясь на ходу застегнуть мундир.
- Господа, господа, - говорил он потупясь. - Как раз балаган, только вашей ярмарки не хватало... Что вы здесь торгуетесь? Прошу разойтись по командам. В Париж из Петрограда уже выехал военно-морской следователь подполковник Найденов, и скоро он прибудет в Тулон...
Это была новость. Каша, по-видимому, заваривалась крутая. На выходе из коридора кают-компании мичмана Вальронда задержал барон Фитгингоф фон Шелль.
- Женечка, - сказал минер с опаской, - виноват во всем Володька Корнилов! Я говорил ему, чтобы он не резал газеты...
- Да! Он перестарался и запорол нам всю выкройку. Нет хуже дураков, нежели дураки убежденные. Особенно, если дурак имеет чин лейтенанта, которого не заслуживает.
- Я все продумал, - сказал минер печально. - Этими обысками и подозрениями мы сами революционизируем команду... Верно?
Вальронд пожал плечами, и погоны вздернулись - крылышками.
- Что тебе сказать, баронесса, на это? Я всегда и всем говорил, что ты у нас... умная девочка!
Теперь обыскивали весь крейсер. А это значило - ни один отсек, ни одна машина, ни одна башня, ни один погреб (не говоря о кубриках) не минуют рук опытного сыщика. Команда стояла навытяжку вдоль верхнего дека - и не уйдет отсюда вниз, пока обыск не закончится.
Вальронд подошел к комендорам.
- На этот раз, - сказал, - я могу смотреть вам в глаза, ибо в мою каюту уже залезли. Боюсь, что филеры нескоро вылезут оттуда, ибо у меня много портретов нелегальных барышень...
Матросы весело посмеялись - в общем, настроение было ничего.
- Евгений Максимович, - раздался вдруг окрик Быстроковского, - с командой не разговаривать... Следуйте в башню!
В башне, под креслом вертикальной наводки, полиция обнаружила револьвер. Держа этот револьвер в руке, мичман вернулся к своим матросам:
- Мне ведено узнать - чей это? Я надеюсь, что...
Он хотел сказать далее: "нам его кто-то подсунул", но тут честный Захаров шагнул вперед:
- Мой, ваше благородие.
Матросы переглянулись.
- Лыко... - сказал кто-то сдавленно.
- А ты, - спросил мичман, - придумал ли причину, по которой этот револьвер тебе был нужен?
- Чего уж тут... мой, - упрямо повторил Захаров.
- Ну, смотри, тебе виднее. - И Вальронд задумался, обеспокоенный.
Искали тщательно. Правда, выискали немало нелегальщины (весьма смутной политической окраски); разрозненные номера бурцевского "Былого", парижское "Наше слово"; был обнаружен еще один револьвер - в груде боцманского тряпья, но хозяин этого оружия, конечно, назвать себя не пожелал. К вечеру, когда люди уже измотались от напряжения, вдруг раздался торжествующий выкрик Корнилова:
Фельдфебель Ищенко сразу запихнул его в шеренгу.
- Все в сборе, - отрапортовал он Быстроковскому.
Тут же стоял мичман Вальронд. Руки - по швам, глаза плутонгового - в смятении.
- Мичман, - окликнул его Быстроковский, - вы своих людей знаете лучше нас... Вот и приступайте с богом!
Вальронд шагнул к матросам.
- Ребята, - сказал он сорванно, дребезжа голосом, - на крейсер "Аскольд" проникли немецкие агенты. Прошу вас всех...
- Мичман! Не так надо, не так, - вмешался Быстроковский, беря дело в свои руки. - Внимание, слушай мою команду...
Людей развернули лицом к борту. Держа подштанники, вперились они в стальной борт, пробитый шляпками заклепок. Внимательно изучали в тоске путаницу проводов и патрубков. Там бежит электричество, там грохочет пар, там рвется по трубам вода. А за иг спинами уже рьяно работали боцманматы, ученики Труша.
