Подошел Бешенцов, вытер о подол робы измазанные маслом пальцы.
- Господин мичман, - спросил, - а правда это, что в гигрометрах работает человеческий волос, как пружина?
Глаза Вальронда прищурены во внимании на шкалу показаний:
- Да. Правда. Причем не просто волос, а - женский!
- Вот те на!
- А разве ты не знал?
- Нет. А почему волос от бабы, ваше благородие?
- Он тоньше мужского и более... Как бы это тебе объяснить? Женский волос лучше мужского, потому что более нервно, если можно так выразиться, воспринимает влагу.
- Чудеса! - сказал Бешенцов, качая головой.
- Причем, - усмехнулся Вальронд, - волос годен только от рыжей женщины. Так что, дорогой, если тебе попадется рыжая стерва - сразу рви ее за патлы... Нам, бедным россиянам, все пригодится!
Аккуратно заполнил графу в "Погребном журнале", сказал:
- Пошли с богом... Все в порядке.
Обратный путь - такой же осторожный. Но, чем дальше от многотонных запасов взрывчатки, тем смелее становятся ноги. Можно и каблуком приударить. А на верхней палубе их охватила липкая темная духота, вдали пересыпал огни Тулон.
Бешенцов вскинул руку к бескозырке:
- Ой и душно... Спокойной ночи, ваше благородие.
- Спи и ты спокойно, Бешенцов... Действительно, душно.
В коридоре кают-компании, где висели ковры и старинное оружие абордажного боя, а в проходе стояли пирамиды с винтовками, мичману встретилась корабельная "баронесса".
- Из погребов? - спросил Фиттингоф.
- Да, вылез, аки домовой из подпола. А что?
- Локоть испачкал в масле.
Действительно, мазанул где-то нечаянно локтем по стеллажам, а нефтяное сало не отстираешь. Вальронд забежал в каюту, переменил китель и снова появился в кают-компании. Не присаживаясь, выпил в буфете вина на сон грядущий.
Быстроковский строго поглядел на него:
- Мичман! Я вот часто думаю: а что, если буфет крейсера раз и навсегда перевести в вашу каюту?
- Роман Иванович, - был ответ, - ваша скромная лавочка давно бы вылетела в трубу, если бы я не оставлял в ней свое мичманское жалованье... А разве меня видели когда-нибудь пьяным?
- Один раз видели, еще на Цейлоне, где вы были удивительно схожи с Аполлоном... полведерским!
- Древние римляне не стыдились наготы и аккуратно хаживали в бани Каракаллы. Однако, Роман Иванович, античный мир до сих пор считается классически образцовым, достойным подражания...
Вальронд еще немного покрутился между роялем и диваном, но собеседника больше не находилось, и, зевнув, он отправился спать. И крепко заснул молодым и здоровым сном.
Ровно в три часа ночи крейсер "Аскольд" был потрясен...
ВЗРЫВ!
* * *
Взрыв произошел в погребах - под офицерскими каютами, и черный дым повалил из-под крышек люков. Хлопали двери. Из своего салона выскочил Иванов-6:
- Тревоги: пожарная... водяная... Затопить погреба!
Боевые вахты срывались с коек. Взлетали по трапам. Пропадали в распахнутых горловинах. Люди - в трещавших робах - молниями прочеркивали темноту. Надрывались телефоны, вспыхивали аварийные лампы. Разом свистали все переговорные трубы, вызывая и вызывая кого-то на разговор.
И наступила тишина - внезапная, как обрыв.
- Ну, господа, - сказал Иванов-6, - доложите...
...По шахте люка текли клубы дыма. Вальронд прыгнул - и сразу по пояс оказался в воде. Погреба успели затопить, и теперь они медленно отдавали воду обратно за борт. И стоял тут, задирая кверху бледное лицо, лейтенант фон Ландсберг.
- Женечка, - позвал он испуганно, - взрыв был здесь... Вода дошла уже до колен, свистя в узких шпигатах. Вальронд развел руками полосы дыма перед собой, спросил:
- Что взорвалось?
- Патрон снаряда... унитарный.
Стремительно уходила прочь вода, и четыре бурлящие воронки по углам погреба указывали места водостоков. Глухо буркнув напоследок по фанам, вода совсем сбежала из погреба, и теперь офицеры стояли мокрые - на мокром мате, и раскаленные осколки, разбросанные взрывом, уже успели остыть. А на стеллажах лежали мокрые снаряды, и с подволока еще падали последние капли.
- Калибр? - спросил Вальронд.
- Семьдесят пять...
Перекрестились и полезли наверх. Быстроковский сразу поставил Вальронда в известность:
- Хозяин погреба, в котором произошел взрыв, матрос Бешенцов, эта божия коровка, обнаружен спящим на корме...
- Ну да. Душно. А что?
- Своя шкура дороже. Подальше от взрыва устроился... Корнилов посмотрел на своего дога с обрубком хвоста:
- Подозрителен и трюмный Бирюков. Он все время хвастал, что "Сашка Бирюков себя покажет!" Любопытно, что он имел в виду?
Иванов-6 велел офицерам крейсера собраться в кают-компании. Они собрались, и каперанг сумрачно оглядел их лица, еще мятые после сна.
- Проверьте, - наказал, - чтобы ни одного вестового тут не было. Даже в буфете. Станьте кто-либо, господа, в дверях, чтобы нас не смогли подслушать...
Все почуяли, что разговор будет весьма опасного свойства.
- Господа, - начал командир "Аскольда", - итак, взрыв, о котором так много говорили и которого все ждали, сегодня произошел... В артпогребах злоумышленной рукой взорван зарядный патрон калибра семьдесят пять.
- Прошу прощения, - сразу заявил Быстроковский, - но следует уточнить: взрыв произведен под офицерскими помещениями.
- Вот именно, - охотно согласился Иванов-6, - под офицерскими помещениями!.. Но самое печальное, что взрыв этот (повторяю: под офицерскими помещениями) произведен самими же господами офицерами!
Гул возмущения прошел над рядами диванов. Словно паровоз, чадил громадной папиросой отец Антоний, щурился от яркого света люстр и абажуров доктор Анапов в туфлях на босу ногу.
Каперанг, пристально глядя на Вальронда, продолжал:
- Задача почти непосильная:, как взорвать корабль, не взрывая его? И задумавший это достиг своей цели: взрыв есть, но офицерские помещения не пострадали.
- Это провокация со стороны матросов, - крикнул Федерсон.
- Провокация со стороны... офицеров! - закончил Иванов-6. - Ибо, чтобы вызвать взрыв такой силы в погребах, где лежат тонны тринитротолуола, нужен расчет математика. А наши матросы - да, они ловко стреляют. Но они, к счастью, незнакомы - нет! - незнакомы с теорией детонации почтенного доктора Бертелло. Знаниями высшей математики и сложных алгебраических уравнений, необходимых для этого расчета, обладаете вы - офицеры. И в первую очередь - артиллеристы нашего крейсера: фон Ландсберг, Корнилов, Вальронд...
