Страница:
Над каминной полкой висела картина, которая, как мне показалось, принадлежала кисти Рембрандта. Я подошла поближе, чтобы разглядеть неизвестный мне шедевр.
– Надеюсь, полотно заслуживает вашего внимания, – раздался позади меня тихий голос.
Я резко обернулась, и Жан улыбнулся.
– Буду вам весьма признателен, если вы сообщите мне, подлинник это или нет. Рембрандт был на борту судна, направлявшегося в Кингстон. Жирный толстосум-колонист собирался украсить им свой дом, но я решил, что картина едва ли будет там к месту, и позаимствовал ее у хозяина. Вы сегодня хорошо выглядите, Элиза, и чертовски привлекательны.
– Благодарю вас, монсеньор Лафит, – вежливо ответила я, – и спасибо за платье.
Жан махнул рукой.
– Не стоит благодарности. Вам ведь надо что-то носить. Лили показала мне рванье, в котором вы были, когда вас нашли.
– Не рванье, а приданое, – уточнила я.
– Так вы мадам Лесконфлер?
– Нет. У меня… У меня нет мужа.
– Сожалею.
Жан Лафит сел за стол и угрюмо обвел взглядом кучу бумаг.
– Что за беспорядок! Если бы можно было одновременно находиться в двух местах. Вы когда-нибудь чувствовали, что в сутках не хватает, скажем, пары часов?
– Последнее время нет, сударь. Если вы меня простите…
– Не отпущу, пока не получу от вас вразумительного объяснения: почему вы вдруг решили обращаться ко мне «сударь». Что они вам обо мне наговорили? Полагаю, Доминик наболтал вам, что у меня шестнадцать любовниц или что-то в этом роде.
– Мне нет дела до ваших любовниц, господин Лафит. Однако мне хотелось бы знать, что вы намерены со мной делать.
Лафит нахмурился.
– Делать с вами? Что вы хотите этим сказать?
Я посмотрела ему прямо в глаза.
– Я тоже часть вашей добычи? Может, вы хотите поместить и меня на один из ваших складов, когда я дойду до нужной кондиции? Или, что вероятнее, запрете меня в один из ваших загонов с моими товарищами по несчастью с «Красавицы Чарлстона»? Как вы будете переправлять нас на рынок? Я думаю, достаточно нежно, чтобы не сильно повредить по дороге. Сколько вы сможете за меня взять? Триста долларов? Двести? – Я ущипнула себя за предплечье. – Я пока не очень сильна и не могу рожать детей, вам об этом известно, и самое неприятное – я безобразна. За такой подпорченный товар вам больше двадцати долларов не получить. Конечно, вы можете подержать меня подольше, чтобы подкормить…
– Полагаю, сказано довольно, – проговорил он тихо. Глаза Жана гневно сверкнули.
Мне стало стыдно. Я опустилась на стул и закрыла руками лицо.
– Боюсь, что опыт, полученный с мужчинами типа капитана Фоулера, сделал вас слишком подозрительной, – тихо продолжил Лафит – Я понимаю вас, Элиза. Но знайте: я ни секунды не думал о вас иначе как о почетной гостье моего дома. Вы вольны покинуть его, когда захотите. Если вы захотите остаться, я обещаю вам, что на этом острове вы будете в такой же безопасности, что у себя дома во Франции, и даже в большей. У вас в этой стране никого нет?
Я кивнула.
– Вы хотите вернуться во Францию?
Я молчала, не зная, что сказать.
– Может быть, я смогу найти для вас мужа. Уверен, что задача не будет сложной.
– Я не хочу мужа! – воскликнула я. – Господи, кто захочет такую? После всего того, что этот злодей делал со мной, что он меня заставлял делать для него… Я никому не смогу быть хорошей женой. И еще, я привыкла сознавать себя по-настоящему красивой, вы знаете об этом? А сейчас я безобразна, безобразна! Ну почему я не умерла? Ради чего мне жить?
Жан встал, озадаченно глядя на меня.
– Неужели я дал вам повод думать, что отношусь к вам с брезгливостью? Неужели вы считаете, что я стал бы принимать вас у себя, если бы ваш вид оскорблял мое эстетическое чувство? Пойдемте.
Лафит поднял меня со стула и повел через холл в бальную залу.
– Нет! Прошу вас, не надо!
Мы остановились перед зеркалом, и я закрыла глаза руками. Мягко, но твердо он отвел мои руки.
– Открой глаза, Элиза, быть может, увиденное будет совсем не так уж плохо.
Во мне боролись противоречивые чувства. Мне было страшно, но я не хотела выглядеть трусихой в глазах Лафита. Решившись, я вдохнула побольше воздуху, стиснула зубы и., открыла глаза.
Я смотрела на свое отражение, и страх и боль постепенно уходили прочь. Лицо было моим, по-настоящему моим. Уродливая карикатура пропала. Я дотронулась ладонью до щеки, провела пальцем по вискам, лбу, подбородку и губам. Вокруг глаз кожа по-прежнему была очень бледной, с легкой синевой. Щеки были все еще впалыми, я была слишком худа, но на скулах уже появился румянец, а в глазах заплясали прежние огоньки, может быть, чуть более скромные. Черные кудряшки вокруг лица выглядели задорно.
– Это я, это правда я! Жан, я стала собой!
– А кого еще вы ожидали увидеть? – спросил Лафит. – Конечно, это вы. Как вам, женщинам, могут приходить в голову такие странные мысли? Вы – красивая, обаятельная женщина.
Наши глаза встретились в зеркале.
– Не важно, что с нами происходит, понимаете, Элиза? Мы такие, какие есть, вопреки тому, что думают о нас люди. Если ты способен сберечь разум и душу, ты можешь сберечь себя.
Жан отступил, оставив меня наедине со своим отражением.
– Вы – то, что вы есть, Элиза.
Вглядываясь в маленькую фигурку, смотревшую на меня из зеркала, я глубоко вздохнула. Мне удалось перешагнуть еще через один барьер, на этот раз созданный лишь в моем воображении. На пути к счастью таких преград, наверное, будут сотни, но одна из них осталась позади.
– Спасибо, Жан, – сказала я тихо.
– Не стоит, Элиза.
Мы вернулись в библиотеку. Я рассказала ему обо всем, не упоминая только настоящего имени Гарта.
– Я мог бы попробовать его отыскать, – сказал Жан, – если вы скажете мне, кто он такой. Существует много способов выяснить его судьбу. Никто не исчезает бесследно, даже в британском флоте.
– Нет, Жан, не надо. Я не хочу его больше видеть. Мне кажется, я могла бы… – я сжала кулаки, и голос мой перешел в свистящий шепот, – … убить его. Нет, я хочу, чтобы прошлое осталось в прошлом. Надо начинать сначала.
Жан выжидательно посмотрел на меня.
