- Присаживайтесь, - сказал врач и с улыбкой кивнул за окно: Сеньорита Ника уже дожидается вас в саду. Но я решил с вами поговорить.
- Пожалуйста!
Клим устроился на лежанке, поставив рядом костыль.
Врач повернулся к столу. Сняв очки, медленно сложил их дужки и задумчиво постучал очками по настольному стеклу.
- Скажите, - неторопливо начал он, - сейчас вы уже точно можете восстановить все, что с вами случилось до того момента, когда вас выбросило в море?
- Ну, более или менее, - ответил Клим.
- Не могли вас еще на яхте ранить, выстрелить в вас или ударить чем-либо.
- Насколько я помню, нет. А почему вы спрашиваете?
- Видите ли, что касается сеньориты, то у нее все, как следовало ожидать - ушибы, ссадины, переломы двух ребер - последствия удара о поручни яхты, о палубу и так далее. Но где вы могли получить свою рану в бедре, я понять не могу. Может быть, это случилось потом, уже в воде или в ящике, в котором вас обнаружили?
- Не знаю, право, - осторожно ответил Клим. - Я смутно восстанавливаю события после падения в воду. Хоть мы и не попали под прямой удар, но швырнуло нас как следует.
Клим уже догадывался, что занимает врача, однако старался не входить в подробности, - врать ему не хотелось, но и сказать правду, что рану на бедре сделало его собственное воображение, он, конечно, не мог.
- А что у вас вызывает сомнения? - спросил он.
- Не то, чтобы сомнения. Скорее - недоумение. Ваша рана столь необычна на вид, я никак не могу понять, где и как вы ее умудрились заполучить.
- Очевидно, напоролся на что-то острое при падении.
- Хотел бы я посмотреть, на что вы могли напороться. Да и рана сделана не острым, а скорее тупым предметом. На вас были брюки?
- Конечно. Отечественные джинсы из серой хлопчатки.
- Поэтому можно ожидать, что в ране останутся обрывки ткани, нитки или еще что-либо. Но рана ваша такая аккуратная и такая чистая, просто стерильная. Вы ничем ее не бинтовали?
- Когда же мне было ее бинтовать. Может быть, ее промыло морской водой?
- Может быть... может быть... - задумчиво заключил врач.
Видимо, сомнения все еще не оставили его, и Клим решил сменить тему разговора.
- Наверное, все же хорошо, - сказал он, - что в ране не оказалось ни тряпок, ни ниток, ни других посторонних вещей.
- Конечно! - улыбнулся врач. - Конечно, хорошо. Не думайте, что я сожалею, что ваша рана не была забита клочьями ваших штанов, грязью или чем-либо еще, и все только для того, чтобы не вызывать у меня недоумения. Мое недоумение должно вас радовать. И меня оно тоже радует. Состояние вашей раны таково, что вы можете дня через три отложить в сторону костыль и обходиться поначалу простой тростью. Я достану вам хорошую бамбуковую трость, и вы увезете ее на родину, как память о нашей больнице и о моем недоумении. Передайте привет сеньорите. Я жду ее завтра утром.
Опираясь на костыль, Клим вышел в сад, подтащил к шезлонгу Ники еще один шезлонг и расположился на нем, вытянув больную ногу.
- Ты так ловко управляешься с костылем, - сказала Ника, - как будто таскаешь его много лет. Как Джон Сильвер. Для полного сходства тебе недостает только деревянной ноги. Что сказал врач? Он не собирается тебе эту ногу отпилить?
- Врач сказал, что у меня все хорошо. Даже слишком хорошо - поэтому он меня и пригласил к себе. Ему понравилась моя рана на ноге, и он расспрашивал, как мне удалось ее получить. Меня так и подмывало рассказать ему все, как было, но я не знал, любит ли врач фантастику. Во всяком случае, он всего на миллиметр не дошел до ответа на свой вопрос. Ему бы только сходить в гардеробную, к кастелянше, и попросить мои штаны.
- И что бы он на них увидел?
- В том-то и дело, ничего бы не увидел. Он увидел бы целые джинсы, на которых нет ни одной дыры.
- На самом деле?
- Конечно. Вспомни камзол дона Мигеля. На нем так и не осталось следа от удара шпаги.
- Он мог натянуть камзол и после ранения. Ты - другое дело.
- Именно - другое. Не мог же я там бегать без штанов.
- Я про это и говорю. - Ника улыбнулась, прикрыла халатом колени. Как сейчас все помню!.. - Она закрыла глаза, протянула руки. - Помню, как вот этими руками надевала принцу на шею королевский медальон с завещанием... Ты только подумай, Клим, я видела живого сына Филиппа Четвертого, о котором вся твоя история не знает ничего, потому что он так и умер неизвестным три столетия назад. Я единственный живой человек на планете, который прошел по главной улице Порт-Ройяла, видел настоящий флибустьерский кабак Джона Литтона. А ты - один среди всех историков мира читал и помнишь никому, кроме тебя, не известное четверостишье, из никому не известной пьесы Кальдерона. С ума сойти!.. Нет, нас с тобой обязательно нужно в музей. Или в институт. Специальный институт очевидцев средневековой культуры на Ямайке. Экскурсанты со всего мира будут приезжать, чтобы только на нас посмотреть.
- Да, здорово рассказываешь. Тебя бы еще экскурсоводом в этот институт.