Четко встали: фон Ландсберг, Корнилов, Вальронд.
Но при этом смотрел-то Иванов-6 именно на Вальронда, и мичман чувствовал, что лицо его невольно наполняется краской.
- Немцы... - слабенько вякнул Корнилов. - Это их агентура...
- Немцы, - ответил Иванов-6, - взрывали бы нас уже до конца. Наши кишки болтались бы сейчас на реях, словно флаги... Нет, это не немцы. К сожалению - нет! Это провокация, на которой кто-то из нас, господа, задумал сделать себе легкую карьеру. Кому из вас, молодежь, снится аксельбант флигель-адъютанта? Вам, лейтенант фон Ландсберг? Может, вам, мичман Вальронд? Или вам, лейтенант Корнилов?
Но смотрел Иванов-6 опять только на Вальронда - узкими от бешенства глазками. Наконец этот пристальный взгляд, устремленный, словно прожектор к цели, заметили почти все офицеры.
- У нас свои немцы, - закончил Иванов-6 устало и покинул кают-компанию.
Вальронд нагнал его уже на трапе.
- Я требую объяснения, - сказал мичман, глубоко дыша. - Вы оскорбили меня своим взглядом... В чем вы смеете меня подозревать? К чему эти намеки на подлый карьеризм?
Одна нога каперанга стояла уже на балясине трапа, а другая еще волокла по ковру шлепанец, всегда спадающий.
- Кто последним был в погребе? - спросил Иванов-6.
- Я.
- Этого достаточно - все! Больше я на вас, мичман, смотреть никогда не буду...
И он стал подниматься наверх - в салон, к своему удаву.
- В таком случае, - звонко выкрикнул Вальронд ему в спину, - я не могу долее оставаться на одном корабле с вами! Я сейчас же подаю рапорт о списании меня... хоть на тральщик! Хоть на поганую баржу! Куда угодно, только бы не с вами!
И с высоты трапа, через люк, - спокойный голос каперанга:
- Пожалуйста. Подавайте...
Ночью по каютам пили. Утром, еще раненько, отец Антоний вылез на шкафут. Не скрыл перед матросами своей радости.
- Слава-те богу! - сказал он. - Теперича-то вы попались на самый ноготь. Надавим раза хорошего, и только сок брызнет. Этот кабак давно пора прихлопнуть...
Словам похмельного батьки тогда не придали особого значения. Но они выражали скрытую радость кают-компании - отец Антоний сгоряча ляпнул то, что Федерсон, Быстроковский и фон Ландсберг обдумывали в тишине своих кают.
- Эй, молодой! - увидел священник мичмана Вальронда. - Ты куда это поспешаешь? Не здоровкаешься? Хмурый?
Женька, не ответив, проследовал в салон и выложил на стол перед командиром свой рапорт о списании с крейсера. Иванов-6 не удостоил мичмана даже взглядом.
- Господин мичман, - сказал ему каперанг, - я не знаю, вы или не вы взорвали патрон в погребе. Но... Можете забрать этот рапорт обратно. Не вы, а я расстаюсь с "Аскольдом".
Он замолк, сосредоточенный, и отверткой стал аккуратно откручивать от переборки портрет своей жены. Вальронду в этот момент стало очень жаль честного "Ваньку с барышней".
- Да, - продолжил каперанг, - меня убирают после этой дурацкой истории. Вот читайте - свежая радиограмма: на мое место назначен капитан первого ранга Кирилл Фастович Ветлинский... Прощайте, мичман!
Иванов-6 покинул крейсер, исчезая во флотской неизвестности вместе с любимым своим удавом. А на его место прибыл новый командир "Аскольда".
Всем врезалось в память первое появление Ветлинского в кают-компании крейсера. Он представился офицерам во всем парадном, под локтем - треуголка с плюмажем; медленно стянул - палец за пальцем - скрипящую лосину перчаток.
- Так вы утверждаете, господа, что вас взрывают? Попробуем разобраться в этом вопросе... Проездом через Париж я имел разговор с нашим послом Извольским, и мы пришли к согласному убеждению, что этого так оставить нельзя. Да, господа! Дело надобно довести до конца. После чего отправимся... на Мурман!
У нового командира, смуглого от загара после жизни в Севастополе, были выпуклые глаза с внутренним блеском и острый крючковатый нос - каперанг был похож чем-то на степного беркута.
- Абсолютно согласен, - продолжил Ветлинский, - и с теми господами офицерами, которые считают, что с имеющейся командой, во избежание рецидива потемкинщины, выходить в море, тем более в такой дальний путь - до Мурмана, опасно. В любом случае виновных следует выявить. Наказать. А часть команды раскассировать... К сведению, господа! Взамен арестованных на "Аскольде" из Кронштадта уже выехало к нам пополнение.
Федерсон посмотрел на Ландсберга, Ландсберг глянул на Быстроковского, и все трое воззрились на Ветлинского. Эту перекидку взглядами заметила почти вся кают-компания.
К приезду Ветлинского на "Аскольде" уже было арестовано более ста матросов. И состоялся суд. Краткий, военный...
* * *
Муза провокации парила над мачтами крейсера...
Вот когда пригодились доносы блатных паскудников Ряполова да Пивинского. "Задушим" - шептали матросы в ярости, и те боялись спать на палубах: их душила сама темнота ночи...
И на высокой ноте взлетал голос выездного прокурора: "...за создание революционной организации на корабле, в условиях военного времени, организации, которая, будучи подкуплена тайными немецкими агентами, пыталась произвести взрывание крейсера первого ранга "Аскольд", приговариваются к смертной казни через расстреляние матросы: Захаров Даниил, Бешенцов Федор, Бирюков Александр и Шестаков Георгий..."
- Да будет вам! - закричал Захаров. - Ищите немецких агентов у себя в кают-компании, а в кубриках Россию не продают!
- Господи, за што же мне это? - спросил Бешенцов.
- Сашка Бирюков хлебал вас всех... во такой ложкой!
А лицо Шестакова заливал предсмертный пот. Шестаков заплакал и ничего говорить не стал... Французские жандармы, обнажив палаши, увели навсегда с крейсера четырех осужденных.
Потом к борту "Аскольда" подтянули баржу и стали выкликать по списку сто тринадцать матросских душ (почти целую роту). Каждый, кого называли, быстро пробегал по сходне над мутной водой рейда, прыгал в широкое горло люка. Баржу подхватили буксиры, потащили ее, чадя трубами, в Марсель, а оттуда лежали пути на родину, которая встретит героев с "Аскольда" тюрьмами, и казематами, да страшными плавучими арестротами{5}...
Озлобленность оставшихся на "Аскольде" часто переходила в уныние. Работа валилась из рук... В один из дней, когда мичман Вальронд пил в офицерском буфете, к нему подошел трюмный механик мичман Носков.
- Женька, - сказал он, - я не верю в этот приговор.
- Угу, - хмельно мотал головой Вальронд. - Это не приговор. Это черт знает что!.. Ведь ясно же как божий день, что силу этого взрыва не могли рассчитать матросы. "Ванька с барышней" прав: тут нужен тонкий алгебраический расчет детонации. Иначе бы мы давно разлетелись на сто кусков.
- А с чего ты пьешь? - спросил его трюмный.
- Мне завтра в караул, - ответил Вальронд не совсем-то логично. - Как говорят матросы, мне все... обрыдло! Однако же я неглуп, нет. Все понимаю. Знаешь - как?
Умница - в артиллерии,
Дурак - в кавалерии,
Прошелыга - в пехоте,
А пьяница - на флоте.
Я пью, милый трюмач, потому что я офицер флота. Но остаюсь при этом умен, как и положено артиллеристу... Ты меня понял?
Носков присел рядом с плутонговым.
- Слушай, Женька, перестань хлестать: сломаешься! Я вот часто думаю: если не свершать благородных поступков сейчас, пока мы с тобой молоды, то когда же их свершать?
- Никогда не поздно, Сереженька!
- Пошли к командиру. Мы должны постоять за матросов.
- Базиль! - позвал Вальронд вестового. - Оторви мне от "флага" его величества лоскут, который покраснее...
Вестовой его понял и налил только марсалы. Вальронд выпил, одернул мундир и стал трезвым: мичман умел пить - недаром его предки со времен Екатерины служили на русском флоте.
Вальронд элегантно обнял трюмного за талию.
- Мы молоды, и мы благородны... Идем! - сказал он. Ветлинский внимательно выслушал "благородных" мичманов.
- Я вас отлично понимаю, - ответил он. - Но с чего вы взяли, что матросы будут расстреляны? Отнюдь. Матросов надобно попугать, как детей, которые расшалились. Приговор лишь фикция... Мне очень приятно, что вы столь ревниво относитесь к чести своего корабля. Но... совсем нет причин волноваться. И заступниками бунтовщиков пусть будут не мои офицеры...
Покидая салон, молодые люди облегченно вздохнули.
- Ну вот, трюмач, слава богу!
- А ты куда сейчас, Женечка?
- Туда, куда влечет меня мой жалкий жребий... в буфет!
- Тебе же завтра в караул.
- И потому я хочу вобрать в себя все то, чего нельзя получить, будучи караульным офицером...
Дверь шифровальной открылась, и с чайником в руке (через плечо полотенце) вышел Самокин, кивнул офицерам. Мичман Носков шутливо ударил его перстом по лбу:
- Во, голова! Она много знает. Да никогда не скажет.
- Ваша правда, господа мичмана. Такова моя служба. Все знать, чтобы другие не знали ничего такого, что я знаю...
Если бы Самокину была известна причина, по которой молодые мичмана приходили к командиру, он бы дал им понять, что Ветлинскому верить не следует. Через руки кондуктора все эти дни шелестели телеграммы. Сверхсекретные. Сверхсрочные. Между Тулоном и Парижем. Между "Аскольдом" и посольством.
Военно-морской атташе во Франции, каперанг Дмитриев, настоятельно требовал аннулировать приговор четырем матросам. И теперь между атташе и Ветлинским завязалась борьба - трещал телеграф за тонкой переборкой шифровальной каюты.
Телеграфная перепалка закончилась совсем неожиданно...
Спустившись вечером в церковную палубу, отец Антоний дольше обычного раздувал кадило. Раздул наконец, и сладкий аромат ладана повеял над головами притихших людей.
- Братцы, - вдруг мягко сказал отец Антоний, - ведь я сегодня последним словом божиим проводил осужденных. Все четверо расстреляны французами. И они сознались в содеянном...
- Сознались? - ахнула толпа матросов.
- Плакали. И убивались шибко перед кончиной... Помолимся же мы за их заблудшие душеньки...
Именно в этот вечер мичман Вальронд, потрясенный вероломством Ветлинского, заступил в караул Спать - не раздеваясь, только ослабив ремень на брюках. Оружие - на столе, повязка "рцы" - на рукаве. Судовые электрики подключили к его каюте телефон с берега, и телефон сразу же стал названивать.
- Сколько человек у вас в карауле? - спросили французы.
- Взвод, - ответил Вальронд, и разговор на том закончился.
Мучительно долго не мог уснуть.
Разбудил звонок:
- Караулу прибыть на форт Мальбук... Время?
Вальронд зевая разглядел циферблат часов:
- Два тридцать семь.
- Форт откроет ворота ровно в три...
Мичман быстро вскочил:
- Свистать: караул - наверх!
Ежась от ночной сырости, строились матросы. Посверкивали иглы штыков. Звякали о железо трапов приклады винтовок.
- Унтер-офицер Павлухин, ведите караул за мной!
- Есть за вами...
Быстрым шагом рассекали ночной Тулон, уютно спящий в домах. Где-то вдали маяк Латуш-Тревиль давал резкие проблески в сторону моря. Узкими улицами шли мимо освещенных фабрик, которые работали и ночью. В окнах виднелись снующие у машин тонкие руки француженок. Пахло фруктами и винными ягодами. -За казармами морских училищ караул звучно грохал бутсами по булыжнику.
- Агь-два... ать-два... - подсчитывал ногу Павлухин.
Перед аскольдовцами раздвинулись, ржаво скрипя, рыцарские ворота форта Мальбук, в лицо каждому так и ударило плесенью.
- Вам придется подождать, - сказал Вальронду дежурный офицер-француз. - Ваши матросы в бильярд играют?
- Не уверен. Но, если прикажу, то будут играть.
- Тогда пусть пройдут в бильярдные комнаты, а вам я могу предложить кофе...
Со двора форта грянул плотный, насыщенный пулями залп.
- Ого! - сказал Вальронд вздрогнув. - Вы люди не мирные?
- Это нам, французам, удается с большим трудом. Нелегко быть мирной нацией, имея под боком соседа - Германию.
- Кого это сейчас пришлепнули?
- Так... одного... пойманного на шпионаже. Советую вам располагаться как дома. На выстрелы не обращайте внимания.
Сколько можно пить кофе? Это же не вино, и Женька Вальронд выключил электрический кофейник. За толстой стеной казематов сухо потрескивали бильярдные шары. Форт давил на плечи старинной кладкой, от сырости познабливало. Наконец - раздалось:
- Русскому караулу моряков - на полигон! Было еще темно. И в этой темноте Вальронд ощущал черноту бушлатов, холод штыков, тепло жарких человеческих тел. Шли.
Цок-цок - по булыгам. И мерно качались тонкие лезвия.
Полигон...
- Я ни черта не вижу, - сказал Вальронд.
- Сейчас рассветет, - ответили из темноты французы.
И верно: медленно розовел вершиною Монфарон. Над фортами, клубясь в углублениях дворов и бастионов, плавал туман.
Но вот туман распался на волокна, и тогда караул увидел четыре тени...
Четверо висели на столбах, привязанные к ним. Ноги навытяжку, руки назад, на головах мешки. А перед каждым - яма.
