Платов Леонид. Архипелаг Исчезающих Островов (Повести о Ветлугине - 1)

   В уютном директорском кресле он сидел все еще неудобно, бочком. А ему очень хотелось переменить позу, как явствовало из беглого обмена репликами между ним и профессором Черепихиным.
   По-видимому, чаепитие в директорском кабинете было разведкой. Очень осторожно ставя вопросы, чтобы, не дай бог, не спугнуть, Союшкин пожелал удостовериться в том, что мы с Андреем - рядовые гидрологи-полярники, немного наивные, не очень практичные и совсем не искушенные в житейских хитростях.
   Ему важно было выведать не только это. Оказалось, к его облегчению, что никаких связей в высших научных сферах у нас нет, и, затевая спор о Земле Ветлугина, мы не можем надеяться на покровительство кого-либо из крупных советских ученых. А коли так, то и действовать разрешалось без стеснения, по возможности более дерзко, чтобы ошеломить, устрашить, подавить с первого же наскока.
   Пока мы, не подозревая об опасности, спокойно обрабатывали результаты своих наблюдений надо льдами Восточно-Сибирского моря, Союшкин снова появился на страницах газеты, и на этот раз уже не на четвертой, в отделе объявлений, а на третьей, где помещаются статьи.
   Спустя всего несколько дней после обсуждения реферата "О так называемых гипотетических землях..." мы увидели в "Вечерке" пространное интервью с нашим бывшим первым учеником. Озаглавлено оно было так: "Последний арктический мираж. Беседа с исполняющим обязанности директора Института землеведения тов. К.К.Союшкиным".
   Спору нет, зубрила с первой парты обладал эрудицией. Однако как все это было книжно, мертво! Он прыгал, подобно дрессированному попугаю, по книжным полкам, перенося в клюве цитаты с места на место, снимая и навешивая ярлычки. Он не был ученым, нет, всего лишь архивариусом фактов!
   "Весьегонский учитель географии, - заявлял Союшкин, - вообразил острова в океане, потому что корабль Текльтона, дрейфуя со льдами, сделал резкий зигзаг. "Льды огибают в этом месте преграду", - предположил П.А.Ветлугин. Между тем не проще ли считать, что зигзаг является результатом влияния ветров? Выдвинут был и второй аргумент. Автор гипотезы ссылался на показания безвестного - фамилия не установлена - русского землепроходца XVII века".
   Далее Союшкин приводил обширные цитаты из "скаски", сопровождая их снисходительными комментариями. Правда, он проявил некоторое великодушие и отводил от Веденея подозрения в лживости. По его мнению, отважный корщик не лгал и не пытался разжалобить начальство, чтобы выманить "награждение". Он действительно думал, что видел землю.
   "Но надо учесть психику путешественников, которые находились на краю гибели, - писал Союшкин. - По собственному признанию, Веденей "со товарищи" в течение нескольких дней буквально умирали от голода. При этих обстоятельствах им могло привидеться все, что угодно. Удивительно ли, что измученным, обреченным людям привиделась желанная земля?"
   Союшкин старательно обосновал этот тезис.
   "В пустыне арктических льдов миражи так же часты, как в песчаной пустыне, - резонно замечал он. - Можно сказать, что злая Моргана, фея английских сказок, жившая на дне моря и обманчивыми видениями дразнившая путешественников, переселилась от берегов Британии в Арктику..."
   Вслед за тем наш бывший первый ученик перечислил наиболее известные арктические миражи. Он выстроил перед читателем длинную шеренгу призрачных островов, возникавших на пути полярных путешественников и таявших в воздухе, едва лишь корабли приближались к "островам".
   Норденшельду почудился как-то остров в тумане. Спустили шлюпку, подошли к "острову". Это оказалась голова любопытного моржа, высунувшаяся из полыньи!
   Так меняются очертания предметов, и так трудно определить расстояние до них в Арктике.