- А что - неправда?
- Все правда. И даже институт для нас с тобой имеется. Только называется иначе - психоневрологический. Вот туда мы с тобой попадем, это уж точно. Только рассказывать начни.
- Да! - согласилась Ника. - Всерьез не поверят. Вот если бы кресло достать.
- Безнадежное дело. Там глубина, наверное, с километр. Да еще течением унесло бог весть куда. Нет, нам с тобой пока нужно помалкивать. И так здешний невропатолог на меня с таким выражением поглядывает...
Пара попугаев пролетела прямо над их головами и села на камни у фонтанчика. Самочка - серо-голубая - отряхнулась от водяных брызг, присела на прохладный мокрый камень. Самец - ярко раскрашенный, сине-зелено-фиолетовый - по-петушиному распустил крылья, прошелся вокруг нее, она доверчиво сунула свой здоровенный крючковатый нос в перья на его шее, и он сразу остановился, опустил перья и как бы замер от ее ласкового прикосновения. Потом самочка поднялась, еще раз встряхнулась, взмахнула крыльями, и они полетели через пальмы к морю.
Ника задумчиво проводила их глазами.
- А я все-таки знаю... - сказала она.
- Не сомневаюсь, - улыбнулся Клим.
- Что?
- Конечно, ты что-то знаешь.
- Клим! Ты можешь хотя бы слушать серьезно?
- Могу, извини. Я слушаю.
- Есть такой человек, кому можно рассказать.
- Знакомый?
- Знакомый... Я его знаю, а он меня нет. Больше я тебе ничего не скажу, а то ты опять подшучивать начнешь.
- Зачем я буду подшучивать?
- Ну, зачем... Ты такой рассудительный, правильный. Юмор у тебя, опять же. Еще меня отговоришь. Мы сделаем так. Когда вернемся домой, ты приедешь ко мне в гости. Приедешь?
- Приеду, - сразу ответил Клим.
- Тогда я тебя и отвезу к этому человеку. Ему все можно рассказать. Он нам поверит.
- Ты уверена?
- Еще как уверена... Нет, нет! Ты меня больше ни о чем не спрашивай... Няня вышла - ужинать зовет. Я видела, как сегодня на кухню ананасы привезли. Вот такущие!.. Будем ананасы есть.
Клим, прихрамывая, встал. Помог Нике подняться. Она подала ему костыль. Они пошли рядом, рука об руку, к столовой, где на крыльце толстая, черная до невозможности няня, сверкая в широкой улыбке нестерпимо белыми зубами, звонила колокольчиком.
Новосибирск
Они не могли дозвониться по телефону - меня не было в городе - и по пути из билетной кассы зашли, на удачу, прямо ко мне на дом.
Я с большим удовольствием смотрел на неожиданных гостей, на эту юную милую пару, и Ника сказала, что они специально пришли ко мне, чтобы рассказать историю, случившуюся с ними во время последней студенческой Универсиады, - историю необычную, просто-таки невероятную историю, они не рассказывали ее никому, по их убеждению, им могу поверить только я, который сам в свое время сочинял тоже неправдоподобные истории. Я без колебаний решил отложить свою встречу с метростроевцами. Уже догадываясь, что рассказ будет длинным, включил чайник и открыл банку свежего малинового варенья, которую жена успела засунуть в мою сумку, когда провожала меня в город.
Нетерпение поделиться своей историей - особенно у Ники - было велико, мы не стали тратить время на лишнюю информацию. Я узнал, что они студенты и как их зовут, Ника читала мою фантастику, и мы обоюдно решили, что больше нам знать друг о друге ничего не требуется.
Рассказывать начал Клим.
Голос его был глуховатый и спокойный, но фразы он подбирал литературно грамотно, складно выстраивал цепочку событий, что мне особенно понравилось, он владел искусством сюжетной комбинаторики, а это, как сочинение стихов, дается далеко не каждому, и Ника это знала, очевидно, поэтому без колебаний предоставила первое слово своему спутнику.
Возможно, в рассказе Клима где-то не хватало красок и восклицательных знаков, но сама необычность их истории увлекла меня сразу, я не пытался этого скрывать, и Ника перестала поглядывать на меня с тревожной вопросительностью - верю ли я и интересно ли мне все то, о чем рассказывает Клим.
Но вот ядро с "Санты" пробило переборку каюты... и тут, как по заказу, восторженно забурлил и зафыркал чайник, я налил стаканы... Клим, оглушенный ударом доски, был уложен на каютную лежанку, и продолжение взяла на себя Ника.
Рассказчик она была менее умелый, нежели Клим, ей не хватало его спокойной расчетливости, увлекаясь, она то и дело заскакивала вперед случившихся событий, ей приходилось возвращаться для их объяснения, ее повествованию не хватало связности, зато в нем было достаточно взволнованной живописности, и я слушал ее с не меньшим удовольствием и вниманием.
Когда она с Дубком подошла к церкви Святого Себастьяна и упомянула про барельеф над дверями, я попросил ее прерваться. Достал с полки только что полученный журнал "Курьер Юнеско" и лист чистой бумаги. Я спросил ее, читала ли она этот номер, она ответила, что не читала. Тогда я положил журнал на стол, а на него лист бумаги и попросил нарисовать по памяти фасад церкви и барельеф над дверями, хотя бы приблизительно.
