Питерс Элизабет. Ночной поезд в Мемфис

   Джон неуверенно поднялся на ноги и забрал у меня пистолет. Он искоса взглянул на него и засунул за пояс.
   — Давайте все обсудим, Макс, — предложил он.
   — Хочу, чтобы мои намерения были вам абсолютно ясны, — сказал Макс. — Я собираюсь помочь вам бежать.

Глава одиннадцатая

   К счастью, Джон все еще находился в некотором оцепенении и не мог спорить и произносить длинные саркастические речи. Время не ждало. Совещание закончилось, участники его расходились, чтобы переодеться к ужину и по разным другим делам.
   Макс ждал Мэри в коридоре. Он уже объяснил нам, что делать, но не ответил на мой прямой вопрос, сославшись на отсутствие времени. Услышав за дверью пронзительный, надменный голос, я поняла, как прав он был. Он так и думал: прежде чем идти переодеваться, Мэри захочется немного поразвлечься.
   — С дороги, Макс! — услышали мы за дверью.
   — Нет, я запрещаю. Вы и так уже наделали много дел.
   — Вы не можете мне запрещать и приказывать!
   — Тогда я обращусь к тому, кто может. — Голос его стал тверже. — Он не позволит вам поставить под угрозу все предприятие.
   Она изрыгнула поток существительных и прилагательных. Я было подумала, что они адресованы Максу, но тот сухо ответил:
   — Я тоже не испытываю нежных чувств к Тригарту, но дело важнее личных антипатий. Мы не сможем заставить его выполнить свою часть работы, если будем рассчитывать, что, держа взаперти, добьемся его согласия. И он физически не сможет ее выполнить, если вы продолжите играть с ним в свои маленькие игры. Я запер дверь и унесу ключ с собой, так что не трудитесь возвращаться, когда я уйду.
   Она бушевала, употребляя выражения, которые леди не пристали, и колотила в дверь так, что та содрогалась. Макс удалился, не сказав больше ни слова. Он уже дал нам все указания, и я не могла винить его за то, что он не желал рисковать еще больше. Возможно, они ублажали Мэри тем, что давали ей поиграть с предателями и другими обреченными на смерть субъектами, прежде чем избавиться от них. Ее брат тоже обожал ножи.
   Выходя из комнаты, Макс дал мне ключ и велел запереть дверь изнутри. Теперь я так сжимала его в руке, что Джону пришлось один за другим разжимать мне пальцы.
   — Что ты делаешь? — спросила я хриплым шепотом. — Ведь он сказал, чтобы мы оставались здесь.
   — Он велел нам не покидать дома в течение ближайшего часа, — поправил Джон. — Я предпочитаю подождать в другом месте. Не разделяю твоей слепой веры в Макса.
   — Но зачем бы ему тогда это делать?
   — Бог его знает. Но будь уверена — не потому, что ты тронула его, взывая к чувствам, которых у него просто нет. Может, он считает тебя талисманом, приносящим удачу? Он страшно суеверен — посмотри на его ужасные силуэты. Это уже не хобби, это одержимость. — Джон отпер дверь и, обернувшись, спросил: — Хочешь, чтобы я вернул тебе пистолет?
   — Нет.
   — Тогда возьми нож. Ты оставила его на полу возле стула. И не клади в карман, держи в руке. Не отставай от меня. Если нас заметят и я прикажу тебе бежать, беги без долгих споров, которые ты так любишь, и не оглядываясь. Ясно?
   Я кивнула. Его распоряжения действительно были предельно ясны, другой вопрос — последую ли я им.
   — Тогда пошли.
   То ли он исследовал дом более методично, чем имела возможность это сделать я, то ли бывал в нем прежде. Вместо того чтобы идти к главной лестнице, он повернул в противоположную сторону. Нам пришлось красться мимо нескольких спален, в том числе и спальни Мэри, и если бы к тому моменту я уже не впала в полный эмоциональный паралич, то рухнула бы без чувств прямо на месте, когда услышала грохот и нечленораздельный вопль, донесшийся из-за ее двери. То был крик бессильной ярости. Должно быть, она давала волю чувствам, круша лампы, вазы и прочие хрупкие предметы.
