Поуп Дадли. Лейтенант Рэймидж

   — Да, конечно, это письмо написал я.
   — Кому вы его адресовали?
   — Тому парню… Как же его зовут? Проддинг… Пробинг… Пробус… Ну тому, который командует маленьким кораблем.
   — Не будете ли вы любезны зачитать перед трибуналом содержание этого документа?
   Очень ловкий ход, подумал Рэймидж. Но в наших силах затруднить Пизано это дело. Надо только дать ему пару минут, чтобы он успел оседлать своего конька…
   — Я составил данный рапорт о недостойном поведении лейтенанта Рэймиджа…
   — Как я понял, свидетеля просили только зачитать документ, — заметил капитан Феррис.
   — Хм, да. Прошу вас, зачитайте письмо без вступительных ремарок, — сказал Краучер.
   — Хорошо. Я читаю: «Уважаемый лорд Пробус, я требую, чтобы указанный лейтенант Рэймидж был обвинен в том, что оставил на милость врагам моего раненого кузена графа Питти на пляже у Торре Бураначчо, а также в том, что по причине его разгильдяйства и трусости была ранена моя кузина маркиза ди Вольтерра…»
   Рэймидж встал и вежливо спросил:
   — Можно ли уточнить: свидетель зачитывает оригинал документа или его копию? Если копию, то она должна быть заверена.
   —  Mio Dio! —воскликнул Пизано.
   — Это существенное замечание, сэр, — вмешался Барроу.
   — Это то самое письмо, которое я написал, мой собственный почерк. Я его узнаю, — возмущенно сказал Пизано. — Это не копия, что за бредовое предположение!
   — Это моя вина, — уныло согласился Барроу. — Мне следовало задать свидетелю этот вопрос прежде, чем он начал читать.
   — Прошу вас, продолжайте, — нетерпеливо сказал Краучер.
   Пизано заговорил громче, как бы желая предотвратить дальнейшие попытки перебить его. Рэймидж подумал, что, зачитанное вслух Пизано, письмо звучит еще более истеричным и неуравновешенным, чем когда он просматривал его в каюте Пробуса.
   Пизано изображал из себя актера, обращающегося к публике — вдохновенный подъем здесь, многозначительная пауза там, при этом все чтение сопровождалось исполненной смысла жестикуляцией левой рукой. Упоминая о ранении Питти граф постучал себя в грудь (не по голове, отметил Рэймидж), а о ранении маркизы — по правому плечу.
   Было интересно, о чем думают шесть капитанов, и Рэймидж, утомленный актерством Пизано, стал внимательно следить за ними. Феррис рассеянно рисовал на листе бумаги. Сидящий рядом с ним капитан тоже производил впечатление незаинтересованного зрителя. Что касается Блэкмена — то его мысли прочитать было нелегко — он был человеком скрытным, и без сомнения пытался представить себе воочию, какой эффект произведет письмо Пизано, когда его прочтут лорды в тиши кабинетов Адмиралтейства. Напротив, Краучер выглядел довольным, и снисходительно терпел кривлянья Пизано. Херберт и шестой капитан явно предпочли бы оказаться в этот момент в море.
   Наконец Пизано закончил читать и театральным жестом бросил письмо на стол.
   — Трибунал допросит вас, — сказал Краучер.
   — К вашим услугам, — с поклоном ответил граф.
   — Вы видели как упал граф Питти?
   — Да, я слышал выстрел и видел, как он упал.
   — Вы пришли к нему на помощь? — задал вопрос Феррис.
   — Нет, мне было некогда.
   — Почему?
   — Потому что я знал о ранении маркизы и спешил помочь ей.
   — Но неужели не было времени хотя бы посмотреть, как тяжела рана? — не унимался Феррис.
   — Рыцарство и честь говорят, что леди превыше всего, — высокопарно заявил Пизано.
   — А что вы делали, когда добрались до шлюпки? — спросил Краучер.
   — Ждал.
