Страница:
— Ах, да-да, знаю. Но что в этом плохого теперь? Вы знаете, и он знает...
— Может быть, она еще не знает.
— Они уже ушли вниз, — приглушенным голосом сказал Шмидт. — Впрочем, вы совершенно правы, Вики. Они женаты всего несколько недель, она очень молода и совсем невинна. Быть может, он еще не поведал ей о своих рискованных и пагубных занятиях. Она напоминает ребенка, которого хочется защитить от грубой жизненной реальности, nicht?
Внизу под нами я услышала грохот и лязг — очевидно, поднимали трап. Теплоход плавно отчалил от берега. На востоке небо уже начало темнеть, но полукруг скал в отдалении рдел в отраженных лучах заката. Стая ибисов, рассевшаяся на их уступах, напоминала белые цветы.
Шмидт вернулся к теме:
— А может, он отошел от дел? Честный, сознательный человек не станет подвергать опасности молодую жену и разбивать ей сердце, что непременно случится, если...
— Чудесный сюжет, Шмидт. Почему бы вам не написать книгу? А теперь слушайте меня. Вы его первый раз в жизни видите. Я его первый раз в жизни вижу. Никто никого прежде не знал. Можете вы это запомнить?
Шмидт поднял бокал, чтобы сделать паузу, потом сурово посмотрел на меня:
— А вы, Вики, вы можете дать мне честное слово, что не знали о его участии в этом круизе?
— Не знала, — сказала я твердо.
— Ведь вам не удастся обмануть меня, даже если захотите, — задумчиво сказал Шмидт. Я пила свое пиво. Какой-то местный сорт, совсем не плохой. Затем Шмидт заметил:
— А ваше сердце не разбито? Вы не отомстите неверному любовнику тем, что откроете его невинной, доверчивой...
— Ради Бога, Шмидт!
— Ну ладно, — примирительно сказал он, — тогда мы чудесно отдохнем и повеселимся. Я уже много лет не был в Египте. Это будет восхитительное путешествие. Давно мечтал подружиться с мистером Бленкайроном.
— И выудить из него пожертвование?
— Это моя работа — выбивать деньги из богачей. И я умею это делать.
Действительно умел, умел превосходно. Наш музей замечательно оборудован для такого маленького учреждения.
— Он дает деньги на многие достойные дела, — задумчиво проговорил Шмидт. — Почему бы и не нам? Раз ваше сердце не разбито, Вики, вы могли бы мне помочь. Он ведь не урод, правда?
— Постыдитесь, Шмидт. Разве так разговаривают с убежденной феминисткой?
— Да, он не урод, — объявил Шмидт, пропустив мимо ушей мои возражения. — Я бы не стал просить вас обратить свои чары на мужчину, который вам отвратителен. Говорят, он женоненавистник, но о вас, Вики, говорил немало лестных слов и задавал много вопросов.
Я давно отказалась от попыток убедить Шмидта, что некрасиво соблазнять потенциальных доноров. Если бы он обладал необходимыми природными данными, то занимался бы этим сам. Подозреваю, что таковы большинство директоров музеев.
— Что он говорил? — спросила я, ближе подвигая свой стул.
II
Глава шестая
I
— Может быть, она еще не знает.
— Они уже ушли вниз, — приглушенным голосом сказал Шмидт. — Впрочем, вы совершенно правы, Вики. Они женаты всего несколько недель, она очень молода и совсем невинна. Быть может, он еще не поведал ей о своих рискованных и пагубных занятиях. Она напоминает ребенка, которого хочется защитить от грубой жизненной реальности, nicht?
Внизу под нами я услышала грохот и лязг — очевидно, поднимали трап. Теплоход плавно отчалил от берега. На востоке небо уже начало темнеть, но полукруг скал в отдалении рдел в отраженных лучах заката. Стая ибисов, рассевшаяся на их уступах, напоминала белые цветы.
Шмидт вернулся к теме:
— А может, он отошел от дел? Честный, сознательный человек не станет подвергать опасности молодую жену и разбивать ей сердце, что непременно случится, если...
— Чудесный сюжет, Шмидт. Почему бы вам не написать книгу? А теперь слушайте меня. Вы его первый раз в жизни видите. Я его первый раз в жизни вижу. Никто никого прежде не знал. Можете вы это запомнить?
Шмидт поднял бокал, чтобы сделать паузу, потом сурово посмотрел на меня:
— А вы, Вики, вы можете дать мне честное слово, что не знали о его участии в этом круизе?
— Не знала, — сказала я твердо.
— Ведь вам не удастся обмануть меня, даже если захотите, — задумчиво сказал Шмидт. Я пила свое пиво. Какой-то местный сорт, совсем не плохой. Затем Шмидт заметил:
— А ваше сердце не разбито? Вы не отомстите неверному любовнику тем, что откроете его невинной, доверчивой...
— Ради Бога, Шмидт!
— Ну ладно, — примирительно сказал он, — тогда мы чудесно отдохнем и повеселимся. Я уже много лет не был в Египте. Это будет восхитительное путешествие. Давно мечтал подружиться с мистером Бленкайроном.
— И выудить из него пожертвование?
— Это моя работа — выбивать деньги из богачей. И я умею это делать.
Действительно умел, умел превосходно. Наш музей замечательно оборудован для такого маленького учреждения.
— Он дает деньги на многие достойные дела, — задумчиво проговорил Шмидт. — Почему бы и не нам? Раз ваше сердце не разбито, Вики, вы могли бы мне помочь. Он ведь не урод, правда?
— Постыдитесь, Шмидт. Разве так разговаривают с убежденной феминисткой?
— Да, он не урод, — объявил Шмидт, пропустив мимо ушей мои возражения. — Я бы не стал просить вас обратить свои чары на мужчину, который вам отвратителен. Говорят, он женоненавистник, но о вас, Вики, говорил немало лестных слов и задавал много вопросов.
Я давно отказалась от попыток убедить Шмидта, что некрасиво соблазнять потенциальных доноров. Если бы он обладал необходимыми природными данными, то занимался бы этим сам. Подозреваю, что таковы большинство директоров музеев.
— Что он говорил? — спросила я, ближе подвигая свой стул.
II
После долгого дня, завершившегося к тому же одной из самых скучных лекций Пэрри, я планировала утром поспать подольше, но была разбужена на рассвете Шмидтом, потребовавшим, чтобы я вышла с ним на палубу наблюдать, как корабль проходит через шлюзы у Асьюта. Поскольку я уже совершила ошибку, впустив Шмидта, — альтернатива состояла в том, чтобы оставить его орать под дверью и колотить по ней, — пришлось поспешно привести себя в порядок и позволить ему вывести меня на палубу.