   Джон продолжал идти широкими, ровными шагами, разве что они стали немного легче. Конец коридора тонул во мраке, никаких ниш в стенах видно не было. Но то, что я приняла за тупик, оказалось дверью, выкрашенной в такую же нейтрального цвета краску, как и стены. Когда Джон открыл ее, я увидела лестничную площадку и ступеньки без ковровых дорожек: один пролет вел вверх, другой — вниз. Лестницу освещала только голая лампочка под потолком. Конечно, я же знала, что где-то есть черный ход для слуг! Правда, мне это знание не сильно помогло. В этой части дома тоже, наверное, были люди.
   Я почувствовала некоторое облегчение, когда Джон закрыл за нами дверь, но когда он уселся на ступеньку, нервно спросила:
   — Чего ты ждешь? Сейчас появится кто-нибудь из слуг.
   — Не появится. Во всяком случае, не сейчас. — Откинувшись назад и упершись локтями, он продолжал тем же приглушенным голосом: — Сразу видно, что ты никогда всерьез не задумывалась о карьере преступницы. Если задумаешься, помни: очень важно внимательно изучать распорядок дня. Людям свойственны привычки, и чем старше они становятся, тем последовательней их придерживаются. Бленкайрон всегда ужинает в семь пятнадцать. Слуги будут подавать ужин гостям и ужинать сами; они не пойдут разбирать постели, пока гости не перейдут в...
   — Джон, если ты не перестанешь читать лекцию и не начнешь отвечать на вопросы, я закричу.
   — Тогда задавай разумные вопросы.
   — Как ты оказался замешанным в...
   — Нет-нет. Признаю, вопрос разумный, но в нынешних обстоятельствах он менее важен, чем многие другие, к тому же ответ на него потребует долгих объяснений, в которые ты, вероятно, все равно не поверишь. Попробуй спросить что-нибудь другое, памятуя, что в настоящий момент наша главная забота...
   — Хорошо! Ты собираешься сидеть здесь до восьми часов?
   — Который теперь час?
   — Пятнадцать минут восьмого.
   — Как летит время, когда наслаждаешься жизнью! — проворковал Джон. — Еще с полчаса здесь будет безопаснее всего. Мне кое-что нужно сделать, прежде чем мы покинем это убежище. Подожди здесь, пока я...
   — Нет!
   — Но может оказаться трудновато...
   — Нет! Я тебя больше из виду не выпущу.
   Джон изучающе посмотрел на меня, явно что-то замышляя. Я резко отшатнулась, чтобы он не мог до меня дотронуться:
   — О, нет, не надо. Не надо больше бить меня в челюсть даже для моей собственной пользы.
   — Соблазнительная идея, но в нынешних условиях принесет больше вреда, чем пользы. Кроме того, ты еще того и гляди сдачи дашь. Ну ладно, пошли вместе. И не забывай, что я тебе говорил.
   Ступеньки заканчивались перед другой закрытой дверью. Когда Джон ее тихонечко приоткрыл, я насторожилась: голоса были слышны так, словно говорящие находились всего в нескольких футах. Так оно и было. Комната слева оказалась кухней, я ощутила запахи еды и услышала звон посуды.
