- Ракета? Вот это да - пистолет, стреляющий ракетами. Я читал про такие штучки. В журнале "True", кажется, совсем недавно была публикация, да? Про "Гироджет", верно?
- Мы пока лишь испытываем специальную модель. А там, как знать. Возможно, когда-нибудь это станет официальным вооружением. - Он возился с этим пистолетом, как ребенок забавляется с новой игрушкой. Еще пару минут посвятил объяснению того, как действует пистолет - вернее сказать, портативная ракетная установка, и показал мне несколько зарядов, каждый из которых имел в основании четыре маленьких отверстия. Сэм сказал, что через них вырывается газ, за счет которого эта штука и летит вперед.
Всего было разработано три или четыре типа зарядов для стрельбы из этого пистолета. Некоторые из них имели медное напыление и были чуть больше по размеру чем патроны 45-го калибра; а в другой коробочке находились патроны, способные пробить металл. Но самыми-самыми были заряды с цветным наконечником, которые, как я понял из сопустствующего объяснения, являли собой нечто среднее между трассирующим снарядом и напалмовой бомбой в миниатюрном исполнении. По крайней мере, эффект при попадании, если верить Сэму, был весьма впечатляющим.
Я попросил у него разрешения пострелять из этого чуда, но он лишь отрицательно покачал головой и передал ящик обратно лаборанту, заметив, что я и так уже достаточно настрелялся за день.
Затем мы спустились обратно на третий этаж, в инструктажное помещение "убойного" отдела.
И там начался час моих страданий, тошноты и прочих невзгод.
19
Фильм ещё не привезли, но я позвонил в лабораторию и узнал, что посыльного ко мне уже отправили. Мне так же сообщили - к моему большому удовлетворению - что пленка отлично проявилась, хоть съемка и велась при недостаточном освещении. Это была единственная проблема, которая меня несколько волновала.
И должен признаться, что в тот момент я испытал чувство огромного облегчение, так как если бы на пленке не запечатлелось бы ничего, кроме внутренней стороны крышки, закрывающей объектив, то вечер мог бы окончиться премиленьким скандалом, так как в комнату к тому времени набилось столько народу, что собравшимися можно было бы запросто укомплектовать полицейский гарнизон небольшого городка и ещё половину пожарной дружины в придачу. На стол в дальнем конце комнаты уже был водружен проектор, на противоположной стене белел серебристый, и очеведино, по всему зданию разнесся слух, что в "убойном" происходит что-то ужасно интересное.
Вообще-то, один из присутствующих с искренним интересом спросил у меня, что мы собираемся смотреть, и в ожидании прибытия фильма, я позволил себе поддаться на настойчивые уговоры и выступить с небольшой разъяснительной речью, а также сказать несколько слов похвалы в свой собственный адрес.
Мое выступление сопровождалось обычными в таких случаях насмешливыми выкриками и скабрезными комментариями - разговор получился грубый, "мужской", но тем не менее довольно стимулирующий. Беседа прошла в непринужденной, дружеской атмосфере, хоть некоторые из отпущенных комментариев были совершенно неостроумными, а порой и вовосе идиотскими. Но этого можно было вполне ожидать от людей, которым каждый день приходится сталкиваться с темными сторонами жизни, и как сказал один мудрец, знать все, значит, все простить. К тому же мне действительно казалось, что я превзошел сам себя. По началу.
После краткого разъяснения о месте проведения съемок и обстоятельствах, при которых был снят фильм - представив это так, что на меня было совершено нападение, что нападавшими оказались четверо огромных, вооруженных до зубов головорезов, помощи мне ждать было решительно неоткуда, и моим единственным оружием в той ситуации оказалась моя сообразительность и смекалка; я продолжал:
- И я уверен, что этот фильм станет одним самых ярких триумфов ...
Кто-то - я не заметил, кто именно - заметил вслух:
- Лишь сообразительность и смекалка, Скотт? Хочешь сказать, что ты был невооружен?
- ...нашего столетия. Этот фильм...
Я замолчал, оглядываясь по сторонам.
- Невооружен? - повторил я. - Ну, в общем, гм... - Мне казалось, что я вполне удачно замял подробности того, что стало с моим пистолетом. Но...
Я заметил, что Роулинс украдкой смеется, прикрывая рот ладонью. Помимо него многие полицейские тоже хихикали в кулачок. А некоторые даже не считали нужным скрывать этого.
- Ах ты, садист, - бросил я Роулинсу.
Это замечание вызвало очередной приступ веселья, сопровождаемоего комментариями, повторять которые я не берусь.
Я продолжал:
- Да, безоружен. И только моя смекалка...
Тут я замолчал и помрачнел. Возможно все эти смешки и издевки посыпались на меня несколько раньше, чем я того ожидал. Но, черт возьми, у меня сегодня был такой тяжелый день. Меня даже ранило в голову. И мои развеселые друзья-приятели могли бы отнестись к тому с пониманием. Чего от них, конечно же, не дождешься.
- И тогда, я принял молниеносное решение, - сказал я, продолжая объяснять, что им предстоит увидеть на экране. - Это уникальный документ, говорил я, - при рождении которого вам выпала почетная возможность присутствовать, это документальная съемка, запечатлевшая четверых уголовников во время попытки покушения на предумышленное убийство!
Это заявление не произвело на аудиторию того впечатления, на которое я рассчитывал. Но по крайней мере хоть несколько полицейских понимающе закивали головами, как будто выражая тем самым свое одобрение.
Я продолжал:
- Разумеется, это потребовало определенной выдержки и обыкновенного везения. Мне просто повезло, что именно я, а не, скажем, Джон Эдгар Гувер, оказался тем человеком, которому удалось предотвратить этот заговор.
Еще какое-то время я продолжал говорить, поведовав собравшимя о том, какую опасность для общества представляют эти люди, особенно верзила Флек и Арри Английский, и, должно быть, немножко увлекся.
В любом случае, один из полицейских, лейтенант из отдела по расследованию квартирных краж, сказал:
- Скотт, если ты действительно сумел заснять на кинопленку всех этих бандитов - особенно тех, о которых ты сейчас рассказал - то честь тебе и хвала. Но вот позволить им стрелять в себя - большей глупости, пожалуй, придумать было бы невозможно.
- Глупость? - повторил я. - Но где проходит граница между отвагой и дурью? Вы можете мне объяснить?
- Нет - но зато теперь ясно, что ты тоже этого не знаешь. - Он усмехнулся.
