Попов Михаил Михайлович. Барбаросса

   3. Да. Он приблизился и поднес к моему лицу острие ножа. Он даже коснулся им моего подбородка. «Раздевайся!» – так он сказал.
   О. X. А что же твой жених?
   3. Он стоял и смотрел.
   О. X. А брат?
   3. Он тоже стоял рядом и смотрел.
   О. X. Ты не попыталась им что-нибудь сказать?
   3. Я была не в силах произнести ни слова. Горло у меня перехватило от ужаса. Я никак не могла поверить, что все это происходит наяву. А в ушах все звучал тот страшный крик, крик зарезанного отца.
   О. X. И ты начала раздеваться?
   3. Сама не знаю, как это получилось. Мне казалось, что сплю, что я уже умерла. Руки все делали сами.
   О. X. Все это происходило в молчании?
   3. Нет, Исмаил все время говорил. Вот, он говорил, смотри, Фикрет, вон она, настоящая женская природа. Это твоя невеста. Я приказал ей раздеться, и она раздевается. Она твоя невеста, но она раздевается по моему приказу. Почему? Потому что женщина всегда ждет, чтобы ей приказали.
   О. X. И Фикрет молчал?
   3. Да. Молчал и смотрел. И Абдалла молчал и смотрел.
   О. X. Ты продолжала раздеваться?
   3. Я продолжала раздеваться и разделась. И тогда Исмаил сказал: смотри, Фикрет, твоя невеста разделась по моему приказу, а сейчас она ляжет на эту скамью, и я сделаю с ней то, что мужчина делает со всякой женщиной.
   О. X. И Фикрет молчал?
   3. Он стоял задумчивый, как бы немного не в себе. Впрочем, я плохо помню, голова моя была как чужая.
   О. X. Ты легла на скамью?
   3. Да,
   О. X. И Исмаил возлег на тебя? Говори, не надо опускать глаза. Я уже сказал, меня не надо стесняться. Я не мужчина, я сейчас даже не человек. Я дух, беседующий с тобой. Итак, он возлег?
   3. Да.
   О. X. Ты отдалась ему без сопротивления?
   3. Без малейшего.
   О. X. Он причинил тебе боль? Ну, говори же, говори! Я жду!
   3. Сначала была небольшая боль, потом…
   О. X. Что было потом?
   3. Потом было очень хорошо. Очень хорошо, и все лучше и лучше.
   О. X. Ты была невинна к этому моменту?
   3. Да.
   О. X. И сразу же, при первом прикосновении мужчины, получила большое удовольствие?
   3. Мне стыдно в этом признаться, но да.
   О. X. Тебя не смущала обстановка?
   3. Смущала, очень смущала.
   О. X. Но это ничему не мешало?
   3. Не могу понять почему, но нет.
   О. X. Фикрет и Абдалла стояли тут же и на все это смотрели, да?
   3. Да.
   О. X. И это тебе тоже не мешало?
   3. Я была готова умереть от стыда и думала, что вот-вот умру, но вместе с тем мне было очень хорошо. Я ничего не могла с собой поделать.
   О. X. Ты кричала?
   3. Я кричала. Я кричала очень громко. Наверно, мои крики были слышны далеко за оградой нашего дома.
   О. X. А Исмаил?
   3. Что?
   О. X. Он что-нибудь говорил?
   3. Да. Он все время говорил. Он говорил: смотри, Фикрет, это твоя невеста. Она была чиста и невинна, и ты считал ее чистой и невинной. Но взгляни, что она вытворяет у тебя на глазах, посмотри, как она рада это вытворять, посмотри, какова ее истинная сущность! Ты видишь?!
   О. X. Ты запомнила все эти слова?
   3. Они врезались мне в память.
   О. X. Несмотря на обстоятельства, при которых произносились?
   3. Да.
   О. X. Долго ли продолжалось это блудодействие?
   3. И вечность и миг. Я несколько раз взлетала в небеса и несколько раз проваливалась в пропасть.
   О. X. Каково же было окончание, уделил ли он тебе свое семя? Или…
   3. Он не уделил мне своего семени, он вынул свой уд и велел мне облегчить его другим способом.
   О. X. Ты сделала это?
   3. С величайшей охотой и величайшим удовольствием!
   О. X. Прости меня Господи, что я слушаю все это! И все это опять-таки на глазах жениха и брата?
   3. Они никуда не уходили.
   О. X. Выразили ли они свое отношение к увиденному?
   3. Они молчали.
   О. X. Чем же завершилось это богомерзкое представление? Они ушли?
   3. Нет, Исмаил заставил и Фикрета и Абдаллу в свою очередь овладеть мною.
   О. X. И они согласились?!
   3. С охотой!
   О. X. Что же в это время делал Исмаил?
   3. Он стоял рядом и объяснял им, что теперь они зрячи, с их глаз сорвана пелена, которая загораживала суть человеческих отношений. Теперь они видят, что есть женщина, и как следует с ней обращаться. Больше я ничего не помню. Я куда-то… я…
   О. X. Лишилась чувств?
   3. Да.
   О. X. А когда очнулась, застала кого-нибудь подле себя?
   3. Очнувшись, я уже никого не застала. И с тех пор не видела ни брата, ни жениха, ни…
   О. X. Их пытались искать?
   3. Да, безуспешно.
   О. X. Какие-нибудь слухи доходили до тебя о ком-нибудь из них?
   3. Очень смутные. Говорили, что все они стали пиратами.
   О. X. Как ты думаешь, это, наверно, последний вопрос,– зачем Исмаил убил твоего отца?
   3. Я много думала над этим, но ответа у меня нет. Отец был тихим ученым, он не мог никому причинить вреда.
   О. X. Он был ученый и, значит, мог проникнуть в тайну Исмаила. Ведь у него была тайна?
   3. Конечно, конечно, у него была тайна.
   О. X. Ты любишь его до сих пор?
   3. Я его ненавижу! Истинно, истинно вам говорю! Клянусь и перед своим, и перед вашим Богом!
   О. X. Ты ненавидишь его только потому, что он сломал твою жизнь и унизил, или…
   3. Вы очень правильно спрашиваете. Я ненавижу его по-другому. Я ненавижу его всем существом. Эта ненависть единственное, что поддерживает мою жизнь.
   О. X. Я понимаю тебя, дочь моя.

Глава, седьмая
КОРОЛЬ И СЕКРЕТАРЬ

   Скансио вышел из церкви Святой Бригитты, что на улице Монкампоньос, и не торопясь отправился по каменной мостовой по направлению к верхним воротам, туда, где был расположен старинный дом, приютивший отца Хавьера и всех его таинственных собеседников.
   Вечерело, улицы были уже пустынны. Мадрид рано укладывался спать, не то что веселая Севилья.
   Кардинальский секретарь не спешил, он шел, погрузившись в размышления. События последних дней давали для этого обильную пищу. Поручение, полученное от его преосвященства, трудно было назвать сложным. Всего лишь навестить отца Хавьера и получить от него новую порцию показаний. Обдумать следовало, почему кардинал послал за бумагами секретаря, человека приближенного, и почему он был так возбуждён и оживлен, когда отдавал приказание об этом?
   Что задумал хитрый старик?
   Честно говоря, Скансио был не в восторге оттого, что ему пришлось оказаться слишком близко к центру игры, в которой одним из игроков является сам король. Чутье подсказывало ему, что, как бы ни завершилась такая партия, он не окажется в выигрыше. С другой стороны, он не видел, каким образом свернуть с этой опасной дорожки. Жизнь его всецело принадлежала кардиналу, и только ему.
   Ворота отпер Педро. Он знал секретаря кардинала в лицо и появлению его удивился. Но удивления своего, конечно, не показал. Отец Хавьер тут же его принял у себя в полутемной келье. На всякого нормального человека здешняя обстановка действовала угнетающе, что вполне соответствовало замыслу монаха.
   – Вы один, сын мой, и без охраны?
   – Без охраны, и один.
   – Впрочем, чего бояться слугам Господа, когда они честны перед своим господином!
   – Воистину так, святой отец.
   – Тем не менее я хочу предложить вам провожатых.
   – Я бы не отказался, святой отец, но его преосвященство велел мне отказаться от помощи, даже если вы мне ее предложите.
   – Не в моих правилах обсуждать приказания его преосвященства…
   – Вот именно, святой, отец. Мне кажется, его преосвященство считает, что простой монах в сопровождении стражников скорее привлечет к себе злонамеренное внимание, чем он же, но шествующий в полном одиночестве.
   – Не хотите ли вы сказать, что намерены отправиться в обратный путь немедленно, не дождавшись утра?
   – Как можно говорить об утре, когда еще и вечер толком не начался?
   – Но позвольте мне хотя бы снять копию с последних допросных листов.
