Плотников Александр. Визитная карточка Флота

   - Ага, у меня гости! - вернул ее к действительности бодрый голос капитана. Он был при полной форме: в тужурке с четырьмя шевронами, в широкополой фуражке, с большим биноклем на груди. - Идемте-ка на крыло мостика, - предложил он. - Там пейзаж повеселей!
   Следом за капитаном Татьяна вышла в боковую дверь на открытую площадку, защищенную спереди широким обвесом. Возле борта на возвышении стоял репитор гирокомпаса под круглым колпаком, Татьяна узнала этот прибор. Она поднялась на возвышение, капитан Стал рядом, по другую сторону тумбы репитора.
   - Видите, какой курорт, - глянув окрест, улыбнулся он.
   Действительно, ветер дул в корму, и на мостике было тепло и уютно. Сверху волнение не было заметно, видно только, как нос судна вспарывает воду, отваливая на обе стороны пестрые пласты.
   Ноздри Татьяны щекотали сызмальства знакомые запахи. Ими были пропитаны одежды отца и брата Андрея, когда те возвращались домой из плавания. Дух моря был стойким и подолгу не выветривался из прихожей, где на вешалке отдыхали флотские регланы. И вот теперь, спустя много лет, она сама полной грудью вдыхала этот воздух, различая в нем привычную терпкость йода, жесткость соляной эмульсии, сладковатость сырой прели.
   - Здесь торная дорога, - подал реплику капитан. - Тесно, как на улице Горького в столице. Сейчас в нашей зоне более двадцати судов. Вон, смотрите, совсем рядом чапает норвежский лесовоз. Капитан на нем бережливый, даже флага не поднял, чтобы на ветру не обтрепывался...
   Он предложил Татьяне бинокль, и она увидела серый, изборожденный ржавыми потеками остов судна, идущего встречным курсом. На палубе его громоздились штабеля бревен, они были видны так отчетливо, что Татьяне почудился запах соснового бора. На обшарпанной скуле она прочла латинское название судна "Сеуда". Лесовоз шел на волну и ритмично клевал носом, вздымая фонтаны брызг.
   - Грузился, видать, второпях, - рассуждал капитан. - С креном идет... У них, у капиталистов, время - деньги. Хотя в этом нам не мешало бы у них поучиться. Уймищу времени теряем на стоянках, бьем по государственному карману... Тридцать лет я морским извозом занимаюсь, портовое оборудование за это время в десять раз мощнее стало, а вот денежки считать до сих пор не научились...
   - Но ведь государство, Семен Ильич, за бесхозяйственность по головке не гладит, наказывает нерадивых, штрафы берет.
   - Верно, штрафует. Перекладывает деньги из одного кармана в другой. Вот если бы раскошеливались лично те, кто возле причалов пробки создает, тогда бы мигом порядок навели...
   Видимо, капитан говорил о наболевшем, выстраданном за долгие годы бродяжничества по морям и океанам, даже лицо его посуровело. Татьяна перевела разговор на другое:
   - Жена ваша мужественная женщина, Семен Ильич. Столько лет провожать и встречать - великое терпение нужно.
   - Наталья у меня - надежный товарищ, - снова улыбнулся капитан. Такого сынищу мне вырастила - загляденье! Митька наш в армии в ракетных войсках, старший сержант. Только после демобилизации намерен в мореходку двинуть, хочет продолжить династию Сорокиных.
   - Значит, ваша жена и сына тоже будет провожать и встречать, вздохнула Татьяна, - а мы, женщины, труднее переносим разлуку...
   - Вы никак успели соскучиться по муженьку? - усмехнулся капитан.
   - Нет, мы с мужем живем врозь. Сынишка у меня на берегу остался, тоже Димка...
   - Знаете, как я растил, в кавычках, своего Дмитрия! - оживился Сорокин. - Впервые увидел его трехмесячным Чебурашкой, во второй раз годовалым ползунком. Когда пришел домой после третьего рейса, он уже лопотать научился. Прогоняет меня от мамки: "Дядька, - сопит, - уходи!"
   - Но ведь это грустная история, Семен Ильич...