Ника вспыхнула:
- Вы нам не верите?
- Что вы, Ника! - сказал я. - Да у меня и мысли такой не было. Я все объясню чуть позже. Вы оба так удивили меня своей историей! Не желая оставаться в долгу, я хочу чуточку удивить вас.
Их явно заинтриговало мое заявление. Но я пока ничего не стал объяснять.
Ника послушно взяла карандаш.
Надо признать, рука у фехтовальщицы - мастера спорта - была твердая, если ее рисунку, может быть, и не хватало художественной законченности, то в четкости и точности отказать было нельзя. Если она рисовала прямоугольник двери, так это был точный прямоугольник, который не нужно было подправлять дополнительными штрихами. Так же схематично и точно она нарисовала и барельеф святого Себастьяна, и расположение торчащих стрел.
Закончив рисунок, она вопросительно взглянула на меня, но я только улыбнулся и попросил продолжать рассказ о ее приключениях в церкви.
Она достаточно внятно передала весь драматизм ощущений, которые испытал отец Себастьян, услыхав о вещах, абсолютно не воспринимаемых его рассудком. Но он был истым католиком. Евангелие должно было приучить его к чудесам, и он честно старался, хотя бы поверить ей.
Понятно мне было и ее обязательство, рискованная попытка защитить незадачливого испанского принца, который три десятка лет хранил в подсознательной памяти смутную тайну своего королевского происхождения...
Поставив его за своей спиной, Ника пробивалась по тесному и темному церковному коридору, через заслон из двух шпаг - третьего противника взял на себя Дубок. Брат Мишель держался в активном отдалении, выстрелил в Дубка из пистолета, к счастью, не попал, добраться до брата Мишеля у Ники не хватило времени, хотя ее противники фехтовали неважно и быстро вышли из игры.
Потом они втроем, впереди Дубок, за ним его высочество и последней Ника, бежали через пригород. Принцу пришлось сбросить подрясник. Дубок отдал ему свой камзол.
- Выбрались мы на главную улицу, народа там много, и потерял нас брат Мишель. Но догадывался, куда торопимся, на пристань, конечно. А по улице бежать неудобно, все на тебя внимание обращают. Шляпу потеряла в суматохе, парик сама сбросила - мешал только. И кое-кто меня уже за рубашку хватать начал. Матрос, вот такой, - Ника развела руками, - голый по пояс, толстый, как Фальстаф, руки волосатые, как у гориллы... Пьяный, разумеется. Поймал меня в охапку. Я ему по-доброму: "Тороплюсь, сеньор! Лет пасс...". Где там. - Ника быстро глянула на Клима. - Некогда было с ним возиться, но выпустил он меня, конечно... Слышу, сзади брат Мишель кричит: "Держите ее!" Тут Дубок сообразил, тоже как закричит: "Держите!", а сам вперед показывает, пьяных на улице много, не знают, кого держать. Добрались до пристани, вот тут брат Мишель, - где-то по дороге помощников себе подобрал, - чуть-чуть нас не ухватил. Ялик мы все же впереди его лодки успели спустить... И до "Санты" добрались. "Аркебузу" я не вижу, а Клим к самой воде спустился, принца на лестницу подсаживает. И тут брат Мишель выстрелил... И так мне Дубка было жалко, ведь это он меня от пули прикрыл. Клим торопит, а у меня слезы бегут. Только плакать уже было некогда...
О последней схватке на "Санте" рассказывал Клим:
- Только мы на палубу втроем поднялись, тут нас и взяли в клещи. С одного бока Оливарес со своими молодцами, с другого - брат Мишель, и тоже не один. Я думал было мирные переговоры начать - где там! Прижали меня кинжалами к каюте. Хорошо, Грегори закричал: "Не убивайте его, он мне еще нужен!" А Ника у борта, принц за ее спиной, помощи от него никакой, зато у Ники шпага, и к ней уже подступиться не могут, а стрелять опасаются, как бы в своих не попасть. Кто-то догадался, шкот у паруса перерубил, парус ветром развернуло над палубой, и Нику реей по боку ударило. Сильно ударило. Упала она. А тут и принц рядом повалился. Брат Мишель кричит: "Письмо у нее, письмо!" Оливарес Нику в охапку и в каюту потащил. Здесь я от своих караульщиков с кинжалами все же ушел. Грегори мне на дороге попался... Кругом меня публика со шпагами, кинжалами, а мне даже закрыться нечем. И тут слышу: "Эй, сеньор!", - а это Долорес кричит мне с мостика. И бросила она мне сверху вымбовку - рычаг такой, дубовый, которым брашпиль крутят, когда якорь поднимают. Ладно она сообразила с вымбовкой, умница!
- Ну, еще бы! - вставила Ника.
- Конечно! - заступился Клим. - Значит, у нее в душе здорово на Оливареса накипело. Если бы не она...
- Ты про вымбовку рассказывай.
- Что ж, вымбовка... Метра два длиной, тяжелая, пришлась хорошо на руку. Я от своих соседей отмахнулся и к Оливаресу. Он за шпагу, а куда его шпаге против моей вымбовки... Я Нику на плечо подхватил, хорошо, она в сознание пришла.
- Уцепилась ему за шею, еле держусь, повисла.