– Как пожелаете, Элиза. Помните только, что я всегда к вашим услугам. Если вы захотите, чтобы я нашел его или сделал для вас что-либо еще, просите не стесняясь.
Я задумалась. Жан мог бы помочь мне вернуться во Францию. Но Франция сейчас казалась мне дальше, чем луна, – в миллионах, а не в тысячах миль от этих мест. Я не была готова вернуться домой, не готова предстать перед семьей, не готова к их слезам и жалости. За последнее время в моей жизни было и так слишком много слез.
– Если бы я могла… Если вы разрешите погостить у вас подольше…
– Конечно, Элиза. Мой дом будет вашим столько, сколько вы захотите. Я был бы счастлив, если бы здесь вы научились вновь радоваться жизни.
– Мне хотелось бы научиться быть вам полезной, – сказала я застенчиво. – Может быть, я смогу помочь вам в ваших э… делах. Если, конечно, мне найдется работа по силам.
Я взглянула на бумаги, лежавшие на столе. Жан проследил за моим взглядом.
– Вы действительно хотите заняться делом? Я не встречал ни одной женщины, которая разбиралась бы в финансах и цифрах. Но мне нужен секретарь, и вы, вне сомнений, справитесь с этой работой не хуже бравых парней, подрастерявших мозги в битвах и пирах. Может быть, я слишком охотно принимаю ваше предложение, Элиза, – добавил, покачав головой, Жан. – Но дела последнее время требуют все большего внимания. Склады переполнены, а незаконченных дел не счесть.
– Я готова начать сегодня.
Жан посмотрел на меня с любопытством.
– Ни разу не видел, чтобы кто-нибудь так рвался работать! Прекрасно, тогда сразу и приступим.
Лафит уселся за стол и принялся разбирать бумаги, доходчиво объясняя мне, что нужно сделать с каждым документом. Среди прочего ему попалась записка, написанная мелким женским почерком, которую он без пояснений порвал на мелкие кусочки и выбросил в корзину для бумаг. Я сдержала улыбку. Наконец бумаги были рассортированы.
– На сегодня довольно, – сказал Лафит, – я устал от копания в пыльных цифрах. Посмотрите на мою рубашку! Она вся серая от пыли. Да и у вас, мадемуазель секретарь, кончик носа стал почти таким же черным, как ваши глаза.
Жан наклонился и вытер мне нос батистовым носовым платком с изящной вышивкой.
– Вот так лучше. Должен признаться, Элиза, вы оказываете на меня положительное влияние. Мне следовало разобрать документы несколько месяцев назад, но я все откладывал, уговаривая себя, что есть дела поважнее. Только не заставляйте меня заниматься бумажной рутиной каждый день. Ворчливая женщина – худшее, что может быть на земле! Вы ведь не будете на меня ворчать?
– Не скажу ни за что, – ответила я с улыбкой.
– Но характер у вас есть, – лукаво заметил Жан. – Я помню, как сурово вы заявили, что вам дела нет до моих шестнадцати любовниц.
– Меня куда больше интересуют ваши склады, господин Жан. А характер… – я покаянно вздохнула, – скажу честно: я была самой вспыльчивой девушкой во Франции.
– А теперь, убежав из Парижа, вы решили ввергнуть в пламя Луизиану?
– Разумеется, нет, – решительно заявила я. – Я уже достаточно взрослая, чтобы перестать капризничать и устраивать сцены.
– Ну что же, увидим. А сейчас вы не откажетесь поужинать со мной, мадемуазель Элиза? Надеюсь, дядя научил вас по достоинству ценить хорошую еду и напитки?
– Он был большим чревоугодником. Еда – его вторая страсть, а первая, – добавила я со смешком, – восхваление славных предков Лесконфлеров.
– Наконец мне посчастливилось встретить удивительную женщину, которая не только умеет читать и считать, но и способна ценить иные жизненные блага. Вдобавок ко всему эта женщина очень хороша собой, особенно когда нос ее не выпачкан. А теперь, – Лафит вежливо улыбнулся, – вы, наверное, хотите отдохнуть перед ужином, день был для вас трудным.
Я присела в реверансе и вышла из библиотеки. Отстраненная вежливость Лафита смутила меня, к тому же я действительно устала. Жан Лафит сильно отличался от мужчин, которых мне до сих пор приходилось встречать. Он был джентльменом до мозга костей. Конечно, я не сравнивала его с людьми простыми, но некоторый опыт жизни при дворе показал мне: благородные дворяне часто являются таковыми лишь внешне. Жан Лафит не позволял себе и намека на фамильярность. Мне иногда даже казалось, что его братья, куда менее воздержанные на язык, более искренни и человечны. Однако я не могла не признать, что поведение Жана имело одно несомненное преимущество: мне было бы трудно работать с ним, если бы он позволял себе вольности. Мысль о близости с мужчиной не вызывала во мне ничего, кроме ужаса и отвращения. Воспоминания о капитане Фоулере были еще слишком свежи. Днем я гнала их прочь, но капитан возвращался ко мне в ночных кошмарах, заставляя просыпаться в холодном поту. Неужели он на самом деле умер?
Я понимала: Жан Лафит предупредительно-вежлив со мной из врожденного чувства такта. Он сознательно давал мне понять, что относится ко мне так же, как относился бы к секретарю-мужчине, и я твердо решила сделать все от меня зависящее, чтобы заслужить его доброту и расположение.
За несколько недель я неплохо разобралась в делах Лафита. Он показал мне товары, хранящиеся на складах, и я воочию увидела, какими богатствами он владел, и это при том, что на Гранд-Терре находилась лишь часть его сокровищ.
На острове кипела бурная жизнь, которой мог бы позавидовать иной крупный морской порт. В маленькой гавани теснились суда, принадлежавшие в прошлом другим хозяевам. «Красавица Чарлстона», как рассказал Жан, покоилась на дне залива. Был ли на ее борту труп капитана? Я страстно надеялась на это, так как понимала: встречи с Фоулером я не переживу. Даже косвенное напоминание о страшных днях, проведенных на злосчастной посудине, повергало меня в трепет.
Береговое братство жило в одноэтажных домах, расположенных вдоль Баратарской бухты. Пираты перевезли на остров свои семьи, а некоторые – даже любовниц. Поразвлечься отправлялись в Новый Орлеан, который находился в трех днях плавания по известным лишь матросам Лафита протокам, через болотные топи и по узкому перешейку суши.
Особняк Жана выделялся среди прочих строений на острове. Тропическое солнце, отражаясь от моря, сверкало в высоких сводчатых окнах спален и гостиных, заливало веселым светом широкие веранды, окружавшие дом со всех четырех сторон.
