Прибытков Владимир. Тверской гость

   А хан Омар в один ясный день испытает, как входит в тело продажной собаки острие железного кола. Зеленое знамя пророка поднимется над дворцами Виджаянагара. И когда конница Махмуда Гавана дойдет до пролива, отделяющего от Индии Цейлон, можно будет повернуть войска на север и восток, разгромить Дели, встать на Ганге, и вот тогда Индия бидарских султанов сама кинет вызов всему миру - от Китая до Испании, и сотни народов поволокутся за ней, как рабы за колесницей победителя!..
   Махмуд Гаван улыбнулся, не разжимая тонких, извилистых губ. Он прошелся по библиотеке, подошел к столику. На столике лежал лист шелковистой плотной бумаги. Это были незаконченные стихи о соловье, Махмуд Гаван перечитал газель:
   В моем саду весна. И лепестки у роз
   Нежнее женских губ и трогательней слез...
   Но что им целовать? Над чем им горько плакать?
   Им песню соловей веселую принес...
   Махмуд Гаван опустился на диванчик, взял в руки кисточку. Он завидовал розам. Он умилялся соловью.
   Он медленно выводил зарождавшиеся слова. Пришла минута забвения.
   В саду резко, некрасиво орали павлины. Он не слышал их.
   Отпущенный великим визирем, хазиначи Мухаммед вернулся к себе ликуя. Сам аллах вознаградил его за праведную жизнь не позволил унизиться до жалкого преследования личных врагов. Нет, хазиначи мстил не Карне, знающему его тайну, но карал врага султана, врага правой веры. В том же, что Карна помогал Бхавло и знал о заговоре, Мухаммед не сомневался.
   И разве не благородно поступил хазиначи, выгородив Афанасия? Да, русский невольно оскорбил его, прознав про гибель Раджендры, но разве новый заговор индусов не оправдывает хазиначи, свидетельствуя еще раз о том, что каждый индус - грязный пес, лживый враг, которого надо уничтожить?! И не все ли равно, как уничтожать этих свиней?
   Мухаммед был удовлетворен. Еще со времени возвращения Никитина из Шри-Парвати он успел убедиться в полном неведении Афанасия о причинах приезда Бхавло. Прямодушное согласие Никитина сказать Мухаммеду, когда опять появится индус, решало все сомнения.
   В этот же день хазиначи послал за русским купцом. Ему хотелось повидаться с Афанасием. Трудно было отказаться от удовольствия опять почувствовать себя уверенным и сильнейшим в разговоре с этим путешественником.
   Однако хазиначи ждало разочарование. Посланный раб принес весть о том, что русский купец куда-то ушел и придет не ранее, чем к сентябрю.
   Самое же неприятное было то, что русский ушел не один, а с сыном Раджендры.
   И снова хазиначи охватила темная тревога. Опять Афанасий вызвал его раздражение.
   - Он готовит себе гибель! - злобно сказал хазиначи. - Свидетель аллах, я больше не стану выручать друга моих врагов! Даже не стал ждать зова Махмуда Гавана! Великий визирь не простит пренебрежения к своей милости!
   А Никитин в это время был уже далеко от Бидара, прокладывая новый путь на восток, к сказочной алмазной Голконде. Меньше всего думал он о великом визире, о хазиначи Мухаммеде, а если и вспоминал столицу султаната, то лишь затем, чтобы сказать Рангу:
   - Побываю в Бидаре только проездом! Теперь уж пойду на родину! Пора!
   Он опять испытывал огромный подъем душевных сил. Опять был воплощением энергии и бодрости.
   Ехать приходилось окольной дорогой: избегали встреч с мусульманской стражей, подозрительно глядевшей на каждую купеческую повозку, направлявшуюся в сторону копей. Дорога была плоха. Колеса то прыгали на камнях и корневищах, то еле проворачивались в вязкой грязи. Иной раз путники въезжали в чащобу джунглей, прорубались сквозь цепкие лианы, которые, казалось, смыкались, срастались заново, как только повозка проходила их. Продолжавшиеся дожди поливали щедро. На смену дождям выглядывало жгучее солнце. Оно пекло. Но Никитин лишь посмеивался да шутил. Все-то ему было нипочем: и грязь, и жара, и тряска.
   - Ты очень сильный человек! - с уважением говорил ему Рангу.
   Подпрыгивая на жестком сиденье, Никитин отвечал:
   - Эка!.. У нас на Руси... так ли еще... приходилось!..
   Когда путь делался более или менее ровным, Рангу принимался петь.
   Он пел Никитину песни пахарей и охотников, пел гимны божествам и свадебные песни.
   Никитин с удовольствием слушал его. Здесь, в Индии, как и на Руси, песня всегда была с людьми: в труде и на отдыхе, в радости и в горе. Это делало ее особенно близкой, особенно понятной, и часто Афанасий, даже не зная многих слов, почти буквально понимал песню.
   - Знаешь, ты единственный не индиец из всех, кого я знаю, который так тепло и участливо относится ко всему нашему, - говорил Рангу.
   - Индия - в сердце у меня! - отвечал Афанасий. - Близок мне народ ваш, как свой, и люб не меньше русского. Труженики вы, и мой народ труженик. Много бед переносите от султанов и раджей, и мы терпим от татар да боярства. А живой души ни индиец, ни русский не утратили, души наши крепки и широки то и радует меня, Рангу! То и радует!
   Все ясно видел он в эти дни. Доберется до Голконды, накупит алмазов, вернется в Бидар, найдет попутчиков до деревни Ситы, повидает любовь свою чужедальнюю, простится, коли стала она чужой женой, и тронется к морю, двинется на Русь.
   В джунглях расцветали орхидеи. Он срывал яркие, ароматные цветы, вдыхал их запах - непривычный и сладковатый, и ему хотелось объяснить Рангу, как пахнет ромашка, как благоухает ландыш.
   Качая головой, смотрел он, как пашут сельские люди.
   - Не сдабриваете вы землю! - укорял он Рангу. - Вашей бы земле да навозцу - расщедрилась бы матушка!
   Но Рангу смеялся.
   - Навоз нужен на топливо! Им лечат, им дома обмазывают! - отвечал он. Как можно его в землю зарывать! Что ты!
   На полях была вода, вода, вода. Возле каждой хижины в деревне тянулись грядки с бледными ростками риса. Придет срок, их пересадят в поля. Каждый саженец бережно выкопают, перенесут, посадят на новом месте. Потом примутся за ячмень, за пшеницу. А там - овощи. А там - первый урожай, и сборщики налогов, ростовщики, заимодавцы...
   Попадется на пути маленький городок - глинобитное, мокрое скопище домиков, минарет, развалившиеся, размытые глиняные городские стены с равнодушной стражей, заедет возок в полуголодную деревушку, окруженную джунглями, из которых на рассвете приходят к водопою дикие слоны, а Никитин и Рангу бредут с холма на холм за волами, беседуют, жуют бетель - Афанасию хорошо. Чувствует себя как у друзей. Это не Персия, где на дорогах грабителей больше, чем купцов. Это Индия, где вековечные обычаи непоколебимы, где убийство и воровство - страшный грех, и хозяин дома лучше умрет с голоду, чем откажет путнику в еде.
   Дорога немноголюдна. Встретится факир с пудовым камнем, привешенным к шее на железных цепях: йог бредет, пока не кончились дожди и можно ступать по земле, не рискуя даже нечаянно раздавить какое-нибудь живое существо; встретится маленький караван - два-три ослика, верблюд и пяток усталых мужчин, приветливых и спокойных; нагонишь бродячих фокусников - неунывающих скитальцев по миру - вот и все.
   Йог пройдет, глядя сквозь тебя, как сквозь стекло; караванщики предупредят - за следующим холмом смыло мостик через ручей, брод слева; фокусники до следующей деревни идут рядом. Их обезьяны прыгают тут же на цепочках. Фокусники любопытствуют - кто Афанасий, предлагают ему ученых зверушек, помогают вытаскивать увязающую повозку.
   Самое тяжкое - переходить реки. Они разлились, бурлят, и только человек, хорошо знающий броды, может рискнуть перебираться через них.
   Никитин полагал, что доберется до Голконды за три недели. Но на пятнадцатый день пути, утром, когда надо было трогаться, почувствовал легкий озноб и головную боль. Он ничего не сказал Рангу, но уже к полудню стал не в силах скрывать недомогание. Его трясло, голова раскалывалась, мутило. Увидев блуждающий взгляд Афанасия, Рангу испугался. Погоняя быков, поспешил к видневшейся неподалеку деревеньке.
   Когда подъезжали к хижинам, Афанасий с трудом мог открыть глаза, почти ничего уже не сознавал.
   Жесточайший приступ тропической малярии свалил его с ног.
   Если ему легчало, он смотрел в потолок, пытался понять, где он и что с ним, кривил губы, стараясь улыбнуться склонившемуся над изголовьем Рангу. В полузабытьи чувствовал, что ему подносят какое-то питье, вливают в рот горький настой. Каждое движение причиняло муку. Он старался лежать спокойно. Бредовые видения вихрем неслись в воспаленном мозгу.
   Никитин стонал, могучее тело сотрясалось, лицо желтело. Он забывался...
   Ему стало лучше на десятый день. Он впервые смог сесть на своем ложе, огляделся. Убогая хижина, убогая утварь, и у порога женщина в парандже. Никитин сообразил, что он в мусульманской деревне. Заметив, что он встает, женщина исчезла, и почти тотчас появился Рангу. Он смотрел тревожно и радостно, протягивал руки. Никитин, теряя силы, стал опускаться на циновку. Рангу помог ему лечь, поднес к губам дал - сосуд для питья.
   - Великий Брама услышал меня! - шептал Рангу. - Лежи, лежи. Ты еще слаб...
   - Где мы?
   - У друзей... Будь спокоен. Скоро все пройдет.
   - Дожди еще идут?
   - Почти прекратились... Лежи, не говори.
   Никитин поправлялся медленно. Силы прибывали по каплям. О поездке в таком состоянии дальше Рангу и слышать не хотел.
   Так прожили они еще около двух недель в домике Гафура, бедняка-мусульманина, приютившего их. Гафур был безответный труженик, с утра до ночи копавшийся на своем маленьком поле. Трое детишек его, мал-мал меньше, ползали вокруг хижины без всякого присмотра: молчаливая жена Гафура весь день трудилась, готовя еду, ухаживая за птицей, частенько отлучаясь, чтобы помочь мужу.
   Гафур был сдержан и заботлив. Придя с поля, он кланялся Афанасию, справлялся о его здоровье, предлагал позвать знахаря или муллу, но никогда не спрашивал - кто Никитин и куда он идет.
   Так же сдержанно вели себя соседи Гафура, хотя в их глазах Никитин часто читал интерес к себе.
   Немного окрепнув, Афанасий стал выбираться из домика, сидел в тени старой пальмы, беседуя с Рангу и разглядывая деревеньку.
   Деревенька походила на индусские, с той только разницей, что здесь нигде не видно было свиней. Но убожество домов, плохая одежда жителей - все было, как у индусов.
   И разговоры жителей были похожи: о маленьких полях, о дождях, которых в этом году выпало маловато, о долгах.
   Крестьяне-бедняки задушевно говорили с Рангу, делились с ним своими горестями. Никакой вражды к индусу не выражали их иссушенные солнцем и нуждой лица.
   Но так шло только до тех пор, пока не появился сборщик налогов Хильджи - надменный, редкозубый человек с темной бородкой и крючковатым носом. В хижину Гафура Хильджи пришел вечером, перед закатом солнца, когда между холмами вокруг деревни уже синело, джунгли четко чернели на фоне алой зари. Только что пригнали коров. Крестьяне возвращались к домам.
   Сборщик, видимо, уже знал, что в доме Гафура нашли приют неверные. Он подошел неторопливой походкой, остановился шагах в пяти от сидящего Никитина, несколько секунд нагло, в упор, рассматривал его, потом окликнул хозяина, загонявшего во двор баранов:
   - Эй, Гафур! Что это за люди?
   Гафур быстро обернулся, поклонился сборщику налогов.
   - Селям, достопочтенный! - ответил он. - Это проезжие.
   - Почему они здесь? Что им нужно?
   Никитин медленно поднялся с камня, на котором сидел. Лицо его, исхудавшее и пожелтевшее, порозовело.
   - А тебе что нужно? - резко спросил он, не дав Гафуру времени ответить. - Что ты здесь потерял, почтенный? И не лучше ли для тебя говорить со мной?
   Сборщик налогов обернулся, окидывая Афанасия презрительным взглядом. Широкие плечи проезжего и его жесткие светлые глаза умерили пыл самоуверенного сборщика налогов. Однако Хильджи сознавал свою силу.
   - Я говорю с тем, с кем хочу! - отрезал он. - Гафур, ты ответишь за этих людей! Они подозрительны!
   Сборщик налогов ушел не оглядываясь. Никитин испытывал желание догнать этого мерзавца и крепко поговорить с ним, но умоляющие глаза Гафура принудили Афанасия разжать стиснутые кулаки.
   На другой день стало Известно, что Хильджи подговаривал некоторых крестьян избить кафиров и отнять их имущество.
   Гафур был удручен.
   - Плохой человек Хильджи! - вздыхал он. - Хильджи говорит, что за это никому ничего не будет... Ах, плохой человек!
   - Спасибо тебе за приют, Гафур! - сказал Никитин. - Я думаю, что лучше перестать искушать этого шакала. Рангу, завтра же едем.
   Ночью он распорол заветный пояс, достал белый агат и положил его под один из глиняных горшков в хижине Гафура. А утром, чуть свет, сам запряг быков и разбудил Рангу. Гафур еще не просыпался, деревушка мирно почивала, когда повозка Никитина выехала из нее. До копей Голконды оставалось не более четырех дней пути.
   Много слышал Никитин о сказочных копях Голконды, но, увидев унылые острые холмы и низкорослые джунгли - обычный пейзаж Декана, - готов был разочароваться. Однако ломаная линия шатров мусульманской стражи, перерезавшая вдали открывшуюся взгляду равнину, и волнение Рангу говорили, что легендарный край уже перед ним.
   В ближайшей роще виднелась чья-то палатка, вился дымок. Они направили быков к пальмам. Навстречу вышел длиннобородый мусульманин. Прикрыв глаза от солнца, он вглядывался в подъезжающих.
   Мусульманин не назвал своего имени, об алмазах говорить не захотел, держался неприветливо. Но Рангу это не смутило. Он остался доволен.
   - Значит, все по-прежнему! - объяснил он Никитину. - Это скупщик алмазов. Сразу видно. Нас он боится. Значит, алмазы носят. Надо разбивать шатер, а потом я поищу знакомых.
   Но искать знакомых не пришлось. Пока Никитин и Рангу разбивали свой шатер, их, видимо, заметили, и вскоре возле кустов, где трепыхалась ткань походного жилища, появился тучный воин.
   Взгляд его был неприветлив, рука лежала на рукояти меча.
   - Убирайся прочь! - сказал воин Никитину. - Тебе здесь нечего делать, если только ты не соскучился по колу.
   - Почтенный! - начал было Никитин, но воин оборвал его:
   - Убирайся! Или я позову своих людей...
   Рангу вынырнул в этот миг из кустов, сияя ослепительной улыбкой.
   - Благочестивый Рашид! - окликнул он воина. - Разве ты еще здесь?
   Лоб воина перерезала жирная складка, потом и он расплылся в улыбке.
   - А, бидарец! - сказал он. - Это ты?
   - Я, я, почтенный. Наши быки устали. Вот мы и решили отдохнуть немного. Как жаль, что мы смутили твой покой, и какое счастье, что мы увидели тебя!
   Воин снял руку с эфеса, вытер потный лоб рукавом кафтана.
   - Проклятая жара! - обыденным голосом произнес он. - Долго ехал, Рангу? Что нового в Бидаре?
   Минуту спустя все трое сидели в шатре возле кувшина с вином. Рангу не пил, но Рашид себя упрашивать не заставлял.
   - Живите! - благодушно разрешил он. - Но времена изменились, Рангу. Платить придется больше. У нас новый начальник, а он очень любит золото. Заплатите два золотых мне и пять ему.
   Рангу попытался торговаться, но Рашид ленивым жестом остановил его.
   - Тсс, тсс... Мне не нужны лишние деньги. Но если вы хотите жить спокойно, платите без спора.
   - Мы заплатим! - сказал Никитин.
   Воин одобрительно посмотрел на него:
   - Я сразу почувствовал к тебе расположение, купец. Вот и хорошо. А чтобы вы тут не скучали, я порой буду заходить к вам.
   И он рассмеялся, сощурив узкие глаза и тряся толстым животом.
   Получив деньги, Рашид собрался уходить.
   - Да! - вспомнил он, уже подняв полог палатки. - Здесь развелось много волков. Смотрите за быками. Селям!
   После ухода Рашида Рангу покачал головой.
   - Много стали брать! - задумчиво произнес он. - Много... Ну, ничего. Зато на Рашида можно положиться. Он не подводит тех, с кого берет.
   - Как скупать алмазы-то? - спросил Никитин. - Куда идти?
   - Они придут сами! - усмехнулся Рангу. - Пойдем собирать хворост. Нам нужно варить рис.
   Ночь упала на Голконду черная и глухая. У шатров стражи краснели точки костров. Где-то тявкали шакалы, дурным голосом захохотала гиена.
   - Пора! - сказал Рангу.
   Он подбросил в еле тлеющий костерок охапку сухих веток. Приглушенное на миг пламя вцепилось в щепу, в костре затрещало, и длинный язык огня вдруг взметнулся ввысь, доставая до синего неба.
   - Костер должен гореть ярко! - пояснил Рангу. - А мы будем ждать.
   И, обхватив руками колени, уткнулся в них подбородком, чутко прислушиваясь к ночным звукам. Никитин тоже молчал, слушая, как разговаривает огонь, как брякают колокольцы быков, как с легким шорохом скользит над головой ночная птица.
   Он устал за эти дни. Видимо, здоровье ослабело не на шутку. Да. Не миновал и он индийских бед. Вспомнился умерший красильщик.
   - Какие порты, кроме Чаула, еще есть? - нарушил молчание Никитин.
   - Гоа, Дабул...
   - А к деревне Ситы который ближе?
   - Дабул... Ты думаешь уезжать?
   - Да, Рангу.
   - Я провожу тебя.
   - Ну, что ты... В такую даль!
   - Разве я не стал тебе другом?
   Никитин пересел к Рангу, обнял товарища за плечи, и они остались сидеть рядом, глядя в черный безмолвный мрак.
   - Скажи, о чем ты думаешь, Афанасий? - тихо спросил Рангу после долгого молчания.
   - Учит религия моя, - медленно заговорил Никитин, - что должны все люди братьями быть. Когда я молод был - горячился, всякую ложь у себя в Твери обличал. Перенес из-за этого много. Увидел, что у знатного да богатого правды не сыщешь, - затосковал. Стал по свету бродить, глядеть, как люди живут, ума набираться. Ходил в северные земли, в немецкие, побывал в турской земле, до Царьграда плавал - и везде одно... Вот добрался до вас. А и у вас горе не слаще нашего. И вижу: всюду человек о счастье мечтает, в каждой земле по-своему на бога уповает, утешения себе выдумывает. Можно бы вроде всякую веру в добро потерять. Но прислушаешься к себе - нет, живет вера! И знаешь почему? Потому, что несчастливы люди повсюду. А коли так, должны же праведный путь найти, которым к счастью придут. Я того пути не ведаю. Не открыт он мне. А думается все же, что хоть разные нынче боги у нас и много различий меж нами, а тот праведный путь к счастью для всех будет один, как одно у людей горе...
   Рангу неуверенно кивнул.
   - Мысли твои высоки, - ответил он. - Но мы же по-разному понимаем счастье...
   - Нет! - горячо возразил Никитин. - Нет! Люди одно чувствуют: война беда, голод - беда, засилье богатого - беда... Разве не верно?
   - Верно. Это верно, - проговорил Рангу.
   Увлеченные разговором Афанасий и Рангу забыли о костре. Он слабел. Пришлось подкинуть в него веток и раздуть уголья. Дули оба. Пламя загудело. Тогда Никитин поднял раскрасневшееся от жара лицо. Сначала он ничего не видел. В глазах плыли огненные круги. Потом из кругов вырисовался человеческий скелет. Скелет стоял на коленях с другой стороны костра и смотрел на Афанасия глубоко запавшими, бесстрастными, но живыми глазами. Рангу обошел костер, потрепал скелет по плечу, вытянул ладонь.
   Скелет что-то ответил. Рангу скривил губы.
   - Что? - спросил Афанасий.
   - Это глотатель, - непонятно ответил Рангу и стал накладывать ночному гостю рис.
   Афанасий подошел к ним. Голкондский раб как завороженный следил за руками Рангу. Шея его судорожно дергалась. Он был невероятно тощ, и казалось удивительным, что это сочленение костей - живой человек.
   Протянутый ему рис раб проглотил мгновенно, облизав пальмовый лист.
   Уходивший в палатку Рангу вернулся с какими-то снадобьями. Раб покорно проглотил поданные корешки.
   Афанасий глядел удивленно.
   А раба начало корчить. Глаза его выкатились, он захлебывался...
   Через несколько минут все было кончено. Рангу, повозившись у костра, побулькав водой, окликнул Никитина:
   - Иди сюда!
   Афанасий подошел. На ладони Рангу лежали два камня. От блеска костра камни были кровавыми. Раб, не глядя на людей, опять ел. Но теперь он старательно жевал, насыщался медленно и серьезно.
   - Как же... Неужели так всегда? - спросил Афанасий.
   - Нет, - отозвался Рангу. - Есть другие. Те подрезают кожу. Прячут камни в раны. Но глотать вернее. Никакая стража не обнаружит. Конечно, возиться с ними неприятно и риса на таких уходит больше, но что поделаешь?
   - Жутко! - сказал Никитин. - Черт знает что! А если поймают его?
   - Убьют...
   - Значит, из-за горстки риса человек на смерть ходит?
   - Ну... Ведь рабы умирают с голода. А так они тянут. Другие, окрепнув, даже бегут.
   - Вот, значит, как дешевы алмазы тут. Не знал я! - произнес Никитин. Не знал!
   Раб съел рис и поднялся.
   - Дай ему еще! - быстро сказал Никитин. - Пусть ест!
   Но Рангу отрицательно покачал головой.
   - Нельзя. Ему станет плохо от обильной еды. Он может умереть...
   Когда раб ушел, исчез в темноте, у костра воцарилось тягостное молчание.
   - Так ведется издавна! - сказал, наконец, Рангу. - Не мы - так другие возьмут эти алмазы.
   Вздохнув, Никитин подобрал отлетевший уголек, кинул в костер, посмотрел на запачканные пальцы, кивнул:
   - Уж больно неожиданно получилось... Сегодня больше не надо.
   Рангу не стал подкидывать в костер приготовленные было сучья. Огонь медленно умирал. Никитин лежал на кошме, следил за умирающим пламенем, и ему было тяжко и тоскливо. Спал он плохо. Но утром ночные сомнения показались ему слабостью. Он пришел сюда за алмазами, и он добудет их, как бы их тут ни приносили. Будут у него алмазы!.. И он остался у копей.
   Они прожили здесь до октября. Рабы приходили не часто. Алмазы у большинства были очень мелкие, нечистые. Лишь к октябрю Рангу и Никитин набрали такое количество камней, которое позволяло закончить торг без убытка, окупить дорожные расходы.
   И Никитин стал настойчиво звать Рангу в Бидар.
   В начале октября они разобрали шатер и двинулись в обратную дорогу.
   Глава седьмая
   - Эй, кто такие?
   Выехавший из-за холма конный отряд загораживал путь. Всадники неторопливо приближались: застигнутой врасплох повозке некуда свернуть и уже не скрыться.
   - Мусульманские воины! - со страхом прошептал Рангу.
   Никитину стало не по себе. Без всяких приключений проделали они уже большую часть пути до Бидара. Обидно, если сейчас что-нибудь случится. С Рангу было уговорено: всякой страже твердить, что ездили в Ориссу, к тамошним князькам, покупать камни. До сих пор сходило. Ну, а как эти воины не поверят, начнут расспросы, да и поймают на чем-нибудь?
   Придерживая волов, Никитин думал и о том, что уже не первый мусульманский отряд встречался им. Похоже, Индия зашевелилась, как развороченный муравейник. Воины куда-то скачут, спешат. Не война ли какая началась?
   Меж тем отряд приблизился, и Никитин свел брови. Что-то очень знакомое было в передовом, богато одетом воине. Даже конь его - белый, статный напоминал о чем-то...
   - Мустафа! - воскликнул Афанасий. - Побей меня бог, Мустафа!
   Воин тоже узнал Никитина. На мгновение бронзовое лицо гератца выразило замешательство, но он тотчас справился с собой и снисходительно заулыбался.
   - Оставьте купцов! Это друзья! - приказал Мустафа воинам, окружившим повозку. Отряд беспрекословно повиновался ему. Никитин с удивлением глядел на гератца, доставляя Мустафе несказанное удовольствие.
   - Тебя и не узнать! - проговорил Афанасий.
   - Хм... А коня своего узнаешь? - осклабился Мустафа, натягивая повод горячего жеребца.
   - Мой жеребец у тебя?! Его же хан Омар купил!
   - Вот он! Его назвали Гяуром, в твою честь. А хан Омар был хан - стал барабан!
   Довольный своей шуткой, Мустафа громко захохотал, озираясь на воинов. Те усмехались.
   - Ничего не пойму... - признался Никитин. - Загадками говоришь.
   - Да ведь ты давно не был в Бидаре! - прищурился гератец. - Все ездишь? А новостей много... Кстати, кто это с тобой?
   Мустафа подозрительно разглядывал Рангу, и Никитин почему-то насторожился.
   - Погонщик мой, - осторожно ответил он. - А что?
   - А не знал ты такого - Рангу, камнереза?
   Глаза Мустафы сверлили теперь обоих.
   - Как не знать, - сказал Никитин, предчувствуя недоброе. - С ним из Бидара шел.
   - Куда?
   - Да вместе восемь дней ходили, потом разошлись. Он, похоже, в Шри-Парвати собирался. Но зачем он тебе?
   - Он враг султана. Плохих ты друзей выбираешь себе, Юсуф.
   - Неужто враг? Да чем?
   - Э! Рассказывать долго! Он замешан вместе с дедом в заговоре хана Омара. С деда уже спустили шкуру. Один Рангу скрылся. Но и его поймают.
   - Не может быть! - выговорил Никитин.
   - Я сам помог раскрыть этот заговор! - надменно произнес Мустафа. Кстати, ты знал и купца Бхавло. Этого тоже казнили. Благодари хазиначи Мухаммеда - он заступился за тебя, сказал великому визирю, что ты знаком с этими индусами по неведению. Ты можешь вернуться в Бидар спокойно.
   Ошеломленный страшными известиями, Афанасий не знал, что ответить.
   Небрежно кивнув ему, гератец тронул коня.
   - Счастливого пути! - бросил он.
   Афанасий растерянно приложил руку к груди. Отряд удалялся.
   - Рангу! - произнес Никитин. - Это правда - с заговором?
   Рангу невидящими, залитыми слезами глазами смотрел на дальние холмы. Говорить он не мог. Лишь отрицательно потряс головой.
   В одном дне пути от Бидара они расстались. Рангу должен был дождаться Афанасия в деревушке, Никитин же собирался узнать, что сталось с семьей Карны, расспросить у хазиначи Мухаммеда, правду ли сказал Мустафа, и если Карна жив - похлопотать за него.
   Взволнованный, со стесненным сердцем, въехал Афанасий в ворота города. Неясная тревога за собственную судьбу не покидала его на знакомых улицах. Тревожила участь друзей.