Питерс Элизабет. Ночной поезд в Мемфис

   — Я никогда не забуду удовольствий, которые нам выпало пережить вместе, — заверил он меня.
   — Ради Бога, о чем это вы?.. — начал Фейсал.
   — Тебе незачем знать. Факт в том, старина, что я не могу вытащить тебя, не вытащив себя самого, а единственный способ сделать это — перейти на сторону противника и стать в ряды стражей закона и порядка. До тех пор, пока наши бывшие сообщники не будут благополучно упрятаны в самую надежную тюрьму, никто из нас не сможет чувствовать себя свободным. — Он вздохнул: — Забавно, не правда ли? Под давлением обстоятельств, увы, мне неподвластных, стать честным человеком...
   — Пусть это тебя не слишком гнетет, — посоветовала я, — утешайся тем, что не моральные соображения, а чувство самосохранения вынудило тебя принять это болезненное решение. Восстановить доброе имя, правда, будет несколько труднее. Что ты теперь собираешься делать?
   — Хороший вопрос. — Джон потер лоб. — Фейсал, сколько жандармов состоит на службе у Бленкайрона?
   — Слишком много, — последовал неутешительный ответ. — У него достаточно денег, чтобы купить несколько стран средних размеров. На то, чтобы купить нескольких бедняг, пытающихся содержать семьи на жалкую зарплату, требуется куда меньше. Есть там и честные люди, но я их не знаю, к тому же они считают деятельность Бленкайрона величайшим событием для Египта со времен открытия гробницы Тутанхамона. Наше слово против слова Бленкайрона не будет ничего стоить.
   — У меня есть кое-что, помимо слов, — тихо сказал Джон, — но, думаю, это нужно отвезти в Каир — прямо в министерство и американо-египетскую ассоциацию археологов.
   — Они установят наблюдение за аэропортами и вокзалами, — трезво возразил Фейсал. — Полагаю, они уже знают, что ты на свободе?
   — Правильно полагаешь. Надо ехать на машине.
   — У меня нет машины, — сказал Фейсал, — и не надейся, что я стану красть ее для тебя. У меня и так полно неприятностей.
   — Сколько у нас денег? — спросил Джон.
   У меня оказалось больше, чем я думала. Поджав губы, но без возражений Фейсал выложил свои сбережения, накопленные тяжким трудом, — несколько сот египетских фунтов. У Джона в бумажнике нашлось всего лишь несколько фунтов. Это его избитый прием: когда нужно платить, у него не оказывается ни гроша, но на сей раз я удержалась от язвительного замечания — у Джона действительно не было возможности прихватить свой багаж, когда мы убегали.
   — У Шмидта будут деньги, — сказала я. — Он собирался обменять дорожные чеки.
   Джон начал было что-то говорить, но я пресекла все его возражения:
   — Без Шмидта я никуда не поеду. Мы должны заехать за ним.
   — Разумеется. — Джон поднял бровь. — Ты ведь не думала, что я брошу Шмидта на растерзание волкам? И прежде чем обрушивать на меня страстные и несправедливые обвинения, вспомни, пожалуйста, что это я вытащил его из проклятого бленкайроновского дома и перевел в... черт, надеюсь, он уже не в «Уинтер пэлэс»?
   — Нет. Он...
   — Держи. — Джон вручил Фейсалу пачку денег. — Ты должен нанять машину.
   — Но меня они тоже будут искать, — запротестовал тот.
   — Не так усердно, как нас. Постарайся раздобыть какую-нибудь колымагу с четырьмя колесами и остатками тормозов, если сможешь. И не трать времени попусту.
   Фейсал вышел, качая головой. Бабуля, да благословит Господь ее доброе сердце, желая загладить свою вину передо мной, шмыгала туда-сюда с подносами и бутылками.
   — Итак, — сказал Джон, протягивая руку за банкой пива, — расскажи, что случилось после того, как Максик отпустил тебя.