- Павлухин! Кру... хом!
Гальванер четко обернулся:
- Есть!
- Твои шмотки?
- Мои...
Возле ног Павлухина раскинули матросское барахло: прощупанный пальцами матрас, подушка, запас белья, две книжки по теории электричества, сборник биографий великих людей, открытки с видами Парижа, конверт с письмами от родных, кусок голубого мыла... ну и прочую ерунду.
- Я его знаю, - промямлил Вальронд, стыдясь. - Полухин хороший матрос, и фон Ландсберг готовит его на унтер-офицера...
Фельдфебель уже перетряхнул вещи, выпрямился:
- Ваше благородие, чисто!
- Павлухин, - велел Быстроковский, - на другой борт, бегом марш! Там и стой... замри.
Шлепая босыми пятками, Павлухин перескочил на другой борт. Замер, как велели, только зыркал глазами.
- Захаров! Кру... хом!
Обернулся Захаров, и не узнал его Павлухин: лицо синее от перепуга, глаза запали.
- Твоя хурда? - спросили его боцманматы.
- Моя... То есть, позвольте номер.
- Гляди: 2-56-43... твой номер?
- Так что, ваше благородие, моя хурда. Павлухин думал: "Боится... Неужто не все выбросил?" Трясли. Летели в сторону тетрадки с грустными виршами собственного сочинения про любовь... Через всю палубу глаза Захарова вклинились в глаза Павлухина - так, словно сейчас опять сцепятся в драке.
И вот выпрямились боцманматы:
- Чисто, ваше благородие.
Павлухин даже вспотел. Легкой рысцой, сияя лицом, к нему уже подбегал Захаров. Поворот - и замер рядом.
- Ну? - шепнул ему Павлухин. - Понял, сучья лапа?
- Спасибо... - долетел вздох облегчения.
Дошла очередь до погребного Бешенцова - баптиста. Старший офицер крейсера пустил по палубе, разметывая страницы, сборник прохановских "Гуслей". В злости рвал афонские книжицы, отпечатанные крамольными имябожцами.
- Несчастный сектант! Тебе - что? Больше других надобно? Ты что на меня, как на Христа, уставился? Я из тебя эту дурь выколочу, а глаза выкручу, как шурупы...
- И выколотили, и выкрутили, - отозвался Бешенцов.
- Ты на что намекаешь? Выверни карманы у робы...
На палубу звонко выпал дубль-ключ от носовых погребов. Тонны взрывчатки в руках этого человека с лютым взглядом, и Быстроковский невольно съежился.
- Можешь подобрать, - сказал и ногою придвинул к баптисту всю рвань "божественного"...
Вальронд стоял красный как рак. Мичман страдал за свой плутонг, за его людей - храбрых и сильных бойцов флота империи. Писали о них газеты русские, британские, французские, бельгийские. А теперь, полураздетые, растерянные, они мечутся с борта на борт, и всё наружу - и рундуки, и души этих людей.
Женька Вальронд производил обыск поспешно и неловко, лишь бы отвязаться. С того конца палубы, где он перетряхивал вещи, чаще всего слышалось:
- Перебегай... Ты тоже беги... К борту, к борту! Вальронд стоял внаклонку над вещами, разложенными в ряд; он стоял как раз спиною к шеренге матросов, еще ожидающих обыска. И вдруг мичман ощутил (так страшно, так бедово), как провис у него карман кителя. Тяжесть была такая, как будто в карман опустили ему булыжник с мостовой.
Никогда еще мичман не бывал так испуган, как сейчас. Ему было ясно: кто-то, невидимый из-за спины, спасая себя или товарища, переложил... револьвер. Кто? Но Вальронд еще больше боялся оглянуться, чтобы узнать дерзкого. Кто?..
- Перебегай, - сказал он, и кто-то перебежал...
Вляпался, как и ожидал того Павлухин, Шурка Перстнев.
