Страница:
— Вы, двое, перекройте дверь! Они не могли выйти из дома!
Я узнала этот голос, хотя прошло уже несколько лет с тех пор, как слышала его в последний раз, и застыла, сжимая ручки сумки. Джон сгреб меня в охапку, чтобы, как я подумала, подтолкнуть к балкону. Но вместе этого он приподнял меня, забросил в гардероб и закрыл дверцу.
И запер ее. Не понимаю, как он это сделал: я не видела ни ключа, ни замочной скважины, но когда попыталась нажать на проклятую дверь изнутри, она не поддалась. Потом я перестала нажимать на нее. Я даже дышать перестала, потому что услышала, что распахнулась дверь комнаты.
Наверное, сначала они заглянули под кровать. Гардероб должен быть следующим местом, которое они проверят, ведь больше в комнате спрятаться негде, а наши преследователи производили впечатление основательных, дотошных ребят. И пока они будут искать и найдут меня, Джон успеет...
Он успел бы. Он был проворен, как кошка, и мог бы спрыгнуть с балкона, рискуя лишь парой ребер. Я бы на его месте рискнула. Он не стал. Я стояла в темноте, дрожа, кусая костяшки пальцев и обзывая себя последними словами, но одновременно прислушиваясь. Схватка продолжалась недолго. Силы были неравны — три к одному.
И одним из троих был Ханс, длинный, тупой напарник Макса. Я разглядела его после того, как поняла, что тьма внутри гардероба не такая уж кромешная: через просветы в решетке проникал свет. А некоторые были достаточно велики, чтобы видеть, что происходит в комнате.
К счастью, у меня перехватило дыхание, а то бы я крикнула, увидев Макса, стоявшего на расстоянии двух футов от моего приникшего к решетке широко раскрытого голубого глаза. Его лысина блестела, словно отполированная. Очки в массивной роговой оправе изменили его внешность — прежде он, наверное, носил контактные линзы, — но присмотрись я к нему поближе и повнимательнее, то, конечно, узнала бы его раньше. «Мистер Шредер», секретарь Лэрри, не зря сторонился меня.
Своей ручищей с ляжку толщиной Ханс обхватил левую руку Джона. Человек, державший Джона за другую руку, тоже был мне известен. Руди всегда выглядел так, словно хотел кого-нибудь убить, и в его облике по-прежнему ничего не изменилось. На сей раз, заключила я, он хочет убить Джона. Одну руку Руди прижимал к животу и судорожно ловил ртом воздух, но все же нашел в себе силы заломить руку Джона назад и кверху. Джон, конечно, взревел от боли. Стоицизм не числится среди качеств, которые он в себе культивирует.
— Полегче, — мягко сказал Макс, — это же правая рука, Руди. Она нам еще понадобится.
По подбородку у Макса сочилась кровь. (Я не удержалась и отметила, что Ханс совершенно невредим. Джон предпочитает поднимать руку на тех, кто ниже ростом.) Макс достал носовой платок, вытер подбородок, с отвращением изучил оставшееся на платке кровавое пятно и бросил платок на пол.
— Где она? — спросил он.
Джон открыл глаза как можно шире:
— Кто?
Руди к этому времени отдышался и дернул вверх заломленную руку Джона. Тот снова громко вскрикнул.
— Прекрати, — сказал Макс, хотя твердости в его голосе не слышалось. — Думаю, улизнула через балкон, пока вы вели здесь доблестную борьбу, чтобы предотвратить преследование, — предположил он. — Или была другая причина? Трудно поверить, что вы стали бы рисковать собой, даже ради нее.
— Я сам был потрясен, — признался Джон. — Несомненно, у меня есть другой мотив. Интересно, какой? Вы такой знаток человеческой натуры, Макс, может, догадаетесь...
— Уведите его отсюда, — коротко приказал Макс.
— А как же быть с женщиной? — спросил Руди, обшаривая комнату взглядом.
— Единственная женщина в доме — моя жена-девочка, — не дав Максу ответить, быстро сказал Джон. — На твоем месте, старина Руди, я не стал бы ее беспокоить, она, наверное, точит ножи, или расчленяет ребенка, или...
Я знала, что Макс взорвется, если Джон будет продолжать в том же духе. Джону тоже следовало это помнить. Максов свинг слева был нацелен ему в губы, что и понятно. Удар оказался достаточно тяжелым: голова у Джона откинулась назад, а сам он обмяк в руках двух поддерживающих его мужчин.
— Свяжите его, — велел Макс.
— Но герр Макс... — начал было Руди.
— И заткните рот кляпом. Если он снова станет умничать, боюсь, не смогу сдержаться.
Я не хотела этого видеть, но стояла словно завороженная, продолжая кусать костяшки пальцев и внимательно глядя на то, что последовало, сухими, неморгающими глазами. Они связали ему руки и ноги и заткнули рот брошенным платком Макса. Когда они закончили, на платке было уже не одно кровавое пятно.
Макс тоже наблюдал за происходящим. Стоя ко мне спиной, он холодно произнес:
— Унесите его. Я останусь и обыщу комнату, на всякий случай.
Глава десятая
Я узнала этот голос, хотя прошло уже несколько лет с тех пор, как слышала его в последний раз, и застыла, сжимая ручки сумки. Джон сгреб меня в охапку, чтобы, как я подумала, подтолкнуть к балкону. Но вместе этого он приподнял меня, забросил в гардероб и закрыл дверцу.
И запер ее. Не понимаю, как он это сделал: я не видела ни ключа, ни замочной скважины, но когда попыталась нажать на проклятую дверь изнутри, она не поддалась. Потом я перестала нажимать на нее. Я даже дышать перестала, потому что услышала, что распахнулась дверь комнаты.
Наверное, сначала они заглянули под кровать. Гардероб должен быть следующим местом, которое они проверят, ведь больше в комнате спрятаться негде, а наши преследователи производили впечатление основательных, дотошных ребят. И пока они будут искать и найдут меня, Джон успеет...
Он успел бы. Он был проворен, как кошка, и мог бы спрыгнуть с балкона, рискуя лишь парой ребер. Я бы на его месте рискнула. Он не стал. Я стояла в темноте, дрожа, кусая костяшки пальцев и обзывая себя последними словами, но одновременно прислушиваясь. Схватка продолжалась недолго. Силы были неравны — три к одному.
И одним из троих был Ханс, длинный, тупой напарник Макса. Я разглядела его после того, как поняла, что тьма внутри гардероба не такая уж кромешная: через просветы в решетке проникал свет. А некоторые были достаточно велики, чтобы видеть, что происходит в комнате.
