Платов Леонид. Архипелаг Исчезающих Островов (Повести о Ветлугине - 1)

   - Я и дома при деле нахожуся, - сказал он, открывая в улыбке беззубый рот. - Мы птичкой кормимся.
   - Охотники? - спросил Андрей с уважением.
   - Нет. На продажу разводим.
   Он проводил нас к своей избе на сваях, поднялся по шаткой лесенке и распахнул дверь. Мы заглянули туда. Шум внутри стоял такой, будто одновременно работало несколько прялок. То были канарейки, множество канареек. Прижившиеся на чужбине переселенцы из жарких стран суетливо прыгали в своих клетках, наполняя тесное помещение оглушительным свистом и щебетом.
   - Мы из Медыни, калуцкие, - пояснил дед, осторожно притворяя дверь. - У нас каждая волость имеет свое предназначение. Из Хотисина идут по всей России бутоломы, иначе - камнерои, из Дворцов - столяры, из Желохова печники, маляры, штукатуры. Наша Медынская волость занимается канарейками.
   - Сами и продаете их?
   - Зачем сами? Скупщики скупают, потом развозят птичек по всей империи.
   - Кто же у вас, у калуцких, землей занимается? - спросил Петр Арианович.
   - Землей? - удивился дед. - А откуда ей быть, земле-то? У нас, слышь ты, одних графьев да князей, почитай, десятка полтора или два. Им-то кормиться надоть или как?
   - А Лиза говорила: была у вас земля.
   - Ну, это когда была! Была, да сплыла. Вода теперь на нашем поле, луга заливные.
   - Чьи?
   - Княгини Юсуповой, графини Сумароковой-Эльстон!..
   Дед произнес двойной титул своей обидчицы чуть не с гордостью, будто ему приятнее было, что землю оттягала не простая помещица, а сиятельная.
   - Мельницу она воздвигла на речушке, - словоохотливо продолжал он, - и плотину к ней. Вот и затопила вода землицу. Пошли мы к княгине, в ноги упали. Смеется; "Не виновата - паводок, вода!" С тем и ушли.
   - Судились с ней?
   - Что ж судиться-то? К ней губернатор кофий приезжает пить.
   Петр Арианович встал, сердито дернул плечом.
   - Канареечная волость! Подстрочные примечания к учебнику географии!..
   Он долго говорил о чем-то со стариком - вполголоса. До меня донеслись только последние слова его:
   - Ну и что ж, что далеко? Ты до моря не дойдешь - оно до тебя, может, дойдет!
   Старик засмеялся. Он понимал, что барин шутит.
   А про море зашла речь вот почему. Старик вспомнил, что служил "действительную" в городе Дербенте. И полюбилось ему море с той поры. Вот уж море так море! Правду в сказках говорят: синь-море!.. Перед смертью мечталось побывать еще разок." Дербенте, на море взглянуть. Да где уж! Ноги плохи стали, не дойти до Дербента...
   На обратном пути Петр Арианович молчал, думая о своем. Потом обернулся к нам:
   - Дед не поверил мне, засмеялся... А почему? Человек давно начал менять мир вокруг себя. На то он человек! Силен - да, но будет еще сильнее, во сто крат сильнее...
   Вспоминая об этом вечере, представляю Петра Ариановича стоящим на высоком берегу. Фуражка в руке, прямые волосы треплет ветер. Фигура четко вырисовывается на фоне пронизанной солнечными лучами просторной поймы.
   Вдали густо-синяя кайма лесов, в светлых излучинах неторопливой Мологи темнеют деревеньки, несколько низеньких покосившихся, крытых дранкой изб, между которыми протянуты для просушки рыбачьи сети. Все будто сковано сном, все неподвижно, неизменно. Так же, наверное, текла Молога, так же темнели избы, сушились сети и сто лет назад, и триста, и пятьсот.
   Кто же разбудит пойму Мологи от векового сна?
   10. "СКОРЕЙ ВЕСЬЕГОНСК С МЕСТА СОЙДЕТ!"
   Петру Ариановичу упорно преграждали путь к островам.
   Опасность все время подстерегала его. Мы чувствовали ее в многозначительных косых взглядах Фим Фимыча, в осторожно прощупывающих вопросах моего дядюшки. Мы чувствовали ее всю весну - за каждым кустом, за каждым углом.
   Однажды после привала в лесу Андрей обнаружил несколько окурков у куста. Место было примято, от свежей земли шел пар. Значит, только что кто-то лежал здесь и подслушивал нас.
   В другой раз, сидя над картой в комнате Петра Ариановича, я ощутил холодок в спине и быстро оглянулся. В просвете между шторами темнело чье-то прижавшееся к оконному стеклу лицо. Оно тотчас исчезло.
   Кто же это мог быть? Круглые глаза, очень толстые губы, приплюснутый пуговкой - нос. Лицо, прижатое вплотную к стеклу, как бы превратилось в маску. Я бы не смог потом узнать его.
   Андрей предположил, что это был Фим фимыч. Очень приятно было думать, что мы сидим сейчас в тепле, а он, желая подслужиться инспектору, мерзнет на улице. Почки на дубе уже начали распускаться, в эту пору всегда холодает.
   Наверное, помощник классных наставников подпрыгивал на месте, чтобы согреться. Мороз хватал его за ноги, и он быстро отдергивал их, будто обороняясь от собак.
   Попрыгай, попрыгай!..
   Имя-отчество помощника классных наставников было Ефим Ефимович, но дети и взрослые звали его сокращенно Фим Фимычем. О, если бы можно было укоротить и самого его, как сделали это с именем-отчеством!.. Я никогда, ни до того, ни после, не видел таких длинных людей. Он выглядел именно длинным, а не высоким, потому что плечи его были необыкновенно покаты и узки. На тощей шее рывками поворачивалась маленькая голова.
   Во взгляде его было что-то больное и странное. Замечали: чем способнее, инициативнее, талантливее ученик, тем больше придирается к нему Фим Фимыч.
   В обязанности Фим Фимыча входило следить за тем, чтобы, встречаясь на улице с педагогами, ученики приветствовали их согласно ритуалу (полагалось не просто козырнуть, а, плавно отведя фуражку в сторону, вполоборота повернуться к приветствуемому, причем желательно - с улыбкой). Он должен был также пресекать всякую школьную крамолу. Можно было почувствовать на затылке сдерживаемое дыхание и увидеть, как через плечо простирается к тетрадкам длинная рука: а не малюешь ли ты карикатуру на инспектора или на самого Фим Фимыча?
   Нужное и важное дело - поддержание в училище дисциплины - превращалось в унизительную слежку.
   С нами он стал подозрительно ласков. Как-то даже назвал "милыми мальчиками". Это было, конечно, неспроста.
   Затем меня вызвал инспектор училища и принялся выспрашивать про знакомства Петра Ариановича за пределами Весьегонска.
   Я знал лишь, что существует какой-то профессор, который хлопочет насчет экспедиции, но, понятно, промолчал об этом.
   Стоя посреди просторного кабинета, инспектор с минуту недоверчиво смотрел на меня, потом закрыл глаза и, казалось, забыл о моем присутствии.
   Известно было, что он обременен разнообразными болезнями, которые, собственно говоря, и составляют смысл его существования. Вот и сейчас наш инспектор неподвижно стоял, чуть склонив голову набок, как бы прислушиваясь к тому, что происходит внутри него, и, судя по выражению лица, не был доволен происходящим.
   - Ты еще здесь? - сказал он после некоторого молчания. - Ну, не знаешь, так иди! Иди себе...
   Окурки в лесу, плоское, прижавшееся к оконному стеклу лицо, вкрадчивая приветливость Фим Фимыча, расспросы инспектора и моего дядюшки - все говорило о том, что враги Петра Ариановича не дремлют, что они стягивают кольцо.
   А между тем Петр Арианович с поразительной беспечностью относился к нашим тревожным сообщениям.
   Быть может, он думал, что мы до сих пор еще играем в индейцев? Или просто недооценивал своих весьегонских противников?