   — Ты собираешься употреблять алкоголь?
   — Я определенно не собираюсь употреблять местную воду. Пожалуйста, дорогая, постарайся сосредоточиться на существенном. У нас мало времени, а мне нужно знать, как все происходило. Где ты наткнулась на Шмидта? Теперь уже очевидно, что он сумел тебя перехватить.
   — Не сумел. Но ждал меня на выходе. — Я сделала краткий обзор событый, который он выслушал с ироничным и возмутительно бесстрастным интересом.
   — Добрый старина Шмидт. Мы должны позаботиться, чтобы кто-нибудь наградил его медалью, и расцеловать в обе щеки. Ему это понравится.
   — С меня было бы достаточно, если бы мы просто вытащили его из беды. Джон, я не верю, что он будет сидеть сложа руки. Если я не вернусь в ближайшее время, с него станет отправиться на поиски. Он попытается проникнуть в Институт, прикинувшись Джеймсом Бондом или...
   — Едва ли даже Шмидт предпримет что-либо столь бесполезное. Он понимает, что лучший способ помочь тебе — это привлечь внимание к Бленкайрону. Что ему известно?
   — Ну...
   Джон проворчал себе под нос что-то явно неодобрительное.
   — Черт возьми, — сказала я в свою защиту, — у нас не было времени на праздные разговоры. Он сказал о том, что, как он думает, известно ему, я поведала то, что известно мне, а потом... Ну...
   — А что, по-твоему, ты знаешь? — очень мягко и вкрадчиво спросил Джон.
   — Ну... Я думаю, Лэрри использует «Царицу Нила» для перевозки своей добычи. Ему нужно было избавиться от туристской группы, чтобы плыть быстро, без остановок. Причина изменения программы действительно связана с уровнем воды, он спешил пройти через шлюзы до...
   — Никаких изменений не было. Все так и было задумано с самого начала.
   — Ты знал?..
   — Нет, не знал. Не важно, это мелочи. Пока ты излагаешь все правильно. Как только теплоход прибудет в Каир, добыча — как удачно ты нашла слово! — будет перевезена в аэропорт. Думаю, излишне говорить, что Бленкайрон владеет одной или двумя авиакомпаниями.
   — И что луксорский аэропорт слишком мал для больших грузовых лайнеров.
   — Умница.
   — Сколько ему понадобится времени, чтобы... Какой-то звук за дверью заставил меня мгновенно замолчать. Это был Фейсал.
   — Один мой друг пошел за машиной, — объявил он. — Приведет ее примерно через час.
   — К тому времени как он приедет, мы должны быть готовы, — сказал Джон.
   Он через голову стянул галабею. У Фейсала дыхание перехватило.
   — Нужно вызвать доктора. Или отвезти тебя в больницу.
   — О, да, — ответил Джон, — могу себе представить, как я объясню врачу, что по рассеянности упал на ломтерезку. Что мне нужно, так это чистая рубашка.
   Старая рубашка пристала к коже в тех местах, где кровь засохла. На сей раз Джон подавил в себе искушение изобразить нечто театральное, он просто рывком снял ее с себя, издав лишь несколько сдержанных мужских стонов. Картина, которую во всей ее ужасной полноте я тоже видела сейчас впервые, была сама по себе настолько устрашающей, что никаких театральных эффектов не требовалось. Фейсал в испуге отшатнулся и закрыл глаза. Он, конечно, человек сострадательный, но меня посетила догадка, что, кроме этого, он представил себя на месте Джона. Подозреваю, и Джон неспроста обнажился перед своим невольным союзником: лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать.
   Я не вызывалась оказывать первую помощь, меня назначили. Мне не впервой было ставить заплатки на Джоне после несчастных случаев, связанных с его работой. Иногда требовалась помощь и посерьезнее, но здесь было совсем другое — не случайные раны, а последствия предумышленного садизма. Чем меньше говорить об этом, тем лучше. Джон был достаточно любезен, чтобы стонать и орать как можно больше, — так мне было немного легче. Немного.
