Попов Михаил Михайлович. Барбаросса

   О. X. То есть?
   Л. Б. Если он сидит у левого борта, то за правую ногу, если у правого – за левую. Причём приковывают их пожизненно, они даже место не вольны поменять.
   О. X. Таких было большинство?
   Л. Б. Вот тут начинается непонятное, святой отец.
   О. X. Говорите.
   Л. Б. Барон Рейналь, а при нем все время находился портовый начальник, вдруг нарушил порядок выбора.
   О. X. В чём это заключалось?
   Л. Б. Вместо того чтобы набрать примерно поровну каторжников и мусульман, он почти отказывается от первых и выбирает себе подавляющее число вторых.
   О. X. Чем это можно было объяснить?
   Л. Б. Я не удержался и задал тот же вопрос барону. Он не поставил меня на место, а грустно ответил, что, если бы у него была возможность, он бы отказался от каторжников вообще. Ни одного из них ему не хочется видеть на своем галиоте.
   О. X. Больше он ничего не сказал?
   Л. Б. Только вздохнул.
   О. X. Как же вы отбирали тех, кого не хотели брать?
   Л. Б. Я предложил господину барону очень простой способ, который бы нас обезопасил.
   О. X. В чем он заключался?
   Л. Б. Наше судно было боевое, поэтому мы не имели права выходить в море с неукомплектованным экипажем. Нам надлежало из нежелательных каторжников выбрать семерых. Разумнее всего было бы остановиться на тех, кого менее всего можно было бы опасаться. Правильно?
   О. X. Правильно.
   Л. Б. Я сам подошел к их строю и первым указал на однорукого старика.
   О. X. Однорукого?!
   Л. Б. Да.
   О. X. Когда это было, в каком году?
   Л. Б. Еще до похода Педро Наварро в Северную Италию. Да, еще до похода.
   О. X. То есть не менее семи лет назад?
   Л. Б. Да, именно так, святой отец.
   О. X. И это был старик?
   Л. Б. Настоящий старик, старше, чем я сейчас.
   О. X. Он мог и притвориться!
   Л. Б. Кто, святой отец? Вы так возбудились!
   О. X. Не важно кто. Не важно. И продолжим. Я уже успокоился. Совсем!
   Л. Б. Продолжим.
   О. X. Кто был вторым?
   Л. Б. Еще один старик, с бельмом.
   О. X. С бельмом?
   Л. Б. Да.
   О. X. С настоящим бельмом? Впрочем, можете не отвечать. С бельмом так с бельмом! Кто за ним?
   Л. Б. Мальчишка.
   О. X. Что значит «мальчишка»?
   Л. Б. Очень невысокий, коренастый. Зубы все гнилые. Глаза бессмысленные. Звереныш.
   О. X. За что же его на каторгу?
   Л. Б. Поговаривали, что он зарезал своих родителей.
   О. X. Зарезал родителей?
   Л. Б. И съел.
   О. X. Как это – съел?
   Л. Б. Поговаривали.
   О. X. Четвертый?
   Л. Б. Немой.
   О. X. Старик?
   Л. Б. Нет, средних лет мужчина. Рост выше среднего, но не так чтобы слишком.
   О. X. Сложения?
   Л. Б. Обыкновенного. Не атлет, но и не рыхлый, как утренний творог.
   О. X. Какой такой творог?
   Л. Б. Есть такая поговорка в Аграганте.
   О. X. В Сторцо такой поговорки нет?
   Л. Б. Извините, святой отец.
   О. X. Итак, немой?
   Л. Б. Он и вел себя как немой. Все немые так ведут себя. Я повидал на своем веку немых. У нас в Аграганте. Настоящий немой!
   О. X. Это он вам сам сказал?
   Л. Б. Да. То есть показал. Жестами.
   О. X. Вы велели открыть ему рот?
   Л. Б. Да.
   О. X. У него не было половины языка?
   Л. Б. Язык у него был на месте. И тогда я усомнился.
   О. X. В чем это выразилось?
   Л. Б. Я взял фитиль. Тлеющий фитиль. И поднес к его подбородку.
   О. X. Ну?
   Л. Б. Он корчился от боли. Он пускал слюну и скрипел зубами, он закатывал глаза, а потом рухнул.
   О. X. Но не сказал ни слова?
   Л. Б. Ни одного.
   О. X. И тогда вы решили, что он действительно немой?!
   Л. Б. Не только я, и барон Рейналь, и портовый начальник стали держаться того же мнения.
   О. X. Я не обвиняю вас, не надо пугаться и посматривать в тот угол. Я так въедливо спрашиваю, потому что мне нужно восстановить картину во всех подробностях.
   Л. Б. Я понимаю, святой отец.
   О. X. Теперь продолжим. Где вы поместили на своей галере этого немого?
   Л. Б. Об остальных вы меня не хотите спросить?
   О. X. А было что-нибудь примечательное? Ручаюсь, среди них оказался одноногий, чахоточный и один негр.
   Л. Б. Ноги были изуродованы в той или иной степени у всех троих.
   О. X. И вот они на галиоте.
   Л. Б. Я поместил их в носовой части. Так положено делать с людьми подозрительными.
   О. X. В чем тут хитрость?
   Л. Б. Сидя спиной к своим возможным сообщникам, труднее на них повлиять. Как только кто-нибудь из них поворачивал голову, я слегка «гладил» ему спину хвостом своего бича.
   О. X. Вы их не били?
   Л. Б. Настоящий надсмотрщик очень редко по-настоящему пускает в дело свой бич. Надо, чтобы галерник боялся не удара, а прикосновения.
   О. X. Господин Рейналь так и не сказал вам, почему именно каторжникам надо уделять особое внимание?
   Л. Б. Нет. До длительных и доверительных разговоров со мной он не снисходил.
   О. X. Вы думаете, он получил какие-то предупреждения от капитана порта, что ему следует опасаться кого-то из каторжников?
   Л. Б. Я видел, что они перешептывались во время набора команды, но что говорил ему капитан порта, я знать не могу.
   О. X. Но тем не менее вы понимали, что надо держать ухо востро, имея дело с этими бритыми?
   Л. Б. Во-первых, к таким людям всегда и на всех кораблях отношение особое. Меня не нужно было специально предупреждать, я знал, как себя с ними вести.
   О. X. Как?
   Л. Б. Я лично проследил за тем, как их будут приковывать. Перед этим я лично проверил кандалы, нет ли там надпилов или других хитростей. Я стоял рядом, когда корабельный плотник загонял молотом металлические стержни в дубовый брус. Это был мой первый поход, и я не хотел опростоволоситься.
   О. X. Вы хотите сказать, что все было сделано как следует, правильно?
   Л. Б. Я не знаю, как бы можно было сделать лучше. Уверяю вас, святой отец!
   О. X. Принимаю ваши уверения.
   Л. Б. А мне кажется, что ни одно мое слово не кажется вам убедительным.
   О. X. Не имеет никакого значения, что вам кажется. Скажите, с кем мог разговаривать этот немой, сидя на своем месте, на своей банке?
   Л. Б. Он же был немой!
   О. X. Если бы он не был немой?
   Л. Б. С соседом справа.
   О. X. Соседа справа у него не было?
   Л. Б. Нет, он сидел у борта.
   О. X. Они вдвоем ворочали одно весло?
   Л. Б. Да, на этом галиоте было устроено так. Мне не слишком нравится эта конструкция, потому что…
   О. X. Могло быть так —один гребец изо всех сил налегает, а второй только делает вид, что трудится?
   Л. Б. Трудно это представить, надо, чтобы сосед на это согласился.
   О. X. Кто на судне занимался раздачей пищи?
   Л. Б. У нас был кашевар, а у того помощник. В обязанности помощника как раз и входило разносить еду тем, кто сам не мог за ней подойти.
   О. X. Как звали помощника?
   Л. Б. Не помню.
   О. X. Сколько раз в день он подходил к немому?
   Л. Б. Нисколько.
   О. X. Не понимаю.
   Л. Б. Капитан запретил ему это делать.
   О. X. Почему?
   Л. Б. Он велел, чтобы кормежкой каторжников занимался я, и только я.
   О. X. Умный человек ваш капитан.
   Л. Б. Разумеется, святой отец.
   О. X. Какие еще новшества он ввел по отношению к этим семерым?
   Л. Б. Да больше… нет, постойте, он запретил брить им бороды, всем.
   О. X. Бороды?
   Л. Б. Да.
