Прашкевич Геннадий Мартович. Секретный дьяк

   Задумался.
   Это как же? Получается, что в году всего один день и всего одна ночь? А вечер? Как думающему человеку жить без вечера? Или утро? Как узнать, когда надо подниматься? Представил для ясности пропавшего в Сибири неукротимого маиора Саплина. Наверное, маиор идет по колено в снегу, сильно озяб, борода курчавится инеем. И диво дивное видится неукротимому маиору: ночь жгучая и темная, и никуда дальше идти нельзя, так плотен от хлада воздух. Конечно, кострами в воздухе можно выжигать коридоры, но это же сколько понадобится дров даже на то, чтобы пройти полверсты? И вообще, растут там дрова?
   Думая так, порадовался тихо и умиленно: хорошо прошел глоток из найденного в шкапу шкалика.
   Неторопливо вытянул из бумаг заветный чертежик, развернул на столе, умно в него уставился. Острова, островки… Иван каждый островок отдельно тушью обвел. Всего, как и положено, двадцать две штуки… А за ними – Матмай, Нифонское государство с робкими солдатиками… Может, именно на острове Матмай стоит большая гора серебра, найти которую приказано маиору Саплину. Ох, далеко получается. Не добраться до той горы… Но если уж доберется до горы маиор, вздохнул, какое выйдет облегчение государству!… Топорами будем рубить то серебро, Усатый доволен будет. Даст маиору дышать.
   Подумал озабоченно: надо, очень даже надо плыть в Апонию!
   А после еще одного большого глотка совсем почувствовал себя сильным, плечи раздвинул. Ну, что с того, что он простой секретный дьяк? Многие начинали в простоте. Например, Волотька Атласов всего-то сын якутского казака, а присоединил к России Камчатку, принят был самим государем.
   Зябко повел плечом.
   Понимал, что он не Волотька Атласов, а всего лишь Иван Крестинин. Он даже не сын якутского казака, он сын московского стрельца, что гораздо хуже. Думный дьяк Матвеев говорит, что у Усатого отменная память. Однажды случайно глянет на Ивана и сразу поймет, кто перед ним. Это ведь твой отец-стрелец, спросит, бегал на поклон к лютой царице Софье? Это ведь твой отец хотел сжечь Москву, истребить немцев, убить истинного царя и возвести на престол царевну Софью?… Тут не до милости, тут бы голову сохранить… У царя Петра Алексеевича при одном только воспоминании о царице Софье страшно дергается щека, перекашивает шею от гнева. Оно, конечно, Иван к отцу, убитому шоромбойскими мужиками, уже давно не имеет никакого отношения, но ведь отец… А яблоко от яблони…
   Вздрогнул испуганно, затрепетал, судорожно сунул секретную маппу под груду бумаг – сильно, будто ее выбили ногой, открылась входная дверь.
   Услышал громкое:
   – …немцы, Петрович, обыкли говорить много и длинно. Нам так нельзя. Нам некогда говорить длинно. Секи, Петрович, нещадно своих толмачей. У сеченого дьяка ум тоньше. Помни, Петрович, в длинных немецких рассказах суть тонет. Заставляй толмачей придерживаться краткости.
   Голос сиплый и сильный.
   Мундир полковничий, преображенский, потертый.
   Рост под потолок, плечи при этом узкие, а в руках мерзкая глиняная трубка – издалека пахнет табаком.
   Иван сразу решил: привел, наверное, думный дьяк Матвеев одного из тех полковников, которые собирают поход в Сибирь. Раньше посылали маиоров, теперь мирные дни, можно послать полковника. Даже преображенского. Да и куда, как не в Сибирь, посылать таких долгоногих?… Успокаиваясь, незаметно усмехнулся своей мысли. Вишь, как красиво подумал: раньше маиоров посылали в Сибирь, а теперь полковников.