- Твоя листовка? - радостно спросил Быстроковский. Через плечо старшего офицера Вальронд успел прочесть несколько строчек: "...солдаты, не забудьте, что в лице каждого офицера, приветствуя которого, носит на руках своих темная, часто подкупленная толпа, вы славите свое вековое рабство. Не довольно ли крови, солдаты?.."
- Твоя? - снова спросил Быстроковский.
- Почему же она моя, - ответил Шурка, - если здесь про солдат сказано. А об матросах - ни звука!
- Ты мне тут придурка не выкобенивай... Где взял?
- Дали.
- Кто?
- Да когда в город ходил...
- Я тебя спрашиваю - кто дал?
- А я откуда знаю, ваше благородие?. Барышня одна... собой ничего такая. "На, говорит, почитай, а потом я тебя поцелую!"
Быстроковский волком глядел на Шурку:
- Ну! И... поцеловала она тебя?
- Прочел, - сознался Шурка. - Мне-то что? Тут ведь о солдатах... Так что мне это совсем неинтересно читать было.
- Хорошо, - жестко произнес старший офицер. - Теперь я тебя целовать стану. Влеплю такой горячий поцелуйчик, что ты у меня только в окопах очухаешься...
Вальронд, пока там препирались, наспех перекидал оставшееся барахло. Выпрямился. И, стараясь встать к Быстроковскому не тем боком, где лежало оружие, отрапортовал:
- Роман Иванович, я закончил. Всё в порядке!
Придя в свою каюту, Женька вынул из кармана ловко сидевший в ладони браунинг. Открыл ящик стола, бросил туда оружие и задвинул ящик снова. Щелкнул ключик. "Кто?" Было ясно, что команда артиллеристов ему доверяла Предать их он был бы не в силах. Да и к чему? В немецкую пропаганду на крейсере мичман не верил. Другие соображения руководили им...
Морской корпус его величества, славный громкими традициями русского флота, готовил прекрасных офицеров. Но от расчета траектории надо было вжиться - телом и нервами! - в броню: это труднее. Вальронд не забыл, каким растерянным щенком забился он тогда в угол башни. А пристрелочный уже подали с элеватора. А дальномер уже отрубил ему дистанцию. И ревун уже промычал... А он растерялся на "залпе". И тогда матросы, эти многоопытные воины, сделали из него бойца. Благодаря им он вылез из башни хозяином плутонга. Такие вещи не забываются. От этого и отношения Вальронда с прислугой орудия были доверительно добрыми. Матросы это понимали тоже, и вот... результат доверия: подкинули оружие, как своему...
А в палубе, после обыска, долго помалкивали матросы. И ходили, как барахольщики, подбирая свое белье и койки. Но вот откинулся люк и сверху спросили - тихонько:
- Эй, хлопанцы! У вас дым без огня был?
- С огоньком... Шурка Перстнев погорел. А у вас?
- Нашли... револьвер.
- У кого?
- Успели в рундук со швабрами кинуть. Чей - не дознались.
Итак, обыск был проведен только в двух палубах - носовом плутонге и кочегарном кубрике. Павлухин плотно увязал свою койку, вскинул на плечо, чтобы вынести наверх и поставить до вечера в сетки. Сказал он матросам, уже с трапа, так:
- Хорошая была побудка, день прямо табельный... Только знайте, это еще не обыск. Так не обыскивают! И потому еще раз говорю тем, у кого башка вихляется: если имеешь что - убери...
Рядом с ним ставил свою койку Шурка Перстнев, тихонький.
- Ух, и дал бы я тебе в ухо... - сказал Павлухин.
- За что?
- А так, чтобы тень на плетень не наводил. Себя гробишь - это плевать, твое дело, но вот ребят мутишь...
- Каждый за себя, - огрызнулся Шурка.
- Ври! - ответил Павлухин. - А где... список?
- Отстань, чего привязался? Говорю тебе - печатают...
