Покровский Александр Михайлович. Расстрелять! — II

Александр Покровский
Расстрелять! — II

О СЛУЖБЕ В ДВУХ СЛОВАХ

   Даже не знаю, что из всего этого получится, ведь о службе в двух словах сказать трудно. Служба — это нескончаемая поэма. Каждый день можно писать по толстенному тому, причем ни разу не повториться. Вот, например, вахта.
 

Что такое вахта?

 
   Вахта — это игра такая военная. Если вы посмотрите в устав, то увидите там, что вахту нужно нести непрерывно. Ну, раз непрерывно, то лучше всего при этом лежать. Вахту я лично нес все время лежа: ложился — и ноги в зенит. Давно установлено, что если ты на вахте бегаешь, как в «живете» ужаленный, суетишься, служишь, как пудель, все подмечаешь, то в конце службы тебя же и снимут, причем за всякую ерунду. Так что я, заступив на вахту, с вечера еще кротко вздыхал, расстегивал крючки на кителе, чтоб они в яблочко не вгрызались, потом медленно, чтоб не потревожить себе ничего внутри, ложился, закрывал глаза, говорил себе; «Спи, Саня, и ни о чем не думай, Господь с тобой» — и отлично высыпался, а служба шла своим чередом. Зато уж если сняли тебя в конце вахты, то хоть есть за что.
   А иногда словно полоса какая-то:
   — Тарантасов, я вас снимаю! Тарантасов, я вас снимаю!
   Только и слышишь. Правда, я Телегин, а не Тарантасов, но начальству не объяснишь. Да и какая разница?
   Некоторые интересуются: а что будет, если снимут с вахты? Да ничего не будет, просто в тот же день снова заступишь.
 

Следующий вопрос

   Каким на службе нужно быть?
   Следующий ответ: на службе нужно быть исполнительным.
   — Брось все, иди сюда!
   Бросил.
   — Встань здесь и следи, чтоб никто не входил!
   Встал, смотришь.
   — Чего уставился, тебе что, заняться нечем?
   — Есть!
   — Что у вас здесь творится?
   Приблизился, посмотрел, что творится.
   — Немедленно убрать!
   Взял и убрал.
   — А это что?
   Смотришь, что «это».
   — Что за гадюшник вы здесь развели?
   Подошел, заглянул в гадюшник.

А каким не надо быть?

 
   Не надо быть идиотом! Это вам любой старпом скажет. И главное, ничему не удивляться и всегда угол падения поддерживать равным углу отражения. Отскакивать должно, как от бронированного.
 

«Виноват!»

 
   Есть еще такое хорошее слово: «Виноват!» Произносить его надо быстро, лихо, браво, с блеском, со звоном шпор. Все это врожденное, конечно, и прочим нелегко дается, и с годами оно только оттачивается, но главное — без передышки:
   — Что это?
   — Виноват!
   — А это?!
   — Виноват!
   — А спички?
   — Устраним!
   — А окурки?
   — Подберем!
   — А мусор?
   — Виноват!
   Одного моего кореша в институт перевели. А там капразы ручные как голуби, с руки едят. Вызывает его начальник и говорит:
   — Почему вы до сих пор не в отпуске?
   А тот с порога:
   — Виноват!!!
   И у начальника сразу разрывается причинно-следственная связь, и он замирает.
 