- Что ж... Я вообще-то не напрашивался, чтобы в меня стреляли. Они сами поставили себе целью убить меня. И оказались там именно для этого. - Я сделал небольшую паузу. - Я просто воспользовался ситуацией.
К счастью, тут в комнату вошел мальчишка-посыльный, принесший круглую жестяную коробку с моим фильмом.
Я не без некоторого злорадства заправил пленку в проектор, думая о том, что уж теперь этот настырный лейтенант заткнется, а вместе с ним закроют рты и остальные злыдни, если у ж на то пошло. Как говорят китайцы, лучше один раз увидеть..., ну и так далее. Я мысленно предвкушал приближающийся момент моего триумфа. В жизни любого человека такие моменты случаются далеко нечасто. Затем, когда все было готова, я передвинул свой стул поближе к столу, на котором стоял проектор и поставил палец на рычажок выключателя.
Еще раньше я уже довольно подробно останавливался на описании личности четверых преступников, особо подчеркнув, что, по крайней мере, двое из них представляли наибольшую опасность, и что один Флек по своим габаритам мог сравниться сразу с двумя, а то и тремя крепкими мужчинами. Он был даже больше, чем Арри Английский, этот громила с железными мускулами. Объяснив напоследок, что в связи с тем, что в самом начале съемки мне пришлось оставить камеру и бежать прочь, то в кадре я появлюсь лишь спустя некоторое время, пробежав целый круг, я завершил свой рассказ.
- Первым вы увидите Флека, или Гаргантюа, которого все вы прекрасно знаете, если и не в лицо, то хотя бы наслышаны об их "подвигах".
Я кивнул Роулинсу, стоявшему у стены рядом с выключателями, и он тут же погасил свет. Затем пробрался между полицейскими, расположившимися на принесенных сюда складных стульях, и теми, что сидели на полу, и опустился на свободный стул рядом со мной.
- Только бы обошлось без накладок, - сказал он. - Все-таки тесновато у нас здесь... наверное было бы лучше устроить просмотр внизу, в зале.
- Возможно, в следующий раз мы так и сделаем, Билл, - лагкомысленно отозвался я. - Наверное технический отдел и разведотдел тоже...
Тут раздался внезапный, громогласный рев. Это было очень похоже на... смех? Да, я взглянул на Роулинса, и увидел, что тот ржет во все горло.
Я обернулся на экран.
- Что так сме...
На экране был маленький мальчик. Ошибки быть не может.
Четырехлетний карапуз бежал по белому песочку пляжа в сторону камеры, неуклюже переставляя толстенькие ножки. В правой руке у него была зажата палочка с насаженной на неё маленькой вертушкой. Лопасти вертушки крутились в потоках воздуха, а мальчишка тем временем подбежал к камере, глупо улыбнулся и направил на неё палочку.
В это время какой-то шутник из зрителей выкрикнул:
- Бах! Бах!
В комнате было уже довольно шумно, и расслышать эту реплику мне удалось лишь каким-то чудом. Но я все-таки её услышал - и, разумеется, все остальные тоже.
Роулинс гоготал так, что даже сполз со стула. Теперь он сидел на полу, в изнеможении колотя ладонями по полу и издавая странные хрюкающие звуки.
Я протянул руку и выключил проектор.
- Хорошо..., - сказал я в темноте, произнося слово, которое я использую в своей речи довольно редко, и то лишь когда на него можно сделать особое ударение. - Хорошо..., - повторил я снова, собираясь продолжить лишь только после того, как в комнате установится относительная тишина - потому что на протяжении ещё какого-то время она могла быть лишь относительной.
- Друзья, - холодно сказал я. - Господа идиоты. Я просто забыл вам сказать, что несколько футов пленки со вставленной в камеру кассеты было отснято мною на днях, а уж остатки её пошли на фильм, который - если вы сможете взять себя в руки и досмотреть все до конца - несомненно, произведет на вас должное впечатление, как является наивысшим достижением в истории современной криминалистики. И, возможно, даже в истории Голливуда, столицы киноиндустрии всей страны.
Теперь это было уже откровенным перебором - как, наверное, и все сказанное мною раньше - но остановиться было выше моих сил. Я продолжал исходить словесным поносом, и кроме того, после всего, что я уже успел наговорить своим развеселым приятелям, отступать было некуда. Мои развеселые друзья... теперь им и в самом деле было очень весело.
- Ладно тебе, Шелл, - сказал Роулинс, вставая с пола и усаживаясь обратно на свой стул. - Давай досмотрим до конца. Может быть от основного фильма мы получим даже ещё больше удовольствия, чем от этого коротенького эпизода. Так давай же - только покороче...
Я снова поспешно включил проектор, не дожидаясь, пока мой момент триумфа обернется моментом полного провала. Допустим, я совершенно забыл, что снимал зачем-то чужого ребенка. Но уж должен был бы вспомнить о том, что потом ещё один или два раза включал камеру в Лагуна-Бич, когда мы с Тутси...
Боже мой! Тутси!
И в тот же миг я снова был оглушен дурацкими воплями, свистом и гиканьем. На экране уже появилась Тутси, танцующая перед объективом камеры на фоне пустынного пляжа. На многие мили вокруг не было видно ни чайки в небе, и вообще, ни одной живой души.
Единственной живой душой на экране была уже далеко не маленькая девочка Тутси (рост - метр семьдесят, бюст - 96, талия - 60, бедра - 93). Нет, теперь Тутси занимала уже почти весь экран, и лишь незначительная её часть была прикрыта бикини в полосочку.
Так, ещё три секунды, а потом...
Я кинулся к проектору.
Слишком поздно.
Роулинс, повизгивая от восторга, ухватил меня за запястье правой руки, и в то время, как я замахнулся левой, чтобы врезать ему, кто-то схватил меня за вторую руку. Тут же на помощь им подоспели ещё два идиота, и я оказался зажатым между ними, как в тисках. Так что не верьте в дурацкие истории о благородстве полицейских, не позволяейте ввести себя в заблуждение. Некоторые из них ещё очень далеки от совершенства.
Мне оставалось лишь беспомощно взирать на танец красотки - которая сначала была и в трусиках, и в бюстгальтере от бикини, а потом осталась лишь в одних трусиках - и я снова и с большим опозданием осознал, что крохотные трусики бикини были гораздо меньше того места, на которое они были надеты.
Но рот мне никто зажать не догадался, и поэтому за мгновение до того, как с танцовщицы слетела верхняя часть бикини, я прокричал:
- Слушайте, вы - придурки легавые. Это совсем не то, что вам нужно. Ведь нас интересуют бандиты. А это просто Сисьти... Титти... Тутси!