Буфет на верхней палубе предлагал чай, кофе и разнообразные кондитерские изделия. Я проглотила чашку кофе, в то время как Шмидт совершал опустошительный набег на пирожные, подозреваю, уже не первый. Неразумно позволять ему так поступать со мной, но поскольку кофеин сделал свое дело, я была даже рада, что Шмидт меня разбудил. Солнце едва поднялось над горизонтом, и воздух был прохладен и свеж. Впереди виднелась массивная плотина; по проложенной поверху дороге шло оживленное движение, в котором участвовали автобусы, велосипеды и ослики. Корабль замер в ожидании своей очереди пройти через шлюз. Перед затвором шлюза впереди стоял еще один пароход.
За нами в очередь выстроились еще несколько. Вокруг кораблей словно мелкая рыбешка вокруг акулы роились лодки с предприимчивыми торговцами, во всю мощь своих легких расхваливавших товар. Я подошла к перилам, где стояли Шмидт и еще несколько человек. Шмидт тоже вопил во все горло, выторговывая платье, которое держал один из продавцов. Это было длинное черное платье с лифом, украшенным блестками, бусинками и вышивкой в псевдоегипетском стиле.
Я хотела спросить своего лишенного вкуса босса, как он собирается осуществить обмен товара на деньги, как вдруг какой-то предмет со свистом пролетел по воздуху и шлепнулся на палубу.
Я отскочила с проворством лягушки, а кто-то наклонился, чтобы поднять сверток.
— Вы сегодня в каком-то напряжении, доктор Блисс, — заметил Джон и с галантным поклоном вручил сверток Сьюзи Амфенор.
Я думала, что уже привыкла к безумной манере Сьюзи одеваться, но она не переставала удивлять меня. Нынешнее платье было словно извлечено из реквизита к фильму тридцатых годов с Джин Харлоу в главной роли: шелковое, с косой горловиной, отороченной, как и манжеты развевающихся рукавов, перьями марабу. То, что было у Сьюзи на ногах, по моим представлениям, называется домашними шлепанцами. Как ей удалось взобраться в них по лестнице, не свернув себе шею, понятия не имею. Потянувшись за свертком, она поскользнулась и зашаталась. Несколько пар мужских рук, в том числе руки Свита и Брайта, рванулись вперед в надежде поймать ее, но ей удалось в обход их всех тяжело рухнуть на Джона. Ему пришлось буквально отрывать ее от себя, чтобы поставить на ноги.
Счастливо хихикая, Сьюзи развернула свою покупку и показала ее: платье-рубашка, очень узкое и короткое, все расшитое золотыми блестками. С сожалением вынуждена признать, что оно ей шло.
— О, очень элегантно, — сказал Джон.
— Это для сегодняшнего египетского вечера, — объяснила Сьюзи, ослепив его своей знаменитой белозубой улыбкой.
— Ах да, совсем забыл. Нужно, наверное, что-то купить и для Мэри. Посоветуйте, Сьюзи. У вас такой безупречный вкус. — Он предложил ей руку.
Последовала ли я за ними к перилам? Разумеется. Впрочем, я и так туда собиралась. Я слышала, как Сьюзи спросила, почему Мэри нет с ним, и его ответ:
— Я уговорил ее подольше поспать. У нее была беспокойная ночь.
Пластиковые пакеты тут и там плюхались на палубу. Шмидт уже поймал свой, бросил какое-то необъятное одеяние на стул, положил в пакет деньги, крепко завязал его и швырнул вниз. Для толстого старичка он обладал неплохой меткостью: продавец без труда поймал пакет. У Сьюзи рука оказалась не такой верной, ее пакет пролетел далеко мимо лодки и с брызгами упал в воду, но продавец ловко поддел его с помощью длинного крюка.
Я не видела, какое потрясающее платье купил Джон для Мэри, поскольку была занята тем, что удерживала Шмидта от попыток купить мне не одно, а несколько. Мне удалось отговорить его от расшитой золотыми блестками рубашки. Привлеченные забавой, на палубе появились и другие пассажиры. Это действительно было бы забавой, если бы не подозрительное и напряженное состояние моего ума. «Вот-вот, — говорила я себе, — очень ловкий способ передачи контрабанды или взрывчатки». Учитывая то, что одна из лодок была набита мужчинами в черной форме, бдительно следившими за каждым актом купли-продажи.
Развлечение закончилось, когда мы стали входить в шлюз. Это был весьма непростой маневр, поскольку огромная «Царица Нила» занимала почти все пространство шлюзовой камеры вширь и в длину. Каменные стены возвышались с обеих сторон; сверху к воде спускались ступеньки. Стены подступали так близко, что даже Сьюзи могла бы бросить сверток прямо в руки кому-нибудь, кто стоял бы на лестнице.
Однако там стоял только человек в военной форме с ружьем. Военные выстроились и на стенах шлюза.
Шмидт с возгласом «Пора завтракать!» потащил меня вниз.
Я многозначительно смахнула крошки с его усов. Он фыркнул:
— Это был не завтрак, так — легкая разминка.
Поскольку в тот день мы не сходили на берег, кормили нас почти непрерывно; пассажиров нужно занимать, а для некоторых еда — любимый вид спорта. Я составляла Шмидту компанию, пока он набивал желудок и размышлял, чем бы занять этот свободный день. Мне не стыдно признаться, что смерть Али несколько охладила мой пыл, словно на меня вылили ушат воды. Если Элис — моя единственная союзница, мы обе в большой беде. Если не единственная, то почему, будь он или она неладны, это другое лицо не обнаруживает себя? Я оставила в сейфе еще одну записку: тон ее был безапелляционен, чтобы не сказать истеричен, но если я не получу ответа, то ни черта не смогу сделать.
Что касается злоумышленников, то я готова была оставить их в покое при условии, что и они меня не тронут. Я ничего не хотела разузнавать или даже делать вид, что разузнаю. Если когда и следовало укрыться в крепости, заняв оборону, то именно сейчас. И я была намерена увести с собой «в крепость» Шмидта. Поскольку Элис пришли в голову шальные мысли на его счет, они могли прийти и кому-нибудь еще.
