Прилежаева Мария. Зеленая ветка мая

   - Очень!
   Ей ли, Кате, не почувствовать, не понять эту радость, когда из стеклянного пузырька льется на всю комнату свет, разгоняя мрак из угрюмых углов, гася косматые тени на стенах, и не дымит, шлепаясь с шипением в лоханку, обгоревший конец лучины. Слишком недавно это было: едкий до слез чад лучины, горькая копоть, нескончаемо долгие осенние вечера, тоскливые ночи; на сотни верст вокруг непроглядная темь, потонувшие в сугробах городишки с черными улицами, без фонарей.
   А жаль, что электростанцию первыми построили кашинцы, а не в нашем Иванькове. В нашем Иванькове мужики тоже толковые, и предсельсовета с головой, что бы догадаться, то-то повеселело бы в избах!
   - В первую очередь для оживления заводов и фабрик предназначены стеклянные пузырьки с "неестественным светом", я имею в виду электрификацию, - прилежно разъяснял Кате Максим, как недавно она сама втолковывала азбуку на ликбезе иваньковским бабам. - Электрификация самая большая ленинская мечта и забота. И всем рабочим и крестьянам наказ. Слышала, какие Ленин делегатам VIII съезда на прощанье распоряжения дал?
   - Не-ет.
   - План ГОЭЛРО принят: Россию светом залить, заводы и фабрики на электрические рельсы поставить. Для делегатов выпущена книга под названием "План электрификации". Двести ученых над планом работали, все предусмотрено, взвешено - книжища почти в семьсот страниц получилась, а Ленин "томиком" ее называет. В шутку, конечно, уж очень дорог этот "томик" ему, верит Ленин в силу электричества. Без электричества темнота, прозябание, где уж там коммунизм. И объявляет Владимир Ильич делегатам приказ: когда изучите, каждый тотчас передайте "План электрификации" в ближнюю библиотеку, чтобы по этой книге могли рабочие и крестьяне учиться. Поняла?
   - Очень!
   - Дальше время прошло, Ленин требует отчет, как исполнен приказ. У него по каждому делу непременно отчет. Так и здесь. Если кто по халатности ту книгу про электрификацию не передал, того человека Ленин объявляет негодным для партии. Того из партии вон, с ответственного поста вон! И даже тюрьмой угрожает.
   - Неужели? Так сурово? Я думала... Мне говорили, Ленин добрый.
   - Для народа и трудящихся людей очень даже добрый! Но ежели ты враг революции или человечишка дрянь, доброты не жди. Милости не жди. К врагам революции Ленин без снисхождения суров.
   - Максим, и ты такой?
   - Сравнила! Кого с кем сравнила! - в удивлении воскликнул Максим. Меня с Лениным! Как язык повернулся?.. Ленин, это... это... Без него и я был бы не я, без него ни твоего техникума, ни нашей Военной электротехнической школы для отвоевавших красноармейцев... Кто перед народом задачу новой жизни поставил? Он. А кто будет новую жизнь поднимать? Не кто иной - мы.
   "Счастливые, - подумала Катя. - А я?"
   - И ты, - будто угадал ее мысли Максим. - Твое дело тоже государственным можно назвать.
   - Да? - улыбнулась Катя.
   Воодушевление Максима заражало ее. Какой большой сегодня и значительный день!
   41
   "Здравствуйте, Катерина Платоновна!
   Крепкого Вам здоровья и доброго благополучия на каждый час. Может статься, в шумной городской жизни Вы позабыли сельцо Иваньково, председателя сельсовета Петра Игнатьевича с супругой Варварой и сыном Алехой, а меня, нынешнего иваньковского учителя, Тихона Андреевича, и подавно.
   Не верю! Ежели бы кто и сказал, не поверю. Иной год десяти стоит. Думается, многое Вы за год у нас пережили, что до конца след на сердце оставит.