И еще о вахте и о воспитании чувств

 
   Чувство вахты в себе нужно воспитывать.
   Воспитание чувства вахты на конкретных примерах.
   Вахта — это особый вид дежурства, доведенный до искусства быть незамеченным. В идеале ты должен уметь таять в воздухе.
   Вот стоял я, будучи уже каптри, дежурным по камбузу. (Там, правда, максимум каплея нужно было поставить, но никого не нашли и поставили меня. Мы тогда на ПКЗ питались.) Уж смена близится, а сменщика все нет. И стою я на верхней палубе и жду, и тут начпо наш появляется. Пришел камбуз проверять. А я уже без белого халата, все с себя снял и к смене приготовился. Начпо меня спрашивает:
   — Дежурного не видели?
   — Нет, — говорю я ему, — не видел, но он где-то здесь шляется.
   — Черт знает что, — говорит начпо, — где же он?
   — Да здесь где-нибудь ходит, наверное, — говорю ему я, — хотите вместе поищем?
   Прошлись мы с ним вместе, поискали по всем помещениям, он впереди, я сзади, — ни одной живой заразы. Я старую вахту отпустил, а новая еще не подошла.
   — Черт знает что, — сказал начпо. И я с ним согласился. Действительно, черт знает что.
   — Ну ладно, — сказал начпо и ушел, и тут я смотрю: смена моя не спеша колдубасит.
   — Эй, многоножка, — говорю я ей, — семени присосками, а то меня сейчас снимут, и смениться не успею.
 

Что в службе главное?

 
   Главное — доложить вовремя. Думать при этом совершенно не обязательно. Слова должны сами выстраиваться в одну шеренгу и косить налево, а ты следишь только, чтоб без запинки и чтоб равнение было в затылочек и по диагонали. Причем мозг от этого дела нужно отключить. Мозг на службе должен отдыхать.
   А есть и интимные случаи.
   Каким правилом в этом случае пользуются? Правилом правой руки; ладонь ко лбу — увидел, торцом к уху — услышал, ко рту приложил — доложил.
 

Чего на службе не надо считать?

 
   Не надо считать, что от твоего появления на этом свете что-то изменится, пагубное влияние какое-нибудь рассеется, разрушится что-нибудь или что-нибудь образуется, повернется вспять. На первых порах точно, какая-то возня наблюдается, а потом все затянется, разгладится, как круги по воде.
   И потом я заметил, если ты ничего не делаешь или, наоборот, пыхтишь изо всех сил, то временная разница — пять минут.
 

Мысль насчет дела

 
   Если дело — дело, оно и само сделается, а если не дело, то его и делать нечего.
 

Что приходится время от времени совершать?

 
   Время от времени приходится что-нибудь доставать. При этом ваше начальство всегда должно быть в курсе возникших сложностей. Помочь оно, естественно, не может, но оно может отследить ваши героические усилия.
   Начальство развращается, если вы все делаете молча, стиснув зубы, оно начинает считать, что все в этом мире легко и просто. Это вредные мысли, и от них начальство лучше беречь.
   И даже если у вас все получилось с ходу, все равно дистанционно доложите, что этого — нет, того — нет, а это вот — на подходе, и обязательно бодро спросите разрешения ждать до упора, умереть, но достать, лечь у двери и не встать, подохнуть, но сделать.
   Начальство вам это разрешит. Отдавать за что-нибудь концы у нас принято, И потом, сколько радости на лице у начальника, если под вечер вы все-таки что-то привезли.
 

В чем состоит флотское счастье?

 
   Оно в совпадении: склад открыт, складчик на месте, накладные есть, люди есть, машина есть. От такого счастья можно рехнуться.
   Но что главное в этом счастье? Главное — машина. И не надо считать, что если в тылу вам выписали машину, то она у вас уже есть. Ее еще получить надо. Это сначала, по молодости, я бегал, искал диспетчера, потом водителя, потом колеса, аккумулятор, потом опять водителя, бензин и пропуск, а потом, ближе к старости, я приходил, хлопался в гараже на табурет и говорил:
   — Вот я, старый больной майор, ну и что? Аккумуляторы-то у вас есть? Машина-то хоть на ходу или как? И шофер имеется? Ты смотри. И бензин залит? Ну, вы, ребята, даете. Да вам ордена надо раздавать: нигде ничего нет, а у вас — есть!
   — Ну да, ордена, — говорят они, — как же, держи в обе руки, — и дают тебе машину.
   Вот такие у нас бывают неприятности. И все-таки, несмотря ни на что,
 

о чем нужно помнить всегда?