К счастью, у меня перехватило дыхание, а то бы я крикнула, увидев Макса, стоявшего на расстоянии двух футов от моего приникшего к решетке широко раскрытого голубого глаза. Его лысина блестела, словно отполированная. Очки в массивной роговой оправе изменили его внешность — прежде он, наверное, носил контактные линзы, — но присмотрись я к нему поближе и повнимательнее, то, конечно, узнала бы его раньше. «Мистер Шредер», секретарь Лэрри, не зря сторонился меня.
Своей ручищей с ляжку толщиной Ханс обхватил левую руку Джона. Человек, державший Джона за другую руку, тоже был мне известен. Руди всегда выглядел так, словно хотел кого-нибудь убить, и в его облике по-прежнему ничего не изменилось. На сей раз, заключила я, он хочет убить Джона. Одну руку Руди прижимал к животу и судорожно ловил ртом воздух, но все же нашел в себе силы заломить руку Джона назад и кверху. Джон, конечно, взревел от боли. Стоицизм не числится среди качеств, которые он в себе культивирует.
— Полегче, — мягко сказал Макс, — это же правая рука, Руди. Она нам еще понадобится.
По подбородку у Макса сочилась кровь. (Я не удержалась и отметила, что Ханс совершенно невредим. Джон предпочитает поднимать руку на тех, кто ниже ростом.) Макс достал носовой платок, вытер подбородок, с отвращением изучил оставшееся на платке кровавое пятно и бросил платок на пол.
— Где она? — спросил он.
Джон открыл глаза как можно шире:
— Кто?
Руди к этому времени отдышался и дернул вверх заломленную руку Джона. Тот снова громко вскрикнул.
— Прекрати, — сказал Макс, хотя твердости в его голосе не слышалось. — Думаю, улизнула через балкон, пока вы вели здесь доблестную борьбу, чтобы предотвратить преследование, — предположил он. — Или была другая причина? Трудно поверить, что вы стали бы рисковать собой, даже ради нее.
— Я сам был потрясен, — признался Джон. — Несомненно, у меня есть другой мотив. Интересно, какой? Вы такой знаток человеческой натуры, Макс, может, догадаетесь...
— Уведите его отсюда, — коротко приказал Макс.
— А как же быть с женщиной? — спросил Руди, обшаривая комнату взглядом.
— Единственная женщина в доме — моя жена-девочка, — не дав Максу ответить, быстро сказал Джон. — На твоем месте, старина Руди, я не стал бы ее беспокоить, она, наверное, точит ножи, или расчленяет ребенка, или...
Я знала, что Макс взорвется, если Джон будет продолжать в том же духе. Джону тоже следовало это помнить. Максов свинг слева был нацелен ему в губы, что и понятно. Удар оказался достаточно тяжелым: голова у Джона откинулась назад, а сам он обмяк в руках двух поддерживающих его мужчин.
— Свяжите его, — велел Макс.
— Но герр Макс... — начал было Руди.
— И заткните рот кляпом. Если он снова станет умничать, боюсь, не смогу сдержаться.
Я не хотела этого видеть, но стояла словно завороженная, продолжая кусать костяшки пальцев и внимательно глядя на то, что последовало, сухими, неморгающими глазами. Они связали ему руки и ноги и заткнули рот брошенным платком Макса. Когда они закончили, на платке было уже не одно кровавое пятно.
Макс тоже наблюдал за происходящим. Стоя ко мне спиной, он холодно произнес:
— Унесите его. Я останусь и обыщу комнату, на всякий случай.
Глава десятая
Наверное, сердце у меня остановилось или кровь застыла в жилах, потому что я ничего не чувствовала, кроме неотчетливого первобытного желания наброситься на Макса.
Когда все ушли, он закрыл дверь, затем посмотрел в сторону гардероба и тихо сказал:
— Мне очень жаль, доктор Блисс, что вам пришлось на все это смотреть.
— Мне тоже. — Его реплика была столь неожиданной, чтобы не сказать больше, что я ответила не задумываясь. Почему бы и нет? Он знал, что я здесь. Будет ли он теперь извиняться за то, что собирается вытащить меня отсюда и передать в руки Ханса и Руди? И Мэри?
— У вас есть часы?
В этот момент я думала о Мэри, вспоминая ее взгляд и слова о том, что у нее есть план относительно меня.
— Что? А, да.
— Подождите пятнадцать минут. К этому времени большинство из нас покинут дом. Если вы примете надлежащие меры предосторожности — я имею в виду прыжок с балкона, — то сможете уйти незамеченной. Умоляю вас не совершать геройских и глупых поступков. Это кончится лишь тем, что вас поймают.
— Куда вы его увозите?
Макс цокнул языком:
— Чем спрашивать, доктор Блисс, вы бы лучше...
— Макс! Умоляю, вы когда-то сказали, что считаете себя моим должником...
— Вот я и плачу долг. У меня будут большие неприятности, если станет известно, что я помог вам бежать. Садитесь на первый же самолет в Каир и улетайте из страны как можно скорее.
— Вы знаете, что я этого не сделаю. — Разумная женщина не стала бы терять время на споры с ним. Вики Блисс вопреки здравому смыслу продолжала говорить: — Когда-то вы задали мне вопрос, помните? Тогда я не знала ответа на него. Теперь знаю. Я люблю его, Макс. Пожалуйста...
Макс сделал шаг в сторону гардероба.
— Вы плачете? — подозрительно спросил он.
— Заплакала бы, если бы знала, что это поможет, — ответила я, шмыгнув носом.
— Не поможет. Честно признаться, не могу понять, почему такая умная женшина, как вы, ведет себя столь неразумно. Вам бы следовало поблагодарить меня за то, что... А ну, прекратите!
— Не могу, — хлюпала я. Стороннему наблюдателю разговор между галантным бандитом и платяным шкафом мог бы показаться забавным. Но я не была сторонним наблюдателем, и Макс явно чувствовал себя неуютно. Я не могла понять его. Никогда не могла. Ведь это только в книгах встречаются хладнокровные негодяи с одной чувствительной стрункой в сердце, высеченном из камня. Но если он на самом деле не хотел дать мне уйти, зачем отослал Руди и Ханса?
— Пятнадцать минут, — повторил Макс. — Не пытайтесь их догнать, это бессмысленно, они уже покинули дом. А вот она еще здесь, и ничто не доставит ей большего удовольствия, чем общение с вами. Кстати, и ему не будет никакой пользы, если вас снова схватят.
Он считал себя таким умным! В промежутках между всхлипами я выговорила:
— Не могу выйти, он меня запер.
— Но здесь нет ключа. — Макс подошел к гардеробу. — А, понятно. Очень хорошо, это задержит вас здесь как раз столько, сколько нужно. Auf Wiedersehen, вернее, прощайте, доктор Блисс.
Пока он шел к двери, я всхлипнула еще несколько раз. Макс передернул плечами, но не остановился и не обернулся.