   О. X. Как вы думаете, чего именно он хотел: чтобы у них начали отрастать волосы на лице или чтобы к каторжникам не подходил брадобрей?
   Л. Б. Не могу сказать.
   О. X. Ладно. Теперь ответьте мне: за все время плавания у вас хотя бы раз появилось подозрение, что этот немой никакой не немой?
   Л. Б. Клянусь всеми святыми, нет.
   О. X. Вы ни разу не заметили, чтобы он к кому-нибудь обращался, по-своему, по-немому, или как-нибудь иначе?
   Л. Б. Нет.
   О. X. Не чувствовалось ли в прочих галерниках к нему чего-нибудь вроде особого почтения, уважения?
   Л. Б. Нет.
   О. X. И вообще было ли что-нибудь необычное в этом плавании?
   Л. Б, Только особые строгости, заведенные капитаном. Прежде он был более спокойным.
   О. X. О каких строгостях вы еще не упомянули?
   Л. Б. Он запретил любое передвижение по палубе в ночное время.
   О. X. Что это значит?
   Л. Б. Это значит, что те вольнонаемные гребцы, которые днем были не прикованы, на ночь тоже садились на общую цепь. Им это не нравилось.
   О. X. Почему?
   Л. Б. Сидя на общей цепи, приходилось испражняться под себя, а они привыкли делать это с фальшборта в море.
   О. X. Кому же разрешалось ночью ходить свободно?
   Л. Б. Только капитану, офицерам и боцману.
   О. X. А вам?
   Л. Б. Я ночью спал в помещении под палубой. Не мог же я круглые сутки находиться на ногах!
   О. X. Значит, ночью он оставался один?
   Л. Б. Кто?
   О. X. Здесь я задаю вопросы.
   Л. Б. Простите, святой отец.
   О. X. Куда направлялся ваш галиот?
   Л. Б. Мы сопровождали кого-то высокопоставленного к иллирийскому побережью.
   О. X. Точнее сказать не можете?
   Л. Б. Нет, я был всего лишь надсмотрщиком, недавним рабом, мне не положено было что-либо знать, кроме бича и кулака.
   О. X. Сколько кораблей было в вашей эскадре?
   Л. Б. Три. Большой венецианский галеас, на нем находился тот, кого мы сопровождали. Галера с полным боевым вооружением, с десятью пушками и ротой солдат. Кроме аркебуз у них были даже баллисты. Лучший корабль во всем орденском флоте.
   О. X. Когда вы достигли иллирийского побережья?
   Л. Б. Это был вечер в канун Святого Франциска.
   О. X. Это был какой-то определенный порт?
   Л. Б. Нет. Небольшая тихая бухта. Возможно, на берегу находилось какое-то селенье, но я не могу сказать точно.
   О. X. Вы случайно вышли к этой заброшенной бухте или таков был ваш план?
   Л. Б. Святой отец, вы спрашиваете меня о вещах, о которых я не могу ничего знать,
   О. X. Раз я спрашиваю, надо отвечать!
   Л. Б. Не знаю.
   О. X. Вы встали на якорь?
   Л. Б. Да.
   О. X. Кто-нибудь высадился на берег?
   Л. Б. От галеаса отчалила лодка с десятью примерно людьми. Кто они были, мне неизвестно.
   О. X. Ваш корабль не покинул никто?
   Л. Б. Да.
   О. X. Вы даже не отправили людей за водой и овощами?
   Л. Б. Обычно это делается, Но господин барон сказал, что у нас достаточно и воды и провианта и что oн не может отправить половину своих солдат на берег, когда еще неизвестно, что нас ждет впереди.
   О. X. Что он имел в виду?
   Л. Б. Почем мне знать?
   О. X. Он был уверен в скверном окончании дела?
   Л. Б. Может быть и так.
   О. X. И за все время плавания через Адриатику его настроение не улучшилось?
   Л. Б. Похоже, что так.
   О. X. Вы говорите как-то неуверенно!
   Л. Б. Как же я могу говорить уверенно о том, о чем не имею, твердого представления?
   О. X. Он был мрачнее, чем обычно в этот вечер?
   Л. Б. Дайте подумать, все же прошло столько дет.
   О. X. Думайте, думайте, ответы без раздумья мне не нужны. Подумали?
   Л. Б. Да, он сказал несколько невразумительных фраз, ни я, ни боцман, ни офицеры ничего не поняли.
   О. X. Но какая-то тревога поселилась в ваших сердцах?
   Л. Б. Можно сказать и так.
   О. X. Вы, как всегда, улеглись спать?
   Л. Б. Да.
   О. X. Но вам не спалось?
   Л. Б. Нет, заснул я хорошо.
   О. X. Но?!
   Л. Б. Вдруг сон с меня слетел. Может статься, это было от скверного сицилийского вина, которое я пил вечером. Меня неудержимо потянуло наверх. Я поднялся. Луна еще не села. Море сияло. Небо было такое чистое, какое бывает только в августе.
   О. X. Вы на все это успели обратить внимание?
   Л. Б. Я натура не поэтическая, как вы, наверно, успели заметить, но в тот раз было именно так. Наш галиот так и застыл в серебряном лунном свете: палуба черная, свет из-за высокого фальшборта на нее не падает, только храп и ночные жалобы. Так меня разобрало, святой отец, что, не поверите, даже позыв мой как-то пропал. Стою, смотрю, любуюсь необычайной ночной картиной, и вдруг взгляд мой падает туда.
   О. X. Куда?
   Л. Б. К левому борту. К той банке, где сидит наш немой. От моего места было заметно – там что-то происходит. Я присел тихо на корточки, и что же?
   О. X. Что?!
   Л. Б. Каторжник у каторжника бороду выщипывает!
   О. X. Чем?
   Л. Б. Да трудно понять. Видно только, что голова у немого дергается. За ними-то море серебряное, они как на блюде нарисованы. А, вспомнил.
   О. X. Что?
   Л. Б. Вспомнил слова капитана перед его отходом ко сну. Он выразился в том смысле, что за пять дней настоящая борода не отрастет.
   О. X. Настоящая борода?
   Л. Б. Да. Я, клянусь всем святым, тут же сообразил, что немой – человек особенный и у меня есть возможность еще раз отличиться перед господином бароном. Стал я тихо к ним подкрадываться. Галерники спят-сопят. Я так осторожно ступаю. Немой трясет головой. И ночь.
   О. X. Они не услышали, как вы приближаетесь?
   Л. Б. Кто его знает! Вообще-то звуков на корабле хватает: и дерево потрескивает, и ветры испускаются от дрянной солонины… Одним словом, подхожу. Бич свой из-за пояса вытаскиваю. Ну, думаю, сейчас я дознаюсь, почему этот лысый каторжник не желает показать Божьему свету, какого цвета у него борода.
   О. X. Вы никого не разбудили? Я имею в виду из солдат?
   Л. Б. Нет, я же хотел отличиться. И только вытащил бич, как он встает.
   О. X. Немой?
   Л. Б. Немой. И говорит.
   О. X. Немой?
   Л. Б. Да. Он говорит: «Зачем ты сюда пришел? Ты за смертью своей пришел?!»
   О. X. Он громко это сказал?
   Л. Б. Наверно, громко, но меня поразил бы и его шепот. Я оцепенел. Тогда он повторил свой вопрос, громогласно и с присовокуплением оскорбительных слов в мой адрес. Я попытался что-то ответить. Тогда он вытащил стержень своей каторжной цепи из дубового бруса и ударил меня в грудь.
   О. X. Он вытащил этот стержень одним рывком?
   Л. Б. Нет, спокойно, без напряжения, медленно, как из масла. Я смотрел как завороженный и не мог двинуть рукой. Тогда он ударил меня.
   О. X. Куда?
   Л. Б. По голове. И я рухнул без чувств.
   О. X. Именно от удара?
   Л. Б. Скорей от неожиданности. Я лежал без чувств, но видел, как он вскочил на перекладину, что была перед передней банкой, и что-то прокричал на сарацинском наречии. И весь галиот, все гребцы вскочили на ноги и прокричали в ответ…
   О. X. О Харудж!
   Л. Б. Так вы все знали, святой отец?
   О. X. Не все.
   Л. Б. Я сейчас поражен ничуть не меньше, чем тогда ночью, под луной.
   О. X. Что же было дальше?
   Л. Б. Был бой. Харудж в мгновение ока освободил несколько десятков сообщников.
   О. X. Они попали вместе с ним на галиот или сделались сообщниками уже там?
   Л. Б. Одному Богу это известно.
   О. X. Одному Богу и одному Харуджу.
   Л. Б. Был бой. Харудж собственноручно заколол господина барона, солдаты спросонья ничего не могли понять. Мало кто сопротивлялся. Была паника. Кто-то прыгнул в воду, и тогда я сообразил, что мне тоже лучше поискать счастья на берегу, пусть и на пустынном.
   О. X. Это конец вашей истории?
   Л. Б. Да, святой отец. Больше мне рассказать нечего. Разве что о том, что, овладев галиотом, Харудж атаковал и боевую галеру.
   О. X. Он взял ее на абордаж?
   Л. Б. Он не безумец, у него не хватило бы сил для этого, он просто с ходу протаранил ее борт и скрылся в темноте. Луна ушла с небосклона в темноту.

Глава четвертая
МОНАХ И КУЗНЕЦ

   Отец Хавьер. Назови свое имя?
   Клементио Мендоса.. Меня зовут Клементио, имя отца Мендоса.
   О. X. Откуда ты родом?
   К. М. Из города Виго.
   О. X. Кто был твой отец?
   К. М. Он был лекарем.
   О. X. Учился ли он этому ремеслу?
   К. М. Да, святой отец, учился. Четыре года в Саламанке и еще четыре в Севилье.
   О. X. Отчего же он не остался в большом городе, где легче найти практику?
   К. М. В большом городе больше лекарей и без протекции нечего рассчитывать на хорошее место.
   О. X. Он вернулся в Виго, потому что это был его родной город?
   К. М. Нет. Отец не любил рассказывать о своем прошлом, только один раз он упомянул деревню Вилласьерра и сказал, что она находится недалеко от Бургоса.
   О. X. Тебе, как я понял, бывать там не приходилось.
   К. М. Нет.
   О. X. И твоему отцу тоже?
   К. М. Насколько я могу судить, да.
   О. X. Почему же он отправился именно в Виго?
   К. М. Из-за женщины.
   О. X. Она была состоятельна?
   К. М. У нее был собственный дом и хлебная лавка.
   О. X. Твоя мать была привлекательная женщина?
   К. М. Не знаю.
   О. X. Не понимаю: ты не можешь определить, хороша ли была она?
   К. М. Я просто никогда ее не видел.
   О. X. Изволь говорить яснее, у меня нет времени на то, чтобы распутывать твои загадки.
   К. М. Куда уж яснее! Я никогда не видел своей матери.
   О. X. Она что, умерла в день родов?
   К. М. Может статься, что она жива и по сей день.
   О. X. Ты меня совсем запутал.
   К. М. Вы задаете вопросы, я на них отвечаю. Меня предупреждали говорить только, правду, вот я и стараюсь.
   О. X. Хорошо, скажи сейчас то, что нужно сказать, чтобы эта путаница рассеялась.
   К. М. Жена моего отца не была моей матерью. Отец прибыл в Виго вместе со мной. Я подкидыш или плод какой-то тайной, может быть запретной, любви. Я никогда не видел своей матери. Отец никогда о ней не заговаривал. Я даже не могу решить, то ли он ее боготворил, то ли ненавидел.
   О. X. Мужчина, самостоятельно воспитывающий ребенка, вещь неслыханная,
   К. М. Отец тоже так считал, поэтому женился на первой же женщине, которая ему подвернулась. То, что она была родом из Виго, его нисколько не смущало.
   О. X. Что же дальше, ты вырос?
   К. М. Со временем такое происходит со всеми.
   О. X. Отец пытался привить тебе любовь к врачебному ремеслу?
   К. М. Возможно, он был неплохим врачом, но отвратительным учителем. Если он что и сумел мне привить, так это острую неприязнь ко всем этим клистирам, кровопусканиям и нарывам. В провинции болеют очень скучными болезнями.
   О. X. Что ты имеешь в виду под интересными болезнями?
   К. М. То же, что и все остальные.
   О. X. А именно?
   К. М. Болезни, порождаемые любовью, войной и злоупотреблениями.
   О. X. Ты высказал свои мысли отцу?
   К. М. Нет, тогда у меня не было никаких особенных мыслей. Я ничего не высказывал, а только выказывал полное пренебрежение к однообразной возне, которой он был занят.
   О. X. Вряд ли это могло ему понравиться.
   К. М. Вы как в воду глядите.
   О. X. И что же, он выгнал тебя из дому?
   К. М. Выгнал, но недалеко.
   О. X. Куда же?
   К. М. В хлебную лавку.
   О. X. У тебя открылась торговая жилка?
   К. М. Не знаю, как насчет жилки, а вот жила одна у меня точно открылась.
   О. X. Говори проще, мне некогда раздумывать над твоими словечками.
   К. М. Я был в том возрасте, когда юноша замечает, что между мужчинами и женщинами есть разница.
   О. X. Ты стал волочиться за девицами?
   К М. Причем с огромным успехом, что, как известно, приносит огромные неприятности.
   О. X. Многие юноши в Виго начали тебя ненавидеть за успех у женщин.
   К. М. Дева Мария, не думал, что священники ныне так разбираются в делах любовных.
   О. X. Твой отец не одобрял твоего поведения?
   К. М. На мое поведение ему было плевать. До определенного момента.
   О. X. Какого именно?
   К. М. Прискорбно в этом признаваться, но моя мачеха…
   О. X. Говори, говори, я не смущен.
   К. М. Моя мачеха решила, что тоже может воспользоваться тем, чем пользуется полгорода.
   О. X. Ты откликнулся на ее зов?
   К. М. Нет.
   О. X. Ты испытывал сыновние чувства к ней?
   К. М. Я их не испытывал даже к отцу, хотя и имел на это основания.
   О. X. Что же тебя остановило?
   К. М. Я не хотел трудиться дома, имея столько работы на стороне.
   О. X. Что же было дальше?
   К. М. То, что всегда бывает в таких ситуациях. Мачеха донесла отцу, что я к ней приставал. У него хватило глупости ей поверить. Когда к нему приходили жаловаться отцы и женихи самых симпатичных и молоденьких девушек Виго, он не верил им, а тут…
   О. X. Ты говоришь с такой горечью…
   К. М. Еще бы! Заподозрить, чтобы я до такой степени потерял чувство прекрасного пола…
   О. X. Ты был изгнан из дома?
   К. М. Наверняка так бы и было, но, если быть точным, я бежал!
   О. X. Почему?
   К. М. Все потому же, святой отец. Я узнал, что меня собираются убить. Последней моей пассией была дочь самого алькальда. А это был человек без воображения.
   О. X. Куда ты направил свои бесчестные стопы?
   К. М. Помолившись и раскинув мозгами, л решил, что лучше всего мне подошло бы оказаться в большом портовом городе. А там будет видно.
   О. X. Где же ты оказался? Кстати, Виго тоже портовый город!
   К. М. Но небольшой. Направился я в Малагу. Там быстро оказался на корабле, одного грека.
   О. X. Ты стал гребцом на галере?
   К. М. Зачем же было ради этого покидать родной дом? Я понравился купцу, и он решил, видимо, что я могу быть ему полезен. Проверить это ему не удалось.
   О. X. Что случилось?
   К. М. Буквально на третий день плавания на нас напали сарацины.
   О. X. И ты попал в рабство?
   К. М. Да. Святая Мария, что это были за дни! Я с ужасом вспоминаю о них!
   О. X. С ужасом или без него, но вспоминать придется, и во всех подробностях.
   К. М. Спрашивайте.
   О. X. Долго ли ты оставался гребцом?
   К. М. Три дня.
   О. X. Именно о них ты вспоминаешь с такими причитаниями, да?
   К. М. Если бы их было семь, некому бы сейчас было о них вспоминать.
   О. X. Кто тебе помог освободиться от этой тяжкой доли?
   К. М. Клементио Мендоса.
   О. X. Опять ты за свое! Откуда там мог взяться еще один Клементио?
   К. М. Говоря о нем, я имел в виду себя. Я силой своего тогда еще юного разума вырвал себя из пучины бедствия.
   О. X. Как это происходило?
   К. М. Я обратил внимание, что один из помощников капитана одноног. К обрубку ноги у него привязана грубо обструганная деревяшка, притом привязана неудачно и неловко. Ходил он с трудом, а вечером подолгу отмачивал ободранную до крови культю в ведре с водой…
   О. X. Что ты остановился? Говори.
   К. М. Я Подумал и сообразил, что смогу ему помочь. Я сказал надсмотрщику, чтобы этот важный сарацин пришел ко мне.
   О. X. Он сделал, как ты хотел?
   К. М. Не сразу. Сначала он прошелся плетью по моей спине. Святая Мария, что это была за боль! Впрочем, я тут присочиняю немного. Боль была не слишком сильная, гребцов было мало, и надсмотрщикам было велено не калечить людей без надобности. Я знал это.
   О. X. Откуда ты мог это знать?
   К. М. Такие вещи всегда и всем на корабле известны, уж не знаю, почему.
   О. X. Ладно, что же ты сделал?
   К. М. Я заорал так, что меня услышали на другом конце корабля. Пришагал как раз этот самый одноногий и спросил, в чем дело. Тут я ему все и выложил про его ногу и про то, что я могу с ней сделать.
   О. X. Он поверил тебе?
   К. М. Больные мужчины напоминают женщин – они верят всему, чему хотят поверить.
   О. X. Ты действительно ему помог?
   К. М. Это было не так трудно сделать, удивляюсь, как он раньше не натолкнулся на толкового человека. Я, разумеется, ему об этом не сказал. Наоборот, всячески изображал, как мне трудно.
   О. Х. Ты после этого вошел к нему в доверие?
   К. М. Конечно. Мое положение сделалось совсем терпимым, ведь мой хромец стал командиром галеры, Он очень ценил меня, так как я приносил ему большой доход.
   О. Х. Каким образом?
   К. М. Хозяин отдавал меня внаем. Жизнь пирата полна превратностей, один теряет ногу, другой руку… Слава о моих способностях распространялась быстро. Плата за мои услуги росла. Вскоре я поселился на берегу.
   О. X. Почему на берегу?
   К. М. Потому что для моей работы мне понадобились инструменты, которых не было и не могло быть на корабле. Кузнечный горн, например.
   О. X. Зачем тебе понадобился горн?
   К. М. Я заметил, что иногда при изготовлений протеза лучше использовать металлические части, а не деревянные. Я освоил кузнечное дело с легкостью необыкновенной. Если бы мне сказали, что мой отец был кузнецом, я бы не удивился.
   О. X. Ты не пробовал бежать из плена?
   К. М. Зачем? Это было сопряжено с большим риском и не могло принести никаких выгод.
   О. X. Ты бы мог с таким же успехом лечить христиан, с каким лечил поганых пиратов.
   К. М. Может быть, я и задумывался над этим, но лишь до определенного момента.
   О. X. Какого?
   К. М. Когда вернулся на Джербу…
   О. X. Именно на Джербу?
   К. М. Именно.
   О. X. Отчего же во всех бумагах значится, что ты родом неаполитанец?
   К. М. Я счел за лучшее скрыть место своего происхождения, слишком плохую славу я оставил по себе в родных местах, не хотелось бы лишний раз напоминать землякам о своем существований. К тому же лицом я вылитый неаполитанец.
   О. X. Ты начал говорить о каком-то слухе.
   К. М. Стало вдруг известно, что ранен краснобородый Харудж, один из тех, чье имя произносилось шепотом и с уважением.
   О. X. Кто сказал тебе о ранении?
   К. М. Я бы не мог сказать, и не потому, что чего-то боюсь или желаю скрыть. Такова жизнь в тамошних местах. На Джербе говорят, что уши, языки и слухи живут сами по себе.
   О. X. Непонятная поговорка.
   К. М. Да, действительно. Одним словом, стало известно – Харудж ранен.
   О. X. Дальше.
   К. М. Дальше стало известно, как именно он ранен. Вот тут я понял, что мне нужно или немедленно бежать, или окончательно смириться со своей судьбой.
   О. X. Ты смирился?
   К. М. Пока я раздумывал, у меня отняли право выбора. Однажды ночью в дверь моей лачуги постучали. Это были люди Харуджа. Они велели, чтобы я собирался, чтобы взял все свои инструменты и вообще все, что мне нужно для работы. Я сказал, что не смогу все это унести. Тогда они сказали, что помогут мне.
   О. X. Харудж находился тогда не на Джербе?
   К. М. Her знаю, где он находился, меня большую часть дороги везли с завязанными глазами.
   О. X. Но Джерба – остров, ты не мог не почувствовать, если тебя пересаживали с коня на корабль?