На молитве плохо служил в это утро отец Антоний. Плохо пели и певчие из добровольно верующих. Скверно ели матросы. Потом всех развели по работам. Однако разговаривать с французскими рабочими матросам запретили: мало ли еще какая зараза с языка на язык перескочит? И сразу же, именно с этого дня, между бортом русского крейсера и берегом Франции прошла глубокая трещина: французы стали косо посматривать на "немецких агентов"...
Зайдет аскольдовец в кабачок и попросит, бывало, пива.
- Ступай к немцам своим! - кричит на него трактирщица. - Мы не боши, чтобы пивом надуваться. Пусть тебе сам кайзер нальет.
- Тогда... вина. Прошу, мадам.
- Еще чего захотел! Дай тебе вина, так мне потом по миру идти надо... Знаем мы, как вы, русские, вино пьете...
Да, неуютно стало в Тулоне.
* * *
Над люком раскорякою, словно краб, встал рассыльный с вахты, высвистал руладу "Внимание все" и позвал:
- Павлухин!
- Есть, - отозвался голос из глуби крейсера.
- В писарскую тебя... Чтобы - пулей!
В писарскую добром не вызывают, и Павлухин мысленно перебрал в памяти: все ли было в порядке за последнее время? Кажется, все. Он направился в нос крейсера, конечно же бегом, как и положено матросу, ибо ходить не имеешь права. Хоть гуляешь, хоть в гальюн тебе надо - все равно, матрос, сверкай пятками.
В большой светлой каюте над верхним деком стучал "Ремингтон ". Старший писарь, не оборачиваясь, тыкал пальцами в клавиши.
- Явился? Ну, с тебя бутылку.
- За что калым дерешь?
- С унтером тебя. Сейчас, вот видишь, печатаю на подпись командиру... Неужто не поставишь?
- Поставлю.
- Дуй в буфет.
- Дую...
Павлухин покрутился возле иллюминаторов буфетной:
- Эй, Васька! Бутылку свистни, потом расквитаемся... Аскольдовский "базиль" был малый опытный: с того и жил, что воровал. Огляделся - нет ли кого вокруг, и скоро за пазухой Павлухина лежала, бутылка. Вернулся гальванер с нею в писарскую, сказал весело:
- Давай штопор.
- Штопор тебе еще! - И писарь вышиб пробку ладонью. - Задрай двери на резину... Драболызнем, гори оно все к черту!
Драболызнули, и Павлухин вышел уже унтер-офицером.
Глянул под полубаком на часы: было время курнуть.
Самокин сказал ему:
- Стало неспокойно. Будем отныне встречаться через день. Если что - я сам найду тебя... Кстати, сегодня я шифровал телеграмму "Ваньки с барышней". О наших делишках.
- И что там за делишки у нас?
- Да неважные. Шкура - Ряполов...
- Штрадалец-то? Он мне с первого раза не приглянулся. На кой ляд, спрашивается, итальянцам сажать нашего брата, русского? Конечно, дело тут грязное... Стащил что-нибудь, а выдает себя за "штрадальца".
- Что с Левкой-то? - поинтересовался Самокин.
- Да куда-то провалился. Раньше все жрать ходил. Видать, в легионе его только марши играют. А жрать на сторону бегают.
- Придет, - сказал Самокин, озираясь. - Вон Труха сюда сыпет. Гаси и отваливай. Я с этим ананасником. один на один побеседую...
- А тебя с контрами? - спросил боцман Труш, намекнув на получение "контриков".
- Так точно. Унтер-офицер первой.
- Махнул, брат! Ну, с поздравкой тебя, Павлухин, - сказал Власий Труш, искренне пожимая руку бравого гальванера. - В нашем полку, как говорится, прибыло... Ну-ка, дыхни!
Труш понюхал - чем пахнет изо рта Павлухина.
- Все правильно, - сделал вывод. - Надо еще не так выпить. А так, чтобы тебя четыре человека посередке улицы тащили... В люди человек вышел! Надо, чтоб на всю жисть память осталась! А умирать будешь - приятно вспомнить...