   Джон двинулся в другую строну, бесшумно, будто тоже был босиком. Я не бывала в этой части дома, понятия не имела, где мы и куда направляемся, поэтому шла, почти прижимаясь к нему. А вот когда он открыл следующую дверь, я поняла, где мы находимся, и в голове моей снова всплыло присловье насчет адского огня и раскаленной сковороды. Перед нами был главный вестибюль, словно сцена, освещенный лампочками в бронзовых канделябрах и дюжиной софитов. Арка справа от меня вела в прихожую. Оттуда тоже лился яркий свет. Через какие-то сорок минут (плюс-минус пять) сюда войдут Лэрри и его «гости». Слева от меня была лестница. Я бы предпочла остаться в тени этого массивного сооружения — хоть в иллюзорной безопасности, но Джон не остановился. Ни на что не обращая внимания, он прошел мимо основания лестницы и вошел в коридор, ведущий в библиотеку и кабинет Лэрри.
   Кажется, он был прав насчет домашнего распорядка: мы никого не встретили. Прежде чем повернуть дверную ручку, Джон щелкнул каким-то рычажком и нажал кнопку — то и другое таилось в резном косяке. Значит, он не впервые пользуется гостеприимством Лэрри, подумала я. Джон был одной из самых удачливых ищеек в мире, но даже он не мог бы разведать столько полезных подробностей всего за два дня.
   Однако в этот момент теория Джона рухнула. Полагаю, то, что Лэрри предусмотрительно оставил охрану у себя в кабинете, можно расценивать как своего рода комплимент в мой адрес. Или своего рода оскорбление, если посмотреть на дело с другой стороны. Значит, он верил, что я настолько безрассудна, чтобы вернуться? Что ж, он не ошибся. И если уж я искала доказательств его вины, то начинать, как выяснилось несколько минут спустя, нужно было отсюда.
   Караульным оказался человек, которого я знала как Свита. Он ел свой ужин с подноса и, вероятно, поначалу решил, что вошел кто-то из своих, кто знал, как отключается сигнализация. Этот момент, сколь короток он ни был, спас нас. Уронив вилку, Свит потянулся к висевшей под мышкой кобуре, но ему не хватило резвости — Джон опередил его.
   — Возьми у него пистолет, — велел он мне. — Зайди сзади. Держись от него подальше. Прошу прощения, что даю банальные советы.
   Грозное выражение, которое Свит пытался придать своему лицу, ему явно не давалось. Немигающие, как у рептилии, глаза следили за мной по мере того, как я обходила его, стараясь держаться на расстоянии: я вовсе не мечтала о том, чтобы Свит до меня дотянулся, впрочем, предосторожность была излишней. Как только я достигла точки, которую Свит мог видеть, лишь повернув голову назад, Джон ударил его, не пистолетом, а левым кулаком.
   — Не знала, что ты одинаково хорошо владеешь обеими руками, — сказала я, развязывая свой скаутский галстук и связывая им запястья Свита.
   — А я и не владею. Гад проклятый! Как больно!
   — Кончай жаловаться и помоги мне. Нужна какая-нибудь веревка.
   — Прошу прощения, придется разоблачаться. — Расстегнув ремень, он вынул его из брюк и связал им щиколотки Свита.
   — Нужен кляп. Где прелестный, чистый, белоснежный носовой платок, который всегда при себе у истинного джентльмена?
   — Кляп не нужен. — Джон подошел к камину и начал шарить рукой по стенной панели рядом с ним. — Который час?
   — Двадцать пять восьмого.
   — Времени осталось не так уж много. Надеюсь, даст Бог, я не забыл... А, вот оно!
   Он на что-то нажал, и панель сдвинулась в сторону. Внутри зажегся свет. Должно быть, он зажигался автоматически, когда открывалась дверь.
   — Иди сюда, — сказал Джон, — захватим лишний груз.
   — А Лэрри — романтик, не так ли? — заметила я, осматривая лестницу, открывшуюся за сдвинутой панелью. — Повсюду — потайные ходы.
   — В таком романтизме есть здравый и полезный смысл. — Джон подтолкнул «Свита» носком туфли. Я вообще-то человек сердобольный, но даже не вздрогнула, услышав, как его голова громко стукается о каждую ступеньку.
   В конце лестницы не было двери, ступеньки заканчивались прямо в большой комнате без окон.