   Мы Вас очень даже помним, Катерина Платоновна! Подруга моя, Нина Ивановна, со слезами о Вас говорит, потому что Вы, сама того не зная, проблеск надежды в ней разбудили. После встречи с Вами на донышке, а загорелась хоть слабая искра... Испытано моей Ниной Ивановной самое горькое, что есть в судьбе человеческой, но не будем про то вспоминать минуло.
   У Вас все ново, Катерина Платоновна, и наша жизнь тоже на месте не стоит. Да только не одно хорошее в нашей жизни, а напротив - случилось злодеяние, про которое близкому человеку нельзя умолчать. Вы нам близкая и родная, оттого сообщаю о случившемся горе.
   Началось при Вас. Началось, когда Петр Игнатьич, следуя своей коммунистической совести, допытался и разоблачил врага Советского государства кулака Силу Мартыныча. Того кулака еще при Вас увезли, и Вы, покинувши Иваньково, наверное, спокойно думаете, что на этом все кончилось. Не кончилось, Катерина Платоновна!
   Председатель наш ума быстрого, неуемного. Точит его: может ли стать, чтобы Сила Мартыныч, хоть и за десятерых башковит, в одиночку у Советской власти пуды уворовывал! Мою бедную Нину Ивановну страхом, как цепями, сковал, а главные-то пособнички где? Допытался! Где догадкой, где хитростью выведал про свата в деревне Дерюжкино, в двенадцати верстах от нас: свату своему наш Сила мешки и сплавлял. Вы еще невольно свидетельницей стали, когда один раз во вьюгу он Вас на санях обогнал, тот случай Нина Ивановна в подробностях описала.
   Свата забрали. А Петру Игнатьевичу подметные письма подкидывать начали. Грозят: уймись, не то всего спалим, до трубы, а тебе пуля в затылок.
   Варвара, председателева супруга, слезами изошла: "Петенька, не твое это дело - розыск вести. Отступи в сторону. На то есть чекисты". А чекисты и вправду к нам чуть не каждый день. В сельсовет да в ячейку. В ячейке меня секретарем избрали. Предсельсовета да секретарь вдвоем, значит, в ответе за все, должность такая. Долго ли, коротко ли, начинает ясней проясняться: не в одиночку и не с одним сватом в компании Сила орудовал, целая шайка их. Чекисты дотошные: чем дальше, тем глубже докапываются. А мы с Петром Игнатьевичем как на войне: в любой час из-за угла пули жди.
   Так и вышло. Однажды под вечер прибежала Варвара, лицо белей снега, руки ломает, выговорить слова не может. Мы с Ниной Ивановной вмиг к Смородиным. У ворот конь, запряженный в телегу, бока в мыле от пота, дышит, как паровоз, председателев Лыцарь. Уж как его Петр Игнатьич выхаживал! В голодное время сам куска недоест, Лыцарю скормит. Добрый конь, добром отплатил.
   Председатель из города возвращался. В лесочке, не так чтобы вдалеке от дома, засада. Лыцарь, словно сердцем учуял, вынес из пропасти. Примчал, не догнали. От казни хозяина спас, изувечили бы Петра. Озверело окрест кулачье, из мести свирепствует, случаи были - послушаешь, мороз по коже дерет.
   Петр Игнатьевич без чувства. А парок изо рта чуть дымится, на ниточке, а живой. Мы с Варварой коня повернули - и в районную больницу. Плечо Петруше прострелили навылет и легкое. В легком пуля застряла. Крови в телеге до ужаса много натекло! Варвара как свезла мужа, так в больнице при нем и осталась. А я домой. Жутковато ночью в лесу одному. Вот до чего дожили, дедовскими дорогами ездить стало опасно! Истинная классовая борьба, как товарищ Ленин нас учит, а мы постигаем на практике.
   Катерина Платоновна, Ваш любимый ученик Алеха Смородин в этом великом несчастье держится молодцом, достоин похвалы. Старший в доме, без матери, без отца, с двоими младшенькими. Он им и мать и отец. Печь истопит, похлебку сварит, ребятишек обстирает, корову подоит, скотине корму задаст. Естественно, мы с Ниной Ивановной поможем, но в основном воз везет сам Алеха Смородин, мужичок с ноготок, вот каков молодец! А мечтает о чем? О Чека! То раньше собирался стать машинистом, а теперь одна Чека на уме: "Буду чекистом - беляков и контрреволюционных гадов бить".
   Сообщаю я обо всех наших событиях, Катерина Платоновна, оттого, что считаю Вас нашей, иваньковской. В унаробразе дали знать, есть законные основания расширить штаты Иваньковской школы, пристегнули к нам для обучения ребятишек из двух соседних деревень, одному учителю не справиться. С будущей осени, полагаю, назначат второго. От своего имени, Катерина Платоновна, и ото всего Иваньковского общества просим: имейте в виду, что мы Вас ожидаем, и Вы, как окончите курс обучения, проситесь на родное место, в Иваньковскую школу.
   И еще убедительно прошу: как можно внимательнее осваивайте все науки, какие преподаются в Сергиевском педагогическом техникуме. Слава у вашего техникума хорошая, многие наши уездные учителя стремятся повысить в нем свою педагогическую квалификацию. А Вы, Катерина Платоновна, если уж выпала удача, не пропускайте ни единого слова на лекциях, впитывайте, учитесь, записывайте все, что ни скажут, и везите научный багаж в наши отдаленные деревенские школы, куда лучи науки не столь глубоко проникают.
   Все шлют Вам поклоны, а ребятишки ждут не дождутся, когда возвратитесь. Беспокоимся сильно мы о Петре Игнатьевиче. Третья неделя, все не легче. Доктор опасается заражения крови. Прислали из города для консультации самого главного. Раскололись мнения надвое, чего ждать, не знаем.
   Варвара извелась, прежняя румяная красота ее увяла, жалость глядеть.
   До свидания, Катерина Платоновна, будьте здоровы, набирайтесь науки.
   Дорогую Вам могилку бережем, весной посадим цветочков.
   С уважением и добросердечием к Вам,
   учитель школы сельца Иванькова
   Тихон Андреевич".
   42
   - Идея! Катерина, выступишь на открытом комсомольском собрании с докладом.
   - О чем?
   - Как о чем? Да это же наглядный урок современной жизни со всеми ее противоречиями! Соображай! Что пишет учитель? Классовая борьба бушует. А ты? Живой свидетель. Не имеешь права молчать. Обязана рассказать агитационно и красочно, пробудить в комсомольских сердцах еще сильнее ненависть к старому строю. Катька! - вдохновлялась Лина, размахивая письмом. - Этот документ из Иванькова для агитатора клад. Кстати, и ты представишься комсомольским и беспартийным массам в выгодном свете.
   - Хи! Вот она, главная цель, - хихикнула Клава.
   Тощая, несмотря на деятельность в кухонной комиссии, с осиной талией (чем немало гордилась), она укладывала перед зеркальцем жиденькие косицы в эдакие фигурные кренделя над ушами, безучастная к разговору, между тем не пропуская ни слова.
   - Спиной повернулась, а слушаешь... Что за цель?
   - Ясная. Бектышеву представить в выгодном свете.
   - На положительных примерах учимся, - хладнокровно отбила Лина атаку. - И в чем ценность, Катя, ставим вопрос нешаблонно. Ищем творческий подход к воспитанию комсомольской идейности.
   - И чем тебе Бектышева так уж нужна, что больно тянешь наверх? Кумовство?
   - Ой язва! Ой белобрысая язва!
   Лина кинулась с явным намерением залепить белобрысой язве пощечину или вцепиться в кренделя над ушами. Впрочем, до потасовки едва ли дошло бы - девицы ведь комсомолки, не кто-нибудь, - но все же Клава схватила пальто в охапку и пулей из комнаты. Гнаться коридором за язвой Лина не рискнула, помня свое общественное положение: член студкома как-никак и так далее.
   Постояла у двери, раздувая щеки.
   - У-уф! С этой дубовиной шагай в социализм, а? Живи в одной комнате, спи рядом на койке. Катерина, о письме договорились. Подбери побольше художественно-сильных деталей к докладу. Да втягивайся ты в общественную жизнь наконец, Катерина! Вон Клавка и та актив. Да! Надо поэффектнее тему собрания объявить: "Сельцо Иваньково как типичный пример мужественной борьбы коммуниста за светлое будущее", или "Сельцо Иваньково как типичный пример... как пример...". Ладно, придумаем.
   И с Максимом обсуждали письмо из Иванькова.
   Холодная, неуютная осень никак не кончалась, давно пора снегу, а все дождило, сырые туманы вязко кутали монастырские скверы, клочьями свисали между голых ветвей.
   В любую погоду, в дождь и слякоть, Максим поджидал Катю под крышей широкого гульбища - галереи, по-нашему, тянувшейся вдоль трапезной. Катя прибегала без опозданий, зная, что час есть час, и ни секундой дольше.
   Гульбище безлюдно, безмолвно выстроились опорные столбы, держа крышу; тихо, сумрачно, и невольно Катя с Максимом вели разговоры полушепотом. Впрочем, когда вспыхнет спор, голоса повышались. Разговоры об Иванькове, как ни странно, почти всегда были спорами. Спорили о Петре Игнатьевиче. Для Кати он живой человек. Вспыльчивый, резкий, но справедливый, но добрый. Для Кати Петр Игнатьевич - впервые узнанный ею живой большевик. И разве забыть его дружбу с бабой-Кокой? А Максим Петра Игнатьевича без снисхождения судил.
   - Председатель Совета, а возле себя вора и кулака проглядел! Хорош руководитель! Не заметил, как кулак богатеет. Не заметил, как жена учителя, пропавшего без вести, прибитой ходит. Чего боится? Кого прячется? Задуматься можно бы. А комсомольская ячейка где у вас на сельце? Не успели? Отсталое ваше Иваньково, к социализму не семиверстными шагами идет, а "а обе ноги хромает.
   - Значит, ошибся, сразу тебе и конец? - спорила Катя. - Петр Игнатьевич проглядел расхитителя, но сам и исправил ошибку, сам признался на сходе.
   - Признаваться да каяться мы умеем, - спорил Максим. - А ты, если ты руководитель...
   - По-твоему, руководитель святой?
   - Если ты руководитель, не поспи, недоешь, гляди в оба глаза.
   - Он и глядел в оба глаза.
   - Слепые глаза у него: что надо, не видят.
   - Не смей о Петре Игнатьевиче так судить! Не известно еще, будет ли жив...
   Максим смущенно умолк. Они молча шагали по гульбищу из конца в конец. Где-то вдали отдавалось эхо шагов.
   Зима стала вдруг. "Проснувшись рано, в окно увидела Татьяна..."
   В окно видны побелевший за ночь двор, изразцовое убранство Чертогов, растопыренные сучья деревьев, задумчиво одинокая елочка возле собора - все бело, бело, бело и чуть синевато, потому что заря еще не поднялась за стеной и не поднимется: стена высока, в монастырском дворе не видно утренней зари, сразу солнце.
   Прочь одеяло! Раз-два-три, небольшая гимнастика.
   - Лина, просыпайся! Зима!
   - Ну и что?
   Лина села в кровати, сладко зевнула во весь рот, хрустнув челюстями, протерла глаза. Клавы нет, испарилась. После той ссоры она старалась пораньше испаряться. На лекциях держит дистанцию, разрыв отношений.
   ...Что на свете праздничнее первого зимнего утра? И блеск, и свет, и чистота, и даже неловко ступать на эту легкую воздушную белизну и оставлять влажные следы разношенных туфель, не совсем подходящих для зимы, но других нет, спасибо за эти.
   Очухавшись после сна, досыта назевавшись, Лина тоже впала в лирическое настроение.
   - Эх, Катя, пролетит незаметно зима, и снова рассеемся в разные стороны. Но теперь не то... Я тебе откроюсь, только, чур, ты мне тоже. Катька, любовь у меня! Пролетит зима, к окончанию курса поженимся. Решено и подписано. Знала бы, какие он мне слова говорит! "Ласточка..."
   Катя покосилась. "Ласточка"! Крепкая, складная, с большими крестьянскими руками, решительным шагом, активистка, член студкома... Ласточка!.. Но она расцвела. Ты заметила, Катя, она расцвела? Круглый румянец на щеках - сущие розы. А брови? Ты заметила, брови потемнели, как два темных крыла.
   Они шли вдвоем на лекцию обычной дорогой, от лавры через базарную площадь, под гору, затем Московской улицей, затем в переулок - словом, ежедневным путем, мимо деревянных, в три окна по фасаду домов, вовсю дымящих печных труб. Обычно, как всегда. Но снег, снег...
   - Еще, Катя... да разве все передашь! И откуда он слова такие дорогие берет? Университетов не проходил. А обнимет... Нет, про это не буду. Я его слушать люблю, как он клянется в вечной любви. Твой тебе клялся, а, Катя?
   "Снег, снег. Белый, блестящий, усыпанный блестками с детской рождественской елки. Вон едет мужик на телеге. На санях в первый день рано, а овчинный полушубок надел. Как весело горит на солнце новенькая желтизна полушубка! Чудесное время - зима! Наверное, скоро прилетят и снегири. Мои снегири с красными грудками, зимние цветы на голых ветвях..."
   - Кончим курс, Катя, и будем с тобой женами командиров, советских специалистов-электриков, - продолжала строить планы Лина. - Только я не очень-то над собой командовать дам. Он свое дело знай, а в семейной жизни я командирша. Катя, твой красиво тебе в любви признается? Поделись. Из дружбы поделись, хоть немного... Ну же, ну! - нетерпеливо понукала Лина. Катя, откройся, из дружбы, ведь подруги же мы!
   "Твой милый образ, незабвенный..."
   Тихо, не поднимая глаз, Катя начала:
   Твой милый образ, незабвенный,
   Он предо мной везде, всегда,
   Недостижимый, неизменный,
   Как ночью на небе звезда...
   Лина ахнула:
   - Он... Максим так тебе объясняется? Стихами? Сочиняет стихи?
   - Это Тютчева стихи.
   - А-а, - слегка разочаровалась Лина, неясно представляя, кто такой Тютчев, нашего времени стихотворец или прошлого века. - А свои слова Максим говорит?
   - И свои слова.
   - Как? Что? Да ну же, Катя?
   - Моя дивная сказка...
   - Сказка... дивная... - зачарованно вторила Лина.
   - Несказанная мечта...
   - О-о-о-о! - простонала Лина. - Вот уж никогда не подумаешь, чтобы Максим, на вид совсем деревянный, говорил такое... "Несказанная мечта"... Даже лучше моего.
   Они уже недалеко от педагогического техникума. Обгоняя их, спешили первокурсники, боясь опоздать; солидно шествовали старшие, мало беспокоясь, что скоро звонок.
   Я помню чудное мгновенье:
   Передо мной явилась ты...
   читала Катя.
   Лина стала, пусть скоро звонок, в изумлении сдвинула темные крылья бровей:
   - И это? Ой, Катя! А ты скрытничала. Ой, скрытная ты! За что я с тобой сдружилась, сама не пойму. Совершенно противоположные типы: я вся на виду, ты вся запертая.
   Прерывая ее бурное изумление, в техникуме в самое время зазвонил звонок, слышный на улице: "За учебу. Личные дела в сторону, за учебу!"
   И Катя ринулась на учебу, оставляя позади изумленную Лину.
   "Зачем я ей напридумывала? Ничего подобного не было, хоть чуть-чуть похожего не было... Любовь? Что такое любовь?"
   Удивительно! Катя не помнила художника. Или смутно-смутно. Красивый? Да. А еще? Она помнила чувство восторга, какого-то всю ее пронзившего счастья, будто плывешь под небесами среди звезд, да, не смейтесь, "по небу полуночи ангел летел". Все перестало быть, ничего нет, только восторг, всю тебя захватившее счастье; она даже не откликнулась бабе-Коке, не догадалась, что баба-Кока умирает, и слушала, слушала необыкновенное, что в ней поет, и если бы он позвал... Это любовь?
   - Катерину Платоновну Бектышеву прошу сообщить, какой из двух предложенных мною методических приемов она избрала и почему?
   Катя! Куда тебя унесло? Вернись в действительность. Ты на лекции по методике математики. Низенький горбатый методист с болезненно-желтым лицом вытирает несвежим платком пальцы в мелу и глядит на нее печальными глазами горбуна. Какие-то цифры и формуды написаны на доске. Что-то надо решить. Что-то подсказывает Лина, загородившись от методиста рукой. Хихикает Клава, довольная посрамлением усерднейшей, неизменно успевающей по всем предметам Катерины Бектышевой, "украшения четвертого курса".
   И звонок не спасает. До звонка к концу урока еще порядочно времени. Можете размышлять дальше, Катерина Платоновна, в журнале поставлена закорючка, обозначающая невнимание, несообразительность и пр., и горбатый методист с печальным лицом укоризненно качает головой.
   "Сегодня на гульбище не приду. Не жди. Кончено. Бесповоротно. Встречаться просто так, без любви? Где то счастье, то чудо? Сегодня не приду или... приду под самый конец и скажу... Что сказать? Не пойду. Разве бывает любовь без слов, без красивых слов, нежных слов? Все кончено. Никогда больше не приду на гульбище".
   Она опоздала на четверть часа. Всего на пятнадцать минут. Это много пятнадцать минут, когда у тебя один час, и ни секундой дольше.
   Где же снег? Первый, чистейший, пышный, легкий, усыпанный елочными блестками? Где зима? Под ногами хлюпало. С крыш текло.
   Максим кинулся к ней:
   - Думал, заболела.
   Схватил обеими руками за плечи и несколько мгновений, а может быть долго, глядел в глаза, почти сурово, потом смягчаясь, теплея.
   - Боялся, заболела...
   И привлек, больно прижал к груди.
   - Не надо. Не смей.
   Он тотчас отпустил.
   "Без слов. Ни красивого слова, ни нежного слова".
   Грязный, сырой, темный вечер. Темное гульбище. Опорные столбы немо выстроились, как часовые.
   - Странно, - сказала Катя. - Странный мне все снится сон. Один и тот же повторяется. Иду. Какая-то незнакомая местность. Дерево среди поля, одно какое-то незнакомое дерево. Вдруг небо темнеет, все темнеет вокруг, а дерево начинает шататься и биться, вскидывает сучья вверх, будто руки, будто молит. И я оглядываюсь и вижу: черная туча низко несется по небу, сейчас накроет меня. Я хочу бежать, а ноги не бегут. И такой ужас, ужас! И от тучи, и от того, что дерево будто кричит. Такой ужас. И... просыпаюсь.
   - Старухи сны перебирают по праздникам на завалинках от нечего делать, - сказал он с кривой усмешкой, не глядя.
   - Какой же ты нечуткий, грубый, - гневно изумилась она.
   - Какой есть.
   Она быстро пошла прочь, наклоня голову. Под ногами чавкал растаявший снег.
   43
   Катя протянула руку из-под одеяла, на ощупь взяла с тумбочки вчерашний листок. Утро, светло, но она, прячась от Лины под одеялом, читала листок.
   "С неприветного, нахмуренного неба звездочки-снежинки белые слетают..."
   Снежинок не было. На крышах еще лежал нерастаявший снег, а деревья обнаженно, вечерне чернели. Ноги промокли, подметка на левой туфле прохудилась, вот уж некстати дыра. В общем, настроение стихов соответствовало ее вчерашнему упадочному настроению.
   "...И на серую, нерадостную землю падают и тают..."
   Чепуха! Сентиментально. Старомодно. Сметь писать такие строчки, когда есть Блок! А рифмы? Обратите внимание на рифмы. Убожество.
   Стоп!
   Это Лина, также лежа на кровати, подзубривая записи лекций, уследила за Катиным чтением.
   - Что там у тебя? Что за листок?