   – …не жалей толмачей, Петрович! Немцы пустыми историями любят заполнять свои книги, чтобы самая ничтожная немецкая книга казалась великой. А нам суть важна. Ничего, кроме краткого перед всякою вещью разговора, вообще переводить не надо. Всякий праздный разговор отсекай напрочь. Если какой разговор писан только ради красоты, так вообще не воспроизводи его. Пусть толмачи дают только то, что впрямую служит для вразумления и направления к делу. Я, Петрович, сам намедни выправил трактат о хлебопашестве. Возьми как пример… – Выпустив клуб вонючего дыма, грубый преображенский полковник повторил, сердито топнув при этом долгой ногой: – Так и запомни, Петрович, ничего лишнего! Не разрешаю толмачам тратить время на всякие красивые рассказы! Дело прежде всего. Запомнил?
   Думный дьяк Кузьма Петрович Матвеев охотно кивнул, почтительно дрейфуя за преображенским полковником вдоль канцелярии. Как палубный корабль за многопалубным, опять красиво подумал Крестинин. Одергивал почтительно зеленый венгерский кафтан, весь колебался от усердия, как жирное морское создание медуза, изображенное на кунштах к известной книжке Олауса Магнуса.
   А вот полковник держался как дома.
   Оно, конечно, преображенский мундир. Темно-зеленый, украшенный медными пуговицами и красными отворотами. Уверенно держался в канцелярии полковник, трогал руками все, что хотел потрогать. Сразу видно, что указ о всяких секретах писался не для таких, как он. Глаза пронзительные, круглые, полные ночи, лицо одутловато, но обветренно, и усы встопорщены, как ночные кусты. Ни о чем полковник слова не произнес спокойно – то ли злился на кого, то ли от природы не был наделен миролюбием.
   Вдруг увидел Ивана.
   Глаза черные, страшные, вонзились, будто таракан перед ним. Зато губы, удивился Иван, совсем как у сенной девки Нюшки – по-женски тонкие.
   – Кто таков?
   – Секретный дьяк Иван Крестинин, – охотно пояснил думный дьяк Кузьма Петрович Матвеев, незаметно подмаргивая Ивану из-за высокого, но узкого полковничьего плеча. – Зело усердный и аккуратный дьяк. Очень способен к совершенству. Новым ученым вещам как бы даже не учится, а как бы просто их вспоминает. Многих уже превзошел в учении. Если в чем ему еще не хватает совершенства, так я не сержусь. Учится. – И опять странно и непонятно подморгнул Ивану. Видно было, что побаивается полковника.
   А почему нет? – подумал Иван. Вполне могло быть, что полковник посылан к Матвееву в Сибирский приказ самим Усатым.
   Полковник тем временем, досадливо оглядев Ивана, потянул на себя первую из лежащих на столе бумаг.
   Зачел вслух:
   – «Ослов и мулов – ноль. Верблюдов и быков – ноль. Католиков – ноль. Протестантов – ноль. Посеяно ржи – ноль. Собрано ржи – ноль. Посеяно овса – ноль. Собрано овса – ноль. Кожевенных заводов – ноль. Салотопенных заводов – ноль. Медных рудников – ноль. Поденная плата мужская – ноль. Поденная плата женская – ноль. Итого всего – ноль».
   Ничего не поняв, выдернул другую бумагу:
   – «Матвей Репа – пятидесяти лет от роду. Сиверов Лука – тридцати семи лет от роду. Серебряников Иван – сорока семи лет от роду. Сорокина Лушка – тридцати трех лет от роду. Рыжов Степка – семнадцати лет от роду. Шуршунов Петр – сорока семи лет от роду. Селиверстов Иван – тридцати лет от роду. Богомолов Иван – двадцати трех лет от роду…»
   Полковник изумленно задрал брови:
   – «Итого, всей деревне – две тысячи тридцать лет от роду».
   – Это как? – полковник побагровел и страшно выпучил черные, сразу обезумевшие глаза. – Что сие значит, Матвеев? От чего это?
   – От дикости, – охотно пожаловался Матвеев. – От беспрестанной дикости и скуки. Сидит некий дьяк-фантаст в далеком Якуцке, ведет книги анбарные да статистику, и скучает. Ну, похоже, совсем задичал статистик. Такому все по уму.
   – Стар?
   – Да ну. Под тридцать, – сразу ответил Матвеев. – А именем Тюнька. В дурном ни разу не замечен, только фантаст. Сам, просматривая Тюнькины отписки, сильно дивлюсь. Он как бы, правда, фантаст. Он как бы даже монстр некий. В Якуцке все знают дьяка-фантаста Тюньку.
   – Монстр?
   Преображенский полковник моргнул и вдруг захохотал – густо и неожиданно. Правда, острые усы дергались без всякого добродушия. Сощуренными глазами, взгляд которых так и ввертывался в замирающее сердце Ивана, уставился на него. Будто враз забыл дьяка-фантаста. Теперь, как на монстра, поглядывал на Ивана, пытаясь взглядом пронзить его. Так поглядывая, пронзая, вытянул из-под груды бумаг торчащий уголком тайный чертежик. Иван сразу заледенел. А думный дьяк Кузьма Петрович Матвеев, не зная, что там снова уцепили цепкие руки преображенского полковника – вдруг очередное сочинение все того же монстра якуцкого дьяка-фантаста Тюньки? – быстро заговорил, пытаясь заглянуть в чертежик через высокое, но узкое плечо полковника:
   – У нас работа над маппами… У нас всякий чертежик в дело… Тайные отписки с мест, скаски… Ходил какой казак в новый лес, видел какие новые речки – все к нам, с каждого ходка отбираем скаску… – Даже потянулся, чтобы самому перехватить незнакомый чертеж, но полковник просипел, оттолкнув его руку:
   – Помолчи, Петрович. Бедный времени не терпит. Если захочу что узнать, сам спрошу.
   А сам прокуренным до желтизны пальцем уже стремительно путешествовал по чертежику Ивана через башкиров к калмыкам, от калмыков к самоедам – минуя волости Кипчанскую, Капканинскую, Бардаковскую, Байгульскую и все прочие на маппе отмеченные дистрикты. Задержался секундно на Камне, но дальше, дальше, дальше пошел, попав сразу за туманный Урал. Спешил, досадливо ведя прокуренным пальцем по Сибири, распугал, наверное, местных птиц. Густо несло от полковника голландским табаком, водошным перегаром, крепким мужским потом, и еще чем-то, чего заледеневший от ужаса Иван никак не мог определить. Одна только мысль и билась в голове Ивана – вот как бы сейчас для смелости приложиться к шкалику!…
   Потом подумал: чего боюсь?
   Что, собственно, может понимать в маппах какой-то полковник, пусть даже преображенский? Полковник обязан быть способным к военному делу, а мои маппы ему, наверное, непонятны. Если сейчас полковник спросит о чем-то его, он, конечно, ответит. От внезапного ощущения своей безопасности Иван даже чуть раздражился: вишь, как быстро ведет по маппе пальцем полковник, будто впрямь можно всю страну пробежать за одну минуту!
   А ведь это еще не вся страна, подумал снисходительно.
   Если брать всю страну Россию, она лежит до самого океана.
   Не каждому полковнику, даже преображенскому, дано такое постигнуть.
   И опять подумал снисходительно: если прокуренный палец полковника и доберется до обозначенных им таинственных островов, глупый полковник не обратит на них никакого внимания. Откуда ему знать о землях, лежащих далеко – там, куда не ходил ни один полковник?
   Даже обидно стало.
   Вот почему так?
   Вот почему он, простой секретный дьяк, знает далекий путь в богатую серебром и деревянной лаковой посудой Апонию, а высокий преображенский полковник, явно приближенный к царю, ничего такого не знает? И думный дьяк Сибирского приказа дядя родной Кузьма Петрович Матвеев тоже ничего такого не знает. И тот, и другой ходят рядом с царем, скачут на ассамблеях козлами, водошным перегаром от них несет, а спроси Усатый: как, мол, козлы, побыстрее попасть в Апонию? – никто из них, небось, не ответит, ни преображенский полковник, ни думный дьяк.
