Плотников Александр. Визитная карточка Флота

   - Что вы, доктор! - удивленно буркнул он в телефонную трубку. - Я здоров как буйвол!
   Гешка явился в полотняной безрукавке, завязанной полами внизу, в распахе виднелась загорелая безволосая грудь.
   - Давайте, куда дуть, чего выжимать, - весело затараторил он.
   - Сначала поговорим, Геннадий Васильевич, - со значением глянула на него Татьяна. - Садитесь вот сюда, напротив.
   - Ну, сижу... - Гешка, озадаченный, опустился в кресло.
   - Ты извини, Геша, что я вроде как в душу лезу, - помолчав, начала Татьяна. - Скажи мне, какие у тебя отношения с Лидой Варакиной? Поверь, я не из бабьего любопытства об этом спрашиваю.
   - Никаких, - сказал матрос, нервно теребя узел рубашки. - Она нынче старпома Алмазова обхаживает. Чаек по ночам ему в каюту таскает.
   - Ты бы поменьше сплетни слушал. А известно тебе, что беременна ока? На третьем месяце уже. И говорит, что твоего ребенка носит.
   - Лидка беременна? Правда? Я ничего не знал... - потрясенно прошептал Гешка.
   - Неужто она чужой грех на тебя валит? Ты не стесняйся, Геша, мне это важно. Лида просит сделать ей аборт.
   - Аборт? От меня? Была она со мной, я не отказываюсь. Только потом, еще в апреле, она сама меня отшила. "Уходи, - сказала, - опостылел ты мне..."
   - Ну а ты-то сам серьезно к ней относился или просто добротой ее воспользовался?
   - Что я для нее? Побаловалась как с мартовским котом...
   - Ты сам, я вижу, не промах. Здесь Лидка, а на берегу Люська третий год ждет, - насмешливо глянула на матроса Татьяна.
   - Та Люська - дым папиросный... Это я нарочно везде болтал, чтобы до Лидки дошло. Обидно было с чайником на носу ходить. Ведь на судне ничего не скроешь...
   - Неужто многие в экипаже знали?
   - Разве только вы не догадывались да еще помполит. Вы с ним люди новые.
   - И капитан тоже знал?
   - Семен Ильич - ушлый мужик, сквозь переборки все видит.
   "Ну и ну!" - мысленно подивилась Татьяна.
   - Значит, вы ее любите?
   - Если бы не любил...
   - Какие же у вас планы на будущее, если не секрет? По-прежнему матросом плавать?
   - Чувствую, ее слова повторяете... А чем плоха моя специальность? Побольше некоторых береговых инженеров зарабатываю. Весь мир повидал и себя показал. А у нее слишком губа жадна, капитаншей ей стать охота. Я бы тоже мог поступить в мореходку, только если все капитанами станут, кто будет на руле стоять? Хороший рулевой не меньше капитана нужен. Я вот давно уже свою фамилию за кормой не пишу.
   - Вы сами хотели бы ребенка?
   - Мне двадцать три уже. В мои годы и по двое детей имеют.
   - Ну это дело не хитрое, успеете еще и дюжину заиметь, - улыбнулась Татьяна. - Особенно с такой женой, как Лида.
   - Не пойдет она за меня...
   - А вы поговорите с ней по-настоящему, по-мужски...
   Когда Гешка ушел, Татьяна задумалась. Правильно ли она поступает, пытаясь соединить две эти судьбы? Вдруг и в самом деле Лида не любит Гешку, выйдет за него ради будущего ребенка, а потом... Что потом? Недобрым словом вспомнит она непрошеную сваху.
   В смутном состоянии духа поднялась она наверх, попросила разрешения у старпома Алмазова побыть на мостике.
   - Дышите озоном, тетя док, - ухмыльнулся он. - Только не зажарьтесь живьем на солнце. Температура плюс 32, влажность почти сто процентов!
   - Где мы плывем, Генрих Силантьевич? - поинтересовалась Татьяна.
   - Если объяснить популярно, идем Аравийским морем, курсом в Аденский залив. Дальше известным вам путем через Красное море и Суэцкий канал выпрыгнем в Средиземное, обогнем матушку-Европу - и, здравствуй, Каботажная гавань Питера!
   - Вы так все закруглили, будто завтра же будем дома, - грустно покачала головой Татьяна.
   - Всего тощий месячишко остался! - весело ответил старпом. - Кстати, док, каков последний анализ пресной воды? Не протухла она еще?
   - Головастики пока не завелись, но в нос шибает.
   - Ничего, пока перебьемся, а в Суэце свежей зальем. Заказана уже. А вообще-то в здешних краях с пресной водичкой туго. Вы слышали про то, что группа морских бизнесменов собирается разбогатеть на грандиозном проекте по доставке айсбергов из Антарктиды? Чтобы прибуксировать сюда небольшую ледяную горку, надо крепко попыхтеть. Но они подсчитали, если даже половина айсберга растает, все равно прибыль составит тысячу процентов! Вопрос теперь в том, как технически осуществить этот проект: какой мощности нужны буксировщики, какие буксирные устройства, как быстрее реализовать трофей на месте назначения ж прочее и прочее. Но это, надо полагать, дело времени, господа капиталисты за большие денежки луну с неба снимут...
   Но Татьяну рассказ Алмазова не заинтересовал. Она смотрела на ленивые волны, со змеиным шипением вскипающие возле бортов, на истомленное зноем небо, с которого низвергались потоки жаркого воздуха, на сомлевших от духоты молчаливых чаек, и гнетущая зеленая тоска заползала в сердце.
   - Лучше бы я не летала в Москву! - вслух подумала она.
   Стоявший вблизи старпом расслышал ее слова, сочувственно улыбнулся:
   - Да, доктор, таков удел моряков: чем дальше уходишь от родины, тем чаще о ней вспоминаешь... Мне вот однажды пришлось быть свидетелем позднего отчаяния одного бывшего русского графа. Хотите, расскажу?
   Татьяна машинально кивнула. Алмазов убрал со лба влажную прядь волос, поправил темные очки на переносице.
   - Было это в шестьдесят пятом. Взяли меня подменным старпомом на "Шелонь" в рейс на марокканский порт Касабланку. Мы оказались одной из первых ласточек, потому на флаг наш здорово глазели. Самый разный люд на причал приходил. И вот как-то под вечер поднимается по сходне молодая женщина, обращается к вахтенному на чистом русском языке. "Господа, говорит, - не могли бы вы позволить посетить ваш пароход его сиятельству графу Чернышеву?" Мы, разумеется, малость подрастерялись, но был на борту представитель нашего консульства. Спросили его, как быть, он посоветовал принять графа. Человек он, мол, порядочный, не антисоветчик, даже консульству в коммерческих делах помогает. Почти всю жизнь в Марокко живет, приличные связи имеет в деловых кругах. Коли так, любезно приглашаем гостя. Оказался он худеньким старикашкой в серой тройке со старорежимным галстуком. Учтиво со всеми раскланялся, поблагодарил за оказанную честь.
   Капитан толкает меня в борт и шепчет; "Давай-ка, чиф, блесни воспитанием, покажи его сиятельству нашу посудину".
   Представился я графу и повел его от кормы к носу, грузовое вооружение показываю, лебедки, трюма, шлюпки-плотикы. А он слушает, головенкой кивает, делает вид, что ему все это интересно, сам все время странно на меня посматривает, словно признать во мне кого-то пытается. "Нет, думаю, - ваше сиятельство, отец мой, питерский пролетарий, в холуях у тебя не служил".
   Показал ему палубу, пригласил вниз. Он руками замахал: "Нет, говорит, - господин капитан (он меня все время капитаном навеличивал), вниз-то я, может, и спущусь, а вот обратно меня придется на горбу поднимать".
   Коли так, благодарю гостя за внимание, а он просяще складывает холеные ручки и молвит: "Капитан, хоть я и граф, мне очень неудобно, только не исполните ли мою маленькую просьбу? Нельзя ли на вашем пароходе отведать борщеца русского? Настоящего, с капусткой и сальцем, с овощной зажарочкой, с чесночком и перчиком!"
   На обед у нас как раз был борщ, правда, украинский. Сообщаю об этом гостю, тот закивал обрадованно: "Спасибо, похлебаю с превеликим удовольствием!"
   Только, говорю, придется спуститься в кают-компанию. "О! - восклицает граф. - За борщом я хоть в преисподнюю! Не соблаговолите ли только подать к этому борщу ломоть ржаного хлебца да ржавенькую селедочку?"
   Заявились в кают-компанию. Буфетчица там не шибко проворной была, вроде нашей Лиды, не предполагала, что будет столоваться граф, думала, торопится кто-то из своих в город. Хлеб казенными ломтями накромсала, селедку даже зеленью не приправила. Пришлось мне самому поухаживать за гостем. Человек он был не бедный, но, представьте, доктор, было у меня такое впечатление, что кормили мы безработного, у которого давно крошки хлеба во рту не было. Таких в Касабланке хоть пруд пруди. Лежат на скамьях в скверах, слоняются по улицам в надежде что-нибудь заработать...
   Граф выхлебал всю тарелку до дна, съел несколько ломтей хлеба, большую селедищу. Я даже побоялся за старика, ведь жарища на улице, обопьется теперь до коликов. Предложили ему еще второе: макароны по-флотски. "Благодарю покорно! - отвечает. - Я этим борщом всю неделю сыт буду".
   Выбрались на палубу. От борща гость отяжелел, зато силенок, видать, прибавилось. Прощаться надо, а он снова смотрит на меня странным взглядом. Вынимает из кармана бумажник, раскрывает и говорит: "Нельзя ли на вашем пароходе купить парочку буханочек ржаного хлебца, которым вы меня угощали, да фунтика два селедочки?"
   Велю ему лопатник спрятать. Объясняю, что у нас частной торговли нет, но в качестве сувенира дадим просто так, сколько унесет. "О! - восклицает граф. - Служанки у меня молодые, они много унесут".
   Слово не воробей, пришлось завернуть им несколько булок хлеба и килограмма три селедки. Тем временем к трапу подошли. А гость опять вопросительно на меня смотрит. "Капитан, - говорит, - извините великодушно, можно самую последнюю просьбу?"
   Ну, думаю, новое чудачество... Ан нет. Лицо у графа сморщилось в кулачок, из глаза вывернулась слезинка, и жестом нищего протянул он дрожащую старческую руку. "Капитан, - говорит, - нет ли на вашем пароходе горсточки землицы русской? Видите, как я стар, мне восемьдесят шесть лет, помирать не сегодня, так завтра, и похоронят меня в этой красной африканской пустыне, и о гроб мой кусочек нашего чернозема не стукнет..."
   Поначалу не нашелся я с ответом. Потом показал на мачту: видите, говорю, красный флаг с серпом и молотом! Так вот, палуба нашего судна это частица территории нашей страны. Считайте, что вам повезло - побывали вы на русской, советской земле.
   "Я это понимаю, - соглашается граф. - Только не могли бы вы дать мне хоть щепоть из цветочного горшочка?"
   Послал я снова за буфетчицей. Та в возрасте была, потому кактусами увлекалась. Привозила их домой десятками. Насыпала она земли в целлофановый мешочек, не знаю даже какой, отечественной или может заморской, граф прижал его к груди и тихонечко спустился по трапу на причал...
   Алмазов неожиданно оборвал свой рассказ, метнулся в рубку, что-то сказал рулевому, а у Татьяны вдруг завлажнели глаза, так стало жаль несчастного старика, кончающего свои дни на чужбине... Вспомнилась грубоватая, но мудрая поговорка про то, что там должен быть схоронен человек, где зарыта его пуповина...
   Король лакея своего
   Назначит...
   С неизменным мотивчиком на устах снова выбрался на крыло мостика старпом. Была у него удивительная способность мгновенно переключаться с одного на другое. Татьяна давно это заметила.
   - И больше он ни разу не пришел? - спросила она.
   - Кто? О чем это вы? - вскинулся Алмазов.
   - О вашем знакомце графе Чернышеве.
   - Его сиятельство прислал нам назавтра корзину настоящего французского шампанского. Снова всех озадачил, но скажу по секрету: на обратном пути были именины нашего капитана, и мы это шампанское потребили за его здоровье.
   - А про графа Чернышева даже не вспомнили? Неужели вам по-человечески его не жаль?
   - Нисколько. Каждый сам выбирает свой путь, а вот родины никто не выбирает. Она у каждого одна. Тот же Чернышев, коль не запятнал он свою совесть перед русским народом, чего не попросился обратно? Пустили бы...
   На мостик вылетел взволнованный Юра Ковалев. В руке у него была свежая радиограмма.
   - Американские самолеты обстреляли наш "Туркестан" в Камфе, неподалеку от Хайфона! - сообщил он. - Судно повреждено, двое из команды тяжело ранены.
   - Когда это случилось? - спросил Алмазов.
   - Позавчера утром.
   - У меня на "Туркестане" дружок плавает, Ваня Земцов, - сказал рулевой Гешка Некрылов.
   - Может, твоего Ваню они и ухайдакали!
   - Сообщите радиограмму капитану и помполиту, - распорядился старпом.
   Через полчаса все свободные от вахты собрались в столовой на митинг. Коллективно сочинили гневную телеграмму протеста, отправили ее в адрес американского посольства в Москве.
   Глава 9
   Эгейское море прямо-таки нашпиговано островами. Они начали попадаться сразу же после выхода из пролива.
   - Гляньте, Русаков, вот это остров Мавро, - указал замполит на гористый клочок земли. - Его название вам ни о чем не говорит?
   "Была у меня знакомая тетка Мавра", - мысленно усмехнулся Игорь, по курсантской привычке напрягая память. И тут же в его воображении заполоскались бело-синие флаги сенявинской эскадры, дымом от залпов корабельных пушек окутались паруса, а чуть поодаль яркие сполохи поднялись над палубами турецких фрегатов...
   - Здесь адмирал Дмитрий Николаевич Сенявин выиграл Дарданелльское сражение, - продолжал Валейшо. - Да, Средиземноморье, - задумчиво произнес он. - На географической карте тут не увидишь русских названий. Зато перелистайте страницы истории - и здесь сразу запахнет Русью! И, главное, не завоевателями - освободителями приходили сюда русские моряки... Читали, как адмирал Ушаков провозгласил на отвоеванных у французов греческих островах Ионическую республику? Сам выходец из крепостнической, монархической страны, а задумал не княжество - республику! Он был не только великим флотоводцем, но и большим мечтателем, наш Федор Федорович! - тепло улыбнулся замполит.
   Из боевого информационного центра доложили о воздушной цели. Вскоре где-то в небе послышался гул авиационных двигателей. В прогалину между облаков вывалился серебристый треугольник. Самолет снижался, увеличиваясь в размерах, и с ревом пронесся над "Горделивым". На его фюзеляже простым глазом видны были сине-белые звезды.
   - Американский морской разведчик типа "Орион"! - громко воскликнул сигнальщик.
   - Не дает им покоя наш "Горделивый", - глядя ему вслед, сказал Валейшо.
   Сделав круг, американский летчик слова повел самолет навстречу крейсеру, держась почти на бреющей высоте.
   - Почему мы позволяем им так нагло себя вести? - угрюмо спросил лейтенант. - Взять бы да и грохнуть по нему из зенитного калибра хотя бы практическими снарядами. В следующий раз он бы не сунулся!
   - Ишь вы, какой задиристый, - рассмеялся замполит. - В этом-то и наше преимущество, - продолжал он серьезно, - что наш флаг является здесь флагом мира. Не для того, чтобы развязать войну, а, наоборот, чтобы не допустить ее, вышли мы в Мировой океан.
   Ракетоносец уверенно шел вперед, казалось, не обращая внимания на кружащий возле самолет, только развернулись в его сторону чуткие уши радаров. Пролетев над "Горделивым" еще дважды, американец ушел, растворившись в подступающих с запада густых вечерних сумерках. Становилось прохладно, быстро напитывалась влагой одежда. На потемневшем небе проступили первые звезды.
   - Идите сюда, Русаков, - послышался властный голос командира.
   На коленях у него лежал полированный деревянный ящичек.
   - Я вас попрошу определить поправку моего секстана, - сказал Урманов. - Давненько я не брал его в руки.
   "Еще один подвох, - нахмурился лейтенант. - Новая возможность поиздеваться над неумехой". Он вышел на крыло мостика, непослушными пальцами начал крутить верньеры, загоняя в зеркала пляшущую звезду.
   Кажется, все сделано как надо. Лейтенант снял отсчет со шкалы, записал на бланке и подал командиру.
   - Так. Спасибо! - удовлетворенно воскликнул тот. - А ну, давайте, Игорь Андреевич, кто быстрее рассчитает линию положения, - хитровато прищурившись, предложил Урманов.
   "Как будто я могу отказаться... На кой шут разыгрывать комедию?" злился Игорь, беря секстан у вахтенного офицера.
   Встали на крыле мостика рядом. Оба рослые, плечистые, только Русаков-младший в талии потоньше, в специально зауженном кительке.
   Быстрыми, точными движениями Урманов вскинул прибор, поднес к глазам зрительную трубку.
   - Товсь... Ноль! - сказал он стоящему с секундомером лейтенанту. Готово, давайте отсчет времени... Теперь вы.
   Они поменялись ролями. Командир секундировал лейтенанту, а тот никак не мог посадить на ломкую линию горизонта крошечную звездочку.
   - Не шустро, - усмехнулся Урманов, когда Игорь наконец взял высоту звезды. - Пошли в рубку считать!
   Пока лейтенант, нервно шелестя страницами, рылся в таблицах, командир закончил вычисления и терпеливо ждал результатов подчиненного.
   Русаков подал ему свой бланк.
   - Так. Линию положения вы рассчитали прилично, - отметил Урманов. Однако навыки ваши, Игорь Андреевич, мне не нравятся... Слушайте приказание: каждые сутки решать по пять астрономических задач. Результаты докладывать мне лично. Понятно?..
   Капитан медицинской службы Свирь старался каждую свободную минуту проводить наверху. Часто рядом с ним оказывался Павел Русаков. Так уж получилось, что на корабле они продолжали держаться друг друга.
   - Если бы мне цыганка нагадала, что я буду встречать день рождения в Средиземном, ни за что бы ей не поверил, - задумчиво, будто разговаривая сам с собой, произнес Павел.
   - У вас скоро юбилей? - оживился Свирь.
   - Завтра старому олуху стукнет тридцать девять.
   - Какая это старость! Я тоже скоро четвертый десяток разменяю. Надо сказать о вас замполиту.
   - Я прошу тебя, Слава, не делать этого! Зачем будоражить людей из-за какого-то пассажира в кителе с чужого плеча.
   - Какой вы пассажир! Вы полноправный член экипажа.
   - Полноправный едок за столом! Не привык я, Слава, быть шестеркой...
   - Вам ли говорить об этом, Павел Иванович! Вы же крестный отец "Горделивого"!
   - У меня таких крестников несколько плавает по всем морям и океанам, только, думаешь, на них кто-нибудь знает фамилию главного строителя? Это авиаторам лафа - каждый мальчишка знает Туполева, Антонова, Петлякова, Миля... А вот ты, сам моряк, можешь назвать имена создателей крейсера "Свердлов", лидера "Ташкент", подводной лодки "Декабрист"?
   - Положим, "Ташкент" строили итальянцы... А вот про "Свердлов" и "Декабрист" я в самом деле не знаю, - смущенно развел руками Свирь.
   - То-то же! И не думай, что я из-за прихоти это говорю. В конце концов, я не конструктор, а просто мастеровой, инженер. Но разве на флоте хоть один корабль назвали именем конструктора? И это несправедливо!
   - Я об этом никогда не задумывался, Павел Иванович.
   - И не ты один такой! Вот и плохо, что форму флотскую вы носите, только настоящего морского патриотизма у вас - тю-тю! Я брату Андрею не раз об этом говорил...
   - А чего вы, Павел Иванович, сами на флот не захотели? - задал коварный вопросец чуточку задетый Свирь.
   - На чем бы мы сейчас с тобой плавали? - контрвопросом осадил его Русаков. - На бальзовом плоту "Кон-Тики"? Так вот, дорогой доктор Слава, кому кататься, а кому и саночки возить... - Он помедлил, затем просветленно улыбнулся: - Мы вот с тобой о "Ташкенте" говорили, а он немалую роль сыграл в моей судьбе. Помню, как перед войной привели его из Италии в Черное море на ходовые испытания...
   Разговоров о новейшем корабле, особенно в кругу специалистов, в ту пору было много. Будто у него идеальные обводы корпуса, а отсюда и скоростные качества, и, хотя он развивает фантастический сорокаузловой ход, вибрация на нем незначительная. Рассказывали по секрету, якобы итальянский диктатор, фашист Муссолини сорвал награды с груди конструктора, построившего для "Красной России" такое техническое чудо.
   По классу "Ташкент" являлся лидером эскадренных миноносцев, но моряки с первого взгляда окрестили его "голубым крейсером". Название это вскоре оправдалось, когда корабль завоевал символическую голубую ленту самого быстроходного в мире. Справедливости ради надо отметить, что и наши конструкторы с корабельными специалистами внесли ряд усовершенствований, которые резко улучшили тактико-технические данные лидера. Реконструирована была даже схема управления артиллерийской стрельбой.
   Влюбилась в новый крейсер и вся семья Русаковых. Иван Егорович немедленно принялся мастерить метровую модель "Ташкента". Усердным подмастерьем стал Павел, а главным консультантом был Андрей, он со своим курсом практику на "Ташкенте" проходил. Кстати, модель эта до сих пор хранится в одном из музеев.
   Вот тогда-то и спросил у отца Павел: "Папа, а почему этот корабль мы за границей купили? Неужто сами не можем сделать?"
   "Погоди, сын, - ответил мичман, - дай срок, мы не такие еще красавцы со стапелей начнем спускать! Всему миру на зависть. Вот, может, когда-нибудь ты построишь советский авианосец..."
   - Батя у нас мудрый мужик, - найдя в лице Свиря терпеливого слушателя, говорил Павел Русаков. - Учиться ему пришлось недолго, зато сметка у него завидная. Народный самородок, одним словом. Всем нам высшее образование дал, а сам и на пенсии не угомонился. Внука воспитывает да еще с чужими ребятишками в школе возится...
   - А я своего отца мало знаю, - вставил словечко Свирь. - Он до войны снабженцем работал, толкачом, без конца в разъездах с одного завода на другой. Его и на войну мобилизовали прямо из командировки, домой даже не заглянул. Все четыре года близ передовой. "На фронте не только стреляют, в письмах нам писал, - на фронте есть-пить тоже надо, сапоги солдатские латать, бельишко стирать-штопать..." Меня даже обида брала: у других отцы летчики, танкисты, снайперы, а мой интендант. Дружкам-пацанам врал, что он у меня артиллерист. Артиллеристов тогда богами войны называли. В сорок шестом году отец возвратился домой, и я увидел на его груди четыре ордена, столько же медалей, да целый столбик цветных нашивок за ранения. "Как же так, - думаю, - ведь интенданты - это тыловики?" Не удержался, спросил его.
   "Тыл тылу рознь, - улыбнулся отец. - Солдаты же с передовой к нам на поклон не ходили, самим приходилось для них все необходимое доставлять. А коль тебя в окопах вражеская атака или наша контратака застанет, волей-неволей берешься за автомат. Так-то, сынок..."
   - Твой отец, Слава, скромнейший человек.
   - Был, Павел Иванович... Дома он и после войны почти не жил, все по госпиталям да по больницам. Полтора года промаялся и умер от ран. И еще гибель брата Володи он страшно переживал. Бывало, часами держит в руках его карточку. В больнице карточка в рамке всегда стояла на тумбочке возле кровати отца...
   - Вот видишь, Слава, сколько ты знаешь о своем отце, а говоришь мало. Такие рядовые труженики войны вовсе не считали себя героями, а сколько ими сделано для победы. Меня вот мой Алешка, старший сын, в угол иногда загоняет: "Папа, - говорит, - ты же почти взрослый был, как ты мог спокойно последние известия слушать, почему не убежал на фронт?" Объясняю ему, что весь школьный стадион животом перепахал: штыком коли! прикладом бей! - разучивал, только на войну маненько не успел. Двадцать седьмым годом она кончилась.
   В Критском море монотонную атмосферу ходовой рубки вмиг растормошил доклад радиометристов:
   - Группа целей, пеленг... дистанция...
   - Наши? - оживился Валейшо.
   - Нет, - отрывисто бросил командир, торопясь к выносному индикатору радиолокационной станции. - Самая крупная цель - это либо "Саратога", либо "Америка", остальные - корабли охранения. Ну что ж, со свиданьицем! буркнул он, решительно нажимая рычаг боевой сигнализации.
   Некоторое время рубку будоражил разнобой докладов боевых частей и служб. Выслушав всех, Урманов включил циркулярную трансляцию.
   - Идем на сближение с авианосной ударной группой шестого американского флота! - сообщил он экипажу. - Радистам приготовиться к обмену позывными, горниста на мостик!
   - Спрашивают по международному своду: "Кто такие?" - доложили из радиорубки.
   - Ваньку валяют, - едко произнес Урманов. - Давно уже знают про нас, босфорские соглядатаи доложили с подробностями. Дайте еще раз наши позывные.
   - Не понимают, товарищ командир, повторяют запрос!
   - Дайте открытым текстом: советский корабль!
   - Теперь поняли!
   - То-то же...
   Издали авианосец напоминал опрокинутую панцирем вниз огромную черепаху, по мере приближения он стал больше походить на плавучий железный остров. Сплющенные на правой стороне надстройки авианосца почему-то напомнили Урманову "Ласточкино гнездо" - ажурный дворец на отвесной скале в Крыму. "А здесь гнездо коршуна", - опуская бинокль, подумал командир.
   - Ударный авианосец "Саратога"! - доложил вахтенный офицер.
   С обоих бортов авианосца тянули пенные борозды эсминцы и фрегаты, казавшиеся стаей щенков возле матерой борзой суки. Чуть впереди чернела бронированная громада крейсера.
   - Крейсер "Литл-Рок" под флагом старшего флагмана! - передали сигнальщики.
   "Так, - мысленно усмехнулся Урманов. - Командует парадом сам вице-адмирал сэр Уильям Мартин".
   Глава 10
   "Новокуйбышевск" резал форштевнем желто-зеленые воды Аденского залива, укрытого от ветров и потому большей частью спокойного. Миновали траверз мыса Алула: слева, невидимый за серой пеленой дымки, тянулся берег Сомали, справа - Южного Йемена. Курс был проложен в Баб-эль-Мандебский пролив, соединяющий Индийский океан с вытянутым кишкой между Африкой и Малой Азией Красным морем.
   Татьяна слышала, что Баб-эль-Мандеб в переводе с берберского означает "пролив слез", но причину такого скорбного названия не знала. Просветил ее, как всегда, Ян Томп.
   - По одной из версий, - рассказал механик, - здесь плакали, бросая последний взгляд на родную землю, нубийские рабы. Негры Нубийской пустыни, нынешнего Судана, славились могучим ростом и выносливостью, потому арабы и турки охотно делали из них евнухов - стражей своих гаремов...