   Пролетая над Полюсом недоступности, Амундсен увидел группу островов. На борту дирижабля засуетились. Фотографы взяли фотоаппараты на изготовку. Подлетели ближе - ахнули: на глазах "острова" развеяло порывом ветра.
   Некоторые арктические миражи, по свидетельству Союшкина, перекочевали даже на географическую карту.
   В 1818 году, отыскивая Северо-Западный проход, Росс на своем корабле уткнулся в тупик. Впереди был кряж, наглухо запиравший выход. Видел его не только Росс, видела вся команда. Путешественники повернули обратно.
   Найденные горы получили название гор Крокера и некоторое время вводили в заблуждение географов.
   В действительности гор Крокера не существует. Прямо по курсу корабля был пролив, открытая, чистая вода. Россу померещились горы. Дорогу путешественнику преградил мираж.
   "Сейчас наконец развеян последний арктический мираж - в Восточно-Сибирском море, - с торжеством заключал Союшкин. - Причем самый странный из всех мираж, привидевшийся провинциальному учителю географии за его письменным столом..."
   Наши фамилии не назывались. Вскользь сказано было, что сотрудники советских полярных станций, принимавшие участие в спасении "Ямала", попутно сделали серию фотоснимков, которые послужили для ученых очень ценным и важным материалом.
   О споре, который возник на обсуждении реферата, также не упоминалось. Видимо, Союшкин не считал нужным сообщать о столь незначительном эпизоде.
   Вот как? Мы, стало быть, низводились до ранга заурядных добытчиков, сборщиков материала? Самостоятельно не в силах были осмыслить его, просто приволокли из Арктики ворох фактов и в полной растерянности вывалили на пол в великолепном директорском кабинете: помоги, мол, Союшкин!
   - Нет, это уж слишком. Это не скальп! - сказал я с возмущением.
   - Какой там скальп! - подхватил мой друг. - Проклятый зубрила просто заживо сдирает семь шкур!..
   Кипя негодованием, мы кинулись в редакцию.
   - О! Стало быть, вы верите в миражи? - с интересом спросил сотрудник редакции. Он даже перегнулся через стол, чтобы получше рассмотреть нас. Потом откинулся в кресле, и длинноносое очкастое лицо его выразило профессиональное огорчение. - Был, говорите, и спор? Я не знал. Жаль! Спор можно было бы хорошо "подать". Когда спор, всегда намного живее, не правда ли?.. Но сведения получены из авторитетных источников. Редактору лично звонил член-корреспондент Академии наук Черепихин. Вы знаете Черепихина?
   Я ответил утвердительно. Однако выяснилось, что мы еще не знаем Черепихина.
   Принял он нас с академической вежливостью, усадил в кожаные кресла, назвал по имени-отчеству, хотя то и другое перепутал. Но был еще более невнятен, чем на обсуждении реферата, подозрительно невнятен.
   Профессор Черепихин оказался большим любителем недомолвок. Битый час беседовали мы с ним, пытаясь уточнить его собственное мнение по поводу Земли Ветлугина, и так и не добились толку.
   Совершенно нельзя было понять, за нас он или за Союшкина. Вот уж начинал понемногу склоняться на нашу сторону, одобрительно кивал, потирал руки, улыбался и вдруг опять пугливо отступал на несколько шажков, не переставая, впрочем, улыбаться, как щитом прикрываясь от нас неопределенными вежливыми фразами.
   Временами начинало казаться, что мы не обсуждаем важную научную тему, а играем в распространенную детскую игру: "Барыня прислала сто рублей, что хотите, то купите, "да" и "нет" не говорите..."
   - Ну как? Укачало? - спросил я Андрея, когда мы, отдуваясь, вышли на улицу.
   Мой друг снял шляпу и принялся с ожесточением тереть ладонью свою коротко остриженную голову.
   - Ты что?
   - Восстанавливаю кровообращение. У меня, знаешь, во время разговора с такими людьми мозги терпнут.