   — Кого?
   — Маркизу.
   — А затем?
   — Она пришла вместе с лейтенантом.
   — А далее?
   — Лейтенант отдал приказ отправиться немедленно, как только придет еще один моряк.
   — Вы говорили что-нибудь?
   —  Mio Dio!Я умолял его подождать графа Питти!
   — Но почему вы думали, что граф способен идти? — продолжал Феррис.
   Пизано на мгновение задумался.
   — Я надеялся на это.
   — Как далеко находилась французская кавалерия? — спросил Краучер, пытаясь сменить направление допроса, заданное Феррисом.
   — О, — Пизано явно колебался, какой ответ дать. — Весьма затрудняюсь сказать.
   — Когда вы впервые пришли к мнению, что поведение лейтенанта Рэймиджа внушает вам опасения?
   — О, прежде, чем увидел его. Его план был сущим безумием. Я всем так и сказал. И оказался прав: посмотрите, что получилось. Граф Питти и маркиза ранены…
   — Когда вы высказали свою жалобу? — продолжал Краучер.
   — Как только встретил ответственного британского офицера.
   — Не думаю, что у трибунала есть иные вопросы, — сказал Краучер тоном, пресекшим желание Ферриса говорить что-либо. — Обвиняемый может приступить к перекрестному допросу свидетеля.
   Пизано встал одновременно с Рэймиджем, который вежливо обратился к капитану Краучеру:
   — Свидетеля должно быть еще беспокоят последствия удара по голове. Можно разрешить ему снова сесть?
   — Да, конечно, — согласился Краучер. — Садитесь, пожалуйста.
   Пизано сел, не сразу догадавшись, что Рэймидж таким образом получил преимущество смотреть на него сверху вниз.
   — Граф Пизано, — начал Рэймидж, — как крестьяне, так и маркиза разъяснили вам, прежде чем вы отправились…
   — Наводящий вопрос, — прервал его Краучер. — Вы не должны задавать вопрос, подсказывающий свидетелю, какой ответ он должен дать.
   — Прошу прощения, сэр. — Рэймидж снова обернулся к Пизано.
   — Когда вы узнали, что за вами прислали только маленькую шлюпку?
   — Крестьянин рассказал мне об этом.
   — Сколько всего вас было?
   — Шестеро.
   — А сколько человек решило отправиться в шлюпке?
   — Вы сами прекрасно знаете.
   — Отвечайте на вопрос.
   — Трое.
   — Почему не поехали другие?
   — Им не понравился план.
   — А вам?
   — Да. То есть я хотел сказать — нет.
   — Вам не понравился план, но вы все же пошли?
   — Да.
   — Вы добрались до шлюпки первым, раньше прочих своих друзей?
   — Да.
   — Что произошло потом?
   — Вы прекрасно знаете: к шлюпке прибыли вы, неся маркизу.
   — А после этого?
   — Ее приняли на борт.
   — Кто?
   — Матросы. И вы.
   — Но не вы?
   — Нет.
   — А я забрался в шлюпку?
   — Да.
   Это была такая наглая ложь, что Рэймидж едва не вышел из себя.
   — И вы не слышали, как я расспрашивал матросов о том, где находится граф Питти?
   — Нет.
   — Ни того, как я звал Джексона?
   — Нет.
   — Похоже, допрос этого свидетеля складывается не в вашу пользу, мистер Рэймидж, — вмешался Краучер.
   Не сказал бы, подумал Рэймидж. Итальянец наслаивает ложь на ложь. И все, что мне остается сделать — добиться максимально точного изложения его истории в протоколе.
   Краучер сказал Пизано, что тот может идти, и пояснил значение сказанной им фразы.
   Затем капитан посмотрел на Рэймиджа — лицо его светилось триумфом — и объявил:
   — Подсудимый может переходить к своей защите.