Шмидт наслаждался жизнью. Обычно он не отходит от меня, но на сей раз я впилась в него, словно клещ, и он наивно этому радовался. Мы примеряли ужасные купленные им одежды, и хотя он искренне уверял меня, что выгляжу я в них великолепно (при всей моей любви к Шмидту я не могла вернуть ему комплимент), я уговорила его посетить сук[33], как называли здесь магазин мистера Азада, чтобы посмотреть, нет ли там чего-нибудь еще более грандиозного.
Шмидт обожал восточные базары. Он вообще любил места, где мог покупать вещи не только себе, но и — да благословит Господь его щедрое сердце — своим друзьям и близким. Магазинчик был маленьким, в нем толпилось много народа; те, кто не купил костюмов у речных торговцев, подыскивали себе наряды для вечернего банкета. У мистера Азада не было расшитых золотыми блестками платьев-рубашек, но некоторые его платья были щедро вышиты золотыми нитями и оторочены тесьмой. Сопровождаемые одобрительными улыбками мистера Азада, мы с полными свертков руками проследовали в мою каюту, где начали примерку. Шмидт обожает примерять новую одежду, но еще больше любит смотреть, как примеряю ее я.
После долгих консультаций и пируэтов перед зеркалом он остановил свой выбор на самом вычурном и необъятном одеянии. В сущности, это был некий ансамбль: длинная, до полу, рубашка с длинными же рукавами и сверху такой же длинный жилет, расходящийся спереди. После того как Шмидт трижды безуспешно пытался замотать на голове шарф, как это делают арабы, я убедила его, что если он хочет выглядеть истинным мачо, лучше надеть бедуинский головной убор.
Тем временем настала пора обеда. Мне страшно даже вспомнить о том, сколько всего съел Шмидт. Я надеялась, что после этого он захочет поспать, но Шмидт, до краев наполненный бобами и прочей снедью, был готов функционировать.
— Вы ведь не хотите пропустить лекцию, Вики? Герр Фоггингтон-Смит будет рассказывать о гробнице Тетисери и показывать слайды.
— Вы не слышали его лекций, Шмидт! Он самый занудный...
— Но слайды, Вики! Многие из них будут демонстрироваться впервые. Это полная фотопанорама...
Я сдалась, пообещав встретиться с ним в холле через десять минут, и, отвергнув его заверения, что я и так выгляжу достаточно хорошо, засеменила к себе.
Некоторое время я провела за туалетным столиком, освежая макияж. Потом открыла сейф.
Мои записки исчезли, но кое-что появилось. Симпатичный блестящий автоматический пистолет сорок пятого калибра.
Буфет на верхней палубе предлагал чай, кофе и разнообразные кондитерские изделия. Я проглотила чашку кофе, в то время как Шмидт совершал опустошительный набег на пирожные, подозреваю, уже не первый. Неразумно позволять ему так поступать со мной, но поскольку кофеин сделал свое дело, я была даже рада, что Шмидт меня разбудил. Солнце едва поднялось над горизонтом, и воздух был прохладен и свеж. Впереди виднелась массивная плотина; по проложенной поверху дороге шло оживленное движение, в котором участвовали автобусы, велосипеды и ослики. Корабль замер в ожидании своей очереди пройти через шлюз. Перед затвором шлюза впереди стоял еще один пароход.
За нами в очередь выстроились еще несколько. Вокруг кораблей словно мелкая рыбешка вокруг акулы роились лодки с предприимчивыми торговцами, во всю мощь своих легких расхваливавших товар. Я подошла к перилам, где стояли Шмидт и еще несколько человек. Шмидт тоже вопил во все горло, выторговывая платье, которое держал один из продавцов. Это было длинное черное платье с лифом, украшенным блестками, бусинками и вышивкой в псевдоегипетском стиле.
Я хотела спросить своего лишенного вкуса босса, как он собирается осуществить обмен товара на деньги, как вдруг какой-то предмет со свистом пролетел по воздуху и шлепнулся на палубу.
Я отскочила с проворством лягушки, а кто-то наклонился, чтобы поднять сверток.
— Вы сегодня в каком-то напряжении, доктор Блисс, — заметил Джон и с галантным поклоном вручил сверток Сьюзи Амфенор.
Я думала, что уже привыкла к безумной манере Сьюзи одеваться, но она не переставала удивлять меня. Нынешнее платье было словно извлечено из реквизита к фильму тридцатых годов с Джин Харлоу в главной роли: шелковое, с косой горловиной, отороченной, как и манжеты развевающихся рукавов, перьями марабу. То, что было у Сьюзи на ногах, по моим представлениям, называется домашними шлепанцами. Как ей удалось взобраться в них по лестнице, не свернув себе шею, понятия не имею. Потянувшись за свертком, она поскользнулась и зашаталась. Несколько пар мужских рук, в том числе руки Свита и Брайта, рванулись вперед в надежде поймать ее, но ей удалось в обход их всех тяжело рухнуть на Джона. Ему пришлось буквально отрывать ее от себя, чтобы поставить на ноги.
Счастливо хихикая, Сьюзи развернула свою покупку и показала ее: платье-рубашка, очень узкое и короткое, все расшитое золотыми блестками. С сожалением вынуждена признать, что оно ей шло.
— О, очень элегантно, — сказал Джон.
— Это для сегодняшнего египетского вечера, — объяснила Сьюзи, ослепив его своей знаменитой белозубой улыбкой.
— Ах да, совсем забыл. Нужно, наверное, что-то купить и для Мэри. Посоветуйте, Сьюзи. У вас такой безупречный вкус. — Он предложил ей руку.
Последовала ли я за ними к перилам? Разумеется. Впрочем, я и так туда собиралась. Я слышала, как Сьюзи спросила, почему Мэри нет с ним, и его ответ:
— Я уговорил ее подольше поспать. У нее была беспокойная ночь.
Пластиковые пакеты тут и там плюхались на палубу. Шмидт уже поймал свой, бросил какое-то необъятное одеяние на стул, положил в пакет деньги, крепко завязал его и швырнул вниз. Для толстого старичка он обладал неплохой меткостью: продавец без труда поймал пакет. У Сьюзи рука оказалась не такой верной, ее пакет пролетел далеко мимо лодки и с брызгами упал в воду, но продавец ловко поддел его с помощью длинного крюка.