   - Как это - терпнут?
   - Ну словно бы ногу отсидел. Тяжесть и мурашки. Мурашки и тяжесть...
   ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
   1. ВЕТЛУГИН ПРОТИВ ТЕКЛЬТОНА
   Утром мы засели за письмо в редакцию "Вечерней Москвы". Я расположился за столом, решительно обмакнул перо в чернила и, почти донеся уже до бумаги, оставил его колебаться на весу. Андрей, прохаживавшийся по комнате, нетерпеливо спросил:
   - Что же ты?
   - А ты что? Диктуй.
   - Но это же очень просто. Хотя бы так...
   Он задумался, стоя посреди комнаты. Пауза затянулась.
   Я вздохнул и написал:
   "Уважаемый товарищ редактор! На днях в Вашей уважаемой газете опубликовано было одно удивившее нас интервью".
   - Удивившее? - спросил Андрей, заглядывая через плечо. - Не то слово. Слишком слабо: удивившее!
   Я дважды аккуратно зачеркнул фразу, подумал немного и снова написал ее. Затем заботливо поправил хвостик у буквы "д".
   Подобные переживания знакомы, вероятно, всем людям, которые впервые усаживаются за статью для печати. Мы чувствовали себя ужасно глупыми и неуклюжими, как юнцы, после долгих колебаний и сомнений решившиеся наконец танцевать. Нет, недостаточно иметь две ноги, чтобы танцевать, как и знать грамоту для того, чтобы писать. Наш бывший первый ученик не колебался, не кряхтел. Просто вызвал корреспондента, который тут же, не сходя с места, обработал за него с полдюжины фактов, вычитанных из книг, и проворно тиснул в газету.
   А пока мы с Андреем топтались на месте и увязали в длинных и вежливых придаточных предложениях, поправляя друг друга, нас опередили.
   В "Географическом вестнике" появилась статья известного геолога, академика Афанасьева. Она называлась "В защиту оптимизма". Подзаголовок был такой: "Ветлугин против Текльтона".
   "История полярных открытий - это история человеческого оптимизма, человеческой стойкости, - писал Афанасьев. - Казалось бы, конец, предел усилий, последняя черта! Но человек делает еще шаг - и за чертой неведомого открываются перед ним новые горизонты...
   К.К.Союшкин упоминал в своем интервью об ошибке Росса. Это характерная ошибка. Я бы сказал, психологическая ошибка. Росс усомнился в возможности обогнуть Америку с севера. Ему показалось, что он уткнулся в тупик. Но тупика на самом деле не было. По следам Росса прошел на следующий год другой исследователь, Парри, и не увидел гор. Освещение было иным, меньше ли содержалось в воздухе влаги, но мираж не появился. Путешественник двинул вперед свой корабль и прошел по чистой воде. На месте же гор Крокера на карте возник пролив Ланкастера, который можно увидеть там и сейчас... Вот поучительный пример из истории географических открытий, особенно поучительный для тех, кто высказывается сейчас против Земли Ветлугина!"
   "Не предрешаю вопроса о Земле, - заявил Афанасьев, - говорю лишь: не рубите сплеча! В науке верят не словам, а фактам. Фактов же пока слишком мало. И даже те, что есть, могут быть истолкованы по-разному".
   Далее академик назвал Петра Ариановича Ветлугина!
   С удивлением я и Андрей узнали в маститом авторе статьи того самого профессора, который благоволил к нашему учителю географии, переписывался с ним и высылал в Весьегонск новинки географической литературы.
   Афанасьев признавал, что Петр Арианович был одним из самых многообещающих его учеников:
   "П.А.Ветлугин был даровит. Труженик. Умница. И честный. Это очень важно в науке: быть честным, то есть не бояться выводов".
   Старый учитель Петра Ариановича оказался гораздо более осведомленным, чем мы. Петр Арианович, по его словам, был выслан в Сибирь за то, что принимал участие в работе подпольной большевистской типографии. В те годы волна рабочего революционного движения, которая после подавления революции 1905 года временно пошла на убыль, снова начала нарастать, подниматься. Она подхватила и Ветлугина, вернувшегося в Москву.
   Однако тогдашняя революционная ситуация (в Петербурге, как известно, уже воздвигались баррикады) была сорвана начавшейся мировой войной. Многие революционеры были арестованы. Среди них оказался и Петр Арианович.
   Находясь в ссылке, сначала в Акмолинской губернии, потом на Крайнем Севере Сибири, он, по сведениям Афанасьева, продолжал свою научную деятельность, проводил метеорологические наблюдения, изучал многолетние мерзлые горные породы. Видимо, Петр Арианович умер еще до Октябрьской революции, потому что настойчивые поиски, предпринятые академиком, к сожалению, не увенчались успехом.
   Вот какая это была статья - очень спокойная, сдержанная и в то же время внушительная. А ведь академик еще не знал об Улике Косвенной, которая продолжала блаженствовать на площадке молодняка, не подозревая о том, что она не только медвежонок, но и важный аргумент в научном споре...
   - Слушай, ему же надо об Улике, - всполошился Андрей, вскакивая со стула. - Надо старика повести в зоопарк или в крайнем случае показать ее фотографию.
   - И о голубых льдах рассказать...
   Афанасьеву мы позвонили из ближайшего же автомата.
   Нелегко было растолковать по телефону обстоятельства столь запутанного дела, пытаясь заодно как-то представиться, отрекомендоваться. Но, кажется, академик меня, в общем, понял. Он понял бы, я уверен, еще лучше, если бы Андрей не мешал мне. Мой друг топтался тут же, в тесной телефонной будке, делая многозначительные гримасы, хмуря брови и надоедливо бубня над самым ухом: "Про Улику ему объясни. Про голубые льды..."
   - Мы с вами так сделаем, - сказал наконец Афанасьев. - Сегодня у нас что? Суббота? Завтра, стало быть, воскресенье. Вот и прошу завтра ко мне на дачу. Обо всем и поговорим. Адрес такой. Записывайте...
   К Владимиру Викентьевичу Афанасьеву мы отправились не без трепета. Ведь это был покровитель нашего учителя, помогавший ему в самые трудные годы жизни, и, быть может, единственный человек, кроме нас, искренне расположенный к Петру Ариановичу и горевавший о его безвременной гибели. Мало того, это был академик, ученый с мировым именем, автор более двухсот научных трудов!
   Но с первых же слов Афанасьева чувство неловкости и связанности исчезло. Нам стало удивительно просто с ним - почти как с Петром Ариановичем.
   Он вышел на террасу, встречая нас, приветливо улыбающийся, очень похожий на елочного деда-мороза. У него была такая же пушистая четырехугольная борода и ласковые морщинки у глаз, но одет был не в тулуп и валенки, а по-летнему - в майку, тапки и какие-то полосатые брючки.
   - Вот, Машенька, - сказал он церемонно, - позволь тебе представить...
   Мы последовали за его высокой седой женой на террасу и уселись вокруг стола, на котором был сервирован чай.
   Академик продолжал пытливо присматриваться к нам.
   - Ну-с, хорошо, - произнес он, пододвигая ко мне печенье. - Так как же думаете искать свою Землю-невидимку?
   - А мы хотим проверить гипотезу на слух. Если Землю никак не удастся увидеть, попробуем ее услышать.
   - А, эхолот! Ну что же, правильно. Кропотливо и медленно, зато надежно. Тем более ежели такой туман... В истории исследований Арктики метод, конечно, новый, необычный, но... И как думаете; отзовутся ваши острова?
   - Должны отозваться. Не могут не отозваться, - сказал Андрей, нахмурясь.
   - Ну, ну, "не могут", "должны"... Очень хорошо! Погромче кричите, настойчивей зовите, обязательно отзовутся!
   Лучики морщин побежали от глаз, он заулыбался. Затем уселся прочнее в кресло, со вкусом приготовляясь к обстоятельному разговору.
   - Значит, прямо с университетской скамьи в Арктику? - начал Афанасьев. - И сколько пробыли там?
   - Пять лет.
   - Собственно, меньше пяти, - уточнил Андрей. - Если считать перерывы...
   - И все в районе своего Восточно-Сибирского моря?
   - Хотелось, знаете ли, поближе к Земле Ветлугина, - пояснил я. Боялись упустить какую-нибудь счастливую возможность. По-нашему и вышло! Возьмите хотя бы голубые льды или того же медвежонка...
   На этот раз спокойно и не спеша я перечислил все наши удачи и неудачи на пути к Земле Ветлугина.
   - А вы чего ждали-то? Легко ли "белые пятна" с карты стирать!
   - Нет, но...
   - Ждали, наверно, что трудное начнется вне Москвы, уже во время экспедиции в высокие широты, в преддверии Земли Ветлугина?.. О, это только последний этап, завершающий! Много торосов возникнет еще до Восточно-Сибирского моря. Не удивляйтесь! И тряхнет вас, и сожмет во льдах.
   Он с задором посмотрел на нас сбоку.
   Но, вероятно, на наших лицах написано было только изумление, а не страх, потому что Владимир Викентьевич сразу смягчился.
   Решительным движением он смахнул крошки со стола, точно среди них были и Союшкин с профессором Черепихиным, потом принялся прикидывать вслух:
   - В этом году экспедицию, конечно, не успеют снарядить. Но в будущем вполне вероятно. А подготовку научную начать сейчас же, немедля! Причем привлечь к обсуждению представителей самых разнообразных специальностей: гидрологов, метеорологов, гидрогеологов, гидробиологов и прочее. Экспедиция, по-видимому, должна быть комплексной. А вы как считаете?..
   С ним не только легко было разговаривать, с ним было легко думать. Мысли возникали сами собой от соприкосновения с этим удивительно разносторонним, по-молодому гибким умом.
   - Насчет тумана вполне правильно изволили заметить, - продолжал академик. - Амундсен, пролетев на дирижабле над полюсом, дальше не видел уже ничего, кроме тумана. Сам рассказывал мне об этом. Туман, по его словам, сгустился и держался на протяжении двадцати градусов, то есть более двух тысяч двухсот километров. Представляете? Внизу, понятно, могли остаться острова небольшой высоты, которые Амундсену не удалось заметить.
   - Да, разительная аналогия!
   Афанасьев интересовался не только возможностями применения эхолота. Он с увлечением вникал во все детали будущей экспедиции, даже встал из-за стола и быстро начертил на бумажной салфетке схему дополнительного крепления шпангоутов, которое считал очень важным для плавания в высоких широтах.
   Только о своем любимом ученике избегал говорить, старательно, будто опасный подводный риф, обходя в разговоре его имя. Стоило мне или Андрею упомянуть Петра Ариановича, как Афанасьев тотчас же, с неуклюжей поспешностью, заговаривал о другом. При этом Машенька, многозначительно глядя на нас, поднимала брови. Видимо, в доме Афанасьевых не принято было касаться этой печальной темы.
   В каких-нибудь полтора-два часа сложился в основном проект экспедиции к Земле Ветлугина.
   - Вам бы и возглавить экспедицию, - закинул я удочку.
   - А что такого? Я вполне! - Академик с бравым видом огляделся по сторонам.
   Но Машенька, как неусыпный телохранитель стоявшая за его креслом, тотчас же нагнулась и настойчиво-предостерегающе, хотя и очень ласково, положила мужу руки на плечи.
   Академик только сконфуженно покряхтел. Все было ясно без слов.
   - Нет, статью об экспедиции, статью поскорей! - с преувеличенной бодростью сказал он, немного оправясь. - И без лишнего полемического задора, без этой, знаете ли, модной ныне шумихи, трескотни! Обоснованную статью, выдержанную в нарочито спокойных тонах!
   Мы встали из-за стола, готовясь прощаться. Машенька напомнила мужу:
   - А как же письма? Ты решился?
   - Да, да. Конечно, я решился. Ты же видишь. Смешно и спрашивать.
   Академик ушел в комнаты и снова появился на террасе, неся в руках пакет, аккуратно перевязанный бечевкой.
   - Вот! - сказал он с некоторой торжественностью. - Здесь письма Пети Ветлугина из ссылки, из деревни Последней. Ничего особенного, но вам, наверное, интересно будет прочесть. Один ничтожный человек в Якутске задержал их доставкой из мести, из гнусного, мелкого, подлого чувства мести!.. Я не волнуюсь, Машенька, я просто говорю... Эти письма передали мне уже после революции. Они сохранились в архиве жандармского управления. Прочтете в сопроводительной записке...
   2. НА КРАЮ СВЕТА
   Вернувшись домой, мы занялись письмами Петра Ариановича.
   Самое страшное в них были даты. Аккуратно проставленные в уголках пожелтевших от времени страниц, они первыми бросались в глаза. Подумать только: письма написаны более пятнадцати лет назад - и забыты, не отправлены по назначению. А Петр Арианович ничего не знал об этом!
   Так мстил ему какой-то экзекутор или столоначальник из Якутска, надо думать, мелкая сошка, но, видимо, обладавшая неограниченными возможностями портить жизнь людям. О нем небрежно упоминалось в одном из писем. "При проезде своем через Якутск, - писал Петр Арианович, - я имел небольшую перебранку с местным мелким чиновничком и, к удовольствию окружающих, поставил его на место".
   Однако "мелкий чиновничек, поставленный на место", вскоре с лихвой расквитался со своим обидчиком. Он попросту перестал отсылать его письма в Россию, а также передавать письма с воли. Вся корреспонденция незаконно задерживалась в Якутске, в тамошней канцелярии, и по вскрытии и прочтении вкладывалась в особую папку с надписью: "Переписка ссыльного поселенца П.Ветлугина".
   Чего только, наверное, не передумал бедный ссыльный в свои долгие бессонные ночи на берегу пустынного моря!
   Почему не пишут Вероника, профессор Афанасьев, московские товарищи? Почему, наконец, не пишет мать? (А мать, сгорбленная, жалкая, металась в это время по Весьегонску, упрашивая бывших сослуживцев сына заступиться, похлопотать, узнать у начальства, что же стряслось с ее Петюнюшкой, жив ли он, заболел ли, храни бог, не умер ли!)
   Да, трудно пришлось тогда Петру Ариановичу. В одном из писем Афанасьеву есть фраза: "Полгода прошло, как ни от кого не имею вестей. Это, поверьте, самое тяжелое здесь. Будто наглухо заколотили в избе последнее слюдяное оконце..."
   То-то, верно уж, ликовал "мелкий чиновничек" в Якутске, читая и перечитывая это письмо. И радостно ерзал взад и вперед на своем стуле, и подхихикивал в кулак, и корчил рожи другим канцеляристам, словно развеселившаяся злая обезьяна.
   Почему-то мне казалось, что он был похож на нашего Фим Фимыча, весьегонского помощника классных наставников. Та же маленькая голова на жилистой верткой шее, тот же западающий рот, те же мертвенно-тусклые, белесые, больные глаза.
   Тень, тень! Ни шагу без тени! Куда бы ни ступал Петр Арианович, даже за Полярный круг, длинная, дергающаяся тень тотчас появлялась за его спиной.
   Однако не часто доводилось радоваться мстительному якутскому канцеляристу. Общий тон писем был бодрый, несмотря ни на что.