Виндинг-Гарин появился через несколько дней. Болтался по крейсеру до вечера. Он был симпатичный парень - легко находил общий язык с матросами и даже с офицерами. Лейтенант Корнилов видел в нем что-то байроновское.
Вечером, когда офицеры ужинали в кают-компании, Левка появился в коридоре салона. Тихими шагами подкрался к дверям командирского помещения.. Достал из-за пазухи конверт, который ему надо было просунуть под самую дверь Иванова-6. Но солдат Иностранного легиона не учел одного обстоятельства. Корабль - это тебе не изба, где взял да и протиснул письмишко под двери. Нет. Двери на крейсере водонепроницаемы, и высокий, подбитый резиной комингс в салоне мешал Левкиному замыслу: этот комингс плотно закрывал все щели.
В раздумье Левка обернулся и... чуть не вскрикнул.
В другом конце коридора, под яркой дощечкой с надписью: "Стой - не входи", высился жилистый кондуктор с острыми старомодными усами и пронзительно наблюдал за Левкой.
- А командира - что, разве нету? - спросил Левка. Кондуктор - ни звука в ответ. Только смотрел. Но, чтобы выйти отсюда, никак не миновать этого господина в полуофицерском мундире. Еще даст раза по башке... Черт его знает, что он там про себя думает? Может, за вора принял?
Было боязно, но делать нечего. Левка как-то сразу сгорбился, медленно ступая по коврам. А на повороте вскрикнул: "Ой!" Это кондуктор взял его за ворот в жуткой хватке, довел до выхода и ударом под зад выкинул на палубу...
- Где же Левка? - говорили матросы несколько дней спустя. - Чего-то Левки давно не видно?..
Получив пинкаря с крейсера, Виндинг-Гарин понял, что он разоблачен, и отправил свое письмо по почте. Иванов-6 получил его на пятый день после обыска двух командных палуб - носового плутонга и кочегарной.
* * *
Федерсона задержал у тамбура люка доктор Анапов:
- Гарольд Карлович, куда вы несете водомерную трубку?
- Каперанг просил занести.
- Вот заодно он просил у меня шпадель... Прихватите!
В одной руке - трубка из толстого стекла, в другой - хирургический шпадель. С таким снаряжением старший лейтенант Федерсон заявился в салон командира. Иванов-6 стоял возле стола, зажав, в загорелых руках глотку своего любимого удава.
- Принесли? - спросил он. - Весьма благодарен...
На развернутой газете лежали горками мелко крошенное сырое мясо, лук, фрукты. Иванов-6 попросил механика, чтобы он натискал эту смесь в водомерную трубку - поплотнее.
- Я вызвал вас вот по какому поводу. Сегодня мне доставили по почте письмо от одного русского подданного, живущего во Франции... От некоего Льва Виндинга-Гарина.
Шпаделем каперанг начинает раздвигать челюсти удава, и пасть рептилии отвратительна, словно клоака. Взяв трубку с едой, каперанг осторожно вводит ее по глотке удава прямо в желудок. При этом он спокойно продолжает беседу.
- Конечно, - говорил Иванов-6, - после доноса штрафного матроса Ряполова этот Виндинг-Гарин ничего нового сообщить не может. Но... Помогите мне, Гарольд Карлович!
Федерсон охотно вскакивает, сказав при этом:
- Я могу привлечь к пособничеству нам еще и Пивинского.
- Да нет же, - морщится каперанг, - я совсем о другом... Помогите мне забить все это в глотку. Берите шомпол... Так, осторожно, прошу вас. Теперь - пихайте, пихайте туда!
Шомполом, вдвинутым в трубку, мясо, лук и фрукты медленно проталкиваются внутрь удава, который на глазах офицеров быстро толстеет. Поправляется!..
- Виндинг-Гарин, - продолжает Иванов-6, беря со стола бутылку чудесного коньяку (он не скуп), - настоятельно требует свидания со мною. Но я не желаю встречаться с человеком, личность которого мне неизвестна...
