Прокудин Николай. Гусарские страсти эпохи застоя

   Громила оглядел офицеров тяжелым неприятным взглядом, от которого у Ромашкина похолодела спина. Хлюдов усмехнулся и налил порцию рома в стаканы. Второй стакан он выпросил у проводника.
   - Будем здоровы! - произнес Володя, демонстративно и вызывающе глядя на кавказцев, а затем медленно с наслаждением, выпил до дна содержимое.
   Челюсти гиганта сжались, желваки на щеках зашевелились, подбородок стал еще более твердокаменным, квадратным, и угрожающим, бугристый рельеф мышц пришел в движение. Демонстративное и вызывающее распитие рома ему было не по душе.
   Капитан Хлюдов - же, нагло посмотрел на громилу и спросил:
   - Ну чего уставился? Выпить хочешь?
   - Хочу, - коротко ответил гигант. Взгляд его стал враждебным и колючим.
   - Вы кто? Осетины? - спросил Ромашкин.
   От этого внезапного нелепого вопроса, громила опешил. Он никак не ожидал, что русский офицер его нацию отличает от остальной разноплеменной толпы инородцев. Обычно как говорят: кавказец, абрек, чурка, да урюк...
   - Да, я осетин! - гордо произнес великан. - А ты как об этом узнал?
   - По запаху, - громко рассмеялся Хлюдов.
   - Балбес! Не обращай на него внимания, дружище, капитан шутит! По разговору, по лицам, - ответил Никита, сглаживая грубую шутку товарища.
   - А ты что, знаешь, наш язык? - просветлел в лице гигант, моментально превращаясь на глазах из опасной гориллы, в человека.
   - Не совсем, - схитрил я. - У меня многие друзья были осетины.
   - Выпить, наверное, хочешь? - развязно спросил пьянеющий на глазах Володя.
   - Хочу, - ответил громила.
   - А, нэту! - усмехнулся, отвечая с акцентом, Володя. - Лишнего нэт ничего.
   Он разлил по стаканам остатки рома из первой бутылки, и достал из дипломата другую.
   - Ого! - воскликнул здоровяк, восхищаясь, зацокал языком, и что-то быстро пробурчал соплеменникам. Те бурно начали обсуждать, какое -то его предложение, кидая на офицеров угрюмо-недобрые взгляды.
   - Можем одну купить! - наконец произнес гигант.
   - Ничего не продадим! - сказал, как отрезал Володя.
   - Ну, давай тогда сыграем на вашу бутылку! - предложил осетин.
   - В карты с незнакомыми не играю, - ответил Никита за обоих.
   - Нет. Не в карты. Будем бороться на руках. Если выиграете, мы бежим за бутылкой водки в вагон-ресторан. Если нет - ваш ром, станет наш!
   Старики выглянули из-за переборки, что-то быстро "чирикнули", но гигант успокаивающе извинился перед ними. Затем он вновь обратился к пьющим:
   - Ну что, офицеры испугались?
   - Мы? - возмутился Володя.- Нисколько. С кем бороться? Кто соперник?
   - Со мной, - расплылся в наглой, широкой улыбке огромный осетин.
   - Да хоть и с тобой, мне один хрен. Давай!
   Ромашкин схватил за рукав начавшего снимать шинель капитана.
   - Володя! Одумайся! Ты ведь пьян! Поборят.
   - Меня? Да ни за что! Я в этом деле мастер. Бороться мое любимое занятие, - успокоил Володя и шепнул. - Я знаю несколько хитростей и искусных приемов. Не боись!
   Хлюдов сбросил с себя шинель и скомандовал:
   - Расступись молодежь!
   Капитан уверенно уселся за столик к осетинам. Угрюмый гигант устроился напротив Володи. Они крепко взялись за руки, обхватили ладонью ладонь друг друга.
   - Командуй Ромашкин! - скомандовал капитан.
   - Раз, два, три, начали! - дал старт Никита.
   Хлюдов напрягся, надулся, покраснел и задрожал всем телом. Гигант тоже напрягся, глаза выкатили из орбит, налились кровью. И минуту не продержался Володя, как его рука рухнула на стол.
   - Черт! Бляха...! - злобно рявкнул Хлюдов. - Однако я видимо, не размял руку, не подготовился к схватке.
   Никита разочарованно поглядел на капитана и отдал кубинский ром осетинам. Те, радостно заворковали, а молодой в восторге, даже пустился в пляс.
   - Ромашкин, доставай последний "пузырь", - скомандовал Хлюдов. - Будем бороться еще!
   - Вовка! Ты что офонарел? - возмутился Никита.