Я подождала несколько минут, на всякий случай, потом снова попыталась открыть дверь — она растворилась без труда. Запор, оказывается, был частью декоративного орнамента, совершенно незаметной, если не искать специально. Я бы могла и выбить его, навалившись на дверцу посильнее, но Макс облегчил мне задачу — жалко было портить такую прекрасную старинную вещь.
Прежде чем его схватили, Джон успел сорвать покрывало с постели. Если я еще не сказала об этом, то надо заметить, что простыни здесь были льняные, но тонкие, словно шелк. Они легко связывались. Я вытащила импровизированную веревку на балкон. Мои окна выходили в сад. Я слышала шум на заднем дворе — видимо, там работали упаковщики и грузчики. Со стороны сада не было никого, даже садовника, тем не менее, привязывая конец простыни к кованым перилам, я смотрела в оба. Прежде чем перелезть через балконный парапет и схватиться за самодельную веревку, я повесила сумочку себе на шею.
Я немного занималась скалолазанием и была весьма высокого мнения о своих способностях плавно спускаться по дымоходам и отвесным склонам скал, однако теперь поняла, что веревка из простыней — вовсе не то, что настоящая веревка, к тому же фиксированная блоками. Мускулы ног работали совсем не так, как нужно, простыни вытягивались, а сумочка без конца била меня по груди. Однако я не могла отбросить ее. Быть беглянкой и так нелегко, быть ею без денег, паспорта и других полезных вещиц обременительно вдвойне.
Последние десять футов мне пришлось пролететь — не потому, что порвались простыни, а потому, что в ногах не осталось силы. Поднявшись — не без труда — на ноги, я крадучись двинулась вдоль стены, ныряя под окна, пока не добралась до угла.
Два садовника ухаживали за цветами, обрамлявшими аллею. Стоя на коленях спиной ко мне и к дому, они, кажется, пропалывали клумбы. Их запыленные комбинезоны сливались с затененной листвой, а белые головные платки напоминали вилки цветной капусты. На дорожке не было никаких машин, и ворота в дальнем ее конце были заперты, как и калитка рядом с ними. Ее я прежде вообще не замечала, догадывалась, что она должна быть — для посетителей, которые приходят пешком, но не видела.
У меня имелось две возможности. То есть на самом деле возможностей было больше, но меня не привлекала перспектива возвратиться в дом, а равно и перелезть через стену высотой футов в десять с колючей проволокой и битым стеклом наверху. Можно либо удирать, либо попытаться выбраться отсюда хитростью. Я остановилась на втором варианте. От садовников никуда не деться, они все равно меня увидят, в этом я отдавала себе полный отчет. В таком случае им скорее придет в голову остановить в панике бегущего, чем спокойно прогуливающегося человека.
Сколько могла, я прижималась к кустам, но в десяти футах от ворот пришлось выйти на открытое пространство. Держа одну руку в кармане, другую — в сумочке, я бодро направилась к воротам. Один из половших сорняки мужчин, сидя на корточках, с любопытством посмотрел на меня, когда я проходила мимо. Я приветливо кивнула ему и с трудом удержалась, чтобы не побежать. Я чувствовала себя так, словно на моей спине нет не только одежды, но и кожи. Мускулы на шее напряглись до боли — так велико было искушение оглянуться.
Калитка оказалась заперта. Я ожидала этого, но надеялась, что запор окажется простым — задвижкой или крючком. Черта с два! В двери не было даже замочной скважины. Проклятая калитка, наверное, контролировалась, как и ворота, электронной системой защиты. Я услышала, что садовник что-то крикнул, по интонации можно было предположить, что он спрашивал нечто вроде «Разве вы не знаете, что следует рассчитаться, прежде чем уезжать, невежа вы этакая?» или «Что это вы там, черт вас побери, делаете, мадам?».
Я продолжала идти вперед, не отвечая. Но следующий знак внимания был слишком выразителен, чтобы его проигнорировать. Пуля с характерным звоном ударилась о стальные ворота. Кажется, пора было кончать притворяться. Я выхватила пистолет из сумочки, прижала ствол к металлической коробке у основания ближайшего столба и несколько раз нажала на курок. Позиция у меня была неустойчивая, ноги дрожали так же, как и руки, поэтому отдача при выстрелах опрокинула меня на землю. Следующая пуля просвистела именно там, где находилась бы моя голова, если бы я не упала. Наверное, сукин сын стрелял из винтовки, ни из одного пистолета на таком расстоянии не выстрелишь с подобной точностью.
Приборный ящик превратился в кучу развороченного металла, окутанного дымом, и ворота раздвинулись. Пока неплохо, но это мне ничего не дает, если не предотвратить погони. Я оглянулась: человек с винтовкой перестал стрелять и побежал ко мне. Он был еще довольно далеко, а вот садовник близко, я видела белки его глаз. И тогда я встала и направила на него пистолет. Садовник героем не был: он с громким воплем нырнул в ближайший куст. С таким же воплем, начиная терять свое хваленое самообладание, я выскочила за ворота и... попала прямо в чьи-то объятия.
В глазах туман, в ушах звон, состояние на грани истерики — ошалевшая, ничего не разбирая перед собой, я изо всех сил ткнула поймавшего меня человека в живот. Кулак упруго ударился о поверхность, словно пляжный мячик. Человек повалился навзничь, увлекая меня за собой, и мы оба упали на заднее сиденье ожидавшего у ворот автомобиля, который рванул с места, огласив окрестности визгом шин и отравив воздух запахом паленой резины. Дверца бешено захлопнулась, прежде чем кто-нибудь успел ее закрыть.
Он снова упал на меня сверху. Я уставилась на лицо, оказавшееся в интимной близости от моего собственного, и разрыдалась:
— Шмидт! О, Шмидт, да благословит вас Бог, что вы здесь делаете?
Глаза Шмидта тоже наполнились слезами, но, как он не преминул объяснить, потому лишь, что я ударила его прямо в солнечное сплетение. Как только мы распутали свои руки и ноги, он обнял меня и прижал к животу.
— Положите голову мне на плечо, моя девочка, — ласково сказал он, — все будет хорошо. Папа Шмидт обо всем позаботится.
Я снова разразилась рыданиями, так что Шмидту пришлось дать мне свой носовой платок и велеть высморкаться, как хорошей девочке. Такси со скрежетом свернуло на аллею, не шире той, по которой мне пришлось убегать чуть раньше в тот же день, и, задевая за стены то справа, то слева, загромыхало вперед.
— Что он делает? — воскликнула я в ужасе, прижимаясь к Шмидту.