Я не видела, какое потрясающее платье купил Джон для Мэри, поскольку была занята тем, что удерживала Шмидта от попыток купить мне не одно, а несколько. Мне удалось отговорить его от расшитой золотыми блестками рубашки. Привлеченные забавой, на палубе появились и другие пассажиры. Это действительно было бы забавой, если бы не подозрительное и напряженное состояние моего ума. «Вот-вот, — говорила я себе, — очень ловкий способ передачи контрабанды или взрывчатки». Учитывая то, что одна из лодок была набита мужчинами в черной форме, бдительно следившими за каждым актом купли-продажи.
Развлечение закончилось, когда мы стали входить в шлюз. Это был весьма непростой маневр, поскольку огромная «Царица Нила» занимала почти все пространство шлюзовой камеры вширь и в длину. Каменные стены возвышались с обеих сторон; сверху к воде спускались ступеньки. Стены подступали так близко, что даже Сьюзи могла бы бросить сверток прямо в руки кому-нибудь, кто стоял бы на лестнице.
Однако там стоял только человек в военной форме с ружьем. Военные выстроились и на стенах шлюза.
Шмидт с возгласом «Пора завтракать!» потащил меня вниз.
Я многозначительно смахнула крошки с его усов. Он фыркнул:
— Это был не завтрак, так — легкая разминка.
Поскольку в тот день мы не сходили на берег, кормили нас почти непрерывно; пассажиров нужно занимать, а для некоторых еда — любимый вид спорта. Я составляла Шмидту компанию, пока он набивал желудок и размышлял, чем бы занять этот свободный день. Мне не стыдно признаться, что смерть Али несколько охладила мой пыл, словно на меня вылили ушат воды. Если Элис — моя единственная союзница, мы обе в большой беде. Если не единственная, то почему, будь он или она неладны, это другое лицо не обнаруживает себя? Я оставила в сейфе еще одну записку: тон ее был безапелляционен, чтобы не сказать истеричен, но если я не получу ответа, то ни черта не смогу сделать.
Что касается злоумышленников, то я готова была оставить их в покое при условии, что и они меня не тронут. Я ничего не хотела разузнавать или даже делать вид, что разузнаю. Если когда и следовало укрыться в крепости, заняв оборону, то именно сейчас. И я была намерена увести с собой «в крепость» Шмидта. Поскольку Элис пришли в голову шальные мысли на его счет, они могли прийти и кому-нибудь еще.
Шмидт наслаждался жизнью. Обычно он не отходит от меня, но на сей раз я впилась в него, словно клещ, и он наивно этому радовался. Мы примеряли ужасные купленные им одежды, и хотя он искренне уверял меня, что выгляжу я в них великолепно (при всей моей любви к Шмидту я не могла вернуть ему комплимент), я уговорила его посетить сук[33], как называли здесь магазин мистера Азада, чтобы посмотреть, нет ли там чего-нибудь еще более грандиозного.
Шмидт обожал восточные базары. Он вообще любил места, где мог покупать вещи не только себе, но и — да благословит Господь его щедрое сердце — своим друзьям и близким. Магазинчик был маленьким, в нем толпилось много народа; те, кто не купил костюмов у речных торговцев, подыскивали себе наряды для вечернего банкета. У мистера Азада не было расшитых золотыми блестками платьев-рубашек, но некоторые его платья были щедро вышиты золотыми нитями и оторочены тесьмой. Сопровождаемые одобрительными улыбками мистера Азада, мы с полными свертков руками проследовали в мою каюту, где начали примерку. Шмидт обожает примерять новую одежду, но еще больше любит смотреть, как примеряю ее я.
После долгих консультаций и пируэтов перед зеркалом он остановил свой выбор на самом вычурном и необъятном одеянии. В сущности, это был некий ансамбль: длинная, до полу, рубашка с длинными же рукавами и сверху такой же длинный жилет, расходящийся спереди. После того как Шмидт трижды безуспешно пытался замотать на голове шарф, как это делают арабы, я убедила его, что если он хочет выглядеть истинным мачо, лучше надеть бедуинский головной убор.
Тем временем настала пора обеда. Мне страшно даже вспомнить о том, сколько всего съел Шмидт. Я надеялась, что после этого он захочет поспать, но Шмидт, до краев наполненный бобами и прочей снедью, был готов функционировать.
— Вы ведь не хотите пропустить лекцию, Вики? Герр Фоггингтон-Смит будет рассказывать о гробнице Тетисери и показывать слайды.
— Вы не слышали его лекций, Шмидт! Он самый занудный...
— Но слайды, Вики! Многие из них будут демонстрироваться впервые. Это полная фотопанорама...
Я сдалась, пообещав встретиться с ним в холле через десять минут, и, отвергнув его заверения, что я и так выгляжу достаточно хорошо, засеменила к себе.
Некоторое время я провела за туалетным столиком, освежая макияж. Потом открыла сейф.
Мои записки исчезли, но кое-что появилось. Симпатичный блестящий автоматический пистолет сорок пятого калибра.
Глава шестая
I
Я выросла на ферме в Миннесоте. Отец всех нас учил обращаться с дробовиком и винтовкой. Он не охотился, но не видел ничего дурного в том, чтобы попугать налетчиков, в том числе и человеческого происхождения, когда те нападали на живой инвентарь (в том числе и человеческого происхождения). Кроме того, пуля была самым быстрым и гуманным способом покончить со смертельно раненным или взбесившимся животным. Однако отец ненавидел пистолеты и револьверы, считая их оружием трусов, и утверждал, что они чаще доводят человека до беды, чем помогают спастись от нее.
Когда вам шестьдесят пять и вы сложены, как танк, такого мнения придерживаться легко.
Подходит оно мне или нет, но я тоже его придерживаюсь. Со всеми необходимыми предосторожностями я взяла эту штуку в руки и с еще большими предосторожностями осмотрела ее. Я могу отличить автоматическое оружие от револьвера, но это потолок моей компетентности. Пистолет, который я держала сейчас в руках, отличался от тех моделей, с которыми мне доводилось иметь дело. Он стоял на предохранителе, обойма была заполнена, но запасной не имелось.
Появление оружия подтверждало, что у Али на теплоходе имелся дублер. Это хорошая новость. Однако я надеялась, что, положив оружие, он не собирался тонко намекнуть: действуй, мол, самостоятельно, детка, не жди, что тебе бросятся на помощь.
Тонко намекать я и сама умела. Я положила пистолет обратно и закрыла дверцу; как бы там ни было, носить эту проклятую штуковину с собой нельзя: вся моя одежда сшита из легкого хлопка или льна и спрятать пистолет так, чтобы он не выпирал, было некуда. А если положить его в сумочку, он либо выпадет из нее в самый неподходящий момент, либо завалится на дно, и в нужный момент я не смогу его быстро найти.