   — Итак, что теперь? — спросила я, бросая на кровать рулон пластыря и ножницы. — Ведь у вас, Фейсал, наверняка нет париков, накладных усов и прочих карнавальных аксессуаров?
   Джон, продолжавший невнятно бормотать проклятия не мог упустить возможности просветить невежду:
   — Искусство изменения облика... — начал он.
   — Я не желаю выслушивать твою лекцию об искусстве изменения внешности.
   — Я тоже, — поддержал меня Фейсал. — Но в том, что сказала Вики, есть резон. Я выйду и куплю...
   — Нет времени, — оборвал его Джон. — Как я уже заметил, искусство изменения внешности основывается скорее на умении держаться, на манерах, а не на примитивном использовании аксессуаров. Давайте посмотрим, что имеется под рукой.
   Найти подходящую одежду для Джона оказалось нетрудно: они с Фейсалом были приблизительно одной комплекции. Фейсал энергично запротестовал, когда Джон выбрал для себя его лучший, сшитый в Каире на заказ костюм, но бунт был тут же подавлен:
   — Я должен выглядеть как респектабельный бизнесмен, когда пойду в отель за Шмидтом. Или, может быть, ты сам хочешь предпринять эту маленькую экспедицию?
   — Нет, — не колеблясь ни секунды, твердо ответил Фейсал.
   — Мудрое решение. Они сейчас как раз прочесывают отели, если еще не закончили. Я хочу как можно меньше бросаться в глаза.
   — Тогда придется покрасить волосы, — сказал Фейсал. После того как Джон наглядно продемонстрировал, что может случиться и с ним, Фейсал помогал от всего сердца, даже счастлив был помочь. — И брови, — добавил он.
   — У тебя, наверное, нет гуталина?
   — Я не чищу ботинки сам, — сказал Фейсал с чувством оскорбленного достоинства.
   — О, прости, — спохватился Джон, — я не имел в виду, что ты сам занимаешься подобными вульгарными вещами. Тогда навьючь мне на голову аккуратненький тюрбанчик. А у твоей достопочтенной бабушки наверняка найдется сурьма или какая-нибудь другая краска для век.
   Нужно сказать, что наблюдать за тем, как он работал, было весьма поучительно. Черной краской — не знаю уж, что это было, — он лишь слегка подкрасил брови и свои длинные ресницы и так же умеренно наложил тон на лицо — я видела египтян с такой же светлой кожей. А когда он по-арабски замотал платок на голове, внешность его разительно переменилась. Отчасти благодаря выражению лица — плотно сжатые губы, выпяченный подбородок, сдвинутые брови.
   — А что же нам делать с твоими расчудесными голубыми глазами? — спросила я.
   Ответ вырвался у него автоматически:
   — "Уж больше никогда не полюблю я карих глаз..." — и сопровождался коротким смешком. — Правдивее не скажешь. Что касается моих чудесных голубых глаз, то я нигде не собираюсь задерживаться настолько долго, чтобы у кого-то возникло желание глубоко в них заглянуть. А теперь что нам делать с тобой?
   — Может быть, бабушка одолжит мне галабею и покрывало?
   Джон покачал головой:
   — Не годится, ты слишком высокая, чтобы сойти за египтянку. Боюсь, тебе больше подойдет мужской наряд. Твои чудные голубые глаза — за пределами возможностей моего скромного гримерского искусства...
   — "Я слышала больше твоих лживых слов, чем звезд сияет на небе..." Извини. Не принимай на свой счет. В кантри-песнях без голубых глаз не обходится, правда?
   Фейсал глазел на нас, как на сумасшедших. Быть может, он был прав. В присутствии Джона в голове у меня действительно происходил какой-то сдвиг.