 
   Нужно помнить о том, что большое событие поглощает небольшое. Допустим, у вас на санпропускнике два врожденных клинических идиота (вахтенные) вскрыли банку химической регенерации и — любознательности для — туда плюнули, а она не загорелась, ну тогда они натолкали туда промасленной ветоши и склонились над ней — и опять ничего; ну раз так, тогда они залили в нее турбинное масло, специально припасенное и принесенное, — никакого впечатления; ну тогда они стукнули по ней ногой. Происходит взрыв. Идиоты, как это ни странно, живы, не размазало их по всей Вселенной, а в санпропускнике вышибло все стекла и двери и произошел грандиозный пожар.
   И вот вас вызывают к командующему, как старшего в экипаже, и вы бредете туда, слабея умом и в коленях.
   И вдруг по дороге вы видите, как падает с тележки проезжающая мимо торпеда с ядерной боеголовкой; падает и не спеша, медленно катится под уклон в залив. В два прыжка вы должны броситься к ближайшему телефону и аварийным до колена голосом сообщить об этом командующему.
   Можете не сомневаться: никто никогда больше не вспомнит, что там за возня произошла на этом несчастном санпропускнике, и командующий, которому вы только что подарили самое яркое впечатление от всей его жизни, сразу же забудет вашу фамилию.
   И тут хочется сказать о лице.
 

Что делать на службе с лицом?

 
   Лицом на службе нужно пользоваться. Изображение на нем легкого слабоумия считается хорошим тоном. Не возбраняется при этом покачивание головой в такт словам начальника. В конце хорошо бы сказать: «Есть».
   Если начальство пошутило, то приличным будет рассмеяться. Начальники порой такие забавники.
   Ну а при разговоре с начальником, о тягостный мой, где же должны быть твои глаза?
   Они должны быть на лице у начальника. Они должны искать там правильное решение.
 

Но на службе иногда теряют свое лицо

 
   Что нужно делать на службе с лицом, чтоб его не потерять?
   Нужно за ним следить! И что при этом лучше всего держать в руках?
 

Лучше всего в руках держать папку

 
   Пузатый портфель — показатель низшей ступени служебной лестницы. На этой ступени возят, носят, грузят.
   Дипломат — показатель разгильдяйства, а папка всегда к лицу. Вот я всегда хожу с папкой. Пусть даже в ней ничего нет, но она нужна. Один мой знакомый, когда потерял пустую папку, одиноко плакал, до того он в нее врос, до того вжился в образ.
   Папка может даже лицо заменить.
   А вообще, если лица нет, то и потерять его невозможно. Ну а если его нет, то что на нем вместо него лучше всего сохранять?
   Лучше всего сохранять следы сопричастности.
   С папкой мне всегда честь отдают. Без папки не всегда, а с папкой — всегда. Я даже иногда ладонь не к голове прикладываю, а к папке.
 

О чести и бесчестии

 
   Честь у нас на службе принято отдавать. Причем молодцевато. Отдавший честь должен тут же ее назад получить. Если вы ее отдали, а вам не отдали — значит, вы обесчещены.
 

О вреде задумываний

 
   Думать на службе вредно. Лучше сначала сделать чего-нибудь. Например, атакой взять с минимальной кровью какую-нибудь высоту. Взял — теперь осмотрись: может, теперь ее лучше оставить.
 

Теперь о выборе

 
   Вот что лучше, как вы думаете: занятие проводить или мусор убирать? Лучше мусор, И начальство так считает. Лучше что-нибудь протирать.
   При этом рассмотрим лирическое отступление о венике. Возьмем веник. Вот смотришь порой на веник — и сразу мысли, чувства, половодье захлестывает и воспоминания одолевают. А веник как веник, но перевернешь — и уже чувствуешь, что раньше это, может быть, был даже и не веник, а какой-нибудь прекрасный прибор. Скажете, так не бывает? На флоте, друзья, все бывает. Веник — штука универсальная. В него что хочешь может превратиться. Даже офицер может превратиться в веник. Издали — офицер, а чуть ближе — веник. Но что интересно: обратного превращения еще никто не наблюдал.
 

