Питерс Элизабет. Ночной поезд в Мемфис

   К тому времени, когда я выпила кофе и сжевала кусочек плоского пресного хлеба, я отлично знала ответ на последний свой вопрос, больно уж очевидно вся ситуация, включая и бабушку-Моисея, носила характер некой фантасмагории. Интересно, откуда он ее выкопал? Вот почему, пятьюдесятью страницами позже, услышав, что ключ в замке снова поворачивается, я не стала даже утруждать себя, становясь в атакующую позу. Там, где замешан Джон, с голыми руками делать нечего. Против него требуется водяная пушка.
   Мужчина, который вошел, имел такой же самодовольный вид и так же снисходительно ухмылялся, но это был не Джон. Это был Фейсал.
   — А у вас нет чего-нибудь из Барбары Майклз или Шарлотты Маклеод? — спросила я, помахав книгой. — Не выношу Валери.
   Фейсал удобно устроился на стуле.
   — Неверная реплика. Вам полагалось бы сказать нечто вроде: «Как вы посмели!» или «Что вам от меня нужно?» — а я должен был бы посмотреть на вас с вожделением.
   — Не будем жонглировать словами, — сказала я. — Кто эта старая дама?
   — Моя бабушка.
   — Вы, низкий негодяй! Постыдились бы втягивать в свои сомнительные дела невинную старушку! Невинную?
   — О, абсолютно. Она думает, что у меня к вам личный интерес.
   — Так, постойте. — Я не поверила ему, но на всякий случай решила встать с постели и, пододвинув стул, уселась напротив. — Значит, милая старомодная мусульманская бабушка поощряет похищение и насилие?
   — Конечно, нет! — Фейсал был шокирован. — Просто она знает, что я неотразим для женщин, и думает, что вы пока ломаетесь. Однако не волнуйтесь, — продолжал он, пока я подыскивала слова, чтобы выразить свое негодование, — как бы мне ни хотелось победить вашу девичью стыдливость, вам не грозят никакие посягательства с моей стороны.
   — Это почему же? Фейсал вздохнул:
   — Думаю, сказываются годы, проведенные в Оксфорде. Когда долго носишь личину, она прирастает намертво. Кроме того, мне сообщили, сколько квадратных дюймов кожи с меня спустят, если я хоть взгляну на вас не так. Думаю, он имел в виду «Венецианского купца».
   — Да, он любит цитировать Шекспира, — согласилась я. — Как благородно с его стороны позаботиться о моей девичьей стыдливости! Или он бережет меня на будущее?
   Фейсал сложил руки на груди:
   — Вики, пожалуйста, отнеситесь к этому серьезно. Здесь вы в полной безопасности. Возможно, это единственное место в Луксоре, где вы действительно в безопасности. Я снабжу вас дополнительными материалами для чтения, если хотите, только посидите несколько дней тихо.
   Чтобы показать, что хладнокровна не менее, чем он, я тоже сложила руки на груди и вытянула ноги:
   — А что случится через несколько дней?
   — Я не спрашиваю, насколько вы осведомлены... — начал Фейсал.
   — Вероятно, больше, чем думаю. Интересно, что за ключи к разгадке тайны я видела, но не распознала? Ведь именно поэтому вы предприняли этот поспешный шаг?
   Фейсал сдвинул красивые черные брови, но заговорил скорее озадаченно, чем сердито:
   — Удивительно. Вы действительно не знаете, что это за ключик?
   — Не понимаю.
   — Похоже, действительно не понимаете. Тогда почему бы вам не расслабиться и не предоставить дело нам?
   — Вы имеете в виду себя и Джона? Надежная опора, нечего сказать.
   Мне так и не удалось узнать, почему у многих египтян такие прелестные, длинные и густые ресницы. У Фейсала они были пушистые, как зубная щетка. Он прикрыл ими глаза и сказал:
   — Он втравил меня в это дело. Он же обещал и вытащить.