— Уходит от погони. — Рот Шмидта растянулся в счастливой улыбке от уха до уха и от усов до двойного подбородка. Перегнувшись через спинку переднего сиденья, он швырнул на него пригоршню смятых банкнот и что-то крикнул шоферу по-арабски. Шофер гикнул, и машина с ревом пронеслась через перекресток, забитый машинами. Я закрыла глаза.
— Шмидт! — Мне пришлось повысить голос, чтобы он услышал меня сквозь рев мотора и разгневанные крики водителей, но я старалась сохранять спокойный тон. — Шмидт, мне кажется, они уже отстали. Не будем ли мы выглядеть менее подозрительно, если поедем с обычной скоростью?
— Может быть, — неохотно согласился Шмидт. Еще одна пригоршня денег и новая пространная речь произвели желаемый эффект. — Я велел ему повозить нас по городу, — сказал он, откидываясь назад. — Теперь мы можем поговорить, да? Что случилось?
Я ему рассказала. Когда мой голос замер, он произнес:
— Стало быть, он у них в руках.
— Или мертв.
Шмидт так яростно затряс головой, что заколыхались все его подбородки:
— Они его не убьют. Пока. Вики, вы многого не понимаете. Да, знаю, знаю: ваши чувства борются с разумом, ваше сердце разрывается от боли, и вы готовы ринуться на помощь человеку, которого вы...
— Заткнитесь, Шмидт. — Я прикусила губу. — Простите, я не хотела вас обидеть.
— Ха, — усмехнулся он. — Итак, я не знал того, что вы мне рассказали о молодой даме. Это проливает свет на одно обстоятельство, которое меня смущало. Теперь слушайте внимательно. Все гораздо серьезнее, чем я думал. Действовать надо немедленно. Вчера поздно вечером сэр Джон...
— Это не его имя.
— Знаю, но я к нему привык. И оно ему подходит. Вчера поздно вечером он пришел ко мне в комнату, сказал, что отправил вас из дома для вашей же безопасности и что мне тоже следует уходить. По его совету я сегодня утром объявил, что хочу переехать в отель. Лэрри возражал чисто символически. Он выглядел расстроенным.
— Уверена, он и был расстроен. Он никак не прокомментировал моего исчезновения накануне вечером?
— Да, он выразил сожаление и спросил, не знаю ли я, где вы. Но я сообразил, — сказал Шмидт, раздуваясь от самодовольства, — я сказал ему, что вы — взрослая женщина и уже не в первый раз убегаете с красивым молодым мужчиной.
— Премного благодарна.
— Но важно не то, что он в это поверил, а то, что поверил, будто в это верю я, — сказал Шмидт и, ухмыльнувшись, добавил: — Маска наивности, которую я ношу, бывает очень полезна. Никто не препятствовал моему отъезду. Ха, но они очень пожалеют, когда узнают, как недооценили...
— Шмидт, — процедила я сквозь зубы, — когда-нибудь, при других обстоятельствах, я потрачу целый день на то, чтобы выслушать, как вы умны и хитры. Но сейчас я немного тороплюсь. Не отвлекайтесь. Как вам удалось в нужный момент оказаться в нужном месте?
— Это не было случайностью.
— Догадываюсь, что так оно и есть. — Теперь мои зубы были уже не стиснуты, а оскалены. Шмидт поспешно продолжил:
— Да-да, сейчас расскажу, если вы не будете меня перебивать. Как я уже сказал, я поехал в «Уинтер пэлэс», зарегистрировался и сидел в ресторане, когда официант позвал меня к телефону. Это был Фейсал. Он сказал, что звонит по поручению нашего общего друга, что вы сделали глупость и сбежали от него, от Фейсала, и что он, наш общий друг, боится, как бы вы не возвратились в дом Бленкайрона. Он, друг, очень рекомендует, чтобы я ради своего и вашего спасения незаметно поболтался у ворот дома и постарался вас перехватить.
Безумное видение вдруг предстало перед моим мысленным взором: Шмидт, парящий над домом, словно надувной резиновый толстячок фирмы «Гудийар» или как упитанный ангел. Небеса не были бы для Шмидта небесами, если бы сытная еда не извергалась там на него как из рога изобилия.
— Но вы для меня слишком проворны, — хмурясь, продолжал Шмидт. — Я надеялся перехватить вас на входе, но услышал за воротами стрельбу и понял, что стреляют, вероятно, в вас или в сэ-э-э... в Джона. Тогда я выскочил из машины, велел шоферу быть готовым немедленно рвануть с места, и уже собрался ломать ворота, когда появились вы.
— Ломать ворота?! — повторила я. — Как же это вы собрались... Впрочем, не важно. Вы герой, Шмидт. Если бы не вы, мне бы от них не уйти.
— Вам бы от них не уйти, если бы не предусмотрительность и благородная жертва со стороны Джона, — поправил меня Шмидт. — Поэтому теперь наша очередь спасать его, так ведь? Вы знаете, куда они его увезли?
— Они его никуда не увозили. — Я уставилась на свою руку: костяшки пальцев были искусаны. — Джону удалось обмануть остальных — они не слишком умны, — но не Макса. Макс понял, что я не успела уйти, и догадался, что прячусь где-то в той же комнате. Самым вероятным местом был гардероб. Велев связать Джона, он хотел ввести меня в заблуждение, чтобы я подумала, будто они собираются его куда-то перевезти. Руди даже хотел уточнить приказ, но Макс его перебил. Джон все еще там. А поэтому мне надо туда вернуться.
— Aber naturlich, — сказал Шмидт.
— Мне пришлось оставить его там, Шмидт. Нужно было убедить Макса в том, что я поверила в его выдумку, а всех остальных — в том, что я действительно убежала. Мое отбытие, правда, привлекло больше внимания, чем бы мне хотелось, — признала я, — но теперь они ослабили бдительность и не ожидают моего возвращения. Если я покручусь поблизости...
— Хватит, Вики. — Шмидт заткнул фонтан моей речи носовым платком. Пока я сморкалась и вытирала лицо, он продолжал: — Вам незачем убеждать меня. Поступить иначе было бы непорядочно.
— Простите, — пробормотала я, — просто я нервничаю, когда в меня стреляют.
— Ха, — хмыкнул Шмидт. — Теперь сидите тихо, я кое-что вам расскажу. Неужели вы думаете, что я настолько глуп, что не понял, чем вы тут занимаетесь? Я знал все с самого начала, знал больше, чем вы, мисс Всезнайка. Я ведь говорил вам, что у меня очень хорошая память на лица. Как только я увидел секретаря мистера Бленкайрона, то узнал в нем преступника — мастера вырезать силуэты.
— Но как вы могли его узнать? — недоверчиво спросила я. — Вы ведь никогда с ним не виделись. Он же сидел в тюрьме.