   — Пока счет равный, — объявил Джон. — Как я уже говорил, нужно что-то сделать с твоими волосами.
   — Острижем их, — сказала я, потянувшись за ножницами, — тогда Фейсал и мне сможет повязать на голове платок по-арабски.
   Джон взял ножницы:
   — Садись. Я тебя постригу.
   — Не знала, что среди множества навыков, которыми ты так искусно владеешь, числится и мастерство парикмахера.
   Его руки медленно двигались от моей макушки к затылку, расчесывая спутанные волосы и собирая их в пряди. После долгой паузы он сказал:
   — У меня есть идея получше. Сеанс космического очищения тебе не повредит.
   — О чем это ты? — я попыталась обернуться, но он сомкнул пальцы вокруг моих собранных в «конский хвостик» волос и сильно дернул.
   — Контакт со Вселенной, пробуждение коллективного сознания мира, — нараспев продекламировал Джон. — Правда, для ньюэйджера ты недостаточно грязна, но это легко исправить.
   Когда процесс «исправления» был завершен, я представляла собой чумазого блондина с длинным тонким «конским хвостиком» и недвусмысленными кругами под глазами. Грязь и «борода» получилась благодаря земле из сада, золотая серьга в одном ухе была подарком бабушки, а рубашка с длинными рукавами и без воротника принадлежала Фейсалу. Войдя в роль, я потребовала магический кристалл и пару оборванных выше колен джинсов.
   — Найдем какой-нибудь мистический амулет на базаре по дороге, — пообещал Джон. — Эти типы обожают скарабеев, анки^[52] и прочую белиберду. От шорт придется отказаться: у тебя недостаточно шишковатые колени, чтобы сойти за мужские.
   — Можно было бы выразиться и более комплиментарно, — укоризненно сказала я.
   — Твои ноги, дорогая, — шедевр пластического изящества, — нарочито угодливо произнес Джон. — Эти отростки могли бы сделать честь Афродите или юной Диане. Никогда и никто не поверит, что такие восхитительные, стройные, округлые прелести принадлежат мужчине. Формы твои, если быть кратким, редкостны и божественны.
   — Крючкотвор, — оценила я его речь.
   — Очко в твою пользу.
   Друг Фейсала оказался скромным, застенчивым парнем. Как только, услышав звук клаксона, мы вышли из дома, он незаметно соскользнул с водительского места и удалился, не оглядываясь. Если он хотел остаться инкогнито для нас с Джоном, ему это удалось.
   Что же касается машины, то мне доводилось видеть нечто в подобном роде на пунктах сбора металлолома или на пустырях. Будь эта колымага в хорошем состоянии, она представляла бы собой образчик стиля ретро; подобные модели вышли из моды лет тридцать назад.
   — Боже милостивый! — воскликнул Джон, увидев ее. — А получше он ничего не смог найти? Мы в этой развалюхе и двадцати миль не проедем.
   — Надеюсь, ты не сочтешь грубостью, — заметил с достоинством Фейсал, — если я напомню, что в твоем положении не пристало быть таким привередливым, ты ведешь себя как типичный богатый капризный турист. Мы, малоимущие жители «третьего мира», не можем позволить себе каждый год менять машину, поэтому нам приходится поддерживать на ходу старые автомобили.
   — Туше, — признал свое поражение Джон. — Очередное, после тебя, Вики.
   Он передал мне корзину, которую бабушка заставила нас взять с собой. Это был весь наш багаж, если не считать костюма Фейсала. Фейсал сел за руль.
   — Куда? — спросил он.
   — В отель турагентства.
   — О, чудесно придумано — в больших туристских отелях они будут искать нас в первую очередь.
   — Твое дело — баранку крутить, — отрезал Джон. Шмидт дал мне свой ключ, «на всякий случай». Я тогда не спросила его, на какой именно, голова моя была занята другим, но, пересекая вестибюль и стараясь выглядеть погруженной в состояние магического транса, словно меня вовсе не интересуют потенциальные похитители людей, пожалела об этом. Шмидту не было нужды выходить из номера, разве что обменять дорожные чеки, но это делается очень быстро, и, напротив, у него имелись все основания не высовывать носа наружу. Даже если бы они определили его местонахождение, они не смогли бы схватить его, пока он не откроет им дверь, а Шмидт, разумеется, не настолько глуп, чтобы впустить кого бы то ни было, кроме... Кроме коридорного или кого-то, кто сымитирует мой голос.
   Джон пошел вперед. Когда я вышла из лифта, он уже ждал в коридоре.
   — Что-то не так? — спросил он.
   Я не спрашивала, откуда он знает, он всегда знал.
   — У меня дурное предчувствие, — призналась я.
   — Всегда лучше рассчитывать на худшее. — Он взял у меня ключ. — Отойди подальше.
   Джон резко распахнул дверь ногой и замер, словно перед прыжком.
   — Как в кино, — сказал он, выпрямляясь. — Да, глупо думать, что в наши дни преступники всегда пускают в ход автоматическое оружие. Впрочем, полагаю, по их мнению, это выглядит...
   — Его здесь нет. Проклятый старый идиот, куда его черт понес?
   Двери в туалет и ванную комнату были открыты. Значение этого факта дошло до меня лишь после того, как мы обшарили все места, где бы он мог прятаться; мое болезненное воображение настраивало меня лишь на то, что мы найдем скорченный труп Шмидта в ванне или под кроватью.
   — Похоже, он ушел своим ходом, никаких следов борьбы нет, — сказала я наконец. — Если он отправился в дом Лэрри искать меня, я его убью.
   — Он туда не отправился, — возразил Джон.
   — Что? — Я резко обернулась к нему. Он склонился над столом. — Откуда ты знаешь?
   — Он оставил тебе записку.
   Бумага была смята и снова разглажена, к тому же так испачкана чем-то коричневым и липким, что буквы различались с трудом.
   «Моя дорогая Вики, — начиналась записка (я перевожу, Шмидт писал по-немецки). — Теперь у меня есть необходимые доказательства. Я оставлю это в вашем отеле и поеду на свидание, которое мы...»
   — Что за чушь? — воскликнула я. — Какие доказательства? Он ничего мне не говорил. И что за отель? Что за свидание?
   — Успокойся. — Джон сел за стол. — Давай попробуем разобраться, что он имел в виду.
   — А может, лучше не разбираться, а убираться отсюда?
   — Спешить некуда, они здесь уже побывали.
   — Откуда... — Я осеклась. Ему очень хотелось произвести впечатление: полуулыбка и холодно-насмешливый взгляд были столь выразительны, что мне не оставалось ничего другого, как изобразить глупенькую болтушку, чтобы он мог терпеливо и снисходительно мне все разъяснить. — Где была эта записка?
   Джон милостиво кивнул, словно учитель тупому ученику, наконец начавшему хоть что-то соображать:
   — На столе. Кто-то поднял и разгладил бумажку.
   — Значит, Шмидт выбросил ее в корзину или на пол, предварительно опрокинув на нее что-то съестное?
   — Опрокинув намеренно, — уточнил Джон, поощряя мои умозаключения.
   — Хотел заставить кого-то поверить, что он выбросил записку потому, что она мокрая, липкая, на ней ничего невозможно разобрать, и написал другую, — начала я, вышагивая по комнате. — Он знал, что рано или поздно его найдут. Меня не было уже... — я взглянула на часы, — более пяти часов, а они начали искать нас сразу после полудня, то есть у них было достаточно времени, чтобы обшарить все гостиницы в Луксоре. Шмидт зарегистрировался под собственным именем...