Отец был прав. От этих дьявольских игрушек больше неприятностей, чем пользы.
Шмидт занял мне место в холле. По совпадению, наверняка не случайному, единственным, кто еще сидел за этим столиком, оказался Лэрри. Похоже, он действительно рад был меня видеть. Лицо Шмидта приняло то особое выражение розовощекой невинности, которое принимало всегда, когда он на что-то нацеливался. Я знала, на что, вернее, на кого он нацелился в этот раз, и мысленно пожелала ему удачи. В конце концов, я — лояльный сотрудник мюнхенского Национального музея. До определенного предела лояльный.
— Значит, вас все-таки отпустили на несколько часов? — сказала я, скользнув взглядом по столу, за которым сидели два оруженосца Лэрри.
— Как раз наоборот, — с улыбкой ответил он. — Это мне пришлось приказать Шредеру взять тайм-аут. Он уже раз двенадцать звонил в Луксор по поводу организации приема.
— Мистер Шредер — ваш секретарь? — спросила я.
— Скорее, исполнительный директор. Вы с ним не встречались?
Я покачала головой.
— А я встречался, — вставил Шмидт. — Очень милый человек. Только застенчивый, nicht?
Лэрри рассмеялся:
— Я бы не сказал. Но сейчас он очень занят. Эти изменения в программе вызвали массу хлопот. Нам пришлось соответственно пересмотреть и нашу программу официального открытия гробницы, и время приема в моей резиденции.
— Значит, это правда, что нам оказана честь быть первыми, кто увидит гробницу во всем ее воссозданном великолепии? — оживленно поинтересовался Шмидт.
— Первыми и, вероятно, последними, — ответил Лэрри.
— Ага, — понимающе кивнул Шмидт и подмигнул: — Я догадывался, что вы поступите именно так, и, разумеется, полностью одобряю ваше решение. Но удастся ли вам осуществить его, mein Freund[34]? Туристические бюро, несомненно, будут возражать против закрытия гробницы для посетителей.
— У меня есть аргумент, который, надеюсь, их убедит. Нет, Антон, — добавил он любезно, но твердо, — не спрашивайте меня, какой. Пусть это будет сюрпризом. Я оглашу его послезавтра во время приема.
— Тогда не спрашиваю, — заявил Шмидт и, широко раскрыв глаза, плотно сомкнул губы, — обожаю сюрпризы.
Он переигрывал, хитрый коротышка, и я постаралась намекнуть ему на это, с едва заметной укоризной покачав головой. Но Шмидт лишь хмыкнул.
Холл заполнился людьми. Здесь были все, даже Сьюзи. Честно признаться, я ожидала, что она предпочтет культуре солнечные ванны. Однако, вероятно, миссис Амфенор решила, что в солярии в этот час у нее будет недостаточная аудитория.
Лекция оказалась долгой, но на этот раз даже безнадежно педантичная лекторская манера Пэрри не смогла испортить потрясающего впечатления, которое производил сам предмет.
Захоронение было открыто на рубеже веков, прошлого и настоящего, знаменитой супружеской парой египтологов. В те годы такая команда представляла собой редкость: женщин не допускали в археологию или иные серьезные научные дисциплины. И метод работы у них был по тем временам необычный, так как они следовали строгому правилу точно описывать находки и делать зарисовки, а не действовали согласно любимой методе своих коллег-современников: режь, жги, выкапывай и выбрасывай на рынок!
Поскольку искусство цветной фотографии тогда еще не было развито, единственным способом точно воспроизвести настенные росписи оставалось мастерство художника. Например, Говард Картер, известный всему миру как человек, открывший гробницу Тутанхамона, начинал копиистом. У него есть замечательные работы, но, надеюсь, никто не обвинит меня в предвзятости, если я рискну утверждать, что лучшими археологами-копиистами того времени были все же женщины. Первооткрыватели гробницы Тетисери пригласили одну из таких художниц, и она скопировала росписи с изысканным мастерством.
Как раз двадцать напомнил мне Шмидт, мы первыми получили возможность увидеть съемки воссозданных росписей. Лэрри отклонил десятки просьб и не позволил воспроизвести эти слайды. Даже такая почтенная научная организация, как «Нэшнл джиогрэфик», не смогла добиться его согласия на издание альбома.
Пэрри пришла в голову блестящая идея: слайд за слайдом сравнить первые живописные копии, цветные фотографии, сделанные перед началом реставрационных работ три года назад, и росписи, восстановленные теперь. Это была великолепная и убедительная демонстрация опасности, которую таит доступность таких памятников для туристов, и одновременно демонстрация того, что способны сделать квалифицированные реставраторы в союзе с денежными мешками. За девяносто лет росписи были чудовищно испорчены, но собранная Лэрри команда вернула им былую красоту.
Когда зажегся свет и раздвинули шторы, Пэрри начал отвечать на вопросы, а я встала и направилась на палубу. Лэрри последовал за мной.
— Захотелось вдохнуть немного никотина? — спросил он шутливо.
Я все время забывала, что «курю». Достав сигарету, я ответила с полной откровенностью:
— Не хотелось портить впечатление. Вы сделали замечательное дело, Лэрри. Мне хочется поцеловать вам руку.
Шмидт неотступно преследовал нас.
— Sie hat recht, mein Freund[35], — серьезно сказал он. — Поклонники искусства во всем мире у вас в долгу. Я не стану целовать вам руку, но хотел бы пожать ее.
Густой румянец разлился по лицу Лэрри. Он опустил глаза и стал ковырять палубу носком туфли словно застенчивый школьник.
— Ваша похвала для меня много значит, — тихо сказал он.
Я боялась, что Шмидт воспользуется смущением Лэрри и начнет намекать ему: есть, мол, и кое-что еще, что можно сделать для любителей искусства во всем мире, в частности в Мюнхене, поэтому поспешила сменить тему:
— Что случилось с мумией Тетисери?
— Считается, что она — одна из безымянных мумий тайника в Дейр аль-Бахари, — ответил Лэрри, — но я сомневаюсь в правильности идентификации.
— На каком основании? — живо полюбопытствовал Шмидт.
— Это довольно сложный вопрос.