   Рэймидж уже приготовился заговорить, когда Краучер буркнул:
   — Разве вы не написали свое выступление? Не хотите ли вы сказать, что нам придется тратить время, ожидая, пока вы продиктуете его помощнику судьи-адвоката? Вам наверняка известно, что сейчас вам следовало лишь зачитать его и передать копию мистеру Барроу?
   — Если вы все-таки позволите, сэр…
   — Ну хорошо, приступайте.
   — В отношении потери «Сибиллы» я не считаю нужным вновь вызывать боцмана и помощника плотника, чтобы выслушать их свидетельства в свою пользу. Показания, данные ими в поддержку обвинения, проясняют факт, что мной было сделано все возможное в данных обстоятельствах.
   — Это решит трибунал, — не удержался от комментария Краучер.
   Есть ли смысл вызывать Джексона? Что он сможет добавить? Рэймидж решил, что колебания ни к чему, и сказал:
   — Конечно, сэр. Однако показания графа Пизано затронули новый аспект дела, не отраженный в обвинении, и я прошу пригласить свидетеля со стороны защиты.
   Он решил потянуть паузу, догадываясь, что Краучер ожидает услышать фамилию Джексона, и дать его нетерпению усилиться.
   — Хорошо, в таком случае назовите имя свидетеля!
   — Вызовите маркизу ди Вольтерра.
   Барроу лихорадочным движением сорвал с носа очки, а Краучер громыхнул кулаком по столу, чтобы остановить часового, готового было открыть дверь и повторить слова Рэймиджа.
   — Вы не можете вызвать маркизу.
   — Почему, сэр?
   Краучер помахал листком бумаги:
   — Ее нет в вашем собственном списке свидетелей.
   — Однако трибунал уже принял решение, что имеет право вызывать свидетелей, не обозначенных в списке.
   — Трибунал — да, но не обвиняемый.
   Рэймидж посмотрел на Барроу: тот перестал писать и наблюдал за Краучером.
   — При всем моем уважении, сэр, я настаиваю, чтобы в протоколе была сделана соответствующая запись. Я просил вызвать только одного свидетеля. И насколько я понимаю, трибунал отказывается вызвать его?
   — Вы правильно поняли, мистер Рэймидж. Главный судья-адвокат указывает: если трибуналпредполагает, что какое-либо лицо может дать «важные свидетельские показания», то оно может быть вызвано. Маркиза уже рассказала нам все, что знала. Вы настояли, чтобы сказанное ею занесли в протокол. Трибунал не считает, что она может добавить «что-либо важное» к сообщенному ранее.
   Рэймидж почесал шрам над бровью. Петля затягивалась вокруг его шеи — он сам накинул ее на себя, и теперь Краучер затягивает узел.
   Облеченное в письменную форму и занесенное в протокол, решение Краучера будет звучать вполне убедительно… Если только он… А, черт с ним.
   — Хорошо, сэр. Я прошу вызвать свидетеля, обозначенного в моем списке — Томаса Джексона.
   «В бурю любой порт сгодиться», — подумал лейтенант.
   — Действуйте, Барроу, — спокойно сказал Краучер. — Вызывайте свидетеля.
   Когда Джексон вошел в каюту, Рэймидж почувствовал себя не таким одиноким. Но все же его якоря не цепляли дно: трибунал вынесет вердикт, что он виновен в трусости, и любой, кто прочитает протокол, согласится с приговором.
   Американец был одет очень опрятно: на любой непредвзятый суд он произвел бы благоприятное впечатление. Произнося присягу и отвечая на формальные вопросы Барроу, его голос звучал ясно и чисто, если не считать легкого американского акцента.
   При мысли, что американец осознанно пошел под арест, чтобы выступить свидетелем, а он еще несколько минут назад не хотел вызывать его, Рэймидж испытал приступ угрызений совести.
   — Можете приступить к допросу, — сказал Краучер.
   — Спасибо, сэр, — механически произнес Рэймидж. В этот миг в голове у него не было ни единой идеи. А, «Сибилла» — вот то, что должно заполнить пробелы.