Черт побери, такое могло случиться с каждым. Я не отводил глаз от экрана, и едва успел выкрикнуть "бандиты", как верхняя деталь бикини отлетела в сторону. Тут уж любой начал бы запинаться.
Мне стало дурно.
А этим придуркам, похоже, напротив. Если смех действительно полезен для здоровья, то в течение пары ближайших лет этим ребятам болеть не придется.
Теперь на экране уже замелькали кадры моего замечательного фильма, но несмотря на то, что бандиты выглядели довольно свирепыми - и суетливыми из-за того, что скорость воспроизведения была удвоенной - были видны пистолеты, и запечатленным оказался даже выстрел Арри Английского, когда он стрелял во что-то, находившеся впереди, за пределами кадра, воспитательное значение от их первого появления на экране было утрачено окончательно.
Потому что набившиеся в комнату полицейские все ещё продолжали улюлюкать и выкрикивать разную чушь типа: "Йо-хо-хо, Титти!" и "Тра-ля-ля, будь моей Сисьти Титти Тутси!" и "О, моя сисястая Тутси!" и тому подобную ерунду.
Я просто ждал, чувствуя, как в душе у меня накапливается горечь. Это было ужасно. Но ещё больше меня угнетала мысль о том, что мне приходится работать с такими дебилами. Но у них было ещё достаточно времени, чтобы утихомириться, потому что сразу после того, как четверка уголовников миновала камеру, наступала пауза, когда ничего не происходило.
Совершенно ничего.
Мы, действующие лица в полном составе, резво бежали в это время по кругу, но в кадре в этот момент было лишь несколько деревьев, растущих напротив. Разумеется, сам процесс их роста на экране не был заметен. Не было заметно вообще ни малейшего движения. Даже птичек, перелетающих с ветки на ветку.
Короче, зрелище было мучительно скучное. Конечно, не сразу но зрители все-таки понемногу успокоились, хотя время от времени в темноте и раздавались отдельные смешки.
У меня тоже было достаточно времени для того, чтобы восстановить силы и собраться с мыслями. Я понимал, что, как это ни покажется смешно, самая выдающаяся - и наиболее значимая - часть фильма ещё впереди. И уж, конечно, нет ничего смешного в том, что четверо бугаев пытаются убить человека. Особенно, когда этим человеком был я. Я начал даже проявлять некоторое нетерпение, ожидая своего появления в кадре.
Разумеется, я отдавал себе отчет в том, что на экране это будет выглядеть не столь эффектно, как в моей устной версии случившегося. Но все же зрелище обещало быть довольно захватывающим, особенно для этих людей, которые знали Флека, Малютку Фила и остальных, а также не по наслышке знали об их похождениях на воровском поприще, неизменно сопровождавшихся насилием и нанесением телесных повреждений.
Я уже даже улыбался в предвкушении успеха, чувствуя себя гораздо лучше и менее подавленным, чем в самом начале просмотра. Потому что вспомнил, что я тоже был там, и потому что все началось так неожиданно, что я даже подпрыгнул на своем стуле.
Вот он я! Ну да, это же я! Здорово.
Я показался из-за поворота в дали, обернулся и побежал дальше...
Нет, я не оборачивался.
Что происходит? Что это ещё за придурок? Кем бы ни оказался этот псих, но только он очень смахивал на тех худосочных уродов, какими изображают на карикатурах заблудившихся в пустыне путников.
Он не оборачивался; просто бежал куда-то в леса - ну, скорее плелся, еле переставляя ноги. Погодите-ка - прямо у него на пути оказалось довольно большое дерево, и теперь этот кретин топал прямо на него.
Мне же это запомнилось в совершенно ином свете.
Да, я помню, что примерно на этом самом месте я действительно налетел на дерево. Но то было совсем маленькое деревце, так, себе, торчащий из земли прутик; я тогда ещё сломал ему макушку. На экране же это выглядело бревном не меньше шести люймов в ширину - бог ты мой!
Он - я - тот идиот - со всей силы врезался в этот столб. Дерево согнулось, и возможно даже треснуло, но не сломалось. Чего не скажешь о парне. Только проявилось это не сразу.
Вернувшись обратно на тропинку, он стоял, неуклюже разведя руки в стороны и держа их под углом приблизительно в сорок пять градусов к телу. Затем снова нервно заперебирал негнущимися ногами, передвигаясь вправо, влево, продвигаясь чуть вперед, и опять влево, вправо... Он как будто только что сошел со страниц комиксов, посвященных похождениям монстра Франкенштейна.
Зрелище совершенно дурацкое, с какой стороны не гляди, но оттого, что фильм был снят со скоростью всего восемь кадров в секунду, теперь действие на экране происходило в многократно ускоренном виде. И это лишь ещё больше усугубляло ситуацию.
И вот - вот он побежал.
Шлепнулся на землю и остался неподвижно лежать, как будто умер. Нет, похоже, ещё дергался. Ага, вот он встает. Ползет вперед. Неуверенно поднимается на ноги. Опять растягивается на земле. Поднимается, старается удержаться на ногах, бежит, шатается. Совсем близко к камере.
Достаточно близко, чтобы разглядеть черты лица - и теперь у него за спиной из-за поворота появляется первый бандит. Верзила Флек. Мчится по тропе подобно дьявольской машине. Похоже, он даже и не запыхался совсем. Но вот тот, другой, парень, что теперь тянулся одной рукой к камере, вот он дышал тяжело.
Приоткрытый рот изогнулся подковой, напоминая театральную маску трагика, и из него самым изумительным образом торчал язык. А он все тянулся, тянулся к камере. Хотя сам, судя по всему, находился не меньше, чем в пяти метрах от нее. Затем он исчез. Просто выпал из кадра.
Поле зрения стало свободным - а перекошенная рожа исчезла из виду - и теперь за Флеком можно было наблюдать ещё двоих бегущих человек, а потом ещё одного, замыкавшего четверку преследователей. Теперь было совершенно очевидно, что один или двое из них стреляли во что-то, находившееся рядом с камерой. Во что-то - там же был он. И я был вынужден посмотреть правде в глаза: Там стоял я.
Итак, дело, вне всякого сомнения, обстояло весьма и весьма серьезно. Это были настоящие бандиты, вооруженные самыми настоящими пистолетами, из которых они и палили в меня. Но разве шум, гвалт и истеричный хохот этих тупых полицейских располагали к тому, чтобы проникнуться всей серьезностью происходящего на экране? Нет, конечно же.