Взболтнув бутылку, Иванов-6 наклоняет ее над трубкой. Рыжий коньяк заполняет ее доверху и медленно струится внутрь удава. Федерсону очень жалко коньяк - хамелеоны обходятся дешевле, тараканы ничего не стоят...
- А он буянить потом не станет?
- Нет, - отвечает каперанг. - Он у меня тихий...
Федерсон следит, как добротный "мартель" оседает в водомерной трубке, заполняя утробу питону и думает. Механик, понимает, что каперанг желает сохранить чистоту мундира строевого офицера флота. Это - каста! И спихнуть грязную работу на машинного офицера (не строевого)...
- Я уже снесся с начальником русской полиции в Париже, - произносит Иванов-6, - чтобы проверить личность доносителя...
Оба смотрят, как коньяк оседает в трубке. Все.
Каперанг вынимает из утробы стеклянную трубку. Берет - и очень ловко удава за шею и забрасывает его далеко под кровать - отсыпаться и переваривать пищу.
- А вас, Гарольд Карлович, - заканчивает Иванов-6, начиная мыть руки над раковиной, - я убедительно прошу, именно вас, прошу встретиться с этим...
- Виндингом-Гариным?
- Да, именно с этим негодяем. Пожалуйста!
Федерсон не боится; испачкать свой мундир.
- Я это сделаю... - отвечает он даже с вызовом.
Вечером Федерсон переоделся в статское и отправился в укромный ресторанчик на Страсбургском бульваре. На улицах было жарко, пыльно. В пламенных вихрях шелков и шарфов, выбрасывая кверху стройные ноги, кружилась на афишах смуглая женщина с толстыми губами - а внизу начертано:
Сегодня танцую я - знаменитая Мата Хари!
В пустынном ресторане, где Федерсон должен был повидать Виндинга-Гарина, тихо играла музыка. Выбрав по карте дешевенький пинар, федерсон тянул его через соломинку, терпеливо выжидая свидания.
Наконец один из гостей ресторана поднялся из-за стола, решительно пошел прямо на механика.
- Извините, - сказал он по-русски, - но я не подошел к вам раньше, просто опасаясь провокации.
Федерсон осмотрел молодого человека:
- Чем вы можете доказать свою личность и свое русское подданство? Есть ли при вас солдатская книжка?
По документам все было правильно: солдат Иностранного легиона, но подданный Российской империи. Федерсон успокоился.
- Ну-с, господин солдат, отпейте этого благородного пинара и поведайте нам о своих наблюдениях...
Левка рассказал, что на крейсере ведется антивоенная агитация ("Кем?" - спросил Федерсон, но Левка не ответил), что матросы ждут транспорт с оружием и нелегальщиной, дабы потом, уже в море, перебить всех офицеров.
- И, - заключил Левка рассказ, - по получении сведений из Архангельска они приведут свои намерения в исполнение.
- Откуда-откуда? - спросил Федерсон, прищурясь.
- Из Архангельска, - твердо повторил Левка.
Вот тут-то Федерсон и ошалел: при чем здесь Архангельск? Но в этот момент Левка добавил:
- Вы же там будете...
- Где?
- В этом... или Архангельске, или - на Мурмане!
- Молодой человек, откуда у вас такие сведения?
- Как откуда? Россия создает новый флот - Северный, началось строительство морской базы в бухте Иоканьга. Плавмастерская "Ксения" уже там. Эсминцы "Грозовой" и "Властный" давно бросили якоря в Кольском заливе, а с Дальнего Востока вышла на Мурман броненосцы "Пересвет" и "Чесма", откупленные нами из японского плена... Наконец, легендарный крейсер "Варяг" тоже будет скоро на Мурмане... Что? Разве не так?
- Но откуда вам стало известно, что наш крейсер "Аскольд" должен войти в состав этого флота? Честно говоря, меня знобит, как я подумаю об этом ужасе... Льды, холод - бррр!