   – Прошу меня простить, святой отец, но его преосвященство предупредил, что не ляжет спать, не ознакомившись с этими бумагами.
   Отец Хавьер вынужден был уступить. Но для очистки совести послал вслед за Скансио верного Педро и двух охранников. Меньше чем через час Педро вернулся, и вид у него был обескураженный.
   – Что случилось?
   Преданный Педро поведал странную историю. Из его слов следовало, что неподалеку от городских ворот на кардинальского секретаря напали четверо в черных плащах и масках. Нападение было произведено так быстро и умело, что он (Педро) ничего предпринять не сумел, тем более что находился достаточно далеко, следуя указанию отца Хавьера.
   – Что дальше?
   – Дальше они бросили секретаря в крытую повозку, и она унеслась по толедской дороге. Когда бы мы находились поближе…
   – Вели запрягать.
   – На ночь глядя?!
   – Я должен видеть кардинала.
   Его преосвященство не спал и тут же принял отца Хавьера. Он не выказал удивления, хотя к этому были все основания.
 
   – Развяжите ему руки.
   Скансио размял затекшие запястья.
   – Развяжите ему глаза.
   Небольшая зала с гудящим камином, по бокам от него несколько кресел. В одном сидит король Карл Габсбург и смотрит в развернутый пергамент.
   В полумраке за своей спиной секретарь отчетливо чувствовал присутствие еще каких-то людей. Явно вооруженных.
   – Садитесь сюда.
   Король махнул пергаментом в сторону соседнего кресла.
   Приказание короля нельзя было не выполнить, но и выполнить его было трудно. Вот так запросто усесться рядом с правителем королевства?
   – Садитесь, нам нужно поговорить.
   Скансио все же заставил себя. Сел.
   – Что это?
   – Допросный лист, ваше величество.
   – Такие же вы мне показывали в парке у кардинала. Под платанами.
   – Да, только те были уже переведены на фламандский язык.
   – Тогда переведите мне заодно и эти.
   – Как прикажете, ваше величество.
   – Начинайте, прошу вас. Вы колеблетесь? Или забыли от страха мой родной язык?
   – Просто перехватило горло, простите.
 
   – У нас не было другого способа, отец Хавьер. Во время последнего разговора с королем я почти ничего не сумел добиться. Мне пришлось обещать слишком много, чтобы получить слишком мало.
   – Мартин де Варгас капитан?
   – Капитан! А я предатель!
   – Что вы имеете в виду, ваше преосвященство?
   – Я предал наших друзей в толедских кортесах. Предал или почти предал.
   – Но дело сдвинулось с места.
   – Вот я и решил проверить насколько. Мне показалось, что король заинтересовался историей Харуджа несколько сильнее, чем захотел показать. Я подумал, что, если нам удалось разбудить в его хитрой душе настоящее любопытство, окончательная победа будет за нами.
   – Любопытство – огромная сила.
   – Да, святой отец. Я специально отправил Скансио за этими бумагами.
   – Но почему вы выбрали для этой цели его?
   – По многим причинам. Во-первых, король его знает, он переводил нам во время встречи. Во-вторых, он понял, что Скансио – мое доверенное лицо. В-третьих, Скансио хорош тем, что знает очень много, но не знает главного. Он разбудит воображение Карла, если оно еще не разбужено. Король согласится начать войну, а нам, в конце концов, все равно, по какой причине это произойдет.
 
   – Теперь объясните, что все это значит?
   Карл Габсбург всем весом обрушился на подлокотник и вплотную приблизил свое лицо к лицу секретаря.
   – Что именно вы хотели бы узнать, ваше величество?
   – Да все! Кто такой этот сарацин, чем он опасен, что в нем особенного? И главное, почему его преосвященство так страстно желает начать против него большую войну? Что же вы молчите, милейший?!
   – Собираюсь с мыслями, ваше величество.
   – Как вас зовут, господин переводчик?
   Освещаемое сполохами каминного пламени одутловатое лицо короля могло показаться зловещим. Скансио лучше многих в стране знал, до какой степени коварен и мстителен может быть этот человек. Ему сделалось жарко.
   – Вы не хотите назвать мне свое имя?
   Секретарь назвался.
   – Давно ли вы служите у монсеньора Хименеса?
   – Около пяти лет.
   – Он сам приблизил вас? Или, может быть, вы достались ему по наследству от предшественника? Впрочем, о чем это я, кардинал слишком стар, чтобы кто-нибудь мог помнить о его предшественниках.