Жан Лафит не слишком загружал меня работой, и на свежем воздухе я стала здоровее и крепче, чем прежде. Доминик взялся меня опекать и сопровождал в прогулках по острову. Он любил этот край и с такой гордостью показывал дикую природу Луизианы, словно сам был ее создателем. На небольшой пироге – плоскодонном суденышке, будто специально предназначенном для плавания по заболоченному мелководью, мы добирались до самых глухих уголков острова. Здесь я впервые увидела аллигаторов. Странные старообразные, словно замшелые создания страшно заинтересовали меня, но Доминик был настороже и зорко следил за тем, чтобы я держалась от них подальше. Один из пиратов поплатился ногой за неосторожность, а некоторые крокодилы, судя по их размерам, вполне могли проглотить человека целиком.
Мне нравился на Гранд-Терре сказочный лес, весь в клочьях испанского мха, словно это не деревья, а заколдованные чудовища с длинными седыми волосами. Мне нравились кипарисы, растущие в болотах, с искривленными стволами, похожими на преклоненные колени. Но больше всего мне нравились мир и покой, царившие в этом краю нетронутой природы, та гармония, которая чудесным образом не разрушилась с проникновением сюда человека. Однако для последнего существовало вполне прагматичное объяснение: пираты не рубили леса, поскольку он служил им надежным укрытием.
Настоящей гордостью Доминика был принадлежащий ему корабль с гордым названием «Тигр». Судно было не очень большим, но весьма маневренным и отлично оснащенным для боя.
– Мой «Тигренок» одолеет любой военный корабль, – хвастался капитан. – Может быть, я возьму тебя как-нибудь с собой и покажу, на что он способен.
– Я буду рада, Доминик. Твой «Тигр» – просто прелесть.
– Так ты не боишься плавать?
На острове каждый знал, а если не знал, то догадывался о моей истории, но мне не докучали с расспросами, а это было самое главное.
– Нет, Доминик, я не боюсь ни океана, ни кораблей, боюсь только мужчин, которые на них плавают.
Встретив мой суровый взгляд, Доминик рассмеялся:
– Тебе, Элиза, палец в рот не клади. Немного тренировки, и тебя можно будет зачислять в команду.
Я прикусила губу, не зная, как отнесется Доминик к моей просьбе.
– Дом, ты научишь меня стрелять? Не из пушки, нет, и не из ружья, всего лишь из пистолета.
– Не знаю, что и сказать, – с сомнением протянул Доминик. – А вдруг ты прострелишь свою хорошенькую головку?
– Постараюсь этого не сделать, – засмеялась я. – Ты ведь отличный стрелок, так поделись своим искусством!
– Точно, я здесь самый первый мастер по пушкам и по ружьям. Пожалуй, в них я разбираюсь даже лучше, чем в корабельном деле. Что ружье, что пистолет – принцип один… Но что скажет Жан?
– Ты не хуже меня знаешь, что я гостья Жана и могу делать что захочу, хоть уехать с острова. Ну пожалуйста, Доминик, научи меня!
Я знала, что он не сможет мне отказать.
– Перестань, ради Бога, клянчить! В твоих руках я как воск. Ты с самого начала знала, что я соглашусь, – притворно сердито сказал Доминик.
– Какой ты добрый, Дом! Давай прямо сегодня и начнем? Я еще хочу научиться фехтовать. Мой брат Филипп немного занимался со мной, но это было давно, да и я была совсем девчонкой, а я хочу научиться управляться со шпагой по-настоящему, как мужчина. Ты ведь научишь меня фехтовать, правда, Доминик?
Дом покачал головой:
– Я не слишком силен в шпаге, учитель из меня плохой. В этом деле мастак Жан. Он лучший шпажист в стране, но, готов поспорить на моего «Тигра», он не согласится.
– А я его хорошенько попрошу, – доверительно сообщила я. – Как он мне откажет?
– Так на кого же ты собралась идти войной, моя маленькая леди? Никак не возьму в толк. Что-то странное творится в твоей хорошенькой головке.
Я надула губы.
– Что плохого в том, что женщина хочет научиться защищать себя?
Доминик нахмурился.
– Ваш брат всего добивается по-другому: повертит задом, и все – мужик спекся. Да ты знаешь сама. Думается мне, ты задумала неладное. И вот еще что я тебе скажу: Жан перетопит нас как котят или нарежет из нас бифштексов, если с тобой что случится. Всех, до последнего.
– А что может случиться? – невинно спросила я.
– Ты чертовски упряма, но и хороша как черт. – Доминик вздохнул. – Заправская пиратская красотка.
В тот же день Дом показал мне, как обращаться с пистолетом: чистить, заряжать, стрелять. Я училась быстро, правда, целиться совсем не могла.
– Или ты раскроешь глаза или промажешь и в слона, – устало заявил Доминик.
– Но он так грохочет, Дом, – пожаловалась я. – Душа в пятки уходит.
– Прищурься и задержи дыхание. Давай снова. Сбрось немного пороху. Отлично. Теперь заряд. Держи тверже. Поднимай. Расслабь руку, а то рассадишь плечо. Теперь спускай курок. На этот раз не так уж плохо. Только помни, мадемуазель стрелок, оружие не знает, в чьих оно руках: в мужских или женских, – так что всякие дамские выкрутасы тебе не помогут. Давай снова.
К концу дня у меня кое-как начало получаться, но к вечеру я так устала, что за ужином клевала носом.
– … чудесный букет, но вкус разочаровывает, а ведь в конце концов вкусом определяется ценность… Элиза! Вы даже не слушаете!
– О, простите, Жан! – сказала я, с трудом стараясь держаться прямо. – Мне что-то нездоровится.
– Наверное, я виноват. Заставляю вас слишком много работать. Может быть, посидим на веранде?
– С удовольствием, Жан. Простите мне мою бестактность. Что вы должны были обо мне подумать!
– Вы знаете, что я о вас думаю: в моих глазах вы – чудесная, добрая и красивая женщина. Вы просто устали, с кем не бывает. Вы не обязаны развлекать меня.
Мы вышли на веранду. Я присела на перила, а Жан устроился в плетеном кресле со стаканчиком в руках.
– Итак, – сказал он, вдыхая аромат бренди, – вы хотели меня о чем-то попросить. О чем?
– Откуда вы узнали? – встрепенулась я.
Жан снисходительно улыбнулся.
– Как старуха узнает о приближении дождя? По ломоте в костях. У меня тоже заболела маленькая косточка, вот здесь, в груди. – Жан прикоснулся к тому месту, где, насколько я знала, у человека находится сердце. – Там у меня весьма чуткий барометр, и, как только женщина задумает о чем-нибудь попросить меня, он начинает подавать сигналы. Чем сильнее толчки, тем больше она попросит. Сейчас, – и Жан театрально закрыл глаза, – толчки средней силы. Так чего же вы хотите, Элиза? – Он поднес к губам стакан бренди.
– Я хочу, чтобы вы научили меня фехтовать.
Рука со стаканом замерла у губ.
– Фехтовать! С чего вам вдруг взбрело в голову учиться фехтовать?
– Чтобы я могла защитить себя. – Я гордо вздернула подбородок.
– Я буду молиться, чтобы святые угодники защитили нас всех. Уверяю вас, Элиза, вам не придется прибегать к столь жестким мерам, чтобы защитить себя. Я, Жан Лафит, клянусь вам, что буду защищать вас, покуда жив. Да и все мои люди с радостью умрут за вас. Я знаю, мы, американцы, кажемся вам варварами, но, поверьте мне, Элиза, незачем идти против нас с оружием в руках. К тому же любая женщина владеет оружием более грозным, чем шпага и пистолет.
Приказав себе сохранять спокойствие, я ответила как можно ровнее:
– Я не убила Жозе Фоулера только потому, что не знала, как это сделать. И если мне доведется еще раз попасть в подобную переделку, я хочу чувствовать себя во всеоружии. «Женское» оружие пускать в ход я не собираюсь, Жан, да оно и не всегда срабатывает. Я должна научиться пользоваться оружием мужчин.
– Мне следовало отправить вас в Новый Орлеан, как только вы пошли на поправку, – мрачно заметил Лафит. – Боюсь, жизнь среди грубых пиратов дурно повлияла на вас. Шпага – не детская игрушка, Элиза. Когда вы направляете острие в противника, будьте уверены, он вам ответит. Но, – вздохнув, заметил Жан, – мой барометр напоминает мне, что я дал вам слово исполнить любую вашу просьбу.
– Совершенно верно, – сухо заметила я.
– Элиза, вы просите о невозможном. Чтобы леди занималась подобными вещами? Это неслыханно.
Я рассмеялась.
– О, Жан, я больше не леди. Сомневаюсь, чтобы я вообще ею была! Я – пиратка! Настоящая красотка флибустьерка с горячей кровью! Даже Доминик так считает!
Я перекочевала на подлокотник его кресла.
– Уж вам должно быть известно, Жан, что красотки упрямы, несговорчивы и любят настаивать на своем.
Лафит не отрывал взгляда от бренди.
– Осталось только обнять меня, поцеловать и назвать дядюшкой Жаном, – пробормотал он, пригубив янтарный напиток.
Я не заставила себя ждать. Обвив его шею руками и нежно чмокнув в щеку, я сладчайшим голосом пропела:
– Спасибо, дядя Жан.
– Ну что же, по крайней мере теперь я буду знать, откуда мне ждать удар, – вздохнул он.
– Вы прелесть! – воскликнула я, целуя Жана вновь.
– Таковы все женщины, – сказал Жан, поднимаясь с тяжелым вздохом. – Ну что же, увидим, что вы за ученица.
– Я буду трудиться с рассвета до заката, – с готовностью пообещала я. – После того, разумеется, как приведу в порядок документы.
Жан подошел к перилам и посмотрел на море.
– Вы знаете, Элиза, оружие – странная вещь. У шпаги нет разума, нет никаких чувств. Она не знает ни сострадания, ни справедливости. Она не знает, в чьих она руках…
– … в мужских или женских, – закончила я за него. – Я знаю, Жан. Я буду осторожна, обещаю. Для меня это очень важно, вы ведь понимаете?
– Нет, не понимаю. Но ведь это не важно? – Голос его звучал устало и грустно. – А теперь вам пора спать, Элиза. Урок начнем завтра в восемь. В зале.
– Спасибо, – ответила я, устояв перед искушением обнять его, и вместо этого лишь благодарно пожала ему руку. – Спокойной ночи, Жан.
На следующее утро я явилась на занятия в юбке и блузке. Лафит хмыкнул, мудро заметив, что мой наряд едва ли создаст мне преимущество в бою.
– Не понимаю, как же я должна была одеться? – растерянно сказала я.
– Позвольте проиллюстрировать мое соображение. – И, подняв шпагу, Жан сделал несколько выпадов. Я восхищенно ахнула.
– Теперь на минуту представьте, что мы враги. Вы можете взять в руки шпагу, чтобы иллюзия была полнее. – И Жан протянул мне оружие. Шпага была тяжелая, но, не подав виду, я крепко сжала ее в руке. – А сейчас, – продолжил Жан, – смотрите на противника, то есть на меня.
Он сделал грациозный выпад. Тело его в белоснежной рубашке и обтягивающих рейтузах было гибким и подвижным, словно у мальчика.
– Какой вы красивый, Жан! – воскликнула я. – Из вас получится красивая мишень.
Жан нахмурился.
– Я достаточно увертливая мишень, чтобы избежать ваших ударов. А теперь… Вуаля!
Не успела я понять, что произошло, как кончик его шпаги пригвоздил к полу мою юбку. Потеряв равновесие, я упала.
– Кажется, мне не удалось удержаться, – констатировала я с кривой улыбкой.
– Простите меня, Элиза, я всего лишь обосновал свою точку зрения. – Жан смотрел на меня без улыбки. – Это занятие не для женщин.
– Вы меня даже не укололи, – упрямо сказала я. Мне было обидно до слез. Я должна была догадаться, что он и не собирается учить меня фехтованию. Его план был прост: выставить меня в глупом виде, унизить и тем самым заставить забыть о шпаге.
– Я не хотел обижать вас, Элиза, – сказал он. – Хотел только, чтобы вы поняли, насколько нелепа ваша затея.
Жан предложил мне руку, но я сделала вид, что не замечаю ее, и легко вскочила на ноги.
– Я покину вас на минуту, – сказала я, приглаживая непокорные кудряшки, – чтобы заколоть волосы.
– Разумеется.
– Вы не уйдете? – уточнила я на всякий случай.
– Нет, Элиза, – со вздохом ответил мой учитель. – Я не уйду. Но я, откровенно говоря, не вижу смысла в этих уроках.
Я ему еще покажу. Со всех ног я пустилась на кухню, к Лили.
– Лили, быстро, – задыхаясь попросила я, – найдите мне бриджи. Скорее!
Лили недоуменно уставилась на меня, отложив нож.
– В первый раз слышу, чтобы девушка надевала бриджи.
– Лили, пожалуйста, – взмолилась я. – Господин Лафит обещал научить меня фехтовать, но мы не можем сдвинуться с места из-за моих юбок. О, я так хочу научиться! Я должна уметь защищаться. От мужчин.
Лили покачала головой.
– Мне, знаете ли, никогда не составляло труда защитить себя. Наверное, потому, что я вдвое вас больше. Мой Джордж ходит передо мной на цыпочках. Но вы, мисси, не больше луизианских москитов. Дайте мне подумать. Альберт примерно одного с вами роста. Подождите здесь. – И она исчезла.
Я нервно мерила шагами кухню. Наконец вернулась Лили с серыми бриджами в руках.
– Вот, мисси. Все, что могла найти. Они по крайней мере чистые.
Сбросив юбку, я натянула бриджи. Альберт и вправду был невелик, и его штаны обтянули меня как перчатки. Лили неодобрительно покачала головой. Блузку решено было заправить внутрь, а вместо пояса приспособили красный шарф.
– Надеюсь, полотно заслуживает вашего внимания, – раздался позади меня тихий голос.
Я резко обернулась, и Жан улыбнулся.
– Буду вам весьма признателен, если вы сообщите мне, подлинник это или нет. Рембрандт был на борту судна, направлявшегося в Кингстон. Жирный толстосум-колонист собирался украсить им свой дом, но я решил, что картина едва ли будет там к месту, и позаимствовал ее у хозяина. Вы сегодня хорошо выглядите, Элиза, и чертовски привлекательны.
– Благодарю вас, монсеньор Лафит, – вежливо ответила я, – и спасибо за платье.
Жан махнул рукой.
– Не стоит благодарности. Вам ведь надо что-то носить. Лили показала мне рванье, в котором вы были, когда вас нашли.
– Не рванье, а приданое, – уточнила я.
– Так вы мадам Лесконфлер?
– Нет. У меня… У меня нет мужа.
– Сожалею.
Жан Лафит сел за стол и угрюмо обвел взглядом кучу бумаг.
– Что за беспорядок! Если бы можно было одновременно находиться в двух местах. Вы когда-нибудь чувствовали, что в сутках не хватает, скажем, пары часов?
– Последнее время нет, сударь. Если вы меня простите…
– Не отпущу, пока не получу от вас вразумительного объяснения: почему вы вдруг решили обращаться ко мне «сударь». Что они вам обо мне наговорили? Полагаю, Доминик наболтал вам, что у меня шестнадцать любовниц или что-то в этом роде.
– Мне нет дела до ваших любовниц, господин Лафит. Однако мне хотелось бы знать, что вы намерены со мной делать.
Лафит нахмурился.
– Делать с вами? Что вы хотите этим сказать?
Я посмотрела ему прямо в глаза.
– Я тоже часть вашей добычи? Может, вы хотите поместить и меня на один из ваших складов, когда я дойду до нужной кондиции? Или, что вероятнее, запрете меня в один из ваших загонов с моими товарищами по несчастью с «Красавицы Чарлстона»? Как вы будете переправлять нас на рынок? Я думаю, достаточно нежно, чтобы не сильно повредить по дороге. Сколько вы сможете за меня взять? Триста долларов? Двести? – Я ущипнула себя за предплечье. – Я пока не очень сильна и не могу рожать детей, вам об этом известно, и самое неприятное – я безобразна. За такой подпорченный товар вам больше двадцати долларов не получить. Конечно, вы можете подержать меня подольше, чтобы подкормить…
– Полагаю, сказано довольно, – проговорил он тихо. Глаза Жана гневно сверкнули.
Мне стало стыдно. Я опустилась на стул и закрыла руками лицо.
– Боюсь, что опыт, полученный с мужчинами типа капитана Фоулера, сделал вас слишком подозрительной, – тихо продолжил Лафит – Я понимаю вас, Элиза. Но знайте: я ни секунды не думал о вас иначе как о почетной гостье моего дома. Вы вольны покинуть его, когда захотите. Если вы захотите остаться, я обещаю вам, что на этом острове вы будете в такой же безопасности, что у себя дома во Франции, и даже в большей. У вас в этой стране никого нет?
Я кивнула.
– Вы хотите вернуться во Францию?
Я молчала, не зная, что сказать.
– Может быть, я смогу найти для вас мужа. Уверен, что задача не будет сложной.
– Я не хочу мужа! – воскликнула я. – Господи, кто захочет такую? После всего того, что этот злодей делал со мной, что он меня заставлял делать для него… Я никому не смогу быть хорошей женой. И еще, я привыкла сознавать себя по-настоящему красивой, вы знаете об этом? А сейчас я безобразна, безобразна! Ну почему я не умерла? Ради чего мне жить?
Жан встал, озадаченно глядя на меня.
– Неужели я дал вам повод думать, что отношусь к вам с брезгливостью? Неужели вы считаете, что я стал бы принимать вас у себя, если бы ваш вид оскорблял мое эстетическое чувство? Пойдемте.
Лафит поднял меня со стула и повел через холл в бальную залу.
– Нет! Прошу вас, не надо!
Мы остановились перед зеркалом, и я закрыла глаза руками. Мягко, но твердо он отвел мои руки.
– Открой глаза, Элиза, быть может, увиденное будет совсем не так уж плохо.
Во мне боролись противоречивые чувства. Мне было страшно, но я не хотела выглядеть трусихой в глазах Лафита. Решившись, я вдохнула побольше воздуху, стиснула зубы и., открыла глаза.
Я смотрела на свое отражение, и страх и боль постепенно уходили прочь. Лицо было моим, по-настоящему моим. Уродливая карикатура пропала. Я дотронулась ладонью до щеки, провела пальцем по вискам, лбу, подбородку и губам. Вокруг глаз кожа по-прежнему была очень бледной, с легкой синевой. Щеки были все еще впалыми, я была слишком худа, но на скулах уже появился румянец, а в глазах заплясали прежние огоньки, может быть, чуть более скромные. Черные кудряшки вокруг лица выглядели задорно.
– Это я, это правда я! Жан, я стала собой!
– А кого еще вы ожидали увидеть? – спросил Лафит. – Конечно, это вы. Как вам, женщинам, могут приходить в голову такие странные мысли? Вы – красивая, обаятельная женщина.
Наши глаза встретились в зеркале.
– Не важно, что с нами происходит, понимаете, Элиза? Мы такие, какие есть, вопреки тому, что думают о нас люди. Если ты способен сберечь разум и душу, ты можешь сберечь себя.
Жан отступил, оставив меня наедине со своим отражением.
– Вы – то, что вы есть, Элиза.
Вглядываясь в маленькую фигурку, смотревшую на меня из зеркала, я глубоко вздохнула. Мне удалось перешагнуть еще через один барьер, на этот раз созданный лишь в моем воображении. На пути к счастью таких преград, наверное, будут сотни, но одна из них осталась позади.
– Спасибо, Жан, – сказала я тихо.
– Не стоит, Элиза.
Мы вернулись в библиотеку. Я рассказала ему обо всем, не упоминая только настоящего имени Гарта.
– Я мог бы попробовать его отыскать, – сказал Жан, – если вы скажете мне, кто он такой. Существует много способов выяснить его судьбу. Никто не исчезает бесследно, даже в британском флоте.
– Нет, Жан, не надо. Я не хочу его больше видеть. Мне кажется, я могла бы… – я сжала кулаки, и голос мой перешел в свистящий шепот, – … убить его. Нет, я хочу, чтобы прошлое осталось в прошлом. Надо начинать сначала.
Жан выжидательно посмотрел на меня.
– Как пожелаете, Элиза. Помните только, что я всегда к вашим услугам. Если вы захотите, чтобы я нашел его или сделал для вас что-либо еще, просите не стесняясь.
Я задумалась. Жан мог бы помочь мне вернуться во Францию. Но Франция сейчас казалась мне дальше, чем луна, – в миллионах, а не в тысячах миль от этих мест. Я не была готова вернуться домой, не готова предстать перед семьей, не готова к их слезам и жалости. За последнее время в моей жизни было и так слишком много слез.
– Если бы я могла… Если вы разрешите погостить у вас подольше…
– Конечно, Элиза. Мой дом будет вашим столько, сколько вы захотите. Я был бы счастлив, если бы здесь вы научились вновь радоваться жизни.
– Мне хотелось бы научиться быть вам полезной, – сказала я застенчиво. – Может быть, я смогу помочь вам в ваших э… делах. Если, конечно, мне найдется работа по силам.
Я взглянула на бумаги, лежавшие на столе. Жан проследил за моим взглядом.
– Вы действительно хотите заняться делом? Я не встречал ни одной женщины, которая разбиралась бы в финансах и цифрах. Но мне нужен секретарь, и вы, вне сомнений, справитесь с этой работой не хуже бравых парней, подрастерявших мозги в битвах и пирах. Может быть, я слишком охотно принимаю ваше предложение, Элиза, – добавил, покачав головой, Жан. – Но дела последнее время требуют все большего внимания. Склады переполнены, а незаконченных дел не счесть.
– Я готова начать сегодня.
Жан посмотрел на меня с любопытством.
– Ни разу не видел, чтобы кто-нибудь так рвался работать! Прекрасно, тогда сразу и приступим.
Лафит уселся за стол и принялся разбирать бумаги, доходчиво объясняя мне, что нужно сделать с каждым документом. Среди прочего ему попалась записка, написанная мелким женским почерком, которую он без пояснений порвал на мелкие кусочки и выбросил в корзину для бумаг. Я сдержала улыбку. Наконец бумаги были рассортированы.
– На сегодня довольно, – сказал Лафит, – я устал от копания в пыльных цифрах. Посмотрите на мою рубашку! Она вся серая от пыли. Да и у вас, мадемуазель секретарь, кончик носа стал почти таким же черным, как ваши глаза.
Жан наклонился и вытер мне нос батистовым носовым платком с изящной вышивкой.
– Вот так лучше. Должен признаться, Элиза, вы оказываете на меня положительное влияние. Мне следовало разобрать документы несколько месяцев назад, но я все откладывал, уговаривая себя, что есть дела поважнее. Только не заставляйте меня заниматься бумажной рутиной каждый день. Ворчливая женщина – худшее, что может быть на земле! Вы ведь не будете на меня ворчать?
– Не скажу ни за что, – ответила я с улыбкой.
– Но характер у вас есть, – лукаво заметил Жан. – Я помню, как сурово вы заявили, что вам дела нет до моих шестнадцати любовниц.
– Меня куда больше интересуют ваши склады, господин Жан. А характер… – я покаянно вздохнула, – скажу честно: я была самой вспыльчивой девушкой во Франции.
– А теперь, убежав из Парижа, вы решили ввергнуть в пламя Луизиану?
– Разумеется, нет, – решительно заявила я. – Я уже достаточно взрослая, чтобы перестать капризничать и устраивать сцены.
– Ну что же, увидим. А сейчас вы не откажетесь поужинать со мной, мадемуазель Элиза? Надеюсь, дядя научил вас по достоинству ценить хорошую еду и напитки?
– Он был большим чревоугодником. Еда – его вторая страсть, а первая, – добавила я со смешком, – восхваление славных предков Лесконфлеров.
– Наконец мне посчастливилось встретить удивительную женщину, которая не только умеет читать и считать, но и способна ценить иные жизненные блага. Вдобавок ко всему эта женщина очень хороша собой, особенно когда нос ее не выпачкан. А теперь, – Лафит вежливо улыбнулся, – вы, наверное, хотите отдохнуть перед ужином, день был для вас трудным.
Я присела в реверансе и вышла из библиотеки. Отстраненная вежливость Лафита смутила меня, к тому же я действительно устала. Жан Лафит сильно отличался от мужчин, которых мне до сих пор приходилось встречать. Он был джентльменом до мозга костей. Конечно, я не сравнивала его с людьми простыми, но некоторый опыт жизни при дворе показал мне: благородные дворяне часто являются таковыми лишь внешне. Жан Лафит не позволял себе и намека на фамильярность. Мне иногда даже казалось, что его братья, куда менее воздержанные на язык, более искренни и человечны. Однако я не могла не признать, что поведение Жана имело одно несомненное преимущество: мне было бы трудно работать с ним, если бы он позволял себе вольности. Мысль о близости с мужчиной не вызывала во мне ничего, кроме ужаса и отвращения. Воспоминания о капитане Фоулере были еще слишком свежи. Днем я гнала их прочь, но капитан возвращался ко мне в ночных кошмарах, заставляя просыпаться в холодном поту. Неужели он на самом деле умер?
Я понимала: Жан Лафит предупредительно-вежлив со мной из врожденного чувства такта. Он сознательно давал мне понять, что относится ко мне так же, как относился бы к секретарю-мужчине, и я твердо решила сделать все от меня зависящее, чтобы заслужить его доброту и расположение.
За несколько недель я неплохо разобралась в делах Лафита. Он показал мне товары, хранящиеся на складах, и я воочию увидела, какими богатствами он владел, и это при том, что на Гранд-Терре находилась лишь часть его сокровищ.
На острове кипела бурная жизнь, которой мог бы позавидовать иной крупный морской порт. В маленькой гавани теснились суда, принадлежавшие в прошлом другим хозяевам. «Красавица Чарлстона», как рассказал Жан, покоилась на дне залива. Был ли на ее борту труп капитана? Я страстно надеялась на это, так как понимала: встречи с Фоулером я не переживу. Даже косвенное напоминание о страшных днях, проведенных на злосчастной посудине, повергало меня в трепет.
Береговое братство жило в одноэтажных домах, расположенных вдоль Баратарской бухты. Пираты перевезли на остров свои семьи, а некоторые – даже любовниц. Поразвлечься отправлялись в Новый Орлеан, который находился в трех днях плавания по известным лишь матросам Лафита протокам, через болотные топи и по узкому перешейку суши.
Особняк Жана выделялся среди прочих строений на острове. Тропическое солнце, отражаясь от моря, сверкало в высоких сводчатых окнах спален и гостиных, заливало веселым светом широкие веранды, окружавшие дом со всех четырех сторон.
Жан Лафит не слишком загружал меня работой, и на свежем воздухе я стала здоровее и крепче, чем прежде. Доминик взялся меня опекать и сопровождал в прогулках по острову. Он любил этот край и с такой гордостью показывал дикую природу Луизианы, словно сам был ее создателем. На небольшой пироге – плоскодонном суденышке, будто специально предназначенном для плавания по заболоченному мелководью, мы добирались до самых глухих уголков острова. Здесь я впервые увидела аллигаторов. Странные старообразные, словно замшелые создания страшно заинтересовали меня, но Доминик был настороже и зорко следил за тем, чтобы я держалась от них подальше. Один из пиратов поплатился ногой за неосторожность, а некоторые крокодилы, судя по их размерам, вполне могли проглотить человека целиком.
Мне нравился на Гранд-Терре сказочный лес, весь в клочьях испанского мха, словно это не деревья, а заколдованные чудовища с длинными седыми волосами. Мне нравились кипарисы, растущие в болотах, с искривленными стволами, похожими на преклоненные колени. Но больше всего мне нравились мир и покой, царившие в этом краю нетронутой природы, та гармония, которая чудесным образом не разрушилась с проникновением сюда человека. Однако для последнего существовало вполне прагматичное объяснение: пираты не рубили леса, поскольку он служил им надежным укрытием.
Настоящей гордостью Доминика был принадлежащий ему корабль с гордым названием «Тигр». Судно было не очень большим, но весьма маневренным и отлично оснащенным для боя.
– Мой «Тигренок» одолеет любой военный корабль, – хвастался капитан. – Может быть, я возьму тебя как-нибудь с собой и покажу, на что он способен.
– Я буду рада, Доминик. Твой «Тигр» – просто прелесть.
– Так ты не боишься плавать?
На острове каждый знал, а если не знал, то догадывался о моей истории, но мне не докучали с расспросами, а это было самое главное.
– Нет, Доминик, я не боюсь ни океана, ни кораблей, боюсь только мужчин, которые на них плавают.
Встретив мой суровый взгляд, Доминик рассмеялся:
– Тебе, Элиза, палец в рот не клади. Немного тренировки, и тебя можно будет зачислять в команду.
Я прикусила губу, не зная, как отнесется Доминик к моей просьбе.
– Дом, ты научишь меня стрелять? Не из пушки, нет, и не из ружья, всего лишь из пистолета.
– Не знаю, что и сказать, – с сомнением протянул Доминик. – А вдруг ты прострелишь свою хорошенькую головку?
– Постараюсь этого не сделать, – засмеялась я. – Ты ведь отличный стрелок, так поделись своим искусством!
– Точно, я здесь самый первый мастер по пушкам и по ружьям. Пожалуй, в них я разбираюсь даже лучше, чем в корабельном деле. Что ружье, что пистолет – принцип один… Но что скажет Жан?
– Ты не хуже меня знаешь, что я гостья Жана и могу делать что захочу, хоть уехать с острова. Ну пожалуйста, Доминик, научи меня!
Я знала, что он не сможет мне отказать.
– Перестань, ради Бога, клянчить! В твоих руках я как воск. Ты с самого начала знала, что я соглашусь, – притворно сердито сказал Доминик.
– Какой ты добрый, Дом! Давай прямо сегодня и начнем? Я еще хочу научиться фехтовать. Мой брат Филипп немного занимался со мной, но это было давно, да и я была совсем девчонкой, а я хочу научиться управляться со шпагой по-настоящему, как мужчина. Ты ведь научишь меня фехтовать, правда, Доминик?
Дом покачал головой:
– Я не слишком силен в шпаге, учитель из меня плохой. В этом деле мастак Жан. Он лучший шпажист в стране, но, готов поспорить на моего «Тигра», он не согласится.
– А я его хорошенько попрошу, – доверительно сообщила я. – Как он мне откажет?
– Так на кого же ты собралась идти войной, моя маленькая леди? Никак не возьму в толк. Что-то странное творится в твоей хорошенькой головке.
Я надула губы.
– Что плохого в том, что женщина хочет научиться защищать себя?
Доминик нахмурился.
– Ваш брат всего добивается по-другому: повертит задом, и все – мужик спекся. Да ты знаешь сама. Думается мне, ты задумала неладное. И вот еще что я тебе скажу: Жан перетопит нас как котят или нарежет из нас бифштексов, если с тобой что случится. Всех, до последнего.
– А что может случиться? – невинно спросила я.
– Ты чертовски упряма, но и хороша как черт. – Доминик вздохнул. – Заправская пиратская красотка.
В тот же день Дом показал мне, как обращаться с пистолетом: чистить, заряжать, стрелять. Я училась быстро, правда, целиться совсем не могла.
– Или ты раскроешь глаза или промажешь и в слона, – устало заявил Доминик.
– Но он так грохочет, Дом, – пожаловалась я. – Душа в пятки уходит.
– Прищурься и задержи дыхание. Давай снова. Сбрось немного пороху. Отлично. Теперь заряд. Держи тверже. Поднимай. Расслабь руку, а то рассадишь плечо. Теперь спускай курок. На этот раз не так уж плохо. Только помни, мадемуазель стрелок, оружие не знает, в чьих оно руках: в мужских или женских, – так что всякие дамские выкрутасы тебе не помогут. Давай снова.
К концу дня у меня кое-как начало получаться, но к вечеру я так устала, что за ужином клевала носом.
– … чудесный букет, но вкус разочаровывает, а ведь в конце концов вкусом определяется ценность… Элиза! Вы даже не слушаете!
– О, простите, Жан! – сказала я, с трудом стараясь держаться прямо. – Мне что-то нездоровится.
– Наверное, я виноват. Заставляю вас слишком много работать. Может быть, посидим на веранде?
– С удовольствием, Жан. Простите мне мою бестактность. Что вы должны были обо мне подумать!
– Вы знаете, что я о вас думаю: в моих глазах вы – чудесная, добрая и красивая женщина. Вы просто устали, с кем не бывает. Вы не обязаны развлекать меня.
Мы вышли на веранду. Я присела на перила, а Жан устроился в плетеном кресле со стаканчиком в руках.
– Итак, – сказал он, вдыхая аромат бренди, – вы хотели меня о чем-то попросить. О чем?
– Откуда вы узнали? – встрепенулась я.
Жан снисходительно улыбнулся.
– Как старуха узнает о приближении дождя? По ломоте в костях. У меня тоже заболела маленькая косточка, вот здесь, в груди. – Жан прикоснулся к тому месту, где, насколько я знала, у человека находится сердце. – Там у меня весьма чуткий барометр, и, как только женщина задумает о чем-нибудь попросить меня, он начинает подавать сигналы. Чем сильнее толчки, тем больше она попросит. Сейчас, – и Жан театрально закрыл глаза, – толчки средней силы. Так чего же вы хотите, Элиза? – Он поднес к губам стакан бренди.
– Я хочу, чтобы вы научили меня фехтовать.
Рука со стаканом замерла у губ.
– Фехтовать! С чего вам вдруг взбрело в голову учиться фехтовать?
– Чтобы я могла защитить себя. – Я гордо вздернула подбородок.
– Я буду молиться, чтобы святые угодники защитили нас всех. Уверяю вас, Элиза, вам не придется прибегать к столь жестким мерам, чтобы защитить себя. Я, Жан Лафит, клянусь вам, что буду защищать вас, покуда жив. Да и все мои люди с радостью умрут за вас. Я знаю, мы, американцы, кажемся вам варварами, но, поверьте мне, Элиза, незачем идти против нас с оружием в руках. К тому же любая женщина владеет оружием более грозным, чем шпага и пистолет.
Приказав себе сохранять спокойствие, я ответила как можно ровнее:
– Я не убила Жозе Фоулера только потому, что не знала, как это сделать. И если мне доведется еще раз попасть в подобную переделку, я хочу чувствовать себя во всеоружии. «Женское» оружие пускать в ход я не собираюсь, Жан, да оно и не всегда срабатывает. Я должна научиться пользоваться оружием мужчин.
– Мне следовало отправить вас в Новый Орлеан, как только вы пошли на поправку, – мрачно заметил Лафит. – Боюсь, жизнь среди грубых пиратов дурно повлияла на вас. Шпага – не детская игрушка, Элиза. Когда вы направляете острие в противника, будьте уверены, он вам ответит. Но, – вздохнув, заметил Жан, – мой барометр напоминает мне, что я дал вам слово исполнить любую вашу просьбу.
– Совершенно верно, – сухо заметила я.
– Элиза, вы просите о невозможном. Чтобы леди занималась подобными вещами? Это неслыханно.
Я рассмеялась.
– О, Жан, я больше не леди. Сомневаюсь, чтобы я вообще ею была! Я – пиратка! Настоящая красотка флибустьерка с горячей кровью! Даже Доминик так считает!
Я перекочевала на подлокотник его кресла.
– Уж вам должно быть известно, Жан, что красотки упрямы, несговорчивы и любят настаивать на своем.
Лафит не отрывал взгляда от бренди.
– Осталось только обнять меня, поцеловать и назвать дядюшкой Жаном, – пробормотал он, пригубив янтарный напиток.
Я не заставила себя ждать. Обвив его шею руками и нежно чмокнув в щеку, я сладчайшим голосом пропела:
– Спасибо, дядя Жан.
– Ну что же, по крайней мере теперь я буду знать, откуда мне ждать удар, – вздохнул он.
– Вы прелесть! – воскликнула я, целуя Жана вновь.
– Таковы все женщины, – сказал Жан, поднимаясь с тяжелым вздохом. – Ну что же, увидим, что вы за ученица.
– Я буду трудиться с рассвета до заката, – с готовностью пообещала я. – После того, разумеется, как приведу в порядок документы.
Жан подошел к перилам и посмотрел на море.
– Вы знаете, Элиза, оружие – странная вещь. У шпаги нет разума, нет никаких чувств. Она не знает ни сострадания, ни справедливости. Она не знает, в чьих она руках…
– … в мужских или женских, – закончила я за него. – Я знаю, Жан. Я буду осторожна, обещаю. Для меня это очень важно, вы ведь понимаете?
– Нет, не понимаю. Но ведь это не важно? – Голос его звучал устало и грустно. – А теперь вам пора спать, Элиза. Урок начнем завтра в восемь. В зале.
– Спасибо, – ответила я, устояв перед искушением обнять его, и вместо этого лишь благодарно пожала ему руку. – Спокойной ночи, Жан.
На следующее утро я явилась на занятия в юбке и блузке. Лафит хмыкнул, мудро заметив, что мой наряд едва ли создаст мне преимущество в бою.
– Не понимаю, как же я должна была одеться? – растерянно сказала я.
– Позвольте проиллюстрировать мое соображение. – И, подняв шпагу, Жан сделал несколько выпадов. Я восхищенно ахнула.
– Теперь на минуту представьте, что мы враги. Вы можете взять в руки шпагу, чтобы иллюзия была полнее. – И Жан протянул мне оружие. Шпага была тяжелая, но, не подав виду, я крепко сжала ее в руке. – А сейчас, – продолжил Жан, – смотрите на противника, то есть на меня.
Он сделал грациозный выпад. Тело его в белоснежной рубашке и обтягивающих рейтузах было гибким и подвижным, словно у мальчика.
– Какой вы красивый, Жан! – воскликнула я. – Из вас получится красивая мишень.
Жан нахмурился.
– Я достаточно увертливая мишень, чтобы избежать ваших ударов. А теперь… Вуаля!
Не успела я понять, что произошло, как кончик его шпаги пригвоздил к полу мою юбку. Потеряв равновесие, я упала.
– Кажется, мне не удалось удержаться, – констатировала я с кривой улыбкой.
– Простите меня, Элиза, я всего лишь обосновал свою точку зрения. – Жан смотрел на меня без улыбки. – Это занятие не для женщин.
– Вы меня даже не укололи, – упрямо сказала я. Мне было обидно до слез. Я должна была догадаться, что он и не собирается учить меня фехтованию. Его план был прост: выставить меня в глупом виде, унизить и тем самым заставить забыть о шпаге.
– Я не хотел обижать вас, Элиза, – сказал он. – Хотел только, чтобы вы поняли, насколько нелепа ваша затея.
Жан предложил мне руку, но я сделала вид, что не замечаю ее, и легко вскочила на ноги.
– Я покину вас на минуту, – сказала я, приглаживая непокорные кудряшки, – чтобы заколоть волосы.
– Разумеется.
– Вы не уйдете? – уточнила я на всякий случай.
– Нет, Элиза, – со вздохом ответил мой учитель. – Я не уйду. Но я, откровенно говоря, не вижу смысла в этих уроках.
Я ему еще покажу. Со всех ног я пустилась на кухню, к Лили.
– Лили, быстро, – задыхаясь попросила я, – найдите мне бриджи. Скорее!
Лили недоуменно уставилась на меня, отложив нож.
– В первый раз слышу, чтобы девушка надевала бриджи.
– Лили, пожалуйста, – взмолилась я. – Господин Лафит обещал научить меня фехтовать, но мы не можем сдвинуться с места из-за моих юбок. О, я так хочу научиться! Я должна уметь защищаться. От мужчин.
Лили покачала головой.
– Мне, знаете ли, никогда не составляло труда защитить себя. Наверное, потому, что я вдвое вас больше. Мой Джордж ходит передо мной на цыпочках. Но вы, мисси, не больше луизианских москитов. Дайте мне подумать. Альберт примерно одного с вами роста. Подождите здесь. – И она исчезла.
Я нервно мерила шагами кухню. Наконец вернулась Лили с серыми бриджами в руках.
– Вот, мисси. Все, что могла найти. Они по крайней мере чистые.
Сбросив юбку, я натянула бриджи. Альберт и вправду был невелик, и его штаны обтянули меня как перчатки. Лили неодобрительно покачала головой. Блузку решено было заправить внутрь, а вместо пояса приспособили красный шарф.