Левка промолчал, лицо его было загадочным.
- Вы не до конца представились мне, - намекнул Федерсон.
- Что ж, - ответил Левка с усмешкой, - могу и до конца. Я служу при московском охранном отделении, которое и командировало меня во Францию для наблюдения за русскими эмигрантами.
- Позвольте, - придержал его Федерсон. - Может, это и так. Но команда крейсера "Аскольд" не состоит из русских эмигрантов. Как же вы оказались на "Аскольде", если исключить вашу сомнительную любовь к церковному пению?
Левка заказал вина. Не такой благородной дряни, какую ему предлагал скупердяй Федерсон, а настоящего вина. И расплатился как джентльмен.
- Так вот, слушайте. - Он придвинулся поближе к механику. - Я пришел на "Аскольд" по доброй воле. Когда я узнал, что пораженческая пропаганда на крейсере уже ведется, я пришел сам. Вы меня не звали, это верно! Вы провели обыск по точному адресу - у артиллеристов и кочегаров. Но вы плохо искали. К сожалению, сюда наших филеров из Москвы не свистнешь! Они бы нашли, уверяю вас... Ну, какие еще вопросы ко мне?
- Назовите людей.
- Могу. Только не записывайте. Терлеев, Дубня, Захаров, Лепков, Бешенцов, Бирюков, Шестаков...
Записать Федерсон не мог, но и запомнить трудно. В голове механика четко зафиксировались только четыре фамилии:
Шестаков... Бешенцов... Бирюков... Захаров... Это были матросы, уже изрядно послужившие, на хорошем счету у начальства. И, может быть, именно потому Федерсон так точно запомнил их фамилии. Он с удовольствием распил вино (свое и Левкино) и вежливо откланялся московскому агенту.
Он вернулся на крейсер, и здесь... Здесь случилось нечто неожиданное. Едва Федерсон открыл рот, чтобы доложить каперангу о разговоре с Виндингом-Гариным, как вдруг Иванов-6 поднял ладонь, задержав его речь.
- Не нужно! - сказал. - Ничего не нужно. Читайте, что ответили мне из Парижа на мой запрос...
Русская полиция в Париже (самая точная и деловая) ответила на запрос следующее: "Неизвестный, именующий себя Виндингом-Гариным, на службе в тайной русской агентуре никогда не состоял, являясь мелким авантюристом, и его показаниям верить не следует..."
- Верить не следует, - с удовольствием повторил Иванов-6. - Извините меня, Гарольд Карлович, что я обеспокоил вас этим неприятным поручением... Увы, не верить!
Но все дело в том, что Федерсон-то как раз и верил.
Еще как верил!
Глава шестая
Мало того! Этот сукин сын нашел себе единоверцев в лице старшего офицера крейсера и артиллерийского лейтенанта фон Ландсберга. В узком кругу они договорились:
- Господа, надобно довести это дело до конца...
Но, будучи офицерами строевыми, голубой крови и белой кости, Быстроковский и Ландсберг (подобно Иванову-6) свято берегли чистоту своих мундиров. Грязное дело сыска строевики Морского корпуса его величества препоручили опять-таки инженер-механику крейсера. И вот тут-то во всей своей мерзости и выступила на передний план событий фигура альбиноса с красными веками и с прозрачной кожей.
Гарольд Карлович - это надо признать - был вдохновенен.
* * *
- Господин мичман, потрудитесь встать.
Женька Вальронд с трудом разлепил глаза. Ах, какие чудесные сны показывала ему эта ночь! Было еще рано. Но за переборками, где-то под самой палубой, по всему крейсеру шла странная суетня, хлопали двери, стучали люковицы. А перед плутонговым стоял механик Федерсон.
- В чем дело? - спросил мичман, сладко потягиваясь. - Судя по ранней побудке, мы травим тараканов?
- Обыск!
- Что? - Вальронда так и выкинуло из койки.