- Зато руки мне освободила. Я вымбовкой помахиваю направо-налево, к борту пробился и на палубу "Аркебузы" спрыгнул. Хорошо, они ее пришвартовали вплотную. А там, на палубе, никого нет, все на "Санте", и никто до люка добраться мне не помешал. Откинул крышку... вот тут кто-то из пистолета в меня и выстрелил. По ноге, как оглоблей ударило, - пуля-то у пистолета с палец толщиной. Я ухватил Нику, и кубарем с нею по лестнице в трюм. А она уже глаза закрыла и даже не стонет. Боцман к люку подбежал, крышку захлопнул. Обрадовался, поймал! Из трюма теперь не убегут... Ящик наш вот он, рядом. Крышка закрыта, а у меня с собой ничего нет. Тогда я ногтями в притвор крышки вцепился и сорвал с замка. Свалился в кресло, Нику втащил. Чувствую, нога у меня горячая-горячая и кровь идет. Ох, поскорее бы мне из этого семнадцатого! А сам ручку нащупать не могу. Вдруг тьма кругом... меня как будто током ударило и вода хлынула в лицо. А это катер кубинский в это время там, в море, на ящик наскочил, генератор водой залило, он сам выключился. И тут мы с Никой из семнадцатого века и вырубились.
- Да, - сказала Ника. - Очнулись уже в больнице. Так и не увидели конца Порт-Ройяла.
- Его на следующий день смыло.
Они замолчали оба, одновременно взглянули вначале на меня, затем на журнал, который лежал у меня под рукой. Помнили мое заявление и ждали, чтобы я его объяснил. И я не спеша - как делает фокусы Арутюн Акопян раскрыл журнал на заранее заложенной странице.
- Конечно, - согласился я, - заинтересовали вы меня до чрезвычайности! Но, думаю, и я вас удивлю, как обещал. Вот статья, Клим. Прочитайте сами, вслух, пожалуйста.
Клим повернул к себе журнал.
- "Тайны погибших городов". - Тут он быстро взглянул на меня и, уже вместе с Никой, склонился над страницей. - "Правительство Ямайки приступило к широкой, рассчитанной на многие годы, программе изучения гибели Порт-Ройяла..."
- Пропустите общие места, - сказал я. - Читайте, где отмечено карандашом.
Клим скользнул взглядом по странице:
- "...расчищена окраина Порт-Ройяла... обнаружены остатки строения, у которого сохранился передний фасад. По мнению археологов, здесь стояла старинная церковь. На фасаде церкви, над дверями, видны следы когда-то существовавшего барельефа. Раскопки продолжаются..."
- А теперь переверните страницу, - сказал я. - Вот фотографии подводный снимок. Неясно, но разобрать можно. А это...
Я положил рядом рисунок Ники.
- Клим!..
Она вскочила, журнальный столик качнулся на тоненьких ножках, недопитый чай плеснул из стаканов, банка с вареньем полетела на пол, Клим успел поймать ее.
- Извините! - спохватилась Ника и села обратно на стул. - Но ты понимаешь, что это такое, Клим?
- Понимаю, понимаю, только ты... Это и есть твоя церковь?
- Вот здесь, видите, угол обвалился, здесь была дверка, через которую брат Мишель провел меня в келью к отцу Себастьяну. И скульптура над дверями - следы остались. Скульптура упала, наверное. Но она же из мрамора высечена, должна сохраниться, только поискать ее как следует. Да я бы этим археологам всю главную улицу показать могла, мы же ее с Дубком прошли. Помню, где что было.
- Понимаешь, - сказал Клим, - твои показания как очевидца могли бы оказаться ценными, но не забывай, что во время землетрясения там все могло переместиться, вообще исчезнуть. А потом, кто тебе поверит?
- Да, конечно, - согласилась Ника. - Начни рассказывать - археологи запросят кубинскую больницу. А те сообщат: "Были у нас такие! - она выразительно повертела пальцем у виска. - С приветом!" Еще на обследование пошлют. Вот если бы вы об этом написали, - обратилась она ко мне.
- Я?.. Вы думаете, мне скорее поверят?
- Ну, поверят, не поверят, дело десятое. Вы же не очерк напишете, а художественное произведение. Пусть ученые думают, что хотят.
- Так-то оно так... - затруднился я. - Знаете что? Сейчас я слишком взволнован вашим рассказом, даже не могу сообразить, что и ответить. Но мы еще с вами встретимся. Обязательно встретимся...
За окном шел дождь, но мои гости начали собираться - у них были куплены билеты на Иркутск.
Клим подал Нике плащ, аккуратно расправил завернувшийся воротник.
- Какая жалость, - сказала Ника, - ничего привезти с собой было нельзя. Для доказательства хотя бы. Только шпага дона Мигеля да то, что на себе осталось. - Она завернула рукав, показала на сгибе руки рубчик свежего, недавно затянувшегося шрама. - Это мне на "Санте" в последний день досталось. Если бы на лице такой шрам! Вот бы здорово, а, Клим?
- Пожалуй, не надо.
- А что, интересно! Все бы спрашивали, где это я его получила? Почетный шрам - след дуэли, как у давних немецких студентов. У Клима вон шрамик на виске, так почти незаметен. Правда, на ноге дыра здоровая была, след хороший, так он на таком месте, что показывать не будешь. Подумать, сколько мы всего перевидали, пережили. Мне даже самой не верится. Бред, думаю. Надо же, дьявольщина такая!..
- Господи! - улыбнулся Клим - Как ты все еще ругаешься!
- Пожалуйста!
Клим устроился на лежанке, поставив рядом костыль.
Врач повернулся к столу. Сняв очки, медленно сложил их дужки и задумчиво постучал очками по настольному стеклу.
- Скажите, - неторопливо начал он, - сейчас вы уже точно можете восстановить все, что с вами случилось до того момента, когда вас выбросило в море?
- Ну, более или менее, - ответил Клим.
- Не могли вас еще на яхте ранить, выстрелить в вас или ударить чем-либо.
- Насколько я помню, нет. А почему вы спрашиваете?
- Видите ли, что касается сеньориты, то у нее все, как следовало ожидать - ушибы, ссадины, переломы двух ребер - последствия удара о поручни яхты, о палубу и так далее. Но где вы могли получить свою рану в бедре, я понять не могу. Может быть, это случилось потом, уже в воде или в ящике, в котором вас обнаружили?
- Не знаю, право, - осторожно ответил Клим. - Я смутно восстанавливаю события после падения в воду. Хоть мы и не попали под прямой удар, но швырнуло нас как следует.
Клим уже догадывался, что занимает врача, однако старался не входить в подробности, - врать ему не хотелось, но и сказать правду, что рану на бедре сделало его собственное воображение, он, конечно, не мог.
- А что у вас вызывает сомнения? - спросил он.
- Не то, чтобы сомнения. Скорее - недоумение. Ваша рана столь необычна на вид, я никак не могу понять, где и как вы ее умудрились заполучить.
- Очевидно, напоролся на что-то острое при падении.
- Хотел бы я посмотреть, на что вы могли напороться. Да и рана сделана не острым, а скорее тупым предметом. На вас были брюки?
- Конечно. Отечественные джинсы из серой хлопчатки.
- Поэтому можно ожидать, что в ране останутся обрывки ткани, нитки или еще что-либо. Но рана ваша такая аккуратная и такая чистая, просто стерильная. Вы ничем ее не бинтовали?
- Когда же мне было ее бинтовать. Может быть, ее промыло морской водой?
- Может быть... может быть... - задумчиво заключил врач.
Видимо, сомнения все еще не оставили его, и Клим решил сменить тему разговора.
- Наверное, все же хорошо, - сказал он, - что в ране не оказалось ни тряпок, ни ниток, ни других посторонних вещей.
- Конечно! - улыбнулся врач. - Конечно, хорошо. Не думайте, что я сожалею, что ваша рана не была забита клочьями ваших штанов, грязью или чем-либо еще, и все только для того, чтобы не вызывать у меня недоумения. Мое недоумение должно вас радовать. И меня оно тоже радует. Состояние вашей раны таково, что вы можете дня через три отложить в сторону костыль и обходиться поначалу простой тростью. Я достану вам хорошую бамбуковую трость, и вы увезете ее на родину, как память о нашей больнице и о моем недоумении. Передайте привет сеньорите. Я жду ее завтра утром.
Опираясь на костыль, Клим вышел в сад, подтащил к шезлонгу Ники еще один шезлонг и расположился на нем, вытянув больную ногу.
- Ты так ловко управляешься с костылем, - сказала Ника, - как будто таскаешь его много лет. Как Джон Сильвер. Для полного сходства тебе недостает только деревянной ноги. Что сказал врач? Он не собирается тебе эту ногу отпилить?
- Врач сказал, что у меня все хорошо. Даже слишком хорошо - поэтому он меня и пригласил к себе. Ему понравилась моя рана на ноге, и он расспрашивал, как мне удалось ее получить. Меня так и подмывало рассказать ему все, как было, но я не знал, любит ли врач фантастику. Во всяком случае, он всего на миллиметр не дошел до ответа на свой вопрос. Ему бы только сходить в гардеробную, к кастелянше, и попросить мои штаны.
- И что бы он на них увидел?
- В том-то и дело, ничего бы не увидел. Он увидел бы целые джинсы, на которых нет ни одной дыры.
- На самом деле?
- Конечно. Вспомни камзол дона Мигеля. На нем так и не осталось следа от удара шпаги.
- Он мог натянуть камзол и после ранения. Ты - другое дело.
- Именно - другое. Не мог же я там бегать без штанов.
- Я про это и говорю. - Ника улыбнулась, прикрыла халатом колени. Как сейчас все помню!.. - Она закрыла глаза, протянула руки. - Помню, как вот этими руками надевала принцу на шею королевский медальон с завещанием... Ты только подумай, Клим, я видела живого сына Филиппа Четвертого, о котором вся твоя история не знает ничего, потому что он так и умер неизвестным три столетия назад. Я единственный живой человек на планете, который прошел по главной улице Порт-Ройяла, видел настоящий флибустьерский кабак Джона Литтона. А ты - один среди всех историков мира читал и помнишь никому, кроме тебя, не известное четверостишье, из никому не известной пьесы Кальдерона. С ума сойти!.. Нет, нас с тобой обязательно нужно в музей. Или в институт. Специальный институт очевидцев средневековой культуры на Ямайке. Экскурсанты со всего мира будут приезжать, чтобы только на нас посмотреть.
- Да, здорово рассказываешь. Тебя бы еще экскурсоводом в этот институт.
- А что - неправда?
