Страница:
– Надеюсь, – сказала я. – Я так жить не могу. Уж лучше умереть.
Я закрыла глаза. Капитан Фоулер достал меня из своих адских глубин. Таково его возмездие. В Эдварде Хеннесси он нашел своего верного последователя.
Со временем рана затянулась. Я уже безболезненно могла дотронуться до шрама рукой. Латинская буква «R» – от английского «Runaway», что значит «Беглая». Итак, я заклеймлена на всю жизнь. Из-за Жоржетты и Арнольда. Из-за того, что я любила Гарта Мак-Клелланда, а он меня предал. Я знала, что больше его не увижу, и не жалела об этом. Он, он был первопричиной всех моих бед и несчастий.
Пришла зима. Рабы большую часть времени проводили в хлипких хижинах, безуспешно стараясь согреться. Мы с Анной грелись у нашего маленького очага, растирая озябшие руки; заткнули щели в стенах под окнами и дверью ветхим тряпьем, чтобы защититься от холодных северных и западных ветров. Ветер с гор продувал хижину насквозь. К середине января землю покрыл толстый слой снега. Вместе с холодами пришел и грипп. Он унес почти половину рабов и одну из дочерей Хеннесси – маленькую Сару. Я подозревала, что потеря рабов огорчила его куда больше, чем смерть собственного ребенка. Хозяин отсутствовал на ферме неделями, ставил капканы и стрелял зверя, чтобы весной привезти мех в Уилинг и продать на аукционе. Он мог не беспокоиться: зимой никто из рабов и не помышлял о бегстве, понимая всю самоубийственность затеи: в нашей одежде и обуви любой из нас уже через несколько часов пребывания на улице превратится в ледышку, да и по сугробам далеко не уйдешь.
Временами рабы собирались вместе. Мы разговаривали и пели. Я рассказала свою историю, рассказала о Франции и о «Красавице Чарлстона». Многие узнали капитана Фоулера. Чернокожие слушатели качали головами, дивясь превратностям судьбы, занесшей меня на эту забытую Богом ферму. Я в подробностях расписала им красоты замка Лесконфлеров, свою привольную жизнь у Лафита. Рабы охали и ахали, слушая рассказы о моих пиратских забавах. Лафит был для них настоящим героем, как, впрочем, и для меня.
Я рассказала моим товарищам по несчастью и о восстании рабов на Гаити, о том, как черные сбросили своих белых угнетателей. Этим рабам не пришлось убегать, чтобы обрести свободу: они добыли ее для себя и своих детей сообща, раз и навсегда, вырвали ее у белых хозяев, пусть ценой собственной жизни.
Когда я закончила рассказ о гаитянах, лица моих слушателей засветились надеждой.
– Но их были сотни, – возразил Аира, – а нас осталось только около двадцати.
Мечта о свободе гасла, стоило лишь подумать о Хеннесси, его собаках и ружьях.
Я обвела взглядом собравшихся.
– Да что вы! – воскликнула я. – Он всего лишь человек! Он один, а нас много! И такого негодяя, пожалуй, не сыскать. Почему вы так трусливы?
Мои слова были встречены молчанием.
– Вы все знаете, на что он способен, – продолжала я. – Все происходит у вас на глазах. Исаак не может ходить. Милли едва таскает ноги от голода и болезни. Айра, помнишь, он сломал тебе руку. Просто так, для забавы. А ты, Джесс, у тебя тоже клеймо, как и у меня. Разве в вас нет ненависти? Я ненавижу его, ненавижу всеми фибрами души.
– Они убьют вас за то, что вы осмелились поднять руку на хозяина, мисси. Я видел, как другие ребята болтались на деревьях: они убили хозяина и убежали.
– Он не мой хозяин, – с нажимом произнесла я. – Я свободна, что бы он ни сотворил с моей душой и телом. Слышите? Я все равно убегу рано или поздно, клянусь.
Я подошла к окну. На дворе падал снег. Я была одинока в своей ненависти и отчаянии. Один за другим рабы расходились по своим баракам. Когда мы остались одни, Анна сказала:
– Эти разговоры не доведут до добра, мисси. Если хозяин узнает…
– Мне все равно, – запальчиво перебила я. – Неужели ты не понимаешь? Что с вами происходит? Вы – как овцы, как ягнята, которых ведут на бойню. Я убью его. Убью. И буду этим гордиться. И пусть меня повесят!
– Они вас не повесят, – тихо сказала Анна. – Вы – белая, а белых они не вешают.
Мы посмотрели друг другу в глаза. Гнев мой погас.
– Прости, Анна, – сказала я. – Не знаю, что на меня нашло.
– Вы просто никогда не были рабыней, мисси, – сказала Анна. – Вам труднее, вы знаете, что такое свобода.
Зима свирепствовала. Холод и мрак сковали наши души. Казалось, весна уже никогда не наступит. Хеннесси наведывался в бараки каждый день, когда был дома, просто для того, чтобы пересчитать нас по головам. Он ни разу не сказал мне ни слова, и я была ему за это благодарна, однако временами он отсылал Анну и насиловал меня. Я придумала для себя игру и всякий раз, когда он использовал меня, представляла его смерть, и это помогало мне выжить.
В декабре Анна приходила к хозяевам присмотреть за младенцем.
– Он очень слабенький, – рассказывала она мне. – У Марты ни капли молока, а коровье мальчик не пьет. Он не доживет до весны.
Потеряв ребенка, Марта едва не лишилась рассудка. Даже до наших бараков доносились ее траурные причитания и плач.
Весной Эдвард Хеннесси не повез меха в Уилинг, а продал заезжему торговцу. Все с большей неохотой он покидал дом. Я стала замечать за ним странности. Настроение его менялось ежечасно, он отдавал приказания, которые противоречили друг другу, и наказывал, когда мы не подчинялись.
Временами на него накатывала ярость, иногда он погружался в мрачную меланхолию. Он становился все более подозрителен и мелочен, ходил вонючий, небритый и вечно пьяный.
Когда земля оттаяла, настала пора посевной. Однажды после полудня, разбивая каменистую землю мотыгой и кляня Хеннесси при каждом взмахе, я заметила, что всего в десяти шагах от меня работает Марта. Жена хозяина или рабыня, белая или черная – Хеннесси не делал различий. Он не щадил ни тел наших, ни рассудка, ни душ.
– Я вам сочувствую, – сказала я, повинуясь внезапному душевному порыву, – из-за ребенка.
– Сочувствуете? – переспросила она, подслеповато моргая. – Не надо. Ему лучше там. Хотела бы я уйти вместе с ним.
– Так не может продолжаться, – сказала я. – Что-то должно произойти, и жизнь изменится.
– Вы так думаете? – Голос Марты был глух и безжизнен. – Я жила этой верой десять лет. Каждый день я говорила себе, что Бог должен положить конец моим страданиям. Но напрасно. Конец наступит только со смертью, не раньше.
Но конец наступил. Это случилось в июне. Боб, негритянский паренек, купленный Хеннесси на деньги, вырученные за мех, попытался убежать. Хеннесси пустил следом собак и привел его несколькими часами позже. Он привязал раба к забору поблизости от наших бараков, там, где начиналось поле. Всех нас выгнали смотреть на экзекуцию. Мы собрались в плотное молчаливое кольцо. Хеннесси вынес из дома огромную плеть, которой загоняют быков. Из-за пояса у него торчал пистолет.
Солнце палило, не было ни ветерка, тишину нарушали лишь учащенное дыхание юноши да негромкий топот наших босых ног, переминающихся в пыли. Марта тоже была здесь, но Дженни она предусмотрительно заперла в доме.
Хеннесси замахнулся и со свистом опустил бич на обнаженную спину негра. На месте удара появилась кровавая полоса. И в это мгновение что-то сместилось во времени и пространстве. Хеннесси занес плеть, и вместо чернобородого грязного фермера я увидела капитана Фоулера. Люди, невольные зрители экзекуции, из чернокожих рабов превратились в очерствелых моряков, матросов «Красавицы Чарлстона». И били не Боба, нет, били раба, которого я позже нарекла Джозефом.
При втором ударе Фоулера из моего горла вырвался крик.
– Мерзавец, – завизжала я, – дьявол, кровожадное чудовище!
Он повернул ко мне лицо на долю секунды. Его глаза горели, как красные уголья, он рявкнул, приказывая мне замолчать. В этом лице не осталось ничего человеческого – одна лишь животная ярость.
Анна положила руку мне на плечо.
– Т-с-с, хотите быть следующей?
Я потеряла чувство реальности, уже не понимая, где я – на «Красавице Чарлстона» или на ферме в глухих лесах.
Очередной вопль жертвы послужил для меня сигналом к действию. Я вырвалась из рук испуганной Анны и встала между хозяином и рабом.
– Прекрати! – закричала я, хватаясь за бич. Хеннесси презрительно смерил меня взглядом и одним движением отшвырнул прочь, словно докучливое насекомое. Вмиг я очутилась на земле. Надо мной раздался дьявольский смех, свистнула плеть, я откатилась в сторону, и удар лишь поднял пыль рядом со мной.
– Не лезь, девка, – предупредил хозяин, – не то и тебя выпорю.
И снова он опустил кнут на спину бедняги. Крики парнишки слабели. Спина его превратилась в сплошное кровавое месиво.
Я вновь бросилась на Хеннесси, но на этот раз, когда он отшвырнул меня, в руках у меня был его пистолет. Я упала на землю.
– Ты подохнешь, стерва, – просипел он. – Я долго ждал этого часа.
Я подняла пистолет и не целясь выстрелила.
В центре его опаленного порохом лба показалась красная дырочка. Кровь заполнила отверстие, вздулась красным пузырем и струйкой потекла по лицу. Раздался чей-то истошный крик, Хеннесси закачался и рухнул на пропитанную кровью землю у ног своего раба.
Я поднялась и подошла к своему, теперь уже мертвому мучителю. Ненависть ушла. Я не чувствовала ни жалости, ни раскаяния. Скривив рот, я плюнула в лицо мертвеца и недоверчиво оглядела молчаливую толпу. Встретившись с Мартой взглядом, я прочла в ее глазах прощение всех моих грехов. Затем я швырнула пистолет в пыль и, раздвинув толпу, пошла к лесу, ни разу не оглянувшись. Я не посмотрела назад и тогда, когда послышались истерические крики и выстрелы и запах дыма защекотал ноздри. Рабы, наверное, жгли постройки и стреляли собак в припадке слепой ненависти.
Глава 16
Я закрыла глаза. Капитан Фоулер достал меня из своих адских глубин. Таково его возмездие. В Эдварде Хеннесси он нашел своего верного последователя.
Со временем рана затянулась. Я уже безболезненно могла дотронуться до шрама рукой. Латинская буква «R» – от английского «Runaway», что значит «Беглая». Итак, я заклеймлена на всю жизнь. Из-за Жоржетты и Арнольда. Из-за того, что я любила Гарта Мак-Клелланда, а он меня предал. Я знала, что больше его не увижу, и не жалела об этом. Он, он был первопричиной всех моих бед и несчастий.
Пришла зима. Рабы большую часть времени проводили в хлипких хижинах, безуспешно стараясь согреться. Мы с Анной грелись у нашего маленького очага, растирая озябшие руки; заткнули щели в стенах под окнами и дверью ветхим тряпьем, чтобы защититься от холодных северных и западных ветров. Ветер с гор продувал хижину насквозь. К середине января землю покрыл толстый слой снега. Вместе с холодами пришел и грипп. Он унес почти половину рабов и одну из дочерей Хеннесси – маленькую Сару. Я подозревала, что потеря рабов огорчила его куда больше, чем смерть собственного ребенка. Хозяин отсутствовал на ферме неделями, ставил капканы и стрелял зверя, чтобы весной привезти мех в Уилинг и продать на аукционе. Он мог не беспокоиться: зимой никто из рабов и не помышлял о бегстве, понимая всю самоубийственность затеи: в нашей одежде и обуви любой из нас уже через несколько часов пребывания на улице превратится в ледышку, да и по сугробам далеко не уйдешь.
Временами рабы собирались вместе. Мы разговаривали и пели. Я рассказала свою историю, рассказала о Франции и о «Красавице Чарлстона». Многие узнали капитана Фоулера. Чернокожие слушатели качали головами, дивясь превратностям судьбы, занесшей меня на эту забытую Богом ферму. Я в подробностях расписала им красоты замка Лесконфлеров, свою привольную жизнь у Лафита. Рабы охали и ахали, слушая рассказы о моих пиратских забавах. Лафит был для них настоящим героем, как, впрочем, и для меня.
Я рассказала моим товарищам по несчастью и о восстании рабов на Гаити, о том, как черные сбросили своих белых угнетателей. Этим рабам не пришлось убегать, чтобы обрести свободу: они добыли ее для себя и своих детей сообща, раз и навсегда, вырвали ее у белых хозяев, пусть ценой собственной жизни.
Когда я закончила рассказ о гаитянах, лица моих слушателей засветились надеждой.
– Но их были сотни, – возразил Аира, – а нас осталось только около двадцати.
Мечта о свободе гасла, стоило лишь подумать о Хеннесси, его собаках и ружьях.
Я обвела взглядом собравшихся.
– Да что вы! – воскликнула я. – Он всего лишь человек! Он один, а нас много! И такого негодяя, пожалуй, не сыскать. Почему вы так трусливы?
Мои слова были встречены молчанием.
– Вы все знаете, на что он способен, – продолжала я. – Все происходит у вас на глазах. Исаак не может ходить. Милли едва таскает ноги от голода и болезни. Айра, помнишь, он сломал тебе руку. Просто так, для забавы. А ты, Джесс, у тебя тоже клеймо, как и у меня. Разве в вас нет ненависти? Я ненавижу его, ненавижу всеми фибрами души.
– Они убьют вас за то, что вы осмелились поднять руку на хозяина, мисси. Я видел, как другие ребята болтались на деревьях: они убили хозяина и убежали.
– Он не мой хозяин, – с нажимом произнесла я. – Я свободна, что бы он ни сотворил с моей душой и телом. Слышите? Я все равно убегу рано или поздно, клянусь.
Я подошла к окну. На дворе падал снег. Я была одинока в своей ненависти и отчаянии. Один за другим рабы расходились по своим баракам. Когда мы остались одни, Анна сказала:
– Эти разговоры не доведут до добра, мисси. Если хозяин узнает…
– Мне все равно, – запальчиво перебила я. – Неужели ты не понимаешь? Что с вами происходит? Вы – как овцы, как ягнята, которых ведут на бойню. Я убью его. Убью. И буду этим гордиться. И пусть меня повесят!
– Они вас не повесят, – тихо сказала Анна. – Вы – белая, а белых они не вешают.
Мы посмотрели друг другу в глаза. Гнев мой погас.
– Прости, Анна, – сказала я. – Не знаю, что на меня нашло.
– Вы просто никогда не были рабыней, мисси, – сказала Анна. – Вам труднее, вы знаете, что такое свобода.
Зима свирепствовала. Холод и мрак сковали наши души. Казалось, весна уже никогда не наступит. Хеннесси наведывался в бараки каждый день, когда был дома, просто для того, чтобы пересчитать нас по головам. Он ни разу не сказал мне ни слова, и я была ему за это благодарна, однако временами он отсылал Анну и насиловал меня. Я придумала для себя игру и всякий раз, когда он использовал меня, представляла его смерть, и это помогало мне выжить.
В декабре Анна приходила к хозяевам присмотреть за младенцем.
– Он очень слабенький, – рассказывала она мне. – У Марты ни капли молока, а коровье мальчик не пьет. Он не доживет до весны.
Потеряв ребенка, Марта едва не лишилась рассудка. Даже до наших бараков доносились ее траурные причитания и плач.
Весной Эдвард Хеннесси не повез меха в Уилинг, а продал заезжему торговцу. Все с большей неохотой он покидал дом. Я стала замечать за ним странности. Настроение его менялось ежечасно, он отдавал приказания, которые противоречили друг другу, и наказывал, когда мы не подчинялись.
Временами на него накатывала ярость, иногда он погружался в мрачную меланхолию. Он становился все более подозрителен и мелочен, ходил вонючий, небритый и вечно пьяный.
Когда земля оттаяла, настала пора посевной. Однажды после полудня, разбивая каменистую землю мотыгой и кляня Хеннесси при каждом взмахе, я заметила, что всего в десяти шагах от меня работает Марта. Жена хозяина или рабыня, белая или черная – Хеннесси не делал различий. Он не щадил ни тел наших, ни рассудка, ни душ.
– Я вам сочувствую, – сказала я, повинуясь внезапному душевному порыву, – из-за ребенка.
– Сочувствуете? – переспросила она, подслеповато моргая. – Не надо. Ему лучше там. Хотела бы я уйти вместе с ним.
– Так не может продолжаться, – сказала я. – Что-то должно произойти, и жизнь изменится.
– Вы так думаете? – Голос Марты был глух и безжизнен. – Я жила этой верой десять лет. Каждый день я говорила себе, что Бог должен положить конец моим страданиям. Но напрасно. Конец наступит только со смертью, не раньше.
Но конец наступил. Это случилось в июне. Боб, негритянский паренек, купленный Хеннесси на деньги, вырученные за мех, попытался убежать. Хеннесси пустил следом собак и привел его несколькими часами позже. Он привязал раба к забору поблизости от наших бараков, там, где начиналось поле. Всех нас выгнали смотреть на экзекуцию. Мы собрались в плотное молчаливое кольцо. Хеннесси вынес из дома огромную плеть, которой загоняют быков. Из-за пояса у него торчал пистолет.
Солнце палило, не было ни ветерка, тишину нарушали лишь учащенное дыхание юноши да негромкий топот наших босых ног, переминающихся в пыли. Марта тоже была здесь, но Дженни она предусмотрительно заперла в доме.
Хеннесси замахнулся и со свистом опустил бич на обнаженную спину негра. На месте удара появилась кровавая полоса. И в это мгновение что-то сместилось во времени и пространстве. Хеннесси занес плеть, и вместо чернобородого грязного фермера я увидела капитана Фоулера. Люди, невольные зрители экзекуции, из чернокожих рабов превратились в очерствелых моряков, матросов «Красавицы Чарлстона». И били не Боба, нет, били раба, которого я позже нарекла Джозефом.
При втором ударе Фоулера из моего горла вырвался крик.
– Мерзавец, – завизжала я, – дьявол, кровожадное чудовище!
Он повернул ко мне лицо на долю секунды. Его глаза горели, как красные уголья, он рявкнул, приказывая мне замолчать. В этом лице не осталось ничего человеческого – одна лишь животная ярость.
Анна положила руку мне на плечо.
– Т-с-с, хотите быть следующей?
Я потеряла чувство реальности, уже не понимая, где я – на «Красавице Чарлстона» или на ферме в глухих лесах.
Очередной вопль жертвы послужил для меня сигналом к действию. Я вырвалась из рук испуганной Анны и встала между хозяином и рабом.
– Прекрати! – закричала я, хватаясь за бич. Хеннесси презрительно смерил меня взглядом и одним движением отшвырнул прочь, словно докучливое насекомое. Вмиг я очутилась на земле. Надо мной раздался дьявольский смех, свистнула плеть, я откатилась в сторону, и удар лишь поднял пыль рядом со мной.
– Не лезь, девка, – предупредил хозяин, – не то и тебя выпорю.
И снова он опустил кнут на спину бедняги. Крики парнишки слабели. Спина его превратилась в сплошное кровавое месиво.
Я вновь бросилась на Хеннесси, но на этот раз, когда он отшвырнул меня, в руках у меня был его пистолет. Я упала на землю.
– Ты подохнешь, стерва, – просипел он. – Я долго ждал этого часа.
Я подняла пистолет и не целясь выстрелила.
В центре его опаленного порохом лба показалась красная дырочка. Кровь заполнила отверстие, вздулась красным пузырем и струйкой потекла по лицу. Раздался чей-то истошный крик, Хеннесси закачался и рухнул на пропитанную кровью землю у ног своего раба.
Я поднялась и подошла к своему, теперь уже мертвому мучителю. Ненависть ушла. Я не чувствовала ни жалости, ни раскаяния. Скривив рот, я плюнула в лицо мертвеца и недоверчиво оглядела молчаливую толпу. Встретившись с Мартой взглядом, я прочла в ее глазах прощение всех моих грехов. Затем я швырнула пистолет в пыль и, раздвинув толпу, пошла к лесу, ни разу не оглянувшись. Я не посмотрела назад и тогда, когда послышались истерические крики и выстрелы и запах дыма защекотал ноздри. Рабы, наверное, жгли постройки и стреляли собак в припадке слепой ненависти.
Глава 16
ГЕНЕРАЛ
Оставив позади табачные плантации, я пустилась бежать. Свобода! Мне не хотелось думать о том, какую цену я заплатила за нее. Главное – никто не будет преследовать меня. Собаки мертвы, как и их хозяин.
Вдруг из-за деревьев вышел огромный черный детина и преградил мне путь. Испуганно вскрикнув, я бросилась наутек.
– Мисс Элиза, – позвал он.
Негр догнал меня и обхватил сзади за талию. Я пиналась и вырывалась, но он не отпускал.
– Эй, не пинайтесь так, мисси, – со смехом сказал он. – Не хотите же вы сказать, что меня не знаете?
Он отпустил меня. Я отступила на шаг и уставилась на него, не веря своим глазам.
– Вы… Джозеф! Но… Этого не может быть!
– Да, мэм, Джозеф Мак-Клелланд, к вашим услугам.
Ноги мои подкосились. Я присела на бревно.
– Джозеф, дорогой, ты все знаешь?
– Я видел, – сказал он. – Наблюдал из-за амбара. Иду своей дорогой в Ричмонд и тут вижу, собралась толпа вокруг черного паренька. А потом смотрю и не верю своим глазам – вы, да еще стреляете. Вот я и побежал за вами следом.
Я закрыла лицо и простонала.
– Я даже не думала, что у меня получится… вот так его пристрелить. Я так долго мечтала об этом. А теперь… когда моя мечта сбылась, я не знаю, что я чувствую. Знаю только, что убийство – грех.
– Вы спасли сразу две жизни: вашу собственную и этого черного парня. А может, и больше. Ваш Хеннесси имел репутацию подлеца, мисси. Однако нам надо отсюда выбираться. Эти рабы одурели от ненависти и взбунтовались, а зачинщицей назовут вас. Белые с соседних плантаций будут искать вас: надо же им кого-нибудь повесить в назидание.
– Он… Он заклеймил меня, Джозеф, – заплакала я. – У меня на спине клеймо беглой рабыни. Если его увидят, меня снова могут обратить в рабство. Господи, – простонала я, – неужели это никогда не кончится? Я не могу, не могу!
– Я слышал от рабов, что у Хеннесси в рабынях белая женщина, – сказал Джозеф, покачав головой. – Но ни за что не подумал бы, что это вы! Пути Господни воистину неисповедимы. Я знал кое-что о вас от Гарта.
– От Гарта? Не понимаю.
– Из его писем. Он писал, что нашел вас. Я был очень рад об этом услышать. Вообще-то я был уверен, что этот капитан вас убьет.
– Ему это почти удалось. Гарт писал тебе письма?
– И деньги отправлял, – засмеялся Джозеф. – Для выполнения моей миссии. Я теперь человек Господа, мисси, и тружусь ради освобождения рабов.
– Ты назвал себя Мак-Клелланд. Гарт что, усыновил тебя?
– В некотором роде. Он сказал, что в этой стране принято, чтобы у человека было имя и фамилия. После того как мы бежали с «Эврики», Гарт дал мне денег и помог добраться до своих друзей в Филадельфии. Они оказались людьми очень добрыми и отнеслись ко мне как к родному сыну. Ричард Хедли рассказал мне о Боге и о том, что Господь всех любит одинаково. Научил меня читать и писать. Я ведь даже говорить на английском не мог. Сейчас мне с трудом верится, что на борту «Эврики» нам приходилось объясняться с Гартом жестами. Но и Гарт многому меня научил. Мы пробыли на том корабле примерно год, но, я думаю, он рассказал вам обо всем. Они били его, и морили голодом, и чуть было не заморили насмерть. Но Гарт держался молодцом. Им так и не удалось его сломать. Когда он слег, у него начался жар, и он говорил со мной часы напролет, а я не понял ни слова. Только ваше имя – Элиза. Это было единственное слово, которое я понимал.
Я только головой качала.
– Он ни разу не рассказывал мне об этом. Отделался общими фразами, как обычно. Как вы спаслись?
– Как… Не могли же они держать нас в цепях, если хотели использовать как рабочую силу, правильно? Когда мы были у берегов Кингстона, Гарт устроил на корабле пожар. Во время переполоха мы прыгнули в воду и поплыли к берегу. Они повсюду искали нас, но найти так и не смогли. Некая леди, знакомая Гарта, сутки прятала нас у себя в спальне.
– Уверена, что Гарт не был против, – сказала я.
– Разумеется, нет! – заразительно рассмеялся Джозеф, и я впервые за много месяцев улыбнулась. – В тот же день поздно ночью нам посчастливилось отыскать контрабандистов, взявшихся доставить нас на Кубу, а затем на другом судне мы переправились в Новый Орлеан.
– А «Эврика» затонула?
– Нашла пристанище на дне океана. Аминь! – развел руками Джозеф.
– Как и «Красавица Чарлстона», – сказала я.
Я рассказала Джозефу о своих мучениях на корабле Фоулера и о приключениях с пиратами Лафита.
– Лафит спас меня тогда, а ты спас меня сейчас, Джозеф. Я должна была пристрелить Хеннесси – он был настоящим выродком. Таким же выродком, как…
– Не надо о грустном, – прервал меня Джозеф. – Давайте уходить отсюда. Соседи уже, должно быть, увидели дым. Если они поймают вас, то, несомненно, повесят.
– Нет, не повесят! Я – белая женщина.
Джозеф подсадил меня в седло.
– Вы были рабыней, мисс Элиза. И вы совершили самое страшное для раба преступление – убили своего господина. А теперь вперед. У нас еще будет время поговорить. Чем дальше мы уедем от этого логова дьявола, тем лучше.
Он устроился позади меня, и мы поскакали прочь от мест, где мне довелось испытать столько унижений и боли. Целый год провела я в аду и сейчас была наконец свободна, но так и не могла до конца поверить в это. Клеймо беглой рабыни останется у меня на всю жизнь, и мне еще надо будет доказать, что я рождена свободной. А если даже мне удастся это, меня все равно повесят за убийство и подстрекательство к мятежу. В этой стране никому нет дела до того, сколь жесток к своим рабам хозяин. Здесь он – царь и бог в своих владениях и волен распоряжаться вверенными ему жизнями, как заблагорассудится.
Мы ехали на восток, избегая городов, ферм и селений. Джозеф знал, что если белые люди увидят нас вместе, они заподозрят неладное. А разыгрывать белую хозяйку и черного раба нам было трудно: сейчас я очень слабо напоминала леди, а Джозеф, в элегантном и добротном наряде, состоящем из черной куртки, черных брюк и белой рубашки с крахмальным воротничком, в до блеска начищенных ботинках, если бы не черный цвет кожи, вполне сошел бы за преуспевающего плантатора.
Мы направлялись в Филадельфию, к другу и покровителю Джозефа Ричарду Хедли, который сможет помочь мне вернуться во Францию. Я сказала Джозефу, что не хочу возвращаться в Новый Орлеан, в город, ставший свидетелем и моего величайшего триумфа, и столь же сокрушительного падения.
– Вы не хотите еще раз взглянуть на жену Гарта и этого парня, Арнольда? – спросил меня Джозеф.
Я сжала кулаки и опустила глаза.
– Нет, Джозеф, – сказала я мрачно. – Я не отвечаю за себя. Я могу их убить, я знаю наверняка, что убила бы.
– Часто трудно сказать заранее, на что ты способен, – философски заметил Джозеф.
– Я – наполовину корсиканка, Джозеф, а корсиканцы умеют мстить. Мой дядя Тео любил говорить, что мы – дикари, а я рада называться дикаркой, если это подразумевает мужество мстить предателям и обидчикам. Но вторая моя половина знает, что месть порочна, и я понимаю, что позже пожалею о содеянном. Я не убийца по натуре. Сейчас мне хочется одного – оказаться дома, вернуться туда, где я была счастлива. С тех пор как я встретила Гарта, я забыла, что такое счастье.
– Он, наверное, считает вас погибшей, – сказал Джозеф. – Вы не хотите…
– Пусть так и считает, – резко перебила я. – Нам обоим так будет лучше.
… Франция. Я так мечтала снова увидеть родные места. Ну почему я не настояла на том, чтобы Лафит отправил меня домой, как только я поправлюсь? Как могла я подумать, что буду счастливее вдали от родных стен? Я мечтала увидеть их всех вновь: дядю Тео, Франсуазу, Филиппа и Оноре. Они любили меня и берегли. Все было хорошо, пока не появился Гарт Мак-Клелланд.
Деньги нам с Джозефом были практически не нужны, благо в лесу хватало диких фруктов и ягод. Однако в конце июля я заболела, и даже Джозеф, неплохо разбиравшийся в траволечении, оказался бессилен. С каждым днем я становилась все слабее, и он забеспокоился всерьез. Мы остановились недалеко от небольшого города в северо-восточной части Виргинии, примерно в сотне милях от Вашингтона. Джозеф считал, что мне нужно отлежаться в каком-нибудь надежном месте.
– Мое искусство бессильно, – сказал он. – Вам нужен врач, иначе вы можете умереть. Пожалуйста, позвольте мне найти…
– Нет, – заявила я. – Мы никому не можем довериться. Если меня увидят, увидят метку на моей спине, ты знаешь, что за этим последует. Прошу, Джозеф, не говори обо мне никому.
– Я пойду в город, – решительно сказал мой спутник. – Обещаю, что вернусь один. Может быть, мне удастся найти врача, который даст лекарство. А сейчас ложитесь, отдыхайте, от волнения вам может стать еще хуже. Я постараюсь вернуться как можно скорее.
Джозеф уехал. Я лежала на своем ложе из соснового лапника, застеленного мягкой листвой, и дремала. Он вернулся почти ночью. Солнце село, и на землю пал мрак, нагоняя тоску и страх на душу. В полубреду я едва понимала, что руки чудовищ, протянутые ко мне из темноты, – всего лишь плод больного сознания.
Услышав приглушенный стук копыт, я завизжала от страха, но голос из темноты – добрый голос Джозефа – успокоил меня.
– Это всего лишь я, Элиза. Я принес немного виски – все, что сумел найти в этом забытом Богом месте, но и оно поможет снять жар.
Джозеф опустился передо мной на колени.
– Мне рассказали про одного врача в Вашингтоне, квакера, как и мой опекун в Филадельфии, по имени Баркер. Он поможет нам добраться до Филадельфии, а если вы будете еще слабы, то сможете остаться у него. Он хороший человек и честный. Он должен нам помочь. Я сделаю носилки…
– Нет, Джозеф, носилки только задержат нас. Я могу ехать верхом, в самом деле.
– Ну ладно, уговорили. Но только нам придется ехать вдвое, втрое быстрее. Вы выдержите? Только бы поскорее добраться от этого доктора Баркера.
Оставшийся до Вашингтона путь был невыносимо тяжел для меня. Я с трудом заставляла себя держаться в седле по десять-двенадцать часов в день. Жара стояла неимоверная, даже в тени деревьев трудно было сыскать прохладу. Несколько раз я теряла сознание и непременно свалилась бы с лошади, если бы не руки Джозефа.
Утром третьего дня, когда до города оставалось около пятнадцати миль, мы почуяли запах дыма.
– Такая сушь, – заметил Джозеф. – Кто-то, видно, зажег костер, но не смог справиться с огнем.
Немного позднее мы увидели группу людей, идущих в нашем направлении. До сих пор, с самого бегства с фермы Хеннесси, мы не встретили ни одной живой души, и поэтому я не на шутку встревожилась. Джозеф направил коня в обход, но люди нас окликнули, и нам ничего не оставалось, как вернуться. От них мы узнали, что британцы атаковали Вашингтон, разграбили и сожгли город. Дома, магазины, трактиры, правительственные здания – все было объято пламенем. Встреченная нами семья покинула город вместе с остальными беженцами еще до того, как пожар разбушевался по-настоящему.
Дети плакали, размазывая по лицам гарь и грязь.
– У нас нет выбора, господа, – сказал Джозеф. – У меня на руках больная женщина, и я должен доставить ее врачу. Может быть, вы знаете, где я могу разыскать врача по имени Баркер?
– Нет, мы не знаем доктора с таким именем, – ответил глава семьи, – но идти сейчас в город – безумие. Вскоре в нем камня на камне не останется.
Я покачнулась. Джозеф натянул поводья.
– Нам пора. Удачи вам, и да пребудет с вами Господь, – сказал Джозеф и погнал коня.
– Я думаю, мы можем теперь ехать по главной дороге, – сказал Джозеф чуть погодя. – Так будет быстрее, а люди сейчас слишком озабочены своими несчастьями, чтобы обращать на нас внимание.
От встреченных на дороге негров мы узнали, что британцы обещают свободу всем рабам.
– Они хотят купить нашу помощь, – высказался Джозеф, когда мы остались одни. – Решили, что так могут переманить нас на свою сторону. Но меня не проведешь: я видел, как они обращаются со своими соотечественниками, которые считаются у них свободными. Так почему вдруг с нами они будут обходиться лучше?
По мере приближения к Вашингтону все заметнее становилось черное облако, висящее над городом. Навстречу нам все шли и шли люди с повозками и тележками, с лошадьми и без. Все старались унести с собой как можно больше добра. Джозеф был прав: на нас не обращали ровным счетом никакого внимания. Многие женщины плакали и причитали, но большинство шли молча, на лицах застыли печальная отрешенность и отчаяние. Мужчины на все лады костерили войска народного ополчения за то, что им не удалось отстоять город. Говорили о том, что Вашингтон сдали практически без сопротивления, оставив врагам на разграбление все, даже президентский дворец.
Когда мы въехали в город, Джозеф завернул меня в одеяло, закрыв лицо от ядовитого дыма. Мы бродили по закопченным улицам в тщетных поисках дома доктора Баркера. Город был наводнен солдатами в красных британских мундирах. Банды мародеров охапками тащили добро из частных домов. Многие из них были основательно пьяны, поэтому зеркала и хрусталь с печальным звоном падали у них из рук; из вспоротых перин и подушек летели пух и перья. Прямо на улицах, не таясь, солдаты совокуплялись с оставшимися в городе женщинами – порядочных среди них не было, одни проститутки.
Когда мы наконец добрались до улицы, где, по сведениям Джозефа, должен был жить добрый доктор, нам попался один из немногих оставшихся в городе жителей. Джозеф спросил его о Баркере.
– Какой дом? На улице не осталось ни одного целого дома, да и самого доктора Баркера я не видел уже несколько дней. Думаю, он присоединился к банде мошенников, назвавших себя, словно в насмешку, народным ополчением. Они спалили меня дотла! Дотла! Ублюдки! Этот дубина Медисон, будь он проклят, не стоит и цента!
Джозеф вздохнул. Мы оказались в отчаянном положении.
– Оставь меня, Джозеф, – сказала я устало. – Со мной все будет хорошо.
– Нет, мы должны отыскать Баркера. Мы…
– Эй, черномазый, что это у тебя? – спросил британский солдат грубым голосом с сильным лондонским акцентом.
Джозеф прижал меня крепче.
– Больная женщина, друг. Может, вы подскажете, где найти доктора Баркера?
– Доктора, говоришь? – Чьи-то руки потянулись к одеялу, в которое я была завернута. – Покажи-ка свою больную, черномазый.
– Осторожнее, у нее оспа! – предупредил Джозеф.
– Оспа! – Мужчина отшатнулся, но тут же, рассмеявшись, сказал: – Врешь, черномазый! Будь у нее оспа, ты и сам держался бы от нее подальше.
Джозеф сделал попытку пробиться сквозь кольцо британцев, окруживших нас, но один из солдат перехватил поводья и остановил коня. Другой солдат сорвал с меня одеяло.
– Нет у нее оспы, – протянул он. – К тому же девчонка белая. Что это ты делаешь с симпатичной леди, приятель? Лучше не темни!
Меня стащили с лошади, вырвали из рук Джозефа. Я слышала, как он громко просил пропустить нас, заклиная именем Господа. Солдаты смеялись. Один из них повалил меня на землю. Я застонала. Джозеф бросился на него, откинув, как пушинку, тогда британцы дружно набросились на негра. Джозеф работал кулаками, разбрасывая англичан, как котят. Воспользовавшись свободой, я вскочила на ноги и бросилась к английскому офицеру, наблюдавшему за происходящим издали, словно за забавной сценой в цирке. Я упала перед ним на колени и быстро заговорила по-французски:
– Бога ради, mon general, прикажите им остановиться! Прошу вас спасти этого человека! Он хороший, добрый. Пожалуйста, прикажите этим варварам перестать!
Генерал посмотрел мне в глаза. Лицо его, худое и загорелое, с хищным носом, энергичным подбородком и ясными голубыми глазами, было по-своему красиво. Я схватила его руки, умоляя спасти Джозефу жизнь.
Вдруг из-за деревьев вышел огромный черный детина и преградил мне путь. Испуганно вскрикнув, я бросилась наутек.
– Мисс Элиза, – позвал он.
Негр догнал меня и обхватил сзади за талию. Я пиналась и вырывалась, но он не отпускал.
– Эй, не пинайтесь так, мисси, – со смехом сказал он. – Не хотите же вы сказать, что меня не знаете?
Он отпустил меня. Я отступила на шаг и уставилась на него, не веря своим глазам.
– Вы… Джозеф! Но… Этого не может быть!
– Да, мэм, Джозеф Мак-Клелланд, к вашим услугам.
Ноги мои подкосились. Я присела на бревно.
– Джозеф, дорогой, ты все знаешь?
– Я видел, – сказал он. – Наблюдал из-за амбара. Иду своей дорогой в Ричмонд и тут вижу, собралась толпа вокруг черного паренька. А потом смотрю и не верю своим глазам – вы, да еще стреляете. Вот я и побежал за вами следом.
Я закрыла лицо и простонала.
– Я даже не думала, что у меня получится… вот так его пристрелить. Я так долго мечтала об этом. А теперь… когда моя мечта сбылась, я не знаю, что я чувствую. Знаю только, что убийство – грех.
– Вы спасли сразу две жизни: вашу собственную и этого черного парня. А может, и больше. Ваш Хеннесси имел репутацию подлеца, мисси. Однако нам надо отсюда выбираться. Эти рабы одурели от ненависти и взбунтовались, а зачинщицей назовут вас. Белые с соседних плантаций будут искать вас: надо же им кого-нибудь повесить в назидание.
– Он… Он заклеймил меня, Джозеф, – заплакала я. – У меня на спине клеймо беглой рабыни. Если его увидят, меня снова могут обратить в рабство. Господи, – простонала я, – неужели это никогда не кончится? Я не могу, не могу!
– Я слышал от рабов, что у Хеннесси в рабынях белая женщина, – сказал Джозеф, покачав головой. – Но ни за что не подумал бы, что это вы! Пути Господни воистину неисповедимы. Я знал кое-что о вас от Гарта.
– От Гарта? Не понимаю.
– Из его писем. Он писал, что нашел вас. Я был очень рад об этом услышать. Вообще-то я был уверен, что этот капитан вас убьет.
– Ему это почти удалось. Гарт писал тебе письма?
– И деньги отправлял, – засмеялся Джозеф. – Для выполнения моей миссии. Я теперь человек Господа, мисси, и тружусь ради освобождения рабов.
– Ты назвал себя Мак-Клелланд. Гарт что, усыновил тебя?
– В некотором роде. Он сказал, что в этой стране принято, чтобы у человека было имя и фамилия. После того как мы бежали с «Эврики», Гарт дал мне денег и помог добраться до своих друзей в Филадельфии. Они оказались людьми очень добрыми и отнеслись ко мне как к родному сыну. Ричард Хедли рассказал мне о Боге и о том, что Господь всех любит одинаково. Научил меня читать и писать. Я ведь даже говорить на английском не мог. Сейчас мне с трудом верится, что на борту «Эврики» нам приходилось объясняться с Гартом жестами. Но и Гарт многому меня научил. Мы пробыли на том корабле примерно год, но, я думаю, он рассказал вам обо всем. Они били его, и морили голодом, и чуть было не заморили насмерть. Но Гарт держался молодцом. Им так и не удалось его сломать. Когда он слег, у него начался жар, и он говорил со мной часы напролет, а я не понял ни слова. Только ваше имя – Элиза. Это было единственное слово, которое я понимал.
Я только головой качала.
– Он ни разу не рассказывал мне об этом. Отделался общими фразами, как обычно. Как вы спаслись?
– Как… Не могли же они держать нас в цепях, если хотели использовать как рабочую силу, правильно? Когда мы были у берегов Кингстона, Гарт устроил на корабле пожар. Во время переполоха мы прыгнули в воду и поплыли к берегу. Они повсюду искали нас, но найти так и не смогли. Некая леди, знакомая Гарта, сутки прятала нас у себя в спальне.
– Уверена, что Гарт не был против, – сказала я.
– Разумеется, нет! – заразительно рассмеялся Джозеф, и я впервые за много месяцев улыбнулась. – В тот же день поздно ночью нам посчастливилось отыскать контрабандистов, взявшихся доставить нас на Кубу, а затем на другом судне мы переправились в Новый Орлеан.
– А «Эврика» затонула?
– Нашла пристанище на дне океана. Аминь! – развел руками Джозеф.
– Как и «Красавица Чарлстона», – сказала я.
Я рассказала Джозефу о своих мучениях на корабле Фоулера и о приключениях с пиратами Лафита.
– Лафит спас меня тогда, а ты спас меня сейчас, Джозеф. Я должна была пристрелить Хеннесси – он был настоящим выродком. Таким же выродком, как…
– Не надо о грустном, – прервал меня Джозеф. – Давайте уходить отсюда. Соседи уже, должно быть, увидели дым. Если они поймают вас, то, несомненно, повесят.
– Нет, не повесят! Я – белая женщина.
Джозеф подсадил меня в седло.
– Вы были рабыней, мисс Элиза. И вы совершили самое страшное для раба преступление – убили своего господина. А теперь вперед. У нас еще будет время поговорить. Чем дальше мы уедем от этого логова дьявола, тем лучше.
Он устроился позади меня, и мы поскакали прочь от мест, где мне довелось испытать столько унижений и боли. Целый год провела я в аду и сейчас была наконец свободна, но так и не могла до конца поверить в это. Клеймо беглой рабыни останется у меня на всю жизнь, и мне еще надо будет доказать, что я рождена свободной. А если даже мне удастся это, меня все равно повесят за убийство и подстрекательство к мятежу. В этой стране никому нет дела до того, сколь жесток к своим рабам хозяин. Здесь он – царь и бог в своих владениях и волен распоряжаться вверенными ему жизнями, как заблагорассудится.
Мы ехали на восток, избегая городов, ферм и селений. Джозеф знал, что если белые люди увидят нас вместе, они заподозрят неладное. А разыгрывать белую хозяйку и черного раба нам было трудно: сейчас я очень слабо напоминала леди, а Джозеф, в элегантном и добротном наряде, состоящем из черной куртки, черных брюк и белой рубашки с крахмальным воротничком, в до блеска начищенных ботинках, если бы не черный цвет кожи, вполне сошел бы за преуспевающего плантатора.
Мы направлялись в Филадельфию, к другу и покровителю Джозефа Ричарду Хедли, который сможет помочь мне вернуться во Францию. Я сказала Джозефу, что не хочу возвращаться в Новый Орлеан, в город, ставший свидетелем и моего величайшего триумфа, и столь же сокрушительного падения.
– Вы не хотите еще раз взглянуть на жену Гарта и этого парня, Арнольда? – спросил меня Джозеф.
Я сжала кулаки и опустила глаза.
– Нет, Джозеф, – сказала я мрачно. – Я не отвечаю за себя. Я могу их убить, я знаю наверняка, что убила бы.
– Часто трудно сказать заранее, на что ты способен, – философски заметил Джозеф.
– Я – наполовину корсиканка, Джозеф, а корсиканцы умеют мстить. Мой дядя Тео любил говорить, что мы – дикари, а я рада называться дикаркой, если это подразумевает мужество мстить предателям и обидчикам. Но вторая моя половина знает, что месть порочна, и я понимаю, что позже пожалею о содеянном. Я не убийца по натуре. Сейчас мне хочется одного – оказаться дома, вернуться туда, где я была счастлива. С тех пор как я встретила Гарта, я забыла, что такое счастье.
– Он, наверное, считает вас погибшей, – сказал Джозеф. – Вы не хотите…
– Пусть так и считает, – резко перебила я. – Нам обоим так будет лучше.
… Франция. Я так мечтала снова увидеть родные места. Ну почему я не настояла на том, чтобы Лафит отправил меня домой, как только я поправлюсь? Как могла я подумать, что буду счастливее вдали от родных стен? Я мечтала увидеть их всех вновь: дядю Тео, Франсуазу, Филиппа и Оноре. Они любили меня и берегли. Все было хорошо, пока не появился Гарт Мак-Клелланд.
Деньги нам с Джозефом были практически не нужны, благо в лесу хватало диких фруктов и ягод. Однако в конце июля я заболела, и даже Джозеф, неплохо разбиравшийся в траволечении, оказался бессилен. С каждым днем я становилась все слабее, и он забеспокоился всерьез. Мы остановились недалеко от небольшого города в северо-восточной части Виргинии, примерно в сотне милях от Вашингтона. Джозеф считал, что мне нужно отлежаться в каком-нибудь надежном месте.
– Мое искусство бессильно, – сказал он. – Вам нужен врач, иначе вы можете умереть. Пожалуйста, позвольте мне найти…
– Нет, – заявила я. – Мы никому не можем довериться. Если меня увидят, увидят метку на моей спине, ты знаешь, что за этим последует. Прошу, Джозеф, не говори обо мне никому.
– Я пойду в город, – решительно сказал мой спутник. – Обещаю, что вернусь один. Может быть, мне удастся найти врача, который даст лекарство. А сейчас ложитесь, отдыхайте, от волнения вам может стать еще хуже. Я постараюсь вернуться как можно скорее.
Джозеф уехал. Я лежала на своем ложе из соснового лапника, застеленного мягкой листвой, и дремала. Он вернулся почти ночью. Солнце село, и на землю пал мрак, нагоняя тоску и страх на душу. В полубреду я едва понимала, что руки чудовищ, протянутые ко мне из темноты, – всего лишь плод больного сознания.
Услышав приглушенный стук копыт, я завизжала от страха, но голос из темноты – добрый голос Джозефа – успокоил меня.
– Это всего лишь я, Элиза. Я принес немного виски – все, что сумел найти в этом забытом Богом месте, но и оно поможет снять жар.
Джозеф опустился передо мной на колени.
– Мне рассказали про одного врача в Вашингтоне, квакера, как и мой опекун в Филадельфии, по имени Баркер. Он поможет нам добраться до Филадельфии, а если вы будете еще слабы, то сможете остаться у него. Он хороший человек и честный. Он должен нам помочь. Я сделаю носилки…
– Нет, Джозеф, носилки только задержат нас. Я могу ехать верхом, в самом деле.
– Ну ладно, уговорили. Но только нам придется ехать вдвое, втрое быстрее. Вы выдержите? Только бы поскорее добраться от этого доктора Баркера.
Оставшийся до Вашингтона путь был невыносимо тяжел для меня. Я с трудом заставляла себя держаться в седле по десять-двенадцать часов в день. Жара стояла неимоверная, даже в тени деревьев трудно было сыскать прохладу. Несколько раз я теряла сознание и непременно свалилась бы с лошади, если бы не руки Джозефа.
Утром третьего дня, когда до города оставалось около пятнадцати миль, мы почуяли запах дыма.
– Такая сушь, – заметил Джозеф. – Кто-то, видно, зажег костер, но не смог справиться с огнем.
Немного позднее мы увидели группу людей, идущих в нашем направлении. До сих пор, с самого бегства с фермы Хеннесси, мы не встретили ни одной живой души, и поэтому я не на шутку встревожилась. Джозеф направил коня в обход, но люди нас окликнули, и нам ничего не оставалось, как вернуться. От них мы узнали, что британцы атаковали Вашингтон, разграбили и сожгли город. Дома, магазины, трактиры, правительственные здания – все было объято пламенем. Встреченная нами семья покинула город вместе с остальными беженцами еще до того, как пожар разбушевался по-настоящему.
Дети плакали, размазывая по лицам гарь и грязь.
– У нас нет выбора, господа, – сказал Джозеф. – У меня на руках больная женщина, и я должен доставить ее врачу. Может быть, вы знаете, где я могу разыскать врача по имени Баркер?
– Нет, мы не знаем доктора с таким именем, – ответил глава семьи, – но идти сейчас в город – безумие. Вскоре в нем камня на камне не останется.
Я покачнулась. Джозеф натянул поводья.
– Нам пора. Удачи вам, и да пребудет с вами Господь, – сказал Джозеф и погнал коня.
– Я думаю, мы можем теперь ехать по главной дороге, – сказал Джозеф чуть погодя. – Так будет быстрее, а люди сейчас слишком озабочены своими несчастьями, чтобы обращать на нас внимание.
От встреченных на дороге негров мы узнали, что британцы обещают свободу всем рабам.
– Они хотят купить нашу помощь, – высказался Джозеф, когда мы остались одни. – Решили, что так могут переманить нас на свою сторону. Но меня не проведешь: я видел, как они обращаются со своими соотечественниками, которые считаются у них свободными. Так почему вдруг с нами они будут обходиться лучше?
По мере приближения к Вашингтону все заметнее становилось черное облако, висящее над городом. Навстречу нам все шли и шли люди с повозками и тележками, с лошадьми и без. Все старались унести с собой как можно больше добра. Джозеф был прав: на нас не обращали ровным счетом никакого внимания. Многие женщины плакали и причитали, но большинство шли молча, на лицах застыли печальная отрешенность и отчаяние. Мужчины на все лады костерили войска народного ополчения за то, что им не удалось отстоять город. Говорили о том, что Вашингтон сдали практически без сопротивления, оставив врагам на разграбление все, даже президентский дворец.
Когда мы въехали в город, Джозеф завернул меня в одеяло, закрыв лицо от ядовитого дыма. Мы бродили по закопченным улицам в тщетных поисках дома доктора Баркера. Город был наводнен солдатами в красных британских мундирах. Банды мародеров охапками тащили добро из частных домов. Многие из них были основательно пьяны, поэтому зеркала и хрусталь с печальным звоном падали у них из рук; из вспоротых перин и подушек летели пух и перья. Прямо на улицах, не таясь, солдаты совокуплялись с оставшимися в городе женщинами – порядочных среди них не было, одни проститутки.
Когда мы наконец добрались до улицы, где, по сведениям Джозефа, должен был жить добрый доктор, нам попался один из немногих оставшихся в городе жителей. Джозеф спросил его о Баркере.
– Какой дом? На улице не осталось ни одного целого дома, да и самого доктора Баркера я не видел уже несколько дней. Думаю, он присоединился к банде мошенников, назвавших себя, словно в насмешку, народным ополчением. Они спалили меня дотла! Дотла! Ублюдки! Этот дубина Медисон, будь он проклят, не стоит и цента!
Джозеф вздохнул. Мы оказались в отчаянном положении.
– Оставь меня, Джозеф, – сказала я устало. – Со мной все будет хорошо.
– Нет, мы должны отыскать Баркера. Мы…
– Эй, черномазый, что это у тебя? – спросил британский солдат грубым голосом с сильным лондонским акцентом.
Джозеф прижал меня крепче.
– Больная женщина, друг. Может, вы подскажете, где найти доктора Баркера?
– Доктора, говоришь? – Чьи-то руки потянулись к одеялу, в которое я была завернута. – Покажи-ка свою больную, черномазый.
– Осторожнее, у нее оспа! – предупредил Джозеф.
– Оспа! – Мужчина отшатнулся, но тут же, рассмеявшись, сказал: – Врешь, черномазый! Будь у нее оспа, ты и сам держался бы от нее подальше.
Джозеф сделал попытку пробиться сквозь кольцо британцев, окруживших нас, но один из солдат перехватил поводья и остановил коня. Другой солдат сорвал с меня одеяло.
– Нет у нее оспы, – протянул он. – К тому же девчонка белая. Что это ты делаешь с симпатичной леди, приятель? Лучше не темни!
Меня стащили с лошади, вырвали из рук Джозефа. Я слышала, как он громко просил пропустить нас, заклиная именем Господа. Солдаты смеялись. Один из них повалил меня на землю. Я застонала. Джозеф бросился на него, откинув, как пушинку, тогда британцы дружно набросились на негра. Джозеф работал кулаками, разбрасывая англичан, как котят. Воспользовавшись свободой, я вскочила на ноги и бросилась к английскому офицеру, наблюдавшему за происходящим издали, словно за забавной сценой в цирке. Я упала перед ним на колени и быстро заговорила по-французски:
– Бога ради, mon general, прикажите им остановиться! Прошу вас спасти этого человека! Он хороший, добрый. Пожалуйста, прикажите этим варварам перестать!
Генерал посмотрел мне в глаза. Лицо его, худое и загорелое, с хищным носом, энергичным подбородком и ясными голубыми глазами, было по-своему красиво. Я схватила его руки, умоляя спасти Джозефу жизнь.