   — Ах вы, бедный, милый, доверчивый человек! — сказала я с искренним сочувствием.
   Хладнокровие начинало покидать Фейсала. Он грозно посмотрел на меня:
   — С вами и впрямь слишком много хлопот. Я пытаюсь спасти вам жизнь, рискуя собственной, а вы... Если о моей роли в этом деле станет известно, я умру медленной и ужасной смертью.
   — Где Шмидт? — спросила я, игнорируя эту мелодраматическую реплику. Правду он сказал или нет, в тот момент мне было наплевать.
   — Он в безопасности.
   И тут я поняла: сейчас или никогда. Пользуясь присутствием в доме большого, сильного мужчины, бабуля, быть может, ослабила бдительность и оставила незапертой хотя бы одну из трех дверей. Под влиянием той же иллюзии мужского превосходства и Фейсал мог пренебречь запорами на остальных дверях. Я вздохнула, улыбнулась, пожала плечами, откинулась назад, резко выбросила ноги в сторону стула, на котором сидел Фейсал, подцепила пальцами перекладину под сиденьем и дернула изо всех сил.
   Стул вместе с Фейсалом весьма впечатляюще грохнулся. Как я надеялась и рассчитывала, затылок Фейсала вошел в выразительное соприкосновение с голыми досками пола. Его крик я услышала уже за дверью. Слова были арабские, но интонация вполне понятная и не владеющему этим языком.
   Я возбужденно бегала по кругу, не зная, куда выскочить. В обоих концах коридора было по двери. Шанс — пятьдесят на пятьдесят, и я ринулась в левую.
   Ошиблась. Дверь вела не на улицу, а на кухню. Я поняла это, как только открыла ее: плита, стол, мойка и бабушка.
   Хотела бы я иметь такую реакцию, когда мне будет сто лет. Беззубо ворча, она отпрыгнула назад и схватила какой-то предмет со стола, где их лежало и стояло несколько: горшок, связка лука, длинный нож. Я не стала терять время, чтобы разглядеть, какой именно оказался у нее в руке, а толкнула старушку — настолько мягко, насколько позволяли обстоятельства, — и устремилась к другой двери. Вслед мне неслись визги и проклятия. Последние выкрикивал Фейсал, чьи шаги раздавались уже в коридоре.
   Дверь номер три тоже не была заперта! Однако мое торжество сильно померкло, когда я очутилась не на улице, а в замкнутом, огороженном стенами дворе. Двор был немощенным, повсюду торчали сорняки, а может, лук, и несколько кур безучастно выклевывали что-то из земли. Они в панике бросились врассыпную, когда я рванулась к воротам. Их он тоже не запер — весьма самонадеянно.
   Я тем более не потрудилась закрыть их за собой, не стала также раздумывать, в какую сторону бежать. Любая была предпочтительнее той, что оставалась позади. Я повернула направо и помчалась, как сумасшедшая. Мой бег сопровождался возобновившимся протестующим кудахтаньем кур и потоком нехороших слов, выкрикиваемых Фейсалом.
   У меня дома это называют проулком: узкая, утоптанная дорожка между высокими стенами, ограждающими такие же внутренние дворики, как тот, из которого я только что вырвалась. Вокруг не было ни души, даже куриной, но впереди я увидела людей, автомашины и другие обнадеживающие признаки жизни.
   Не знаю, как далеко позади я оставила Фейсала, когда выскочила из проулка на улицу. Он больше не преследовал меня, как я и рассчитывала: не тащить же ему назад вопящую и сопротивляющуюся беглянку на глазах у людей!
   Я понятия не имела, где нахожусь. Это, конечно, был Луксор, но совершенно не известный мне район. Он скорее напоминал те провинциальные городки, через которые мы проезжали, следуя на экскурсии, — одноэтажные магазинчики, вынесенные прямо на улицу прилавки, неровные тротуары и разбросанный повсюду мусор. Я шла вперед, игнорируя любопытные взгляды прохожих. Это явно не был район, популярный среди туристов. Кроме меня, иностранцев здесь не наблюдалось.