   — Если бы у него хватило ума, а я должен признать, что в уме ему не откажешь, он покинул отель вскоре после твоего ухода. Загримировавшись и переодевшись, насколько я знаю нашего дорогого Шмидта. Давай-ка посмотрим. Что бы я сделал потом? Околачивался бы в вестибюле в надежде, что ты вернешься раньше, чем они засекут его местонахождение, и был бы готов незаметно исчезнуть, если они придут первыми. К тому времени он уже обменял чеки и забрал из регистратуры паспорт.
   — И они появились первыми.
   — И обнаружили выброшенную записку. — Любопытство в глазах Джона по мере этих рассуждений сменялось восхищением. — Понимаешь, что придумал наш эльф? Этой запиской он не только ввел их в заблуждение, но и попытался спасти тебя в том случае, если тебя схватили. Пока улики против них в руках Шмидта, им незачем причинять тебе вред. Более того, у них есть все резоны содержать тебя в целости и сохранности, чтобы попытаться вступить в сделку со Шмидтом: молчание или хотя бы отсрочка в обмен на тебя. — Он сделал паузу и выдал любимый номер своего репертуара: — Я и сам бы лучше не придумал!
   — Значит, ты считаешь, что он не вернулся в дом Лэрри?
   — Только не наш Шмидт. Сбежала ли ты или в плену, он принесет тебе больше пользы, оставаясь на свободе. — Джон вернулся к изучению записки. — Кажется, больше ничего, но я нисколько не удивился бы, если бы... Секундочку. А это что?
   — Ну, та липкая пакость разбрызгалась, — объяснила я, наблюдая, как он разглядывает на свет неисписанную часть листа.
   — Однако брызги подозрительно складываются в определенный рисунок, — пробормотал Джон.
   — Попробуй соединить точки, — саркастически посоветовала я.
   Джон испустил победный клич:
   — Именно! Взгляни-ка.
   Взяв ручку, он начал чертить, но не соединительные, а параллельные линии — пять параллелей. Это прояснило смысл странных брызг: они оказались нотами.
   — Ключ не обозначен, — задумчиво сказал Джон. — Предположим, тональность до-мажор, и отдельных знаков нет, их и впрямь было бы трудно изобразить... — Он начал насвистывать. — Ну как, задевает чувствительную струнку?
   — Пожалуйста, постарайся обойтись без колкостей, — критически заметила я. — Нет, мне эта мелодия незнакома.
   — А если так? — Он чуть-чуть изменил мотив, добавив, видимо, несколько диезов и/или бемолей.
   — Пустая трата времени, — проворчала я. — Быть может, Шмидт и умник, но если это одна из его любимых песен, ты никогда не догадаешься, какая именно, потому что во всем его дурацком репертуаре не более трех-четырех мелодий, и все кантри-песни он исполняет на эти мотивы.
   Джон тяжело опустился в кресло:
   — Боже мой, мне следовало догадаться раньше.
   — Что? Что?
   Он попытался объяснить, но расхохотался и никак не мог остановиться.
   — Если египтяне не наградят его медалью, я сделаю это сам. И расцелую в обе щеки. Он сел на ночной поезд в Мемфис.

Глава двенадцатая

   Комната была очищена от всех личных вещей то ли самим Шмидтом, то ли гипотетическими субъектами, о которых говорил Джон и которых я не могла толком для себя идентифицировать. «Они», однако, перестали быть такими уж гипотетическими, когда мы провели свой собственный обыск. Сделано все было очень аккуратно. Сомневаюсь, чтобы Шмидт сам зачем-то снял с кровати матрас, а потом положил его обратно и застелил постель. Обыскивали комнату, вероятнее всего, мужчины: они не потрудились подоткнуть простыни.
   — А в Мемфис ходит ночной поезд? — поинтересовалась я, обследуя ящики прикроватной тумбочки.
   — Есть один, каирский. Скоро отходит, — сказал Джон, выходя из ванной. — Здесь ничего. А что в комоде?