   - Такова наша морская планида, доктор. Мы вот с Натальей, когда бронзовую свадьбу отмечали, сочли по денечкам, сколько же за десять лет вместе пробыли: не наскребли и трех годочков. Зато есть во всем этом и добрая сторона: каждая новая встреча - настоящий праздник! Такого, когда всю жизнь бок о бок живешь, не бывает...
   - А почему бы старым капитанам, не по годам, конечно, а по стажу плавания, таким, к примеру, как вы, не разрешить брать с собой в плавание жен?
   - Вас бы в наши министры! - весело рассмеялся капитан. - За границей это испокон веков практикуется.
   Глава 8
   Приворотом линий валов на "Горделивом" начались швартовые испытания. Крейсер уперли форштевнем в бревенчатый щит, опущенный с углового выступа причала, подстраховать корму от рыскания пришел заводской буксирчик-толкач, нос которого был оплетен большущим веревочным кранцем.
   Сергей Урманов, Павел Русаков и Георг Томп стояли на противоположном от берега крыле ходового мостика, возле пульта временной трансляционной установки.
   - Правая машина к запуску готова! - послышался в динамике глуховатый голос сдаточного механика. Урманов знал, что там, внизу, в машинном отделении, находится сейчас и командир боевой части пять Дягилев, который волнуется не меньше заводчан.
   - С богом! - после паузы, возможно неожиданно для самого себя, откликнулся Павел Русаков, и эта его "команда" не удивила ни стоящих на мостике, ни ждущих приказания в машинном.
   Корабль мелко задрожал, наполняясь прерывистым гулом, гладкая, подернутая мазутной пленкой поверхность воды за его кормой всколыхнулась, выбросив шапку пузырей.
   - Первый вздох младенса, - сказал Георг Томп, и это его "младенса" прозвучало так ласково и проникновенно, что Урманов с Русаковым невольно улыбнулись.
   - Хорош младенец, почти полмиллиона пудов! - хмыкнул Павел, вытирая платком вспотевший лоб.
   Кормовые швартовые надраились струной; Урманов дал знак рукой капитану буксира, и маленькое суденышко, как теленок слона, боднуло борт крейсера.
   - Готовы дать реверс! - доложили из машинного отделения.
   - Валяйте! - разрешил главный строитель.
   - Тебе, Павел, не мешало бы командные слова подучить, - не выдержал такого легкомыслия Урманов. - Все-таки с военным флотом дело имеешь и морское звание носишь...
   - Мои меня с полуслова понимают! - ощетинился Павел.
   - Твои, может, и понимают, а вот мои плечами пожимают.
   - Сухарь ты, Серега. Неужто не доходит до тебя торжественность момента? Младенец наш вздохнул и ножонками дрыгнул! Через годик заберешь ты его у нас - и прощайте, родные, прощайте, друзья!..
   - Этот корабль останется в истории судостроения, - задумчиво вымолвил Томп. - Совершенно новые принципы конструирования, другая технология... Я вот, грешник, думал, что флот никогда не распрощается с госпожой заклепкой.
   "А ведь и в самом деле постройка "Горделивого" - факт исторический, подумалось и Сергею, на душе у него потеплело. - Коль войдет в историю корабль, не должны забыть и первого его командира..." Он пожалел о том, что не привился у нас добрый обычай помещать на видном месте палубной надстройки фамилий командиров - снизу вверх. Верхняя - фамилия действующего. В этом и преемственность поколений, и дань уважения к первому человеку на корабле. Не зря ведь марсофлотам бывшей владычицы морей Великобритании внушали веками: "Бог на небе, король в Лондоне, а капитан на мостике. Он для вас и бог, и король, и воинский начальник!"
   Правда, Сергей не посмел бы высказать эти честолюбивые мысли вслух, не всякий поймет... Как не все знают обыденную изнанку командирской должности, в которой огорчений бывает не меньше, чем радостей. Одно ему довелось пережить совсем недавно.
   Урманов долго готовился к разговору с Игорем Русаковым, обдумывал, как бы поделикатнее все обставить. Но потом на все махнул рукой, решив объясниться попросту, как мужчина с мужчиной.
   - Ты не торопишься вечером, Игорь? - спросил он лейтенанта в конце рабочего дня и, не дав тому ответить, добавил: - Тогда загляни ко мне после ужина.
   - Есть, - буркнул Русаков, и глаза его настороженно сузились. Видимо, он догадался, что разговор предстоит не праздный.
   Таким он и явился в командирскую каюту: настороженно-собранным, закованным в панцирь холодного равнодушия. Урманов это почувствовал сразу и разозлился.
   - Послушай, Игорь, - сказал он, сев напротив лейтенанта, лицом к лицу. - Мы знаем друг друга давно и давай не будем финтить. Сначала ответь на мои вопросы. Ты ведь сам просился на "Горделивый"?
   - Сам, - ответил лейтенант, не поднимая взгляда.
   - Хорошо, это уяснили. А теперь ты жалеешь о своем выборе?
   - Кто вам сказал, товарищ командир? - шевельнул бровями Игорь.
   - Сам вижу. Тянешь служебную лямку, будто она тебе бока трет!
   - Я свои обязанности выполняю. От и до...
   - Вот именно: от и до! А где твоя пытливость? Где профессиональная гордость?
   Русаков откинулся на стуле, во взгляде его промелькнула насмешка.
   - Служба не женщина, чтобы ее любить, товарищ командир.
   - Но как можно по-настоящему узнать свое дело, не полюбив его?!
   - Выходит, можно...
   - Ремесленником стать можно, а настоящим моряком нельзя!
   - Ремесленники пока тоже нужны...
   - Стыдно мне слушать тебя, Игорь! Ты ли это говоришь? Ты - моряк уже в третьем колене! Не забывай, чью ты фамилию носишь, ее весь наш флот знает. Ишь ты, служба для него не женщина! А вот дед твой ее на всю жизнь полюбил и отцу твоему эту любовь передал!
   Урманов разволновался, встал, резко отодвинув стул, прошелся туда-сюда по комнате. Лейтенант продолжал спокойно сидеть.
   - Кстати, о женщинах, - снова подошел к нему Сергей. - Может, потому тебе служба в голову не идет, что другим твоя голова занята? Что у тебя с этой маляршей?
   Русаков встрепенулся, словно его неожиданно окликнули, на скулах проступили багровые пятна.
   - Ничего особенного, - выдохнул он. - Ирина моя невеста.
   - Так, - обескураженно крякнул Урманов. - Вон, значит, куда у вас зашло. А сколько же тебе лет, Игорь?
   - Вы же знаете, двадцать три...
   - Совсем перестарок! Пора, пора тебе жениться, не то всех невест расхватают, в бобылях останешься, как твой командир!
   - Не понимаю вашей иронии...
   - Чего тут понимать! Зеленый ты еще для женитьбы! Ты сначала на палубе как следует стоять научись, ракушками хоть чуть-чуть обрасти, а уж потом заводи семью!
   - Женитьба - мое личное дело, товарищ командир! - повысил голос лейтенант. - И просить разрешения я ни у кого не намерен.
   - А совета у отца с матерью спросить ты намерен? Им не безразлично, кого ты в свой дом приведешь. Кстати, а сколько лет твоей избраннице? Мне думается, она постарше тебя...
   - Это не имеет никакого значения.
   - Пока не имеет, а пройдет десять-пятнадцать лет, ох как будет иметь. Я уже не говорю о сомнительной репутации твоей невесты...
   - Не смейте так говорить о ней! - вскочил со стула лейтенант. Щеки его пылали, алые пятна выступили даже на шее.
   - Словом, так, товарищ лейтенант, приказываю вам завтра же переселиться в казарму, будете жить вместе со всеми командирами групп.
   - Вы не имеете права!
   - Имею. Не нравится - можете жаловаться по инстанции, как положено по уставу. Вам ясно мое приказание? Свободны, товарищ лейтенант.
   После ухода Игоря Урманов долго еще не мог успокоиться. Чувствовал, что неубедительно говорил с парнем. Наорал как на мальчишку, а тот уже сам людьми командует, сложнейшая техника ему доверена... Ехидный червячок точил совесть Сергея: "Вспомни, сколько было тебе, когда ты собирался делать предложение его тетке Татьяне? Двадцать шесть? Велика ли разница?" И тут же самолюбиво оправдывался тем, что был в ту пору уже просоленным морским волком и должность занимал на две категории выше...
   Назавтра Павел Русаков встретил его в диспетчерской вопросом:
   - Ты чего заставил Игореху чемодан собирать?
   - Перевел его на казарменное положение.
   - А по какой причине?
   - Пусть живет вместе со всеми. Ему полезно побыть в коллективе.
   - Понятно. Значит, выразил недоверие его дяде, - многозначительно произнес Павел.
   - Отчасти да, - в тон ему ответил Сергей. - Ты, к примеру, знаешь, с кем он время проводит?
   - Знаю. С Ириной Снеговой. Красивая деваха, не со всяким пойдет.
   - А говорил он тебе, что жениться на ней хочет?
   - Нет... - заметно опешил Павел, но тут же приободрился. - Ну что ж, коль решил, пусть женится. Он вполне взрослый человек.
   - А тебе известно, какие разговоры ходят о его невесте?
   - Завистники болтают, те, которым она от ворот поворот дала. А я не верю сплетням, Ирина себе цену знает.
   - Дело твое. Но ему вообще рано семью заводить, еще моряком настоящим не успел стать. Пусть сначала мудрости житейской поднаберется.
   - Русаковы все рано женились, - хитро улыбнулся Павел. - Но это не помешало им в приличные люди выбиться, даже в адмиралы...
   - Коли так, я в этом деле не участник, - сердито махнул рукой Урманов. - Единственно, о чем тебя прошу, напиши ты сам обо всем Андрею Ивановичу.
   - Разве Игореха сам не напишет?
   - Я в этом не уверен, Павел. Он знает, что отец не одобрит его намерения.
   - Ну ладно, на днях черкну письмишко.
   - Это дело нельзя затягивать, Павел! Может, Андрей Иванович сумеет его переубедить. Отцовское слово весомей.
   - А наше с тобой, выходит, ничего не значит? - хмыкнул Павел. Что-то ты слишком мрачно настроен, Серега. Тебе, видно, самому жениться надо, чтобы жена тебя отогрела.
   - Спасибо за совет, но я уже один раз обжегся.
   - Один раз не в счет! - хохотнул Павел, а Урманов мысленно подивился его беспечности, словно речь шла не о судьбе родного племянника, а о ком-то постороннем. С такими, как эта самая Кармен, шутки плохи. Вцепится - и будет играть как кошка с мышью, пока не надоест...
   - Греется подшипник левой линии вала! - прервал его размышления доклад из поста управления машинами.
   - Тьфу ты, черт! - ругнулся Павел. - Вот и запоносил наш младенец...
   - Будет еще и корь и коклюш, - одобряюще усмехнулся Георг Томп. Пусть в детстве всем переболеет, тогда расти здоровым будет.
   Они говорили о корабле, будто о живом существе, и Урманову тоже передалось их благоговейное родительское чувство. И он подумал о том, что не зря на средневековых парусниках форштевень украшали фигурой человека либо животного, а в минуты смертельной опасности марсофлоты молились не только о спасении своих душ, но в первую очередь слезно просили о милости божьей к грешной душе их судна.
   - Я в машину, - сказал Павел и загромыхал по трапу.
   - Достается ему больше всех, - поглядел вслед главному строителю Томп.
   - Ничего, ему полезно похудеть, - усмехнулся Сергей.
   - Я помню, как в пятидесятом строили головной сторожевик, - продолжил разговор конструктор. - Все души он из нас вымотал, там хандрит, здесь не ладится... Но все-таки довели проект до ума. До сих пор эти корабли пользуются доброй славой...
   Урманов уважительно смотрел на седовласого, костистого эстонца, понимая, что каждый спроектированный, построенный и отправленный в плавание корабль унес в далекий океан частицу его большого и щедрого сердца.
   Почему бы не приваривать на кораблях памятную табличку: "Генеральный конструктор проекта имярек, главный строитель такой-то". Ведь делают такие на уникальных зданиях, мостах, даже на вокзальных виадуках. Неужто создатели кораблей не заслужили подобной чести?
   - Как ваш сын, Георг Оскарович, вести о себе подает? - осторожно осведомился Урманов.
   - Ян очень внимателен ко мне, - дрогнувшим голосом ответил Томп. - Из этого рейса уже две телеграммы прислал. Последнюю с Азорских островов...
   Справляясь о Томпе-младшем, совсем о другом человеке думал сейчас Сергей. "Как же принял тебя суровый океан, заблудшая душа? - с грустью мысленно вопрошал он. - Потому, видно, решилась ты пойти нелегкими мужскими дорогами, что не сумела на земле выбрать верного пути..."
   * * *
   Вспомнился Урманову далекий уже майский вечер, самый печальный в его жизни... Весна в том году была ранней и бурной. Еще в конце марта, не страшась ночных заморозков, отчаянно зацвел миндаль, в апреле окутались зелеными облачками листьев платаны и вязы, а в начале мая зажгли свои белые свечи каштаны. На душе Сергея было той весной постоянное щемящее чувство тревоги и радости...
   Танюша тогда на два дня приехала домой из Симферополя, схимичила чего-то с лекциями, а эсминец Сергея временно стоял в Севастополе и потому он имел возможность бывать на берегу.
   Сергей назначил встречу на Приморском бульваре, возле раскидистой старой ивы над фонтаном и, коротая время, прохаживался неподалеку по отмытым весенними ливнями асфальтовым дорожкам.
   Он был в сшитой на персональный заказ у доброго портного тужурке, в белой фуражке с высокой тульей, и ему доставляло удовольствие ловить на себе пристальные взгляды встречных девушек. И вообще дела у него в ту пору шли здорово. Только что он получил звание старшего лейтенанта и назначение командиром штурманской боевой части.
   Кажется, это была единственная пора в его жизни, когда он пытался даже писать стихи. Несколько строчек застряли в памяти:
   Вновь в Крыму капризный ветер марта
   Шелестит цветущим миндалем,
   Тонкой паутинкою на картах
   Остается путь за кораблем.
   А вокруг, за мачты задевая,
   Бродят тучи в небе штормовом,
   Клочья пены чайками взлетают,
   Шапками вскипают под винтом.
   Отчего же петь хочу я звонко,
   Почему я вдруг лишился сна?
   В сердце синеглазою девчонкой
   Входит черноморская весна...
   - Привет блестящему морскому офицеру! - воскликнула Татьяна, переводя дух. Пышные белокурые волосы ее были перехвачены надо лбом голубой бархатной лентой, цветастое шелковое платье двумя резкими клиньями ломалось на груди, на стройных ногах белые туфельки с модными каблуками-шпильками. Сергей невольно залюбовался ею: она походила на какую-то ослепительно яркую бабочку-махаона.
   - Здравствуй, Танюша, - негромко сказал он, нежно прикоснувшись к ее руке. - Ты стала делать маникюр? - обратил он внимание на густо-малиновые ногти.
   - А разве это плохо? - кокетливо оттопырила она нижнюю губку.
   - Нет, просто непривычно.
   Они спустились по широким ступеням на бетонную набережную, которую лизали суетливые волны от снующих туда-сюда катеров, подошли к знаменитому памятнику "Затопленным Кораблям".
   Сергей смотрел на иссеченную ветрами мраморную колонну, которую венчал позеленевший бронзовый орел с лавровым венком в клюве, и представлял себе торчавшие здесь более ста лет назад высокие кресты мачт, перекрывшие вход в Севастопольскую бухту. Ничуть не походили они на сиротливые кладбищенские надгробья, это были грозно щетинившиеся реями пики, готовые пропороть днища вражеским фрегатам. По сути дела, они были прообразом будущих боновых заграждений...
   - Знаешь, Сережа, мне моя профессия нравится все больше и больше, говорила Татьяна. - Я уже начинаю привыкать даже к анатомичке. Именно там уясняешь себе предостережение древних: помни о смерти! Последний раз экспонатом была молодая женщина, скончавшаяся от родов... Слово-то какое экспонат! Жил человек на свете, радовался и страдал и вдруг стал наглядным пособием для студентов медфака...
   - Зачем такие грустные разговоры, Танюша? - ласково прижал к себе ее локоть Сергей. - Ты думай о том, сколько людей будут тебя благодарить за возвращенное здоровье. Лично я готов всю жизнь быть твоим пациентом...
   Она как-то странно глянула на него, но ничего не ответила. А у Сергея от этого ее взгляда застряли в горле все слова, которые он собирался сказать. Нехорошее предчувствие ознобило его.
   - Ты простишь меня, Сережа? - вдруг виновато опустила голову Татьяна. - Мы погуляем еще чуток, а потом ты проводишь меня на автовокзал, мне сегодня обязательно надо быть в Симферополе.
   - Зачем же? - недоуменно воскликнул он.
   - Нужно, Сережа... Неотложные институтские дела.
   - Какие могут быть дела в выходной день? - все еще цеплялся он, как утопающий за соломинку.
   - Важные, Сережа...
   Урманов почувствовал тогда, что бетон набережной качнулся под ногами, словно корабельная палуба от внезапно налетевшего шквала.
   - Тебя кто-то ждет? - хрипло пробормотал он.
   - Да, Сережа! - решительно тряхнула она волосами. - Меня ждет один человек, который мне очень и очень дорог...
   - Вопросов больше нет, - выдавил из себя он. - Все ясно...
   - Мы ведь останемся добрыми друзьями? Правда, Сережа? - виновато говорила она, ловя его повисшую плетью руку.
   - Останемся, Таня...
   - Ты что, оглох? - спросил Урманова поднявшийся на мостик Павел. Кричу тебе, кричу, а ты ноль внимания.
   - Что с линией вала? - деликатно вмешался Томп.
   - Будем перебирать подшипник, Георг Оскарович, - ответил Павел Русаков и поднял над головой скрещенные руки, давая знать капитану буксира, что на сегодня работы закончены.
   Глава 9
   Вторично "Новокуйбышевск" тряхнуло в проливе Скагеррак. Это был уже настоящий шторм. Даже во внутренних помещениях было слышно, как волны с ревом набрасываются на судно.
   Татьяну вновь скрутил приступ морской болезни. Некоторое время она пыталась сопротивляться, держалась на ногах, но мучительные спазмы пищевода и головная боль уложили ее в постель. Сквозь дремотную одурь она смутно улавливала какие-то команды по судовой трансляции, необычно резкие выкрики капитана, видимо, наверху что-то происходило.
   Потом гулко хлопнула входная дверь лазаретного отсека.
   - Доктор, где вы? - позвал ее кто-то.
   Собрав все силы, Татьяна поднялась с койки, сунула обмякшие ноги в домашние шлепанцы.
   В приемной стоял секонд - грузовой помощник Рудяков, держа правой рукой левую, перевязанную окровавленной тряпицей.
   - Точите скальпели, доктор! - попытался шутить он, но болезненная гримаса согнала с его лица улыбку.
   - Что с вами? - встревоженно спросила Татьяна, чувствуя, как свежеет ее голова и четким становится сознание.
   - Маленько шмякнуло грузовой оттяжкой. Раскрепился контейнер, пришлось выбираться на палубу...
   - Идите сюда, Марк Борисович, - позвала она его в процедурную: Быстро набросила на плечи белый халат, вымыла над раковиной руки.
   - Да, - вздохнула она, убрав с кисти секонда тряпицу. - Вас не шмякнуло, а рубануло...
   Тыльная сторона ладони Рудякова была глубоко рассечена, в ране видны были следы какой-то грязной смазки.
   - Придется вам потерпеть, голубчик, - покачала головой Татьяна. Надо продезинфицировать и наложить пару шовчиков.
   - Потерплю, доктор, - покорно кивнул головой секонд.
   Он и в самом деле не шевельнул ни одним мускулом, пока Татьяна промывала и зашивала ему рану. Сделав тугую повязку, она сказала:
   - Денька три руку надо держать в покое. Каждое утро приходить на перевязку. А пока составим акт производственной травмы.
   - Что вы, доктор! - отчаянно замахал здоровой рукой Рудяков. - Если мы станем по таким пустякам акты плодить, нас с вами после рейса заклюют! Инспекторов по технике безопасности нагонят, душу всем наизнанку вывернут.
   - И все-таки положено...
   - Мало чего положено! Пальцы целы, рука работает, а шрамы только украшают мужчину.
   - Ну ладно, уговорили. Будьте только в следующий раз поосторожнее.
   - Спасибо, доктор. И послушайтесь моего совета: никогда не становитесь грузовым помощником!
   - Меня моя профессия вполне устраивает, и я менять ее не собираюсь, рассмеялась Татьяна.
   Рудяков вышел, а Татьяна с приятным удивлением обнаружила, что все эти четверть часа, пока обрабатывала рану секонда, не замечала качки. "Похоже, начинаю привыкать, - обрадованно размышляла она, - ни за что теперь не позволю себе раскиснуть и завалиться в постель!"
   Когда Татьяна во время обеда появилась в кают-компании, раздалась грозно-шутливая реплика старпома:
   - Кто тут утверждал, что наш доктор моря не нюхала?
   - Танюша у нас молодцом! - ласково пропела Варвара Акимовна, подававшая комсоставу вместо укачанной буфетчицы Лиды. - Сразу видать морского роду-племени.
   - А вы знаете, как классно наш доктор секонда заштопала? - подал голос Юра Ковалев. - Он теперь ждет, пока рука заживет, чтобы еще какую-нибудь конечность под оттяжку подставить.
   Дружный смех засвидетельствовал, что острота маркони оценена по достоинству.
   - Советую всем быть поосторожнее, - улыбнулась и Татьяна. Отрубленное напрочь не пришивают даже в клинике профессора Богораза.
   Место Рудякова за столом пустовало, это добавляло пылу разошедшимся острякам.
   Ян Томп рассказывал Татьяне об удивительной незлобивости грузового помощника, который не обижался даже на присвоенное ему шутливое звание "дамского мастера". У него росли три дочери, и утверждали, что он предъявил жене ультиматум: не остановишься и на дюжине, пока не родишь продолжателя фамилии!
   Всякое упоминание о детях вызывало у Татьяны приступ щемящей тоски. Димку на все лето забрал Илья. Из Калининграда она несколько раз звонила в Куйбышев, разговаривала с бывшим мужем. Тот деликатно передавал трубку сыну.
   - Мне здесь хорошо, мамочка! - радостно кричал Димка. - Папа мне чешский велосипед купил с тормозом и трещоткой! Приезжай поскорее к нам!
   Слова его неприятно задевали Татьяну, она представляла, как Илья выпытывает у Димки: поздно ли приходила мама домой, бывали ли у них гости, кто звонил по телефону и прочие подробности ее жизни. Она не боялась, что Илья станет настраивать сына против матери, знала порядочность его в подобных делах, но даже само сознание того, что долгое время Димка будет находиться возле отца, тревожило ее. Почему? Не хотелось об этом думать.
   - Вы знаете, Татьяна Ивановна, - вытер губы салфеткой старпом Алмазов, - лет двенадцать тому плавал я четвертым помощником на одном сухогрузе. Был это старый лапоть, угольщик, в хороший ветер двух узлов не выгребал. На другие коробки нашего брата - бывших офицеров тогда не брали. Вся механизация на лапте - четыре грузовых стрелы, а в остальном: мешок с угольком на плечи, нажал пальцем собственный пуп - и рысью по сходне до палубного бункера! Так вот, была на этом ихтиозавре собственная знаменитость: фельдшер с морским стажем Григорий Савельевич Быков, в обиходе - Докбык. Силищи мужик невероятной, двухпудовкой мог несколько раз перекреститься, и такой же могучей лени. Спать мог в любом месте, при любой погоде и в любой позе. Собственно, и дел у него особых не было, ребята в экипаже подобрались здоровые и выносливые. А вспомнил я сейчас о нем потому, что очень уж забавным был метод его лечения. Приходит, к примеру, матрос с царапиной, Докбык осмотрит его и говорит: "Пустяки, паренек, у моей жены такое было. Помазал ей руку три раза зеленкой, и прошло!" Другой заявляется, не к столу будь сказано, с чирьяком на мягком месте. Докбык опять свое: "Такое я у жены за неделю вылечил. Пришлепал ей, где следует, тампон с ихтиолкой..." А третий моряк в Одессе вернулся утром с берега и, грешным делом, что-то неладное у себя заподозрил. Покаялся Докбыку, тот было завел обычное: "Пустяки... - но тут же спохватился: Стоп, - говорит, - такого у моей жены не бывало, лечить не умею! Придется тебя, паренек, направить в больницу..."