Эти придурки в полицейской форме отпускали шуточки и комментарии, громко ржали, в изнеможении хлопая по собственным коленкам и даже по головам и в пылу веселья задевая также и других идиотов-полицейских.
Разумеется, отчасти, причиной для этого были неестественно быстрые движения объектов на экране - подобно тому, как это приходится наблюдать в старых фильмах с погонями, снятых ещё на заре киноискусства. Но сказать по правде, другой не менее обескураживающей и наиболее приметной деталью данного киношедевра стал я сам. Я и те не поддающееся описанию, ужасные гримасы, что сменяли друг друга на моей перекошенной физиономии.
Вот я снова встал и направился к камере, охваченный решимостью добраться-таки, наконец, до этой чертовой штуковины, при этом мой подбородок так далеко выдвинут вперед, что, кажется, он вот-вот выскользнет совсем из-под лица, подобно ящику кассового аппарата, нижняя губа отвисла вниз, обнажая зубы и даже десны. Время от времени глаза мои плотно закрываются, и одновременно с этим язык высовывается изо рта и тут же втягивается назад. Если бы я был ящерицей, то можно было бы подумать, что я ловлю мух.
В инструктажном помещении "убойного" отдела творилось что-то невообразимое; это был бедлам; сумасшедший дом. Теперь было уже яснее ясного, что четырьмя бандитами были Флек, Арри Аннглийский, Малютка Фил и ещё один ублюдок, личность которого при желании можно было бы запросто установить, и что каждый из них был вооружен пистолетом, и что двое из них применили оружие, совершив покушение на предумышленное убийство.
Но разве объединенные силы правопорядка это волновало? Совершенно нет. Потому что увлечены они были совсем другим.
Это должно было скоро закончиться. Вот, наконец, я схватил камеру. На экране появилась огромная ладонь, закрывшая все на свете, потом перевернувшаяся земля, небо, деревья. Все, конец. Все кончилось... Все...
Как бы не так.
Самое хужшее было ещё впереди.
Оставался ещё тот финальный момент, когда я решил, что меня подстрелили. На самом же деле я просто непроизвольно вскинул вверх руки - с зажатой в них и продолжающей снимать камерой - и нечаянно задел собственный подбородок. Но на несколько последних кадров я все-таки попал - потому что держал в руках камеру, объектив которой был как будто нарочно направлен так, чтобы треснуть меня по зубам - в тот момент, когда взглянул на тропинку, по которой ко мне быстро приближались воинственно настроенные амбалы-головорезы. А потому было бы глупо ожидать увидеть на моем лице выражение полного безразличия.
Его и не было.
На первом из двух финальных кадров рот мой был снова открыт, хотя на этот раз, пожалуй, всего дюймов на девять, не больше, зато язык оказался высунутым на всю длину, а глаза как будто собирались натуральным образом выскочить из орбит, подобно пробкам из бутылок с шампанским.
Второй кадр оказался таким же как и первый, только снят он был с гораздо меньшего расстояния, в тот момент, когда я вскинул руки с камерой вверх. Разумеется, при съемке со столь близкого расстояния изображение выпадало из фокуса и было расплывчатым, что сыграло мне только на руку. Просто теперь можно было подумать, что у меня очень длинный, мохнатый язык и глаза, заросшие волосами.
Когда, наконец, бурное веселье немного поутихло, и восторженные вопли перестали отдаваться эхом по всему зданию полицейского департамента, разносясь далеко по всей округе, Роулинс всхлипнул, подавил смешок, ещё раз вздохнул, и, в конце концов, сумел взять себя в руки.
- Шелл, ты хочешь, чтобы мы взяли их - или собираешься заняться этим самостоятельно?
- Мне больше нечего сказать, - с достоинством сказал я.
И он снова покатился со смеху.
Вот придурки, думал я, глядя на него. И как я ещё могу рассчитывать на какую-либо помощь от Департамента полиции, когда состоящие здесь на службе полицейские такие идиоты? Я сделаю все сам. В этом будет залог моего успеха. Как сказал кто-то из древних, если хочешь сделать что-то сам, сделай все правильно. И без них обойдусь, чтобы там ни... - дальше я не мог вспомнить, пребывая в состоянии близком к прострации.
Даже Сэмсон, мой приятель, старый дружище Сэм, и тот оказался против меня.
- Шелл, - заговорил он, утирая слезы, - я на самом деле собирался использовать этот твой убийственный фильм в качестве основания для задержания Вайолета. Но это невозможно. Кто... кто... - он снова задохнулся, судорожно сдерживая рвущийся наружу смех.
- Я сам сделаю это, - объявил я. - Сам отправлюсь к Джимми, и... а там видно будет.
- Видно, как же. Они убьют тебя десять раз.
- Ну и что? Ради чего мне теперь жить?
- Короче, ты не можешь требовать от полиции, чтобы мы вламывались туда. Только не с этим... этим... - он снова начал задыхаться и хихикать этим доказательством. Это нельзя никому показать, никто просто не поверит. Особенно в Голливуде, столице киноиндустрии всей страны.
Сэм, конечно, лишь подтрунивал надо мной. На самом же деле фильм он забрал. Видимо для чего-то эта пленка ему все-таки понадобилась.
Я встал, собираясь было уйти. Но затем снова обессилено опустился на свой стул, только сейчас осознавая, что остаток своих дней мне придется прожить в тоске и одиночестве. Дверь открылась, и в неё вошел - точнее сказать, ввалился - громила-сержант по фамилии МакКрейг. Вообще-то он был лысым, но теперь на его плешивой голове красовался женский парик, несомненно одолженный на время у кого-то из местных сотрудниц. Он был в брюках, но без рубашки, и на его голой груди красовался внушительных размеров бюстгальтер, набитый бумагой, концы которого не сходились и были стянуты на спине при помощи дополнительной веревочки. Можно было подумать, что туда был засунут целый многостраничный номер "Нью-Йорк таймс". В одной огромной ручище он держал автомат. А в другой - белые трусы.
Инициалов на трусах не было. Имени тоже. Так же как и на автомате. Да все и так было ясно. Как и то, что Роулинс разболтал все, что знал и даже то, о чем только догадывался.
Я сидел, глядя с плохо скрываемым отвращением на омерзительные кривляния МакКрейга. Юмор у полицейских довольно грубый. Это вообще очень жестокие люди. Да и чего ещё можно от них ожидать, если им приходится постоянно иметь дело с уголовниками, занимаясь раскрытием преступлений и прочими неделикатными вещами? Сказать по правде, чувство юмора у них практически отсутствуют. А поэтому они с удовольствием смеются и над несчастными, оказавшимися в прибойном потоке и унесенными в море, и над пожилыми дамами, попавшими под газонокосилку.
- Мы пока лишь испытываем специальную модель. А там, как знать. Возможно, когда-нибудь это станет официальным вооружением. - Он возился с этим пистолетом, как ребенок забавляется с новой игрушкой. Еще пару минут посвятил объяснению того, как действует пистолет - вернее сказать, портативная ракетная установка, и показал мне несколько зарядов, каждый из которых имел в основании четыре маленьких отверстия. Сэм сказал, что через них вырывается газ, за счет которого эта штука и летит вперед.
Всего было разработано три или четыре типа зарядов для стрельбы из этого пистолета. Некоторые из них имели медное напыление и были чуть больше по размеру чем патроны 45-го калибра; а в другой коробочке находились патроны, способные пробить металл. Но самыми-самыми были заряды с цветным наконечником, которые, как я понял из сопустствующего объяснения, являли собой нечто среднее между трассирующим снарядом и напалмовой бомбой в миниатюрном исполнении. По крайней мере, эффект при попадании, если верить Сэму, был весьма впечатляющим.
Я попросил у него разрешения пострелять из этого чуда, но он лишь отрицательно покачал головой и передал ящик обратно лаборанту, заметив, что я и так уже достаточно настрелялся за день.
Затем мы спустились обратно на третий этаж, в инструктажное помещение "убойного" отдела.
И там начался час моих страданий, тошноты и прочих невзгод.
19
Фильм ещё не привезли, но я позвонил в лабораторию и узнал, что посыльного ко мне уже отправили. Мне так же сообщили - к моему большому удовлетворению - что пленка отлично проявилась, хоть съемка и велась при недостаточном освещении. Это была единственная проблема, которая меня несколько волновала.
И должен признаться, что в тот момент я испытал чувство огромного облегчение, так как если бы на пленке не запечатлелось бы ничего, кроме внутренней стороны крышки, закрывающей объектив, то вечер мог бы окончиться премиленьким скандалом, так как в комнату к тому времени набилось столько народу, что собравшимися можно было бы запросто укомплектовать полицейский гарнизон небольшого городка и ещё половину пожарной дружины в придачу. На стол в дальнем конце комнаты уже был водружен проектор, на противоположной стене белел серебристый, и очеведино, по всему зданию разнесся слух, что в "убойном" происходит что-то ужасно интересное.
Вообще-то, один из присутствующих с искренним интересом спросил у меня, что мы собираемся смотреть, и в ожидании прибытия фильма, я позволил себе поддаться на настойчивые уговоры и выступить с небольшой разъяснительной речью, а также сказать несколько слов похвалы в свой собственный адрес.
Мое выступление сопровождалось обычными в таких случаях насмешливыми выкриками и скабрезными комментариями - разговор получился грубый, "мужской", но тем не менее довольно стимулирующий. Беседа прошла в непринужденной, дружеской атмосфере, хоть некоторые из отпущенных комментариев были совершенно неостроумными, а порой и вовосе идиотскими. Но этого можно было вполне ожидать от людей, которым каждый день приходится сталкиваться с темными сторонами жизни, и как сказал один мудрец, знать все, значит, все простить. К тому же мне действительно казалось, что я превзошел сам себя. По началу.
После краткого разъяснения о месте проведения съемок и обстоятельствах, при которых был снят фильм - представив это так, что на меня было совершено нападение, что нападавшими оказались четверо огромных, вооруженных до зубов головорезов, помощи мне ждать было решительно неоткуда, и моим единственным оружием в той ситуации оказалась моя сообразительность и смекалка; я продолжал:
- И я уверен, что этот фильм станет одним самых ярких триумфов ...
Кто-то - я не заметил, кто именно - заметил вслух:
- Лишь сообразительность и смекалка, Скотт? Хочешь сказать, что ты был невооружен?
- ...нашего столетия. Этот фильм...
Я замолчал, оглядываясь по сторонам.
- Невооружен? - повторил я. - Ну, в общем, гм... - Мне казалось, что я вполне удачно замял подробности того, что стало с моим пистолетом. Но...
Я заметил, что Роулинс украдкой смеется, прикрывая рот ладонью. Помимо него многие полицейские тоже хихикали в кулачок. А некоторые даже не считали нужным скрывать этого.
- Ах ты, садист, - бросил я Роулинсу.
Это замечание вызвало очередной приступ веселья, сопровождаемоего комментариями, повторять которые я не берусь.
Я продолжал:
- Да, безоружен. И только моя смекалка...
Тут я замолчал и помрачнел. Возможно все эти смешки и издевки посыпались на меня несколько раньше, чем я того ожидал. Но, черт возьми, у меня сегодня был такой тяжелый день. Меня даже ранило в голову. И мои развеселые друзья-приятели могли бы отнестись к тому с пониманием. Чего от них, конечно же, не дождешься.
- И тогда, я принял молниеносное решение, - сказал я, продолжая объяснять, что им предстоит увидеть на экране. - Это уникальный документ, говорил я, - при рождении которого вам выпала почетная возможность присутствовать, это документальная съемка, запечатлевшая четверых уголовников во время попытки покушения на предумышленное убийство!
Это заявление не произвело на аудиторию того впечатления, на которое я рассчитывал. Но по крайней мере хоть несколько полицейских понимающе закивали головами, как будто выражая тем самым свое одобрение.
Я продолжал:
- Разумеется, это потребовало определенной выдержки и обыкновенного везения. Мне просто повезло, что именно я, а не, скажем, Джон Эдгар Гувер, оказался тем человеком, которому удалось предотвратить этот заговор.
Еще какое-то время я продолжал говорить, поведовав собравшимя о том, какую опасность для общества представляют эти люди, особенно верзила Флек и Арри Английский, и, должно быть, немножко увлекся.
В любом случае, один из полицейских, лейтенант из отдела по расследованию квартирных краж, сказал:
- Скотт, если ты действительно сумел заснять на кинопленку всех этих бандитов - особенно тех, о которых ты сейчас рассказал - то честь тебе и хвала. Но вот позволить им стрелять в себя - большей глупости, пожалуй, придумать было бы невозможно.
- Глупость? - повторил я. - Но где проходит граница между отвагой и дурью? Вы можете мне объяснить?
- Нет - но зато теперь ясно, что ты тоже этого не знаешь. - Он усмехнулся.
- Что ж... Я вообще-то не напрашивался, чтобы в меня стреляли. Они сами поставили себе целью убить меня. И оказались там именно для этого. - Я сделал небольшую паузу. - Я просто воспользовался ситуацией.
К счастью, тут в комнату вошел мальчишка-посыльный, принесший круглую жестяную коробку с моим фильмом.
Я не без некоторого злорадства заправил пленку в проектор, думая о том, что уж теперь этот настырный лейтенант заткнется, а вместе с ним закроют рты и остальные злыдни, если у ж на то пошло. Как говорят китайцы, лучше один раз увидеть..., ну и так далее. Я мысленно предвкушал приближающийся момент моего триумфа. В жизни любого человека такие моменты случаются далеко нечасто. Затем, когда все было готова, я передвинул свой стул поближе к столу, на котором стоял проектор и поставил палец на рычажок выключателя.
Еще раньше я уже довольно подробно останавливался на описании личности четверых преступников, особо подчеркнув, что, по крайней мере, двое из них представляли наибольшую опасность, и что один Флек по своим габаритам мог сравниться сразу с двумя, а то и тремя крепкими мужчинами. Он был даже больше, чем Арри Английский, этот громила с железными мускулами. Объяснив напоследок, что в связи с тем, что в самом начале съемки мне пришлось оставить камеру и бежать прочь, то в кадре я появлюсь лишь спустя некоторое время, пробежав целый круг, я завершил свой рассказ.
- Первым вы увидите Флека, или Гаргантюа, которого все вы прекрасно знаете, если и не в лицо, то хотя бы наслышаны об их "подвигах".
Я кивнул Роулинсу, стоявшему у стены рядом с выключателями, и он тут же погасил свет. Затем пробрался между полицейскими, расположившимися на принесенных сюда складных стульях, и теми, что сидели на полу, и опустился на свободный стул рядом со мной.
- Только бы обошлось без накладок, - сказал он. - Все-таки тесновато у нас здесь... наверное было бы лучше устроить просмотр внизу, в зале.
- Возможно, в следующий раз мы так и сделаем, Билл, - лагкомысленно отозвался я. - Наверное технический отдел и разведотдел тоже...
Тут раздался внезапный, громогласный рев. Это было очень похоже на... смех? Да, я взглянул на Роулинса, и увидел, что тот ржет во все горло.
Я обернулся на экран.
- Что так сме...
На экране был маленький мальчик. Ошибки быть не может.
Четырехлетний карапуз бежал по белому песочку пляжа в сторону камеры, неуклюже переставляя толстенькие ножки. В правой руке у него была зажата палочка с насаженной на неё маленькой вертушкой. Лопасти вертушки крутились в потоках воздуха, а мальчишка тем временем подбежал к камере, глупо улыбнулся и направил на неё палочку.
В это время какой-то шутник из зрителей выкрикнул:
- Бах! Бах!
В комнате было уже довольно шумно, и расслышать эту реплику мне удалось лишь каким-то чудом. Но я все-таки её услышал - и, разумеется, все остальные тоже.
Роулинс гоготал так, что даже сполз со стула. Теперь он сидел на полу, в изнеможении колотя ладонями по полу и издавая странные хрюкающие звуки.
Я протянул руку и выключил проектор.
- Хорошо..., - сказал я в темноте, произнося слово, которое я использую в своей речи довольно редко, и то лишь когда на него можно сделать особое ударение. - Хорошо..., - повторил я снова, собираясь продолжить лишь только после того, как в комнате установится относительная тишина - потому что на протяжении ещё какого-то время она могла быть лишь относительной.
- Друзья, - холодно сказал я. - Господа идиоты. Я просто забыл вам сказать, что несколько футов пленки со вставленной в камеру кассеты было отснято мною на днях, а уж остатки её пошли на фильм, который - если вы сможете взять себя в руки и досмотреть все до конца - несомненно, произведет на вас должное впечатление, как является наивысшим достижением в истории современной криминалистики. И, возможно, даже в истории Голливуда, столицы киноиндустрии всей страны.
Теперь это было уже откровенным перебором - как, наверное, и все сказанное мною раньше - но остановиться было выше моих сил. Я продолжал исходить словесным поносом, и кроме того, после всего, что я уже успел наговорить своим развеселым приятелям, отступать было некуда. Мои развеселые друзья... теперь им и в самом деле было очень весело.
- Ладно тебе, Шелл, - сказал Роулинс, вставая с пола и усаживаясь обратно на свой стул. - Давай досмотрим до конца. Может быть от основного фильма мы получим даже ещё больше удовольствия, чем от этого коротенького эпизода. Так давай же - только покороче...
Я снова поспешно включил проектор, не дожидаясь, пока мой момент триумфа обернется моментом полного провала. Допустим, я совершенно забыл, что снимал зачем-то чужого ребенка. Но уж должен был бы вспомнить о том, что потом ещё один или два раза включал камеру в Лагуна-Бич, когда мы с Тутси...
Боже мой! Тутси!
И в тот же миг я снова был оглушен дурацкими воплями, свистом и гиканьем. На экране уже появилась Тутси, танцующая перед объективом камеры на фоне пустынного пляжа. На многие мили вокруг не было видно ни чайки в небе, и вообще, ни одной живой души.
Единственной живой душой на экране была уже далеко не маленькая девочка Тутси (рост - метр семьдесят, бюст - 96, талия - 60, бедра - 93). Нет, теперь Тутси занимала уже почти весь экран, и лишь незначительная её часть была прикрыта бикини в полосочку.
Так, ещё три секунды, а потом...
Я кинулся к проектору.
Слишком поздно.
Роулинс, повизгивая от восторга, ухватил меня за запястье правой руки, и в то время, как я замахнулся левой, чтобы врезать ему, кто-то схватил меня за вторую руку. Тут же на помощь им подоспели ещё два идиота, и я оказался зажатым между ними, как в тисках. Так что не верьте в дурацкие истории о благородстве полицейских, не позволяейте ввести себя в заблуждение. Некоторые из них ещё очень далеки от совершенства.
Мне оставалось лишь беспомощно взирать на танец красотки - которая сначала была и в трусиках, и в бюстгальтере от бикини, а потом осталась лишь в одних трусиках - и я снова и с большим опозданием осознал, что крохотные трусики бикини были гораздо меньше того места, на которое они были надеты.
Но рот мне никто зажать не догадался, и поэтому за мгновение до того, как с танцовщицы слетела верхняя часть бикини, я прокричал:
- Слушайте, вы - придурки легавые. Это совсем не то, что вам нужно. Ведь нас интересуют бандиты. А это просто Сисьти... Титти... Тутси!
Черт побери, такое могло случиться с каждым. Я не отводил глаз от экрана, и едва успел выкрикнуть "бандиты", как верхняя деталь бикини отлетела в сторону. Тут уж любой начал бы запинаться.
Мне стало дурно.
А этим придуркам, похоже, напротив. Если смех действительно полезен для здоровья, то в течение пары ближайших лет этим ребятам болеть не придется.
Теперь на экране уже замелькали кадры моего замечательного фильма, но несмотря на то, что бандиты выглядели довольно свирепыми - и суетливыми из-за того, что скорость воспроизведения была удвоенной - были видны пистолеты, и запечатленным оказался даже выстрел Арри Английского, когда он стрелял во что-то, находившеся впереди, за пределами кадра, воспитательное значение от их первого появления на экране было утрачено окончательно.
Потому что набившиеся в комнату полицейские все ещё продолжали улюлюкать и выкрикивать разную чушь типа: "Йо-хо-хо, Титти!" и "Тра-ля-ля, будь моей Сисьти Титти Тутси!" и "О, моя сисястая Тутси!" и тому подобную ерунду.
Я просто ждал, чувствуя, как в душе у меня накапливается горечь. Это было ужасно. Но ещё больше меня угнетала мысль о том, что мне приходится работать с такими дебилами. Но у них было ещё достаточно времени, чтобы утихомириться, потому что сразу после того, как четверка уголовников миновала камеру, наступала пауза, когда ничего не происходило.
Совершенно ничего.
Мы, действующие лица в полном составе, резво бежали в это время по кругу, но в кадре в этот момент было лишь несколько деревьев, растущих напротив. Разумеется, сам процесс их роста на экране не был заметен. Не было заметно вообще ни малейшего движения. Даже птичек, перелетающих с ветки на ветку.
Короче, зрелище было мучительно скучное. Конечно, не сразу но зрители все-таки понемногу успокоились, хотя время от времени в темноте и раздавались отдельные смешки.
У меня тоже было достаточно времени для того, чтобы восстановить силы и собраться с мыслями. Я понимал, что, как это ни покажется смешно, самая выдающаяся - и наиболее значимая - часть фильма ещё впереди. И уж, конечно, нет ничего смешного в том, что четверо бугаев пытаются убить человека. Особенно, когда этим человеком был я. Я начал даже проявлять некоторое нетерпение, ожидая своего появления в кадре.
Разумеется, я отдавал себе отчет в том, что на экране это будет выглядеть не столь эффектно, как в моей устной версии случившегося. Но все же зрелище обещало быть довольно захватывающим, особенно для этих людей, которые знали Флека, Малютку Фила и остальных, а также не по наслышке знали об их похождениях на воровском поприще, неизменно сопровождавшихся насилием и нанесением телесных повреждений.
Я уже даже улыбался в предвкушении успеха, чувствуя себя гораздо лучше и менее подавленным, чем в самом начале просмотра. Потому что вспомнил, что я тоже был там, и потому что все началось так неожиданно, что я даже подпрыгнул на своем стуле.
Вот он я! Ну да, это же я! Здорово.
Я показался из-за поворота в дали, обернулся и побежал дальше...
Нет, я не оборачивался.
Что происходит? Что это ещё за придурок? Кем бы ни оказался этот псих, но только он очень смахивал на тех худосочных уродов, какими изображают на карикатурах заблудившихся в пустыне путников.
Он не оборачивался; просто бежал куда-то в леса - ну, скорее плелся, еле переставляя ноги. Погодите-ка - прямо у него на пути оказалось довольно большое дерево, и теперь этот кретин топал прямо на него.
Мне же это запомнилось в совершенно ином свете.
Да, я помню, что примерно на этом самом месте я действительно налетел на дерево. Но то было совсем маленькое деревце, так, себе, торчащий из земли прутик; я тогда ещё сломал ему макушку. На экране же это выглядело бревном не меньше шести люймов в ширину - бог ты мой!
Он - я - тот идиот - со всей силы врезался в этот столб. Дерево согнулось, и возможно даже треснуло, но не сломалось. Чего не скажешь о парне. Только проявилось это не сразу.
Вернувшись обратно на тропинку, он стоял, неуклюже разведя руки в стороны и держа их под углом приблизительно в сорок пять градусов к телу. Затем снова нервно заперебирал негнущимися ногами, передвигаясь вправо, влево, продвигаясь чуть вперед, и опять влево, вправо... Он как будто только что сошел со страниц комиксов, посвященных похождениям монстра Франкенштейна.
Зрелище совершенно дурацкое, с какой стороны не гляди, но оттого, что фильм был снят со скоростью всего восемь кадров в секунду, теперь действие на экране происходило в многократно ускоренном виде. И это лишь ещё больше усугубляло ситуацию.
И вот - вот он побежал.
Шлепнулся на землю и остался неподвижно лежать, как будто умер. Нет, похоже, ещё дергался. Ага, вот он встает. Ползет вперед. Неуверенно поднимается на ноги. Опять растягивается на земле. Поднимается, старается удержаться на ногах, бежит, шатается. Совсем близко к камере.
Достаточно близко, чтобы разглядеть черты лица - и теперь у него за спиной из-за поворота появляется первый бандит. Верзила Флек. Мчится по тропе подобно дьявольской машине. Похоже, он даже и не запыхался совсем. Но вот тот, другой, парень, что теперь тянулся одной рукой к камере, вот он дышал тяжело.
Приоткрытый рот изогнулся подковой, напоминая театральную маску трагика, и из него самым изумительным образом торчал язык. А он все тянулся, тянулся к камере. Хотя сам, судя по всему, находился не меньше, чем в пяти метрах от нее. Затем он исчез. Просто выпал из кадра.
Поле зрения стало свободным - а перекошенная рожа исчезла из виду - и теперь за Флеком можно было наблюдать ещё двоих бегущих человек, а потом ещё одного, замыкавшего четверку преследователей. Теперь было совершенно очевидно, что один или двое из них стреляли во что-то, находившееся рядом с камерой. Во что-то - там же был он. И я был вынужден посмотреть правде в глаза: Там стоял я.
Итак, дело, вне всякого сомнения, обстояло весьма и весьма серьезно. Это были настоящие бандиты, вооруженные самыми настоящими пистолетами, из которых они и палили в меня. Но разве шум, гвалт и истеричный хохот этих тупых полицейских располагали к тому, чтобы проникнуться всей серьезностью происходящего на экране? Нет, конечно же.
Эти придурки в полицейской форме отпускали шуточки и комментарии, громко ржали, в изнеможении хлопая по собственным коленкам и даже по головам и в пылу веселья задевая также и других идиотов-полицейских.
Разумеется, отчасти, причиной для этого были неестественно быстрые движения объектов на экране - подобно тому, как это приходится наблюдать в старых фильмах с погонями, снятых ещё на заре киноискусства. Но сказать по правде, другой не менее обескураживающей и наиболее приметной деталью данного киношедевра стал я сам. Я и те не поддающееся описанию, ужасные гримасы, что сменяли друг друга на моей перекошенной физиономии.
Вот я снова встал и направился к камере, охваченный решимостью добраться-таки, наконец, до этой чертовой штуковины, при этом мой подбородок так далеко выдвинут вперед, что, кажется, он вот-вот выскользнет совсем из-под лица, подобно ящику кассового аппарата, нижняя губа отвисла вниз, обнажая зубы и даже десны. Время от времени глаза мои плотно закрываются, и одновременно с этим язык высовывается изо рта и тут же втягивается назад. Если бы я был ящерицей, то можно было бы подумать, что я ловлю мух.
В инструктажном помещении "убойного" отдела творилось что-то невообразимое; это был бедлам; сумасшедший дом. Теперь было уже яснее ясного, что четырьмя бандитами были Флек, Арри Аннглийский, Малютка Фил и ещё один ублюдок, личность которого при желании можно было бы запросто установить, и что каждый из них был вооружен пистолетом, и что двое из них применили оружие, совершив покушение на предумышленное убийство.
Но разве объединенные силы правопорядка это волновало? Совершенно нет. Потому что увлечены они были совсем другим.
Это должно было скоро закончиться. Вот, наконец, я схватил камеру. На экране появилась огромная ладонь, закрывшая все на свете, потом перевернувшаяся земля, небо, деревья. Все, конец. Все кончилось... Все...
Как бы не так.
Самое хужшее было ещё впереди.
Оставался ещё тот финальный момент, когда я решил, что меня подстрелили. На самом же деле я просто непроизвольно вскинул вверх руки - с зажатой в них и продолжающей снимать камерой - и нечаянно задел собственный подбородок. Но на несколько последних кадров я все-таки попал - потому что держал в руках камеру, объектив которой был как будто нарочно направлен так, чтобы треснуть меня по зубам - в тот момент, когда взглянул на тропинку, по которой ко мне быстро приближались воинственно настроенные амбалы-головорезы. А потому было бы глупо ожидать увидеть на моем лице выражение полного безразличия.
Его и не было.
На первом из двух финальных кадров рот мой был снова открыт, хотя на этот раз, пожалуй, всего дюймов на девять, не больше, зато язык оказался высунутым на всю длину, а глаза как будто собирались натуральным образом выскочить из орбит, подобно пробкам из бутылок с шампанским.
Второй кадр оказался таким же как и первый, только снят он был с гораздо меньшего расстояния, в тот момент, когда я вскинул руки с камерой вверх. Разумеется, при съемке со столь близкого расстояния изображение выпадало из фокуса и было расплывчатым, что сыграло мне только на руку. Просто теперь можно было подумать, что у меня очень длинный, мохнатый язык и глаза, заросшие волосами.
Когда, наконец, бурное веселье немного поутихло, и восторженные вопли перестали отдаваться эхом по всему зданию полицейского департамента, разносясь далеко по всей округе, Роулинс всхлипнул, подавил смешок, ещё раз вздохнул, и, в конце концов, сумел взять себя в руки.
- Шелл, ты хочешь, чтобы мы взяли их - или собираешься заняться этим самостоятельно?
- Мне больше нечего сказать, - с достоинством сказал я.
И он снова покатился со смеху.
Вот придурки, думал я, глядя на него. И как я ещё могу рассчитывать на какую-либо помощь от Департамента полиции, когда состоящие здесь на службе полицейские такие идиоты? Я сделаю все сам. В этом будет залог моего успеха. Как сказал кто-то из древних, если хочешь сделать что-то сам, сделай все правильно. И без них обойдусь, чтобы там ни... - дальше я не мог вспомнить, пребывая в состоянии близком к прострации.
Даже Сэмсон, мой приятель, старый дружище Сэм, и тот оказался против меня.
- Шелл, - заговорил он, утирая слезы, - я на самом деле собирался использовать этот твой убийственный фильм в качестве основания для задержания Вайолета. Но это невозможно. Кто... кто... - он снова задохнулся, судорожно сдерживая рвущийся наружу смех.
- Я сам сделаю это, - объявил я. - Сам отправлюсь к Джимми, и... а там видно будет.
- Видно, как же. Они убьют тебя десять раз.
- Ну и что? Ради чего мне теперь жить?
- Короче, ты не можешь требовать от полиции, чтобы мы вламывались туда. Только не с этим... этим... - он снова начал задыхаться и хихикать этим доказательством. Это нельзя никому показать, никто просто не поверит. Особенно в Голливуде, столице киноиндустрии всей страны.
Сэм, конечно, лишь подтрунивал надо мной. На самом же деле фильм он забрал. Видимо для чего-то эта пленка ему все-таки понадобилась.
Я встал, собираясь было уйти. Но затем снова обессилено опустился на свой стул, только сейчас осознавая, что остаток своих дней мне придется прожить в тоске и одиночестве. Дверь открылась, и в неё вошел - точнее сказать, ввалился - громила-сержант по фамилии МакКрейг. Вообще-то он был лысым, но теперь на его плешивой голове красовался женский парик, несомненно одолженный на время у кого-то из местных сотрудниц. Он был в брюках, но без рубашки, и на его голой груди красовался внушительных размеров бюстгальтер, набитый бумагой, концы которого не сходились и были стянуты на спине при помощи дополнительной веревочки. Можно было подумать, что туда был засунут целый многостраничный номер "Нью-Йорк таймс". В одной огромной ручище он держал автомат. А в другой - белые трусы.
Инициалов на трусах не было. Имени тоже. Так же как и на автомате. Да все и так было ясно. Как и то, что Роулинс разболтал все, что знал и даже то, о чем только догадывался.
Я сидел, глядя с плохо скрываемым отвращением на омерзительные кривляния МакКрейга. Юмор у полицейских довольно грубый. Это вообще очень жестокие люди. Да и чего ещё можно от них ожидать, если им приходится постоянно иметь дело с уголовниками, занимаясь раскрытием преступлений и прочими неделикатными вещами? Сказать по правде, чувство юмора у них практически отсутствуют. А поэтому они с удовольствием смеются и над несчастными, оказавшимися в прибойном потоке и унесенными в море, и над пожилыми дамами, попавшими под газонокосилку.