Пригов Дмитрий. Журнальные публикации (сборник)

   Ну да ладно. Это старые неразрешенные споры и спекуляции.
   После той поездки на море и поженились. Он сразу же получил место в одном из многочисленных академических институтов, где и засел мирно на долгие годы среди таких же негромких и упорных. Она пристроилась в некую специальную программу по кавказским языкам. На этой почве объявилось огромное количество жизнерадостных и горделивых горских друзей. В основном тбилисских. Временами они заполоняли всю их небольшую квартирку, отчего ему становилось неуютно. Особенно не по себе было в самом Тбилиси, где их окружали такой прямо-таки нечеловеческой заботой и вниманием, что становилось просто страшно: чем он сможет отплатить во время ответного визита. Но все оказывалось проще. Они и в Москве исполняли ту же роль неугомонных хозяев. Такие были энтузиастические ухватки этой нации в описываемые времена. Жене не были свойственны его комплексы. Она легко и с азартом включалась в шумные и этикетные игры, застолье и веселье.
   — Юлия, Юлия! — восклицали горячие гости, целовали ей ручки, пили ее здоровье и галантно извинялись перед ним. Он скромно улыбался в ответ. Но все это никогда не заходило дальше куртуазного ухаживания и комплиментов. Во всяком случае, так ему представлялось. А коли представлялось — так оно и было. На сей счет можно припомнить одно старинное предположение, что мир есть воля и представление. Вот он и представлял. Впрочем, как мне кажется, нисколько не ошибаясь.
   Им подали креветки — большие и малые, свернутые розовыми нежными колечками с жесткими сопротивляющимися хвостиками. Он посмотрел, каким образом она принялась разделываться с ними, и последовал ее примеру. Особо отметил, как после очередной сокрушенной креветки она непринужденно свешивала кисти рук с легко оттопыренными пальчиками, на которых чуть-чуть поблескивали капли какого-то перламутрового соуса. Что-то, что-то напоминает! Откуда это? Но припомнить не смог.
   — Знаешь, — они уже перешли на “ты”, несмотря на его упорное поначалу “вы” да “вы”, — в Нью-Йорке тоже немало японских ресторанов, но вот такого гриля не встречала. А в Японии помню ресторан, где перед каждым располагалась подобная же, только гораздо меньшего размера раскаленная плита и груды мяса с овощами. Все нужно делать самому. Знаешь, как называлось?
   — Ну, наверное, — естественно, ничего не приходило на ум. — Наверное…
   — Да, не наверное, а точно — чингисхан. Чингисхан. Видимо, с монголами пришло.
   — Да-ааа, — не очень подивился он.
   Так же легко по новому времени жена оставила свои малооплачиваемые и малопрестижные языковедческие штудии ради никому тогда не ведомого занятия недвижимостью. Все стало продаваться. Жилища тоже. Она начала покупать и реализовывать их. И, надо заметить, весьма преуспела в том. На удивление всем, прежде ее знававшим, стремительно обратившись в то, что ныне магически именуется “бизнесвумен”.
   “Юлия Владимировна, Юлия Владимировна!”
   Он спокойно переносил перемены в ее статусе, достатке и поведении. Ну, достаток касался их обоих. Как, впрочем, и быт. И распорядок жизни. Ее голос, интонации, движения стали гораздо стремительнее и решительнее.
   А куда спешить простому филологу? Разве только домой, к телевизору, к матчу ЦСКА—“Динамо”. Хотя нет, нет, он болел за “Спартак”. Причем с детства. В этой страсти с самых юных времен немалыми сотоварищами ему являлись ученые друзья, академические филологи.
   Детей у них не было. Родители проживали далеко.
   И тут все поменялось. Все заспешили.
   У него появился компьютер. Вещь в общем-то несложная, но он постоянно впадал в панику.
   — Юлька, Юлька, опять текст пропал! — взвивался он в своей комнате.
   Она приходила, наклонялась над ним. От нее пахло тонким парфюмом. Он дергался головой в ее сторону. Она через его плечо легкими пальцами пробегала по клавишам, и проклятый текст появлялся. Он вздыхал и качал головой.
   — Интеллектуал-лллл, — ласково укоряла она.
   Убегала в ванную. Прибегала, уже по-деловому одетая, со щеткой в голове. Густые волосы сопротивлялись. Склонившись к правому плечу, она яростно вырывала из них проклятую щетку.