- Да, голубчик. В прошлый раз мы плохо искали. В этом же обыске нам помогут добрые французы.
- Механисьён! - возмутился мичман. - Вы вольны обыскивать самих себя с любых точек зрения, даже в самом неудобном ракурсе. Но забираться в каюту офицера...
- Все офицеры, - сказал Федерсон, - покорились чувству долга. Покоритесь же и вы, мичман.
Французская полиция уже вовсю рыскала по крейсеру.
- Свинство! - кратко выразился Вальронд и, полуодетый, схватив со стола папиросы, выскочил в коридор кают-компании, где уже было полно офицеров, таких же, как и он, растерянных и униженных.
- Господа, как вы могли позволить? - спросил мичман.
- А что делать? - пожался в ответ Корнилов. - Не драться же нам с французами... Теперь только ворота растворяй пошире: беда на крейсер поперла!
Тут же, повизгивая, крутился и корниловский дог Бим - без хвоста. Между офицерами проталкивался плечом взолнованный Иванов-6, стараясь на ходу застегнуть мундир.
- Господа, господа, - говорил он потупясь. - Как раз балаган, только вашей ярмарки не хватало... Что вы здесь торгуетесь? Прошу разойтись по командам. В Париж из Петрограда уже выехал военно-морской следователь подполковник Найденов, и скоро он прибудет в Тулон...
Это была новость. Каша, по-видимому, заваривалась крутая. На выходе из коридора кают-компании мичмана Вальронда задержал барон Фитгингоф фон Шелль.
- Женечка, - сказал минер с опаской, - виноват во всем Володька Корнилов! Я говорил ему, чтобы он не резал газеты...
- Да! Он перестарался и запорол нам всю выкройку. Нет хуже дураков, нежели дураки убежденные. Особенно, если дурак имеет чин лейтенанта, которого не заслуживает.
- Я все продумал, - сказал минер печально. - Этими обысками и подозрениями мы сами революционизируем команду... Верно?
Вальронд пожал плечами, и погоны вздернулись - крылышками.
- Что тебе сказать, баронесса, на это? Я всегда и всем говорил, что ты у нас... умная девочка!
Теперь обыскивали весь крейсер. А это значило - ни один отсек, ни одна машина, ни одна башня, ни один погреб (не говоря о кубриках) не минуют рук опытного сыщика. Команда стояла навытяжку вдоль верхнего дека - и не уйдет отсюда вниз, пока обыск не закончится.
Вальронд подошел к комендорам.
- На этот раз, - сказал, - я могу смотреть вам в глаза, ибо в мою каюту уже залезли. Боюсь, что филеры нескоро вылезут оттуда, ибо у меня много портретов нелегальных барышень...
Матросы весело посмеялись - в общем, настроение было ничего.
- Евгений Максимович, - раздался вдруг окрик Быстроковского, - с командой не разговаривать... Следуйте в башню!
В башне, под креслом вертикальной наводки, полиция обнаружила револьвер. Держа этот револьвер в руке, мичман вернулся к своим матросам:
- Мне ведено узнать - чей это? Я надеюсь, что...
Он хотел сказать далее: "нам его кто-то подсунул", но тут честный Захаров шагнул вперед:
- Мой, ваше благородие.
Матросы переглянулись.
- Лыко... - сказал кто-то сдавленно.
- А ты, - спросил мичман, - придумал ли причину, по которой этот револьвер тебе был нужен?
- Чего уж тут... мой, - упрямо повторил Захаров.
- Ну, смотри, тебе виднее. - И Вальронд задумался, обеспокоенный.
Искали тщательно. Правда, выискали немало нелегальщины (весьма смутной политической окраски); разрозненные номера бурцевского "Былого", парижское "Наше слово"; был обнаружен еще один револьвер - в груде боцманского тряпья, но хозяин этого оружия, конечно, назвать себя не пожелал. К вечеру, когда люди уже измотались от напряжения, вдруг раздался торжествующий выкрик Корнилова: