Страница:
– Идет, – согласился старьевщик. – Она твоя.
Деньги перешли из рук в руки.
– Так прощай, девчонка. Буду надеяться, что ты не подорвешься на этой посудине. Я бы ни за что не поехал на ней.
Джек и Нильс бросили меня в шлюпку. Я пиналась и изворачивалась, но, когда я чуть было не перевернула лодку, Джек ударил меня по голове, и я сразу обмякла. Наручники с меня сняли, но кандалы оставили.
– У тебя есть ключи от этих штук? – спросил Джек у Старьевщика, когда шлюпка готова была отчалить.
– Нет, я не ношу с собой ключей. Тебе придется расковать их.
Джек выругался.
– Тогда лучше оставим. Не хватало еще возиться с ковкой ради этого куска дряни. Ну ладно, Нильс, пока. В следующий раз увидимся на обратном пути.
Старьевщик помахал на прощание фонарем и побрел к своей повозке, а Джек направил шлюпку к гудящему пароходу. У борта он просто перебросил меня через поручни; сильные руки на палубе подхватили меня и бросили на грубые доски. Джек подбавил жару, и, когда давление в котле достигло нужной величины, большой гребной винт завращался, перелопачивая речную воду. Мы медленно поплыли вверх по Миссисипи.
– Когда пар станет по-настоящему хорошим, мы пойдем со скоростью пять миль в час против течения, – заорал Джек, перекрикивая грохот. – Пошли, я покажу, где ты будешь спать.
Мы обошли пышущую жаром печь. Ночь выдалась душной, и все трое мужчин на пароходе: Джек и двое его помощников, – были обнажены по пояс; тела их блестели от пота. Джек привел меня под хлипкий навес на носу судна.
– Здесь только одно одеяло, – объявил Джек. – Не вопи, если к тебе кто-нибудь ляжет под бок. Мы спим по очереди. Двое работают, один спит. Кто-то следит за котлом, кто-то ведет судно. Это мой корабль, – добавил Джек гордо. – «Золотой Орел».
Свет фонаря освещал его плоское, изрытое оспой лицо. Он схватил меня за плечи и притянул к себе, повернув мое лицо к свету.
– А ты ничего для полукровки, – протянул он. – Как тебя зовут?
Я опустила глаза. От него несло машинным маслом и виски. Руки его, громадные и мозолистые, огрубели настолько, что царапали мне кожу даже сквозь платье.
– Что, крокодилы отъели тебе язык? – спросил он. – Придется тебе вспомнить, как разговаривают, если хочешь получить от этой поездки удовольствие. А то мы, речные ребята, не очень-то любим заносчивых рабынь и выбиваем из них спесь кулаками.
Он притянул меня к своей промасленной груди, жаркой, как та печь посреди парохода, мы упали под навес, и он задрал мои юбки. Я пыталась задержать дыхание, чтобы только не чувствовать его запах.
Джек застонал, освобождаясь от семени. Я не открывала глаз, но и с закрытыми глазами я прекрасно представляла его самодовольную улыбочку. Я достаточно знала мужчин и не раз наблюдала, с каким надменным видом они застегивают гульфик, сделав дело. Я ненавидела их всех, каждого из них.
– Не бойся, – заверил меня Джек, – я не подпущу тех двоих скотов к тебе.
Я рассмеялась бы ему в лицо, если бы могла.
Мы медленно продвигались вверх, часто останавливаясь для того, чтобы пополнить запас дров, которые прожорливое чудовище пожирало в неимоверных количествах, и поменять виски на продукты. Днем Джек заставлял меня работать, а ночью использовал на полную катушку. Остальные двое меня не трогали. Я ненавидела Речных Крыс, как они сами себя называли, но была жива, а значит, могла мечтать о спасении и мести.
Когда мы добрались до Мемфиса, Джек неожиданно решил меня продать.
– Мне нужны деньги, Француженка, – объяснил он. На пристани он устроил импровизированный аукцион.
На мне была мужская рубаха без пуговиц, завязанная под грудью узлом, и юбка, сшитая из мешка. Щека моя опухла, не успев зажить с того последнего раза, как Джек побил меня, а волосы свалялись. Я была отвратительна самой себе, но мужчины, владельцы барж, баркасов и паромов, находили меня красивой.
– Я купил отличную, почти белую рабыню с Гаити, – хвастал Джек. – Она хорошенькая, как персик, и выносливая, как скала.
В чем-то мой хозяин был прав: жизнь на пароходе так закалила меня, что из меня теперь, наверное, можно было гвозди ковать.
– Эй, парни, – продолжал Джек, – подойдите поближе. Улыбнись мальчикам, Француженка. Что скисла, как промокший мокасин?
– Сколько ты просишь за нее? – спросил кто-то.
– Триста наличными, – объявил Джек. – Подойдите и посмотрите получше. Скажи что-нибудь, Француженка. Пусть ребята послушают, как красиво ты говоришь.
– Пятьсот долларов тому, кто привезет меня в Новый Орлеан к Жану Лафиту, – сказала я. – Я не рабыня….
Слова мои потонули в дружном смехе. Джек хлопнул меня по заду.
– Видите, парни? Ну разве не классная маленькая чертовка? Говорит как настоящая новоорлеанская шлюха.
Мужчины сгрудились вокруг нас. Кто-то, пользуясь тем, что Джек отвернулся, ущипнул меня за грудь. Я выругалась и двинула его ногой, а Джек с удовольствием добавил моему обидчику, так что бедняга упал.
– Я – француженка! – закричала я. – Я была замужем за богатым плантатором! Мои враги устроили заговор! Прошу вас, выслушайте меня!
Но никто меня не слушал. Они находили меня забавной: то, что я была немного не в себе, только добавляло мне пикантности. Торг пошел веселее. Наконец меня за двести восемьдесят долларов купили два неуклюжих брата, владельцы кильбота. Они собирались перепродать меня в Иллинойсе, где цены на рабов были повыше. Братья по очереди били и насиловали меня, так что следующему своему владельцу я досталась едва живой. Из Кейро вверх по реке я плыла с крючконосым хозяином, который днем любил порассуждать о том, что надо умерщвлять плоть во имя Спасения, а ночью начисто забывал обо всем, насилуя меня каждый раз, перед тем как уснуть.
Ни один из моих хозяев не отважился снять с меня кандалы, справедливо полагая, что при первой же возможности я попытаюсь убежать. Меня называли мулаткой и считали шлюхой из новоорлеанского публичного дома и даже рабыней, сбежавшей из дома высокопоставленного лица. Последнее предположение мне казалось наиболее забавным. Каждому своему новому хозяину, вернее, каждому, кто готов был слушать меня хотя бы две минуты, я рассказывала историю о богатом муже и заговоре против меня. Я обещала своим слушателям богатое вознаграждение за возвращение в Новый Орлеан и вскоре стала известна как сумасшедшая рабыня из Нового Орлеана. Я выглядела так, будто всегда носила цепи, поэтому ничего удивительного не было в том, что мне никто не верил.
Мой крючконосый хозяин Старкер повез меня вверх по Огайо, намереваясь обменять на меха в Уилинге, в Западной Виргинии. Уилинга мы достигли к июню 1813 года.
Старкер погнал меня к причалу, где проходил меховой аукцион, ругая за то, что я не могла идти быстрее. Я в ответ лишь указала на железные браслеты на ногах, от которых на щиколотках образовались незаживающие раны. Он в ярости избил меня, но я продолжала спокойно улыбаться, следуя за ним черепашьим шагом.
Уилинг ничем не отличался от других городков, расположенных вдоль Миссисипи и Огайо. Дома едва ли были лучше бараков для рабов в «Ля Рев», а улицы в дождь превращались в грязные канавы. Леса и горы подступали вплотную к городам – этим жалким островкам цивилизации. Все увиденное мной укрепило меня в мысли, что американцы недалеко ушли от дикарей. Мужчины были грубы, а женщины выглядели изможденными и усталыми. Большую часть населения этих мест, похоже, составляли бродяги, которые пришли в эту огромную, неосвоенную и пустынную страну в поисках лучшей доли.
Мы прошли мимо кузни, на которую я посмотрела с надеждой, увы, пока неосуществимой, нескольких магазинов, салуна. Люди смотрели мне вслед, но в их глазах не было жалости – одно лишь любопытство. Наконец мы дошли до пристани, и Старкер толкнул меня под навес. Меха были собраны в тюки и рассортированы по качеству и сортам. Несколько мужчин прохаживались вдоль меховых гор, выбирая шкурки, изучали их, спорили друг с другом относительно их достоинств и стоимости.
– Проклятие, – пробормотал Старкер, – мы опоздали. – Конец сезона, остатки! Лучшие меха распроданы, и ты, ты во всем виновата. Ты, проклятая стерва. Надо было оставить тебя тем двум ублюдкам в Кейро. Это ты еле плелась…
– Не я виновата, что вы проводили столько времени на мне, вместо того чтобы налегать на весла, – сказала я с улыбкой.
Крючконосый ударил меня по лицу, и остальные торговцы на мгновение стихли, с любопытством посмотрев в нашу сторону. Как только они увидели, что перед ними всего лишь мужчина, бьющий рабыню, они разом утратили интерес, вернувшись к своим делам. Снова возобновился обычный для рынка гул.
Старкер водил меня от торговца к торговцу, предлагая за тюк меха рабыню, но всякий раз получал однозначный ответ: только наличность. С каждой минутой он становился все мрачнее. Наконец он посадил меня на мешок с кроличьими шкурками, а сам отправился в салун.
В зал вошел здоровяк с густой черной бородой. За спиной он нес связку шкурок – выхухолевых, бобровых и норковых. Он был ростом почти с Гарта, но весу в нем было раза в полтора больше. В лице его, красном и обезображенном шрамами и оспой, самым отталкивающим были глаза – бесцветные льдистые буравчики, сидящие глубоко под черными нависшими бровями. Одет он был обычно для тех мест: в меховую шапку, куртку из шкур с бахромой и поясом, из-за которого торчал охотничий нож, грубо сделанные штаны из кожи и черные сапоги.
Вошедший огляделся. Заметив меня, он подошел. Бледно-серые глаза буравили меня насквозь. Я испугалась сквозившей в них жестокости, но заставила себя прямо встретить его взгляд.
– Может, хотите посмотреть мне в зубы? – спросила я.
Его молчание придало мне храбрости, и я добавила:
– Что, никогда не видели женщины?
Глаза его холодно блеснули.
– Кто твой хозяин? – раздался резкий скрипучий голос. Казалось, звук многократно отразился от стен огромного резонаторного ящика – его груди, – прежде чем вылететь наружу в виде почти звериного рыка.
Я не ответила. Он глухо хохотнул.
– Ты смердишь, девчонка, – сказал он и отошел.
Тут же прибежал Старкер и накинулся на меня с расспросами, с кем я разговаривала и что ему надо.
– С очередным скотом, который сказал, что не даст за меня и трех паршивых кроликов.
– Ты лжешь, – прошипел Старкер. – Я пойду сам у него спрошу.
Я пожала плечами и отвернулась.
Через несколько минут Старкер вернулся.
– Слезай, – приказал мой хозяин. – Он хочет на тебя посмотреть.
– Он уже смотрел, – ответила я угрюмо. Старкер рванул за цепь на моих кандалах, и я упала, чуть не закричав от боли.
– Ладно, – сквозь зубы ответила я, поднимаясь. – От меня дурно пахнет, ближе лучше не подходить, – обратилась я к бородачу. – Можете полюбоваться мной издали.
Торговец мехом осклабился, а Старкер засуетился, прыгая вокруг него.
– Попридержи язык, – прошипел он мне на ухо, – а не то изобью тебя до смерти. Мистер Хеннесси собирается отдать за тебя меха, и я прикончу тебя, если ты сорвешь сделку!
Я плюнула Старкеру в лицо. Тот отпрянул, вне себя от гнева, затем пошел на меня, но бородач перехватил его руку.
– Не надо, – заявил великан. – Я не стану платить за испорченный товар. Мои шкуры и так выглядят лучше, чем она сейчас. Забирай их и убирайся. Пошли, – обратился он ко мне.
Я вышла следом за новым владельцем, звеня цепями. Он поморщился, глядя на них, и сказал:
– Лучше снимем с тебя эти штуки. Звук больно противный.
Он привел меня в кузню. Хеннесси вместе с кузнецом пришлось колдовать над моими оковами не меньше часа. При каждом ударе молота душа моя уходила в пятки, но скоро, говорила я себе, я обрету свободу, избавлюсь от постыдного свидетельства рабства. Железо растерло кожу до мяса, и, когда наконец упал второй браслет, я была едва жива от боли. Кузнец, чернокожий рабочий, положил мне на раны какую-то пахучую смесь. Хеннесси заплатил ему несколько монет и вывел меня на улицу.
– Подожди здесь, – приказал он, а сам исчез за дверью большого магазина рядом с кузней.
Я в недоумении замерла. Он в самом деле ушел, оставив меня одну. Я затравленно огляделась, а затем со всех ног пустилась к реке. После первой же сотни ярдов лодыжки мои нестерпимо заныли, я почувствовала, что больше не могу бежать. Я готова была плакать от отчаяния, обвиняя в предательстве мое ослабевшее тело, но вынуждена была пойти тише. Я знала, что делать – украсть лодку Старкера, проплыть немного вверх по реке, а потом убежать в лес. Я чувствовала на себе любопытные взгляды, но старалась не замечать их. Я шла навстречу своей свободе. К тому времени, как окружающие поймут, что я – беглая рабыня, я буду уже далеко.
Я так сосредоточилась на этой мысли, что даже не услышала стука копыт за собой. Голос Хеннесси прозвучал надо мной, словно гром среди ясного неба.
– Так тебе далеко не уйти, – сказал он. – Может быть, поедешь верхом?
Я закрыла лицо руками. Мной овладело такое отчаяние, что я завыла в голос и упала на землю.
Хеннесси спешился, сгреб меня в охапку и перекинул через седло. Вцепившись в гриву коня, я села, он устроился сзади, и мы тронулись в путь.
Когда стемнело, мы стали лагерем на небольшой поляне вблизи ручья. Хеннесси кинул тушку кролика, которого подстрелил по дороге, к моим ногам и приказал приготовить его.
– Если вы не хотите есть его с мехом и кишками, дайте мне нож, – сказала я.
Он усмехнулся, потянувшись за ножом. Мгновенный жест – и нож воткнулся в тушку. Хеннесси от души рассмеялся и навел на меня пистолет. Так, под прицелом, я и разделывала кролика.
Как только я закончила, он, все так же поигрывая пистолетом, велел мне отдать нож. Мне страшно хотелось проткнуть его толстое брюхо, пусть бы это стоило мне жизни, но я взяла себя в руки. От меня требуется одно, говорила я себе, – терпение. И я воткнула нож в землю у его ног.
Я развела костер, завернула кролика в листья и отправилась к ручью набрать воды. Потягивая виски, он не спускал с меня глаз. Я заметила, что дыхание его изменилось, превратившись в глубокие и низкие всхлипы, и приготовила себя к худшему.
Он напал на меня с внезапной яростной стремительностью. Меня затошнило от запаха его дыхания, я изворачивалась под ним, и вдруг пальцы мои нащупали рукоять ножа. Я надеялась, что успею проткнуть его еще до того, как он поймет, что случилось, но Хеннесси ударил меня по руке, чуть не сломав ее.
– Так ты хочешь подраться, стерва? – заревел он. – Ну что же, посмотрим кто кого.
Я вжалась в землю, едва живая от боли и ненависти. Передо мной был капитан Фоулер в ином обличье, но сейчас плен мой был еще более невыносим, чем тогда, на «Красавице Чарлстона». На корабле мне некуда было бежать, а сейчас, среди диких лесов, свобода казалась такой близкой, такой желанной.
Он больше не упускал меня из виду, и я пожалела, что из-за своих поспешных действий лишилась его доверия. Возможно, если бы я была покорна, он бы поверил, что я слаба и беспомощна. Но сейчас он следовал за мной повсюду, не сводя с меня своих водянистых, злых глаз.
– Старкер сказал, что ты из Нового Орлеана, – сказал он как-то дождливым вечером у костра. – Готов спорить, ты не была шлюхой в том публичном доме. Я был там. Отличное место и славные девочки.
Я промолчала.
– Ты француженка? Скажи что-нибудь по-французски.
Я продолжала молчать. Внезапно он ударил меня в висок. Я упала навзничь.
– Ты грязный змеиный выродок, – заговорила я по-французски. – Чтобы ты сгнил и рассыпался в прах еще до смерти. Чтобы у тебя руки-ноги отвалились. Чтобы ты превратился в кастрата…
Хеннесси откинулся и захохотал.
– Не знаю, что ты там говорила, – сказал он, – но готов поклясться, что ты костерила меня вдоль и поперек. Давай, вали дальше, Француженка, если тебе это помогает.
– Хочешь тысячу долларов? – сказала я по-английски.
– Да? Где же их раздают?
Он оторвал зубами кусок мяса, и я отвернулась. Я не могла смотреть, как он ест, без тошноты.
– В Новом Орлеане. Вы слышали о пирате Жане Лафите? Он мой хороший друг. Он заплатит тысячу долларов за то, что вы привезете меня к нему. Я не лгу вам, мистер Хеннесси. Подумайте, тысячу долларов!
– Никогда не слышал, чтобы за девку-рабыню давали столько, – с сомнением покачал головой мой хозяин.
– Но я не рабыня, – настаивала я. – Клянусь, я свободная женщина.
Я в который раз принялась рассказывать свою историю. Он слушал, не перебивая.
– Прошу вас мне поверить. Я говорю правду, – закончила я.
– Нет, Француженка. Я заплатил за тебя хорошие деньги, и ты теперь моя. Ты будешь работать на меня, пока не сдохнешь.
– Сколько стоил ваш мех? – спросила я.
– Около пяти сотен долларов, – сказал он, задумчиво жуя.
– Так вы продешевили, – рассмеялась я. – Мой прежний хозяин надул вас. В лучшем случае за меня дали бы двести пятьдесят, а может, и меньше. Никто не хотел покупать меня за цену Старкера. Да он сейчас смеется над вами!
На лице Хеннесси промелькнуло какое-то странное выражение.
– Для тебя это ничего не меняет. С тем же успехом я мог заплатить за тебя пять долларов вместо пятисот, – медленно проговорил он. – Ты моя, пока не умрешь или пока я не решу продать тебя или убить.
«Или пока я не убегу», – добавила я про себя.
– Лучше и не пробуй бежать. – Он словно прочитал мои мысли. – Я очень быстро тебя найду и так изуродую, что больше ты не убежишь никуда.
Слова его были ужасны, но голос оставался спокойным и ровным. Я невольно вздрогнула. Этот человек не остановится ни перед чем.
– Старкер был не дурак, – продолжал мой владелец. – Он знал, что стоит снять с тебя эти железные кольца, и ты удерешь раньше, чем он поймет, что случилось. Я тоже не дурак. Я снял их, потому что так удобнее передвигаться, но только не подумай, что ты сможешь удрать. Я знаю, ты будешь пытаться. Я понял это по твоему лицу еще в кузне. Но я решил тебя проверить. Я хотел знать, насколько сильно твое желание.
– И теперь знаете, – сказала я.
– Знаю. Ты можешь думать, что я продешевил, но это не так. У тебя в запасе еще долгие годы, за которые ты успеешь поработать много и тяжело.
Хеннесси засмеялся, пробурчав под нос:
– Да, я верну свои деньги, девка. Ты можешь мне поверить.
Я взглянула на своего спутника. Освещенный пламенем костра, он походил на медведя, на дикое существо – злое порождение этих глухих мест.
– Ну что же, теперь все ясно, – сказала я как можно ровнее. – У вас много рабов?
– Около пятидесяти.
– И они не убегают?
– Я привожу их назад, и больше они не делают попыток, – бесцветным тоном пояснил Хеннесси. – Я еще не потерял ни одного раба.
Закутавшись в одеяло, я молча легла у догорающего костра. Лица моих друзей и недругов, лица, лишенные тел, проносились у меня перед глазами: дядя Тео, Гарт, Джек, Арнольд… а теперь вот этот мужчина. Во сне я видела себя на «Красавице Чарлстона». Я была единственной рабыней, закованной в трюме, а Эдвард Хеннесси был капитаном. Я проснулась с сильным сердцебиением и так и не смогла больше уснуть. Я лежала на земле и слушала звуки леса и дыхание моего хозяина. Моя ненависть даст мне волю к жизни, я знала это. Наконец сон сморил меня.
Он разбудил меня задолго до рассвета. Мы поели холодной похлебки и выпили кофе. Нам предстоял переход через горы. Весь день лил дождь, но мы шли вперед, не останавливаясь, карабкаясь по скользким тропинкам. Нам удалось пройти около двадцати миль. Хеннесси сказал, что у него плантация в Виргинии, в четырехстах милях от Уилинга. Слово «плантация» произносилось хвастливо и с гордостью, и я представляла себе красивую усадьбу, как «Ля Рев» или Хайлендс, со многими акрами плодородных земель, дающих богатый урожай.
Мы шли чуть больше трех недель, видя перед собой один и тот же лес. Мы карабкались на поросшие лесом вершины, чтобы оттуда увидеть все тот же бесконечный зеленый океан, а потом опять спускались вниз. Ночью, после еды и другого ритуала, о котором Хеннесси никогда не забывал, поскольку он ему нравился, он связывал меня так, что я не могла шевельнуться, а утром развязывал, и мы опять шли.
Связывать на ночь он стал меня после того, как я попыталась убить его. Это произошло примерно через неделю после Уилинга. Однажды вечером он прикорнул у костра, и я решила убить его, раз и навсегда покончив со своими мучениями, и даже придумала, как это сделать. Пока он спал, я притащила тяжелый плоский камень, который заметила, еще когда разводила огонь. Он был тяжелый и острый с одного конца, так что им запросто можно было проломить череп. Я на цыпочках подкралась к Хеннесси, занесла камень над его головой, но в самый решающий момент какой-то звериный инстинкт разбудил его и он откатился в сторону.
В одно мгновение я была сметена на землю.
– Хочешь меня прикончить, стерва, – заревел он. – Я тебе не по зубам, французская шлюха, у меня уши, как у индейца, и реакция быстрее, чем у кобры. Ты очень пожалеешь о том, что связалась с Эдвардом Хеннесси, дрянь.
Он бил меня до тех пор, пока меня не начало выворачивать кровью. Затем он связал мне руки и ноги кожаным ремнем. Я стонала от боли, но мой хозяин остался глух к моим мучениям. Он пнул меня ногой и с садистской усмешкой заметил:
– Может быть, это отучит тебя от вздорных фантазий.
Но настал-таки день, когда последняя гора была пройдена, и Хеннесси сообщил:
– Вот она, моя плантация.
Я увидела маленький белый дом на голом, открытом всем ветрам холме. Несколько прямоугольных зеленых грядок на скалистом взгорье, по словам моего хозяина, были посадками табака. На другом склоне, среди буроватой растительности, сожженной солнцем, паслось немногочисленное стадо. Земля, сгоревшая под солнцем, казалась мертвой. На голом дворе ютились хлипкие хозяйственные постройки, бараки для рабов, амбар и навес для сушки табака. На хозяйственные постройки краски пожалели, и под дождем и солнцем они посерели и приобрели тот же унылый и безжизненный вид, что и земля, на которой стояли. Гибельное место. Все в усадьбе Хеннесси говорило о смерти и запустении.
Контраст с «Ля Рев» был впечатляющим. Недаром говорят, что все познается в сравнении. При нашем приближении истерично залаяли собаки, привязанные возле коптильни. Хеннесси прикрикнул на них, и я невольно отметила поразительное сходство их голосов. Псы постепенно затихли. Цыплята, выискивающие что-то на пустом дворе, кинулись врассыпную. Мы остановились перед домом. Из дверей навстречу нам вышла худая бледная женщина, в юбку которой намертво вцепились две тщедушные девчонки.
– Эдвард, ты получил хорошие деньги? – спросила она, с надеждой глядя на мужа, но тут увидела меня.
– Это Француженка, – сказал Хеннесси.
Меня поразили ликующие нотки в его голосе, и я невольно вгляделась в него попристальней. Хеннесси широко и с вызовом улыбался. Девочки захныкали.
Женщина откинула со лба прядь волос.
– Я не понимаю, – заговорила она. – Ты собирался…
– Это новая рабыня, Марта, – непререкаемым тоном сообщил Хеннесси.
Марта вышла из дверей. Солнце слепило ей глаза, и она невольно прикрыла их.
– Но… но деньги, Эдвард? – с запинкой произнесла она. – Они ведь так нужны нам. Урожай… Я… я не понимаю. Деньги где?
– Денег нет, – сообщил хозяин, заложив за ремень большие пальцы рук, как бы демонстрируя жене бессмысленность какого бы то ни было обсуждения ситуации.
Марта молча глотала слезы, с ненавистью глядя на меня. Наконец Хеннесси сказал:
– Я променял мех на девчонку. Она встала мне в пятьсот долларов. Можно сказать, задаром. Выходи, Француженка. Покажи себя. Не каждый день Марте приходится любоваться девчонками, которые стоят таких денег.
По щекам несчастной миссис Хеннесси покатились слезы отчаяния.
– Я думаю, мы можем поселить ее со старой Анной, – сказала она, еле сдерживая рыдания.
– Ей нужна отдельная комната, – пояснил муж. – Она прекрасная домашняя работница, будет тебе помощницей, Марта. Что случилось? Почему не слышу слов одобрения? Я сделал подарок прежде всего тебе.
Марта, покачав головой, кинулась в дом. Хеннесси поспешил за ней, едва не сбив с ног тихо скулящих детей, которые, затравленно посмотрев на меня, шмыгнули следом за родителями. До меня доносились сердитые голоса – грубый и размеренный его и тонкий, срывающийся на высоких тонах ее. Дети плакали. Вдруг я услышала пронзительный вопль, и следом – короткое затишье, и снова стенания и крики. Похоже, он ее побил.
Я стояла посреди голого двора под палящим солнцем. Итак, он привез меня, чтобы досадить жене. Я должна стать орудием пытки. Этот человек был сумасшедшим, одержимым ненавистью, и мы все были его жертвами. Но я знала – рано или поздно мне удастся вырваться. У меня не было иного выхода – свобода или смерть.
Глава 15
Деньги перешли из рук в руки.
– Так прощай, девчонка. Буду надеяться, что ты не подорвешься на этой посудине. Я бы ни за что не поехал на ней.
Джек и Нильс бросили меня в шлюпку. Я пиналась и изворачивалась, но, когда я чуть было не перевернула лодку, Джек ударил меня по голове, и я сразу обмякла. Наручники с меня сняли, но кандалы оставили.
– У тебя есть ключи от этих штук? – спросил Джек у Старьевщика, когда шлюпка готова была отчалить.
– Нет, я не ношу с собой ключей. Тебе придется расковать их.
Джек выругался.
– Тогда лучше оставим. Не хватало еще возиться с ковкой ради этого куска дряни. Ну ладно, Нильс, пока. В следующий раз увидимся на обратном пути.
Старьевщик помахал на прощание фонарем и побрел к своей повозке, а Джек направил шлюпку к гудящему пароходу. У борта он просто перебросил меня через поручни; сильные руки на палубе подхватили меня и бросили на грубые доски. Джек подбавил жару, и, когда давление в котле достигло нужной величины, большой гребной винт завращался, перелопачивая речную воду. Мы медленно поплыли вверх по Миссисипи.
– Когда пар станет по-настоящему хорошим, мы пойдем со скоростью пять миль в час против течения, – заорал Джек, перекрикивая грохот. – Пошли, я покажу, где ты будешь спать.
Мы обошли пышущую жаром печь. Ночь выдалась душной, и все трое мужчин на пароходе: Джек и двое его помощников, – были обнажены по пояс; тела их блестели от пота. Джек привел меня под хлипкий навес на носу судна.
– Здесь только одно одеяло, – объявил Джек. – Не вопи, если к тебе кто-нибудь ляжет под бок. Мы спим по очереди. Двое работают, один спит. Кто-то следит за котлом, кто-то ведет судно. Это мой корабль, – добавил Джек гордо. – «Золотой Орел».
Свет фонаря освещал его плоское, изрытое оспой лицо. Он схватил меня за плечи и притянул к себе, повернув мое лицо к свету.
– А ты ничего для полукровки, – протянул он. – Как тебя зовут?
Я опустила глаза. От него несло машинным маслом и виски. Руки его, громадные и мозолистые, огрубели настолько, что царапали мне кожу даже сквозь платье.
– Что, крокодилы отъели тебе язык? – спросил он. – Придется тебе вспомнить, как разговаривают, если хочешь получить от этой поездки удовольствие. А то мы, речные ребята, не очень-то любим заносчивых рабынь и выбиваем из них спесь кулаками.
Он притянул меня к своей промасленной груди, жаркой, как та печь посреди парохода, мы упали под навес, и он задрал мои юбки. Я пыталась задержать дыхание, чтобы только не чувствовать его запах.
Джек застонал, освобождаясь от семени. Я не открывала глаз, но и с закрытыми глазами я прекрасно представляла его самодовольную улыбочку. Я достаточно знала мужчин и не раз наблюдала, с каким надменным видом они застегивают гульфик, сделав дело. Я ненавидела их всех, каждого из них.
– Не бойся, – заверил меня Джек, – я не подпущу тех двоих скотов к тебе.
Я рассмеялась бы ему в лицо, если бы могла.
Мы медленно продвигались вверх, часто останавливаясь для того, чтобы пополнить запас дров, которые прожорливое чудовище пожирало в неимоверных количествах, и поменять виски на продукты. Днем Джек заставлял меня работать, а ночью использовал на полную катушку. Остальные двое меня не трогали. Я ненавидела Речных Крыс, как они сами себя называли, но была жива, а значит, могла мечтать о спасении и мести.
Когда мы добрались до Мемфиса, Джек неожиданно решил меня продать.
– Мне нужны деньги, Француженка, – объяснил он. На пристани он устроил импровизированный аукцион.
На мне была мужская рубаха без пуговиц, завязанная под грудью узлом, и юбка, сшитая из мешка. Щека моя опухла, не успев зажить с того последнего раза, как Джек побил меня, а волосы свалялись. Я была отвратительна самой себе, но мужчины, владельцы барж, баркасов и паромов, находили меня красивой.
– Я купил отличную, почти белую рабыню с Гаити, – хвастал Джек. – Она хорошенькая, как персик, и выносливая, как скала.
В чем-то мой хозяин был прав: жизнь на пароходе так закалила меня, что из меня теперь, наверное, можно было гвозди ковать.
– Эй, парни, – продолжал Джек, – подойдите поближе. Улыбнись мальчикам, Француженка. Что скисла, как промокший мокасин?
– Сколько ты просишь за нее? – спросил кто-то.
– Триста наличными, – объявил Джек. – Подойдите и посмотрите получше. Скажи что-нибудь, Француженка. Пусть ребята послушают, как красиво ты говоришь.
– Пятьсот долларов тому, кто привезет меня в Новый Орлеан к Жану Лафиту, – сказала я. – Я не рабыня….
Слова мои потонули в дружном смехе. Джек хлопнул меня по заду.
– Видите, парни? Ну разве не классная маленькая чертовка? Говорит как настоящая новоорлеанская шлюха.
Мужчины сгрудились вокруг нас. Кто-то, пользуясь тем, что Джек отвернулся, ущипнул меня за грудь. Я выругалась и двинула его ногой, а Джек с удовольствием добавил моему обидчику, так что бедняга упал.
– Я – француженка! – закричала я. – Я была замужем за богатым плантатором! Мои враги устроили заговор! Прошу вас, выслушайте меня!
Но никто меня не слушал. Они находили меня забавной: то, что я была немного не в себе, только добавляло мне пикантности. Торг пошел веселее. Наконец меня за двести восемьдесят долларов купили два неуклюжих брата, владельцы кильбота. Они собирались перепродать меня в Иллинойсе, где цены на рабов были повыше. Братья по очереди били и насиловали меня, так что следующему своему владельцу я досталась едва живой. Из Кейро вверх по реке я плыла с крючконосым хозяином, который днем любил порассуждать о том, что надо умерщвлять плоть во имя Спасения, а ночью начисто забывал обо всем, насилуя меня каждый раз, перед тем как уснуть.
Ни один из моих хозяев не отважился снять с меня кандалы, справедливо полагая, что при первой же возможности я попытаюсь убежать. Меня называли мулаткой и считали шлюхой из новоорлеанского публичного дома и даже рабыней, сбежавшей из дома высокопоставленного лица. Последнее предположение мне казалось наиболее забавным. Каждому своему новому хозяину, вернее, каждому, кто готов был слушать меня хотя бы две минуты, я рассказывала историю о богатом муже и заговоре против меня. Я обещала своим слушателям богатое вознаграждение за возвращение в Новый Орлеан и вскоре стала известна как сумасшедшая рабыня из Нового Орлеана. Я выглядела так, будто всегда носила цепи, поэтому ничего удивительного не было в том, что мне никто не верил.
Мой крючконосый хозяин Старкер повез меня вверх по Огайо, намереваясь обменять на меха в Уилинге, в Западной Виргинии. Уилинга мы достигли к июню 1813 года.
Старкер погнал меня к причалу, где проходил меховой аукцион, ругая за то, что я не могла идти быстрее. Я в ответ лишь указала на железные браслеты на ногах, от которых на щиколотках образовались незаживающие раны. Он в ярости избил меня, но я продолжала спокойно улыбаться, следуя за ним черепашьим шагом.
Уилинг ничем не отличался от других городков, расположенных вдоль Миссисипи и Огайо. Дома едва ли были лучше бараков для рабов в «Ля Рев», а улицы в дождь превращались в грязные канавы. Леса и горы подступали вплотную к городам – этим жалким островкам цивилизации. Все увиденное мной укрепило меня в мысли, что американцы недалеко ушли от дикарей. Мужчины были грубы, а женщины выглядели изможденными и усталыми. Большую часть населения этих мест, похоже, составляли бродяги, которые пришли в эту огромную, неосвоенную и пустынную страну в поисках лучшей доли.
Мы прошли мимо кузни, на которую я посмотрела с надеждой, увы, пока неосуществимой, нескольких магазинов, салуна. Люди смотрели мне вслед, но в их глазах не было жалости – одно лишь любопытство. Наконец мы дошли до пристани, и Старкер толкнул меня под навес. Меха были собраны в тюки и рассортированы по качеству и сортам. Несколько мужчин прохаживались вдоль меховых гор, выбирая шкурки, изучали их, спорили друг с другом относительно их достоинств и стоимости.
– Проклятие, – пробормотал Старкер, – мы опоздали. – Конец сезона, остатки! Лучшие меха распроданы, и ты, ты во всем виновата. Ты, проклятая стерва. Надо было оставить тебя тем двум ублюдкам в Кейро. Это ты еле плелась…
– Не я виновата, что вы проводили столько времени на мне, вместо того чтобы налегать на весла, – сказала я с улыбкой.
Крючконосый ударил меня по лицу, и остальные торговцы на мгновение стихли, с любопытством посмотрев в нашу сторону. Как только они увидели, что перед ними всего лишь мужчина, бьющий рабыню, они разом утратили интерес, вернувшись к своим делам. Снова возобновился обычный для рынка гул.
Старкер водил меня от торговца к торговцу, предлагая за тюк меха рабыню, но всякий раз получал однозначный ответ: только наличность. С каждой минутой он становился все мрачнее. Наконец он посадил меня на мешок с кроличьими шкурками, а сам отправился в салун.
В зал вошел здоровяк с густой черной бородой. За спиной он нес связку шкурок – выхухолевых, бобровых и норковых. Он был ростом почти с Гарта, но весу в нем было раза в полтора больше. В лице его, красном и обезображенном шрамами и оспой, самым отталкивающим были глаза – бесцветные льдистые буравчики, сидящие глубоко под черными нависшими бровями. Одет он был обычно для тех мест: в меховую шапку, куртку из шкур с бахромой и поясом, из-за которого торчал охотничий нож, грубо сделанные штаны из кожи и черные сапоги.
Вошедший огляделся. Заметив меня, он подошел. Бледно-серые глаза буравили меня насквозь. Я испугалась сквозившей в них жестокости, но заставила себя прямо встретить его взгляд.
– Может, хотите посмотреть мне в зубы? – спросила я.
Его молчание придало мне храбрости, и я добавила:
– Что, никогда не видели женщины?
Глаза его холодно блеснули.
– Кто твой хозяин? – раздался резкий скрипучий голос. Казалось, звук многократно отразился от стен огромного резонаторного ящика – его груди, – прежде чем вылететь наружу в виде почти звериного рыка.
Я не ответила. Он глухо хохотнул.
– Ты смердишь, девчонка, – сказал он и отошел.
Тут же прибежал Старкер и накинулся на меня с расспросами, с кем я разговаривала и что ему надо.
– С очередным скотом, который сказал, что не даст за меня и трех паршивых кроликов.
– Ты лжешь, – прошипел Старкер. – Я пойду сам у него спрошу.
Я пожала плечами и отвернулась.
Через несколько минут Старкер вернулся.
– Слезай, – приказал мой хозяин. – Он хочет на тебя посмотреть.
– Он уже смотрел, – ответила я угрюмо. Старкер рванул за цепь на моих кандалах, и я упала, чуть не закричав от боли.
– Ладно, – сквозь зубы ответила я, поднимаясь. – От меня дурно пахнет, ближе лучше не подходить, – обратилась я к бородачу. – Можете полюбоваться мной издали.
Торговец мехом осклабился, а Старкер засуетился, прыгая вокруг него.
– Попридержи язык, – прошипел он мне на ухо, – а не то изобью тебя до смерти. Мистер Хеннесси собирается отдать за тебя меха, и я прикончу тебя, если ты сорвешь сделку!
Я плюнула Старкеру в лицо. Тот отпрянул, вне себя от гнева, затем пошел на меня, но бородач перехватил его руку.
– Не надо, – заявил великан. – Я не стану платить за испорченный товар. Мои шкуры и так выглядят лучше, чем она сейчас. Забирай их и убирайся. Пошли, – обратился он ко мне.
Я вышла следом за новым владельцем, звеня цепями. Он поморщился, глядя на них, и сказал:
– Лучше снимем с тебя эти штуки. Звук больно противный.
Он привел меня в кузню. Хеннесси вместе с кузнецом пришлось колдовать над моими оковами не меньше часа. При каждом ударе молота душа моя уходила в пятки, но скоро, говорила я себе, я обрету свободу, избавлюсь от постыдного свидетельства рабства. Железо растерло кожу до мяса, и, когда наконец упал второй браслет, я была едва жива от боли. Кузнец, чернокожий рабочий, положил мне на раны какую-то пахучую смесь. Хеннесси заплатил ему несколько монет и вывел меня на улицу.
– Подожди здесь, – приказал он, а сам исчез за дверью большого магазина рядом с кузней.
Я в недоумении замерла. Он в самом деле ушел, оставив меня одну. Я затравленно огляделась, а затем со всех ног пустилась к реке. После первой же сотни ярдов лодыжки мои нестерпимо заныли, я почувствовала, что больше не могу бежать. Я готова была плакать от отчаяния, обвиняя в предательстве мое ослабевшее тело, но вынуждена была пойти тише. Я знала, что делать – украсть лодку Старкера, проплыть немного вверх по реке, а потом убежать в лес. Я чувствовала на себе любопытные взгляды, но старалась не замечать их. Я шла навстречу своей свободе. К тому времени, как окружающие поймут, что я – беглая рабыня, я буду уже далеко.
Я так сосредоточилась на этой мысли, что даже не услышала стука копыт за собой. Голос Хеннесси прозвучал надо мной, словно гром среди ясного неба.
– Так тебе далеко не уйти, – сказал он. – Может быть, поедешь верхом?
Я закрыла лицо руками. Мной овладело такое отчаяние, что я завыла в голос и упала на землю.
Хеннесси спешился, сгреб меня в охапку и перекинул через седло. Вцепившись в гриву коня, я села, он устроился сзади, и мы тронулись в путь.
Когда стемнело, мы стали лагерем на небольшой поляне вблизи ручья. Хеннесси кинул тушку кролика, которого подстрелил по дороге, к моим ногам и приказал приготовить его.
– Если вы не хотите есть его с мехом и кишками, дайте мне нож, – сказала я.
Он усмехнулся, потянувшись за ножом. Мгновенный жест – и нож воткнулся в тушку. Хеннесси от души рассмеялся и навел на меня пистолет. Так, под прицелом, я и разделывала кролика.
Как только я закончила, он, все так же поигрывая пистолетом, велел мне отдать нож. Мне страшно хотелось проткнуть его толстое брюхо, пусть бы это стоило мне жизни, но я взяла себя в руки. От меня требуется одно, говорила я себе, – терпение. И я воткнула нож в землю у его ног.
Я развела костер, завернула кролика в листья и отправилась к ручью набрать воды. Потягивая виски, он не спускал с меня глаз. Я заметила, что дыхание его изменилось, превратившись в глубокие и низкие всхлипы, и приготовила себя к худшему.
Он напал на меня с внезапной яростной стремительностью. Меня затошнило от запаха его дыхания, я изворачивалась под ним, и вдруг пальцы мои нащупали рукоять ножа. Я надеялась, что успею проткнуть его еще до того, как он поймет, что случилось, но Хеннесси ударил меня по руке, чуть не сломав ее.
– Так ты хочешь подраться, стерва? – заревел он. – Ну что же, посмотрим кто кого.
Я вжалась в землю, едва живая от боли и ненависти. Передо мной был капитан Фоулер в ином обличье, но сейчас плен мой был еще более невыносим, чем тогда, на «Красавице Чарлстона». На корабле мне некуда было бежать, а сейчас, среди диких лесов, свобода казалась такой близкой, такой желанной.
Он больше не упускал меня из виду, и я пожалела, что из-за своих поспешных действий лишилась его доверия. Возможно, если бы я была покорна, он бы поверил, что я слаба и беспомощна. Но сейчас он следовал за мной повсюду, не сводя с меня своих водянистых, злых глаз.
– Старкер сказал, что ты из Нового Орлеана, – сказал он как-то дождливым вечером у костра. – Готов спорить, ты не была шлюхой в том публичном доме. Я был там. Отличное место и славные девочки.
Я промолчала.
– Ты француженка? Скажи что-нибудь по-французски.
Я продолжала молчать. Внезапно он ударил меня в висок. Я упала навзничь.
– Ты грязный змеиный выродок, – заговорила я по-французски. – Чтобы ты сгнил и рассыпался в прах еще до смерти. Чтобы у тебя руки-ноги отвалились. Чтобы ты превратился в кастрата…
Хеннесси откинулся и захохотал.
– Не знаю, что ты там говорила, – сказал он, – но готов поклясться, что ты костерила меня вдоль и поперек. Давай, вали дальше, Француженка, если тебе это помогает.
– Хочешь тысячу долларов? – сказала я по-английски.
– Да? Где же их раздают?
Он оторвал зубами кусок мяса, и я отвернулась. Я не могла смотреть, как он ест, без тошноты.
– В Новом Орлеане. Вы слышали о пирате Жане Лафите? Он мой хороший друг. Он заплатит тысячу долларов за то, что вы привезете меня к нему. Я не лгу вам, мистер Хеннесси. Подумайте, тысячу долларов!
– Никогда не слышал, чтобы за девку-рабыню давали столько, – с сомнением покачал головой мой хозяин.
– Но я не рабыня, – настаивала я. – Клянусь, я свободная женщина.
Я в который раз принялась рассказывать свою историю. Он слушал, не перебивая.
– Прошу вас мне поверить. Я говорю правду, – закончила я.
– Нет, Француженка. Я заплатил за тебя хорошие деньги, и ты теперь моя. Ты будешь работать на меня, пока не сдохнешь.
– Сколько стоил ваш мех? – спросила я.
– Около пяти сотен долларов, – сказал он, задумчиво жуя.
– Так вы продешевили, – рассмеялась я. – Мой прежний хозяин надул вас. В лучшем случае за меня дали бы двести пятьдесят, а может, и меньше. Никто не хотел покупать меня за цену Старкера. Да он сейчас смеется над вами!
На лице Хеннесси промелькнуло какое-то странное выражение.
– Для тебя это ничего не меняет. С тем же успехом я мог заплатить за тебя пять долларов вместо пятисот, – медленно проговорил он. – Ты моя, пока не умрешь или пока я не решу продать тебя или убить.
«Или пока я не убегу», – добавила я про себя.
– Лучше и не пробуй бежать. – Он словно прочитал мои мысли. – Я очень быстро тебя найду и так изуродую, что больше ты не убежишь никуда.
Слова его были ужасны, но голос оставался спокойным и ровным. Я невольно вздрогнула. Этот человек не остановится ни перед чем.
– Старкер был не дурак, – продолжал мой владелец. – Он знал, что стоит снять с тебя эти железные кольца, и ты удерешь раньше, чем он поймет, что случилось. Я тоже не дурак. Я снял их, потому что так удобнее передвигаться, но только не подумай, что ты сможешь удрать. Я знаю, ты будешь пытаться. Я понял это по твоему лицу еще в кузне. Но я решил тебя проверить. Я хотел знать, насколько сильно твое желание.
– И теперь знаете, – сказала я.
– Знаю. Ты можешь думать, что я продешевил, но это не так. У тебя в запасе еще долгие годы, за которые ты успеешь поработать много и тяжело.
Хеннесси засмеялся, пробурчав под нос:
– Да, я верну свои деньги, девка. Ты можешь мне поверить.
Я взглянула на своего спутника. Освещенный пламенем костра, он походил на медведя, на дикое существо – злое порождение этих глухих мест.
– Ну что же, теперь все ясно, – сказала я как можно ровнее. – У вас много рабов?
– Около пятидесяти.
– И они не убегают?
– Я привожу их назад, и больше они не делают попыток, – бесцветным тоном пояснил Хеннесси. – Я еще не потерял ни одного раба.
Закутавшись в одеяло, я молча легла у догорающего костра. Лица моих друзей и недругов, лица, лишенные тел, проносились у меня перед глазами: дядя Тео, Гарт, Джек, Арнольд… а теперь вот этот мужчина. Во сне я видела себя на «Красавице Чарлстона». Я была единственной рабыней, закованной в трюме, а Эдвард Хеннесси был капитаном. Я проснулась с сильным сердцебиением и так и не смогла больше уснуть. Я лежала на земле и слушала звуки леса и дыхание моего хозяина. Моя ненависть даст мне волю к жизни, я знала это. Наконец сон сморил меня.
Он разбудил меня задолго до рассвета. Мы поели холодной похлебки и выпили кофе. Нам предстоял переход через горы. Весь день лил дождь, но мы шли вперед, не останавливаясь, карабкаясь по скользким тропинкам. Нам удалось пройти около двадцати миль. Хеннесси сказал, что у него плантация в Виргинии, в четырехстах милях от Уилинга. Слово «плантация» произносилось хвастливо и с гордостью, и я представляла себе красивую усадьбу, как «Ля Рев» или Хайлендс, со многими акрами плодородных земель, дающих богатый урожай.
Мы шли чуть больше трех недель, видя перед собой один и тот же лес. Мы карабкались на поросшие лесом вершины, чтобы оттуда увидеть все тот же бесконечный зеленый океан, а потом опять спускались вниз. Ночью, после еды и другого ритуала, о котором Хеннесси никогда не забывал, поскольку он ему нравился, он связывал меня так, что я не могла шевельнуться, а утром развязывал, и мы опять шли.
Связывать на ночь он стал меня после того, как я попыталась убить его. Это произошло примерно через неделю после Уилинга. Однажды вечером он прикорнул у костра, и я решила убить его, раз и навсегда покончив со своими мучениями, и даже придумала, как это сделать. Пока он спал, я притащила тяжелый плоский камень, который заметила, еще когда разводила огонь. Он был тяжелый и острый с одного конца, так что им запросто можно было проломить череп. Я на цыпочках подкралась к Хеннесси, занесла камень над его головой, но в самый решающий момент какой-то звериный инстинкт разбудил его и он откатился в сторону.
В одно мгновение я была сметена на землю.
– Хочешь меня прикончить, стерва, – заревел он. – Я тебе не по зубам, французская шлюха, у меня уши, как у индейца, и реакция быстрее, чем у кобры. Ты очень пожалеешь о том, что связалась с Эдвардом Хеннесси, дрянь.
Он бил меня до тех пор, пока меня не начало выворачивать кровью. Затем он связал мне руки и ноги кожаным ремнем. Я стонала от боли, но мой хозяин остался глух к моим мучениям. Он пнул меня ногой и с садистской усмешкой заметил:
– Может быть, это отучит тебя от вздорных фантазий.
Но настал-таки день, когда последняя гора была пройдена, и Хеннесси сообщил:
– Вот она, моя плантация.
Я увидела маленький белый дом на голом, открытом всем ветрам холме. Несколько прямоугольных зеленых грядок на скалистом взгорье, по словам моего хозяина, были посадками табака. На другом склоне, среди буроватой растительности, сожженной солнцем, паслось немногочисленное стадо. Земля, сгоревшая под солнцем, казалась мертвой. На голом дворе ютились хлипкие хозяйственные постройки, бараки для рабов, амбар и навес для сушки табака. На хозяйственные постройки краски пожалели, и под дождем и солнцем они посерели и приобрели тот же унылый и безжизненный вид, что и земля, на которой стояли. Гибельное место. Все в усадьбе Хеннесси говорило о смерти и запустении.
Контраст с «Ля Рев» был впечатляющим. Недаром говорят, что все познается в сравнении. При нашем приближении истерично залаяли собаки, привязанные возле коптильни. Хеннесси прикрикнул на них, и я невольно отметила поразительное сходство их голосов. Псы постепенно затихли. Цыплята, выискивающие что-то на пустом дворе, кинулись врассыпную. Мы остановились перед домом. Из дверей навстречу нам вышла худая бледная женщина, в юбку которой намертво вцепились две тщедушные девчонки.
– Эдвард, ты получил хорошие деньги? – спросила она, с надеждой глядя на мужа, но тут увидела меня.
– Это Француженка, – сказал Хеннесси.
Меня поразили ликующие нотки в его голосе, и я невольно вгляделась в него попристальней. Хеннесси широко и с вызовом улыбался. Девочки захныкали.
Женщина откинула со лба прядь волос.
– Я не понимаю, – заговорила она. – Ты собирался…
– Это новая рабыня, Марта, – непререкаемым тоном сообщил Хеннесси.
Марта вышла из дверей. Солнце слепило ей глаза, и она невольно прикрыла их.
– Но… но деньги, Эдвард? – с запинкой произнесла она. – Они ведь так нужны нам. Урожай… Я… я не понимаю. Деньги где?
– Денег нет, – сообщил хозяин, заложив за ремень большие пальцы рук, как бы демонстрируя жене бессмысленность какого бы то ни было обсуждения ситуации.
Марта молча глотала слезы, с ненавистью глядя на меня. Наконец Хеннесси сказал:
– Я променял мех на девчонку. Она встала мне в пятьсот долларов. Можно сказать, задаром. Выходи, Француженка. Покажи себя. Не каждый день Марте приходится любоваться девчонками, которые стоят таких денег.
По щекам несчастной миссис Хеннесси покатились слезы отчаяния.
– Я думаю, мы можем поселить ее со старой Анной, – сказала она, еле сдерживая рыдания.
– Ей нужна отдельная комната, – пояснил муж. – Она прекрасная домашняя работница, будет тебе помощницей, Марта. Что случилось? Почему не слышу слов одобрения? Я сделал подарок прежде всего тебе.
Марта, покачав головой, кинулась в дом. Хеннесси поспешил за ней, едва не сбив с ног тихо скулящих детей, которые, затравленно посмотрев на меня, шмыгнули следом за родителями. До меня доносились сердитые голоса – грубый и размеренный его и тонкий, срывающийся на высоких тонах ее. Дети плакали. Вдруг я услышала пронзительный вопль, и следом – короткое затишье, и снова стенания и крики. Похоже, он ее побил.
Я стояла посреди голого двора под палящим солнцем. Итак, он привез меня, чтобы досадить жене. Я должна стать орудием пытки. Этот человек был сумасшедшим, одержимым ненавистью, и мы все были его жертвами. Но я знала – рано или поздно мне удастся вырваться. У меня не было иного выхода – свобода или смерть.
Глава 15
КЛЕЙМО
Горячий пар поднимался над корытом с мыльной водой. Рукавом смахивая пот и подслеповато моргая, я отстирывала белье. Каждую вещь я как следует терла на ребристой стиральной доске, а особо грязные места еще и руками.
– Тебе нравится быть рабыней, Француженка? – приставала ко мне восьмилетняя Дженни.
Несмотря на напряженно-неприязненную атмосферу, царившую в родном доме, девочка умудрилась сохранить непосредственность и любопытство.
– Не очень, – угрюмо ответила я.
Мне не хотелось сближаться с кем бы то ни было в этом доме, даже с детьми. Я понимала: ничто не должно удерживать меня в этом проклятом месте. Как только я замечала, что кто-то из детей проникается ко мне симпатией, я старалась оттолкнуть его, хотя делала это с нелегким сердцем. Девочки, милые маленькие существа, унаследовали от матери стыдливость и робость, но отцовского в них не было ничего.
– Тебе нравится быть рабыней, Француженка? – приставала ко мне восьмилетняя Дженни.
Несмотря на напряженно-неприязненную атмосферу, царившую в родном доме, девочка умудрилась сохранить непосредственность и любопытство.
– Не очень, – угрюмо ответила я.
Мне не хотелось сближаться с кем бы то ни было в этом доме, даже с детьми. Я понимала: ничто не должно удерживать меня в этом проклятом месте. Как только я замечала, что кто-то из детей проникается ко мне симпатией, я старалась оттолкнуть его, хотя делала это с нелегким сердцем. Девочки, милые маленькие существа, унаследовали от матери стыдливость и робость, но отцовского в них не было ничего.