   Лина подозревала объяснение в любви. А если, напротив, полный разрыв? Лина готова лететь на помощь, не дать разбиться едва пробудившемуся чувству. Что чувство пробудилось в Кате, Лина уверена, в этих делах она разбирается. Короче говоря, она успела выхватить у Кати неразорванный листок и, не веря глазам, восхищаясь, читала вслух:
   С вышины несясь, резвяся и играя,
   Грязной осени они не знают.
   И, с далеких облаков слетая,
   О земле мечтают.
   - Катя, замечательно, как хорошо! - с чувством сказала Лина. Катины стихи растрогали и взволновали ее. Что до рифм, разве суть в рифмах? Грустные стихи. Катя, а хочется иногда погрустить. Бегаешь, бегаешь по всяким делам, а потом сядешь, раздумаешься - и так станет грустно. Отчего? Сама не знаю. Вспомнишь гармонику... У нас парни с гармоникой ходят, заведут старинную песню, за сердце хватает... Почему-то от музыки горестно как-то и хорошо. Катя, к тебе вернулся твой писательский талант, торжественно заключила она.
   - Брось, какой там талант?
   - Вернулся. И мы не дадим ему глохнуть. Учителей тысячи, а поэтов, советских я имею в виду, один-два и обчелся.
   - Зато какие! Есенин! Блок...
   - Ну, два. А еще?
   - Маяковский. Демьян Бедный. Казин. Орешин.
   - Все равно не хватает. Катя, твое стихотворение о снежинках мы поместим в первом номере нашего литхудожественного журнала "Красный педагог". Вот будет фурор! Пока материала немного, все больше статьи, публицистика воспитательного характера. Необходимо, кто спорит? Но без стихов и прозы журнал не журнал. Катя, напиши плюс к стихотворению прозу. Даю срок две недели. Вот что еще. Надо в конце концов общественную нагрузку для тебя подыскать. Доклад само собой. Журнал само собой. Подыщу тебе такую нагрузку, что ах! - на весь техникум гром. Идея. Организуем кружок декламации... Кружок декламации для будущих учителей ведет Катерина Бектышева. Звучит?
   - Звучит, - засмеялась Катя.
   Умора с Линой. Вечно бушует, неугасимый вулкан. Энергия так и плещет из нее, как во время извержения лавы из кратера.
   В разгар пылкой Лининой речи, когда, наспех натягивая различные принадлежности туалета, она спешила мчаться к Коле Камушкину согласовать с ним уйму неотложных вопросов, вошла член кухонной комиссии Клава Пирожкова. На лице ее ясно читалось выражение утомленной ответственности. Дело в том, что, хотя сегодня воскресенье и другие вольны лишний часок поваляться в постели, она, Клава Пирожкова, даже в выходной день не может позволить себе этой вольности. Праздник не праздник - стой на посту! Но кроме привычного выражения: "Ах, с ног сбилась на общую пользу!" - кроме того, Лина и Катя заметили: что-то необычное написано сегодня на остреньком Клавином личике, многозначительность какая-то, тайна, которую хочет - хранит, захочет - откроет. Лина мигом сообразила: Клавка что-то проведала.
   - Тоже узнала? От кого? - наугад спросила Лина.
   Клава опешила. Наступление было слишком молниеносно, ударно, безошибочно в смысле стратегии.
   - От кого? Все только и говорят.
   - Не может быть, чтобы все говорили. О чем?
   - О чистке. О чем же еще?
   - Чего-чего? - не понимая, нахмурилась Лина.
   Тут Клава догадалась, что ее провели, хитростью раньше времени выудили ей известное, а другим пока нет, не дали поважничать, подразнить.
   А все Акулина. Лина-Акулина, солдат в юбке из деревни Серы Утки!
   - Назначена чистка. Из центра приезжает комиссия. Будут проверять идеологию.
   Все-таки она добилась эффекта. И, убедившись в этом, развязала платок, аккуратно повесила шубку на гвоздь, села на койку, вытянула руки между колен, помедлила и с интригующей улыбкой: - А еще...