Мы двинулись вдоль берега. Под ногами бесшумно пружинил красновато-бурый мох, устилавший землю.
Торжественное настроение охватило нас. Земля Ветлугина была своеобразно и сурово прекрасна!
Со склонов, сверкая на солнце, струились водопады.
Пройдя еще с полкилометра, мы увидели обширную лагуну. Узкая песчаная коса, отделявшая ее от моря, была завалена грудами плавника.
- Отличное место для полярной станции, - сказал Андрей, по-хозяйски осматриваясь. - Бухта рядом, и плавник под рукой, недалеко ходить.
Завтра фамилию Звонкова, начальника экспедиции, которая открыла землю-невидимку, так долго скрывавшуюся во льдах, станут выкрикивать газетчики, послезавтра Оксфорд и Сорбонна почтительно поднесут ему звание "доктор гонорис кауза" [почетная научная степень].
Шевельнулось ли во мне завистливое чувство: почему не я? Нет, по чести, нет! Немного позже, правда, что-то начало щемить, но тогда я был целиком захвачен радостью открытия. Когда очень счастлив, когда душа полна до краев, нет в ней места для маленьких чувств, чувствишек! Вот он, тот миг, ради которого стоило жить!
Я видел ослепительное ледяное ущелье, по дну которого звенел ручей. Выше сияла полоска яркой бирюзы.
Это было горное озеро, колыхавшееся в прозрачной хрустальной чаше.
А дальше было еще красивее. Перед нами возникло нечто вроде русского терема из голубого кристалла. Два высоких ледяных зубца вздымались к небу, как сторожевые башни. На ребристой "крыше" сверкали веселые солнечные зайчики. А внизу зиял широкий вход.
Это был очень просторный высокий грот, под сводами которого гулко разносились наши голоса.
Нигде не видел я таких красок, как в этом гроте. У входа они были нежно-голубыми, потом постепенно начинали темнеть, а в углах становились ультрамариновыми. Полная гамма синего цвета!..
- Летняя резиденция деда-мороза, - весело сказал Сабиров.
Я поморщился. Он был отличным человеком, наш старпом, но любил комментировать красивые пейзажи вслух. Сейчас хотелось молчать, просто смотреть и молчать.
Площадка возле "теремка" была самым высоким местом на острове, и здесь Андрей приказал укрепить флагшток.
- Объявляю эту территорию принадлежащей Союзу Советских Социалистических Республик! - раздельно и четко произнес он формулу, включавшую Землю Ветлугина в пределы нашей Родины.
- На флаг - смирно! - скомандовал Сабиров.
Участники экспедиции поднесли руки к шапкам. В торжественном молчании мы следили за тем, как красный флаг медленно ползет вверх по флагштоку.
- Салют!
Мы дали залп из ружей. Тотчас же с моря донесся второй залп. "Пятилетка", стоявшая у ледяного припая, окуталась дымом. Матросы, которые оставались на корабле и теснились на палубе, на вантах, на мостике, салютовали флагу Советского Союза.
Опустив ружье, я прислушался. Среди ледяных ущелий медлительно перекатывалось эхо наших выстрелов, будто вибрировала, замирая, туго натянутая басовая струна.
Рапорт правительству был отправлен, и вскоре, по выражению Таратуты, эфир запенился, забурлил вокруг антенны ледокола.
Отклики с Большой земли шли беспрерывно весь вечер и всю ночь.
Пядь земли в океане! Только мореплаватель сумеет по-настоящему понять, что это такое. Много дней, даже недель находиться вдали от берегов, видя только море вокруг, ощущая себя затерянным среди колышущейся водяной пустыни, - и вдруг увидеть землю на горизонте. Пусть это лишь скала, без травинки, без деревца - все же это земля, твердь!
Однако Земля Ветлугина отличалась некоторыми особенностями.
Мы с Андреем были слишком опытными полярниками, чтобы не угадать с первого же взгляда своеобразную природу нашего архипелага. Тем более что на обратном пути к кораблю перед нами как бы открылся срез Земли Ветлугина.
Идя вдоль берега, мы увидели вдали странный пятнистый холм. Он беспрерывно шевелился, точно осыпаясь. И вдруг распался на составные части. Туча птиц поднялась в воздух. От мелькания множества крыльев зарябило в глазах.
Это было самое большое гнездовье, которое я когда-нибудь видел!
Поднялась пальба.
Пока охотники разряжали ружья, мое внимание привлек обрыв, над которым гнездовали птицы. Мы с Андреем подобрались к нему снизу, со стороны взморья. Именно здесь природа архипелага была яснее всего.
Верхний слой земли был очень тонок, не более метра. Дальше шел ископаемый лед с примесями осадочных пород.
Земля Ветлугина представляла собой не что иное, как ледяной купол огромных размеров с песчано-глинистыми отложениями, спаянными между собой многолетними ледяными прослойками.
По слоям обрывистого берега можно было прочесть не только прошлое архипелага, но и его будущее. Открытый нами архипелаг таял...
Вот когда стало понятно значение странных, как бы подгонявших нас слов: "Спешить, чтобы застать!"
Природу островов, открытие которых Петр Арианович предвидел и предсказал за много лет, он понял до конца лишь в ссылке. Быть может, побывал на островах Васильевском или Семеновском, быть может, расспрашивал о них местных жителей - во всяком случае, ясно представлял себе, что мешкать нельзя, что надо возможно скорее отправляться на поиски Земли, пока та не ушла под воду.
Вот выдержка из первого тома книги "Северный Ледовитый", которая вышла вскоре после открытия архипелага.