   Прокуренный палец вдруг наткнулся на цепочку островов. Полковник сразу вскинул голову:
   – Евреинов да Лужин подали весточку?
   – Недавно докладывали, – кивнул, обрадовавшись, Матвеев. – К ним сейчас Выродов, мореход, присоединился.
   – Вышли в море?
   – Должны были.
   – Без уверенности говоришь, – недовольно покосился на Матвеева полковник.
   – Вышли, – уже увереннее кивнул думный дьяк.
   Почему-то сообщение Матвеева расстроило полковника.
   – Мне бы хорошего штурмана, Петрович, ну, хотя бы подштурмана, но настоящего, – пожаловался он. – Кого-нибудь из тех, кто самолично ходил в Америку, кто видел американские берега. Смотрел вчера карту Гомана, Петрович, так на ней пролив Аниан указан у самых камчатских берегов. Верно ли это?… – Задумался, вперив взор в маппу, забормотал угрожающе: – Земля Эзонис… Земля Жуана де Гамы… Терра бореалис… – И вдруг замер. Потом ткнул прокуренным пальцем в острова, обозначенные Иваном на маппе: – Что такое? – Даже трубку изо рта вынул.
   Думный дьяк Матвеев опасливо наклонился к бумаге, но Иван дерзко успел ответить:
   – Новые острова.
   Произведенный недавно большой глоток из найденного в темном шкапу шкалика сильно помог Ивану. Не произведи он того глотка, заробел бы отвечать строгому полковнику. А тут ответил:
   – Новые острова. – И левой покалеченной рукой потянулся к карте.
   Полковник недовольно дернул усами:
   – Где палец потерял, дьяк?
   Иван сам удивился дерзости ответа:
   – В Сибири.
   – Ну? – отрывисто удивился полковник. Подумал про себя, наверное: вот опытный дьяк. Но спросил нетерпеливо: – Почему новые острова? Ворочай, дьяк, языком!
   А не все знать полковникам, хоть и преображенским, уверенно хмыкнул про себя Иван. Сильно поддержал его тот глоток из шкалика. Да и откуда знать какому-то полковнику про острова? Для такого полковника все острова – новые. Даже пожалел, что нельзя для пущей уверенности сделать еще глоток.
   – Новые острова, – объяснил. – Густо заселены, но нами еще не объясачены. На том несем большие убытки, – солидно объяснил. – А лежат новые острова за камчатской Лопаткой. Коль плыть на юг от острова к острову, непременно приплывешь к Матмаю. – И добавил значительно, смеясь про себя над смятением думного дьяка Матвеева и над диковатым удивлением грубого преображенского полковника: – То есть путь в Апонию.
   – Врешь, дьяк! Откуда тебе знать такое?
   Матвеев испуганно вжал голову в плечи, будто это полковник на него накричал, но Иван нисколько не испугался. Хлебное винцо, оно и маленького человечка бодрит. Он, Иван, успел до прихода думного дьяка и преображенского полковника хорошо хлебнуть из найденного в шкапу шкалика и теперь чувствовал себя смело. Потому и повторил важно:
   – То есть путь в Апонию.
   Полковник быстро и грозно глянул на Матвеева.
   Думный дьяк, как корабль под шквальным порывом, даже подался к шкапу, будто шкап мог его защитить. На Ивана, на родного племянника, думный дьяк больше не смотрел. Зачем ему смотреть на сумасшедшего? Понятно, что государству не может быть иначе, как только к вящей пользе и славе, ежели будут в нем люди, точно знающие течение тел небесных и времени, знающие мореплавание и географию всего света, и тем более путь в Апонию, но…
   Но Иван-то!
   Но племянник родной!
   Подвел, подлец, любимый племянник!