   О пребывании в деревне Последней Петр Арканович писал Афанасьеву в таких же легких тонах, что и матери, о своем пребывании в казахской степи. Видимо, не хотел волновать старика, больше говорил о картинах природы: описывал северное сияние ("Час, не меньше, стоял как вкопанный, не мог отвести глаз - такая красота!") или летнюю неводьбу на Севере, в которой ему довелось участвовать ("Рыбы в устье нашей реки полным-полно, серебристая, толстая, чуть ли не сама сигает в сеть!").
   Деревня Последняя, где назначено было ему жить, представляла собой, собственно, посад, то есть избы располагались не в два ряда, а в один. Все они стояли на низком галечном берегу, в тундре, и только длинные, развешанные между ними рыбачьи сети оживляли однообразный пейзаж.
   Петра Ариановича мучительно долго доставляли туда: сначала на перекладных, потом по железной дороге и, наконец, на барже по одной из многоводных сибирских рек.
   И впрямь, судя по письмам, то был край света!..
   Именно в такой деревеньке жил, наверно, отважный корщик Веденей "со товарищи". Может быть, даже, происходил отсюда, из Последней, и много лет назад, помолясь богу и простившись с домочадцами, отвалил на своем коче от здешних пологих берегов, "чтобы новые незнаемые землицы для Русской державы проведывать идти".
   С обостренным вниманием и симпатией вглядывался Петр Арианович в лица окружавших его крестьян. Он тешил себя безобидной иллюзией, старался угадать в них праправнуков Веденея.
   Еще раз - и в такой необычной обстановке! - наблюдал Петр Арианович удивительную жизненную силу русского человека, который умеет примениться к любым, самым суровым условиям жизни, не теряя при этом исконных качеств русского характера.
   Все в деревне были безлошадными. На Севере лошади были ни к чему. Рыба кормила русских за Полярным кругом. Вокруг не росло ни одного, даже самого маленького, деревца. Зато южнее, за тысячи верст, была тайга, необозримые лесные пространства. Весной полая вода подмывала берега, с корнями выворачивала высоченные деревья и волокла вниз по течению к океану. Все лето население собирало плавник на берегу или вылавливало баграми из воды. На толстых стволах появлялись зарубки: кресты, зигзаги, галочки - владелец ставил свою "примету", свое тавро.
   Требовалось очень много дров, потому что зимы были свирепые, особенно когда задувало с материка. Снег заносил избы по крышу, и приходилось откапываться, как после обвала.
   Труд был единственным средством против тоски. Надо было работать, работать, наводить, ставить "пасти", собирать плавник, то есть жить, как живут все вокруг.
   Для Петра Ариановича такой образ жизни имел и другое значение. Ведь он по-прежнему мечтал о том, чтобы отправиться на поиски островов в Восточно-Сибирском море. ("Конечно, впоследствии, при более благоприятных обстоятельствах", - осторожно добавлял он.) Пребывание в ссылке на берегу Ледовитого океана можно было, таким образом, рассматривать как своеобразную тренировку, подготовку к будущей экспедиции.
   "Я здоров абсолютно, - писал Петр Арианович из ссылки профессору Афанасьеву. - За здоровьем слежу. В общем, берегу его, только не так, как мне наказывала мать: не кутаюсь, не отлеживаюсь в сорокаградусные морозы на лежанке или на печи. Меня бы не уважали здесь, если бы я стал отлеживаться. Охочусь, рыбалю, много хожу на лыжах. Почти целый день на воздухе, в физическом труде. Вечером - за книгой либо за беседой. Не даю себе скучать".
   "Судьба улыбнулась мне, - сообщал далее Петр Арианович, - послала товарища! А ведь пословица говорит: "Добрый товарищ - полпути". Мы живем вместе. Он рабочий, кузнец, занялся на Севере старым своим ремеслом, и я помогаю ему у наковальни. Поглядели бы на меня, дорогой профессор, каков я в кожаном фартуке, с тяжелым молотом в руках. Что ни говори, кусок хлеба на старости", - шутил он.