И только теперь стало ясно, что отец Антоний в церковной палубе врал... Что караул завлечен на форт обманом. Что четверо осужденных живы. Вот они, шевелятся в мешках...
- К но-о... хе! - скомандовал Павлухин, и еще раз брякнули прикладами, вглядываясь в рассвет.
А позади уже сходились перебежками, словно готовясь в атаку, террайеры (туземные стрелки).
- Что это значит? - закричал Вальронд, поворачиваясь к французам. При чем здесь мы?.. Караул, кру-у...хом!
Развернулись - и увидели, что аннамиты уже выкатывают тяжелые пулеметы. Оттуда - ответ:
- Приговор прочитан, еще в тюрьме... Они готовы к смерти!
И тогда мешки зашевелились снова.
- Пожалейте... мы же свои! (голос Захарова).
Но его перебил голос другой - буйного Сащки Бирюкова:
- Лучше уж вы, чем союзники... Только скорее!
Бешенцов вдруг завел из-под мешка свою молитву.
Сеется семя, как кончен день,
Сеется семя, как ляжет тень...
А тело Шестакова уже провисло в мешке - беспамятное. Павлухин шагнул назад, и восемь "шошей" разворотили под ним рыхлую землю. Он отскочил под пулями, крикнув:
- Господин мичман! Вы знали, куда нас ведете?
- Я знаю не больше вас... Со мною никто не считается!
Мешки двигались. Была жуткая минута.
Туман осел книзу, и когда к ним подошел французский офицер, то из тумана смотрела только его голова в высоком кепи, словно обрубленная точно по шее.
- Нам это надоело, - сказал он Вальронду. - Мы знаем русских за мужественных людей... Сверим часы. Если через три минуты вы не закончите, мои сенегальцы ждать не станут. Они - варвары, и могут быть лишние жертвы...
Дали понять точно. Прошла одна минута, вторая...
- Да что же вы, братцы? - кричал Бирюков извиваясь.
А караул плакал... Вальронд, плакал вместе с матросами.
Стрельба продолжалась минут около пяти и затихла.
Мешки шевелились, столбы уже стали качаться над ямами.
- Сволочи! - кричал Захаров. - Стрелять разучились?
- Прикончите, - стонал Бирюков. - Сашка Бирюков вам все прощает... Сашка все понимает, он уж такой...
А из-под мешка баптиста сочились на восход слова:
Сеется семя позора, греха,
Сеется семя обиды и зла...
Шатаясь, почти падая, к Вальронду подошел Павлухин.
- Патроны, - сказал, - кончились... Амба!
- Сколько же выпустили?
- Все подсумки... А там - двести сорок.
Двести сорок - в божий свет... Мимо!
Черномазый террайер, сверкая белоснежной улыбкой, подтянул к караулу ящик с патронами и убежал обратно... Ящик опустел, как и подсумки до этого. Но мешки шевелились... Караул целил в небо. Прямо на розовый Монфарон. Мимо, мимо, мимо! Пусть добрая Франция отворит свои арсеналы - все пули сейчас мимо!
- Прочь! - кричали французы. - Убирайтесь к черту все...
И сенегальцы, склонив штыки, пошли вперед... Возвращались уже не строем, а гурьбой. Кто-то из матросов нагнулся, подкинул на руке булыжник и сказал:
- А чего тут думать? - И дрызь - по стеклам витрины. Не сговариваясь, облепили плечами фургон - и он полетел на панель, дружно перевернутый. Ларьки - в щепки. Упряжь ночных ломовиков - на куски... Вальронд не вмешивался, Павлухин тем более: пусть громят... гнев должен найти выход хоть в этом.
Так и шли до самой гавани, круша все направо и налево.
Придя к себе в каюту, мичман опустился на койку. Трещал телефон, но он не снимал трубки. Оглядел серые переборки, и его губы - распухшие от слез прошептали:
- Боже! Ведь еще вчера я был счастлив...
Приговор матросам Ветлинский скрытно подписал 13 сентября. Казнь произошла в четыре сорок пять по местному времени 15 сентября.
* * *
Французы после расстрела торопливо настелили новый линолеум в палубах и стали нагло выживать крейсер из Тулона. Затихли молотки; кое-как собранные машины едва успели провернуть у стенки, и теперь говорили, что "Аскольд" будет доремонтирован англичанами. Линолеум (дрянь!) растрескался, матросы ходили, как по болоту, прилипая к нему каблуками. Крейсер выбежал на "пробную милю", Ветлинский сгоряча дал полный ход, и снова, как год назад, полетели на корме из бортов заклепки.
- Ничего себе! - говорили матросы. - Починили..
Ветлинский в кают-компании заявил:
- Надо смириться. Пойдем на докование к англичанам. У них в Девонпорте прекрасные доки и мастера...
Накануне выхода в море явился на крейсер, опираясь на костыли, сумрачный штабс-капитан. В петлице его мундира краснела ленточка ордена Почетного легиона - еще новенькая, чистая, прямо из магазина. Он достал из-под мундира конверт.
- Дорогие мои соотечественники! - обратился к аскольдовцам. - Я штабс-капитан Небольсин... из госпиталя, после ранения, как видите. Не откажите доставить письмо на далекую родину.
- Да мы же в Девонпорт идем, в Англию!
- Но ведь вы будете в городе Романове-на-Мурмане. Лейтенант Корнилов подержал в руках конверт, на котором было написано: "Россия, Архангельская губерния. Александровский уезд. Город Романов-на-Мурмане. Начальнику железнодорожной дистанции - Аркадию Константиновичу Небольсину".
- Это мой брат. Он как раз там... путейцем!
Корнилов вернул письмо обратно:
- Я не берусь. Когда еще мы будем на Мурмане. И вообще с некоторых пор многое неясно... Где мы будем? Может, на дне!
Печально приуныв, штабс-капитан сказал:
- Такая плохая связь с родиной... Пишу вот, письма не доходят, теряются. Даже с заходом в Англию вы, смею думать, доставите это письмо скорее.
- Зайдите в писарскую... - мрачно посоветовал Корнилов.
Неумело выкидывая костыли, Небольсин шагал по промасленной палубе крейсера. Одна нога его, толстая от бинтов, взятая в крепкие лубки, была согнута в колене. Как природный интеллигент, он постучался в двери писарской и ушиб себе пальцы. "О боже! Куда ни ткнись - везде железо и железо..." Он вошел в писарскую и улыбнулся:
- А покрашено так, что не подумаешь. Вроде бы - дерево! Старший писарь равнодушно бросил конверт на полочку.
- А вот, - спросил, - был послан к вам такой Перстнев...
- Перстнев? - задумался Небольсин. - Нет, не помню. Ничего не помню. Знаете, у нас было столько потерь... столько потерь! Французы не щадят наш корпус, посылают сидеть прямо на проволоке. И - газы! Разве тут всех упомнишь?
Поковылял обратно. А на сходне сказал часовому:
- Счастливцы! Хоть Мурман, но все же родина...
- Господин мичман, - спросил, - а правда это, что в гигрометрах работает человеческий волос, как пружина?
Глаза Вальронда прищурены во внимании на шкалу показаний:
- Да. Правда. Причем не просто волос, а - женский!
- Вот те на!
- А разве ты не знал?
- Нет. А почему волос от бабы, ваше благородие?
- Он тоньше мужского и более... Как бы это тебе объяснить? Женский волос лучше мужского, потому что более нервно, если можно так выразиться, воспринимает влагу.
- Чудеса! - сказал Бешенцов, качая головой.
- Причем, - усмехнулся Вальронд, - волос годен только от рыжей женщины. Так что, дорогой, если тебе попадется рыжая стерва - сразу рви ее за патлы... Нам, бедным россиянам, все пригодится!
Аккуратно заполнил графу в "Погребном журнале", сказал:
- Пошли с богом... Все в порядке.
Обратный путь - такой же осторожный. Но, чем дальше от многотонных запасов взрывчатки, тем смелее становятся ноги. Можно и каблуком приударить. А на верхней палубе их охватила липкая темная духота, вдали пересыпал огни Тулон.
Бешенцов вскинул руку к бескозырке:
- Ой и душно... Спокойной ночи, ваше благородие.
- Спи и ты спокойно, Бешенцов... Действительно, душно.
В коридоре кают-компании, где висели ковры и старинное оружие абордажного боя, а в проходе стояли пирамиды с винтовками, мичману встретилась корабельная "баронесса".
- Из погребов? - спросил Фиттингоф.
- Да, вылез, аки домовой из подпола. А что?
- Локоть испачкал в масле.
Действительно, мазанул где-то нечаянно локтем по стеллажам, а нефтяное сало не отстираешь. Вальронд забежал в каюту, переменил китель и снова появился в кают-компании. Не присаживаясь, выпил в буфете вина на сон грядущий.
Быстроковский строго поглядел на него:
- Мичман! Я вот часто думаю: а что, если буфет крейсера раз и навсегда перевести в вашу каюту?
- Роман Иванович, - был ответ, - ваша скромная лавочка давно бы вылетела в трубу, если бы я не оставлял в ней свое мичманское жалованье... А разве меня видели когда-нибудь пьяным?
- Один раз видели, еще на Цейлоне, где вы были удивительно схожи с Аполлоном... полведерским!
- Древние римляне не стыдились наготы и аккуратно хаживали в бани Каракаллы. Однако, Роман Иванович, античный мир до сих пор считается классически образцовым, достойным подражания...
Вальронд еще немного покрутился между роялем и диваном, но собеседника больше не находилось, и, зевнув, он отправился спать. И крепко заснул молодым и здоровым сном.
Ровно в три часа ночи крейсер "Аскольд" был потрясен...
ВЗРЫВ!
* * *
Взрыв произошел в погребах - под офицерскими каютами, и черный дым повалил из-под крышек люков. Хлопали двери. Из своего салона выскочил Иванов-6:
- Тревоги: пожарная... водяная... Затопить погреба!
Боевые вахты срывались с коек. Взлетали по трапам. Пропадали в распахнутых горловинах. Люди - в трещавших робах - молниями прочеркивали темноту. Надрывались телефоны, вспыхивали аварийные лампы. Разом свистали все переговорные трубы, вызывая и вызывая кого-то на разговор.
И наступила тишина - внезапная, как обрыв.
- Ну, господа, - сказал Иванов-6, - доложите...
...По шахте люка текли клубы дыма. Вальронд прыгнул - и сразу по пояс оказался в воде. Погреба успели затопить, и теперь они медленно отдавали воду обратно за борт. И стоял тут, задирая кверху бледное лицо, лейтенант фон Ландсберг.
- Женечка, - позвал он испуганно, - взрыв был здесь... Вода дошла уже до колен, свистя в узких шпигатах. Вальронд развел руками полосы дыма перед собой, спросил:
- Что взорвалось?
- Патрон снаряда... унитарный.
Стремительно уходила прочь вода, и четыре бурлящие воронки по углам погреба указывали места водостоков. Глухо буркнув напоследок по фанам, вода совсем сбежала из погреба, и теперь офицеры стояли мокрые - на мокром мате, и раскаленные осколки, разбросанные взрывом, уже успели остыть. А на стеллажах лежали мокрые снаряды, и с подволока еще падали последние капли.
- Калибр? - спросил Вальронд.
- Семьдесят пять...
Перекрестились и полезли наверх. Быстроковский сразу поставил Вальронда в известность:
- Хозяин погреба, в котором произошел взрыв, матрос Бешенцов, эта божия коровка, обнаружен спящим на корме...
- Ну да. Душно. А что?
- Своя шкура дороже. Подальше от взрыва устроился... Корнилов посмотрел на своего дога с обрубком хвоста:
- Подозрителен и трюмный Бирюков. Он все время хвастал, что "Сашка Бирюков себя покажет!" Любопытно, что он имел в виду?
Иванов-6 велел офицерам крейсера собраться в кают-компании. Они собрались, и каперанг сумрачно оглядел их лица, еще мятые после сна.
- Проверьте, - наказал, - чтобы ни одного вестового тут не было. Даже в буфете. Станьте кто-либо, господа, в дверях, чтобы нас не смогли подслушать...
Все почуяли, что разговор будет весьма опасного свойства.
- Господа, - начал командир "Аскольда", - итак, взрыв, о котором так много говорили и которого все ждали, сегодня произошел... В артпогребах злоумышленной рукой взорван зарядный патрон калибра семьдесят пять.
- Прошу прощения, - сразу заявил Быстроковский, - но следует уточнить: взрыв произведен под офицерскими помещениями.
- Вот именно, - охотно согласился Иванов-6, - под офицерскими помещениями!.. Но самое печальное, что взрыв этот (повторяю: под офицерскими помещениями) произведен самими же господами офицерами!
Гул возмущения прошел над рядами диванов. Словно паровоз, чадил громадной папиросой отец Антоний, щурился от яркого света люстр и абажуров доктор Анапов в туфлях на босу ногу.
Каперанг, пристально глядя на Вальронда, продолжал:
- Задача почти непосильная:, как взорвать корабль, не взрывая его? И задумавший это достиг своей цели: взрыв есть, но офицерские помещения не пострадали.
- Это провокация со стороны матросов, - крикнул Федерсон.
- Провокация со стороны... офицеров! - закончил Иванов-6. - Ибо, чтобы вызвать взрыв такой силы в погребах, где лежат тонны тринитротолуола, нужен расчет математика. А наши матросы - да, они ловко стреляют. Но они, к счастью, незнакомы - нет! - незнакомы с теорией детонации почтенного доктора Бертелло. Знаниями высшей математики и сложных алгебраических уравнений, необходимых для этого расчета, обладаете вы - офицеры. И в первую очередь - артиллеристы нашего крейсера: фон Ландсберг, Корнилов, Вальронд...