   — Когда вы впервые увидели меня на палубе после гибели капитана Леттса?
   — Сразу после того, как вы вскарабкались на палубу, сэр.
   — Вскарабкался? — переспросил Феррис.
   — Да, сэр. Он очень плохо выглядел, рана на голове кровоточила.
   — С этого момента и до того, когда мы покинули корабль, сколько времени вы не находились рядом со мной?
   — Разве что несколько минут, сэр.
   — Какие указания я вам дал при подготовке к уходу с корабля?
   — Различные, сэр. Вы приказали принести карты и корабельные журналы, а также я помог вам разыскать книгу приказов и журнал регистрации писем.
   — Если бы вы оказались старшим по званию из оставшихся в живых, какие шаги вы предприняли бы, чтобы удержать корабль на плаву?
   Интересно, Краучер пропустит это?
   — Ничего нельзя было сделать, сэр — «Сибилла» тонула слишком быстро.
   Хорошо, попробуем еще раз.
   — Если бы вы были командиром, как бы вы стали спасать раненых?
   — Не знаю, сэр, — честно признался Джексон. — Выбранный вами способ был лучшим, но я бы до него ни за что не додумался.
   — Перейдем к ночи, когда мы приняли на борт маркизу ди Вольтерра и графа Пизано: вы можете рассказать обо всем, что случилось с момента, когда мы впервые узнали об их приходе?
   — Да, сэр, конечно…
   В это мгновение дверь каюты затряслась, словно кто обрушился на дверную коробку. Это был стук, стук, не терпящей отлагательств, предназначенный дать понять капитану Краучеру, что есть веские причины для вмешательства.
   — Эй вы, там, входите! — рявкнул Краучер.
   Вошедший лейтенант подскочил к столу и передал Краучеру записку. Если судить по разгневанному взгляду капитана, лейтенант все равно что лишил его призовых денег лет за пять службы.
   — Трибунал объявляется временно распущенным, — провозгласил Краучер. — Барроу, поставьте свидетелей в известность. Вы освобождаетесь из под ареста, — обратился он к Рэймиджу. — Но, разумеется, обязаны быть готовы, когда трибунал соберется вновь, — торопливо добавил капитан, видимо, поняв, что не стоит демонстрировать свою враждебность так открыто.
   В этот момент над гаванью раскатилось глухое эхо одиночного орудийного выстрела. «Со стороны моря», — отметил про себя Рэймидж.

Глава 18

   Рэймидж выбежал из каюты прежде, чем капитаны сумели выбраться из-за стола, поднялся на квартердек и подошел к борту. Примерно в миле от берега виднелся приближающийся к гавани линейный корабль. Он шел под всеми парусами, из под форштевня поднимался высокий бурун. На грот-мачте реял коммодорский вымпел, а на топе бизани развевался Юнион Джек — сигнал всем капитанам прибыть на борт. «Коммодор не теряет времени даром», — подумал Рэймидж.
   Интересно, Джанна еще на борту «Трампетера»? Рэймидж обратился к лейтенанту, стоявшему у бизань-мачты и смотрящему в подзорную трубу.
   — Маркиза уже отправилась на берег?
   Лейтенант в изумлении опустил подзорную трубу.
   — А, э-э… Нет. Она ждет в каюте клерка.
   Рэймидж помчался обратно к каюте Краучера, откуда спешно выходили члены суда. Каюта клерка представляла собой крохотную клетушку рядом с капитанскими апартаментами, и через секунду он распахнул ее дверь.
   Она с тревогой посмотрела на него. Джанна сидела на единственном в помещении стуле, скрестив руки.
   — Николас!
   — Я думал, ты уехала!
   — Нет. Они хотели этого, но…
   — В чем дело?
   Нелепый вопрос, но между ними оставалось столько всего невыясненного, чтобы удалось избежать стеснения.
   — Я хотела остаться здесь, пока все не кончится. Все закончилось?