- Все правда. И даже институт для нас с тобой имеется. Только называется иначе - психоневрологический. Вот туда мы с тобой попадем, это уж точно. Только рассказывать начни.
- Да! - согласилась Ника. - Всерьез не поверят. Вот если бы кресло достать.
- Безнадежное дело. Там глубина, наверное, с километр. Да еще течением унесло бог весть куда. Нет, нам с тобой пока нужно помалкивать. И так здешний невропатолог на меня с таким выражением поглядывает...
Пара попугаев пролетела прямо над их головами и села на камни у фонтанчика. Самочка - серо-голубая - отряхнулась от водяных брызг, присела на прохладный мокрый камень. Самец - ярко раскрашенный, сине-зелено-фиолетовый - по-петушиному распустил крылья, прошелся вокруг нее, она доверчиво сунула свой здоровенный крючковатый нос в перья на его шее, и он сразу остановился, опустил перья и как бы замер от ее ласкового прикосновения. Потом самочка поднялась, еще раз встряхнулась, взмахнула крыльями, и они полетели через пальмы к морю.
Ника задумчиво проводила их глазами.
- А я все-таки знаю... - сказала она.
- Не сомневаюсь, - улыбнулся Клим.
- Что?
- Конечно, ты что-то знаешь.
- Клим! Ты можешь хотя бы слушать серьезно?
- Могу, извини. Я слушаю.
- Есть такой человек, кому можно рассказать.
- Знакомый?
- Знакомый... Я его знаю, а он меня нет. Больше я тебе ничего не скажу, а то ты опять подшучивать начнешь.
- Зачем я буду подшучивать?
- Ну, зачем... Ты такой рассудительный, правильный. Юмор у тебя, опять же. Еще меня отговоришь. Мы сделаем так. Когда вернемся домой, ты приедешь ко мне в гости. Приедешь?
- Приеду, - сразу ответил Клим.
- Тогда я тебя и отвезу к этому человеку. Ему все можно рассказать. Он нам поверит.
- Ты уверена?
- Еще как уверена... Нет, нет! Ты меня больше ни о чем не спрашивай... Няня вышла - ужинать зовет. Я видела, как сегодня на кухню ананасы привезли. Вот такущие!.. Будем ананасы есть.
Клим, прихрамывая, встал. Помог Нике подняться. Она подала ему костыль. Они пошли рядом, рука об руку, к столовой, где на крыльце толстая, черная до невозможности няня, сверкая в широкой улыбке нестерпимо белыми зубами, звонила колокольчиком.
Новосибирск
Они не могли дозвониться по телефону - меня не было в городе - и по пути из билетной кассы зашли, на удачу, прямо ко мне на дом.
Я с большим удовольствием смотрел на неожиданных гостей, на эту юную милую пару, и Ника сказала, что они специально пришли ко мне, чтобы рассказать историю, случившуюся с ними во время последней студенческой Универсиады, - историю необычную, просто-таки невероятную историю, они не рассказывали ее никому, по их убеждению, им могу поверить только я, который сам в свое время сочинял тоже неправдоподобные истории. Я без колебаний решил отложить свою встречу с метростроевцами. Уже догадываясь, что рассказ будет длинным, включил чайник и открыл банку свежего малинового варенья, которую жена успела засунуть в мою сумку, когда провожала меня в город.
Нетерпение поделиться своей историей - особенно у Ники - было велико, мы не стали тратить время на лишнюю информацию. Я узнал, что они студенты и как их зовут, Ника читала мою фантастику, и мы обоюдно решили, что больше нам знать друг о друге ничего не требуется.
Рассказывать начал Клим.
Голос его был глуховатый и спокойный, но фразы он подбирал литературно грамотно, складно выстраивал цепочку событий, что мне особенно понравилось, он владел искусством сюжетной комбинаторики, а это, как сочинение стихов, дается далеко не каждому, и Ника это знала, очевидно, поэтому без колебаний предоставила первое слово своему спутнику.
Возможно, в рассказе Клима где-то не хватало красок и восклицательных знаков, но сама необычность их истории увлекла меня сразу, я не пытался этого скрывать, и Ника перестала поглядывать на меня с тревожной вопросительностью - верю ли я и интересно ли мне все то, о чем рассказывает Клим.
Но вот ядро с "Санты" пробило переборку каюты... и тут, как по заказу, восторженно забурлил и зафыркал чайник, я налил стаканы... Клим, оглушенный ударом доски, был уложен на каютную лежанку, и продолжение взяла на себя Ника.
Рассказчик она была менее умелый, нежели Клим, ей не хватало его спокойной расчетливости, увлекаясь, она то и дело заскакивала вперед случившихся событий, ей приходилось возвращаться для их объяснения, ее повествованию не хватало связности, зато в нем было достаточно взволнованной живописности, и я слушал ее с не меньшим удовольствием и вниманием.
Когда она с Дубком подошла к церкви Святого Себастьяна и упомянула про барельеф над дверями, я попросил ее прерваться. Достал с полки только что полученный журнал "Курьер Юнеско" и лист чистой бумаги. Я спросил ее, читала ли она этот номер, она ответила, что не читала. Тогда я положил журнал на стол, а на него лист бумаги и попросил нарисовать по памяти фасад церкви и барельеф над дверями, хотя бы приблизительно.
Ника вспыхнула:
- Вы нам не верите?