   — Только сувениры, которые он сегодня купил. — Сумка с Нефертити лежала сверху, я вывернула ее наизнанку и вытрясла. — Он забрал даже какие-то мелочи — косметику, солнечные очки...
   — Шоколадки, яблоки и имбирное печенье?
   Я не хотела вспоминать о ночи, проведенной в заброшенной церкви, где мы ели всякую ерунду, завалявшуюся в моей сумке. Когда-нибудь придется что-то делать с трещинами, образовавшимися в моих крепостных стенах, но не сейчас, когда до безопасного места четыреста миль и Шмидт Бог знает где и что делает, и Мэри полна решимости найти старых знакомых.
   — Мог бы оставить нам немного денег, — заметила я.
   — Не мог. Он не мог оставлять здесь ничего ценного. Смысл записки — убедить их в том, что ни он, ни ты сюда не вернетесь.
   — Да, наверное, — согласилась я.
   — Ну, тогда все. Кроме нескольких туристических проспектов, больше ничего нет. Я пойду первым, а ты вызовешь лифт снова. Буду ждать в машине.
   Но когда я вышла из лифта в вестибюле, он стоял неподалеку, поглядывая на часы, будто ждал кого-то, кто опаздывал. Незаметным кивком он обратил мое внимание на стойку администратора. Сначала я увидела Фоггингтон-Смита, который стоял с непокрытой головой и, озабоченно хмурясь, разговаривал с администратором. Администратор отрицательно качал головой. Он смотрел не на Пэрри, а на его спутницу. Со спины я видела лишь что-то белое — меховое манто, длинное вечернее платье и крашеные белые волосы.
   Я спряталась за ближайшую колонну. Джон не спеша направился ко мне и остановился, чтобы прикурить.
   — Твои? — спросил он.
   — Нет, не думаю. Может быть, твои?
   — В данной ситуации мы должны считать, что все, кто не с нами, против нас. Иди к ближайшему выходу, только не беги.
   Больше ничего и не оставалось: прячась в этом сомнительном убежище за колонной, я вызвала бы больше подозрений. Проходя через вестибюль, я чувствовала себя так, словно на меня наведен мощный прожектор, поэтому, когда кто-то возник на моем пути, я чуть не выскочила из Фейсаловых сандалий, которые были мне велики.
   — Извините, юный друг.
   Я дико зыркнула назад, но потом поняла, что «юный друг» — это я сама. Говоривший оказался седовласым американцем в красной феске. Он хотел узнать, где я купил свою рубашку. По наивности я поняла, что это не единственное, чего он хотел, лишь после того, как он предложил вместе выпить и договориться.
   Я уже готова была объяснить ему, куда он должен идти вместе со своей выпивкой и феской, как проходивший мимо нас Джон больно ударил меня кейсом по ноге. Это было, как выражаются поэты, знаком свыше. Я нечленораздельно прорычала что-то своему поклоннику и ринулась за Джоном.
   Машины я достигла уже бегом, и мотор уже работал. Джон втащил меня внутрь.
   — Полоумная баба! — сердито рявкнул он. — Зачем ты остановилась? Фоггингтон-Смит мог тебя заметить.
   — Что же делать, если я в любом облике неотразима для мужчин, — запыхавшись, ответила я, падая ему на колени. Фейсал заложил крутой и, несомненно, запрещенный в этом месте вираж, развернув машину в обратном направлении.
   Джон посадил меня прямо.
   — Мне лично не составляет труда противиться влечению, пока ты в этом костюме.
   — Я снова сокрушена.
   — А я начинаю понимать, почему вы раздражаете стольких людей, — донеслось с переднего сиденья. — Где герр директор? Куда мы едем? Что?..
   — Вопросы по очереди, пожалуйста, не все сразу, — остановил его Джон. — Прежде всего предлагаю свернуть с набережной. Насколько возможно, держись боковых улиц...
   — Но сначала нам нужно проехать мимо вокзала, — вставила я.