   — Слышь, вчера выхожу из офиса, стоит мужик у собачьей кучи и эдак раздумчиво произносит: “Как только такое человек может взять себе в ум?”.
   — Понимаю, понимаю, — сразу же понимал он. — Только я имею дело с человеческими экскрементами. Точнее, экскрементами его головы.
   — Все ты про себя да про себя. Ну, побежала. У меня встреча.
   — Давай.
   — Если что — по мобильнику, — быстро чмокала и исчезала.
   Количество ее клиентов и встреч нарастало. Его это нисколько не тревожило. Даже устраивало. Больше оставалось свободного времени для работы. В институт стало ходить необязательно, особенно за те гроши, которые теперь там отчисляли. Да и с деньгами жены он сам, вернее, она спокойно, без особого ущерба для семейного бюджета могла бы содержать пару-другую таких вот научных особей. Она воспринимала эту породу людей (к которой, впрочем, совсем недавно принадлежала и сама) вполне спокойно и насмешливо. Но никогда сего не оговаривала вслух, не желая его обидеть. Несомненно, новые заботы, новый круг людей, их, так сказать, менталитет, приоритеты и даже словарь оказывали медленное, но неодолимое влияние. Он иногда досадливо указывал ей на это. Она срывалась совсем редко.
   — Не нравится? Что, это мне прямо-таки ни с чем не сравнимое удовольствие доставляет?! Сам тогда зарабатывай деньги!
   Аргументы были не совсем аккуратны, вернее, некорректны, но и неотразимы в то же самое время. Просто убийственны. Он молчал.
   — Извини. Мне тоже нелегко, — примирительно завершала она неприятный разговор.
   Он, естественно, не мог ни простить, ни не простить. Налицо был факт прямого иждивенчества, ныне не оправдываемый никакими прежде безотказно работавшими высокими идеологическими целями и миссиями.
   Он сидел в своем кабинете. По привычке на диване, в стороне от огромного новейшего стола, купленного специально для подобных вот академических занятий, и маленьким заточенным карандашиком водил по страницам великих книг, отмечая строчки, в былые времена могущие бы всколыхнуть миллионы чувствительных российских сердец. Да, в былые времена. Именно что.
   Несколько дней они обитали в своем Океанском Клубе вполне независимо. Пасмурным утром ее неизменно можно было обнаружить в голубом бассейне. Он так же неизменно появлялся на своем балкончике с кошкой.
   Познакомились в супермаркете. Он стоял в кассу и читал очередную изучаемую книгу. Она оказалась сзади. Через плечо заметила текст, набранный моментально узнаваемой кириллицей. Подождала, пока он отвлечется от чтения, и спросила:
   — Вы говорите по-русски?
   Именно что не: “Вы русский?”, а: “Вы говорите по-русски?” — кто его знает, может, какой шведско-голландско-хорватский славист.
   — Что? — обернулся он и заметил свою соседку по местному общежитию.
   — Вы из России, — поняла она сразу по его произношению и интонации.
   — Да, да. Вы тоже?
   — Почти.
   На этом разговор замер. Он опустил книгу и, стоя в очереди, чуть заметно оглядывался. Она, казалось, была полностью поглощена своими покупательными заботами. Расплатившись, выйдя из магазина, он будто бы непринужденно задержался, разглядывая нехитрые радости туриста, выставленные прямо на улице у входа в магазин. Улыбнулся, поймав себя на сей лукавой преднамеренности.
   — Вы домой? То есть в наш Клуб? — поправилась она.
   — Ах, да, — спохватился он.
   Пошли рядом. Некоторое время молчали.
   — Откуда же вы? — все-таки первым начал он.
   — Сложная история. Из Нью-Йорка. Вернее, сейчас вот из Парижа. Друзей навестила. Ну и решила побаловать себя, коли уж такое большое свободное время выпало.
   Он не стал расспрашивать причины этого выпавшего большого свободного времени. По интонации было понятно, что за этим кроется либо нечто не очень приятное, либо просто некий новый поворот в размеренном течении жизни. Но расспрашивать не стал.
   — Надолго?
   — До следующей субботы.
   — Я тоже, — помолчал. Потом снова: — А куда?
   — Ну, сначала в Париж, а потом к себе, в Нью-Йорк.
   — Понятно, — она его не спрашивала. И так ясно. Он зачем-то добавил: — У меня вечерний рейс.
   — У меня тоже, — сразу же отозвалась она. — Вот, почти целый лишний день здесь можно провести будет.
   — Да, да.
   Как раз достигли входа в свой Клуб. Вместе поднялись по лестнице на второй этаж. Раскланялись. Разошлись по комнатам.
   — Заждалась, Юленька? — произнес он, входя к себе и зажигая свет. Подошел. Погладил. Она послушно подставила крупную крепкую голову.
   Кошка появилась неожиданно. Хотя что тут особенно неожиданного. Один постоянный партнер в качестве возблагодарения за какие-то услуги подарил жене породистого котенка. Такой вот полуинтимный подарок. Но вряд ли за ним скрывалось что-либо, кроме простой шутливости отношений. Так он думал.
   Жена пропадала уже почти до ночи. Иногда и вовсе не возвращалась домой. Дела, партнеры. Изредка они вместе посещали рестораны, презентации и прочие столь ныне распространенные мероприятия. Вокруг сидели, подходили, раскланивались улыбающиеся люди, с обожанием взглядывавшие на его моложавую и энергичную жену. Что это могло значить? Да что угодно.
   Котенок был удивительно рыжего цвета, походя в том на жену, и саму-то немало рыжеватую. Посему, посмеявшись, и присвоили котенку женского пола имя Юля. Когда он звал: “Юля!” — то поначалу жена невольно откликалась первой. Потом привыкла и стала различать по интонации, кто ему сейчас потребен. Иногда он выкликивал: “Юля! Юлия!” — имея в виду обеих.
   Но кошка была ее. Когда жена возвращалась домой и садилась на кухне, кошка вспрыгивала ей на колени и начинала лизать подмышку. Лизала так интенсивно, что тонкая кофточка промокала насквозь. Они оба посмеивались.
   — Экие эротическо-перверсивные проявления, — шутил он. — У нее явно лесбийские наклонности. Насчет тебя — не знаю. Не до конца уверен, — и опять оба посмеялись. — К добру не приведет, — и снова улыбнулись. Такое вот предсказание.
   К нему кошка относилась прохладно. Только в отсутствие жены принимала поглаживания и, естественно, кормления. Но вполне пренебрежительно и снисходительно.
   — Экое же подлое существо, — ласково бормотал он, покачивая головой и усаживаясь за свои книги. Юля не торопилась вскочить к нему на колени или примоститься рядом на диване.
   Со временем она выросла в крупное и благородное существо с несколько высокомерно-надменным выражением восточного лица. Красоты ей было не занимать. Но самое главное, что всегда удивляло и даже несколько пугало, так это ощущение ее полнейшего понимания всего вокруг нее происходящего. Когда они с женой не то что переругивались, но говорили на повышенных тонах, она выходила из кухни. Подобное, как и во всех семьях, обычно происходило на кухне. Ну, не будем здесь вдаваться в миростроительно-экзистенциальный смысл и значение кухни в жизни советской интеллигенции в те старые, доперестроечные эскапистские времена. Об этом немало написано и наговорено.
   При обсуждении же ее самой, даже без упоминания имени, Юля поднимала голову и внимательно смотрела в глаза говорящему. Затем переводила взгляд на собеседника. К гостям и посетителям относилась выборочно. Суть ее предпочтений была не совсем ясна, но за этим чувствовался некий принцип, причем достаточно серьезный и глубинный, хотя понять его было не так-то и легко.
   — Ты знаешь, она как будто предпочитает людей с неким метафизическим содержанием, что ли. Я так могу описать это.
   — Пожалуй, — соглашалась жена, — она ведь у меня умница. — И поправлялась: — У нас. Правда, Юленька?
   — Да нет, именно что у тебя, — не то чтобы с сожалением, но с некой особой интонацией говорил он.
   Через три дня после ее приезда погода исправилась. Небо разъяснилось. Канары стали теми самыми Канарами, ради которых и гонит сюда страсть всех любителей моря и южных прелестей. Был, конечно, не сезон. Зима. Всего 20 градусов. Вода холодная. Но — юг. Тропики. Пальмы. Солнце. То самое море. Ветер с моря, запахи моря, вид утреннего моря. Вечернего моря. Волнующегося и спокойного моря. Хотя спокойным оно в это время года бывает весьма и весьма редко. Неважно.
   Утром в легком халате она вышла на свой балкончик, глянула вправо, где обитал он, улыбнулась, поздоровалась. Про кошку, сидящую на его коленях, пока вопроса не задала, но снова отметила это про себя.
   — Как здорово, — проговорила она, щурясь на ярком солнце.
   — Да, — согласился он. — Вот, с вашим приездом и погода исправилась, — это прозвучало как комплемент.
   — Со мной всегда так, — отвечала она серьезно.
   — А вот со мной как раз наоборот, — и он заговорил вполне серьезно.
   Собственно, серьезные, даже мучительные интонации вообще превалировали в его жизни и говорении. Иногда жена уставала от них и просила: “Ну не будь такой занудой!” — “Не буду”, — не то чтобы легко и необидчиво соглашался он.
   — Ну, пока ваша аура опять не стала доминировать в местной атмосфере, надо спешить на море. Вы идете?
   — Я? — переспросил он. Обернулся на кошку. Та внимательно глядела на него. — Я? — повторил он, посмотрел на небо, снова на кошку, погладил ее. — Ты как, Юля?
   — Что? — откликнулась она.
   — Это я кошке.
   — Ее Юля зовут? — радостно подивилась она.
   — Да.
   — Как интересно. Меня тоже Юлией зовут.
   — Вас зовут Юлией? Странно.
   — А что же тут странного?
   — Да вот моя жена… Моя бывшая жена… Ну, ее тоже Юлией звали.
   Она помолчала, переводя взгляд с него на кошку, и заключила:
   — В общем, три Юлии. Так идем на море?
   — Пожалуй что, — заспешил он.
   Ушел к себе вместе с кошкой. Через достаточно большой промежуток времени появился уже один. Она ждала готовая — шорты, легкая майка, сандали, яркая полотяная сумочка через плечо. Он был в плотных брюках, но в легкой летней рубашке.
   Так и текла их полуноворусская жизнь. Новорусскую часть, естественно, представляла она. Он, понятно, — старорусскую. Причем, сугубо, идеологически даже акцентированную старорусскосоветскую. Такая вот чаемая гармония нового и старого. Прямо-таки на нуклеарном уровне общества, в предельной социальной его ячейке — семье. Прогресс и традиция. Ох, всем бы так.
   Но детей не было.
   Вот, появилась кошка. И стала тем недостающим третьим, скрепляющим и завершающе гармонизирующим элементом. Все, вроде бы, окончательно и сладилось.
   Однажды жена пришла домой, несколько непривычно озабоченная. Вернее, в каком-то непривычном состоянии. Он подумал о неприятностях в бизнесе. Такое нередко случалось. Иногда бывали проблемы, и весьма-весьма серьезные, связанные с криминалом или претензиями властей. Вернее, отдельных их представителей. Что-то в этом роде и сейчас, — подумал он, но не стал расспрашивать. Только внимательно посмотрел. Его бессмысленные расспросы, не могущие привести ни к каким рациональным решениям в абсолютно ему неведомой области, ее даже раздражали.
   Она ничего не говорила. Весь вечер прошел в молчаливом напряжении.
   На следующий день, тоже по возвращении из офиса, она без всякого предварения объявила:
   — У меня рак.
   — Что? — не понял он.
   — Рак. Рак.
   — Почему? — последовал достаточно нелепый вопрос.
   Но в подобной ситуации вообще любой вопрос бессмыслен. В ответ она не стала ни иронизировать, ни выражать какие-либо претензии по поводу такой вот неадэкватности реакции. Она вполне понимала и его состояние.
   — Ну, ну, может, еще не достоверно? — пытался он найти верную интонацию.
   — Достоверно, достоверно.
   — Так это ведь лечится.
   — Нет, слишком далеко зашло. Я поздно обнаружила.
   Оба замолчали. Кошка сидела у нее на коленях и лизала левую подмышку. Кофточка привычно темнела в этом месте. Жена ее ласково отстранила. Та увернулась и продолжала свое рутинное занятие. Жена оставила ее в покое:
   — Ну, давай, давай, лижи. Целительница, — и нежно погладила кошку. Ему показалось, что глаза у обеих заблестели.
   Так и начались их нехитрые прогулки вдоль моря. Кошку он с собой, естественно, не брал. Уходя, что-то долго говорил ей. Уговаривал. Она соглашалась. Будто бы соглашалась. Оставлял молока, корму, запирал и уходил. Вечером она его молча встречала, торжественно возлежа на большой, мягкой, проваливающейся подушке его кровати.
   Соседка несколько насмешливо спрашивала:
   — А где животное?
   — Дома. Нужно и ей побыть наедине, — отвечал он серьезно. Либо не понимал насмешки. Либо не хотел понимать. Думается, первое.
   — Ну, как? Что делала? — спрашивал он, возвращаясь.
   Она не отвечала. А что было отвечать? Только внимательно следила его перемещения по комнате.
   Он шел в туалет, сменял ей посыпку в корытце. Возвращался, садился рядом, разговаривал. Говорил долго и убедительно. Кошка молчала, отвернувшись и глядя куда-то в угол. Становилось удивительно неловко. А что он мог поделать? Конечно, можно было бы проводить с ней все время, как он и делал до недавней поры. Но ведь скоро возвращение в Москву, где она будет сидеть целыми днями напролет рядом, глядя в книгу, следуя взглядом движению его маленького карандашика, эдаким корабликом порхающего по тяжелым волнам над глубинами текста. Да, Юля сидела и всматривалась в выведенные черной печатной кириллицей многословные письмена. Понимала? Кто знает. А что, собственно, он понимал, водя этим самым карандашикам по строчкам и отмечая какие-то отдельные, вырванные из текста фразы?
   Изредка она взглядывала на него. Он отвечал ей.
   Они брели вдоль моря. Вода была холодная, недружелюбная. Зима все-таки. Даже она, с ее видимой решительностью и азартом, как будто не решалась войти в море. Он был рад тому. Повдоль берега было достаточно смельчаков. Даже малые детишки подолгу плескались на мелководье. Но в ней нет отчаянного безрассудства, подумал он.
   Она чем-то напоминала ему жену. Примерно того же возраста и сложения. Отдельные черты поведения и характера — мелкое смешное кроличье подергивание носом, предпочтение яркого цвета в одежде. Нетерпеливость в выслушивании ответа.
   — Да нет, — постоянно повторяла она. Именно с этого “да нет” его жена тоже начинала всякую реплику.
   — Ну, дай же мне договорить.
   — Да нет, все и так понятно. Зачем так долго и нудно?
   Ну, долго, значит, долго. На жену он иногда обижался. Здесь же не чувствовал себя вправе на подобную реакцию. Просто усмехался и замолкал. Она воспринимала это как должное.
   — Да, не очень-то полезешь в воду, — сказал он, глядя на море.
   — А я вчера купалась.
   Он с удивлением посмотрел на нее. Она рассмеялась.
   Ее занятия, как выяснилось, тоже были весьма сходны с занятиями жены. Какой-то там менеджмент. Небольшое агентство. В Бруклине.
   — Вообще-то я не люблю общаться с русскими, — поясняла она, бросив на него быстрый взгляд.
   Впрочем, подобные рассуждения вполне банально-обычны для многих россиян, отъехавших для серьезной самостоятельной жизни на Запад. Чего уж там тянуть за собой хвосты неулаженного и неэнергичного прошлого житья-бытья. Впрочем, через некоторое время все начинает меняться. Вспоминаются прошлые годы, не лишенные своеобразного обаяния и определенных ценностей. Западники становятся скучными в своей непонятливости и нетонкости душевной организации. За длительностью лет пребывания в Америке и в ней самой уже чувствовались некоторые характерные черты тамошней прямолинейности. Он рассказывал:
   — Понимаете, однажды встретил человека, который поведал, как на него напали. Ну, говорит, схватили меня за руки. А я что? Ничего. Я их двумя другими — рррраз! — и готово! — заключил он с некой специфической гримасой.
   — Что? — искренне удивилась она. — У него было четыре руки?
   — Да вот так, — уклонился он от объяснений. И тут же, чтобы не впадать в долгие и неловкие рассуждения, перешел на другое. — А чем вы занимаетесь?
   — Да сейчас, вроде, ничем. Бросила свое агентство и приехала сюда.
   — И что же будет? — обеспокоился он.
   — Найду что-нибудь другое, — легкомысленно отвечала она, задрав голову и подставив лицо солнцу. Его всегда поражала такая легкость и смелость жизненных решений.
   Заходили в бесчисленные магазинчики с однотипным товаром, рассматривали ненужные вещи, изредка дивились на какую-то действительно трогательную дикость.
   — Вот, хорошо бы вложить все деньги в эту вещь, — она указывала на невероятного размера, качества и стиля как бы китайскую вазу.
   И они весело смеялись, вызывая недоумение у владельца. Впрочем, тот не обижался. Да и чего обижаться-то, — он был доволен жизнью, местом жительства, круглогодичным мельтешением окружающего народа. Или это только казалось. Вообще, чужая жизнь, на посторонний взгляд, кажется легкой и лишенной тех нудных, постоянных и неразрешимых проблем, которые окружают тебя со всех сторон. Их бесконечные, как волны, набегания может остановить, романтически выражаясь, только смерть. Вернее, ничто не остановит. Смерть остановит тебя. Изымет из цепи взаимоповязанных, последующих друг другу тех самых забот. Одних и тех же, просто принимающих каждый раз чуть иное обличье. Так думалось ему, пока она отошла рассматривать что-то там сугубо женское.
   — Идем, — тронула она его за руку.
   Он словно отсутствовал. Куда-то прямо-таки исчез из их уже, в некоторой, хоть и слабой, степени совместной жизни. — Эй! — повторила она.
   — Да, да, — опомнился он.
   И вышли из магазина.
   Все пошло стремительно. У него даже не было времени привыкать. Особенно с его медлительностью вживания во всевозможные жизненные новации и перемены. А в наше время их немало. Ну, не место подробно их здесь описывать. Просто помянем.
   Он не ожидал подобного. Даже и не мог ожидать. Хотя, конечно, если быть точными, ровно напротив — он всегда ожидал чего-то неожиданного и неприятного. С тягостным чувством открывал почтовый ящик и поднимал трубку телефона. Предпочитал, чтобы это сделала жена. Всегда ожидал, предполагал, что неожиданное и неприятное может и прямо-таки должно случиться непременно с ним. Ни в коей мере не ставил ее на свое место.
   — Так ведь надо сходить куда-нибудь. Проверить. Может, ошибаются, — слышала она его неуверенный лепет.
   Это он-то дает ей советы! Уже, конечно, сходила куда надо, и не единожды. Раз сказала, значит, все точно, окончательно и дальнейшему обсуждению не подлежит. Она только усмехнулась на его советы.
   — Ну, тогда надо лечиться. Теперь ведь лечат. Надо знакомым позвонить. Сестре, она все-таки медик. Ничего не случится, если на время оставишь работу, — поспешил он как бы опровергнуть ее неизбежные возражения.
   — При чем тут работа… — замолчала и вышла.
   Вернулась, переодетая в тяжелый длинный халат. Он инстинктивно под ним стал прослеживать ее тело, словно пытаясь локализировать место поражения. Смутился, потряс головой.
   — Что-либо делать уже поздно и бесполезно. Я консультировалась. С несколькими, — постаралась опередить она его бесполезные советы. — Поздно. Не поможет. Так зачем же последние дни проводить по больницам и в жутком виде. Волосы повылезут, — она улыбнулась как-то даже беззаботно. — Да, Юленька? — наклонилась к кошке и прижалась щекой. Та сидела прямо и смотрела на него.
   — Но ведь, но ведь…
   Оказалось, что она успела уже поговорить с его спокойной и вразумительной сестрой. Они вдвоем и решили, что не стоит его до поры до времени беспокоить. Жена и сестра вечно за его спиной решали что-то.
   — Все. Обсуждение окончено. Насчет финансов я распоряжусь, — помедлила, потерла висок. — Ну, завтра у меня дела. Ты уж прости, так получилось, — и не то что жалостливое, но нечто досель незнакомое промелькнуло в ее подуставшем голосе.
   Он не говорил с ней о своих занятиях. Зачем? Так, помянул про литературоведение, Блока, Белого, Соловьева.
   — Ага, — ответила она быстро. — Понятно. Старая русская литература.
   Определение было точным. Она была не из его, так сказать, профсоюза и даже, как ныне определяют, идентификационной группы. Моложе, да и уехала, видимо, давно. В общем, не дама с собачкой. Скорее уж он был мужчина с кошкой. Когда мысль оформилась подобным образом, она премного позабавила его. Надо додумать. Показалось, что в том промелькивает если не суть, то некая мощная метафора случившихся нынешних перемен. Он чуть не рассмеялся вслух. Потом резко сосредоточился, с усилием собрав брови на переносице.
   — Что-то не так?
   — Нет, нет, все нормально.