— Ach, ja![36] Помню, я читал об этом. — Шмидт облокотился о перила, глаза его светились неподдельным интересом. Шмидт интересуется практически всем и, как я уже говорила, не забывает ничего из когда-либо прочитанного. — Существует папирус, кажется, он хранится в Амхерсте, датируемый двенадцатым веком до новой эры, в котором содержатся признания грабителей фиванских гробниц. К тому времени было разграблено столько царских захоронений, что жрецы собрали мумии всех фараонов или то, что от них осталось, и спрятали их в потайном месте. Тайник был обнаружен в 1880-е годы, после того как его, в свою очередь, разграбили местные воры. Все мумии оказались выброшены из своих саркофагов, поэтому многие остались неидентифицированными...
— Вы прекрасно осведомлены, — резко сказал Лэрри, отвернулся и, опершись о перила, устремил свой взор на противоположный берег.
Я поняла намек, но Шмидт весело продолжал:
— Несколько лет назад Мичиганский университет предпринял комплексное исследование мумий фараонов с помощью рентгеновских лучей. Открылись некоторые занятные подробности. Например, маленькая запеленатая мумия, найденная вместе с мумией верховной жрицы, оказалась не мумией ее мертворожденного ребенка, как считалось прежде, а мумией бабуина! А одна престарелая царица оказалась лысой, и у нее были — как это называется? — лошадиные зубы...
— Пора подкрепиться, Шмидт, — перебила его я, — время чая. Почему бы вам не занять для нас столик поближе к буфету, пока народ не набежал?
Перспектива поесть могла отвлечь Шмидта практически от чего угодно. Он засуетился и убежал.
— Будете пить чай? — спросила я Лэрри.
Он отрицательно покачал головой:
— Берегу себя для вечернего банкета. Пойду подумаю. Нужно ведь соорудить себе какой-нибудь костюм. Если позволите...
Я отправилась к Шмидту.
— Столы еще только накрывают, — пожаловался он, — некуда было спешить. Почему?..
— Тонкий намек, Шмидт: если вы хотите завоевать сердце Лэрри, не говорите с ним о мумиях. Особенно о мумиях прекрасных египетских цариц.
— Ах, — дошло до Шмидта, — ach, Vielen Dank[37], Вики, мне следовало самому додуматься. Он романтик, да? Мечтает о прекрасных образах, картинах и статуях.
— Наверное. Но даже наилучшим образом сохранившиеся мумии не так уж романтичны.
— М-м-м-да. Вот почему он не хочет верить, что маленькая лысая старушка с лошадиными зубами — королева его мечты. Голова у нее отделена от очень поврежденного туловища...
— Шмидт! — протестующе гаркнула я. — Я не так романтична, но собираюсь есть. Замолчите, будьте любезны.
Только теперь я осознала, что до сих пор держу в руках сигарету, и уже готова была засунуть ее обратно в пачку, как прямо перед моим носом, так близко, что я в испуге отпрянула, возник огонек зажигалки.
— Можно нам сесть с вами? — спросила Мэри.
Шмидт вскочил и пододвинул ей стул. Я закурила проклятую сигарету, женственно закашлявшись и проговорив:
— Благодарю вас.
— Не за что, мне это только приятно, — ответил Джон. В этом я не сомневалась.
— Мы говорили о Тетисери, — объяснил Шмидт. — Вики не хочет слушать историю ее мумии.
— Зато Мэри души не чает в трупах, — подхватил Джон.
— Ну, дорогой, не надо дразниться. — Хорошенький ротик Мэри исказила судорога отвращения.
За прошедшие дни ее кожа, покрывшись легким загаром, из сливочно-белой превратилась в бледно-золотистую. На Мэри была белая шелковая блузка с рубиново-золотистым шарфом, свободно завязанным вокруг шеи. К этому ансамблю гораздо больше подошли бы греческие головки, чем бриллиантовые серьги, которые она надела, — каждый камень карата в полтора, насколько я могла судить (а я могу судить). Но и они были меньше, чем бриллиант в кольце, надетом на средний палец. Оно закрывало простое обручальное золотое кольцо, которое она носила на том же пальце.
Шмидт продолжал рассуждать на тему того, что очень немногим доставляют удовольствие разговоры о мумиях.
— Вы, конечно, предпочитаете очаровательную женскую статуэтку, что хранится в Британском музее? — сказал он, хихикая и подмигивая.
Мэри робко взглянула на Джона:
— Боюсь, я не...
— Вам незачем извиняться! — воскликнул Шмидт. — Обворожительная молодая дама не должна забивать себе голову всякими древностями.
— Благодарю вас, Шмидт, — не удержалась я.
— Вы — совсем другое дело, Вики, — спокойно ответил Шмидт.
Я решила не развивать этой темы дальше, но признаю, что следующее замечание сделала не без задней мысли:
— Я всегда любила эту маленькую статуэтку и очень огорчилась, когда обнаружилось, что она... что она...
— Поддельная, — закончил фразу не склонный к иносказаниям Шмидт.
Я заставила себя отвести глаза от Джона. Он поднял одну бровь и слегка изогнул в улыбке губы — эту его гримасу я особенно ненавижу.
— Какое это имеет значение, если она прекрасна? — бросил он. — Некий признанный авторитет в области искусства Древнего Египта назвал ее самой трогательной и очаровательной скульптурой своего времени. Разве она перестала быть ею и утратила свои художественные достоинства из-за того, что оказалась «моложе», чем думали прежде?
— О, мой друг, но вы упускаете из виду главное, — возразил Шмидт, — подлинность произведения.
Все аргументы «про» и «контра» были мне известны, в том числе и доводы Джона. Я уже слышала их, когда готовилась заложить его и разработанный им план подмены античных драгоценных украшений подделками. То были действительно превосходные копии, почти неотличимые от оригинала, но прекрасный контраргумент качался накануне вечером в мочках изящных ушек Мэри. Я ощутила страстное желание обладать этими греческими сережками. Сколь точными ни были бы копии, к ним я таких чувств не испытала бы.
Когда вам шестьдесят пять и вы сложены, как танк, такого мнения придерживаться легко.
Подходит оно мне или нет, но я тоже его придерживаюсь. Со всеми необходимыми предосторожностями я взяла эту штуку в руки и с еще большими предосторожностями осмотрела ее. Я могу отличить автоматическое оружие от револьвера, но это потолок моей компетентности. Пистолет, который я держала сейчас в руках, отличался от тех моделей, с которыми мне доводилось иметь дело. Он стоял на предохранителе, обойма была заполнена, но запасной не имелось.
Появление оружия подтверждало, что у Али на теплоходе имелся дублер. Это хорошая новость. Однако я надеялась, что, положив оружие, он не собирался тонко намекнуть: действуй, мол, самостоятельно, детка, не жди, что тебе бросятся на помощь.
Тонко намекать я и сама умела. Я положила пистолет обратно и закрыла дверцу; как бы там ни было, носить эту проклятую штуковину с собой нельзя: вся моя одежда сшита из легкого хлопка или льна и спрятать пистолет так, чтобы он не выпирал, было некуда. А если положить его в сумочку, он либо выпадет из нее в самый неподходящий момент, либо завалится на дно, и в нужный момент я не смогу его быстро найти.
Отец был прав. От этих дьявольских игрушек больше неприятностей, чем пользы.
Шмидт занял мне место в холле. По совпадению, наверняка не случайному, единственным, кто еще сидел за этим столиком, оказался Лэрри. Похоже, он действительно рад был меня видеть. Лицо Шмидта приняло то особое выражение розовощекой невинности, которое принимало всегда, когда он на что-то нацеливался. Я знала, на что, вернее, на кого он нацелился в этот раз, и мысленно пожелала ему удачи. В конце концов, я — лояльный сотрудник мюнхенского Национального музея. До определенного предела лояльный.
— Значит, вас все-таки отпустили на несколько часов? — сказала я, скользнув взглядом по столу, за которым сидели два оруженосца Лэрри.
— Как раз наоборот, — с улыбкой ответил он. — Это мне пришлось приказать Шредеру взять тайм-аут. Он уже раз двенадцать звонил в Луксор по поводу организации приема.
— Мистер Шредер — ваш секретарь? — спросила я.
— Скорее, исполнительный директор. Вы с ним не встречались?
Я покачала головой.
— А я встречался, — вставил Шмидт. — Очень милый человек. Только застенчивый, nicht?
Лэрри рассмеялся:
— Я бы не сказал. Но сейчас он очень занят. Эти изменения в программе вызвали массу хлопот. Нам пришлось соответственно пересмотреть и нашу программу официального открытия гробницы, и время приема в моей резиденции.
— Значит, это правда, что нам оказана честь быть первыми, кто увидит гробницу во всем ее воссозданном великолепии? — оживленно поинтересовался Шмидт.
— Первыми и, вероятно, последними, — ответил Лэрри.
— Ага, — понимающе кивнул Шмидт и подмигнул: — Я догадывался, что вы поступите именно так, и, разумеется, полностью одобряю ваше решение. Но удастся ли вам осуществить его, mein Freund[34]? Туристические бюро, несомненно, будут возражать против закрытия гробницы для посетителей.
— У меня есть аргумент, который, надеюсь, их убедит. Нет, Антон, — добавил он любезно, но твердо, — не спрашивайте меня, какой. Пусть это будет сюрпризом. Я оглашу его послезавтра во время приема.
— Тогда не спрашиваю, — заявил Шмидт и, широко раскрыв глаза, плотно сомкнул губы, — обожаю сюрпризы.
Он переигрывал, хитрый коротышка, и я постаралась намекнуть ему на это, с едва заметной укоризной покачав головой. Но Шмидт лишь хмыкнул.
Холл заполнился людьми. Здесь были все, даже Сьюзи. Честно признаться, я ожидала, что она предпочтет культуре солнечные ванны. Однако, вероятно, миссис Амфенор решила, что в солярии в этот час у нее будет недостаточная аудитория.
Лекция оказалась долгой, но на этот раз даже безнадежно педантичная лекторская манера Пэрри не смогла испортить потрясающего впечатления, которое производил сам предмет.
Захоронение было открыто на рубеже веков, прошлого и настоящего, знаменитой супружеской парой египтологов. В те годы такая команда представляла собой редкость: женщин не допускали в археологию или иные серьезные научные дисциплины. И метод работы у них был по тем временам необычный, так как они следовали строгому правилу точно описывать находки и делать зарисовки, а не действовали согласно любимой методе своих коллег-современников: режь, жги, выкапывай и выбрасывай на рынок!
Поскольку искусство цветной фотографии тогда еще не было развито, единственным способом точно воспроизвести настенные росписи оставалось мастерство художника. Например, Говард Картер, известный всему миру как человек, открывший гробницу Тутанхамона, начинал копиистом. У него есть замечательные работы, но, надеюсь, никто не обвинит меня в предвзятости, если я рискну утверждать, что лучшими археологами-копиистами того времени были все же женщины. Первооткрыватели гробницы Тетисери пригласили одну из таких художниц, и она скопировала росписи с изысканным мастерством.
Как раз двадцать напомнил мне Шмидт, мы первыми получили возможность увидеть съемки воссозданных росписей. Лэрри отклонил десятки просьб и не позволил воспроизвести эти слайды. Даже такая почтенная научная организация, как «Нэшнл джиогрэфик», не смогла добиться его согласия на издание альбома.
Пэрри пришла в голову блестящая идея: слайд за слайдом сравнить первые живописные копии, цветные фотографии, сделанные перед началом реставрационных работ три года назад, и росписи, восстановленные теперь. Это была великолепная и убедительная демонстрация опасности, которую таит доступность таких памятников для туристов, и одновременно демонстрация того, что способны сделать квалифицированные реставраторы в союзе с денежными мешками. За девяносто лет росписи были чудовищно испорчены, но собранная Лэрри команда вернула им былую красоту.
Когда зажегся свет и раздвинули шторы, Пэрри начал отвечать на вопросы, а я встала и направилась на палубу. Лэрри последовал за мной.
— Захотелось вдохнуть немного никотина? — спросил он шутливо.
Я все время забывала, что «курю». Достав сигарету, я ответила с полной откровенностью:
— Не хотелось портить впечатление. Вы сделали замечательное дело, Лэрри. Мне хочется поцеловать вам руку.
Шмидт неотступно преследовал нас.
— Sie hat recht, mein Freund[35], — серьезно сказал он. — Поклонники искусства во всем мире у вас в долгу. Я не стану целовать вам руку, но хотел бы пожать ее.
Густой румянец разлился по лицу Лэрри. Он опустил глаза и стал ковырять палубу носком туфли словно застенчивый школьник.
— Ваша похвала для меня много значит, — тихо сказал он.
Я боялась, что Шмидт воспользуется смущением Лэрри и начнет намекать ему: есть, мол, и кое-что еще, что можно сделать для любителей искусства во всем мире, в частности в Мюнхене, поэтому поспешила сменить тему:
— Что случилось с мумией Тетисери?
— Считается, что она — одна из безымянных мумий тайника в Дейр аль-Бахари, — ответил Лэрри, — но я сомневаюсь в правильности идентификации.
— На каком основании? — живо полюбопытствовал Шмидт.
— Это довольно сложный вопрос.
— Ach, ja![36] Помню, я читал об этом. — Шмидт облокотился о перила, глаза его светились неподдельным интересом. Шмидт интересуется практически всем и, как я уже говорила, не забывает ничего из когда-либо прочитанного. — Существует папирус, кажется, он хранится в Амхерсте, датируемый двенадцатым веком до новой эры, в котором содержатся признания грабителей фиванских гробниц. К тому времени было разграблено столько царских захоронений, что жрецы собрали мумии всех фараонов или то, что от них осталось, и спрятали их в потайном месте. Тайник был обнаружен в 1880-е годы, после того как его, в свою очередь, разграбили местные воры. Все мумии оказались выброшены из своих саркофагов, поэтому многие остались неидентифицированными...
— Вы прекрасно осведомлены, — резко сказал Лэрри, отвернулся и, опершись о перила, устремил свой взор на противоположный берег.
Я поняла намек, но Шмидт весело продолжал:
— Несколько лет назад Мичиганский университет предпринял комплексное исследование мумий фараонов с помощью рентгеновских лучей. Открылись некоторые занятные подробности. Например, маленькая запеленатая мумия, найденная вместе с мумией верховной жрицы, оказалась не мумией ее мертворожденного ребенка, как считалось прежде, а мумией бабуина! А одна престарелая царица оказалась лысой, и у нее были — как это называется? — лошадиные зубы...
— Пора подкрепиться, Шмидт, — перебила его я, — время чая. Почему бы вам не занять для нас столик поближе к буфету, пока народ не набежал?
Перспектива поесть могла отвлечь Шмидта практически от чего угодно. Он засуетился и убежал.
— Будете пить чай? — спросила я Лэрри.
Он отрицательно покачал головой:
— Берегу себя для вечернего банкета. Пойду подумаю. Нужно ведь соорудить себе какой-нибудь костюм. Если позволите...
Я отправилась к Шмидту.
— Столы еще только накрывают, — пожаловался он, — некуда было спешить. Почему?..
— Тонкий намек, Шмидт: если вы хотите завоевать сердце Лэрри, не говорите с ним о мумиях. Особенно о мумиях прекрасных египетских цариц.
— Ах, — дошло до Шмидта, — ach, Vielen Dank[37], Вики, мне следовало самому додуматься. Он романтик, да? Мечтает о прекрасных образах, картинах и статуях.
— Наверное. Но даже наилучшим образом сохранившиеся мумии не так уж романтичны.
— М-м-м-да. Вот почему он не хочет верить, что маленькая лысая старушка с лошадиными зубами — королева его мечты. Голова у нее отделена от очень поврежденного туловища...
— Шмидт! — протестующе гаркнула я. — Я не так романтична, но собираюсь есть. Замолчите, будьте любезны.
Только теперь я осознала, что до сих пор держу в руках сигарету, и уже готова была засунуть ее обратно в пачку, как прямо перед моим носом, так близко, что я в испуге отпрянула, возник огонек зажигалки.
— Можно нам сесть с вами? — спросила Мэри.
Шмидт вскочил и пододвинул ей стул. Я закурила проклятую сигарету, женственно закашлявшись и проговорив:
— Благодарю вас.
— Не за что, мне это только приятно, — ответил Джон. В этом я не сомневалась.
— Мы говорили о Тетисери, — объяснил Шмидт. — Вики не хочет слушать историю ее мумии.
— Зато Мэри души не чает в трупах, — подхватил Джон.
— Ну, дорогой, не надо дразниться. — Хорошенький ротик Мэри исказила судорога отвращения.
За прошедшие дни ее кожа, покрывшись легким загаром, из сливочно-белой превратилась в бледно-золотистую. На Мэри была белая шелковая блузка с рубиново-золотистым шарфом, свободно завязанным вокруг шеи. К этому ансамблю гораздо больше подошли бы греческие головки, чем бриллиантовые серьги, которые она надела, — каждый камень карата в полтора, насколько я могла судить (а я могу судить). Но и они были меньше, чем бриллиант в кольце, надетом на средний палец. Оно закрывало простое обручальное золотое кольцо, которое она носила на том же пальце.
Шмидт продолжал рассуждать на тему того, что очень немногим доставляют удовольствие разговоры о мумиях.
— Вы, конечно, предпочитаете очаровательную женскую статуэтку, что хранится в Британском музее? — сказал он, хихикая и подмигивая.
Мэри робко взглянула на Джона:
— Боюсь, я не...
— Вам незачем извиняться! — воскликнул Шмидт. — Обворожительная молодая дама не должна забивать себе голову всякими древностями.
— Благодарю вас, Шмидт, — не удержалась я.
— Вы — совсем другое дело, Вики, — спокойно ответил Шмидт.
Я решила не развивать этой темы дальше, но признаю, что следующее замечание сделала не без задней мысли:
— Я всегда любила эту маленькую статуэтку и очень огорчилась, когда обнаружилось, что она... что она...
— Поддельная, — закончил фразу не склонный к иносказаниям Шмидт.
Я заставила себя отвести глаза от Джона. Он поднял одну бровь и слегка изогнул в улыбке губы — эту его гримасу я особенно ненавижу.
— Какое это имеет значение, если она прекрасна? — бросил он. — Некий признанный авторитет в области искусства Древнего Египта назвал ее самой трогательной и очаровательной скульптурой своего времени. Разве она перестала быть ею и утратила свои художественные достоинства из-за того, что оказалась «моложе», чем думали прежде?
— О, мой друг, но вы упускаете из виду главное, — возразил Шмидт, — подлинность произведения.
Все аргументы «про» и «контра» были мне известны, в том числе и доводы Джона. Я уже слышала их, когда готовилась заложить его и разработанный им план подмены античных драгоценных украшений подделками. То были действительно превосходные копии, почти неотличимые от оригинала, но прекрасный контраргумент качался накануне вечером в мочках изящных ушек Мэри. Я ощутила страстное желание обладать этими греческими сережками. Сколь точными ни были бы копии, к ним я таких чувств не испытала бы.