   Он взял ее ладони в свои и посмотрел на нее: в ее прекрасных глазах светились вопрос и беспокойство.
   — На время.
   — Что случилось?
   — Приближается коммодор Нельсон. Пойдем посмотрим.
   — Коммодор Нельсон!? Маленький капитан!?
   — Ты знакома с ним?
   — Нет. Но в Ливорно говорят только о нем. Он друг тебе?
   — Нет. Мы никогда не встречались.
   — Жаль, — сказала она, вставая. — Если бы он был из твоих друзей, то помог бы тебе, и расставил бы все по местам.
   — Мне нужен кто-то… — он запнулся.
   — Кто-то? — вскинулась она, стоя совсем рядом и внимательно глядя на него.
   — Этот кто-то такого же роста, как и Нельсон, но намного привлекательнее.
   — Кто? — спросила она с недоумением, делавшим ее красоту еще более сияющей и свежей.
   — Ты.
   — Ну, в таком случае все в порядке.
   Их губы были так близко, но внезапный взрыв криков испугал ее.
   — Что случилось? И почему стреляют из пушки?
   — Коммодор сигналит, что хочет видеть всех капитанов на борту своего корабля.
   — Пойдем посмотрим, — взволнованно предложила она.
   Капитаны торопливо сновали по трапам, Краучер требовал спустить свой катер. Рэймидж повел Джанну на квартердек.
   Хотя он почти непрерывно провел в море около восьми лет — так долго, что когда ему доводилось видеть зеленеющие поля, деревенские тропинки, яркий окрас птиц и цветов, он взирал на них с любопытством первого знакомства — при виде огромного военного корабля, прокладывающего свой путь против ветра, Рэймидж всегда испытывал волнение, скорее даже восхищение.
   Солнечный свет, заставлявший море пламенеть ярко-голубым цветом, был так ярок, что краски казались слишком резкими, а либеччо, пронзительное дуновение которого несколько ослабло после того, как он пересек Корсику, подергивал гребни волн белыми барашками.
   Корабль, строгая линия палубы которого подчеркивалась двумя параллельными желтыми полосами, идущими вдоль всей длины черного корпуса, двигался рывками, устремляясь то вниз, то вверх на накатывающих волнах, с элегантностью дятла, перелетающего с одного дерева на другое. Его мощный нос рассекал волну, поднимая фонтан брызг, каскадом сверкающих бриллиантов обрушивавшихся на его бак или уносящихся вслед за ветром во всей своей мимолетной красе. На коричневых мачтах и реях туго надутые паруса ловили каждое дуновение ветра, а темные полосы на нижних кромках главных парусов свидетельствовали, как высоко долетают брызги, промокая парусину и искажая ее истинный цвет — слегка коричневатый, с примесью сиены или даже желтой охры, истинная красота которого раскрывается в лучах восходящего или закатного солнца.
   — Теперь я понимаю, почему ты стал моряком — никогда мне не приходилось видеть такого зрелища, — сказала Джанна.
   В голосе ее звучало благоговение, словно она отдавала дань уважения грубой и неприкрытой мощи военного корабля и той силе, с которой он заставлял Природу служить себе. Оттенок благоговения и к его красоте, а еще, пожалуй, оттенок зависти, поскольку эта жизнь являлась уделом людей, в среду которых ей не дано было проникнуть.
   Рэймидж кивком подозвал мичмана и одолжил у него подзорную трубу. В центре приближающегося корабля, между фок- и грот-мачтами, матросы хлопотали вокруг одной из размещенных там шлюпок. Ее подцепляют к сей-талям, готовя к спуску на воду.
   Внезапно у подножья каждой из мачт появились группы моряков, казавшихся на таком расстоянии муравьями. Капитан Таури (поскольку корабль был не что иное, как «Диадема»), готовился бросить якорь. Марсовые ждали приказа ринуться наверх, убирать брамсели. Все стоит отложить на потом, подумал Рэймидж, ведь в ближайшие несколько минут предстоит увидеть образчик ловкого обращения с парусами.
   Вдруг матросы задвигались по вантам, быстро перебирая руками, пока не поравнялись с огромными реями нижних парусов, самых больших парусов корабля. Не теряя ни секунды они миновали их, как и марсели, установленные над ними, и добрались до салингов. Палубные развернули брам-реи так, чтобы ветер не наполнял паруса, а скользил вдоль них, и они только беспомощно пузырились.
   Реи приспустили на несколько футов, и в мгновение ока марсовые рассыпались по ним, вызвав у Джанны восклицание «Mio Dio!», представившей, что этим людям приходится работать на высоте сотни футов над палубой, на мачтах, качающихся, как спелые колосья под напором ветра.
   Паруса, подтянутые как шторы, к реям, были убраны и закреплены сезнями. Моряки перебежали вдоль рей к безопасным салингам, и секундой спустя уже спускались по снастям на палубу.
   Интересно, подумал Рэймидж, а как же с марселями? Корабль находится уже не более чем в полумиле от входа в гавань, такое расстояние он покроет за минуты за четыре, если не ранее. Затем громадные фор- и грота-реи медленно развернулись параллельно ветру, так что нижние паруса заполоскали, и в следующий миг стали большими трепещущими кипами подтягиваться палубными матросами к реям. Еще раз по снастям засновали моряки, накрепко прикрепив паруса к реям: фок, изготовленный более чем из трех тысяч квадратных футов парусины, и грот, на который ушло добрых четыре тысячи футов. В тот же миг кливер и фор-стень-стаксель поползли вниз, к бушприту.
   Значит, капитан Таури кладет корабль в дрейф — выходит, не планирует задерживаться надолго? Что же, черт возьми, происходит? «Диадема» теперь находилась между берегом и «Трампетером», всего лишь в нескольких сотнях ярдов от края моря. Рэймидж увидел, как фор-марса рей развернулся параллельно ветру, а потом и еще далее, так что ветер положил парус на мачту. Корабль медленно терял скорость.
   — Что они делают? — поинтересовалась Джанна.
   — Ложатся в дрейф — останавливают корабль, не убирая всех парусов.
   — Но как?
   — Видишь фор-марсель — вон тот парус на передней мачте? Его развернули так, что он дает обратную тягу — ветер наполняет его не с той стороны — и стремится сдвинуть корабль назад. Но грот-марсель и крюйс-марсель — такие же паруса на второй и третьей мачтах, не развернуты, так что они продолжают толкать судно вперед. Сила их тяги примерно равна обратному усилию первого паруса, так что корабль стоит на месте.
   — А зачем им это?
   — Это способ избежать постановки на якорь. Очень удобно, если остановка планируется лишь на несколько минут. Подозреваю, что они подошли так близко, чтобы послать кого-то на берег на шлюпке — ты можешь видеть, как они спускают ее.
   — Да.
   — Возможно, коммодор Нельсон спешит передать послание вице-королю.
   — Значит ли это, что он не собирается остаться? — с беспокойством спросила она.
   — Не знаю.
   Через несколько мгновений шлюпка была уже на воде и устремилась к входу в гавань. Неожиданно на борту «Диадемы» началось оживление: все три марса-реи развернули и приспустили, а марсовые стали карабкаться наверх, крепить паруса. Корабль начало сносить под ветер. Якорь с плеском упал в воду, и к моменту, когда все паруса были убраны, корабль развернулся носом к ветру на натянутом якорном канате, как собака на привязи.
   От борта «Трампетера» отвалил катер, на котором разместились все капитаны.
   — А тебя… — начала Джанна.
   Он повернулся и посмотрел на нее. Она выглядела смущенной.
   — Тебя освободили?
   — Да, а что?
   — Мы можем сейчас отправиться на берег?