   Ничего удивительного, что виденная раньше коллекция Лэрри не произвела на меня особого впечатления. Настоящая коллекция была здесь — его собственная, личная коллекция, спрятанная от посторонних глаз, предназначенная только для него самого. Мягкий свет освещал комнату, пол покрывал ковер. Было прохладно: температура и влажность строго контролировались, чтобы поддерживать оптимальные условия хранения ценностей. Они покоились в футлярах с бархатной обивкой, расположенных вдоль стен. Футляры были открыты, чтобы он мог, когда пожелает, касаться своих сокровищ руками и ласкать их. Мой взгляд изумленно скользил от одного шедевра к другому, и я не верила своим глазам. Прелестная статуэтка Тетисери в Британском музее, конечно же, была подделкой, потому что оригинал — вот он. То же и с бюстом Нефертити — я уж не говорю о раскрашенном бюсте, хранящемся в Берлине, но и другой, даже более прекрасный, тот, что хранится в Каирском музее, был — наверняка был — подделкой.
   Так ошиблась ли я в итоге относительно окончательных намерений Лэрри? Коллекция, которую мы видели перед собой, являлась величайшим собранием похищенных музейных ценностей за всю историю краж произведений искусства. Но выкрасть их из музеев и поместить в эту комнату было лишь половиной дела. Теперь Лэрри проводил заключительный этап операции — пытался вывезти сокровища из Египта. Упакованные вместе с домашней утварью и мебелью, они спокойно пройдут через таможню, ни у кого не вызвав подозрений. Вряд ли найдется невежа, который захочет проверить багаж великого филантропа, только что подарившего Египту многомиллионный институт. Но ограничивались ли этим планы Лэрри?
   Нет. У меня оставались кое-какие дополнительные соображения, пусть неясные и пока неподтвержденные. Вовремя подоспевшая поломка на «Царице Нила», насильственная смерть только что назначенного директора Института спустя несколько часов после того, как он нашел в моем лице сочувствующего и любознательного собеседника, точный выбор времени для окончательного отъезда Лэрри из Египта, его странная одержимость... Коллекция, которую я созерцала, служила убедительным доказательством этой одержимости. Почти каждый предмет в комнате изображал какую-нибудь древнюю царицу или царевну либо принадлежал одной из них.
   Многие футляры были уже пусты, их содержимое перекочевало в деревянные ящики, которые громоздились повсюду, портя вид комнаты. Но многое еще осталось. Маленькая головка принцессы из Амарны, диадема из крученых золотых нитей, украшенная маленькими бирюзовыми цветочками...
   Джон слышал, как судорожно я вздохнула.
   — Мне было интересно, заметишь ли ты ее, — сказал он, оттаскивая «Свита» в угол и прикрывая его пустым перевернутым ящиком.
   Диадема была найдена в усыпальнице одной из принцесс Среднего царства. Я видела ее эскиз в мастерской златокузнеца, изготавливавшего поддельные драгоценности для римской банды. Оригинал хранился в Каирском музее, а не в «Метрополитен», как я по невежеству думала прежде. Очевидно, теперь его там нет.
   — Ты... — начала я, — ты... Ты начал заниматься этим так давно?
   — Чтобы собрать такую коллекцию, нужно немало времени, — холодно заметил Джон. Он подошел ко мне и тоже со знанием дела стал изучать прелестную вещицу. Затем с сожалением покачал головой: — Нет, она слишком велика и слишком хрупка. Думаю, вот это будет не хуже. — И он затолкал в карман нагрудное украшение, на котором доминирующей деталью сложного рисунка был огромный скарабей из ляпис-лазурита. Украшение принадлежало Тутанхамону.
   Джон взял мою обмякшую руку и повел меня наверх.
   — Время? — спросил он, сдвигая на место панель, служившую дверью тайника.
   — Э-э... без двадцати восемь.
   — Мы как раз успеем вернуться на исходную позицию.
   — Ты знаешь, что задумал Макс?
   — Да, у меня есть кое-какие предположения. Только не говори, что и ты не догадываешься о его намерениях. Они собираются использовать тебя, чтобы осуществить свою операцию по вывозу сокровищ из страны.
   Я сердито посмотрела на него. Созерцание этой великолепной коллекции — немалая часть которой, вероятно, попала к Лэрри через Джона, — заставило меня вспомнить, кем он был на самом деле, и его вид — блестящие глаза и возбужденное состояние, в котором он парил, словно воздушный змей на мартовском ветру, нисколько не умалил моих опасений. На последних курсах университет! мое знакомство с амфетамином и другими широко употребляемыми наркотиками было отнюдь не шапочным. Рано или поздно Джон свалится и, судя по тому, как быстро подействовали на него таблетки, отключится полностью и надолго. Кое-где из порезов у него еще сочилась кровь. На фоне застаревших пятен эти, алые, напоминали цветы.
   Увидев, что я смотрю на его рубашку, и неверно истолковав выражение моего лица, он попросил:
   — Дай мне этот свой эксцентричный наряд.
   — Зачем?
   — Ради Бога, Вики, соберись и перестань задавать глупые вопросы. Все равно эта галабея никого не обманет — при такой-то копне светлых волос, сияющих, как сигнальный огонь. К тому же без нее ты, может быть, сможешь бежать быстрее. Если, как я надеюсь, но не смею рассчитывать, нам удастся добраться до набережной, придется ловить такси. Даже луксорскому таксисту не захочется брать пассажира, который выглядит так, словно только что покинул поле боя.
   — Особенно в эти дни, — проворчала я, стаскивая с себя галабею.
   Она, разумеется, была ему мала, но кровавые раны прикрывала.
   Макс велел нам быть готовыми без десяти восемь. Если он начнет действовать, каким бы это действие ни было, мы можем рассчитывать минут на пять, может, даже меньше, сказал он. Если к этому времени он ничего не предпримет, нам оставалось полагаться только на себя, и тогда да поможет нам, как он выразился, наше британское счастье.
   То ли он переоценил аппетит своих сообщников, то ли мои часы отставали. Мы открыто пересекали холл, просматриваемый по крайней мере с четырех сторон, когда я услышала, что они выходят из столовой. Бешено рванув в укрытие, которое лишь условно можно было назвать надежным, я почти налетела на Джона, шедшего впереди. Когда я ныряла под лестницу, первый из них уже входил в холл.
   Не успела я дух перевести, как Макс начал действовать. Только потом я поняла, что он сделал, а в тот момент была слишком ошарашена, чтобы услышать что-либо, кроме разноголосого хора нечленораздельных выкриков и громких проклятий на нескольких языках. Люди бежали в разных направлениях: кто — в холл, кто — через французские двери на террасу. Мэри была в первых рядах. Я лишь мельком увидела ее лицо, когда она проносилась мимо. Но и этого мимолетного видения оказалось достаточно. Такому лицу очень пошел бы раздувшийся капюшон кобры.
   Лэрри бежал прямо за ней. Но вместо того, чтобы тоже последовать вверх по лестнице, он ринулся в свой кабинет. Забавно, как в критические моменты над людьми берет верх основной инстинкт. Иногда это бывает некстати. Я не знала, как Мэри собирается проникнуть в кладовку через запертую дверь, но хитрости малышки не недооценивала; увидев, что пропала ее любимая игрушка, она вернется. И Лэрри вернется, как только обнаружит «Свита». А мы все еще в доме, и входная дверь скорее всего заперта или возле нее стоит стражник, а может быть, и то, и другое. Интересно, будет ли поколеблена моя детская доверчивость в отношении Макса?
   Точнехонько в тот момент, когда меня посетило это неблагородное сомнение, я услышала, что дверь открывается. Наверное, на часах возле нее стоял Ханс, потому что Макс крикнул по-немецки: «Быстрее! Они побежали туда! За ними!»
   Ханс ринулся за Максом. Когда я, подталкиваемая Джоном, выскочила в холл, он был пуст, а входная дверь распахнута.
   Как-то даже слишком просто, мелькнуло у меня в голове. Макс направил погоню в заднюю часть дома: казалось естественным, что беглецы отправятся именно туда — там мало света, а во дворе почти нет кустов. Сейчас там даже было темнее, чем обычно, потому что Макс немного пострелял по лампам. Я думаю, это сделал Макс, едва ли кто-то другой совершил бы столь полезное для нас деяние.
   Один верный страж, однако, оставался на посту. Его черная форма была почти неразличима в темноте. Если бы он не направился к воротам, движимый любопытством, мы бы не заметили его вовремя. Из дула его винтовки вырвалась тусклая вспышка.
   Мы замерли в тени дома, понимая, что малейшее движение выдаст нас: между нами и стражником не было даже хилого кусточка.
   — Дай сюда нож, — почти беззвучно прошептал Джон прямо мне в ухо.
   Я не спросила, зачем он ему. Я боялась даже представить себе, что он собирается с ним делать. Парень стоял футах в десяти — пятнадцати от нас, и никакой возможности подползти к нему незамеченным не было. Он снял с плеча винтовку и держал наготове.
   Джон резко отвел руку назад, одновременно ударив меня ногой под коленки, в результате чего я растянулась на земле и пуля просвистела над моей головой. Когда я вскочила с похвальным проворством, страж неподвижно лежал ничком.
   — Он мертв? — задыхаясь, спросила я.
   Джон распрямился, винтовка уже была у него в руке:
   — Если только не потерял сознания от ужаса. Я не слишком хорошо бросаю нож в цель — хотел просто отвлечь его. Вики, мне страшно неловко, но, может быть, ты все же согласишься отложить этот разговор и мы побежим? Они, знаешь ли, наверняка слышали выстрелы.
   Бежать босиком по грубой, неровной поверхности — удовольствие не из приятных. Когда я споткнулась в первый раз, Джон отбросил винтовку и взял меня за руку. Каждый раз, когда я спотыкалась, а я делала это через каждые два или три шага, он дергал меня, заставляя двигаться вперед короткими стремительными перебежками. Я уже не прислушивалась к звукам погони, не думала о том, будет ли на улице нас ждать еще один стражник, а могла думать только о своих бедных ногах.
   Когда, не встретив больше препятствий, мы очутились на ярко освещенной набережной, я по-прежнему была сосредоточена только на горящих от боли ступнях.
   — Помедленнее, — я попыталась вырваться, — все уже позади.
   — Еще нет. — Он остановился и поднял руку. — Моли Бога и Святого Иуду, чтобы подъехало такси. Надеюсь, у тебя есть деньги, а то мне надоело причинять людям неприятности.
   Шофер, может быть, и подумал бы, прежде чем взять таких пассажиров, как мы, но Джон не дал ему такой возможности. Когда машина рванулась с места, он посмотрел в заднее стекло и что-то пробормотал себе под нос. Я поняла, что Святой Иуда, покровитель безнадежных предприятий, решил больше не делать нам подарков — кто-то видел, как мы садились в такси.
   Сказав шоферу, куда ехать, Джон не проронил больше ни слова, только потребовал у меня деньги тоном, свойственным грабителям банков. Я передала ему часть скомканных Шмидтовых купюр и стала холить свои израненные ноги. Мне хотелось знать, где мы, но не было сил спрашивать. Проехав Луксорский храм, машина повернула в сторону реки, проехала по окраинным улицам и наконец остановилась.
   — Ты сможешь пройти еще немного? — спросил Джон, помогая мне выйти.
   — А что же делать? — Я встала на одну ногу, так по крайней мере чувствовалась только половина боли. — Еще немного проползу, конечно.