Четко встали: фон Ландсберг, Корнилов, Вальронд.
Но при этом смотрел-то Иванов-6 именно на Вальронда, и мичман чувствовал, что лицо его невольно наполняется краской.
- Немцы... - слабенько вякнул Корнилов. - Это их агентура...
- Немцы, - ответил Иванов-6, - взрывали бы нас уже до конца. Наши кишки болтались бы сейчас на реях, словно флаги... Нет, это не немцы. К сожалению - нет! Это провокация, на которой кто-то из нас, господа, задумал сделать себе легкую карьеру. Кому из вас, молодежь, снится аксельбант флигель-адъютанта? Вам, лейтенант фон Ландсберг? Может, вам, мичман Вальронд? Или вам, лейтенант Корнилов?
Но смотрел Иванов-6 опять только на Вальронда - узкими от бешенства глазками. Наконец этот пристальный взгляд, устремленный, словно прожектор к цели, заметили почти все офицеры.
- У нас свои немцы, - закончил Иванов-6 устало и покинул кают-компанию.
Вальронд нагнал его уже на трапе.
- Я требую объяснения, - сказал мичман, глубоко дыша. - Вы оскорбили меня своим взглядом... В чем вы смеете меня подозревать? К чему эти намеки на подлый карьеризм?
Одна нога каперанга стояла уже на балясине трапа, а другая еще волокла по ковру шлепанец, всегда спадающий.
- Кто последним был в погребе? - спросил Иванов-6.
- Я.
- Этого достаточно - все! Больше я на вас, мичман, смотреть никогда не буду...
И он стал подниматься наверх - в салон, к своему удаву.
- В таком случае, - звонко выкрикнул Вальронд ему в спину, - я не могу долее оставаться на одном корабле с вами! Я сейчас же подаю рапорт о списании меня... хоть на тральщик! Хоть на поганую баржу! Куда угодно, только бы не с вами!
И с высоты трапа, через люк, - спокойный голос каперанга:
- Пожалуйста. Подавайте...
Ночью по каютам пили. Утром, еще раненько, отец Антоний вылез на шкафут. Не скрыл перед матросами своей радости.
- Слава-те богу! - сказал он. - Теперича-то вы попались на самый ноготь. Надавим раза хорошего, и только сок брызнет. Этот кабак давно пора прихлопнуть...
Словам похмельного батьки тогда не придали особого значения. Но они выражали скрытую радость кают-компании - отец Антоний сгоряча ляпнул то, что Федерсон, Быстроковский и фон Ландсберг обдумывали в тишине своих кают.
- Эй, молодой! - увидел священник мичмана Вальронда. - Ты куда это поспешаешь? Не здоровкаешься? Хмурый?
Женька, не ответив, проследовал в салон и выложил на стол перед командиром свой рапорт о списании с крейсера. Иванов-6 не удостоил мичмана даже взглядом.
- Господин мичман, - сказал ему каперанг, - я не знаю, вы или не вы взорвали патрон в погребе. Но... Можете забрать этот рапорт обратно. Не вы, а я расстаюсь с "Аскольдом".
Он замолк, сосредоточенный, и отверткой стал аккуратно откручивать от переборки портрет своей жены. Вальронду в этот момент стало очень жаль честного "Ваньку с барышней".
- Да, - продолжил каперанг, - меня убирают после этой дурацкой истории. Вот читайте - свежая радиограмма: на мое место назначен капитан первого ранга Кирилл Фастович Ветлинский... Прощайте, мичман!
Иванов-6 покинул крейсер, исчезая во флотской неизвестности вместе с любимым своим удавом. А на его место прибыл новый командир "Аскольда".
Всем врезалось в память первое появление Ветлинского в кают-компании крейсера. Он представился офицерам во всем парадном, под локтем - треуголка с плюмажем; медленно стянул - палец за пальцем - скрипящую лосину перчаток.
- Так вы утверждаете, господа, что вас взрывают? Попробуем разобраться в этом вопросе... Проездом через Париж я имел разговор с нашим послом Извольским, и мы пришли к согласному убеждению, что этого так оставить нельзя. Да, господа! Дело надобно довести до конца. После чего отправимся... на Мурман!
У нового командира, смуглого от загара после жизни в Севастополе, были выпуклые глаза с внутренним блеском и острый крючковатый нос - каперанг был похож чем-то на степного беркута.
- Абсолютно согласен, - продолжил Ветлинский, - и с теми господами офицерами, которые считают, что с имеющейся командой, во избежание рецидива потемкинщины, выходить в море, тем более в такой дальний путь - до Мурмана, опасно. В любом случае виновных следует выявить. Наказать. А часть команды раскассировать... К сведению, господа! Взамен арестованных на "Аскольде" из Кронштадта уже выехало к нам пополнение.
Федерсон посмотрел на Ландсберга, Ландсберг глянул на Быстроковского, и все трое воззрились на Ветлинского. Эту перекидку взглядами заметила почти вся кают-компания.
К приезду Ветлинского на "Аскольде" уже было арестовано более ста матросов. И состоялся суд. Краткий, военный...
* * *
Муза провокации парила над мачтами крейсера...
Вот когда пригодились доносы блатных паскудников Ряполова да Пивинского. "Задушим" - шептали матросы в ярости, и те боялись спать на палубах: их душила сама темнота ночи...
И на высокой ноте взлетал голос выездного прокурора: "...за создание революционной организации на корабле, в условиях военного времени, организации, которая, будучи подкуплена тайными немецкими агентами, пыталась произвести взрывание крейсера первого ранга "Аскольд", приговариваются к смертной казни через расстреляние матросы: Захаров Даниил, Бешенцов Федор, Бирюков Александр и Шестаков Георгий..."
- Да будет вам! - закричал Захаров. - Ищите немецких агентов у себя в кают-компании, а в кубриках Россию не продают!
- Господи, за што же мне это? - спросил Бешенцов.
- Сашка Бирюков хлебал вас всех... во такой ложкой!
А лицо Шестакова заливал предсмертный пот. Шестаков заплакал и ничего говорить не стал... Французские жандармы, обнажив палаши, увели навсегда с крейсера четырех осужденных.
Потом к борту "Аскольда" подтянули баржу и стали выкликать по списку сто тринадцать матросских душ (почти целую роту). Каждый, кого называли, быстро пробегал по сходне над мутной водой рейда, прыгал в широкое горло люка. Баржу подхватили буксиры, потащили ее, чадя трубами, в Марсель, а оттуда лежали пути на родину, которая встретит героев с "Аскольда" тюрьмами, и казематами, да страшными плавучими арестротами{5}...
Озлобленность оставшихся на "Аскольде" часто переходила в уныние. Работа валилась из рук... В один из дней, когда мичман Вальронд пил в офицерском буфете, к нему подошел трюмный механик мичман Носков.
- Женька, - сказал он, - я не верю в этот приговор.
- Угу, - хмельно мотал головой Вальронд. - Это не приговор. Это черт знает что!.. Ведь ясно же как божий день, что силу этого взрыва не могли рассчитать матросы. "Ванька с барышней" прав: тут нужен тонкий алгебраический расчет детонации. Иначе бы мы давно разлетелись на сто кусков.
- А с чего ты пьешь? - спросил его трюмный.
- Мне завтра в караул, - ответил Вальронд не совсем-то логично. - Как говорят матросы, мне все... обрыдло! Однако же я неглуп, нет. Все понимаю. Знаешь - как?
Умница - в артиллерии,
Дурак - в кавалерии,
Прошелыга - в пехоте,
А пьяница - на флоте.
Я пью, милый трюмач, потому что я офицер флота. Но остаюсь при этом умен, как и положено артиллеристу... Ты меня понял?
Носков присел рядом с плутонговым.
- Слушай, Женька, перестань хлестать: сломаешься! Я вот часто думаю: если не свершать благородных поступков сейчас, пока мы с тобой молоды, то когда же их свершать?
- Никогда не поздно, Сереженька!
- Пошли к командиру. Мы должны постоять за матросов.
- Базиль! - позвал Вальронд вестового. - Оторви мне от "флага" его величества лоскут, который покраснее...
Вестовой его понял и налил только марсалы. Вальронд выпил, одернул мундир и стал трезвым: мичман умел пить - недаром его предки со времен Екатерины служили на русском флоте.
Вальронд элегантно обнял трюмного за талию.
- Мы молоды, и мы благородны... Идем! - сказал он. Ветлинский внимательно выслушал "благородных" мичманов.
- Я вас отлично понимаю, - ответил он. - Но с чего вы взяли, что матросы будут расстреляны? Отнюдь. Матросов надобно попугать, как детей, которые расшалились. Приговор лишь фикция... Мне очень приятно, что вы столь ревниво относитесь к чести своего корабля. Но... совсем нет причин волноваться. И заступниками бунтовщиков пусть будут не мои офицеры...
Покидая салон, молодые люди облегченно вздохнули.
- Ну вот, трюмач, слава богу!
- А ты куда сейчас, Женечка?
- Туда, куда влечет меня мой жалкий жребий... в буфет!
- Тебе же завтра в караул.
- И потому я хочу вобрать в себя все то, чего нельзя получить, будучи караульным офицером...
Дверь шифровальной открылась, и с чайником в руке (через плечо полотенце) вышел Самокин, кивнул офицерам. Мичман Носков шутливо ударил его перстом по лбу:
- Во, голова! Она много знает. Да никогда не скажет.
- Ваша правда, господа мичмана. Такова моя служба. Все знать, чтобы другие не знали ничего такого, что я знаю...
Если бы Самокину была известна причина, по которой молодые мичмана приходили к командиру, он бы дал им понять, что Ветлинскому верить не следует. Через руки кондуктора все эти дни шелестели телеграммы. Сверхсекретные. Сверхсрочные. Между Тулоном и Парижем. Между "Аскольдом" и посольством.
Военно-морской атташе во Франции, каперанг Дмитриев, настоятельно требовал аннулировать приговор четырем матросам. И теперь между атташе и Ветлинским завязалась борьба - трещал телеграф за тонкой переборкой шифровальной каюты.
Телеграфная перепалка закончилась совсем неожиданно...
Спустившись вечером в церковную палубу, отец Антоний дольше обычного раздувал кадило. Раздул наконец, и сладкий аромат ладана повеял над головами притихших людей.
- Братцы, - вдруг мягко сказал отец Антоний, - ведь я сегодня последним словом божиим проводил осужденных. Все четверо расстреляны французами. И они сознались в содеянном...
- Сознались? - ахнула толпа матросов.
- Плакали. И убивались шибко перед кончиной... Помолимся же мы за их заблудшие душеньки...
Именно в этот вечер мичман Вальронд, потрясенный вероломством Ветлинского, заступил в караул Спать - не раздеваясь, только ослабив ремень на брюках. Оружие - на столе, повязка "рцы" - на рукаве. Судовые электрики подключили к его каюте телефон с берега, и телефон сразу же стал названивать.
- Сколько человек у вас в карауле? - спросили французы.
- Взвод, - ответил Вальронд, и разговор на том закончился.
Мучительно долго не мог уснуть.
Разбудил звонок:
- Караулу прибыть на форт Мальбук... Время?
Вальронд зевая разглядел циферблат часов:
- Два тридцать семь.
- Форт откроет ворота ровно в три...
Мичман быстро вскочил:
- Свистать: караул - наверх!
Ежась от ночной сырости, строились матросы. Посверкивали иглы штыков. Звякали о железо трапов приклады винтовок.
- Унтер-офицер Павлухин, ведите караул за мной!
- Есть за вами...
Быстрым шагом рассекали ночной Тулон, уютно спящий в домах. Где-то вдали маяк Латуш-Тревиль давал резкие проблески в сторону моря. Узкими улицами шли мимо освещенных фабрик, которые работали и ночью. В окнах виднелись снующие у машин тонкие руки француженок. Пахло фруктами и винными ягодами. -За казармами морских училищ караул звучно грохал бутсами по булыжнику.
- Агь-два... ать-два... - подсчитывал ногу Павлухин.
Перед аскольдовцами раздвинулись, ржаво скрипя, рыцарские ворота форта Мальбук, в лицо каждому так и ударило плесенью.
- Вам придется подождать, - сказал Вальронду дежурный офицер-француз. - Ваши матросы в бильярд играют?
- Не уверен. Но, если прикажу, то будут играть.
- Тогда пусть пройдут в бильярдные комнаты, а вам я могу предложить кофе...
Со двора форта грянул плотный, насыщенный пулями залп.
- Ого! - сказал Вальронд вздрогнув. - Вы люди не мирные?
- Это нам, французам, удается с большим трудом. Нелегко быть мирной нацией, имея под боком соседа - Германию.
- Кого это сейчас пришлепнули?
- Так... одного... пойманного на шпионаже. Советую вам располагаться как дома. На выстрелы не обращайте внимания.
Сколько можно пить кофе? Это же не вино, и Женька Вальронд выключил электрический кофейник. За толстой стеной казематов сухо потрескивали бильярдные шары. Форт давил на плечи старинной кладкой, от сырости познабливало. Наконец - раздалось:
- Русскому караулу моряков - на полигон! Было еще темно. И в этой темноте Вальронд ощущал черноту бушлатов, холод штыков, тепло жарких человеческих тел. Шли.
Цок-цок - по булыгам. И мерно качались тонкие лезвия.
Полигон...
- Я ни черта не вижу, - сказал Вальронд.
- Сейчас рассветет, - ответили из темноты французы.
И верно: медленно розовел вершиною Монфарон. Над фортами, клубясь в углублениях дворов и бастионов, плавал туман.
Но вот туман распался на волокна, и тогда караул увидел четыре тени...
Четверо висели на столбах, привязанные к ним. Ноги навытяжку, руки назад, на головах мешки. А перед каждым - яма.
И только теперь стало ясно, что отец Антоний в церковной палубе врал... Что караул завлечен на форт обманом. Что четверо осужденных живы. Вот они, шевелятся в мешках...
- К но-о... хе! - скомандовал Павлухин, и еще раз брякнули прикладами, вглядываясь в рассвет.
А позади уже сходились перебежками, словно готовясь в атаку, террайеры (туземные стрелки).
- Что это значит? - закричал Вальронд, поворачиваясь к французам. При чем здесь мы?.. Караул, кру-у...хом!
Развернулись - и увидели, что аннамиты уже выкатывают тяжелые пулеметы. Оттуда - ответ:
- Приговор прочитан, еще в тюрьме... Они готовы к смерти!
И тогда мешки зашевелились снова.
- Пожалейте... мы же свои! (голос Захарова).
Но его перебил голос другой - буйного Сащки Бирюкова:
- Лучше уж вы, чем союзники... Только скорее!
Бешенцов вдруг завел из-под мешка свою молитву.
Сеется семя, как кончен день,
Сеется семя, как ляжет тень...
А тело Шестакова уже провисло в мешке - беспамятное. Павлухин шагнул назад, и восемь "шошей" разворотили под ним рыхлую землю. Он отскочил под пулями, крикнув:
- Господин мичман! Вы знали, куда нас ведете?
- Я знаю не больше вас... Со мною никто не считается!
Мешки двигались. Была жуткая минута.
Туман осел книзу, и когда к ним подошел французский офицер, то из тумана смотрела только его голова в высоком кепи, словно обрубленная точно по шее.
- Нам это надоело, - сказал он Вальронду. - Мы знаем русских за мужественных людей... Сверим часы. Если через три минуты вы не закончите, мои сенегальцы ждать не станут. Они - варвары, и могут быть лишние жертвы...
Дали понять точно. Прошла одна минута, вторая...
- Да что же вы, братцы? - кричал Бирюков извиваясь.
А караул плакал... Вальронд, плакал вместе с матросами.
Стрельба продолжалась минут около пяти и затихла.
Мешки шевелились, столбы уже стали качаться над ямами.
- Сволочи! - кричал Захаров. - Стрелять разучились?
- Прикончите, - стонал Бирюков. - Сашка Бирюков вам все прощает... Сашка все понимает, он уж такой...
А из-под мешка баптиста сочились на восход слова:
Сеется семя позора, греха,
Сеется семя обиды и зла...
Шатаясь, почти падая, к Вальронду подошел Павлухин.
- Патроны, - сказал, - кончились... Амба!
- Сколько же выпустили?
- Все подсумки... А там - двести сорок.
Двести сорок - в божий свет... Мимо!
Черномазый террайер, сверкая белоснежной улыбкой, подтянул к караулу ящик с патронами и убежал обратно... Ящик опустел, как и подсумки до этого. Но мешки шевелились... Караул целил в небо. Прямо на розовый Монфарон. Мимо, мимо, мимо! Пусть добрая Франция отворит свои арсеналы - все пули сейчас мимо!
- Прочь! - кричали французы. - Убирайтесь к черту все...
И сенегальцы, склонив штыки, пошли вперед... Возвращались уже не строем, а гурьбой. Кто-то из матросов нагнулся, подкинул на руке булыжник и сказал:
- А чего тут думать? - И дрызь - по стеклам витрины. Не сговариваясь, облепили плечами фургон - и он полетел на панель, дружно перевернутый. Ларьки - в щепки. Упряжь ночных ломовиков - на куски... Вальронд не вмешивался, Павлухин тем более: пусть громят... гнев должен найти выход хоть в этом.
Так и шли до самой гавани, круша все направо и налево.
Придя к себе в каюту, мичман опустился на койку. Трещал телефон, но он не снимал трубки. Оглядел серые переборки, и его губы - распухшие от слез прошептали:
- Боже! Ведь еще вчера я был счастлив...
Приговор матросам Ветлинский скрытно подписал 13 сентября. Казнь произошла в четыре сорок пять по местному времени 15 сентября.
* * *
Французы после расстрела торопливо настелили новый линолеум в палубах и стали нагло выживать крейсер из Тулона. Затихли молотки; кое-как собранные машины едва успели провернуть у стенки, и теперь говорили, что "Аскольд" будет доремонтирован англичанами. Линолеум (дрянь!) растрескался, матросы ходили, как по болоту, прилипая к нему каблуками. Крейсер выбежал на "пробную милю", Ветлинский сгоряча дал полный ход, и снова, как год назад, полетели на корме из бортов заклепки.
- Ничего себе! - говорили матросы. - Починили..
Ветлинский в кают-компании заявил:
- Надо смириться. Пойдем на докование к англичанам. У них в Девонпорте прекрасные доки и мастера...
Накануне выхода в море явился на крейсер, опираясь на костыли, сумрачный штабс-капитан. В петлице его мундира краснела ленточка ордена Почетного легиона - еще новенькая, чистая, прямо из магазина. Он достал из-под мундира конверт.
- Дорогие мои соотечественники! - обратился к аскольдовцам. - Я штабс-капитан Небольсин... из госпиталя, после ранения, как видите. Не откажите доставить письмо на далекую родину.
- Да мы же в Девонпорт идем, в Англию!
- Но ведь вы будете в городе Романове-на-Мурмане. Лейтенант Корнилов подержал в руках конверт, на котором было написано: "Россия, Архангельская губерния. Александровский уезд. Город Романов-на-Мурмане. Начальнику железнодорожной дистанции - Аркадию Константиновичу Небольсину".
- Это мой брат. Он как раз там... путейцем!
Корнилов вернул письмо обратно:
- Я не берусь. Когда еще мы будем на Мурмане. И вообще с некоторых пор многое неясно... Где мы будем? Может, на дне!
Печально приуныв, штабс-капитан сказал:
- Такая плохая связь с родиной... Пишу вот, письма не доходят, теряются. Даже с заходом в Англию вы, смею думать, доставите это письмо скорее.
- Зайдите в писарскую... - мрачно посоветовал Корнилов.
Неумело выкидывая костыли, Небольсин шагал по промасленной палубе крейсера. Одна нога его, толстая от бинтов, взятая в крепкие лубки, была согнута в колене. Как природный интеллигент, он постучался в двери писарской и ушиб себе пальцы. "О боже! Куда ни ткнись - везде железо и железо..." Он вошел в писарскую и улыбнулся:
- А покрашено так, что не подумаешь. Вроде бы - дерево! Старший писарь равнодушно бросил конверт на полочку.
- А вот, - спросил, - был послан к вам такой Перстнев...
- Перстнев? - задумался Небольсин. - Нет, не помню. Ничего не помню. Знаете, у нас было столько потерь... столько потерь! Французы не щадят наш корпус, посылают сидеть прямо на проволоке. И - газы! Разве тут всех упомнишь?
Поковылял обратно. А на сходне сказал часовому:
- Счастливцы! Хоть Мурман, но все же родина...