   Лишь когда я прошла еще пару кварталов, дыхание мое наконец успокоилось. Никаких признаков реки. Солнце тоже не помогало сориентироваться — оно стояло слишком высоко. Придется у кого-нибудь спросить дорогу. Луксор — довольно большой город, сама я могла часами бродить без толку по кругу, а время поджимало. Наконец я увидела нечто, напоминавшее заправку, вернее, две бензоколонки и какую-то хибару, покрытую ржавым железом. Несколько мужчин в майках и джинсах праздно стояли, прислонившись к колонкам.
   Я робко приблизилась и с надеждой спросила:
   — Набережная Нила?
   Вместо ответа я увидела указующий перст и услышала поток арабских слов, в котором выудила более или менее полезную информацию. Поблагодарив, я направилась к улице, на которую указывал перст. Мне пришлось еще дважды обращаться за помощью, прежде чем впереди замаячило открытое пространство и поблескивающая вода.
   Итак, я нашла реку, а невдалеке просматривалось и нагромождение пилонов и колонн Карнака. Но отсюда еще очень далеко до места моего назначения, а я устала, хотела пить и не имела в кармане ни пиастра.
   Я обратилась к первым попавшимся мне туристам — супружеской паре средних лет, обвешанной фотоаппаратами, биноклями и прочими аксессуарами, безошибочно указывающими на принадлежность к этому вездесущему племени. На нем были прогулочные шорты и рубашка со сфинксами и пальмами, она читала Бедекера^[49].
   Нет лучшего способа заставить человека раскошелиться, чем воззвать к его предубеждениям. Туристы, путешествующие по странам третьего мира, всегда опасаются нападений, хотя, судя по тому, что я слышала, это гораздо чаще случается в Нью-Йорке и Вашингтоне, чем в Каире, а тем более в Луксоре. Мой внешний вид правдоподобно иллюстрировал драматическую историю, которую я им поведала.
   Она советовали мне обратиться в полицию, но я, прижимая к глазам носовой платок, любезно предложенный мне дамой, ответила:
   — Нет, нет! Я этого не вынесу! Мне нужно как можно скорее добраться до отеля, мой муж сходит с ума, мы должны были встретиться с ним еще час назад. Ах, ведь он предупредил меня, чтобы я не бродила одна... Какой-то мужчина...
   Я села в такси, имея в кармане десять фунтов и визитную карточку своего нового знакомого, полная решимости вернуть деньги. Я бы так и поступила, если бы не потеряла карточку.
   Я попросила таксиста высадить меня, не доезжая до дома. Расплатившись, снова осталась без гроша; подозреваю, он взял с меня лишку, но не хотелось с ним спорить. Река блестела на солнце, а небо было ясным и голубым. Я шла медленно, пытаясь сообразить, каким должен быть мой следующий шаг.
   Перевезли ли они, или точнее, умыкнули ли и Шмидта в «безопасное место»? Если моего босса в доме не окажется, я понятия не имела, где его искать, однако разумно предположить, что его они сочли безвредным и не стали изолировать. Не сомневаюсь, они состряпали и некое объяснение тому, что я не вернулась домой накануне вечером. Однако мой побег спутал им карты. Фейсал имел достаточно времени, чтобы доложить о моем побеге, и они, конечно, ждут моего появления. Джон знает, что я не брошу Шмидта в беде.
   Все это проносилось у меня в голове одновременно, мысли путались. Я устала, проголодалась, хотела пить и страшно беспокоилась за Шмидта. И даже если бы в тот момент знала то, что мне предстояло вскоре узнать, не уверена, что поступила бы как-то иначе. Главным для меня все равно оставалось спасение Шмидта.