   Думный дьяк незаметно потянул носом. Неужто пьян Ванюша, голубчик, сыть мерзкая? Но попробуй уловить в густом перегаре, как облако окружившем высокого преображенского полковника, кто тут пил, а кто совсем трезв? Вроде везде пахнет горьким винцом, подумал тоскливо. Не повезло милой сестре, соломенной вдове Саплиной. Сперва неукротимый маиор сгинул в сендухе, наверное, не дошел до горы серебра, теперь дурака сироту Ванюшу прикажут бить плетями до умопомрачения…
   Но заслужил!
   Но заслужил, подлец, изобразил что-то на маппе!
   И это правда. Думный дьяк Матвеев боялся не напрасно.
   Совсем недавно государь Петр Алексеевич в своем кабинете в присутствии генерал-адмирала Апраксина Федора Матвеевича сказал следующее. «Худое здоровье нынче часто заставляет меня сидеть дома. Зато думаю много. Вот вспомнил о деле, которым всегда мечтал заняться: об отыскании пути, который через Ледовитый океан может нас соединить с Китаем и Индией. Известно, что на некоторых маппах обозначен пролив, называемый Анианом. Так думаю, что обозначен он там не напрасно. Должен быть такой пролив. Нужно проверить только. Так что, оградя славное отечество безопасностью от неприятеля, надлежит теперь находить славу государству через различные мирные искусства и науки. Может, в отыскании новых путей окажемся мы гораздо счастливее голландцев и англичан, которые многократно покушались обыскивать те же американские берега?»
   И раздраженно повел глазами.
   Генерал-адмирал Федор Матвеевич согласно и успокаивающе пожевал сухими губами. А чего ж? – означало это. С востока много доходит слухов. И с северо-востока много доходит слухов. О диковинных зверях, о целых горах серебра, даже об очень горючем камне, коим впору заменить дрова. Государь на это кивнул, но и фыркнул раздраженно – вот как пространна Россия! Нелегко владеть страной, во многих уголках которой никогда не бывал и никогда уже не побываешь.
   Вот почему сейчас думный дьяк Матвеев в испуге отшатнулся.
   – Врешь! – преображенский полковник на глазах думного дьяка ухватил сироту Ивана за кафтан и сильно притянул на себя. В лицо Ивана пыхнуло табаком и водошным перегаром. Из-за высокого, но узкого полковничьего плеча страшно и непонятно подмаргивал непонятливому племяннику думный дьяк. То ли давал знак – дурак, мол, кайся! – то ли приказывал не сдаваться, стоять на своем.
   Иван выбрал второе.
   Не пытаясь вырваться из крепких рук, только скашивая глаза на чертеж, объяснил смиренно:
   – Вот, путем горького опыта составил новую маппу. Путь опыта горек, но правилен. Знаю точно, что лежат за камчатским носом Лопатка новые острова, а за ними страна Апония.
   – Так близко? – не поверил полковник.
   – Так близко, – подтвердил Иван, осторожно высвобождаясь из вдруг ослабевших полковничьих рук.
   – А путь? – одними узкими губами спросил полковник. – Какой срок тебе надобен, глупый дьяк, чтобы добраться от Парадиза до берегов острова, который ты называешь Матмай?
   – Ну, тысяча верст до Тобольска, может, немного больше… – послушно посчитал Иван. -А от Тобольска сибирскими реками до Якуцкого городка… Оттуда по рекам Лене, Алдану, Мае, Юдоме… В Охотске бусы поставим и двинем морем вдоль новых островов… А можно поставить бусы на самом юге Камчатки, – сказал рассудительно, – там лес богатый, получится быстрее. На Камчатке строить суда можно прямо на берегу. Смотришь, через год, через два… Ну, может, через три…
   Сказал честно:
   – Не знаю.
   Полковник аж застонал:
   – Три года, глупый дьяк! Да как буду знать о развитии предприятия? Как будут доходить вести? – И крикнул нетерпеливо: – Петрович! Водки!