   На секунду он задумался, и заметил, как от «Лайвли» отвалила шлюпка: Пробус оправился от болезни, едва только прибыл коммодор.
   Ну что же, никто не хватится его час или два.

Глава 19

   Рэймидж взобрался на скользкие ступени причала и повернулся, чтобы помочь Джанне выбраться из шлюпки. Она замешкалась, поскольку рана в правом плече мешала ей пользоваться правой рукой, а левая была нужна, чтобы приподнять подол платья.
   — Подожди-ка секунду, — сказал Рэймидж, и, встав потверже, подхватил ее за талию и перенес из шлюпки на причал. Она была такой легкой, что ему хотелось не останавливаясь нести ее на руках вверх по ступенькам, но нужно было отпустить шлюпку с «Лайвли».
   — Спасибо, возвращайтесь на корабль, — бросил он мичману, сидевшему на кормовой банке.
   Когда они добрались до верха лестницы, она сказала:
   — До дома вице-короля очень далеко.
   — Ты уверена, что чувствуешь себя достаточно сильной?
   — Да, конечно, — быстро ответила девушка, и он понял, если только ему не показалось, что ей хочется остаться наедине с ним.
   Пока они шли по набережной Кэ де ла Санте, Рэймидж бросил взгляд через узкую гавань на большую цитадель, стены которой под острым углом сливались с природной скалой, и отметил: как и большинство портовых укреплений, она бесполезна, будучи совершенно беззащитной против атак с суши.
   Холмы и здания укрывали набережные от либеччо, поэтому от камней мостовой поднималось жаркое марево. Рыбаки в парусиновых рубахах и кожаных передниках разматывали на набережной извлеченные из своих ярко раскрашенных лодок сети. Тут и там, сидя на крупных булыжниках и привалившись спиной к каменной стене, сидели их жены. Вокруг них лежали сети, большим пальцем босой ноги, выпростанной из под юбки, они растягивали ячейки, руки их тем временем орудовали деревянной иглой, латая прорехи. Лица женщин словно застыли, несмотря на подобные монашьим капюшоны, они были покрыты густым загаром и слоем глубоких морщин. Ни одна не поднимала взора за пределами их дырявых сетей для них не существовало иного горизонта, иной жизни.
   Рэймидж и Джанна дошли до конца набережной и свернули направо, на узкую улочку, ведущую к резиденции вице-короля. Дома по обеим ее сторонам были такими высокими, что она казалась ущельем. На улице толпились группки людей, шумно обсуждавших что-то: никто не слушал, каждый старался дождаться, пока собеседник станет переводить дух, чтобы завладеть вниманием.
   Большинство из собравшихся являлись, судя по всему, пастухами: на них были толстые вязаные шапочки или широкополые круглые шляпы, затенявшие лицо. Они спорили, торговались или ругались, не слезая со своих крошечных осликов, сидя, почти касаясь ногами земли, в деревянных седлах, по форме напоминавших козлы для пилки дров, и оставлявших на спинах животных болезненные ссадины. Рэймидж заметил, что у каждого, будь он рыбаком, пастухом или просто зевакой, за спиной висит ружье, на плече — патронташ, а за пояс заткнуты пистолет и нож.
   В толпе встречались старухи, по-дамски сидящие на ослах, их потемневшие от копоти очагов волосы скрывали черные шарфы. Черное, черное, черное — все вокруг казалось погруженным в непрерывный траур. Черные волосы, черные шляпы и шарфы, черные брюки мужчин, черные юбки и блузы женщин…
   Повсюду царил всепобеждающий аромат: смесь запахов тошнотворного броччу — острого козьего сыра, висящего в каждом доме; застоявшихся отбросов и нечистот; пропитанного чесноком дыхания; вонь немытых человеческих тел, полусгнивших овощей. Рэймидж, подумав о том, как красиво выглядит остров с моря, вспомнил замечание леди Эллиот: «Все, что создала для этого острова природа — прекрасно, все, что сделали люди — отвратительно».