   Проблема проникновения в дом — через ворота или через стену — представлялась не столь трудной. Лучше попробовать вариант с воротами — у меня не было ни времени, ни соответствующих приспособлений, чтобы перелезать через стену, по верху которой пропущена колючая проволока и натыкано битое стекло. Я и мысли не допускала, что удастся пройти внутрь неузнанной. Мой план, если это можно назвать планом, был чрезвычайно прост: войти. После этого... У меня не было ни малейшего представления о том, что я буду делать после. А, будь что будет, подумала я. Фортуна благоволит смелым, и смиренный унаследует землю, а кроме того, что гораздо важнее, в моей сумочке лежал хорошенький, маленький пистолетик. Может быть, даже придется пустить в ход эту проклятую игрушку, если, конечно, она все еще в шкафу, где я оставила сумочку, и если удастся заполучить ее прежде, чем меня схватят.
   У входа меня ждала первая удача — да и пора уж ей было появиться. Возле ворот стояли два больших автофургона и крытый грузовик. Дверцы фургонов оказались запертыми, а вот задняя стенка кузова грузовика — откинутой. В кузове было полно людей, судя по одежде, местных, наверное, упаковщиков. Одни сидели, другие стояли, прислонившись к бортам.
   Они встретили меня очень приветливо и, главное, не задавали никаких вопросов, то есть, возможно, они их и задавали, но, разумеется, не получили ответов. Я широко улыбнулась, чтобы расположить их к себе, и протянула вверх руки. Навстречу тоже протянулась дюжина смуглых-смуглых рук, которые помогли мне взобраться в кузов, а два любезных молодых человека освободили место, когда я дала понять, что хочу сесть. Ах, как это верно, что для дружбы нет языковых барьеров! К тому времени, когда грузовик подъехал к дому, мы уже были лучшими, близкими друзьями. Очень близкими. Мне пришлось даже отстранить от себя несколько пар дружеских рук, прежде чем удалось выбраться наружу, но мои новые приятели приняли расставание с улыбками и горячими выражениями симпатии.
   Стараясь сохранить как можно более непринужденный вид, я прошмыгнула мимо упаковщиков и вошла в дом, а здесь сразу же сосредоточилась и побежала по коридору, потом по первому лестничному пролету. Если я и могла на что-то рассчитывать, то только на быстроту собственной реакции. Слуги, вероятно, не были в курсе дела, но если меня увидит кто-нибудь другой, мне конец.
   Я добежала до двери комнаты Шмидта незамеченной, то есть я надеялась, что меня не заметили, — и, повернув ручку, обнаружила, что дверь заперта. Соображала я не лучшим образом. Единственная пришедшая в голову мысль: Шмидта заперли изнутри, и он — их пленник. Несколько драгоценных секунд ушло на то, чтобы заметить ключ, торчавший в замке, и еще несколько столь же жизненно важных мгновений — чтобы дрожащими пальцами повернуть его.
   Комната была пуста. В ней не было не только Шмидта, но и его вещей. Я проверила гардероб, но могла этого и не делать: стоило Шмидту провести в комнате всего пять минут, все поверхности в ней оказывались заваленными его пожитками.
   Дверные петли были хорошо смазаны, и если бы я не стояла лицом к двери, то не услышала бы, что она снова открывается. Я схватила первый попавшийся предмет — им оказалась бронзовая ваза, искусно украшенная эмалью и серебром.
   Джон проскользнул внутрь через узкую щель и тихо закрыл за собой дверь. Выглядел он не так безупречно, как обычно, — рубашка в пыли, а волосы спутаны.
   — Поставь это на место, — мягко сказал он. Я угрожающе подняла вазу над головой:
   — Что вы сделали со Шмидтом? Если ему причинили вред...
   — Он уехал. — Джон не сводил настороженного взгляда с моего импровизированного орудия. — По собственной воле и своим ходом.
   — Что его здесь нет, я уже выяснила.
   — В самом деле?
   — Да. И ты думал, что такой трюк...