Теперь о гармонии.

 

О гармонии с природой

 
   Офицер, он когда находится в гармонии с природой? Когда цветет. А когда он цветет? Когда одет в парадную форму и выстрижен, как парковая культура.
   Вот если б он еще поменьше жрал, то был бы еще гармоничней.
 

И еще хочется сказать о форме одежды

 
   Однажды одному нашему разрешили говорить все, что он хочет сказать о нашей форме одежды. Так у него столько слюны при этом выделилось, что он захлебнулся. Насилу откачали и уволили в запас по здоровью на шестьдесят процентов пенсии.
   Во всяком случае, шинель бы я оставил. Через пятьдесят лет ей цены не будет.
 

Что делать на службе, если тебя послали?

 
   Идти. 
   И при этом что нужно просто знать? 
   Нужно просто знать, что все, что ни делает офицер, он делает для блага Отечества.
 

О братстве

 
   Все пополам, как в песне. Вошел в кают-компанию и видишь; один ты за столиком, а сгущенка, на шестерых рассчитанная (по ложке па пасть), на блюдечке мерзко блестит. Делишь ее пополам и "съедаешь.
   Входит следующий.
   — О-о, — говорит он, — сгущенка, — делит ее пополам и съедает.
   Входит еще один и говорит:
   — Ты смотри: сгущенка, надо же! — после чего садится — и опять пополам,
   Четвертый входит и спрашивает:
   — Вестовой, еще сгущенка есть?.. А почему?..
 

О биографии

 
   Офицер свою биографию не помнит. Так что лучше ее написать и держать при себе. Особенно раздражают родственники жены в пяти экземплярах в алфавитном порядке.
 

О фамилиях

 
   На флоте можно годами с человеком встречаться, здороваться и разговаривать, но не знать ни имени его, ни фамилии.
 

О пользе комиссий

 
   Если б не было комиссий по проверке на флоте существующих положений, то не было бы ясности в том, чем же мы все-таки занимаемся.
 

О встрече комиссий

 
   Начало работы комиссии сопровождается судорожной сменой кремовых рубашек на белые. С вечера объявляют: «Завтра — тужурка, белая рубашка!» До обеда по территории ловят тех, кто пришел в кремовых. Во время обеда объявляют; «Прекратить нервозность! Всем быть в кремовых!» После обеда ловят тех, кто в белых. К концу дня все все перепутали и пребывают кто в чем.
   Так и встречаем комиссию: кто в чем.
 

Об организации

 
   Лежал у нас перед КПП огромный валун. Тонн на пятьдесят. И решили его перед комиссией убрать. Выделили пятьдесят моряков. Почему пятьдесят? А прикинули: по тонне на человека — и нормально будет. При соответствующей организации.
   Облепили они валун, потужились, попку от земли поотрывали — ну никак, нет организации! Вот при хорошей организации, не устаю повторять, на нашего морячка нагрузи хоть тонну — и он свезет, а здесь, в этом конкретном случае, не было организации. Потому и не убрали.
   Ну, если нельзя убрать, то нужно покрасить. Затащили на валуи сверху бидон с зеленой краской, опрокинули и размазали. И стал валун зеленый. Приехал командующий и спрашивает у старшего над валуном:
   — Почему зеленый?
   — А-а… другой краски не было, товарищ командующий.
   — Немедленно устранить!
   Немедленно? Пожалуйста! С трудом отыскали-достали белой польской эмали целый бидон, затащили туда наверх, опрокинули — и стал валун белым.
   — Вы что? — сказал командующий, — Издеваетесь надо мной?!
   — Никак нет, товарищ командующий! — сказал тот, что над валуном старшим назначен, и замотал головой. — Никак нет!
   — Немед-лен-но устранить!
   — Есть!!!
   Где-то достали кузбасс-лака — и в ночь перед комиссией, буквально за два часа до рассвета, стал валун черный, как антрацит. Стоит и блестит. Красиво.
   И вот едет командующий с комиссией, и останавливается он перед КПП и видит чудо. И комиссия тоже его видит.
   — А чего это он черный? — любопытствует комиссия.
   Тут командующий, отвернувшись, может, целую минуту что-то бормочет, потом поворачивается всем телом к комиссии и говорит громко, пугая ее:
   — Жизнь! Потому что! У нас! Такая! Жизнь!!!
   И весь следующий день стая матросов вручную скалывала с валуна краску, возвращая ему его природный цвет.
 

О терзаниях

 
   На службе всегда испытываешь терзания перед тем, как украсть.
   Терзаться не надо.
   Надо красть.
 

О чувстве нового

 
   Бывают такие минуты, когда чувствуешь внутри себя тяжесть какую-то. Нехорошо как-то. От предчувствия. Одолевает что-то. Иногда гложет одиозность. Вы не знаете, что такое одиозность? И я не знаю, но гложет.
 

О сне

 
   Сон на флоте — это преступление. На флоте не спят, а отдыхают. Личному составу, работающему ночью, разрешается отдыхать днем до обеда. Он, личный состав, лежит в кубрике в койке, накрытый с головой одеялом, а все ходят вокруг, и это их раздражает. Начиная со старшины команды всех интересует, чего это он спит. Старшина будит его и говорит:
   — Ты что это спишь?
   Тот объясняет, что ночью работал и теперь спит до обеда с разрешения дежурного.
   — А-а… — говорит старшина и отходит. Через полчаса подходит командир группы и встряхивает койку:
   — Ты что, спишь что ли?
   Тот, что спит с разрешения, просыпается и объясняет.
   — А-а, — говорит командир группы и отходит. Тот, кому разрешили, снова — нырь в койку. Еще через полчаса в кубрик влетает командир боевой части. Пролетая мимо, орлиным взором окидывает койки любимого личного состава. Кто это там? Что такое? Круто меняется направление, и за одеяло — хвать!
   — Ты чего? Спишь что ли, а?!
   Личный состав сидит на койке, насупясь,
   — Почему молчите?
   Личный состав не молчит, он объясняет.
   — Ясно! — говорит командир боевой части. — Смотри, только чтоб вовремя встал. И коечку обтянешь. Видишь, как у тебя подматрасник висит? Встань, встань, посмотри, как висит. И ножное полотенце на место. Вот посмотри, в каком положении у тебя ножное полотенце!
   Личный состав посмотрел на положение ножного полотенца и опять — хрясь в койку.
   Через полчаса в кубрике появляется старпом. На носу сдача задачи, и вид у старпома саблезубый. Тут он видит спящего и орет:
   — Что?! Кто?! А?! Почему?! Кто разрешил, я спрашиваю?! Дежурный?! Какой дежурный?! Рабочий день!..
   В общем, спать на флоте невозможно. Можно только отдыхать.
   А спать хочется до одури. Я постоянно не высыпаюсь. Вот только мой нос минует срез верхнего рубочного люка — и все: глаза сами закрываются. А в автономке снятся только цветные кошмары. И действуешь во сне, как наяву. Просыпаешься и не знаешь, где спал, а где служил. Просыпаюсь однажды в ужасе: приснилось, что все волосы на груди побрили визжащей машинкой. Когда снятся кошмары, нужно менять сторону лежания. Повернулся я и не успел глаза закрыть, как побрили со спины.
 

О поддержании боеготовности

 
   Для поддержания боеготовности надо… Боеготовность, чтоб вам всем было понятно, она как штаны, а их нужно постоянно поддерживать. Они норовят упасть, а ты их поддерживаешь. Для поддержания уровня боевой готовности лучше всего стоять в строю. Так его легче поддерживать. Этот уровень. Удобнее просто. Все хором взяли и подтянули.
   И если уж мы заговорили о строе, то не вредно будет узнать,
 

чего же в строю нельзя

 
   Чего только в строю нельзя! Все нельзя. Например, нельзя в строю гавкать. Слышно потому что. Я когда впервые встал в строй, а со строем, в котором я стоял, впервые поздоровался командир, — тогда я почему-то решил, что если я в то время, пока все остальные говорят отрывисто: «Здравия! Желаем! Товарищ! Капитан! Лейтенант!», погавкаю в такт: «Гав-гав-гав», то это на общем фоне не будет заметно и будет оригинально.
   Оказалось, все слышно. Я по глазам командира понял. Удивился он.
 

Строй

 
   Друзья мои, строй — это собрание вдохновленных.
   Если личный состав занять нечем, то лучше всего его строить и проверять наличие. Или маршировать. Маршировать лучше, чем разлагаться.
 

О строевой песне

 
   Идет строй курсантов на вечерней прогулке и поет:
   В-с-е м-ы л-ю-б-и-м п-а-с-т-у «П-о-м-о-р-и-н», п-а-с-т-у «П-о-м-о-р-и-н», п-а-с-т-у «П-о-м-о-р-и-н».
   Т-ы п-р-и-ш-л-а и с-ъ-е-л-а «П-о-м-о-р-и-н», с-ъ-е-л-а «П-о-м-о-р-и-н», с-ъ-е-л-а «П-о-м-о-р-и-н».
   В-с-е м-ы л-ю-б-и-м п-а-с-т-у «П-о-м-о-р-и-н»…
   Я все думал, вставлять этот эпизод в эссе или не вставлять. Потом вставил. Пусть будет на всякий случай. О чем же еще вам рассказать?
 

Может быть, о зеркале?

 
   Один мой приятель утром перед зеркалом, собираясь на службу, орал сам себе:
   — Мал-чать! Право на борт! Мал-чать! Право на борт!..
   Вот так сто раз проорет и целый день служит спокойно.
 

О строевом смотре

 
   Строевой смотр, по-моему, это венец, можно сказать, всему. Так мне, по крайней мере, кажется. Стоял я как-то на строевом смотре дивизии атомных подводных лодок. (Только прибыл служить на атомоходы с бербазы и сразу же — на смотр.) Подходит ко мне начальник штаба, и я как положено представляюсь, а он мне:
   — Почему шинель белая?
   А я в этой шинели цемент полгода на машине возил. Она у меня цементного цвета.
   — Потому что цемент возил, — говорю я.
   — А где ваша другая, парадная шинель? — спрашивает он.
   — В посылке идет, — говорю я.
   — А жена у вас тоже в посылке идет?
   — Не женат, товарищ капитан первого ранга!
   — А почему вы небриты?
   — Раздражение, товарищ капитан первого ранга!
   И тут он берет меня за верхнюю пуговицу на шинели и, к удивлению моему, ее оттягивает, и пуговица моя отделяется, а вслед за ней из меня появляется белый шнур. Оказывается, пуговицы у нас на шинели на шнур насажены. Шпур оборвался где-то там внутри, вот он его и вытянул. Оттянул он мне шнур и отпустил, и повис у меня шнур очень низко и болтается.
   — А это что? — спрашивает он,
   — А это шнур, — говорю я.
   — Накажите его, — поворачивается он к моему командиру, — у него на все есть ответ.
 

И наконец, о начальнике

 
   Чем выше звание начальника, тем больше мусора в помещении и больше запятых, пропущенных в документе.
   Как себя вести с начальником?
   Как со зверем в зоопарке: не прикасаться к клетке.
   Что делать, если начальника с утра злая муха укусила безжалостно?
   Нужно сохранять спокойствие. Потому что начальник не вечен. «И этот пройдет!» — как сказал Соломон.
   Вызывает меня старпом, и только я появляюсь в дверях, он орет;
   — Вы-ы! Значит, так! Сход запрещаю! Да-а! И находиться со мной постоянно на связи! Каждые пятнадцать минут мне доклад по телефону, что вы работаете! Вот так вот! Каждые пятнадцать минут! Я вам покажу! Вы у меня запомните! Все! Молчите! Через пятнадцать минут жду доклада! Марш! Отсюда!
   Делаю «марш отсюда» — и на боевой пост. Устраиваюсь в кресле поудобней, на видное место — циферблат и чай завариваю. Пью чай и жду, пока пятнадцать минут пройдет, чтоб доложить. Подползает стрелка, и я, точный, как граф Монте-Кристо, снимаю трубку и докладываю своему драгоценному старпому, что нахожусь на боевом посту и работаю.
   А старпом за эти пятнадцать минут уже успел забыть напрочь, что он мне говорил.
   — Что?! — орет он. — Что вам еще не ясно?! Что вы там талдычите? Прибыть ко мне, я вам еще раз все объясню!!!
 

При встрече с начальником

 
   Вообще-то лучше не встречаться. Поразительно противоречивые чувства мы вызываем у начальников. Но если уж не повезло, то что лучше всего делать при встрече с начальником прямо среди сугробов бытия? Лучше всего, размахивая руками, без вопросов промчаться мимо, объятый пылью. Но если тебя все же застопорили, то что лучше всего иметь при себе? Лучше всего иметь при себе готовый ответ, куда это тебя несет, еще один готовый вопрос, ответ на этот вопрос и приказание, которое ты сейчас сам себе отдашь устами начальника и тут же умчишься его исполнять.
 

Вызов к начальнику

 
   Перед тем как войти, нужно сделать так, чтоб твоя жизнь быстренько пробежала у тебя перед глазами и чтоб было ясно за что. А лучше спросить по дороге. Кто-то наверняка знает.
   Следующий абзац не слишком вяжется с предыдущим, но все-таки почему-то хочется рассказать о том,
 

Как на флоте рвутся гланды

 
   Их рвут необычным путем. Втискиваешь руку необычным путем, с усилием продвигаешься, схватил на ощупь что-нибудь, деранул, вытащил, поднес ко рту, осмотрел; если не гланды — откинул в сторону.
 
   Но вернемся к начальнику, который говорит по телефону
 
   По телефону начальники людей пугают. Снимаешь трубку, и слышится утомленное:
   — Александр Владимирович… вы — русский?
   Секундная пауза (потому что за таким вступлением обычно следует: «Так какого же ражна-а!!!»), во время которой судорожно вспоминаешь все, что исполнил и как исполнил, все вспомнил, что исполнил, ничего не нашел, истомился до того, что устал, будь что будет, и говоришь вяло:
   — Русский…
   — Хорошо, — говорит начальник. Он сейчас на тебя анкету рисует, и ему нужно заполнить графу «национальность».
 

Смерть начальника

 
   О командирах и помощниках плохо не говорят. Со смертью начальника вспоминается только хорошее.
 

Гибель подчиненного

   — Погиб?!
   — Да-а!!!
   Минута молчания, потом общий хохот.

О личном составе

 
   Личным составом на флоте называют моряков, матросов срочной службы.
   Моряки у нас делятся на нормальных и ненормальных.
   Нормальный моряк должен быть постоянно чем-то напуган, должен быть постоянно в чем-то уличен, виноват должен быть и ходить должен с видом недоделанной работы.
   Если моряк не напуган, значит, он нагл и ненормален.
   — Вы нагл! — говорят ему. — И ненормален!
 

Для чего на флоте нужен личный состав?

 
   Для любви. Вызываешь к себе личный состав и спрашиваешь его:
   — Ну-у, голубь мой сизокрылый, когда же мы будем любить друг друга? Когда? Когда в наших отношениях наступит взаимность. Не могу же я любить только в одну сторону. Должна же быть хоть какая-то отдача. Я иду к вам навстречу днем и ночью, стирая ноги до отростка, а вы все удаляетесь и удаляетесь. Когда это прекратится?
   У моего старпома вопросы любви к личному составу имели временные ограничители.
   — Значить, так! — объявлял он. — Командирам подразделений с семнадцати тридцати и до восемнадцати заниматься с личным составом любовью.
   При взгляде на моего старпома из глубин памяти всегда всплывал огромный фанерный чемодан с надписью: «Привет из Фрунзе». И еще он говорил: