Прибытков Владимир. Тверской гость

   В городе, казалось, все было по-прежнему. Орали на узких улочках верблюды. Сгибались под тяжелыми ношами тощие носильщики. Приоткрыв чадру, юная мусульманская красавица игриво улыбалась встретившемуся дружку. В тени забора сидели на корточках любители перепелиных боев, подбадривали яростными возгласами дерущихся пичуг. Брел, обливаясь потом, продавец халвы. Тараторили у порога две индуски с синими значками замужних женщин на лбу. А в светло-синем небе молочно-белые, легкие, как облака, и, как облака, равнодушные, парили силуэты дворцов.
   Но все было не такое, как прежде.
   Афанасий поторопился к своему дому. Старый гончар-сосед узнал его, закивал из двери. Афанасий улыбнулся. Остановив быков, забарабанил в дверь. Послышалось шлепанье босых ног Хасана. Раб, не спрашивая, по стуку узнав кто, поспешил отворить...
   Все стояло на местах, пыль была вытерта, полы выметены. Сев на тахту и оглядевшись, Афанасий с удивлением почувствовал, что испытывает такое удовлетворение, словно и впрямь вернулся в родной дом. Но чувство это было мимолетно.
   - Хасан! - позвал Афанасий. - Скажи, что здесь случилось? Ты знаешь?
   Стоявший у притолоки Хасан тревожно оглянулся, словно кто-то мог подслушать его, потом сделал шаг к Никитину.
   - У нас очень плохо, ходжа! - прошептал он. - Очень плохо... Я все расскажу. Не гневайся, если что-нибудь огорчит тебя. Вот что случилось и что я узнал, когда ты уехал...
   Хасан рассказал сначала то, что Никитин уже слышал от Мустафы. Добавил только подробности. Но потом, замешкавшись, сообщил:
   - Многие удивлялись, как мог оказаться замешанным в заговоре Карна. А потом прошел слух... да не раздражит он тебя! Конечно, камнерез был знаком с Бхавло. Но прошел слух, что хазиначи Мухаммед... аллах свидетель, я был ему верным рабом... Раньше хазиначи жил в Дели. Там жил и сын Карны Раджендра...
   - Что ты говоришь!? - выдавил из пересохшего горла Никитин. - Не может быть!
   - Ты слышал об этом, ходжа?
   - Я не думал, что это хазиначи...
   - Говорят, он. А теперь он узнал, что отец знает имя убийцы сына, и свел с ним счеты.
   Афанасий поднялся:
   - Где ты слышал это, Хасан?
   - Говорят рабы, толкуют на базаре...
   - Боже мой! - вырвалось у Афанасия. - Ведь это я ему сказал про Карну... Я!
   Хасан опешил:
   - Ты, ходжа?
   - Кто же знал? Кто мог думать? - с горечью воскликнул Никитин. - Ну, добро, хазиначи! Добро!
   Хасан притронулся к руке разгневанного Афанасия.
   - Будь осторожен, ходжа! - попросил он. - Хазиначи Мухаммед стал очень близок Махмуду Гавану. Это змея. А змеи живучи.
   - Вижу, и ты ему нынче не защитник? Ждал его когда-то...
   Хасан опустил голову:
   - Хазиначи был здесь. Он сердился, что тебя нет и... Ну, он бил меня, плевал мне в лицо, когда я осмелился заговорить. Он сказал, что я раб... А ведь я не раб. Ведь ты отпустил меня?
   - Да, - ответил Никитин. - Ты не раб. Можешь сам плюнуть в лицо хазиначи. Ты честней его... Эх, Хасан! Жаль, что не сразу человека узнаешь!
   И стиснул тяжелые, набрякшие кулаки.
   Брамин Рам Лал, глядя слезящимися глазами на позолоченную фигурку танцующего Шивы и избегая взгляда Афанасия, произнес:
   - Уста наши не должны говорить лжи даже в шутку...
   - Скажи то, что ты знаешь.
   - Я не могу быть уверен в правдивости слухов.
   Афанасий резко поднялся с коврика. Зря он терял время на расспросы этого осторожного и испуганного старика.
   - Прощай! - холодно сказал Никитин.
   Брамин приложил руку к груди.
   Теперь Афанасий спешил к Нирмалу. Может быть, скупщик тканей знает хоть что-нибудь!
   Никитин шагал размашисто, не выбирая тени, дышать ему было трудно, но он не укорачивал шага.
   Огромное несчастье свалилось на плечи Рангу: ни Карны, ни Джанки с ребенком не было в домике камнереза, и никто не знал толком, что с ними сталось.
   Никитин понимал: он один во всем Бидаре может как-то помочь человеку, которого сам называл другом. Но как? Чем? Хоть кончик нити, ведущей к Джанки, ухватить, если уж Карна погиб.
   Нирмала он застал дома. Купец стоял под бамбуковым навесом, помогал каким-то людям сгружать тюки хлопка.
   Увидев Афанасия, Нирмал растерялся, замешкался, потом поспешил увести русского гостя в дом. Никитин горько усмехнулся. Весь вид Нирмала говорил, что и он, как Рам Лал, напуган случившимся.
   Отказавшись от кокосового сока, Афанасий прямо рассказал о цели своего прихода.
   Нирмал сокрушенно развел руками: кто может знать судьбу Джанки? Карна же казнен вместе с Бхавло, их головы торчали на шестах. Ободранное тело хана Омара провезли по городу. Схвачены десятки индусов. Слава богам, что Нирмал пока уцелел! Нет, нет, он ничего не слышал! А если Никитин хочет помочь Джанки, пусть он пойдет к своим мусульманским покровителям. Они-то все знают!
   Никитин, зайдя по дороге еще к нескольким знакомым индусам, вернулся домой ни с чем. Иные сочувствовали горю Рангу, другие отмалчивались, но никто из них, похоже, и впрямь ничего не знал. Оставалось одно - идти в крепость. И Афанасий решил повидать Фарат-хана. Тарафдар когда-то интересовался им и Русью, подарил книгу, обещая покровительство. Может быть, он...
   Искупавшись в бассейне, Никитин облачился в мусульманский наряд короткие портки, легкую сорочку, повязал голову чалмой и кликнул Хасана:
   - Пойдешь со мной! Зонтик понесешь... Для важности.
   Солнце уже шло к закату, когда Никитин, сопровождаемый Хасаном, приближался к одним из ворот бидарской крепости.
   Залитые ослепительным светом стены, застывшие в неподвижном воздухе пальмы - все дышало зноем. День выдался неожиданно жаркий для этой поры. Писцы у ворот зашевелились. Афанасий назвал себя, сказал, куда идет. Раньше этого бывало достаточно. Но теперь писец, обмакнувший было кисточку в чернильницу, не стал записывать его имени, а два стража скрестили перед никитинской грудью пики.
   - Кафирам нельзя!
   - Меня всегда пропускали к Фарат-хану! - сердито сказал Никитин.
   - Кафирам нельзя! - равнодушно повторили стражи. И он напрасно впивался глазами в их бесстрастные лица: они ничего не выражали. Афанасий стиснул зубы, круто повернулся и зашагал прочь под любопытными взглядами прохожего люда. Хасан едва поспевал за ним.
   Сумрачен был вечер этого дня в никитинском домике. Афанасий лежал на тахте, раздумывая, как ему быть. Хасан тихо, как мышь, шуршал в соседней комнатке.
   Тяжело было на сердце Никитина. Он представлял себе, как томится сейчас Рангу, и беспокойно ворочался с боку на бок. Надо как-то помочь, как-то помочь ему! Голос Хасана прервал его думы:
   - Ходжа!
   - Да?
   - Я схожу в крепость.
   - Ты?!
   - Ну да. Я же мусульманин. Меня пустят.
   Никитин даже сел. Как он раньше не подумал?
   - Верно, Хасан! Ты и сходишь. Найди дворец Фарат-хана, добейся, чтоб он выслушал тебя, и скажи, что мне очень нужно видеть его. Очень.
   - Не беспокойся, ходжа, - кивнул Хасан. - Я все сделаю. А если хан спросит, зачем он тебе нужен?
   - Скажи, что не знаешь, но что дело очень важное.
   - Хорошо, ходжа. Так я и скажу.
   В этот вечер идти было поздно. Наутро султан уехал с приближенными на охоту. И лишь на третий день Хасану удалось проникнуть в крепость, добраться до Фарат-хана и передать слова Никитина. К исходу третьего дня Фарат-хан прислал за Никитиным паланкин со своей собственной стражей.
   Волнуясь, глядел Никитин на "Усладу сердец", дворец тарафдара, приближавшийся к нему с каждым шагом носильщиков-негров. Вот и фонтаны, вот и парадная, на два крыла, мраморная лестница, точеные колонны...
   Фарат-хан ждал гостя во внутреннем саду, в беседке из резного дерева.
   Афанасий поклонился вельможе, широко улыбнулся:
   - Все же я пробился к тебе, хан!
   - Какие заботы отяготили твою душу? - осведомился Фарат-хан. - Ты исчез из Бидара так внезапно... А у меня свое горе. - Тарафдар вздохнул.
   - Какое же?
   - Сейфи, мой алхимик, умер, надышавшись вредных паров. Надо искать нового.
   - Сочувствую тебе, - искренне вздохнул Никитин. - Старательный был человек Сейфи.
   - И честный! - поднял указательный палец Фарат-хан. - О! А это редкость!
   Они помолчали. Никитин чувствовал себя неловко, не зная, как приступить к делу. Тарафдар выручил его, подняв вопрошающие глаза.
   - Прости, что беспокою тебя, великий хан, - начал Афанасий. - Большая просьба у меня. Открыт в Бидаре заговор хана Омара...
   Фарат-хан поднял тонкие черные брови, чуть склонил голову.
   - Заговор хана Омара, - твердо повторил Никитин, глядя прямо в глаза вельможе. - Не мне судить обо всех, кто схвачен. Но я знал камнереза Карну.
   - Он казнен.
   - Знаю. Казнен зря.
   - У тебя есть доказательства?
   - Есть.
   - Какие?
   - Выслушай меня внимательно. Я знаю, кто раскрыл заговор: хазиначи Мухаммед и воин хана Омара - Мустафа.
   - Так. Ныне хазиначи главный сокольничий султана, а Мустафа начальник конной сотни повелителя.
   - ...Они указывали, кого взять. Их слушали.
   - Почтенные люди. Они охраняли трон.
   - Слушай, хан. Когда-то я спас хазиначи жизнь, а он выручил меня в Джунаре.
   - Мы знаем.
   - Это грязный, лживый человек. Он несправедливо обвинил Карну. Свел с ним старые счеты.
   - Почему же несправедливо, если даже допустить, что старые счеты были?
   - Вот почему. Не мог Карна замышлять что-то против султана, если он не мстил много лет даже хазиначи Мухаммеду.
   - Не мстил?
   - Хазиначи погубил его сына...
   Никитин рассказал Фарат-хану все, что слышал о Раджендре и хазиначи Мухаммеде, о своем невольном предательстве, о слухах, ходящих по Бидару.
   - Теперь я понимаю, почему хазиначи так смешался, когда я помянул ему о Карне, - зло сказал Никитин. - Все партии в шахматы мне проиграл, а промолчал. Нечиста у него совесть!
   - Но твои свидетельства - косвенные... Прямых улик нет! - осторожно ответил тарафдар. - Нельзя обвинять человека на основании догадок и слухов.
   - Я найду доказательства. Но ты увидишь - он объявит врагом трона и меня.
   Фарат-хан улыбнулся:
   - Ему могут поверить... Не так давно он защищал тебя перед Махмудом Гаваном, говорил, что ты мало знаком с индусами, замешанными в заговоре.
   - Не нужна такая защита!
   - Однако чем ее объяснить? Это противоречит рассказанному тобой о хазиначи. Оказывается, он бывает и справедлив, и честен, и подл, и грязен. Как соединить это в одном?
   - Без расчета ничего такой человек не сделает. Может, спасал меня, чтоб на Русь попасть?
   Фарат-хан опустил глаза, потрогал перстень на левой руке и спокойно ответил:
   - Вряд ли. Он знает, что каравана на Русь не будет. Великий визирь султаната Махмуд Гаван, чьей милостью ты пренебрег, решил, что тебе не нужно больше уезжать из Бидара. Котвал города, кстати, уже дал распоряжение страже никуда не выпускать тебя. Великий визирь считает, что ты сможешь ездить по стране и тогда, когда примешь веру пророка.
   И, видя, что Афанасий молчит, Фарат-хан, выдержав паузу, добавил:
   - Советую тебе поспешить.
   Никитин наклонил голову:
   - Я решу. А теперь помоги хоть в одном, хан. Хочу я узнать, где жена внука Карны. Уж она-то ни в чем не повинна. И ребенок у нее...
   - Обещаю узнать... А ты, кажется, спокойно отнесся к решению Махмуда Гавана? Или ты уже сам пришел к выводу, что твое христианство - заблуждение?
   - Может быть... - уклонился от ответа Никитин. - Твой слуга, хан. Разреши покинуть тебя.
   - Иди! - величаво разрешил Фарат-хан.
   Если бы Никитин, уходя, обернулся, он заметил бы, что тарафдар смотрит ему вслед с недоумением. Ему было от чего недоумевать. Русский купец держит себя, как равный, не боится обвинять влиятельных людей, просить за индусов... и у кого? У одного из самых знатных вельмож султаната.
   В конце концов Фарат-хан нашел, что это даже забавно, и беззвучно засмеялся.
   Но Афанасий не видел ни его удивления, ни его улыбки. Он уже выходил из сада.
   Негры-носильщики опять опустили перед ним паланкин, стража окружила носилки, и шествие тронулось.
   У самых ворот крепости, однако, замешкались. Какие-то всадники громко бранились со стражей.
   - Свинья! - услышал Никитин грубый голос. - Я - эмир делийского султана! Ты поплатишься за дерзкие речи! Пропусти сейчас же!
   Никитин выглянул из паланкина. Всадник в богатом военном уборе ругал стражника, положив руку на рукоять сабли.
   Стражник равнодушно упирался в грудь коня своего оскорбителя пикой.
   - Здесь один султан - солнце вселенной великий Мухаммед! - бубнил стражник. - Стой! Сейчас придет мой начальник.
   Откинувшись вглубь паланкина, Афанасий задернул шелковую занавеску. Какое ему дело до эмиров и стражи! Похоже, он ничей теперь не поможет Рангу. Он сам стал пленником в этом проклятом городе!
   Негры ступали легко, ровно, паланкин еле покачивало. Наступала ночь.
   Никитин отчаивался не зря. Слово Махмуда Гавана в бидарском султанате было законом. Серьезная угроза нависла над русским путешественником.
   А на следующий день Афанасий подлил масла в огонь. От хазиначи Мухаммеда к нему пришел раб, но Афанасий отказался идти к персу и даже не стал выдумывать никаких отговорок.
   Хасан был в ужасе. А Никитин испытал чувство злой радости и особенно глубокого удовлетворения. Он понимал - этот поступок может дорого обойтись ему, но, даже поостыв, не стал жалеть о нем. Он поступил так, как велело сердце, и значит - правильно. Конечно, хазиначи поймет, почему он не пришел, но если он вздумает мстить, - Афанасий постоит за себя. Придется - и саблю возьмет.
   Он ходил напряженный, как натянутая тетива, настороженный и готовый к любой неприятности.
   Но день проходил за днем, а ничего не случалось. О нем словно все забыли. Он не мог понять почему, не верил кажущейся безопасности и даже днем ходил по городу с кинжалом - опасался удара из-за угла. Ведь от хазиначи он теперь ожидал всего. Было, пожалуй, только одно объяснение тому, что его пока не трогали, Каждый день из Бидара отправлялись все новые и новые маленькие отряды. Ни для кого не было секретом, что великий визирь задумал новый поход, на этот раз на юг, на Виджаянагар - стольный город самого большого индийского княжества, и теперь рассылал гонцов к покорным султану раджам, требуя от них войск, слонов, коней и провианта.
   Конечно, где в этой кутерьме вспоминать о каком-то русском купце!
   Но что задумывает Мухаммед? Этот не простит, ясно. Почему же он-то ничего не делает?
   Афанасий ломал себе голову, не в силах понять поведение перса.
   Но он многого не знал. Даже того, кто был тот делийский эмир, которого он встретил у ворот крепости, покидая Фарат-хана. А это кое-что объяснило бы ему. И тогда он не поразился бы, услышав недели три спустя, что хазиначи погиб на султанской охоте, разорванный охотничьей пантерой.
   Ему же оставалось лишь благодарить всевышнего за счастливое избавление от человека, ставшего опасным врагом.
   А вот что было на самом деле, вот что осталось скрытым от любопытных глаз и недоброжелательных ушей.
   Да, Никитин не ошибался, полагая, что хазиначи будет ему мстить. Узнав про отказ Афанасия прийти, перс был в первую минуту оглушен. Он догадался: русский будет говорить о том, что знает, во всеуслышание. Фарат-хану, кажется, уже сказал. Скажет и другим. И если его слова проверят до конца хазиначи конец. Махмуд Гаван не простит ему темного прошлого. Не потому, что оно было, - мало ли у кого что за спиной! - а потому, что о нем узнают все.
   Хазиначи даже зажмуривался, представляя себе, что ждет его. Не зря великий визирь кичится своей праведностью и честностью.
   Но за первым ударом последовал второй. И он был пострашнее.
   Много трудов положил хазиначи, чтоб приблизиться ко двору султана. Наконец случай с ханом Омаром помог ему, вознес на высоту. Отныне хазиначи переставал быть просто торговцем, хотя бы и известным, а становился придворным, и ему открывался широкий путь к богатству и почестям.
   Со страхом входил хазиначи первый раз во дворец султана, облачившись во все зеленое с золотым - в одежду султанских охотников.
   И хотя его место при церемонии утреннего омовения султана было довольно скромным - позади ханов, эмиров, военачальников, среди конюших и соколятников, однако это место было и не самым последним.
   Султанский главный сокольничий! Это была не просто должность. Это была почетная должность. С главным сокольничим султан советуется о том, куда ехать на охоту, каких взять птиц. Главный сокольничий всегда на глазах султана. И он многое может! Многое! Стоит быть услужливым, ловким и приурочивать свои просьбы ко дням удачной охоты.
   Султан прошел от хазиначи в пяти шагах, даже не поглядев на него. Но хазиначи так и подался вперед. В нем все ликовало в тот первый день.
   Он скоро вошел во вкус новой жизни, быстро со всем освоился. Старые страхи рассеялись. Никого из делийских знакомых он при дворе не встретил. Хазиначи ощутил под ногами надежную, твердую почву. Многого может достичь человек в Индии! Многого! Он, сын багдадского гончара, - один из придворных великого султана Мухаммеда! А впереди еще столько заманчивого! Кто такой султан Бидара в конце концов? Восемнадцатилетний мальчишка, и вдобавок мальчишка развратный. Заботами Махмуда Гавана ему добывают по всей стране все новых наложниц. Султан должен развлекаться! Солнце вселенной не должны омрачать заботы! Так сказал Махмуд Гаван. И в султанском дворце льется вино, курится опиум, томно изгибаются в танцах молоденькие девушки, поют во время трапез двести лучших певцов, играют триста музыкантов. По утрам султан выходит с бледным, порой опухшим лицом. Его взор туп. Уголки вялого рта опущены... Султан должен развлекаться! Так сказал Махмуд Гаван, приняв на свои плечи все бремя правления.
   Да, султан должен развлекаться! Это хазиначи понимает. Теперь этот юнец уже не способен ни во что вмешаться, не может отвыкнуть от пороков, столь любовно воспитанных в нем великим визирем.
   Но... но нельзя ли будет когда-нибудь использовать безвольного, вспыльчивого, нерассудительного султана и в своих целях? Здесь хазиначи останавливал себя. Махмуд Гаван - его благодетель. Пока нужно быть просто верным слугой. Пока...
   Однако судьба зло подшутила над хазиначи Мухаммедом, разрушив все его мечты и планы.
   Делийский эмир принес с собой то возмездие, которого так боялся хазиначи. Это был беглец из Дели. Запутавшись в заговорах против своего правителя, в те годы почти бессильного, он, однако, сумел восстановить против себя и часть знати. Это вынудило его искать защиты в Бидаре. Он прибыл служить Махмуду Гавану, приведя с собой три тысячи воинов, и был обласкан и принят под защиту визиря.
   Увидев делийского беглеца, хазиначи Мухаммед ощутил тошноту. Он узнал в нем вельможу, брат которого покончил с собой, разоренный ростовщическими проделками хазиначи.
   Смятенная душонка Мухаммеда трепетала, как кролик, замерший в траве, в двух шагах от застывшего удава. Как кролик ждет рокового броска, чтобы стать добычей змеи, так и Мухаммед затаился, выжидая первого хода своего противника.
   И в эти дни ему было не до Афанасия Никитина.
   А противник не ждал. Он не хотел прощать. Делийский эмир сразу узнал в сокольничем султана ловкого перса, чуть не погубившего всю их семью. Несколько золотых развязали языки бидарцев, и эмир скоро знал всю историю возвышения Мухаммеда.
   Эмир Хайбат происходил от печально знаменитого два столетия назад в Дели наместника города Ауда Хайбат-хана, и даже имя будущему эмиру было дано родителями в честь пра-пра-прадеда.
   Впрочем, в семье забывали о печальной кончине этого предка, предпочитая довольствоваться преданиями о его храбрости и силе. В этом была доля истины. Но истина была и в том, что Хайбат-хан, убивший в припадке пьяной ярости человека, бы я по приказу султана Балбана выпорот плетьми и передан вдове убитого, которая своими руками перерезала пьяному деспоту горло.
   Но времена султана Балбана давно минули. Сломленная султаном знать понемногу оправилась. Старые привычки укоренились во внуках поротого хана с еще большей силой. И эмир Хайбат уже ни в чем не уступал своему далекому предку. Та же деспотичность и жестокость, те же бессердечие и распущенность жили в его душе.
   Узнав в Бидаре своего обидчика, эмир Хайбат хотел сначала публично избить и оскорбить его. Но здесь был Бидар, и эмир не знал, как посмотрят на это при дворе. Махмуд Гаван не терпел самоуправства. Да и оправдаться было бы нелегко. Прежде всего пришлось бы признать, что эмир Хайбат и его покойный братец не гнушались брать в долг где попало. А это одно (не говоря о том, что всякому понятно, отчего разоряются богатые люди) наложило бы темное пятно на имя эмира. Но не таков был эмир Хайбат, чтобы не отомстить.
   В середине ноября султан объявил, что желает охотиться на кабанов. И в первый же четверг, накануне священного дня - пятницы, из распахнутых ворот крепости выехала ранним утром пышная процессия: конники, отряды слонов, гарем, верблюды с палатками, вином и снедью.
   Хазиначи Мухаммед ехал на гнедом меринке во главе своих сокольничих сразу за султанским гаремом. Сердце его ныло. Сегодня эмир Хайбат снова недобро глядел на него и что-то сказал своим спутникам.
   Натягивая поводья, улыбаясь под взглядами галдящей толпы, хазиначи Мухаммед внутренне содрогался.
   Прохладное утро, светлое небо, яркие краски нарядов, смех султанских наложниц, крики попугаев, звонкие удары барабанов и пенье труб не радовали хазиначи.
   Он двигался, как во сне, и всё, как во сне, неотвратимо надвигалось на него.
   В полутора ковах от Бидара разбили лагерь. Тут протекала, теряясь в холмах, небольшая речушка. Ее окружали буйные заросли бамбука, тростников. Над самой водой нависали корни мангровых деревьев. Тучами поднимались с реки вспугнутые загонщиками дикие утки, лебеди, кулички. И вот на равнину вылетел первый свирепый вепрь.
   Хазиначи Мухаммед принимал участие в общей скачке. Он видел, как спускали на кабанов приученных к охоте леопардов и тигров. Он забылся, как вдруг увидел, что группа всадников оттеснила его от сокольничих, и, обернувшись, заметил неподалеку скачущего к нему эмира Хайбата. Рядом с эмиром скакали его приближенные.
   На длинных цепях возле них бешено прыгали гибкие черные пантеры.
   Никто не видел, как это произошло. Когда ближайшие к хазиначи Мухаммеду люди повернулись на его отчаянный крик, все уже было кончено. Хазиначи лежал на земле с переломленным спинным хребтом, а эмир Хайбат и его воины оттаскивали от окровавленного тела разъяренного зверя. Никто не мог допустить и мысли, что здесь имел место злой умысел. Да и не такой человек был хазиначи, чтоб его смерть была достойна омрачить султанскую охоту. Султану даже не сказали об этом. Повелитель должен веселиться! А тело было приказано убрать, немедля отвезти в Бидар и похоронить. С делами же наследования следовало разобраться котвалу.
   Узнав о нелепой, как ему казалось, смерти хазиначи, Афанасий перекрестился:
   - Бог видит правду-то!
   И хоть это было не по-христиански, не нашел в душе ни капли сочувствия к погибшему. Просто избавила его странная судьба от опасного врага. И то хорошо.
   В день, когда пришло известие о хазиначи, Афанасий был особенно сумрачен. Пользуясь отъездом султана, он сделал попытку выбраться из города, но его не выпустили. За ним и вправду незаметно следили. С горечью возвратился Никитин обратно в бидарсквй дом. Ничего не узнал для него Фарат-хан, ничем не помог и сам Никитин Рангу.
   Что же делать? И вновь его взоры с надеждой остановились на Хасане, и вновь Хасан согласно кивнул головой.
   Он съездит к Рангу, скажет, что надо подождать еще немного. Ничего не поделаешь, надо ждать.
   Глава восьмая
   Минуло еще четыре месяца. Прохладный период кончался. Приближалось знойное время. Собирались в дорогу птицы. Курлыкая, сбивались в стаи журавли. Исчезли перепела. Больше не слышно было в полях их надсадных требований: "Подь полоть!" Тянули в ослепительной высоте лебеди. Вечерний воздух над прудами Бидара шуршал от утиных крыльев. Меняли кожу змеи.
   Никитин все еще сидел в городе. Несколько раз побывал у Фарат-хана. О Джанки удалось узнать только то, что ее отдали в гарем котвала. Выручить ее оттуда было невозможно. По слухам, она понравилась вельможе. Афанасий через Хасана передал печальную весть Рангу. Хасан рассказал, что Рангу совсем убит этим и куда-то ушел, не сказав ему ни слова.
   У самого Афанасия дела не улучшались. Просить Фарат-хана о милости, о свободном проезде после двух неудачных попыток он уже не мог. Просьбы эти явно раздражали вельможу. Да и занят Фарат-хан был по горло: набирал войско, ездил в свой тараф, выколачивал подати, готовился к походу. Интерес к русскому купцу у него угас.
   Так наступил новруз - мусульманский новый год, праздник, сменяющий траур, которым правоверные шииты чтят память святого имама Хусейна.
   Как велит закон, за месяц до новруза мусульмане каждый вечер разводили на крышах своих домиков костры. Огонек перемигивался с огоньком. Колебалось пламя. Бидар словно пытался улететь за языками огня от грешной земли. Костры, дымя, утверждали торжество ислама. Глядя на них, мусульманин должен был испытывать успокоение, - он живет в родном ему мире.
   Никитин же с особой тоской вспоминал о Руси.
   А после новруза в Бидар стали съезжаться индийские раджи, призванные Махмудом Гаваной на войну с Виджаянагаром. Оставив войска у стен Бидара, раджи проезжали по городским улицам к крепости.
   Увешанные золотом, жемчугами и драгоценными каменьями раджи с бесстрастными лицами восседали в городках на спинах слонов. Погонщики слонов размахивали сверкающими анками.