   – Его преосвященство сам обратил на меня внимание и сам приблизил.
   – Вы проявили особые способности к наукам?
   – Да, ваше величество.
   – Чему вы вдруг улыбнулись?
   – Простите, ваше величество.
   – Нет уж, говорите!
   – Мне показалось на мгновение, что наш с вами разговор немного напоминает вот это.
   – Допросный лист? Мы оказались под влиянием его стиля?
   – Примерно так, ваше величество.
   – Да, забавно, но отступаться мы от него не будем. Это самый оптимальный путь для достижения цели.
   Скансио скромно кивнул.
   – Итак, будьте откровенны со своим королем: кто таков этот Харудж Краснобородый, называемый также Барбаросса?
   – Пират, морской разбойник, сарацин.
   – Он отличается чем-то от прочих разбойников – ведь их целая пропасть в Средиземноморье?
   – Он удачливее других.
   – И все?
   – Он самый жестокий из всех.
   – И все?!
   – Он достиг того, чего не достигал ни один другой сарацинский или христианский разбойник. Под его властью десяток городов, несколько островов, полсотни кораблей. Он сказочно богат и становится все богаче.
   – Но этого все равно мало!
   – Для чего «мало», ваше величество?
   – Для того, чтобы разбудить такую ненависть, которую мы видим в действиях кардинала.
   Скансио промолчал.
   – Кардинал его ненавидит, он хочет не просто его победить, он хочет его уничтожить, или я не прав?
   – Мне трудно судить, ваше величество.
   – Бросьте! Я же вижу, я же чувствую! Он согласился на невиданные уступки в деле толедских кортесов, ведь не потому же, что ему хочется проучить удачливого сарацина. Матерь Божья, я много лет уже не видел человека, в коем горело бы столь чистое, без какой-либо примеси желание мести. Мести за что, господин секретарь?
   – Я бы не взялся…
   – Ложь, вы не можете не знать! Вы все время находитесь рядом, вы пользуетесь доверием монсеньора, это же видно, вы не можете не знать всего.
   – Я не знаю, как мне убедить вас, ваше величество, но, право, я сам тону в догадках и домыслах.
   – Может быть, Харудж убил кого-то из близких родственников кардинала?
   Секретарь лишь покачал головой.
   – Может быть, захватил в плен и теперь требует выкуп, какой-нибудь огромный выкуп?
   – Я ничего не слышал об этом, ваше величество.
   – А не мог он оскорбить монсеньора, лично, глубоко оскорбить? Опять качаете головой. Учтите, мое терпение небеспредельно, свое любопытство я привык удовлетворять. Любой ценой. В ваших интересах помочь мне.
   – Я понимаю, ваше величество.
   – В глазах кардинала вы человек, уже не представляющий никакой ценности. Раз вы побывали у меня в гостях, вы не могли не рассказать все, что вам известно.
   – Я хочу рассказать все, спрашивайте!
   – Почему кардинал Хименес затевает такой большой поход против Харуджа?
   Секретарь уронил лицо в ладони.
   – Если вы будете вести себя столь уклончиво, я прикажу применить к вам более жесткие средства убеждения, чем словеса.
   – Но тогда, ваше величество, вам самому придется встать к пыточному станку и лично обувать мою ногу в «испанский сапожок». К сожалению.
   – Что вы такое несете?!
   – Удобна ли для королевского достоинства роль, более подходящая постельничему?
   – Вы уже закончили бредить?!
   – Простите, ваше величество, но я нахожусь в здравом рассудке, хотя и в тягчайшей тоске. А что касается «испанского сапожка»… раз вы решили беседовать со мной с глазу на глаз, значит, не хотите, чтобы сообщенные мной тайны попали в какие-нибудь уши, кроме ваших.
   – Чтобы вы не разболтали о ваших тайнах, я прикажу пыточным мастерам залепить уши воском, они ничего не услышат.
   – Если вы прикажете им это сделать, они приложат все усилия, чтобы услышать то, что я стану говорить.
   – Я прикажу их казнить.
   – Перед казнью они поведают тайну другим палачам, вам придется казнить все новых и новых людей, пока в королевстве не останется никого.
   Король встал, налил себе вина в высокий серебряный кубок, поднес ко рту, но пить не стал.
   – Да, настоящая тайна – это такая тайна, которую должен знать только один.
   Скансио истово закивал:
   – Да, ваше величество, да. Только один! И этот один уж никак не я!