   Ему стоило немалых усилий держать себя в руках. Я прекрасно знала эти не предвещающие ничего хорошего признаки — согнутые в локтях руки и играющие желваки. Когда он заговорил, голос его дрожал от ярости, но это был все тот же едва слышный шепот:
   — Ради всего святого, Вики, ты когда-нибудь чему-нибудь научишься? Не знаю, как ты сюда проникла...
   — Неужели не знаешь? Ты же ждал меня.
   — В ванной комнате на той стороне холла, если быть точным. Мне сообщили о твоем побеге, и хоть поначалу у меня была слабая надежда, что ты не решишься на это, дурное предчувствие, что нечто в этом роде ты все же предпримешь, взяло верх. А теперь убирайся отсюда к чертовой матери, если сможешь.
   Я смотрела на него с той же яростью, с какой он смотрел на меня. Зубы у меня были стиснуты так крепко, что даже челюсти заболели. Я не собиралась выходить через дверь, если Джон будет стоять возле нее, и вообще поворачиваться к ней спиной даже на мгновение. Через несколько секунд, видимо, поняв это, он опустил руки и пожал плечами:
   — Ну, если ты так хочешь, — сказал он псам повернулся ко мне спиной.
   Он не мог слышать меня — на мне были мягкие туфли, а под ногами — толстый ковер. Он не мог видеть меня — в комнате не имелось ни одной отражающей поверхности. Он просто знал. Его взметнувшаяся рука скрестилась в воздухе с моей так резко, что от неожиданности я выронила вазу. Она со стуком упала на пол, а я отскочила назад, пытаясь увернуться от этих проворных, неотвратимых рук. И ведь знала, что все усилия напрасны, но продолжала извиваться и сопротивляться даже после того, как он сковал мои руки и тяжелой ладонью зажал мне рот. Остатки самообладания покинули его: лицо пылало, а руки причиняли мне сильную боль, ногти впились в мою щеку. Я почувствовала, как от боли и ярости слезы хлынули у меня из глаз.
   Он убрал руку с моего рта и немного ослабил хватку, но не настолько, чтобы я попыталась освободиться.
   — Тупое, неблагодарное существо! Я пытаюсь вытащить тебя из этой истории. Если будешь визжать, сверну тебе шею!
   Поскольку его пальцы лежали теперь у меня на горле, я не сомневалась, что он сможет — и захочет — привести угрозу в исполнение. Я глубоко вдохнула и заставила себя расслабиться, безвольно прильнув к нему. Краска гнева схлынула с его лица, и кончики губ чуть-чуть приподнялись.
   — И думать не смей, — тихо предупредил он.
   А я и не думала. Его ладонь скользнула с моего горла на щеку, потом длинные пальцы утонули в моих волосах, он запрокинул мне голову.
   Отвратительно вспомнить, как я, должно быть, выглядела: полураскрытый рот, полузакрытые глаза... Однако, к счастью, они не были закрыты совсем, и я могла видеть дверь. Внезапная перемена выражения моего лица — от неохотного согласия к смущению и ужасу — послужила для него сигналом тревоги. Он отпустил меня и резко обернулся.
   На ней были темные брюки и широкий льняной жакет, делавший ее похожей на маленькую девочку, надевшую вещи своего брата. Волосы связаны на затылке янтарно-золотистым шарфом под цвет широко раскрытых, немигающих глаз.
   — А, это вы, Вики, — сказала она, — очень рада, что вы вернулись.
   «Если я когда-нибудь видел глаза убийцы...» Бог знает сколько раз я читала эту избитую фразу в Бог знает скольких триллерах и вспомнила ее лишь как фигуру речи. Но сейчас это не было фигурой речи — я видела эти глаза перед собой.
   Он метнулся так быстро, что я едва успела обеими руками схватить его поднятую руку:
   — Ради Бога, Джон!
   Он стряхнул меня резким движением, как человек, прогоняющий змею или ядовитое насекомое. Я отшатнулась назад, поскользнулась и упала с глухим стуком. Я не слышала выстрела, но услышала, как закричал Джон, и увидела, как тело его, скорчившись от боли, осело на пол.
   Так вот, значит, как выглядит глушитель, подумала я, не в силах отвести взгляда от пистолета в изящной ручке Мэри. Почему-то мне казалось, что глушитель должен быть больше.
   Она раскрыла рот, и из него извергся поток непристойностей, шокировавших меня не меньше, чем ее поступок. Если обращаться к литературным реминисценциям, это было все равно, как если бы кроткая героиня старинного романа обрушилась с ругательствами на почтенных дядюшку и тетушку. Алый ротик Мэри уже не казался миленьким, он искривился, как у греческой фурии, а глаза стали темными, как кофейная карамель.
   — А, пропади ты пропадом! Какого черта он вмешался! — Она глянула на меня потемневшими желто-карими глазами, и это был такой взгляд, что я невольно съежилась и отступила, чем доставила ей явное удовольствие. — Ладно, не важно, по крайней мере какое-то время не будет путаться под ногами. Вы, конечно, не оставите его, не правда ли? Посмотрите, может, ему стоит помочь. Совсем не хочется, чтобы он загнулся. У меня есть план относительно вас, Вики, но его осуществление доставит мне гораздо меньше удовольствия, если он не увидит, что я с вами сделаю.
   Дверь за ней закрылась. Ключ повернулся в замке. Джон сел.
   — Промахнулась, — с удовлетворением сказал он.
   — Промахнулась?! — сдавленно произнесла я, глядя на расплывшееся на его рукаве красное пятно.
   — У нее были более серьезные намерения.
   Дальнейших объяснений не потребовалось. Она наверняка знала, что единственный способ остановить его — это всадить пулю в одного из нас, вероятно, ей даже было не столь важно, в кого именно. Если бы он не отбросил меня...
   А если бы я ему не помешала, он сам мог бы остановить ее прежде, чем она прицелилась и выстрелила.
   Из всех вопросов, теснившихся в моем воспаленном мозгу, я выудила самый незначительный:
   — Так она беременна?
   — Если да, то не от меня. — Джон не поднял головы, он пытался закатать рукав, но это ему плохо удавалось.
   — Ты хочешь сказать, что ты не... вы не...
   — Как ты имела возможность убедиться, мои принципы не слишком строги, но есть границы, которых и я не преступаю. Если даже отбросить все остальное... — он взглянул на меня из-под густых ресниц, — если даже отбросить все остальное, я скорее положил бы к себе в постель «черную вдову»^[50]. Если не веришь, а ты наверняка не веришь, могу представить доказательства. Макс и Уитбред ночевали по очереди у нас в каюте. Маленькая предосторожность... Ты не поможешь мне с этим рукавом? Она скоро вернется, и когда это случится, нам обоим лучше бы оказаться подальше отсюда.
   В этом был резон. Я заставила себя подняться и пошла посмотреть, что есть в аптечке. Она была отлично оснащена, можно подумать, что они готовились к небольшой войне.
   Я наложила марлю на кровавую борозду, оставленную пулей, и прилепила ее пластырем.
   — Как ты собираешься выбраться отсюда? — спросила я. — Дверь ведь заперта.
   — С помощью вот этих удобных маленьких приспособлений, которые ты предусмотрительно принесла с собой. — Джон попытался вынуть шпильку из моих волос.
   — Так вот почему ты... Ой, это заколка с застежкой, она зацепилась.
   — Это — одна из причин. — Он с невыразимой нежностью провел пальцами по моей щеке. Я даже представить себе не могла, что он на такое способен. — Расстегни сама. Я не очень умею с ними обращаться, поскольку обычно не закалываю свои космы. Спасибо.
   Он опустился перед дверью на колени и стал ковырять заколкой в замке.
   — Может быть, стоит подумать о том, куда идти, когда мы выберемся отсюда, — неуверенно предложила я.
   — Ключевые слова, любовь моя, — «когда выберемся», я бы даже сказал — «если выберемся». — Похоже, что-то у него не получалось, может быть, он плохо себя чувствовал, потому что, несмотря на приятную прохладу в комнате, весь покрылся испариной. — Мэри будет недовольна, обнаружив, что мы ушли, и так этого не оставит.
   — Она в тебя влюблена?
   — Проклятие! — сквозь зубы произнес Джон. — Держи свои скверные предположения при себе, хорошо? Если бы я в это поверил, мне оставалось бы только перерезать себе горло и покончить с этим. Нет... — В замке что-то щелкнуло, и он крепче сжал заколку. — Ее мотивы гораздо проще. Она считает меня виновным — надо признать, не без оснований — в смерти своих братьев.
   — Ее брать...
   — Братья. Двое. — После краткой паузы он обреченно добавил: — Дело сделано, так что могу быть откровенным. Или, может быть, сама догадаешься? Два брата, непреодолимая, наследственная мания убийства, эти лихорадочно блестящие, пустые глаза...
   И правда. Я знала только одного человека с глазами такого же золотисто-карего цвета. Впервые встретив его в Стокгольме, я подумала: вот великолепный образец нордической мужественности; сложен, как викинг, и высок, действительно высок. Трудно встретить мужчину, который был бы на шесть дюймов выше меня. Я даже готова была закрыть глаза на тот факт, что у Лифа практически отсутствовало чувство юмора. Но когда узнала, что он — босс Макса и член шайки, мой девичий энтузиазм быстро угас.
   Да, Джон убил Лифа, но в этом случае мое неприятие убийства отступало перед лицом того факта, что сам Лиф пытался убить меня, и, не вмешайся Джон, ему бы это удалось.
   — Но ведь Георга ты не убивал, — сказала я, наблюдая, как Джон пытается заколкой нащупать затвор замка. — Или убил?
   — Нет. Его убил, притом весьма гнусно, сокамерник в прошлом году. Но поскольку я отчасти приложил руку к тому, чтобы отправить его за решетку, у Мэри есть некоторые основания... А, наконец!
   Он вернул мне заколку.
   — Ну, и куда мы теперь? — спросила я. — Понимаю, надо сначала выбраться. Но как?
   — Есть идеи? — Джон, чуть приоткрыв дверь, осторожно выглянул в коридор.
   — В мою комнату. Я хочу взять сумочку.
   — Если мы отсюда не выберемся, сумочка тебе не понадобится, — последовал безрадостный ответ.
   — В моей комнате есть балкон. Если пойдем через дом, нас наверняка кто-нибудь заметит.
   — Резонно. Тогда пошли.
   Моя дверь тоже была заперта. Отворив ее, Джон оставил ключ в замке.
   Я предложила закрыть изнутри на «собачку»:
   — Если они увидят, что дверь по-прежнему заперта, они, может быть, не станут сюда заглядывать.
   — Как только они обнаружат, что мы сбежали, то заглянут повсюду. — Он направился к балкону, а затем, обернувшись ко мне, сказал: — Нужно было предупредить, что отсюда тридцать футов до земли.
   — Я думала, ты знаешь. — Мы оба говорили шепотом. Кто-то, не остановившись, прошел мимо двери, но у меня было предчувствие, что этот кто-то скоро вернется. — Свяжи вместе несколько простыней.
   — Банально, но стоит попробовать. Какого черта ты там делаешь?
   — Ищу сумочку. Может быть, я положила ее в гардероб?
   Я надеялась, что сумочка там, и стала судорожно рыться в шкафу. В этот момент началось — раздался нечленораздельный, непонятно кому принадлежащий крик ярости, едва приглушаемый тяжелой дверью. Ответ тоже был хорошо слышен: