Прибытков Владимир. Тверской гость

   Два раджи привели мало войск. Великий визирь разгневался, запер их в крепости до тех пор, пока не приведут еще по двадцать слонов и не пригонят по нескольку тысяч пеших ратников. Раджи покорились. Никитин, видя лихорадочную подготовку мусульман к походу, надумал проситься с войсками. Ему казалось, что по дороге ему легче удастся бежать.
   С этим он бил челом Фарат-хану и, к своей радости, узнал, что участие в походе ему дозволяют. Тогда стал собираться и он. Фарат-хан сказал, что Афанасию велено идти с его отрядами, и разрешил пристроиться к колонне слонов.
   Так в конце марта Никитин вырвался, наконец, из бидарского плена.
   Легко шагают неуклюжие громадные животные. Со спины слона хорошо видны бесконечные ленты войск, идущих на юг. Расскачиваясь, пробегают верблюды, неся копейщиков и стрелков из лука. Рысит конница. Упругим, привычным шагом проходят пешие воины.
   Войска султана, войска Махмуда Гавана, войска Фарат-хана... Пестрят одежды, плещут на ветру зеленые знамена. Войска всех тарафдаров выведены на Виджаянагар. Махмуд Гаван наносит решительный удар индусскому оплоту на юге. Это заветная мечта визиря, наконец-то близкая к осуществлению. Каждое утро и каждый вечер войсковые муллы просят аллаха даровать победу опоре трона, грозе неверных Махмуду Гавану.
   Истово молится и сам великий визирь, которого Никитин видел несколько раз совсем близко. Еще бы не молиться! Махмуд Гаван лучше всех других знает, чем грозит неуспех. Силы государства напряжены до предела. В поход вложены баснословные суммы денег.
   Сто пятьдесят тысяч воинов, - а каждому нужны оружие и пища, - идут на Виджаянагар. А кони, а слоны, а верблюды, а порох и ядра?
   За все платится золотом, и все должно окупиться, иначе... Иначе силы султаната будут подорваны, и никогда уже бахмании не смогут собрать такую силу. И, значит, снова поколеблется трон, снова поколеблется власть самого Махмуда Гавана... Великий визирь молится.
   А Никитин пристально смотрит вокруг, и внутри у него все дрожит. При первом удобном случае он должен бежать, обманув бдительность стражи. Вопрос лишь в том, когда улучить момент. Об этом и думает Афанасий, осматривая вереницы войск, тянущихся по равнине и слева и справа. Пока еще рано, на равнине не убежишь. И он переглядывается с Хасаном, который во все посвящен.
   Сильно, сильно изменился бывший раб хазиначи Мухаммеда! Он не тот, что был всего год назад.
   Перемена свершилась незаметно. Может быть, так кажется потому, что Афанасий привык к Хасану. Но как бы там ни было, теперь Хасан не молчалив и не покорен всякому. С ним Афанасий может теперь говорить даже о Сите. С ним обдумывают они и планы побега.
   - За Райчором, - говорит Хасан. - Там, по пути к Кистне, начнутся горы. Там будет легче...
   Никитин слушается его. И вот уже позади красноватая земля Райчора, и боевые колонны бидарцев втягиваются в мрачные базальтовые ущелья.
   Горы здесь высоки, дороги плохи. На одной из троп обвал сметает в пропасть сотню людей и двадцать слонов. Несколько слонов еще живы, лежат где-то внизу с переломанными ногами и жалобно трубят... А колонны движутся и движутся. Лица воинов спокойны. Они словно не слышат тоскливых голосов животных.
   Надежды Хасана не оправдываются. В горах бежать еще труднее. Боковых дорог нет, обратно не вернешься - сзади тянется длиннейшая вереница войск, а лезть наугад в горы да еще в незнакомых местах, где водятся и львы и тигры, - невозможно.
   Так Никитин добирается с войсками до Кистны. Он узнает воду этой реки бешеную, черную, недобрую.
   На берегу Кистны войска задерживаются на два дня, готовятся к переправе и отдыхают.
   Афанасия разыскивает гонец Фарат-хана. Тарафдар предлагает Никитину перебраться к его нукерам, ехать рядом с ханом.
   Это неприятно, хотя внешне выглядит проявлением заботы и дружелюбия. Никитин понимает - сегодня или никогда.
   - Передай хану, что я еду за тобой, - отвечает он гонцу, совсем еще юноше. - Только соберу кое-какие долги.
   На лице гонца непочтительная ухмылка. Чего же еще можно ждать от торгаша? Он вздыбливает коня, который картинно поворачивается на задних ногах.
   Никитин зовет Хасана.
   Собираться приходится незаметно: совсем рядом с повозкой азартно подкидывают кости четверо воинов, которые слышали разговор с гонцом, мимо то и дело снуют знакомые мусульмане. Пока Хасан заворачивает в шелк несколько отобранных Никитиным книг и кое-какую снедь, сам Афанасий присаживается к игрокам.
   Жадные коричневые руки перетряхивают кости. Четыре пары глаз провожают их взлет и падение.
   Афанасий бросает на землю блестящий динар. Глухой стук монеты прерывает яростный спор. Игроки не сразу понимают, в чем дело. Но понемногу злые лица расплываются в улыбках, круг раздвигается. Настоящий динар! Ведь пока что игра велась на будущую добычу. Конечно, азарт велик и здесь, но проигравший может обмануть, погибнув в бою. Купец же не обманет! Он рассчитается сразу. Динар за динаром ставит Афанасий. Краем глаза он заметил: Хасан уже отдалился от повозки, затерялся за шатрами. Скоро он перейдет линию стражи. Там, возле бамбуковой рощи, он будет ждать... Руки невольно дрожат, и как назло Афанасий выигрывает. Проклятые динары! Этот выигрыш может погубить все. Ведь с деньгами не уходят.
   Никитин бросает кости... Два и три... Один и четыре... Один и два... Наконец-то!
   Выложив проигрыш, Афанасий разводит руками и встает. Он больше играть не может. Так недолго и разориться.
   Довольные воины утешают его, смеются. Никитин озабоченно смотрит вокруг. Пропал раб. Надо его найти. Не посмотрят ли почтенные за повозкой? Он скоро вернется... Почтенные согласно галдят, кивают. Ходжа может быть уверен, что с его добром ничего не случится.
   "Что-нибудь украдут!" - понимает Никитин, но теперь это ему безразлично.
   Он идет через лагерь мимо костров, среди занятых своими делами воинов, делая вид, что ищет кого-то. Шатер нукера: перед ним на шесте конский хвост... Группа хохочущих бородачей... Конник, натачивающий саблю... На каждом шагу ему мерещатся знакомые лица. Он ощущает в груди тошнотворный холодок.
   - Стой!
   Это линия стражи. Воин в шлеме, со щитом и копьем показывает, чтобы он подошел. Никитин неторопливо подходит. Ему нужно нарубить бамбук. Вот его топорик. Воин равнодушно кивает, поворачивается спиной. Никитин с пересохшим горлом глядит на желтый, украшенный серебряными бляхами щит за этой широкой бесстрастной спиной. Потом, стараясь не убыстрять шага, направляется к зарослям бамбука. До них не больше трех десятков сажен. Афанасий наклоняется, медленно поправляет сапоги, топает ногой, словно проверяя, хорошо ли натянул его. Только не спешить! Только не спешить!
   Пространство, отделяющее его от лагеря, все растет. Ощущение такое, будто в спину нацелились из лука. И когда до бамбуков остается всего несколько шагов, наконец случается то, чего он боялся. Вслед ему кричат. Властно. С угрозой.
   Но Афанасий не оборачивается. В два прыжка достигает он спасительной стены джунглей. Сильные руки раздвигают молодые побеги, плечи расталкивают плотные стволы. Потный, потеряв чалму, он стремительно ныряет в еле заметные просветы между бамбуками, падает, поднимается, бежит опять... "Хасан! Хасан!" - окликает Афанасий джунгли. А Хасан уже рядом. Его бледное лицо помертвело от сознания опасности. И они бегут, петляя, пока хватает сил, пока не опускаются оба, как подкошенные, на землю. Сначала они ничего не видят и не слышат. Но вот черные круги в глазах светлеют, глаза начинают видеть, а гудящая, бьющаяся толчками в ушах кровь стихает. Несколько минут оба, онемев, прислушиваются. Но слышен только тонкий голосок незнакомой птицы. Погони нет, или она отстала. Никитин проводит рукавом халата по лбу, облизывает горячие, сухие губы, взглядывает на Хасана и говорит:
   - Утри кровь... Ты рассек щеку.
   Все же ему не верится, что побег удался. Он встает и делает знак Хасану. Надо идти, идти.
   Густы джунгли по берегам Кистны. В сплошной покров сплетаются они, грозя путнику. Опасно углубляться в них. Но Афанасий, забираясь в гущу тропического леса, чувствует себя все уверенней. Теперь ему ничто не страшно.
   Быстро вечереет. Беглецы забираются на деревья. Ночевать на земле нельзя. Спать тоже нельзя, если не привяжешь себя к стволу. Обоих мучит жажда, обоим напоминает о себе голод. Но Никитин почти счастлив. Он снова сам себе хозяин. И впервые за много месяцев он задорно хохочет, распугивая задремавших неподалеку мартышек, которые сердито визжат в ответ.
   - Пусть Махмуд Гаван идет на махараджу без нас! - кричит Никитин. И эхо повторяет: "без нас... ас... ас..."
   Мрачна тропическая ночь в джунглях, где и в яркий солнечный день сыро и сумрачно. Что-то шевельнулось в ветвях, заверещали обезьяны, бросаясь в разные стороны, пронзительный вопль потряс воздух и угас... Фыркнул, загорелся двумя зелеными углями непроглядный мрак внизу, и опять тихо, опять тьма...
   Прижавшись друг к другу, сидели Никитин и Хасан, вздрагивая и стискивая кинжалы при малейшем шорохе. Было не до сна. Лишь под утро Афанасий задремал с открытыми глазами, погрузился в мучительное полузабытье.
   Днем же они опять шли, выбирая дорогу по солнцу. Вторая ночь принесла беду. Обессиленный Никитин прикрыл глаза. Страшный крик Хасана пронизал его. Оцепенев, Афанасий увидел, как огромный удав сжимает кольца вокруг хрипящего Хасана. Рука раба не могла дотянуться до кинжала. Что происходило потом, Никитин твердо не помнил. Его в первый миг только удивило, как мягко тело гада, как легко, будто в масло, входит в тело кинжал. Плоскую голову с холодными зловещими глазами Афанасий зачем-то рассек на четыре части. Но кольца еще сжимали Хасана, и Никитин еще долго рубил их, не догадываясь, что мог бы стянуть.
   Хасан хрипло стонал. К его ребрам нельзя было прикоснуться. На груди и на спине остались синие следы жутких объятий. На следующий день он не смог идти. А провизия кончалась, и росы не хватало, чтоб утолить жажду. Тогда Афанасий взвалил раба себе на плечи и побрел в ту сторону, откуда они пришли, к выходу на равнину.
   Два дня занял этот переход. Два дня нечеловеческой усталости, забот о больном, голода и жажды. Потом показалась Кистна. Афанасий остановился, опустил Хасана на землю.
   - Не выходи! - просил Хасан. - Тебя убьют. Я выползу один.
   Он с трудом шевелился.
   Хмуро усмехнувшись, Никитин направился к сверкавшей за бамбуками реке. Побег не удался. Афанасий раздвинул последние стволы. Секунду он глядел перед собой, как пьяный. Потом еле слышно засмеялся. От слабости на глазах его выступили слезы. Равнина перед Кистной была пуста. Мусульманское войско ушло. Встав на колени, Афанасий широко перекрестился.
   Они тащились обратно тон же дорогой, которой прошли войска Махмуда Гавана. Словно смерч пронесся по земле. Ближние к дороге деревеньки индусов были разорены. Пепелище сменяло пепелище. И хотя Хасан мог уже брести сам, они шли медленно, измученные голодом. Молодые побеги бамбука, дикие плоды и коренья не насыщали. Мешал тючок с книгами. Невыносимо тяжелым казался пояс с бесполезным золотом и алмазами. Но Никитин не думал ни с чем расставаться.
   На третий день пути они наткнулись еще на одну сожженную деревеньку. Разрушенные, брошенные хижины глядели отчужденно.
   Заглядывая в жилища, путники обнаружили лишь побитую посуду, убогую утварь да в одном из строений нашли написанную непонятными знаками книгу, валявшуюся в темном углу на земле.
   Никитин взял книгу с собой, хотя Хасан не советовал.
   - Возможно, это индусские веды или пураны, - сказал он, - тогда нести книгу опасно. Брамины мстят тем, кто пытается проникнуть в их учение.
   - Если ты устал, я понесу книги сам! - резко ответил Афанасий.
   Хасан смолчал.
   Лишь на пятые сутки пути они наткнулись на убогую, окруженную с трех сторон джунглями деревушку. Здесь они несколько дней отдыхали, прежде чем решились продолжать путь. Оба слишком устали, оба боялись встречи с каким-нибудь отставшим отрядом,
   В деревне им удалось раздобыть двух старых волов и плохонькую тележку, но они были рады и этому. Все-таки не надо бить ноги! Населявшие деревню индусы отнеслись к пришельцам дружелюбно. Приветливость Никитина, знание им обычаев подкупало простодушных людей. Они рады были помочь путникам. Война их словно и не касалась. Отдохнув, Никитин и Хасан стали пробираться дальше.
   Две недели с замирающим сердцем тащились они через горы, потом землей Райчора до Кулури - города оружейников и камнерезов. Но их никто не останавливал и ни о чем их не спрашивал. А в Кулури Афанасия опять свалила малярия, и ему пришлось проваляться здесь два месяца с лишним.
   Когда ему стало получше, в Кулури пришли первые известия о сражениях под Виджаянагаром. Армии Махмуда Гавана прочно застряли там. Возвращавшиеся купцы проклинали кафиров и оправдывали малик-ат-туджара: город окружен семью стенами, все поле перед ним в каменных столбах, мешающих развернуть слонов и конницу: с одной стороны города - обрывистый берег Тунгабадры, с другой джунгли.
   Купцы говорили о стычках, приступах, штурмах. Передавали, что Махмуд Гаван решил взять город во что бы то ни стало.
   Пользуясь случаем, Никитин отдал местным камнерезам несколько необработанных алмазов, взятых в Голконде, просил отшлифовать.
   Исподволь приглядывался к работе мастеров, сам приобрел инструмент для резьбы. Пригодится!
   - Куда ты пойдешь теперь? - спросил как-то Хасан.
   - В Коттур. Надо вызнать путь к Сите, - ответил Никитин. - А ты?
   - Я буду с тобой до конца... Но ведь опять дожди. Надо опять ждать.
   - Что ж, подождем!
   И, терпеливо переждав дожди, Афанасий опять тронулся в путь, но теперь на восток. Это были его последние индийские дороги.
   Они пробирались по скудной, малоплодородной, истощенной земле. Земледельцы возились в огородах вокруг аккуратных маленьких грядочек с тыквами, перцем, горохом, морковью.
   Афанасий думал: "Здесь шла пешком Сита. Может быть, она сидела возле вот этого холмика, пила у этого колодца..."
   - Где-то наш Рангу? - иногда со вздохом вспоминал он. - Встретимся ли? А, Хасан?
   - Может быть! - отвечал Хасан.
   Но они больше не встретились.
   Узнав об участи Джанки, Рангу ушел из родных мест и увел с собой двух юношей. Они пошли в Виджаянагар. Ему удалось пробраться сквозь мусульманские заслоны и проникнуть в город, где махараджа ждал нашествия Махмуда Гавана.
   В городе оставались целы лишь каменные храмы и дворцы. Все другие постройки были недавно по обычаю сожжены перед выступлением навстречу неприятелю. Это делалось для того, чтобы все население шло за своим повелителем.
   Теперь жители ютились где придется: в хижинах, в жалких шатрах.
   В городе были тысячи таких же, как Рангу и его товарищи, молодых и сильных индусов.
   Из них создали мелкие отряды, поставив во главе наемных воинов-мусульман. Вооружили индусов лишь короткими пиками и ножами. Наемники щеголяли мечами, луками, щитами, саблями. Они насмехались над новоиспеченными воинами. Кормили индусов-крестьян тоже плохо, не то что этих чужаков.
   И все же можно было воевать! Так они дождались неприятеля.
   Рангу ясно видел ровное поле перед стенами города, на которое они вышли под покровом утреннего тумана. Слышались топот тысяч ног, поступь слонов, дробный ход конницы.
   Индусов поставили между отрядами наемной пехоты, впереди всех. Где-то за спинами расходились по местам другие войска.
   Рангу смотрел вперед, на лагерь противника. Там тоже строились. Взошедшее солнце слепило, но видно было, как растекается вражеская конница, как колышутся серые туши слонов.
   Потом запели трубы, забухали барабаны, и войска султана двинулись вперед.
   Прямо на отряд Рангу легко шли стрелки из луков, в промежутках между их отрядами грозными колоннами приближались слоны.
   Стрелы полетели издалека. Они сыпались и сыпались, сражая беззащитных, и Рангу невольно пригибался при их свисте.
   Это было страшно и глупо: стоять и ждать, пока тебя убьют. И Рангу не выдержал. Он поступил разумно: бросился вперед, чтобы дать работу копью и ножу. За ним рванулись другие индусы. Им удалось сойтись со стрелками, и с этой минуты Рангу уже ничего не видел и не слышал, кроме ближайших друзей и врагов.
   Рангу не увидел, как при первом же могучем ударе слонов султанской армии дрогнули ряды наемных войск раджи - этой его надежды, совсем не собиравшихся жертвовать своими жизнями.
   Он не увидел, как спешно стала втягиваться в ворота конница раджи, как повернули погонщики слонов, побежала в город наемная пехота.
   Рангу дрался. Он разил копьем, пока оно не застряло в чьем-то щите, бил ножом. Он мстил. Он был воином. Но бой кончился за каких-нибудь полчаса. Сопротивлялись лишь отдельные отряды.
   Удар копьем свалил Рангу... Все померкло. Но и мертвый он крепко сжимал в кулаке комок земли, той земли, которая принадлежала ему, а не раджам и султанам, и которую он и мертвый не хотел отдавать...
   Афанасию не суждено было узнать об этом. Каждый час все больше и больше отдалял его от Кулури и от Бидара. Начинался Конкан,
   И однажды Никитин узнал, что до деревни Ситы остался всего лишь день пути. Он увидел похожий на двугорбого верблюда холм с пальмовой рощей на вершине. Сита рассказывала, что девочкой часто бегала туда за финиками. Узнал видневшийся в туманной дымке рассвета храм богини Лакшми. Туда Сита дважды ходила с отцом. Храм скорее угадывался, чем был виден, но Афанасию казалось, что он различает гигантские базальтовые колонны с загадочными письменами, о которых говорила его любимая.
   Он встал в повозке во весь рост, держась за плечо Хасана. Стоять было неудобно, качало. Ему уже видны были прижавшиеся к зеленым джунглям хижины и люди возле них. Ему показалось, что он видит Ситу. Не в силах больше выносить медленного шага быков, он спрыгнул на землю и размашисто зашагал к деревушке. Вскоре он мог определить, что ближайший дом крыт камышом, и мог пересчитать колья в его изгороди. У изгороди, опираясь на мотыгу, горбился старый индус, глядевший в сторону Афанасия. Подойдя ближе, Никитин сложил руки лодочкой и приветствовал старика:
   - Добрый день, отец!
   Старик уронил мотыгу. На его лице был написан испуг. Сложенные в приветствии руки дрожали.
   Никитин улыбался, показывая, что он друг, что бояться его нечего, но индус по-прежнему смотрел на него с ужасом.
   - Отец, где хижина Ону, сына Дханджи? - спросил Никитин.
   Индус медленно показал рукой вдаль улочки.
   - Там... возле белого камня... - выговорил он.
   Афанасий поклонился старцу и вошел в деревню.
   Девушка, несшая на плече кувшин, подняла на него улыбчивые глаза и вдруг вскрикнула. Выроненный сосуд разлетелся на черепки, обдав ноги Афанасия водой.
   Из-за невысокого плетня показалась чья-то голова.
   Беседовавшие вдали мужчины оборвали разговор и повернулись к пришельцу.
   Кто-то громко крикнул: "Жена, жена!.." - и все стихло. Недоумевая, Никитин приблизился к хижине, возле которой лежал большой белый камень.
   Покосившийся тростниковый плетень окружал жилище Ситы. Связанная из тростника дверца валялась на земле. Тропинка к хижине бежала между грядок с чахлой зеленью. Никитин в нерешительности остановился у завешенного ветхой тканью входа. Но никто не выходил, и тогда он, волнуясь, тихо позвал:
   - Сита!..
   Серая занавеска колыхнулась, приподнятая темной старческой рукой. Потом показался старик, в котором Никитин сразу признал отца Ситы.
   Ону был изможден. Редкая седая борода прямыми космами падала на его плоскую грудь. Глаза старца слезились.
   - Здравствуй, отец! - произнес Никитин. - Да хранят боги твой очаг, Ону!
   Старик неподвижно стоял перед ним не отвечая. Потом сложил руки, поклонился и, с трудом распрямив спину, спросил:
   - Кто ты?.. Откуда знаешь мое имя?
   По напряженному взгляду Афанасий понял, что Ону обо всем уже догадался и ждет лишь подтверждения своей догадки.
   Он не стал томить старика.
   - Я знал твою дочь в Бидаре, - ответил он. - Мое имя Афанасий. Не говорила ли она обо мне?..
   - Говорила... - тихо сказал старик. - Да... Говорила...
   Он жадно вглядывался теперь в Никитина, теребя рукой набедренную повязку. Казалось, он колеблется, не зная, как поступить.
   Наконец он решился.
   - Войди в дом! - сказал Ону. - Отдохни у моего очага...
   Из-за плетня выглядывали любопытные мужские и женские лица. Когда Афанасий оглянулся, лица скрылись.
   - Благодарю тебя, - поклонился Никитин.
   Старик приподнял занавеску над входом.
   Сквозь дымовое отверстие сверху падал столб пыльного света. Посредине хижины виднелась большая яма. Здесь, как знал Никитин, оставляют бродить тари. Слева от входа стояли кувшины и горшки. Огибая хижину, шли соломенные ложа, кое-как прикрытые грубыми тканями.
   И по тому, как сбиты были эти ткани, по тому, в каком беспорядке стояли горшки, Никитин сразу понял, что Ситы здесь нет уже давно... Что-то мешало ему прямо опросить, где она. Сидя на корточках против Афанасия, Ону тихо сказал:
   - Она ушла...
   Никитин не сразу понял Ону и даже оглянулся на вход, словно ожидал увидеть входящую Ситу.
   Старик уловил его движение.
   - Она ушла к богам! - робко объяснил он. Глаза старика глядели умоляюще, словно он страшился гнева приезжего.
   Вдруг Никитин понял. Грудь его сдавило, подбородок невольно дрогнул. Он медленно поднял руку к горлу, растягивая ворот, железным обручем сдавивший шею. Он глядел на Ону, не видя его. Попытался что-то спросить, но голос пропал.
   И из очень дальней дали, из звенящей пустоты еле различимо дошли до него слова отца Ситы:
   - Она не хотела свадьбы... Она не любила Пателя... Но ведь он был ее жених... И я не верил, что кто-то придет за ней... А она верила... И когда брамин Рам Прашад совершил обряд перехода невесты в дом жениха, она куда-то исчезла... Ее нашли у дерева священной кобры, уже ушедшую к богам...
   Никитин вышел из хижины. Ослепительный день сиял над древней индийской землей. Глубокая синева разливалась у подножий дальних холмов, в длинных тенях пальм и тисов. На грядках по пыльной ботве деловито сновали красные индийские муравьи. Он все увидел и ничего не разглядел. Неуверенно ступая, он зашагал к встревоженному Хасану.
   - Что? Что? - спросил Хасан.
   Никитин остановился, посмотрел на товарища, лицо его исказилось. Сгорбившийся, спотыкающийся, он кое-как добрел до повозки. Но здесь внезапно остановился, обернулся и, найдя глазами Ону, спросил:
   - Где?..
   На том месте сжигала покойников вся деревня, и земля здесь была покрыта пеплом и несгоревшими головешками.
   Никитин долго сидел здесь один, следя, как ветер шевелит сизый прах. Казалось, он застыл. Взор его был неподвижен.
   Потом он провел рукавом по глазам и поднялся. Хасан видел, как русский низко поклонился выясненной земле и, резко повернувшись, быстро пошел к нему.
   На заре того же дня Махмуд Гаван сидел на коне, положив левую руку с поводьями на высокую луку седла. Гонцы и стража в безмолвии стояли поодаль.
   Великий визирь хмуро оглядывал расположение войск: бесчисленные шатры, кольцом опоясавшие ненавистный город, привязанных к колышкам слонов, табуны коней, костры, костры, тысячи человечков, муравьями ползающих вдали.
   Ветер дул с запада. Над Тунгабадрой плыли первые тучи. Скоро должны были начаться дожди. Станет совсем плохо с продовольствием. Индусы в тылу уничтожают посевы. Из Бидара дошли слухи о недовольстве султана, о происках врагов.
   Русский купец бежал. Проглядели. Теперь об Индии узнают в христианском мире. Не придется ли тогда еще вести войны и с христианами? Враги малик-ат-туджара поставят ему в вину и этого купца. Голову ему отрубить надо было! Если попадется - так и сделают. Фарат-хан послал гонцов оповестить все порты... Должен искупить свой промах. Костры, костры, костры... Жалкие твари ползают меж шатров. Эти гадины уже шипят, уже недовольны затянувшейся войной. Они еще смеют думать и выражать чувства! Махмуд Гаван дернул повод. Жеребец вскинул голову, боком вынес визиря вперед.
   - Готовить приступ! - приказал Махмуд Гаван. - Сегодня в ночь!
   Он ударил жеребца плетью и поскакал к войскам, разряжая тягостное настроение. Виджаянагар должен пасть! Должен! Это одно могло исправить все беды.
   Свита молча скакала за малик-ат-туджаром. Все робели. В плохом настроении визирь был жесток и скор на расправу даже за малейшую провинность...
   Медленно ползли к стенам города тараны, выдвигались к воротам пушки. В полной темноте ратники тащили лестницы, крючья, веревки. Двигались слоны, накапливалась конница, готовая рвануться в первые разбитые ворота.
   Великий визирь одиноко сидел в шатре, ждал... Наконец прискакал гонец: войска у стен.
   Малик-ат-туджар вышел в ночную темень. Его ухо уловило дыхание армии. Сотни тысяч ждали его слова. Он почувствовал себя могучим и сильным, как прежде, как бывало.
   - Вперед! - внятно, властно сказал он.
   Но пока его приказ дошел до пушкарей, прошло несколько томительных минут. И он - чего не было раньше - вдруг испугался. Ему показалось, что его слова упали в темень бестолку, что они бессильны...
   Пушки ударили вразнобой. И тотчас ночь огласил дикий рев наступающих. Стены крепости выступили из мрака, озаренные факелами. Пушки ударили еще, еще, еще...
   Где-то там, в ночи, рычали, хрипели, вспарывали животы саблями, протыкали пиками, где-то там катились головы, хлестала горячая кровь, где-то там трещали и рушились осадные лестницы, разбивались в лепешку упавшие со стен, распластывались раздавленные слонами. Махмуд Гаван облизал пересохшие губы. Он почувствовал, как с плеч свалилась стопудовая тяжесть, и свободно вздохнул. Его слова дошли.