- Что вы, Ника! - сказал я. - Да у меня и мысли такой не было. Я все объясню чуть позже. Вы оба так удивили меня своей историей! Не желая оставаться в долгу, я хочу чуточку удивить вас.
Их явно заинтриговало мое заявление. Но я пока ничего не стал объяснять.
Ника послушно взяла карандаш.
Надо признать, рука у фехтовальщицы - мастера спорта - была твердая, если ее рисунку, может быть, и не хватало художественной законченности, то в четкости и точности отказать было нельзя. Если она рисовала прямоугольник двери, так это был точный прямоугольник, который не нужно было подправлять дополнительными штрихами. Так же схематично и точно она нарисовала и барельеф святого Себастьяна, и расположение торчащих стрел.
Закончив рисунок, она вопросительно взглянула на меня, но я только улыбнулся и попросил продолжать рассказ о ее приключениях в церкви.
Она достаточно внятно передала весь драматизм ощущений, которые испытал отец Себастьян, услыхав о вещах, абсолютно не воспринимаемых его рассудком. Но он был истым католиком. Евангелие должно было приучить его к чудесам, и он честно старался, хотя бы поверить ей.
Понятно мне было и ее обязательство, рискованная попытка защитить незадачливого испанского принца, который три десятка лет хранил в подсознательной памяти смутную тайну своего королевского происхождения...
Поставив его за своей спиной, Ника пробивалась по тесному и темному церковному коридору, через заслон из двух шпаг - третьего противника взял на себя Дубок. Брат Мишель держался в активном отдалении, выстрелил в Дубка из пистолета, к счастью, не попал, добраться до брата Мишеля у Ники не хватило времени, хотя ее противники фехтовали неважно и быстро вышли из игры.
Потом они втроем, впереди Дубок, за ним его высочество и последней Ника, бежали через пригород. Принцу пришлось сбросить подрясник. Дубок отдал ему свой камзол.
- Выбрались мы на главную улицу, народа там много, и потерял нас брат Мишель. Но догадывался, куда торопимся, на пристань, конечно. А по улице бежать неудобно, все на тебя внимание обращают. Шляпу потеряла в суматохе, парик сама сбросила - мешал только. И кое-кто меня уже за рубашку хватать начал. Матрос, вот такой, - Ника развела руками, - голый по пояс, толстый, как Фальстаф, руки волосатые, как у гориллы... Пьяный, разумеется. Поймал меня в охапку. Я ему по-доброму: "Тороплюсь, сеньор! Лет пасс...". Где там. - Ника быстро глянула на Клима. - Некогда было с ним возиться, но выпустил он меня, конечно... Слышу, сзади брат Мишель кричит: "Держите ее!" Тут Дубок сообразил, тоже как закричит: "Держите!", а сам вперед показывает, пьяных на улице много, не знают, кого держать. Добрались до пристани, вот тут брат Мишель, - где-то по дороге помощников себе подобрал, - чуть-чуть нас не ухватил. Ялик мы все же впереди его лодки успели спустить... И до "Санты" добрались. "Аркебузу" я не вижу, а Клим к самой воде спустился, принца на лестницу подсаживает. И тут брат Мишель выстрелил... И так мне Дубка было жалко, ведь это он меня от пули прикрыл. Клим торопит, а у меня слезы бегут. Только плакать уже было некогда...
О последней схватке на "Санте" рассказывал Клим:
- Только мы на палубу втроем поднялись, тут нас и взяли в клещи. С одного бока Оливарес со своими молодцами, с другого - брат Мишель, и тоже не один. Я думал было мирные переговоры начать - где там! Прижали меня кинжалами к каюте. Хорошо, Грегори закричал: "Не убивайте его, он мне еще нужен!" А Ника у борта, принц за ее спиной, помощи от него никакой, зато у Ники шпага, и к ней уже подступиться не могут, а стрелять опасаются, как бы в своих не попасть. Кто-то догадался, шкот у паруса перерубил, парус ветром развернуло над палубой, и Нику реей по боку ударило. Сильно ударило. Упала она. А тут и принц рядом повалился. Брат Мишель кричит: "Письмо у нее, письмо!" Оливарес Нику в охапку и в каюту потащил. Здесь я от своих караульщиков с кинжалами все же ушел. Грегори мне на дороге попался... Кругом меня публика со шпагами, кинжалами, а мне даже закрыться нечем. И тут слышу: "Эй, сеньор!", - а это Долорес кричит мне с мостика. И бросила она мне сверху вымбовку - рычаг такой, дубовый, которым брашпиль крутят, когда якорь поднимают. Ладно она сообразила с вымбовкой, умница!
- Ну, еще бы! - вставила Ника.
- Конечно! - заступился Клим. - Значит, у нее в душе здорово на Оливареса накипело. Если бы не она...
- Ты про вымбовку рассказывай.
- Что ж, вымбовка... Метра два длиной, тяжелая, пришлась хорошо на руку. Я от своих соседей отмахнулся и к Оливаресу. Он за шпагу, а куда его шпаге против моей вымбовки... Я Нику на плечо подхватил, хорошо, она в сознание пришла.
- Уцепилась ему за шею, еле держусь, повисла.
- Зато руки мне освободила. Я вымбовкой помахиваю направо-налево, к борту пробился и на палубу "Аркебузы" спрыгнул. Хорошо, они ее пришвартовали вплотную. А там, на палубе, никого нет, все на "Санте", и никто до люка добраться мне не помешал. Откинул крышку... вот тут кто-то из пистолета в меня и выстрелил. По ноге, как оглоблей ударило, - пуля-то у пистолета с палец толщиной. Я ухватил Нику, и кубарем с нею по лестнице в трюм. А она уже глаза закрыла и даже не стонет. Боцман к люку подбежал, крышку захлопнул. Обрадовался, поймал! Из трюма теперь не убегут... Ящик наш вот он, рядом. Крышка закрыта, а у меня с собой ничего нет. Тогда я ногтями в притвор крышки вцепился и сорвал с замка. Свалился в кресло, Нику втащил. Чувствую, нога у меня горячая-горячая и кровь идет. Ох, поскорее бы мне из этого семнадцатого! А сам ручку нащупать не могу. Вдруг тьма кругом... меня как будто током ударило и вода хлынула в лицо. А это катер кубинский в это время там, в море, на ящик наскочил, генератор водой залило, он сам выключился. И тут мы с Никой из семнадцатого века и вырубились.
- Да, - сказала Ника. - Очнулись уже в больнице. Так и не увидели конца Порт-Ройяла.
- Его на следующий день смыло.
Они замолчали оба, одновременно взглянули вначале на меня, затем на журнал, который лежал у меня под рукой. Помнили мое заявление и ждали, чтобы я его объяснил. И я не спеша - как делает фокусы Арутюн Акопян раскрыл журнал на заранее заложенной странице.
- Конечно, - согласился я, - заинтересовали вы меня до чрезвычайности! Но, думаю, и я вас удивлю, как обещал. Вот статья, Клим. Прочитайте сами, вслух, пожалуйста.
Клим повернул к себе журнал.
- "Тайны погибших городов". - Тут он быстро взглянул на меня и, уже вместе с Никой, склонился над страницей. - "Правительство Ямайки приступило к широкой, рассчитанной на многие годы, программе изучения гибели Порт-Ройяла..."
- Пропустите общие места, - сказал я. - Читайте, где отмечено карандашом.
Клим скользнул взглядом по странице:
- "...расчищена окраина Порт-Ройяла... обнаружены остатки строения, у которого сохранился передний фасад. По мнению археологов, здесь стояла старинная церковь. На фасаде церкви, над дверями, видны следы когда-то существовавшего барельефа. Раскопки продолжаются..."
- А теперь переверните страницу, - сказал я. - Вот фотографии подводный снимок. Неясно, но разобрать можно. А это...
Я положил рядом рисунок Ники.
- Клим!..
Она вскочила, журнальный столик качнулся на тоненьких ножках, недопитый чай плеснул из стаканов, банка с вареньем полетела на пол, Клим успел поймать ее.
- Извините! - спохватилась Ника и села обратно на стул. - Но ты понимаешь, что это такое, Клим?
- Понимаю, понимаю, только ты... Это и есть твоя церковь?
- Вот здесь, видите, угол обвалился, здесь была дверка, через которую брат Мишель провел меня в келью к отцу Себастьяну. И скульптура над дверями - следы остались. Скульптура упала, наверное. Но она же из мрамора высечена, должна сохраниться, только поискать ее как следует. Да я бы этим археологам всю главную улицу показать могла, мы же ее с Дубком прошли. Помню, где что было.
- Понимаешь, - сказал Клим, - твои показания как очевидца могли бы оказаться ценными, но не забывай, что во время землетрясения там все могло переместиться, вообще исчезнуть. А потом, кто тебе поверит?
- Да, конечно, - согласилась Ника. - Начни рассказывать - археологи запросят кубинскую больницу. А те сообщат: "Были у нас такие! - она выразительно повертела пальцем у виска. - С приветом!" Еще на обследование пошлют. Вот если бы вы об этом написали, - обратилась она ко мне.
- Я?.. Вы думаете, мне скорее поверят?
- Ну, поверят, не поверят, дело десятое. Вы же не очерк напишете, а художественное произведение. Пусть ученые думают, что хотят.
- Так-то оно так... - затруднился я. - Знаете что? Сейчас я слишком взволнован вашим рассказом, даже не могу сообразить, что и ответить. Но мы еще с вами встретимся. Обязательно встретимся...
За окном шел дождь, но мои гости начали собираться - у них были куплены билеты на Иркутск.
Клим подал Нике плащ, аккуратно расправил завернувшийся воротник.
- Какая жалость, - сказала Ника, - ничего привезти с собой было нельзя. Для доказательства хотя бы. Только шпага дона Мигеля да то, что на себе осталось. - Она завернула рукав, показала на сгибе руки рубчик свежего, недавно затянувшегося шрама. - Это мне на "Санте" в последний день досталось. Если бы на лице такой шрам! Вот бы здорово, а, Клим?
- Пожалуй, не надо.
- А что, интересно! Все бы спрашивали, где это я его получила? Почетный шрам - след дуэли, как у давних немецких студентов. У Клима вон шрамик на виске, так почти незаметен. Правда, на ноге дыра здоровая была, след хороший, так он на таком месте, что показывать не будешь. Подумать, сколько мы всего перевидали, пережили. Мне даже самой не верится. Бред, думаю. Надо же, дьявольщина такая!..
- Господи! - улыбнулся Клим - Как ты все еще ругаешься!