   Да, понятно, недооценивал. И можно ли, в конце концов, винить его за это? Ему ли было бояться каких то гнусных провинциальных сплетников, ему, который сейчас потягался бы силою со всеми льдами Северного Ледовитого океана?
   Никогда еще не видели мы нашего учителя в таком оживленном, бодром, приподнятом настроении, как той весной - первой и последней, кстати сказать, которую нам довелось провести вместе.
   От профессора регулярно приходили письма, благоприятные, обнадеживающие. Если не летом 1914 года, то уж наверняка летом 1915-го небольшая, но хорошо снаряженная экспедиция отправится на поиски островов в Восточно-Сибирском море. Профессору как будто бы удалось заинтересовать ею кого-то из видных сибирских капиталистов. По-видимому, легендарная корга Веденея сохраняла свою притягательную силу и по сей день.
   Весной все чудесным образом ладилось у Петра Ариановича, все удавалось. Был бы он суеверен, мог бы, пожалуй, забеспокоиться, заподозрить, что судьба лишь дразнит, манит надеждами.
   Конечно, дело было не только в добрых вестях из Москвы. Я и Андрей с запозданием догадались об этом - уже перед самым скандалом в Летнем саду, давшим новый, опасный поворот событиям.
   Скандал случился в воскресенье, а Петра Ариановича и Веронику Васильевну мы увидели накануне, стало быть, в субботу.
   Я с моим другом совершали обычный свой вечерний обход Весьегонска. Андрей затеял спор о преимуществах винчестера перед штуцером. За разговором мы незаметно отдалились от центра и углубились в благоуханную темноту переулков.
   Вечер был хорош. Ветки черемухи перевешивались через заборы из садов, было приятно касаться прохладной листвы рукой, будто обмениваясь с деревьями беглым приветствием. Но сирень еще не цвела. Иначе я запомнил бы ее запах.
   Доски тротуара поскрипывали под нашими торопливыми шагами. Я только было собрался сразить Андрея последним аргументом, как вдруг увидел мужчину и женщину, которые шли под руку, очень медленно, то появляясь в конусе света, отбрасываемом уличным фонарем, то снова ныряя во тьму и надолго пропадая в ней.
   О! Мало ли влюбленных парочек, словно во сне, бродит весенними вечерами по улицам!
   Мы непоколебимо продолжали свой путь, не замедляя и не убыстряя шаг. Если бы знали, что парочка эта - Петр Арианович и Вероника Васильевна, то поспешили бы круто свернуть в один из боковых переулков, чтобы "раствориться во мгле". Но мы не знали и потому, громко сопя и перебраниваясь, настигли их, и, конечно, под самым фонарем, в ярко освещенном пространстве.
   Это было глупо, нелепо. Я сгорел от стыда. Однако сами влюбленные почти не обратили на нас внимания. Вероника Васильевна, опираясь на руку Петра Ариановича, продолжала прижимать к груди охапку черемухи и чему-то смеялась - негромко, смущенно и ласково. Петр Арианович вел ее с такой бережностью, точно она была из фарфора.
   Узнав нас, он улыбнулся, хотел что-то сказать, но мы с Андреем уже пронеслись мимо, втянув голову в плечи, невнятно пробормотав приветствие.
   Обогнав парочку, Андрей озадаченно хмыкнул.
   Капитан Гаттерас, кажется, не был женат? А Миклухо-Маклай? Сами мы не собирались связываться с девчонками. Ну их!
   Впрочем, быть влюбленным, наверное, не так уж плохо, если судить по лицу Петра Ариановича. Какое же было у него лицо - счастливое и трогательно-наивное, словно бы сам удивлялся своему счастью!
   Тогда я в последний раз видел его таким...
   Дядюшка мой выкинул неожиданно коленце, одну из своих нелепых шутовских штук. Случилось это вечером в Летнем саду.
   Сад располагался через три улицы от нашего дома. Андрей и я частенько убегали туда по вечерам. Внутрь, понятно, нас не пускали, и мы пристраивались у щелей в заборе.
   По аллеям, тускло освещенным висячими лампами, как заводные, двигались пары. Слышались шарканье ног, смех, деланно веселые голоса.