— В тюрьме-то я его и видел. Я любопытен, — сознался Шмидт. — Меня интересует психология преступника, а судя по тому, что вы мне рассказывали, я понял, что это личность незаурядная. На теплоходе он держался подальше от вас, но не ожидал, что его вспомнит кто-то еще. Узнав его, я тут же понял, что назревают неприятности, о чем, собственно, подозревал и раньше, поскольку увидел на борту сэра Джона. То, что вы тоже оказались на теплоходе, случайность? Помилуйте, для меня оскорбительно даже предположение, что я могу в это поверить.
— Но вы притворились, будто верите.
— Ну конечно! Вы глубоко ранили мое сердце недоверием, но я вас простил. — Шмидт сказал это с благородным великодушием. — Ибо, узнав этого ужасного преступника, понял, что ситуация отчаянная. Единственное, чего я не знал, — кто такая эта молодая дама, однако прекрасно понимал, что их брак с Джоном — брак по некоторому расчету, а сердце его по-прежнему принадлежит вам.
Я хотела было сказать что-то саркастическое, но передумала. Даже если его сердце мне и не принадлежит, он и ради дружбы сделал для меня очень много.
— Из чего это вы заключили? — кротко спросила я.
— Из того, как он не смотрел на вас, когда думал, что это могут увидеть другие, и как, наоборот, смотрел, когда думал, что никто этого не видит. Вы, — справедливо признал Шмидт, — скрывали свои чувства более искусно. Если бы я не знал вас лучше, то подумал бы, что вы и вправду противники, а не...
— Да, ну ладно. Джон сказал вам, что они замышляют?
— Ему и не нужно было ничего говорить. Я сам знал.
— Но откуда?.. А, черт, впрочем, сейчас это не важно. — Я посмотрела в окно. Мимо проносились пальмовые деревья, цветочные клумбы, сверкала на солнце рябь нильской воды... — Сначала о главном. Вы выписались из отеля, Шмидт?
— Нет. Видите ли...
— О, Шмидт, ради Бога! Они знают, что вы там, и будут вас искать!
Шмидт буквально зарычал. При всей его претензии на полную невозмутимость, нервы у него были не в лучшем состоянии, чем мои.
— Вы отказываете мне в элементарном здравомыслии, Вики! Если бы я выписался из отеля, они искали бы меня где угодно, только не там. А теперь, наоборот, будут сидеть и терпеливо ждать именно в отеле. Я же оставил в номере багаж. Но взял с собой все, что нам может понадобиться. — Он указал на кейс, лежавший на сиденье рядом с ним.
— Вы правы, а я — дура, — смиренно признала я.
— Нет, вы не дура, просто страшитесь за жизнь и безопасность человека, которого вы...
Мне не хотелось кричать на него, но я знала, что не удержусь, если он это скажет, поэтому перебила его:
— Со мной тоже все необходимое, но от этой бирюзово-золотистой туристической сумки нужно избавиться. Она слишком бросается в глаза.
— Вот теперь вы рассуждаете здраво, — одобрил Шмидт. Он перегнулся вперед и назвал водителю адрес.
— Не знала, что вы говорите по-арабски.
— Я говорю на всех языках, — Шмидт франтовато подкрутил ус, — но мой арабский весьма плох, так, несколько фраз.
Следуя, полагаю, указаниям Шмидта, шофер остановил такси у одного из уличных базаров, и Шмидт выскочил из машины. Он вернулся, нагруженный сувенирами, среди которых была и новая сумка — черная, с головкой Нефертити на одной стороне и рядами иероглифов на другой. На доброй половине всех египетских сувениров изображена Нефертити.
— Куда теперь? — спросила я, перекладывая паспорт, кошелек и прочие мелочи в новую сумку.
— В отель турагентства, — ответил Шмидт. — Хорошо, что у вас при себе паспорт, паспорта понадобятся нам при регистрации.
— Под собственными именами?
— Ну если у вас нет с собой еще и фальшивого паспорта, другого выхода я не вижу, — с оправданным сарказмом произнес Шмидт. — Вы ведь знаете правила для туристов. И не говорите мне, что следовало бы выбрать отель подешевле. Когда они начнут нас искать, то в первую очередь прочешут именно дешевые гостиницы, полагая, что вы не столь глупы, чтобы поселиться в таком шикарном отеле. Это то, что называется двойной хитростью, — добавил он, весьма довольный собой.
Мне очень не хотелось выходить из такси. Среди арабов я бросалась в глаза, как красный сигнал светофора. Однако здесь, в дорогом отеле, среди других туристок-блондинок, была не так заметна, как на окраине Луксора. Шмидту пришла в голову еще одна блестящая идея: по его предложению, я осталась в вестибюле, листая проспекты, а он пошел регистрироваться. Определенно старина Шмидт был сегодня в ударе, а я нет. Если его выследят, он всегда сможет придумать уважительную причину своего переезда в другой отель, а моего имени в списках постояльцев не будет. Проходя мимо меня вслед за коридорным, он громко переспросил:
— Так вы сказали — четвертый этаж?
Я выждала несколько минут, потом поднялась за ним. Шмидт встретил меня на четвертом этаже у лифта и повел в свою комнату. Это был очень милый номер с балконом и двумя сдвинутыми кроватями. Я не собиралась спать.
Когда все ушли, он закрыл дверь, затем посмотрел в сторону гардероба и тихо сказал:
— Мне очень жаль, доктор Блисс, что вам пришлось на все это смотреть.
— Мне тоже. — Его реплика была столь неожиданной, чтобы не сказать больше, что я ответила не задумываясь. Почему бы и нет? Он знал, что я здесь. Будет ли он теперь извиняться за то, что собирается вытащить меня отсюда и передать в руки Ханса и Руди? И Мэри?
— У вас есть часы?
В этот момент я думала о Мэри, вспоминая ее взгляд и слова о том, что у нее есть план относительно меня.
— Что? А, да.
— Подождите пятнадцать минут. К этому времени большинство из нас покинут дом. Если вы примете надлежащие меры предосторожности — я имею в виду прыжок с балкона, — то сможете уйти незамеченной. Умоляю вас не совершать геройских и глупых поступков. Это кончится лишь тем, что вас поймают.
— Куда вы его увозите?
Макс цокнул языком:
— Чем спрашивать, доктор Блисс, вы бы лучше...
— Макс! Умоляю, вы когда-то сказали, что считаете себя моим должником...
— Вот я и плачу долг. У меня будут большие неприятности, если станет известно, что я помог вам бежать. Садитесь на первый же самолет в Каир и улетайте из страны как можно скорее.
— Вы знаете, что я этого не сделаю. — Разумная женщина не стала бы терять время на споры с ним. Вики Блисс вопреки здравому смыслу продолжала говорить: — Когда-то вы задали мне вопрос, помните? Тогда я не знала ответа на него. Теперь знаю. Я люблю его, Макс. Пожалуйста...
Макс сделал шаг в сторону гардероба.
— Вы плачете? — подозрительно спросил он.
— Заплакала бы, если бы знала, что это поможет, — ответила я, шмыгнув носом.
— Не поможет. Честно признаться, не могу понять, почему такая умная женшина, как вы, ведет себя столь неразумно. Вам бы следовало поблагодарить меня за то, что... А ну, прекратите!
— Не могу, — хлюпала я. Стороннему наблюдателю разговор между галантным бандитом и платяным шкафом мог бы показаться забавным. Но я не была сторонним наблюдателем, и Макс явно чувствовал себя неуютно. Я не могла понять его. Никогда не могла. Ведь это только в книгах встречаются хладнокровные негодяи с одной чувствительной стрункой в сердце, высеченном из камня. Но если он на самом деле не хотел дать мне уйти, зачем отослал Руди и Ханса?
— Пятнадцать минут, — повторил Макс. — Не пытайтесь их догнать, это бессмысленно, они уже покинули дом. А вот она еще здесь, и ничто не доставит ей большего удовольствия, чем общение с вами. Кстати, и ему не будет никакой пользы, если вас снова схватят.
Он считал себя таким умным! В промежутках между всхлипами я выговорила:
— Не могу выйти, он меня запер.
— Но здесь нет ключа. — Макс подошел к гардеробу. — А, понятно. Очень хорошо, это задержит вас здесь как раз столько, сколько нужно. Auf Wiedersehen, вернее, прощайте, доктор Блисс.
Пока он шел к двери, я всхлипнула еще несколько раз. Макс передернул плечами, но не остановился и не обернулся.
Я подождала несколько минут, на всякий случай, потом снова попыталась открыть дверь — она растворилась без труда. Запор, оказывается, был частью декоративного орнамента, совершенно незаметной, если не искать специально. Я бы могла и выбить его, навалившись на дверцу посильнее, но Макс облегчил мне задачу — жалко было портить такую прекрасную старинную вещь.
Прежде чем его схватили, Джон успел сорвать покрывало с постели. Если я еще не сказала об этом, то надо заметить, что простыни здесь были льняные, но тонкие, словно шелк. Они легко связывались. Я вытащила импровизированную веревку на балкон. Мои окна выходили в сад. Я слышала шум на заднем дворе — видимо, там работали упаковщики и грузчики. Со стороны сада не было никого, даже садовника, тем не менее, привязывая конец простыни к кованым перилам, я смотрела в оба. Прежде чем перелезть через балконный парапет и схватиться за самодельную веревку, я повесила сумочку себе на шею.
Я немного занималась скалолазанием и была весьма высокого мнения о своих способностях плавно спускаться по дымоходам и отвесным склонам скал, однако теперь поняла, что веревка из простыней — вовсе не то, что настоящая веревка, к тому же фиксированная блоками. Мускулы ног работали совсем не так, как нужно, простыни вытягивались, а сумочка без конца била меня по груди. Однако я не могла отбросить ее. Быть беглянкой и так нелегко, быть ею без денег, паспорта и других полезных вещиц обременительно вдвойне.
Последние десять футов мне пришлось пролететь — не потому, что порвались простыни, а потому, что в ногах не осталось силы. Поднявшись — не без труда — на ноги, я крадучись двинулась вдоль стены, ныряя под окна, пока не добралась до угла.
Два садовника ухаживали за цветами, обрамлявшими аллею. Стоя на коленях спиной ко мне и к дому, они, кажется, пропалывали клумбы. Их запыленные комбинезоны сливались с затененной листвой, а белые головные платки напоминали вилки цветной капусты. На дорожке не было никаких машин, и ворота в дальнем ее конце были заперты, как и калитка рядом с ними. Ее я прежде вообще не замечала, догадывалась, что она должна быть — для посетителей, которые приходят пешком, но не видела.
У меня имелось две возможности. То есть на самом деле возможностей было больше, но меня не привлекала перспектива возвратиться в дом, а равно и перелезть через стену высотой футов в десять с колючей проволокой и битым стеклом наверху. Можно либо удирать, либо попытаться выбраться отсюда хитростью. Я остановилась на втором варианте. От садовников никуда не деться, они все равно меня увидят, в этом я отдавала себе полный отчет. В таком случае им скорее придет в голову остановить в панике бегущего, чем спокойно прогуливающегося человека.
Сколько могла, я прижималась к кустам, но в десяти футах от ворот пришлось выйти на открытое пространство. Держа одну руку в кармане, другую — в сумочке, я бодро направилась к воротам. Один из половших сорняки мужчин, сидя на корточках, с любопытством посмотрел на меня, когда я проходила мимо. Я приветливо кивнула ему и с трудом удержалась, чтобы не побежать. Я чувствовала себя так, словно на моей спине нет не только одежды, но и кожи. Мускулы на шее напряглись до боли — так велико было искушение оглянуться.
Калитка оказалась заперта. Я ожидала этого, но надеялась, что запор окажется простым — задвижкой или крючком. Черта с два! В двери не было даже замочной скважины. Проклятая калитка, наверное, контролировалась, как и ворота, электронной системой защиты. Я услышала, что садовник что-то крикнул, по интонации можно было предположить, что он спрашивал нечто вроде «Разве вы не знаете, что следует рассчитаться, прежде чем уезжать, невежа вы этакая?» или «Что это вы там, черт вас побери, делаете, мадам?».
Я продолжала идти вперед, не отвечая. Но следующий знак внимания был слишком выразителен, чтобы его проигнорировать. Пуля с характерным звоном ударилась о стальные ворота. Кажется, пора было кончать притворяться. Я выхватила пистолет из сумочки, прижала ствол к металлической коробке у основания ближайшего столба и несколько раз нажала на курок. Позиция у меня была неустойчивая, ноги дрожали так же, как и руки, поэтому отдача при выстрелах опрокинула меня на землю. Следующая пуля просвистела именно там, где находилась бы моя голова, если бы я не упала. Наверное, сукин сын стрелял из винтовки, ни из одного пистолета на таком расстоянии не выстрелишь с подобной точностью.
Приборный ящик превратился в кучу развороченного металла, окутанного дымом, и ворота раздвинулись. Пока неплохо, но это мне ничего не дает, если не предотвратить погони. Я оглянулась: человек с винтовкой перестал стрелять и побежал ко мне. Он был еще довольно далеко, а вот садовник близко, я видела белки его глаз. И тогда я встала и направила на него пистолет. Садовник героем не был: он с громким воплем нырнул в ближайший куст. С таким же воплем, начиная терять свое хваленое самообладание, я выскочила за ворота и... попала прямо в чьи-то объятия.
В глазах туман, в ушах звон, состояние на грани истерики — ошалевшая, ничего не разбирая перед собой, я изо всех сил ткнула поймавшего меня человека в живот. Кулак упруго ударился о поверхность, словно пляжный мячик. Человек повалился навзничь, увлекая меня за собой, и мы оба упали на заднее сиденье ожидавшего у ворот автомобиля, который рванул с места, огласив окрестности визгом шин и отравив воздух запахом паленой резины. Дверца бешено захлопнулась, прежде чем кто-нибудь успел ее закрыть.
Он снова упал на меня сверху. Я уставилась на лицо, оказавшееся в интимной близости от моего собственного, и разрыдалась:
— Шмидт! О, Шмидт, да благословит вас Бог, что вы здесь делаете?
Глаза Шмидта тоже наполнились слезами, но, как он не преминул объяснить, потому лишь, что я ударила его прямо в солнечное сплетение. Как только мы распутали свои руки и ноги, он обнял меня и прижал к животу.
— Положите голову мне на плечо, моя девочка, — ласково сказал он, — все будет хорошо. Папа Шмидт обо всем позаботится.
Я снова разразилась рыданиями, так что Шмидту пришлось дать мне свой носовой платок и велеть высморкаться, как хорошей девочке. Такси со скрежетом свернуло на аллею, не шире той, по которой мне пришлось убегать чуть раньше в тот же день, и, задевая за стены то справа, то слева, загромыхало вперед.
— Что он делает? — воскликнула я в ужасе, прижимаясь к Шмидту.
— Уходит от погони. — Рот Шмидта растянулся в счастливой улыбке от уха до уха и от усов до двойного подбородка. Перегнувшись через спинку переднего сиденья, он швырнул на него пригоршню смятых банкнот и что-то крикнул шоферу по-арабски. Шофер гикнул, и машина с ревом пронеслась через перекресток, забитый машинами. Я закрыла глаза.
— Шмидт! — Мне пришлось повысить голос, чтобы он услышал меня сквозь рев мотора и разгневанные крики водителей, но я старалась сохранять спокойный тон. — Шмидт, мне кажется, они уже отстали. Не будем ли мы выглядеть менее подозрительно, если поедем с обычной скоростью?
— Может быть, — неохотно согласился Шмидт. Еще одна пригоршня денег и новая пространная речь произвели желаемый эффект. — Я велел ему повозить нас по городу, — сказал он, откидываясь назад. — Теперь мы можем поговорить, да? Что случилось?
Я ему рассказала. Когда мой голос замер, он произнес:
— Стало быть, он у них в руках.
— Или мертв.
Шмидт так яростно затряс головой, что заколыхались все его подбородки:
— Они его не убьют. Пока. Вики, вы многого не понимаете. Да, знаю, знаю: ваши чувства борются с разумом, ваше сердце разрывается от боли, и вы готовы ринуться на помощь человеку, которого вы...
— Заткнитесь, Шмидт. — Я прикусила губу. — Простите, я не хотела вас обидеть.
— Ха, — усмехнулся он. — Итак, я не знал того, что вы мне рассказали о молодой даме. Это проливает свет на одно обстоятельство, которое меня смущало. Теперь слушайте внимательно. Все гораздо серьезнее, чем я думал. Действовать надо немедленно. Вчера поздно вечером сэр Джон...
— Это не его имя.
— Знаю, но я к нему привык. И оно ему подходит. Вчера поздно вечером он пришел ко мне в комнату, сказал, что отправил вас из дома для вашей же безопасности и что мне тоже следует уходить. По его совету я сегодня утром объявил, что хочу переехать в отель. Лэрри возражал чисто символически. Он выглядел расстроенным.
— Уверена, он и был расстроен. Он никак не прокомментировал моего исчезновения накануне вечером?
— Да, он выразил сожаление и спросил, не знаю ли я, где вы. Но я сообразил, — сказал Шмидт, раздуваясь от самодовольства, — я сказал ему, что вы — взрослая женщина и уже не в первый раз убегаете с красивым молодым мужчиной.
— Премного благодарна.
— Но важно не то, что он в это поверил, а то, что поверил, будто в это верю я, — сказал Шмидт и, ухмыльнувшись, добавил: — Маска наивности, которую я ношу, бывает очень полезна. Никто не препятствовал моему отъезду. Ха, но они очень пожалеют, когда узнают, как недооценили...
— Шмидт, — процедила я сквозь зубы, — когда-нибудь, при других обстоятельствах, я потрачу целый день на то, чтобы выслушать, как вы умны и хитры. Но сейчас я немного тороплюсь. Не отвлекайтесь. Как вам удалось в нужный момент оказаться в нужном месте?
— Это не было случайностью.
— Догадываюсь, что так оно и есть. — Теперь мои зубы были уже не стиснуты, а оскалены. Шмидт поспешно продолжил:
— Да-да, сейчас расскажу, если вы не будете меня перебивать. Как я уже сказал, я поехал в «Уинтер пэлэс», зарегистрировался и сидел в ресторане, когда официант позвал меня к телефону. Это был Фейсал. Он сказал, что звонит по поручению нашего общего друга, что вы сделали глупость и сбежали от него, от Фейсала, и что он, наш общий друг, боится, как бы вы не возвратились в дом Бленкайрона. Он, друг, очень рекомендует, чтобы я ради своего и вашего спасения незаметно поболтался у ворот дома и постарался вас перехватить.
Безумное видение вдруг предстало перед моим мысленным взором: Шмидт, парящий над домом, словно надувной резиновый толстячок фирмы «Гудийар» или как упитанный ангел. Небеса не были бы для Шмидта небесами, если бы сытная еда не извергалась там на него как из рога изобилия.
— Но вы для меня слишком проворны, — хмурясь, продолжал Шмидт. — Я надеялся перехватить вас на входе, но услышал за воротами стрельбу и понял, что стреляют, вероятно, в вас или в сэ-э-э... в Джона. Тогда я выскочил из машины, велел шоферу быть готовым немедленно рвануть с места, и уже собрался ломать ворота, когда появились вы.
— Ломать ворота?! — повторила я. — Как же это вы собрались... Впрочем, не важно. Вы герой, Шмидт. Если бы не вы, мне бы от них не уйти.
— Вам бы от них не уйти, если бы не предусмотрительность и благородная жертва со стороны Джона, — поправил меня Шмидт. — Поэтому теперь наша очередь спасать его, так ведь? Вы знаете, куда они его увезли?
— Они его никуда не увозили. — Я уставилась на свою руку: костяшки пальцев были искусаны. — Джону удалось обмануть остальных — они не слишком умны, — но не Макса. Макс понял, что я не успела уйти, и догадался, что прячусь где-то в той же комнате. Самым вероятным местом был гардероб. Велев связать Джона, он хотел ввести меня в заблуждение, чтобы я подумала, будто они собираются его куда-то перевезти. Руди даже хотел уточнить приказ, но Макс его перебил. Джон все еще там. А поэтому мне надо туда вернуться.
— Aber naturlich, — сказал Шмидт.
— Мне пришлось оставить его там, Шмидт. Нужно было убедить Макса в том, что я поверила в его выдумку, а всех остальных — в том, что я действительно убежала. Мое отбытие, правда, привлекло больше внимания, чем бы мне хотелось, — признала я, — но теперь они ослабили бдительность и не ожидают моего возвращения. Если я покручусь поблизости...
— Хватит, Вики. — Шмидт заткнул фонтан моей речи носовым платком. Пока я сморкалась и вытирала лицо, он продолжал: — Вам незачем убеждать меня. Поступить иначе было бы непорядочно.
— Простите, — пробормотала я, — просто я нервничаю, когда в меня стреляют.
— Ха, — хмыкнул Шмидт. — Теперь сидите тихо, я кое-что вам расскажу. Неужели вы думаете, что я настолько глуп, что не понял, чем вы тут занимаетесь? Я знал все с самого начала, знал больше, чем вы, мисс Всезнайка. Я ведь говорил вам, что у меня очень хорошая память на лица. Как только я увидел секретаря мистера Бленкайрона, то узнал в нем преступника — мастера вырезать силуэты.
— Но как вы могли его узнать? — недоверчиво спросила я. — Вы ведь никогда с ним не виделись. Он же сидел в тюрьме.
— В тюрьме-то я его и видел. Я любопытен, — сознался Шмидт. — Меня интересует психология преступника, а судя по тому, что вы мне рассказывали, я понял, что это личность незаурядная. На теплоходе он держался подальше от вас, но не ожидал, что его вспомнит кто-то еще. Узнав его, я тут же понял, что назревают неприятности, о чем, собственно, подозревал и раньше, поскольку увидел на борту сэра Джона. То, что вы тоже оказались на теплоходе, случайность? Помилуйте, для меня оскорбительно даже предположение, что я могу в это поверить.
— Но вы притворились, будто верите.
— Ну конечно! Вы глубоко ранили мое сердце недоверием, но я вас простил. — Шмидт сказал это с благородным великодушием. — Ибо, узнав этого ужасного преступника, понял, что ситуация отчаянная. Единственное, чего я не знал, — кто такая эта молодая дама, однако прекрасно понимал, что их брак с Джоном — брак по некоторому расчету, а сердце его по-прежнему принадлежит вам.
Я хотела было сказать что-то саркастическое, но передумала. Даже если его сердце мне и не принадлежит, он и ради дружбы сделал для меня очень много.
— Из чего это вы заключили? — кротко спросила я.
— Из того, как он не смотрел на вас, когда думал, что это могут увидеть другие, и как, наоборот, смотрел, когда думал, что никто этого не видит. Вы, — справедливо признал Шмидт, — скрывали свои чувства более искусно. Если бы я не знал вас лучше, то подумал бы, что вы и вправду противники, а не...
— Да, ну ладно. Джон сказал вам, что они замышляют?
— Ему и не нужно было ничего говорить. Я сам знал.
— Но откуда?.. А, черт, впрочем, сейчас это не важно. — Я посмотрела в окно. Мимо проносились пальмовые деревья, цветочные клумбы, сверкала на солнце рябь нильской воды... — Сначала о главном. Вы выписались из отеля, Шмидт?
— Нет. Видите ли...
— О, Шмидт, ради Бога! Они знают, что вы там, и будут вас искать!
Шмидт буквально зарычал. При всей его претензии на полную невозмутимость, нервы у него были не в лучшем состоянии, чем мои.
— Вы отказываете мне в элементарном здравомыслии, Вики! Если бы я выписался из отеля, они искали бы меня где угодно, только не там. А теперь, наоборот, будут сидеть и терпеливо ждать именно в отеле. Я же оставил в номере багаж. Но взял с собой все, что нам может понадобиться. — Он указал на кейс, лежавший на сиденье рядом с ним.
— Вы правы, а я — дура, — смиренно признала я.
— Нет, вы не дура, просто страшитесь за жизнь и безопасность человека, которого вы...
Мне не хотелось кричать на него, но я знала, что не удержусь, если он это скажет, поэтому перебила его:
— Со мной тоже все необходимое, но от этой бирюзово-золотистой туристической сумки нужно избавиться. Она слишком бросается в глаза.
— Вот теперь вы рассуждаете здраво, — одобрил Шмидт. Он перегнулся вперед и назвал водителю адрес.
— Не знала, что вы говорите по-арабски.
— Я говорю на всех языках, — Шмидт франтовато подкрутил ус, — но мой арабский весьма плох, так, несколько фраз.
Следуя, полагаю, указаниям Шмидта, шофер остановил такси у одного из уличных базаров, и Шмидт выскочил из машины. Он вернулся, нагруженный сувенирами, среди которых была и новая сумка — черная, с головкой Нефертити на одной стороне и рядами иероглифов на другой. На доброй половине всех египетских сувениров изображена Нефертити.
— Куда теперь? — спросила я, перекладывая паспорт, кошелек и прочие мелочи в новую сумку.
— В отель турагентства, — ответил Шмидт. — Хорошо, что у вас при себе паспорт, паспорта понадобятся нам при регистрации.
— Под собственными именами?
— Ну если у вас нет с собой еще и фальшивого паспорта, другого выхода я не вижу, — с оправданным сарказмом произнес Шмидт. — Вы ведь знаете правила для туристов. И не говорите мне, что следовало бы выбрать отель подешевле. Когда они начнут нас искать, то в первую очередь прочешут именно дешевые гостиницы, полагая, что вы не столь глупы, чтобы поселиться в таком шикарном отеле. Это то, что называется двойной хитростью, — добавил он, весьма довольный собой.
Мне очень не хотелось выходить из такси. Среди арабов я бросалась в глаза, как красный сигнал светофора. Однако здесь, в дорогом отеле, среди других туристок-блондинок, была не так заметна, как на окраине Луксора. Шмидту пришла в голову еще одна блестящая идея: по его предложению, я осталась в вестибюле, листая проспекты, а он пошел регистрироваться. Определенно старина Шмидт был сегодня в ударе, а я нет. Если его выследят, он всегда сможет придумать уважительную причину своего переезда в другой отель, а моего имени в списках постояльцев не будет. Проходя мимо меня вслед за коридорным, он громко переспросил:
— Так вы сказали — четвертый этаж?
Я выждала несколько минут, потом поднялась за ним. Шмидт встретил меня на четвертом этаже у лифта и повел в свою комнату. Это был очень милый номер с балконом и двумя сдвинутыми кроватями. Я не собиралась спать.