   Карл усмехнулся, приласкал двумя перстеносными пальцами свою острую бородку. Покосился в сторону размытых теней в глубине залы.
   – Вы рассуждаете разумно, знаток языков, но однако же в ваших рассуждениях имеется явное противоречие.
   – Укажите мне на него, ваше величество.
   – Судя по бумагам, которые вы мне подсовываете, кое-какое представление об этой пресловутой тайне имеют по крайней мере два человека. Кроме монсеньора еще и отец Хавьер.
   – Надо полагать, да.
   – Но где два, там и сто.
   Секретарь заерзал на своем месте. Еще минуту назад ему казалось, что он миновал опасное место в разговоре с королем. Оказывается, нет!
   – Сами вы, человек, не знающий ничего, видели этого пирата, а?
   – Когда бы я имел несчастье видеть его, я был бы лишен счастья видеть вас, ваше величество.
   Карл прошелся перед камином, остановился, глядя в огонь. Потом глаза его смежились. Король думал. Вслух.
   – Этот человек определенно обладает властью над человеческими душами. Большей властью, чем духовные пастыри, военачальники и деньги. В чем природа этой власти?
   Хотя секретарь не был уверен, что этот вопрос обращен к нему, он счел нужным пожать плечами.
   – Меня смущает, что эта история произошла на Востоке, в сирийских землях. Где-то в тех местах были в свое время расположены замки ордена убийц ассасинов. Вам не приходилось слышать рассказы о них?
   – Рассказы о них издавна кочуют по Европе, но, насколько я знаю, серьезные ученые ставят их под сомнение.
   – И они сомневаются до тех пор, пока не появляется человек, похожий на вашего Харуджа. Человек, подвиги которого нельзя объяснить исходя лишь из научных представлений. На Востоке издавна умели смешивать снадобья и получать составы, производящие особое действие на душу человека. Ассасины достигали поразительных успехов. Рассказывают, что они могли на время перенести человека в рай, в свой мусульманский рай, так что по возвращении он полностью подпадал под влияние человека, который помог ему в этом.
   – Если допустить существование рая у неверных, то придется признать и наличие у них Бога.
   – Это казуистика, милейший, и ею вы займетесь в обществе нашего любезного монсеньора. Если, правда, вам суждено увидеться с ним вновь.
   Круглое лицо секретаря перекосилось, но король этого не заметил, ему нравилось следовать за собственными умозаключениями, и он следовал, не замечая ничего вокруг.
   – Ассасины научились овладевать душами людей. Они внушали им, что, только беспрекословно выполняя все приказания своего господина, можно попасть в рай, только через смерть по его приказу открываются врата загробного блаженства.
   – Однако же, ваше величество, эти ухищрения не принесли ордену ассасинов великих побед, судьба их была ужасна, равно как и судьба ордена тамплиеров, овладевших на Востоке частью сих запретных и богомерзких знаний.
   –А я и не утверждаю, что Харуджа ждет прекрасное будущее, что он всегда и во всем будет победителем. Я только одно хочу сказать – мне кажется, что он стал обладателем каких-то древних секретов и постиг суть восточных магических ритуалов.
   – Любой такой секрет, любой такой ритуал развеется при одном произнесении слова Божьего.
   – Хорошо бы, если так, но пока дела говорят об обратном. Две могучие галеры, охраняемые авторитетом самого Папы Льва X^[45], стали его легкой добычей.
   – В то время святейший престол занимал Юлий II.
   Карл хохотнул:
   – Что совершенно не меняет дела.
   – Я трепещу, ваше величество!
   – Отчего же, милейший Скансио, ведь вас еще и не начинали пытать?!
   – От того, что именно из ваших уст мне приходится слышать…
   – Оставьте! Я просто хочу разобраться. Если это можно бывшему духовнику короля почившего, то отчего нельзя королю здравствующему? А то, что эти разговоры вредят моему образу в ваших глазах, меня, поверьте, волнует мало. Меня уже несколько раз публично пытались обвинить в богохульстве, где теперь все эти обвинители?!
   – Прошу прощения, ваше величество.
   Карл наконец отхлебнул вина. Сразу две трети кубка, и со стуком поставил чашу на каминную доску. Из темноты появился человек с кувшином и с желанием наполнить этот кубок снова. Королевский жест решительно удалил его в полумрак.
   У Скансио зародилось сомнение, что их беседа с его величеством протекает столь уж с глазу на глаз. Карл уловил сомнение секретаря и хмыкнул:
   – Это испанцы. Здесь ни один человек не понимает по-фламандски. На чем я остановился? А, на том, что меня публично пытались обвинить в богохульстве.
   – Я уже извинился, ваше величество.
   – Вместо того чтобы все время извиняться, когда речь идет не о вас, вы бы мне лучше сказали, как мог Харудж оказаться одновременно в двух местах? Из того, что вы дали мне прочитать, явственно следует, что в мае прошлого года, в один и тот же день этого месяца, а именно пятого числа, его видели при дворе турецкого султана в Константинополе и в Алжире.
   – Истинно так, ваше величество.
   – Истинно-то истинно, но как это могло произойти? Может быть, легче предположить, что у Харуджа есть двойник. Или то, что свидетели ненадежны.
   – У этого факта были тысячи свидетелей.
   Король раздраженно махнул рукой:
   – Тысячи бывают так же ненадежны, как единицы.
   – Ваше величество…
   – Хватит. Сегодня мы больше с вами не будем разговаривать. Сегодня.
   – Как вам будет угодно.
   – Конечно! Как мне будет угодно, так и будет! Кардинал, по всей видимости, уже догадался, где вы находитесь, но, насколько я успел его изучить, он и не подумает выступать в вашу защиту. Он отдаст вас мне на съедение. Осталось решить только одно. Действительно ли вы знаете столько, сколько показали сегодня, или, наоборот, знаете много больше, но очень хорошо умеете это скрывать? И отданы мне с непонятной пока целью. Чтобы подтолкнуть меня к определенным поступкам, например. Запутать. Испугать. Ввести в заблуждение или искушение.
   Скансио всплеснул руками:
   – Да разве есть на свете человек, способный сделать все это!
   – Вы мне льстите или выражаете возмущение?
   Секретарь вздохнул и потупился:
   – Я вам льщу.
   Король пожевал верхнюю губу, снова приласкал бородку и сказал:
   – Если бы вы ответили сейчас иначе, я бы приказал вас немедленно повесить.

Глава восьмая
КАПИТАН И ШЕЙХ

   Ранним апрельским утром в порту Тенеса пришвартовалась парусная фелюга^[46]. Из нее выбрались пятеро рослых саватеев^[47], замотанных до глаз в свои пестрые платки. Вообще-то зрелище кочевника, путешествующего по морю, вещь достаточно необычная, и, не будь набережная Тенеса таким оживленным и многолюдным местом, на этот странный факт кто-нибудь обязательно обратил бы внимание.
   Но каждый тут был занят собой. Городские стражники были заняты египетскими галерами, прибывшими чуть раньше. Все они сбежались к дальнему пирсу, чтобы собственноручно участвовать в досмотре.
   Кочевники не стали задерживаться на набережной и постарались поскорее углубиться в узкие улочки припортового квартала. Чем дальше они удалялись от воды, тем меньше у них было шансов вызвать чей-нибудь интерес.
   Они передвигались по городу уверенно, как люди, знающие, что им нужно. А нужен им был караван-сарай. Он находился у южной оконечности города, за городской стеной. Когда пятеро саватеев вошли в его распахнутые ворота, то увидели только что прибывший караван. Новый караван – это радость для всех. Для верблюдов, ослов, собак и людей.
   Громче всех выражают свою радость люди.
   Громче собак. И много громче верблюдов.
   Особенно те из них, кто предназначен для встречи.
   То есть стражники.
   Между стражниками портовыми и стражниками привратными огромная разница. Более того, это два совершенно разных типа людей. Привратный стражник никогда не пойдет служить в порт. Портовый лучше умрет, чем выйдет к верблюжьему каравану.
   Открыто они между собой не враждуют, ибо такая вражда могла бы привести к кровопролитию, но друг друга не любят. Дочь стражника, встречающего караваны, никогда не выйдет за сына стражника, встречающего корабли.
   И наоборот.
   Чем они еще различны меж собой? Поведением.
   Портовые никогда не повышают голоса, не распускают руки, но зато с ними абсолютно невозможно договориться.
   Караван-сарайские чрезвычайно шумны, склонны к рукоприкладству, но при этом грамотными мольбами и правильными воплями у них можно выманить обратно часть отнятого во время осмотра.
   Эти особенности одинаковы для всех мусульманских портов на побережье Средиземного моря и хорошо известны каждому бывалому купцу.
   Пятерку саватеев очень даже устраивало то, что они застали в караван-сарае суету и сутолоку. Трое из них остались у ворот, двое других пошли посмотреть что к чему.