   Против главной аллеи возвышалась "раковина", где солдаты местного гарнизона с распаренными лицами, шевеля усами, дули в трубы.
   Вальс "Ожидание" сменялся звуками марша лейб-гвардии Кексгольмского полка, а затем подскакивающими взвизгами "Ойры".
   Поодаль, в глубине сада, находится ресторан, рядом - бильярдная. Оттуда обычно доносились хлопанье пробок, стук шаров и неразборчивые выкрики.
   В тот воскресный вечер в бильярдной было более шумно, чем всегда. Вскоре туда с обеспокоенным лицом пробежал распорядитель.
   Скандалы случались в Весьегонске не часто. Заинтересованные событием, мы перешли из галерки в партер, то есть попросту перемахнули через забор.
   Толпа жестикулирующих людей, бесцеремонно расталкивая гуляющих, покатилась от бильярдной к выходу. До нас донеслось:
   - Полегче, полегче! Уберите руки, вам говорят!..
   - Ну бросьте, господа, стоил ли, бросьте...
   - Скорей Весьегонск с места сойдет!..
   - Да бросьте же, бросьте, господа!..
   На минуту мелькнуло лицо Петра Ариановича, за ним багровая лысина моего дядюшки, вся в испарине, а вокруг колыхались фуражки с кокардами и соломенные шляпы-канотье, довольно быстро подвигавшиеся к выходу.
   Обиженные голоса, хохот и чье-то однообразное, на самых низких нотах: "Да бросьте же, бросьте, господа!" - удаляясь, стихли наконец, и цветастая, шаркающая ногами карусель возобновила свое движение.
   Позже я узнал, с чего все началось.
   Иногда Петр Арианович игрывал на бильярде. В этот вечер он заканчивал партию с молодым фельдшером, когда в бильярдную, пошатываясь, ввалился дядюшка. Его сопровождали приятели в соответственно приподнятом настроении.
   - Чур, чур, - закричал дядюшка с порога бильярдной. - Следующую партию со мной! Согласны?
   Петр Арианович отклонил это заманчивое предложение.
   - Но почему? - поразился дядюшка, с аффектацией откидываясь назад.
   - Так.
   - Нет, тут не "так". Тут начинка... А какая?
   Петр Арианович пожал плечами.
   - Что же, выходит, брезгуете нашим обществом? - не отставал дядюшка. Мы ничего. Пьяненькие, но... Что поделаешь? У нас мыслящему человеку не пить нельзя.
   Петр Арианович отвернулся и принялся намеливать кий.
   - Потому что болото, провинция, - продолжал дядюшка. - Потому что рак на гербе... Весьегонск!
   - Я сам из Весьегонска, - коротко сказал учитель, нагибаясь над столом.
   - Я ж и говорю, - подхватил дядюшка. - А с кем тягаться вздумали? Страшно сказать - с заграницей, со всемирно известным Текльтоном! Вы - и Текльтон! Хо-хо! Сам Текльтон не открыл острова, а учитель географии открыл... В Весьегонске, в провинции!
   - Да что вы привязались: провинция, провинция! - вступился за Петра Ариановича фельдшер. - А Ломоносов откуда был?
   - Ну, Ломоносов! Сравнили! То академик! И в Петербурге! Добро бы господин Пирикукий... то бишь Ветлугин... в Петербурге жил... А у нас в Весьегонске академий нет!
   Приятели вразнобой поддержали дядюшку:
   - В Калуге, говорят, тоже учитель на звезды собрался лететь! Все ракету какую-то строит...
   - В Козлове и того лучше: не учитель - часовщик новые растения стал выдумывать!
   - Ну вот видите, видите? Вот она вам, провинция ваша!
   И дядюшка захохотал.
   Петр Арианович с полным самообладанием натирал мелом кий.
   - Часовщики! Учители! - ликовал дядюшка. - А зачем стараются, лбом стену прошибают?
   - Не для себя. Для славы отечества!..
   - Ах, славы! - Дядюшка подмигнул приятелям. - Все слава, слава... Ну именно - чудаки! В каждом городе по чудаку!
   - Какие же чудаки! Выдающиеся русские люди! Патриоты России!
   Дядюшка удивился:
   - Этак, скажете, и вы - патриот России?
   - Конечно.
   Дядюшка неожиданно обиделся:
   - Позвольте! Если вы патриот, то кто тогда я?
   Он обвел всех оскорбленным взглядом. Вид у него был, наверное, очень глупый, потому что в бильярдной засмеялись.
   - Нет-с, не шучу! Господин Ветлугин говорит: я, мол, патриот России! Хорошо-с! Кто же тогда мы все? - Он сделал паузу, потом ударил себя кулаком в грудь: - Врете! Я патриот, я!
   - Почему?
   - То есть как это почему? Потому что вполне доволен своим отечеством. Зако-за-а-конопослушен! Не придумываю всяких теорий. Служу...
   Петр Арианович усмехнулся.
   - Ни к чему эта усмешка ваша! - Дядюшка рассердился. - Служу, да! А вы? Острова нашли? Не верю в ваши острова! Не видал! А чего не видал, того...
   Петр Арианович, не обращая больше внимания на его болтовню, стал расплачиваться с маркером.
   - Не верю! - продолжал выкрикивать дядюшка, бестолково размахивая руками и обращаясь больше к висячей лампе, чем к Петру Ариановичу. - Ни в часовщика не верю, ни в этого... с ракетой! И в тебя с островами твоими не верю!
   Дядюшка огляделся, подбирая сравнение. Оно должно было быть хлестким и кратким. Что-нибудь вроде пословицы или афоризма. Требовалось выразить в одной фразе все свое превосходство над этим Кукипирием.
   На фоне звездного неба четко вырисовывался купол собора. Чуть поодаль торчала каланча пожарной части, словно это была долговязая шея великана, с любопытством заглядывавшего в сад через деревья. Еще дальше темнели крыши домов.
   Весьегонск был строен прочно, на века. В его приземистых домах можно было отсидеться от жизненных бурь, как в бревенчатых блокгаузах во время осады.
   Сравнение пришло!
   - Скорее я... - Дядюшка покачнулся, чуть было не упал, но удержался за бильярд широко расставленными руками. - Скорее Весьегонск с места сойдет, чем я тебе поверю, понял?..
   Он словно бы швырнул на стол наш город, как увесистую козырную карту.
   - Сдвинь-ка Весьегонск, ну! Сдвинь-ка с места, попробуй! А, не можешь? То-то!
   Много раз потом представляли мы с Андреем эту сцену. С сухим щелканьем сталкивались и разлетались шары. Раздавались возгласы: "К себе в среднюю!", "В угол налево!" У стены ухмылялись дядюшкины приятели, а посреди ораторствовал дядюшка. Над лысиной его дымились редкие волосы. Одну руку он устремлял вперед с видом колдуна-заклинателя, другой продолжал цепляться за спасительный бильярд...
   Спор закончился безобразно.
   Кажется, не насладившись до конца своим триумфом, дядюшка захотел удержать Петра Ариановича.
   Повторялась в общем уже известная читателю программа обдуманно надоедливых приставаний.
   Петр Арианович попытался уйти, ему преградили дорогу к двери. Дядюшка уцепился за рукав его кителя. Рукав треснул.
   Тогда Петр Арианович пустил в приставалу шаром, но промахнулся.
   Их кинулись разнимать. Подскочил Фим Фимыч, до того смирно сидевший в уголке и что-то записывавший. Толпа подхватила его, дядюшку, Петра Ариановича, вынесла из бильярдной и потащила к выходу из Летнего сада.
   В тот же вечер, пылая жаждой мщения, дядюшка сделал обыск на моей полке с книгами.
   11. БУКВЫ "С.С."
   Меня разбудили шелест перевертываемых страниц и сердитое бормотание.
   Открыв глаза, я увидел дядюшку, который сидел на корточках в нескольких шагах от кровати, спиной ко мне, и рылся на книжной полке.
   - Поглядим, поглядим, - бормотал дядюшка с ожесточением, - каков он из себя, этот патриот, поборник славы отечества!
   Одну за другой он раскрывал тетради, порывисто перелистывал и, раздраженно фыркнув, швырял на пол.
   Зажженная свеча стояла у дядюшкиных ног. Длинные тени раскачивались на стенах и потолке. Они были похожи на щупальца осьминога. Будто чудом каким-то я очутился не в своей комнате, в которой улегся спать, а в зловещей подводной пещере.
   Было в этом что-то знакомое, мучительно знакомое. Видел я уже и тени на потолке, и хищно согнутую спину, и беспокойно раскачивающийся язычок пламени. И так же надо было подать сигнал, предупредить кого-то об опасности.
   Кого?
   Я так и не успел вспомнить, потому что с торжествующим возгласом дядюшка сдернул с полки одну из тетрадей и обернулся ко мне:
   - Ага, не спишь? Совесть нечиста? То-то! Ну-ка, объясни, отвечай: что означает "с.с."?
   Я спрыгнул с кровати и, шлепая босыми пятками, подошел к этажерке.
   - Что это, что?!
   Он тыкал в страницу с такой злостью, что наконец прорвал ее указательным пальцем.
   Это была моя тетрадь по географии. С недавнего времени я принялся заносить сюда кое-что из того, что рассказывал нам Петр Арианович. На обложке тетради, как водится, красовались якоря, а также переводные картинки с пейзажами тундры, кораблями и белыми медведями.
   - Две буквы - "с.с."! - размахивал передо мной дядюшка тетрадью. Отвечай! Как понимать?
   Переступая босыми ногами - от пола дуло, - я объяснил, что это географическая пометка, известная всем географам. ("Я не географ!" мотнул дядюшка головой.) А означает: "Существование сомнительно", сокращенно "с.с.". ("Ага, сокращенно!") Если человек находит на карте или в справочнике буквы "с.с." подле какого-нибудь острова, горного кряжа или реки, то...
   - Врешь, врешь! - прервал дядюшка. - По голосу слышу, что врешь! Нет, брат, я не глупей тебя с учителем с твоим... Какое там еще придумали "сомнительно"! Ничего не сомнительно! Ясно-понятно все! "С.с." - это есть "совершенно секретно"! Ага, угадал? Ну-с, а что же именно секретно?
   Он с жадностью принялся листать тетрадку дальше.
   - Стишки? Что за стишки? "Первое мая, солнце играя"?.. Нет. "Нелюдимо наше море...". Вот оно что! Не-лю-ди-мо!.. Ну-ка, ну-ка...
   Он пробубнил несколько строк себе под нос, потом остановился и почмокал губами, как бы пробуя стихотворение на вкус.
   - Это как же понимать? - повернулся он ко мне. - "Блаженная страна..." Что это?
   Делая многозначительные паузы, дядюшка прочел:
   Там, за далью непогоды
   Есть блаженная страна.
   Не темнеют неба своды,
   Не проходит тишина.
   Он глубокомысленно смотрел на меня снизу, не вставая с, корточек.
   - "Блаженная страна"! Очень хорошо! Именно - совершенно секретно!
   Он торжествующе выпрямился.
   - Вот и приоткрылся учитель твой! - Дядюшка захохотал и пошатнулся. Только сейчас я заметил, что он вдребезги пьян. - Вот как сразу стало хорошо! Упирался, лукавил... А сейчас и приоткрылся. Ну что стоишь? Брысь в постель! Досыпай! А тетрадочку под замок спрячем, под замок!
   Он бережно закрыл мою тетрадь по географии.
   Утром я узнал от Андрея, что на рассвете у него побывал Фим Фимыч и также перетряхнул все учебники и тетради.
   Найдены были те же подозрительные буквы "с.с." и песня, но, кроме того, длинная выписка из сочинений какого-то опасного революционера, подрывающая уважение к правительству.
   Собственно, выписок в Андреевой тетради было две. Первая из них разочаровала помощника классных наставников. Она была озаглавлена: "Мечта".
   "Моя мечта может обгонять естественный ход событий (слово "обгонять" было подчеркнуто). Если бы человек был совершенно лишен способности мечтать таким образом... тогда я решительно не могу представить, какая побудительная причина заставляла бы человека предпринимать и доводить до конца обширные и утомительные работы в области искусства, науки и практической жизни..."
   Спрошенный Фим Фимычем, кто автор рассуждения о мечте, Андрей ответил, что не знает.
   Он действительно не знал автора. Только много лет спустя мы узнали, что это цитата из сочинений Писарева, которую любил приводить в своих выступлениях Ленин.
   Фим Фимычу рассуждения о мечте не показались опасными.
   - Ну, это не серьезный человек писал, - сказал он, пробегая глазами выписку. - Поэт какой-нибудь...
   Зато вторая выписка с лихвой вознаградила его за все хлопоты. Там было сказано следующее:
   "Недавно приходилось читать в "The Atheneum", что в России варварство простонародья часто губит благие намерения правительства (по организации экспедиций)... Но никогда не произносилось ничего более неверного. Наоборот, простонародье почти всегда пролагало путь научным изысканиям. Вся Сибирь с ее берегами открыта таким образом. Правительство всегда только присваивало себе то, что народ открывал. Таким образом присоединены Камчатка и Курильские острова. Только позже они были осмотрены правительством. Предприимчивые люди из простонародья впервые открыли всю цепь островов Берингова моря и весь русский берег северо-западной Америки".
   Я привожу здесь эту выписку целиком, потому что именно она послужила причиной увольнения Петра Ариановича из нашего училища.
   Со всеми предосторожностями, как пойманную ядовитую змею, выписку доставили инспектору, так как директор был в отъезде. Тотчас же был вызван для объяснений Петр Арианович.
   - "Простонародье пролагало путь...", "Правительство присваивало...", с ужасом вчитывался инспектор в Андреевы каракули. - Боже мой, боже мой! И это география? Разве у Иванова это есть? Я помню Иванова... Полюбуйтесь! Пропаганда, чуть ли не прокламация!
   Он схватился за правый бок и скрючился.
   Петр Арианович, нагнувшись, близоруко разглядывал лежавшую на столе раскрытую тетрадь.
   - Позвольте... "Простонародье пролагало путь научным изысканиям"? Да, я это говорил. Не помню уж, на каком уроке, но говорил...
   - Боже мой, на уроке!
   - Чему вы ужасаетесь? Это отнюдь не прокламация, а ученая статья! Написал ее действительный член Императорской академии наук...
   - Императорской? Не верю!
   - Знаменитый русский ученый Карл Максимович Бэр... Прочитав о том, как в иностранном журнале пытаются ошельмовать наших русских землепроходцев, он, естественно, вступился за них и...
   - А стихи? Как тут? "Блаженная страна". "Там, за далью непогоды..." Это как понимать? А "совершенно секретно"?.. Все, знаете, одно к одному... Наконец, эти ваши загадочные прогулки с учениками, какой-то конспиративный географический кружок! Нет-с, извините, я умываю руки...
   Инспектор с таким ожесточением потер рука об Руку, что даже поморщился от боли.
   - Объясняйтесь с господином попечителем учебного округа или с кем он сочтет нужным. Это дело политическое. Все! Я умыл руки...
   Мы сидели с Андреем на подоконнике, в коридоре, когда с шумом распахнулась дверь учительской и оттуда, встряхивая волосами, вышел Петр Арианович. На широких скулах его рдели два красных пятнышка. Брови были сдвинуты.
   Мы вскочили с подоконника, поклонились. Петр Арианович кивком ответил на поклон. Он посмотрел на нас прищурясь, со странным выражением. Потом чуть заметно покачал головой. Это означало, что подходить к нему нельзя.
   И тогда, оглянувшись, я увидел Союшкина.
   Он стоял по обыкновению у стеночки, как бы желая врасти в нее, слиться с нею, и с ужасом смотрел на опального учителя. То, что он опальный, делало его, видимо, совершенно другим в глазах Союшкина. Мимо вприскочку, весело толкаясь, проносились ученики. Союшкина окликали, подзывали, но он оставался недвижим. Он будто оцепенел.