   Думный дьяк Матвеев побледнел. Весь заколыхался, как морское животное, не решаясь броситься к дверям, боясь оставить строгого полковника наедине с несчастным Ванюшей, явно сошедшим с ума.
   – Не побрезгуйте… – пожалел родного дядю, смиренно произнес Иван и нетвердо, но решительно приоткрыл книжный шкап. – У нас на случай скорой болезни… Оно ведь известно как… Шкалик…
   – Пьешь? – от страшного удивления круглые глаза полковника еще более округлились, правая щека дернулась.
   – Не пью, только употребляю, – смиренно оправдался Иван и уважительно отступил на шаг от стола, на который выставил початый шкалик. Никак не мог понять, почему думный дьяк Матвеев так боится полковника? Дюж, конечно, так ведь и шкалик дюж.
   Крепко приложившись к початому шкалику, полковник хорошо сплюнул, занюхал выпитое потертым рукавом, и протянул оставшееся Ивану:
   – Допей. Разрешаю.
   – Да мы ж…
   – Допей!
   – Да мы ж… – смиренно покачал головой Иван и на глазах умирающего от ужаса думного дьяка Матвеева под дьявольскую одобрительную усмешку странного полковника решительно опорожнил посудинку. – Мы ж знаем меру…
   От выпитого сразу стало хорошо.
   – Ну? – быстро сказал полковник. – Говори, дьяк. Дойдешь до Апонии? Много в Апонии военных людей?
   – Может и много, только в большинстве они робки, стеснительны, стараются мир чинить и военного артикулу совсем не знают. – Откуда у Ивана и слова находились? Уверенно говорил. – Апонцы все больше выращивают сорочинское зерно, им и питаются, а от того малы ростом. Головы и бороды у мущин бриты, оставляют только длинные волосы над затылком и на висках. Эти волосы собирают вместе и на самой маковке, перевязав крепко тонким белым шнурком, загибают на перед пучком вершка в полтора. Так и ходят.
   И для себя неожиданно добавил:
   – И водка у них из риса.
   – Из риса? – преображенский полковник поморгал изумленно. – А пушки? А флот? Коль по соседству с нами живут, почему ничего не знаю? Почему не слышал о чужих парусах?
   – Не стремятся, – с особым значением объяснил Иван. – Все у них есть – и флот, и пушки, однако не стремятся. К себе иноземцев не приглашают, и сами никуда в гости не ходят. Думаю так, – твердо сказал он полковнику, явно пораженному выложенными перед ним сведениями. – Думаю так, что следует вывести к Матмаю-острову пять или шесть судов и дать сразу залп всеми бортами. Они, апонцы, и возражать не станут, сразу ясак понесут.
   – Ну? – нетерпеливо требовал полковник. – Сразу ясак принесут? Говори, дьяк! Что есть у апонцев?
   – Золото, серебро, ткани шелковые, посуда лаковая, железо…
   – Ну, золото! Ну, серебро! – дернул щекой полковник. – А как потом такой груз доставить в Россию?
   – А что ж, Сибирь не Россия? – дерзко спросил Иван. – В Сибирь доставить, станет богаче одна часть страны. А будет богаче одна часть страны, вся страна станет богаче.
   Полковник ошеломленно посмотрел на Ивана. Потом ощетинившиеся усы дернулись:
   – Дай поцелую тебя, дьяк!
   И, правда, наклонился, придавил к жесткой груди, сильно сжал, уколол встопорщенными усами, обдал запахом крепкого табака и тяжкого водошного перегара. Потом круто повернулся, на ходу бросив Матвееву:
   – Сними, Матвеев, допрос, отбери с дьяка скаску. Так думаю, большого ума человек твой дьяк.
   В дверях обернулся еще раз:
   – А монстра статистика, который скучает в Якуцке, повесить. Повесить того дьяка-фантаста, чтобы впредь дело знал! – Дернул плечом, усы шевельнулись. Добавил, леденящими глазами не мигая глядя на Ивана, с угрозой, ничем не скрываемой: – Видел, как воров вешают, дьяк? Коль окажешься заворуем, повешу на самом видном месте. Чтобы и ты, Петрович, видел вора в окне.
   И вышел так, что дверь за ним хлопнула.
   Сразу раздались во дворе голоса:
   – Карету государю!

Глава VI. Предчувствие беды

1

   – Государь! – ослабев, ахнул Иван.
   А думный дьяк мешком осел на скамью и затрясся, как морское животное, случайно волной выброшенное на берег:
   – Совсем погубил, подлец!
   И пожаловался, как в полусне:
   – Сколько корил, сколько указывал, толку нет. Кого ни учи доброму, каждый живет собственным дурным пониманием, умных слов не слышит. Ною потоп за сто лет предвестили, а и он, старый дурень, не сильно торопился. Каждому подьячему в канцелярии, каждому писцу волосы по пять раз в день обрывал, просил жить как можно внимательнее, а они, малоумные, водку держат в шкапу.
   – Пользы общей для, – слабо возразил Иван.
   Думный дьяк пожаловался еще горше:
   – Теперь тебя, упырь, и выпороть невозможно. Вдруг государю Петру Алексеичу блажь придет в голову вновь потолковать с тобой о твоих фантазиях? Не могу ж тащить драного к государю.
   Задумался:
   – Может, выдать за шутку? Строг государь, но шутку любит. Однажды, было, самолично сочинил на холсте большую маппу Азиатской России. Все на маппе было как всамаделишное, только написано понарошку – наверху море Индейское и Песчаное, внизу Север и Ледовитое море, и Акиан, а к западу Камчатка и царство Гилянское на берегу Амура с надписью для куриозете: «До сего места Александр Македонский доходил, ружье спрятал, колокол оставил». Так ведь и ту шуточную маппу государь использовал для дела, принимал по ней ученый экзамен, и сердился незнайкам и нерадивым.
   Освирепел:
   – Глупость не учит. Был такой господин Соколов. В Тобольске в бытность несчастного губернатора Матвея Петровича Гагарина в буйном пьянстве похвалялся у светлейшего, что свободно может с Ламы на Камчатку судном пройти. Князь Матвей Петрович на другое утро вызвал того господина и строго спросил – помнит ли тот, что правда может пройти с Ламы на Камчатку? Господин Соколов, испугавшись платить большой штраф за пустую похвальбу, неохотно объявил, что, правда, может. Тогда покойный князь Матвей Петрович дал ему известных в Тобольске плотников и мореходов, а тот господин Соколов сделал на Ламе русскую лодью, вышел на море и такой счастливый путь имел, что в третий день прибежал на Конпакову реку. Вот повезло, хранил его господь… А ты?… Помнишь ли, что сказал апостол Павел? «Не упивайтеся вином, несть в нем спасения. Хмель душу пьяного смрадной делает, ум – мерзким и непотребным». – Думный дьяк страшно ткнул толстым пальцем в Ивана и заскучал, прикидывая вслух: – А вот утопить в Неве… Прямо в полынью с головой… Рогожный мешок сверху… Мало ль, скажут, пил глупый дьяк. Совсем небольшого ума был. И ходил по тонкому льду. А матушке Неве все равно.
   – О ком это вы, Кузьма Петрович? – встревожился Иван.
   – О тебе, Ванюша, голубчик. О тебе, сирота.
   – Да что ж я за птица такая?
   – Да птица ты небольшая, это точно, – согласился думный дьяк. – Но потому-то и должен хорошо помнить, какая необычная на плясовой площади перед домиком коменданта стоит деревянная лошадь с острою спиною, а рядом столб вкопан с цепью и весь утыкан спицами… – С угрозой посмотрел в глаза: – Знаешь, зачем все это?…
   – Да Бог с вами, Кузьма Петрович. Христианская чай душа!
   – А ты меня пожалел?
   Растерянно помолчали.
   Думный дьяк Матвеев, наклонив тяжелую голову на круглое плечо, внимательно и со страхом разглядывал Ивана.