"Надо вспомнить о том, - писал Афанасьев, - что находилось на месте окраинных сибирских морей сотни тысяч лет назад. Здесь была суша. Материк тянулся на север примерно до 82o. Климат был гораздо более теплым, чем сейчас. На равнинах, которые впоследствии стали дном моря, росли леса, водились мамонты, носороги, олени.
В начале четвертичного периода эта часть суши, как и вся Сибирь, подверглась оледенению. Во время таяния и отступления ледников могли образоваться участки неподвижного льда, на которых откладывались глина, песок, галька, нанесенная талыми водами.
Но вот произошла катастрофа, подобная той, которую описывает Платон в легенде об Атлантиде. Северная часть материка начала опускаться под воду. Долины заливались, холмы и горы превращались в острова (из них уцелели до наших дней лишь архипелаги Северной Земли и Новой Сибири).
Что же случилось с животными?
Животные спасались от наводнения, отступая на юг или укрываясь в горах. В последнем случае они, понятно, оставались отрезанными от материка и вымирали.
Этим объясняется огромное скопление костей на сибирских островах. Остров Большой Ляховский, например, может быть назван кладбищем мамонтов. В течение XVII-XVIII веков отсюда вывозили на ярмарку в Якутск ежегодно по нескольку тысяч пудов бивней.
Вероятно, ряд островов-гор сохранялся до последнего времени и в других районах Советской Арктики. Пласты ископаемого льда под толщей наносов не таяли в холодной воде на протяжении столетий.
Однако наступило потепление Арктики. Ископаемый лед стал таять, острова опускались все ниже и ниже.
Вот почему корщик Веденей в XVII веке видел горы, а наши советские исследователи Андрей Звонков и Алексей Ладыгин увидели в XX веке только невысокие купола. Но они могли и ничего не увидеть, если бы пришли сюда спустя несколько десятков лет.
С Землей Ветлугина могло произойти то, что произошло с островами Васильевским и Семеновским, расположенными в море Лаптевых.
Эти острова были впервые нанесены на карту в 1823 году, затем еще раз в 1912 году и, наконец, были обследованы в 1936 году. При этом оказалось, что за сто тринадцать лет остров Семеновский уменьшился более чем в семь раз, а остров Васильевский совсем растаял. Там, где его видели в 1823 и 1912 годах, осталась в 1936 году только подводная банка.
По счастью, - заканчивал академик, - с Землей Ветлугина этого не случилось".
Академик был прав. Мы вовремя пробились к Земле Ветлугина.
И все же с первых шагов по Земле у нас, признаться, отлегло от сердца. Петр Арианович, несомненно, многое преувеличил в своих опасениях. (И нужно ли удивляться этому? Вспомните, в каких условиях он жил в деревне Последней!)
Правда, Земля его таяла, но очень медленно. Жизнь ее, во всяком случае, отнюдь не висела на волоске. (Мы с Андреем поспешили проделать необходимые подсчеты.)
Начать с того, что наша Земля была гораздо больше по площади острова Семеновского. А ведь понадобилось сто тринадцать лет, чтобы тот уменьшился в семь раз.
Затем наша Земля находилась на самом краю шельфа, то есть была значительно более удалена к северу от материка, чем Семеновский.
Ну что ж! Вероятно, Весьегонск, взнесенный строителями над гладью нового Рыбинского моря, простоит дольше Земли Ветлугина. И тем не менее в распоряжении новых обитателей нашей Земли, ученых-полярников, еще добрых два-три десятка лет (по самым осторожным, более того - придирчивым, выкладкам). Не так уж мало, а?
Вы спросите меня: а дальше? О, я не загадываю так далеко! Впрочем, кто знает, быть может. Земля Ветлугина и не понадобится к тому времени? Ученые пересядут с островов на плавучие льдины и вместе с ними включатся в извечный дрейф льдов по диагонали через всю Арктику...
Как видите, разгадав тайну Архипелага Исчезающих Островов (неофициальное название нашей Земли), мы ничуть не потеряли бодрости.
Более того. Просторы этого пустынного уголка Арктики вскоре огласились самым что ни на есть непосредственным и дружным смехом. (Надо думать, это было в диковинку Земле Ветлугина, так как до недавнего времени здесь раздавались только повизгивания голодных песцов, писк птиц и фырканье недовольных моржей.)
Мы спешили нанести на карту очертания всех трех островов - надвигалась полярная ночь. Рано утром я отправился на берег, взяв с собой Синицкого и Союшкина, за которым увязался его приятель - славившийся своим легкомыслием судовой пес Ротозей.
Добравшись до второго, сравнительно небольшого острова и поднявшись на его вершину, мы с Синицким нагнулись над ящиком, в котором был теодолит.
- Товарищ Союшкин, - бросил я через плечо, - что же вы! Установите треногу.
Молчание. Мы оглянулись. Союшкина с нами не было. Не было и треноги.
- Странно! Только что был здесь...
- И следов нет, - сказал Синицкий, смотря на мох.
- Не на небо же его взяли, - попробовал я пошутить. - Во-первых, не заслужил; во-вторых, треногу-то оставили бы...
Мы начали припоминать, где был Союшкин в последний момент, когда его видели. Стоял вон на том бугорке. Неизменная молодецкая трубка - он начал курить после первой экспедиции - торчала изо рта.
И вот его нет. Как сквозь землю провалился!
Пока мы с беспокойством озирались по сторонам, Ротозей принялся повизгивать и перебирать лапами.
- Чует, Алексей Петрович! Ей-богу, чует! - вскричал Синицкий. - Пустим собаку, она найдет...
Ротозей быстро вскарабкался на скользкую наледь. Он топтался там, визжа от нетерпения и засовывая нос в трещину.
Что за черт!
Я заглянул в расщелину. Она уходила вниз, глубокая и темная. На архипелаге полно было таких расщелин, и мы старательно обходили их.
"Нарочно туда залез или сорвался?" - недоумевал я. Синицкий указал на края расщелины. Они были обломаны. А, вот оно что! Союшкин провалился!
- Э-эй! - закричал я вниз, как в трубу. - Союшкин!
Снизу раздалось слабое:
- Здесь! (Как на перекличке в классе!)
Соединенными усилиями мы вытащили из расщелины незадачливого путешественника.
Впрочем, правильнее сказать, извлекли его тело, правда вполне живое. Дух Союшкина остался там, внизу. Это был единственный урон, который понесла наша вторая высокоширотная экспедиция. Дух неутомимого скептика был сломлен и погребен в пещере вместе с разбитым вдребезги пенсне.
По счастью, бывший первый ученик не повредил при падении ни рук, ни ног. Однако шея его как бы окостенела, та самая удивительно гибкая шея, умевшая поворачиваться сразу на сто восемьдесят градусов!
Теперь Союшкин ходил по Земле Ветлугина бочком, с осторожностью, близоруко и недоверчиво щурясь на окружающие предметы.
Несчастный случай со "штатным скептиком" был увековечен в стенгазете, которая выходила на ледоколе. Шарж был подписан так: "Последний провал Союшкина, или Как он уверовал наконец в существование Земли Ветлугина".
"Штатный скептик" претерпел последнюю свою метаморфозу на наших глазах. Душевно он как бы оцепенел. И в этом состоянии оцепенения был доставлен на корабль, а затем и на материк.
Впрочем - чем черт не шутит! - ведь он мог еще, пожалуй, отогреться и расцвести в иной, более благоприятной обстановке...
Положив Землю Ветлугина на карту, мы занялись возведением привезенных с собою разборных домов. В течение трех суток на большом острове кипела авральная работа. Надо было спешить. Надвигалась зима, тяжелые льды могли не выпустить "Пятилетку" из Восточно-Сибирского моря.
Уже четырнадцатого сентября среди ледяных глыб поднялся бревенчатый жилой дом, а рядом - службы, метеобудка, домик для магнитных наблюдений. Над ними на высоком флагштоке реял красный флаг.
Мы оба - я и Андрей - просили оставить нас зимовать на архипелаге. Но наше начальство рассудило иначе. Оставлена была молодежь: Синицкий, Вяхирев, Таратута.
Пятнадцатого сентября "Пятилетка" отвалила от Земли Ветлугина. Синеватые сумерки лежали надо льдом. Через четверть часа наш архипелаг нельзя было рассмотреть даже в бинокль...
6. НА ВЫСОКОМ БЕРЕГУ
Мы очень хотели вернуться домой обязательно к ноябрьским праздникам, и это удалось. Уже в начале ноября участники экспедиции были в Москве.
Но Лиза отсутствовала. Ее, оказывается, пригласили на праздничные дни в Весьегонск.
Что ж, выходит, в этом году мне встречать праздники в родном своем городе, в котором я не был уже не помню сколько лет?
Я позвонил Лизе прямо с вокзала. Знал, где искать ее - в райкоме партии или в горсовете. Там она и была.
- Вот я приехал, Лиза! - сказал я довольно нескладно, потому что начал волноваться, едва лишь забрался в телефонную будку. Мое смущение сразу же, наверное, передалось и Лизе.
- Здравствуй, - невнятно сказала она. - Ну как там наша Земля?
- Ничего. Спасибо.
Неожиданно - взрыв смеха!
- Сейчас ты ответил, как тот благовоспитанный мальчик, которого спросили: "Ну, был в зоопарке? Как лев там?" А он сказал: "Ничего. Спасибо".
- Да, глупо... Я, знаешь ли, приехал к тебе в гости, Лиза.
- Понимаю... Ты на вокзале? Так вот, иди потихоньку к морю. Встретимся у школы-новостройки. Это на горе. Найдешь?
- Найду.
Я прошел через весь город, озираясь, удивляясь, не узнавая его. Впрочем, шел как в тумане...
Конечно, я пришел на свидание раньше Лизы.
Отсюда, с горы, открывалась великолепная панорама Рыбинского водохранилища. У берегов море уже затягивалось ледком, а вода была сине-сизая с белыми полосами. Небо - в низких тучах - почти сливалось с далеким, лесистым, принахмурившимся берегом.
Да, осень. Поздняя осень.
Я присел на выгнувшееся седлом корневище высоченной сосны. Эка вымахала! Под самые тучи!
Как все это удивительно сошлось: новый город, почти незнакомый мне, лежавший у моих ног, и острова в далеком Восточно-Сибирском море! По-видимому, была в этом закономерность нашего строя жизни, неразрывное, взаимоопределяющее сцепление событий. Созданы были условия, благодаря которым сдвинулся с места один из самых захолустных в прошлом городов России, и вскоре на другом конце страны возникли, выплыли из тумана легендарные острова.
Глядя на север, где осеннее небо было всего темнее, я мысленно перенесся на Землю Ветлугина.
Там тоже готовятся отметить ноябрьские праздники. Кают-компания ярко освещена, и на стене под портретом Ленина висит лозунг: "Да здравствует 17-я годовщина Октября!"
Вяхирев мудрит на кухне над тортом собственного изобретения, которым мечтает поразить даже прихотливого в еде Синицкого. Таратута, сидя у рации, принимает и передает поток поздравительных радиограмм, а Синицкий, уже облаченный в парадный китель, обходит празднично сервированный стол, озабоченно поправляя бумажные цветы в вазе.
Счастливых праздников вам, друзья!
Над островами уже царит ночь. Только желтые квадратики окон бревенчатой избы прорезают тьму, да в центре метельного хоровода пляшет ярко-красный язычок. Это флаг.
У подножия высокой мачты установлен фонарь с рефлектором, который бросает сноп света вверх и превращает трепещущее на ветру полотнище в неугасимое, согревающее душу пламя.
Правда, небо бывает иногда звездным либо расцвечивается арктической радугой - северным сиянием.
Однако чаще всего над архипелагом проносится на бреющем полете метель. Острова стоят на самом юру, мчащийся снег покрывает их с головой сплошной вздувающийся и опадающий мутно-белый полог.
Да, нелегко придется моим товарищам на вновь открытых островах. Яростные арктические штормы будут бить архипелаг льдинами, лютые ледяные ветры прохватывать его насквозь. Во время сжатий лед начнет корежить вокруг, как бересту на огне.
Белые валы громоздятся у высокого обрывистого берега. Со скрежетом и визгом отламываются льдины, вставая призрачными громадами. А от горизонта надвигаются новые и новые оцепеневшие гребни.
Луна проглядывает из-за туч и освещает тревожный, беспрестанно меняющийся ландшафт. Оттого что фон зловеще-черный, белые глыбы, передвигающиеся на переднем плане, выглядят особенно жутко. Беспрерывно проплывают мимо ледяные поля. Если долго смотреть на них, кружится голова. Кажется, что остров сорвало с мертвых якорей и небывалый ледоход уносит его куда-то вдаль, как дрейфующий корабль.
Но в том-то и дело, что его не уносит никуда! Это твердая земля, твердь, о которой так мечтали исследователи этого района Арктики.
Помимо обычных бурь, проносятся над архипелагом и другие, почти неощутимые. Сказал бы даже, бури-невидимки, если бы у зимовщиков не было чувствительного прибора, отмечающего их приближение. Я имею в виду так называемые магнитные бури, неистовствующие в этой части Арктики. Некоторые из них так сильны, что колебания магнитной стрелки за сутки доходят до шестидесяти двух градусов.
Но есть на полярной станции компас, один-единственный, который не подвержен влиянию бурь. Стрелка его закреплена и указывает неизменно все тот же курс: норд-ост. Компас висит в простенке между окнами. Это маленький компас-талисман. Сегодня Таратута и Синицкий заботливо обрамили его венком из красновато-бурого мха.
...И вот уже подняты все тосты, отдана дань и грандиозному торту, над которым самозабвенно трудился кок. Зимовщики повели свои обычные нескончаемые разговоры о двух походах "Пятилетки", о магнитных бурях, о Полюсе относительной недоступности - своем ближайшем соседе, и о трагической судьбе Ветлугина, указавшего путь к архипелагу и погибшего где-то среди льдов...
Я поудобней уселся на корневище сосны. Лиза запаздывает. Что делать! Я - полярник, то есть человек тренированный. Мне не привыкать ждать, не занимать терпения.
Рыбинское водохранилище сделалось темнее, белые лезвия бурунов стали взблескивать еще резче. Протяжнее, перед ночью, зашумели сосны над головой.
А там, за морем, наверное, уж свечерело. Там в богатырском раздумье стоят древние вологодские леса. Еще дальше начинаются Архангельская область и по-зимнему одевшееся льдами Белое море.
Ноябрь. Осень. Вечер... Полярный день кончился.
Что ж! День был хорош. Расцвеченный мечтами, насыщенный борьбой, завершенный победой. Чего желать еще?
Быть может, кое-кому покажется, что мы слишком быстро - всего за два года - дошли до нашей Земли? Но мы же шли к ней много лет, чуть не со школьной скамьи готовились к экспедиции! И ведь время по-настоящему измеряется не годами, а событиями. Есть люди - я знавал таких, - которые коптили небо по семьдесят пять или восемьдесят лет почти и не почувствовали, что жили.
Быть может, на пути к нашим островам было меньше приключений, чем мы когда-то надеялись в Весьегонске? Да, эффектных событий произошло не так уж много. Но разве мы не пережили самое увлекательное из того, чего может пожелать ученый, - _приключения мысли_? Мысль, сосредоточенная, ищущая, все время обгоняла, опережала путешественников!
Мне думается, что радость научного открытия можно сравнить с восхождением на высокую гору. По мере подъема все больше предметов охватывает пытливый взор. Путник забывает об усталости, поглощенный открывающимся перед ним зрелищем. Из тумана, клубящегося внизу, из хаоса фактов, догадок, сопоставлений возникает постепенно обширная, прекрасная, никем не виданная до него страна!
Я услышал дробный стук каблучков. Знакомый стук! Так же точно стучали они по трапу на борту корабля. Или мне тогда казалось, что стучали...
Лиза очень быстро поднималась в гору. Милое лицо ее раскраснелось, прядь волос выбилась из-под берета. Пальто было распахнуто.
- Опоздала? Очень сердишься?
Она подбежала ко мне и взяла за руки.
- Это я опоздал, - пробормотал я, наклоняясь над нею. - Так долго шел к тебе. Таким длинным кружным путем. Через столько морей... Ты уж как-нибудь извини меня, постарайся извинить. Хорошо, Рыжик?..
Торжественное настроение охватило нас. Земля Ветлугина была своеобразно и сурово прекрасна!
Со склонов, сверкая на солнце, струились водопады.
Пройдя еще с полкилометра, мы увидели обширную лагуну. Узкая песчаная коса, отделявшая ее от моря, была завалена грудами плавника.
- Отличное место для полярной станции, - сказал Андрей, по-хозяйски осматриваясь. - Бухта рядом, и плавник под рукой, недалеко ходить.
Завтра фамилию Звонкова, начальника экспедиции, которая открыла землю-невидимку, так долго скрывавшуюся во льдах, станут выкрикивать газетчики, послезавтра Оксфорд и Сорбонна почтительно поднесут ему звание "доктор гонорис кауза" [почетная научная степень].
Шевельнулось ли во мне завистливое чувство: почему не я? Нет, по чести, нет! Немного позже, правда, что-то начало щемить, но тогда я был целиком захвачен радостью открытия. Когда очень счастлив, когда душа полна до краев, нет в ней места для маленьких чувств, чувствишек! Вот он, тот миг, ради которого стоило жить!
Я видел ослепительное ледяное ущелье, по дну которого звенел ручей. Выше сияла полоска яркой бирюзы.
Это было горное озеро, колыхавшееся в прозрачной хрустальной чаше.
А дальше было еще красивее. Перед нами возникло нечто вроде русского терема из голубого кристалла. Два высоких ледяных зубца вздымались к небу, как сторожевые башни. На ребристой "крыше" сверкали веселые солнечные зайчики. А внизу зиял широкий вход.
Это был очень просторный высокий грот, под сводами которого гулко разносились наши голоса.
Нигде не видел я таких красок, как в этом гроте. У входа они были нежно-голубыми, потом постепенно начинали темнеть, а в углах становились ультрамариновыми. Полная гамма синего цвета!..
- Летняя резиденция деда-мороза, - весело сказал Сабиров.
Я поморщился. Он был отличным человеком, наш старпом, но любил комментировать красивые пейзажи вслух. Сейчас хотелось молчать, просто смотреть и молчать.
Площадка возле "теремка" была самым высоким местом на острове, и здесь Андрей приказал укрепить флагшток.
- Объявляю эту территорию принадлежащей Союзу Советских Социалистических Республик! - раздельно и четко произнес он формулу, включавшую Землю Ветлугина в пределы нашей Родины.
- На флаг - смирно! - скомандовал Сабиров.
Участники экспедиции поднесли руки к шапкам. В торжественном молчании мы следили за тем, как красный флаг медленно ползет вверх по флагштоку.
- Салют!
Мы дали залп из ружей. Тотчас же с моря донесся второй залп. "Пятилетка", стоявшая у ледяного припая, окуталась дымом. Матросы, которые оставались на корабле и теснились на палубе, на вантах, на мостике, салютовали флагу Советского Союза.
Опустив ружье, я прислушался. Среди ледяных ущелий медлительно перекатывалось эхо наших выстрелов, будто вибрировала, замирая, туго натянутая басовая струна.
Рапорт правительству был отправлен, и вскоре, по выражению Таратуты, эфир запенился, забурлил вокруг антенны ледокола.
Отклики с Большой земли шли беспрерывно весь вечер и всю ночь.
Пядь земли в океане! Только мореплаватель сумеет по-настоящему понять, что это такое. Много дней, даже недель находиться вдали от берегов, видя только море вокруг, ощущая себя затерянным среди колышущейся водяной пустыни, - и вдруг увидеть землю на горизонте. Пусть это лишь скала, без травинки, без деревца - все же это земля, твердь!
Однако Земля Ветлугина отличалась некоторыми особенностями.
Мы с Андреем были слишком опытными полярниками, чтобы не угадать с первого же взгляда своеобразную природу нашего архипелага. Тем более что на обратном пути к кораблю перед нами как бы открылся срез Земли Ветлугина.
Идя вдоль берега, мы увидели вдали странный пятнистый холм. Он беспрерывно шевелился, точно осыпаясь. И вдруг распался на составные части. Туча птиц поднялась в воздух. От мелькания множества крыльев зарябило в глазах.
Это было самое большое гнездовье, которое я когда-нибудь видел!
Поднялась пальба.
Пока охотники разряжали ружья, мое внимание привлек обрыв, над которым гнездовали птицы. Мы с Андреем подобрались к нему снизу, со стороны взморья. Именно здесь природа архипелага была яснее всего.
Верхний слой земли был очень тонок, не более метра. Дальше шел ископаемый лед с примесями осадочных пород.
Земля Ветлугина представляла собой не что иное, как ледяной купол огромных размеров с песчано-глинистыми отложениями, спаянными между собой многолетними ледяными прослойками.
По слоям обрывистого берега можно было прочесть не только прошлое архипелага, но и его будущее. Открытый нами архипелаг таял...
Вот когда стало понятно значение странных, как бы подгонявших нас слов: "Спешить, чтобы застать!"
Природу островов, открытие которых Петр Арианович предвидел и предсказал за много лет, он понял до конца лишь в ссылке. Быть может, побывал на островах Васильевском или Семеновском, быть может, расспрашивал о них местных жителей - во всяком случае, ясно представлял себе, что мешкать нельзя, что надо возможно скорее отправляться на поиски Земли, пока та не ушла под воду.
Вот выдержка из первого тома книги "Северный Ледовитый", которая вышла вскоре после открытия архипелага.
"Надо вспомнить о том, - писал Афанасьев, - что находилось на месте окраинных сибирских морей сотни тысяч лет назад. Здесь была суша. Материк тянулся на север примерно до 82o. Климат был гораздо более теплым, чем сейчас. На равнинах, которые впоследствии стали дном моря, росли леса, водились мамонты, носороги, олени.
В начале четвертичного периода эта часть суши, как и вся Сибирь, подверглась оледенению. Во время таяния и отступления ледников могли образоваться участки неподвижного льда, на которых откладывались глина, песок, галька, нанесенная талыми водами.
Но вот произошла катастрофа, подобная той, которую описывает Платон в легенде об Атлантиде. Северная часть материка начала опускаться под воду. Долины заливались, холмы и горы превращались в острова (из них уцелели до наших дней лишь архипелаги Северной Земли и Новой Сибири).
Что же случилось с животными?
Животные спасались от наводнения, отступая на юг или укрываясь в горах. В последнем случае они, понятно, оставались отрезанными от материка и вымирали.
Этим объясняется огромное скопление костей на сибирских островах. Остров Большой Ляховский, например, может быть назван кладбищем мамонтов. В течение XVII-XVIII веков отсюда вывозили на ярмарку в Якутск ежегодно по нескольку тысяч пудов бивней.
Вероятно, ряд островов-гор сохранялся до последнего времени и в других районах Советской Арктики. Пласты ископаемого льда под толщей наносов не таяли в холодной воде на протяжении столетий.
Однако наступило потепление Арктики. Ископаемый лед стал таять, острова опускались все ниже и ниже.
Вот почему корщик Веденей в XVII веке видел горы, а наши советские исследователи Андрей Звонков и Алексей Ладыгин увидели в XX веке только невысокие купола. Но они могли и ничего не увидеть, если бы пришли сюда спустя несколько десятков лет.
С Землей Ветлугина могло произойти то, что произошло с островами Васильевским и Семеновским, расположенными в море Лаптевых.
Эти острова были впервые нанесены на карту в 1823 году, затем еще раз в 1912 году и, наконец, были обследованы в 1936 году. При этом оказалось, что за сто тринадцать лет остров Семеновский уменьшился более чем в семь раз, а остров Васильевский совсем растаял. Там, где его видели в 1823 и 1912 годах, осталась в 1936 году только подводная банка.
По счастью, - заканчивал академик, - с Землей Ветлугина этого не случилось".
Академик был прав. Мы вовремя пробились к Земле Ветлугина.
И все же с первых шагов по Земле у нас, признаться, отлегло от сердца. Петр Арианович, несомненно, многое преувеличил в своих опасениях. (И нужно ли удивляться этому? Вспомните, в каких условиях он жил в деревне Последней!)
Правда, Земля его таяла, но очень медленно. Жизнь ее, во всяком случае, отнюдь не висела на волоске. (Мы с Андреем поспешили проделать необходимые подсчеты.)
Начать с того, что наша Земля была гораздо больше по площади острова Семеновского. А ведь понадобилось сто тринадцать лет, чтобы тот уменьшился в семь раз.
Затем наша Земля находилась на самом краю шельфа, то есть была значительно более удалена к северу от материка, чем Семеновский.
Ну что ж! Вероятно, Весьегонск, взнесенный строителями над гладью нового Рыбинского моря, простоит дольше Земли Ветлугина. И тем не менее в распоряжении новых обитателей нашей Земли, ученых-полярников, еще добрых два-три десятка лет (по самым осторожным, более того - придирчивым, выкладкам). Не так уж мало, а?
Вы спросите меня: а дальше? О, я не загадываю так далеко! Впрочем, кто знает, быть может. Земля Ветлугина и не понадобится к тому времени? Ученые пересядут с островов на плавучие льдины и вместе с ними включатся в извечный дрейф льдов по диагонали через всю Арктику...
Как видите, разгадав тайну Архипелага Исчезающих Островов (неофициальное название нашей Земли), мы ничуть не потеряли бодрости.
Более того. Просторы этого пустынного уголка Арктики вскоре огласились самым что ни на есть непосредственным и дружным смехом. (Надо думать, это было в диковинку Земле Ветлугина, так как до недавнего времени здесь раздавались только повизгивания голодных песцов, писк птиц и фырканье недовольных моржей.)
Мы спешили нанести на карту очертания всех трех островов - надвигалась полярная ночь. Рано утром я отправился на берег, взяв с собой Синицкого и Союшкина, за которым увязался его приятель - славившийся своим легкомыслием судовой пес Ротозей.
Добравшись до второго, сравнительно небольшого острова и поднявшись на его вершину, мы с Синицким нагнулись над ящиком, в котором был теодолит.
- Товарищ Союшкин, - бросил я через плечо, - что же вы! Установите треногу.
Молчание. Мы оглянулись. Союшкина с нами не было. Не было и треноги.
- Странно! Только что был здесь...
- И следов нет, - сказал Синицкий, смотря на мох.
- Не на небо же его взяли, - попробовал я пошутить. - Во-первых, не заслужил; во-вторых, треногу-то оставили бы...
Мы начали припоминать, где был Союшкин в последний момент, когда его видели. Стоял вон на том бугорке. Неизменная молодецкая трубка - он начал курить после первой экспедиции - торчала изо рта.
И вот его нет. Как сквозь землю провалился!
Пока мы с беспокойством озирались по сторонам, Ротозей принялся повизгивать и перебирать лапами.
- Чует, Алексей Петрович! Ей-богу, чует! - вскричал Синицкий. - Пустим собаку, она найдет...
Ротозей быстро вскарабкался на скользкую наледь. Он топтался там, визжа от нетерпения и засовывая нос в трещину.
Что за черт!
Я заглянул в расщелину. Она уходила вниз, глубокая и темная. На архипелаге полно было таких расщелин, и мы старательно обходили их.
"Нарочно туда залез или сорвался?" - недоумевал я. Синицкий указал на края расщелины. Они были обломаны. А, вот оно что! Союшкин провалился!
- Э-эй! - закричал я вниз, как в трубу. - Союшкин!
Снизу раздалось слабое:
- Здесь! (Как на перекличке в классе!)
Соединенными усилиями мы вытащили из расщелины незадачливого путешественника.
Впрочем, правильнее сказать, извлекли его тело, правда вполне живое. Дух Союшкина остался там, внизу. Это был единственный урон, который понесла наша вторая высокоширотная экспедиция. Дух неутомимого скептика был сломлен и погребен в пещере вместе с разбитым вдребезги пенсне.
По счастью, бывший первый ученик не повредил при падении ни рук, ни ног. Однако шея его как бы окостенела, та самая удивительно гибкая шея, умевшая поворачиваться сразу на сто восемьдесят градусов!
Теперь Союшкин ходил по Земле Ветлугина бочком, с осторожностью, близоруко и недоверчиво щурясь на окружающие предметы.
Несчастный случай со "штатным скептиком" был увековечен в стенгазете, которая выходила на ледоколе. Шарж был подписан так: "Последний провал Союшкина, или Как он уверовал наконец в существование Земли Ветлугина".
"Штатный скептик" претерпел последнюю свою метаморфозу на наших глазах. Душевно он как бы оцепенел. И в этом состоянии оцепенения был доставлен на корабль, а затем и на материк.
Впрочем - чем черт не шутит! - ведь он мог еще, пожалуй, отогреться и расцвести в иной, более благоприятной обстановке...
Положив Землю Ветлугина на карту, мы занялись возведением привезенных с собою разборных домов. В течение трех суток на большом острове кипела авральная работа. Надо было спешить. Надвигалась зима, тяжелые льды могли не выпустить "Пятилетку" из Восточно-Сибирского моря.
Уже четырнадцатого сентября среди ледяных глыб поднялся бревенчатый жилой дом, а рядом - службы, метеобудка, домик для магнитных наблюдений. Над ними на высоком флагштоке реял красный флаг.
Мы оба - я и Андрей - просили оставить нас зимовать на архипелаге. Но наше начальство рассудило иначе. Оставлена была молодежь: Синицкий, Вяхирев, Таратута.
Пятнадцатого сентября "Пятилетка" отвалила от Земли Ветлугина. Синеватые сумерки лежали надо льдом. Через четверть часа наш архипелаг нельзя было рассмотреть даже в бинокль...
6. НА ВЫСОКОМ БЕРЕГУ
Мы очень хотели вернуться домой обязательно к ноябрьским праздникам, и это удалось. Уже в начале ноября участники экспедиции были в Москве.
Но Лиза отсутствовала. Ее, оказывается, пригласили на праздничные дни в Весьегонск.
Что ж, выходит, в этом году мне встречать праздники в родном своем городе, в котором я не был уже не помню сколько лет?
Я позвонил Лизе прямо с вокзала. Знал, где искать ее - в райкоме партии или в горсовете. Там она и была.
- Вот я приехал, Лиза! - сказал я довольно нескладно, потому что начал волноваться, едва лишь забрался в телефонную будку. Мое смущение сразу же, наверное, передалось и Лизе.
- Здравствуй, - невнятно сказала она. - Ну как там наша Земля?
- Ничего. Спасибо.
Неожиданно - взрыв смеха!
- Сейчас ты ответил, как тот благовоспитанный мальчик, которого спросили: "Ну, был в зоопарке? Как лев там?" А он сказал: "Ничего. Спасибо".
- Да, глупо... Я, знаешь ли, приехал к тебе в гости, Лиза.
- Понимаю... Ты на вокзале? Так вот, иди потихоньку к морю. Встретимся у школы-новостройки. Это на горе. Найдешь?
- Найду.
Я прошел через весь город, озираясь, удивляясь, не узнавая его. Впрочем, шел как в тумане...
Конечно, я пришел на свидание раньше Лизы.
Отсюда, с горы, открывалась великолепная панорама Рыбинского водохранилища. У берегов море уже затягивалось ледком, а вода была сине-сизая с белыми полосами. Небо - в низких тучах - почти сливалось с далеким, лесистым, принахмурившимся берегом.
Да, осень. Поздняя осень.
Я присел на выгнувшееся седлом корневище высоченной сосны. Эка вымахала! Под самые тучи!
Как все это удивительно сошлось: новый город, почти незнакомый мне, лежавший у моих ног, и острова в далеком Восточно-Сибирском море! По-видимому, была в этом закономерность нашего строя жизни, неразрывное, взаимоопределяющее сцепление событий. Созданы были условия, благодаря которым сдвинулся с места один из самых захолустных в прошлом городов России, и вскоре на другом конце страны возникли, выплыли из тумана легендарные острова.
Глядя на север, где осеннее небо было всего темнее, я мысленно перенесся на Землю Ветлугина.
Там тоже готовятся отметить ноябрьские праздники. Кают-компания ярко освещена, и на стене под портретом Ленина висит лозунг: "Да здравствует 17-я годовщина Октября!"
Вяхирев мудрит на кухне над тортом собственного изобретения, которым мечтает поразить даже прихотливого в еде Синицкого. Таратута, сидя у рации, принимает и передает поток поздравительных радиограмм, а Синицкий, уже облаченный в парадный китель, обходит празднично сервированный стол, озабоченно поправляя бумажные цветы в вазе.
Счастливых праздников вам, друзья!
Над островами уже царит ночь. Только желтые квадратики окон бревенчатой избы прорезают тьму, да в центре метельного хоровода пляшет ярко-красный язычок. Это флаг.
У подножия высокой мачты установлен фонарь с рефлектором, который бросает сноп света вверх и превращает трепещущее на ветру полотнище в неугасимое, согревающее душу пламя.
Правда, небо бывает иногда звездным либо расцвечивается арктической радугой - северным сиянием.
Однако чаще всего над архипелагом проносится на бреющем полете метель. Острова стоят на самом юру, мчащийся снег покрывает их с головой сплошной вздувающийся и опадающий мутно-белый полог.
Да, нелегко придется моим товарищам на вновь открытых островах. Яростные арктические штормы будут бить архипелаг льдинами, лютые ледяные ветры прохватывать его насквозь. Во время сжатий лед начнет корежить вокруг, как бересту на огне.
Белые валы громоздятся у высокого обрывистого берега. Со скрежетом и визгом отламываются льдины, вставая призрачными громадами. А от горизонта надвигаются новые и новые оцепеневшие гребни.
Луна проглядывает из-за туч и освещает тревожный, беспрестанно меняющийся ландшафт. Оттого что фон зловеще-черный, белые глыбы, передвигающиеся на переднем плане, выглядят особенно жутко. Беспрерывно проплывают мимо ледяные поля. Если долго смотреть на них, кружится голова. Кажется, что остров сорвало с мертвых якорей и небывалый ледоход уносит его куда-то вдаль, как дрейфующий корабль.
Но в том-то и дело, что его не уносит никуда! Это твердая земля, твердь, о которой так мечтали исследователи этого района Арктики.
Помимо обычных бурь, проносятся над архипелагом и другие, почти неощутимые. Сказал бы даже, бури-невидимки, если бы у зимовщиков не было чувствительного прибора, отмечающего их приближение. Я имею в виду так называемые магнитные бури, неистовствующие в этой части Арктики. Некоторые из них так сильны, что колебания магнитной стрелки за сутки доходят до шестидесяти двух градусов.
Но есть на полярной станции компас, один-единственный, который не подвержен влиянию бурь. Стрелка его закреплена и указывает неизменно все тот же курс: норд-ост. Компас висит в простенке между окнами. Это маленький компас-талисман. Сегодня Таратута и Синицкий заботливо обрамили его венком из красновато-бурого мха.
...И вот уже подняты все тосты, отдана дань и грандиозному торту, над которым самозабвенно трудился кок. Зимовщики повели свои обычные нескончаемые разговоры о двух походах "Пятилетки", о магнитных бурях, о Полюсе относительной недоступности - своем ближайшем соседе, и о трагической судьбе Ветлугина, указавшего путь к архипелагу и погибшего где-то среди льдов...
Я поудобней уселся на корневище сосны. Лиза запаздывает. Что делать! Я - полярник, то есть человек тренированный. Мне не привыкать ждать, не занимать терпения.
Рыбинское водохранилище сделалось темнее, белые лезвия бурунов стали взблескивать еще резче. Протяжнее, перед ночью, зашумели сосны над головой.
А там, за морем, наверное, уж свечерело. Там в богатырском раздумье стоят древние вологодские леса. Еще дальше начинаются Архангельская область и по-зимнему одевшееся льдами Белое море.
Ноябрь. Осень. Вечер... Полярный день кончился.
Что ж! День был хорош. Расцвеченный мечтами, насыщенный борьбой, завершенный победой. Чего желать еще?
Быть может, кое-кому покажется, что мы слишком быстро - всего за два года - дошли до нашей Земли? Но мы же шли к ней много лет, чуть не со школьной скамьи готовились к экспедиции! И ведь время по-настоящему измеряется не годами, а событиями. Есть люди - я знавал таких, - которые коптили небо по семьдесят пять или восемьдесят лет почти и не почувствовали, что жили.
Быть может, на пути к нашим островам было меньше приключений, чем мы когда-то надеялись в Весьегонске? Да, эффектных событий произошло не так уж много. Но разве мы не пережили самое увлекательное из того, чего может пожелать ученый, - _приключения мысли_? Мысль, сосредоточенная, ищущая, все время обгоняла, опережала путешественников!
Мне думается, что радость научного открытия можно сравнить с восхождением на высокую гору. По мере подъема все больше предметов охватывает пытливый взор. Путник забывает об усталости, поглощенный открывающимся перед ним зрелищем. Из тумана, клубящегося внизу, из хаоса фактов, догадок, сопоставлений возникает постепенно обширная, прекрасная, никем не виданная до него страна!
Я услышал дробный стук каблучков. Знакомый стук! Так же точно стучали они по трапу на борту корабля. Или мне тогда казалось, что стучали...
Лиза очень быстро поднималась в гору. Милое лицо ее раскраснелось, прядь волос выбилась из-под берета. Пальто было распахнуто.
- Опоздала? Очень сердишься?
Она подбежала ко мне и взяла за руки.
- Это я опоздал, - пробормотал я, наклоняясь над нею. - Так долго шел к тебе. Таким длинным кружным путем. Через столько морей... Ты уж как-нибудь извини меня, постарайся извинить. Хорошо, Рыжик?..