   Он обхватил меня за талию и приподнимал всякий раз, когда на дороге встречалась выбоина. А тротуар, надо сказать, был сплошь разбит и завален мусором. Я слишком сосредоточенно смотрела под ноги, чтобы озираться по сторонам, поэтому не поняла, куда мы приехали, а когда Джон постучал в калитку, просто обрадовалась, что наконец-то куда-то прибыли. Долго никто не открывал, и я уже было подумала, что хозяев нет дома, но тут раздалось звяканье задвижек и крючков с той стороны. Калитка приоткрылась, потом стала закрываться снова. Джон сунул в щель ногу.
   — Сезам, откройся, — сказал он.
   Подействовала нога, а не просьба. Калитка открылась — на пороге стояла она, закрыв лицо концом платка, так что виднелись лишь маленькие черные глазки-бусинки. Но я все равно узнала ее.
   — Привет, бабуля, — сказала я. — Я вернулась. Вы рады меня видеть?
   Фейсал тоже не был рад нас видеть. Но после продолжительных и, очевидно, не слишком вежливых препирательств по-арабски он поднял руки, неохотно сказал:
   — Входите, — и открыл дверь в дом. Мы очутились в маленькой бабушкиной гостиной, элегантно обставленной мягкой мебелью. Здесь еще стоял телевизор, пол был покрыт ковром с рисунком из ярких роз. Бабуля протестующе заворчала. Нельзя винить ее за то, что она не желала впускать в свою чистенькую, аккуратненькую гостиную двух покрытых пылью с головы до ног бродяг. Но мои проклятые ноги сплошь расцвели кровавыми бутонами, словно розы на ковре.
   Я рухнула в ближайшее кресло и вытянула их. Увидев мои ноги, Фейсал изменился в лице:
   — Что случилось?
   — Много чего случилось, — ответил Джон.
   Бабуля выскользнула из комнаты. Когда она вернулась, головной платок был заколот как положено. Она принесла таз с водой и поставила его у моих ног. В воде плавала дохлая муха, я безжалостно выкинула мертвое тело из таза кончиком пальца ноги и опустила ступни в теплую воду. Какое это было блаженство! Я улыбнулась и благодарно кивнула старой даме. Она опустила голову и что-то залепетала по-арабски.
   — Она просит у вас прощения, — перевел Фейсал. — Она думает, что вы поранили ноги, убегая от нее, и говорит, что не хотела вас пугать.
   Я наклонилась вперед и тронула сутулое бабушкино плечо.
   — Шукран^[51], — сказала я. — Фейсал, это единственное арабское слово, которое мне известно. Скажите ей, что это я должна просить у нее прощения и что я ей очень благодарна.
   — Она — не единственная, у кого ты должна просить прощения, — сказал Джон, которого этот трогательный обмен репликами ничуть не тронул. — Если бы ты, как было задумано, осталась здесь...
   — Я уже перед тобой извинилась. Ты сам виноват. Если бы не морочил людям голову и, вместо того чтобы сохранять этот несносно надменный вид, потрудился объяснить, почему ты делаешь то, что делаешь, люди бы...
   — Хватит! — воскликнул Фейсал. — У нас нет времени для взаимных упреков. Джонни, ты обещал вытащить меня из этой передряги...
   — Джонни?! — повторила я. — Какая прелесть! Почему ты никогда не позволял мне называть тебя Джонни?
   — Ему я тоже никогда этого не позволял. Это просто неуклюжая попытка разжалобить меня напоминанием о нашей студенческой дружбе.
   — Тогда я могу называть тебя «мои Голубые Глаза».
   Я думала, он не поймет намека, но, оказывается, опека Шмидта распространилась куда дальше, чем я предполагала. Непосредственный, беспечный взрыв хохота так преобразил его лицо, что в крепостных стенах, которые я возводила вокруг себя, появилось еще несколько трещин. Нечасто мне доводилось видеть его таким.