   - Успокойся! Сейчас правую руку разомнешь, и я с ними обязательно справлюсь.
   Далее бороться вызвался средний брат, худой, но жилистый молодой мужчина. Под громкие крики кавказцев он сел за стол, бурно и резко атаковал капитана, но в следующую секунду молниеносным рывком был повержен Володей.
   - Вах!
   - О-о-о! У-у!
   - .....!!! - выругался по-русски, гигант, протянул Никите недавно завоеванную бутылку обратно, и грозно произнес:- Еще хочу бороться!
   - Давай, я не против! - согласился Хлюдов. - Никита массируй руку опять.
   Ромашкин принялся яростно растирать и теребить мышцы капитана.
   - Володя, может не стоит? Проиграешь.
   - Просто так выйти из игры без драки все одно не получится, не дадут. Будем соревноваться. Я только вошел во вкус. Смотри и учись!
   Противники уселись друг напротив друга, напряглись и через минуту, о чудо, рука гиганта вдруг поплыла к столику и бессильно рухнула на него.
   - У-а-а! - завизжали горцы.- Ай-яй!
   - О-о-о! - воскликнул восхищенно, удивленный громила. - Меня давно нэкто нэ мог завалить! Как ты сумэл? Эдик бэги за бутылькой! - Живо!
   Он сунул десятку в руку гонца и забормотал на родном языке. В борьбу вступил средний брат. И он проиграл состязание. Едва молодой прибежал с бутылкой, как вновь умчался за водкой.
   Наконец гигант поборол Володю, и одна из бутылок возвратилась к осетинам. Молодому, видимо, надоело сновать между купе и рестораном, кровь и азарт в нем тоже бурлили. Юноша бросил вызов на состязание. Братья зарычали парня, но Хлюдов сказал:
   - Он сделал вызов, я принимаю брошенную перчатку. Боремся!
   Юный джигит получил затрещины от братьев, затем проиграл Володе, и получил новую порцию подзатыльников. В дело вновь вступил гигант. В первый раз он проиграл, а затем все-таки одну схватку выиграл. Громила, которого звали Эдиком, обрадовался победе как ребенок. Вся дикая шайка пустилась в пляс, и принялась хлопать его по спине, плечам, выражая щенячий восторг. Володя хитро подмигнул лейтенанту, и откупорил бутылку водки. Осетины нарезали сыр, хлеб и колбасу для закуски. Хлюдов шепнул Никите на ухо:
   - Решил одну схватку сдать, чтоб не рассвирепели.
   Никита понимающе кивнул, он был настороже. Опасность скандала пока еще не миновала.
   - Мужики, а чего вы приперлись, в эту глушь? Будете асфальтировать дороги? - спросил Ромашкин гиганта Эдика.
   - Слюшай, откуда все знаешь? Умный, да?! Ты что милиционер? рассмеялся удивленный громила.
   - А вашего брата, по просторам Сибири не счесть. От Урала и до Владивостока: армяне и осетины дороги стоят. Все шабашники почему-то с Кавказа.
   - Почему так нехорошо называешь? - обиделся гигант. - Посмотри на мои руки, мозоль к мозолю. Я десятки тонн гравия за дэнь лопатой перебрасываю.
   - Ну, ладно, не обижайся! - примирительно обнял Эдика за шею Хлюдов. Давайте лучше в карты сыграем.
   - Денег больше нет, - грустно сказал богатырь. - Сапсэм кончились, но есть шоколадные конфеты в коробках. Очень вкусные. Давай коробка конфет, против бутылка водки играть! Свэжие конфеты.
   - Давай, - махнул Володя, входя в азарт. - Только сперва нужно попробовать, может они старые, и не вкусные.
   - Какой, не свежие? Слюшай, ты специально обижаешь или как? возмутился средний брат Давид.
   - На, пробуй дорогой! Зачем обижаешь!? - опять разозлился гигант.
   С этими словами Давид вынул из сумки две коробки и открыл одну из них. Володя съел одну конфетку и протянул другую Никите.
   - Хорошие конфеты, - утвердительно сказал лейтенант, хрустя ореховой начинкой.
   - Ладно, играем, но ставка другая, две коробки на бутылку, - заявил Хлюдов.
   - Черт с тобой, - сказал средний брат.
   Началась игра не менее азартная, чем предшествовавшая ей борьба на руках. Ромашкин совсем запьянел и перебрался за перегородку в другое купе к старикам.
   - Гамарджоба, отцы! - поздоровался Никита со стариками.
   Один дед был с бородкой, другой с седыми усами. Они выпучили глаза на лейтенанта и переглянулись.
   - Вах! Ты почему нас приветствуешь как грузин? - удивился и обиделся один из дедов.
   - А как нужно?
   - А нужно говорить: Дэбон хорз!
   - Вот и славно! Дэбон хорз! А то я думал, какое приветствие сказать. Не салм алейкум, ведь! И мы, и вы христиане. Правда?
   - Правда, дорогой. Совершенно верно! Но, по-грузински не надо. У них свой язык, у нас свой.
   - Но они ведь тоже православная нация. Почему не любите друг друга?
   - Земля, дорогой юноша, всему причиной земля! Ее мало, а споров за нее много!
   - Да, но церковь у них немного отличается от нашей! - произнес бородатый. - У армян еще больше отличий, хотя тоже не мусульмане. Их главный духовный батюшка - католикос.
   - В бога верите? - спросил Никита.
   - Само собой! - кивнул бородатый. - Мне понравилось, что ты, офицер, сразу признал, в нас осетин, а не спутал с какими-нибудь ингушами или карачаевцами. Бузныт!
   - Это чего такое? - переспросил Ромашкин.
   - Спасыбо, говорю! Балшой спасыбо!
   По правде, говоря, Никита некоторое время колебался, кем их назвать: грузинами, абхазами или осетинами. Один был похож на футболиста Газаева, потому и спросил, не осетины ли?
   - Отцы, мы все рассеяне! Расея - общая мать! Осетины и грузины на Кавказе должны жить дружно, как братья. Ведь остальные иноверцы! воскликнул пьяным голосом Ромшкин.
   - Дорогой мой! - обнял за плечи лейтенанта усатый дедок. - Мы с русскими друзья, но с грузинами братьями быть не можем. У нас Сталин половину Осетии украл. Карандашом по карте провел, и оттяпал весь юг в пользу Грузии. Обыдно, да?
   - Ай, земли много в стране! - махнул рукой лейтенант. - Советский Союз большой, и мы живем в единой могучей державе. Вся земля общая, государственная!
   - Вах! - Какая общая. Это у тебя в России земли много, а у Осетии мало. Каждый клочок полит кровью предков! - обиделся дед.
   - У нас ее тоже нет лишней! Но разве тебе сейчас есть разница, где проходит граница Грузии и Осетии? Это ведь только на карте пунктиры и черточки. По земле ее нет!
   - Всякое в жизни случается..., - вздохнул усатый дедок. - Сегодня нет, а через десять-двадцать лет - по горам столбы пограничные встанут.
   - Но-но! Только без глупостей! Ты что, думаешь, у нас турки или персы пол Кавказа отнимут? Да мы их в бараний рог свернем! Повернем армию из Афгана и до Средиземного моря дойдем! - рявкнул Ромашкин.
   Он все более пьянел, и потянуло болтать на политические темы. Началась лекция дедам о международном положении, как в песне о дурдоме. Один не понимает, что плетет спьяну, другой не понимает о чем идет разговор. Старики ласково улыбались. Беседа окончилась обниманиями, лобызаниями и полным дружеским взаимопониманием.
   У картежников дела были хуже и обстановка накалялась. Вовка выиграл вторую коробку конфет, а первую распакованную брать отказывался.
   - Э нет! Так дело не пойдет! - отпихивал Хлюдов конфеты. - Вы мне давайте целую, эта распечатана!
   - Так ведь это ты же ее открыл! Ты пробовал, - рассердился старший брат Эдик.
   - Ну и что? Я их пробовал, но мог ведь не выиграть!
   - Но ты выиграл! Теперь получай ее!
   - Э-э-э! Нет, сами их ешьте! А мне давай запечатанную.
   - Выиграй вторую коробку - отдам! - горячился средний, Давид.
   - Вовка! Не затевай межнациональный скандал из-за двух конфет! Ты все равно сладкое не ешь! - попытался уговорить приятеля Никита.
   - Нет! Они проиграли мне целую коробку, а подсовывают начатую! - уперся капитан.
   - Вовка! Сейчас в морду из-за двух конфет получишь! Зачем идти на конфликт? Уступи.
   Ромашкин схватил бутылку, разлил водку по стаканам, и гаркнул примеряющий тост:
   - За русско-осетинскую дружбу!
   Старики в знак согласия закивали головами, а злобные рожи молодых, немного смягчились. Все выпили, кроме самого молодого, Георгия, которому братья пить не позволяли. Закусили водку конфетами из открытой коробки.
   - Так, где мой выигрыш? - вновь спросил Володя насмешливо.
   Громила растерянно почесал бритый затылок: открытая коробка опустела. Средний брат сердито всучил другую коробку Хлюдову.
   - На бери! Пусть жопа слипнется!- возмущенно произнес Давид. - Ах, какой жадный капитан! Кунаком назывался! Ай-яй!
   - Я не жадный, а принципиальный! Играем дальше?
   - Играем! - решительно произнес громила Эдик.
   Ромашкину совсем захорошело. Он налил еще водки дедам, себе и остальным игрокам, и вновь предложил выпить. Тост произнес бородач, старший из осетин:
   - За нашу Советскую Армию!
   - До дна! - гаркнул Володя и залпом выпил свои полстакана. Ромашкин выцедил спиртное медленно, с отвращением, морщась.
   Хлюдов усмехнулся:
   - На тебя тошно смотреть! Ты словно мою кровь пьешь! Так морщишься!
   - Не нравится - не смотри! - Никита выдохнул с шумом воздух и с чувством произнес: - Эх, сейчас бы спеть!
   Средний брат с готовностью начал выводить что-то зычное, гортанное, с придыханием. Деды песню подхватили. Громила сорвал с себя рубашку, и свирепо вращая зрачками глаз, пустился в пляс. Молодой Георгий, подсвистывал и что-то выкрикивал. Хлюдов принялся стучать по столику как по барабану. Звуки этого пластикового "тамтама" гулко загромыхали в вагоне. Ромашкин вначале что-то пытался красиво подпевать, а потом скинул китель и присоединился в пляске к громиле.
   Песни и танцы продолжались еще около часа, но дальнейшие события, воспринимались Никитой, словно во сне, и происходили не с ним. Табачный дым, вагонная пыль, пот от разгоряченных тел, алкоголь, окончательно замутили сознание. Спертый воздух жарко натопленного вагона доконал офицеров. Каждый глоток воздуха проглатывался взахлеб, словно кисель. Все поплыло, закружилось и пропало....
   Глава 10. Поход в Иран.
   - Эй, офисер! Вставай! Педжен проехаль! - прозвучал нудный и противный голос.
   Никита никак не мог разомкнуть опухшие, словно многопудовые веки. Он потер их кулаками, но глаза не раскрылись. Резь, словно в них насыпали песок. А голова... По черепу будто бабахнули бревном. Тошнило. Двумя пальцами Ромашкин раскрыл правое веко, и один зрачок уставился в полумрак. Состояние было такое, как будто глаза жили отдельно от головы, а голова отдельно от остального организма. Ну, а желудок был вообще инородным телом.
   - Бр-р-р! Никита попытался что-то сказать, но из разомкнувшихся губ послышался только легкий хрип. - Х-х-р-р.
   Ромашкин схватил стоящий на столике стакан и выпил содержимое до дна. К сожалению в нем был не ром и не пиво, а обыкновенная теплая кипяченая вода. Но язык в результате язык сумел зашевелиться, и появилась возможность издавать нечленораздельные звуки.
   - Воха! Хлюдов! На выход! Вовка! - промямлил Ромашкин.
   Капитан приподнял голову со смятой фуражки-аэродрома и тупо уставился на Никиту:
   - Ты хто?
   - Я? Ромашкин! Ты что, совсем сбрендил? А ты тогда кто?
   Хлюдов посмотрел мутным невидящим взором по сторонам, обвел еще раз пространство вагона глазами и спросил.
   - А действительно кто я? Где я?
   - Если мне не изменяет память ты Володя Хлюдов. Капитан Советской Армии. И сейчас мы в общем вагоне зачуханного пассажирского поезда, который движется с тихой скоростью, в какую- то задницу!
   - Интересная мысль! - хмыкнул Хлюдов и отхлебнул с десяток глотков воды из бутылки. - Уф-ф! А где это относительно Вселенной? И кто мы как частица природы? Гуманоиды? Люди?
   - Люди! Человеки! Вставай горький пьяница. Наша станция на горизонте. Не философствуй!
   - А где ты видишь горизонт? - удивился Хлюдов. - За окном черно как у негра...
   - Вот там и горизонт. Я ж тебе сказал, мы в нее движемся: медленно, но уверенно.
   Проводник стоял рядом, и что-то на туркменском бурчал поторапливая.
   - Чего тебе надо! Иноверец! - рявкнул капитан. - Чего бормочешь? Прекратить! Что-то мне твоя наглая рожа не нравится!
   - Слюшай! А! зачем опять хулиганишь? Что я тебе плохого сделал, а? обиделся туркмен. - Зачем?
   - Да я твою физиономию в первый раз вижу! - удивился капитан. Сгинь...
   - Я проводник вагона. Твой станций! Приехаль! Вылезай офисер, не скандаль. Иначе милисия прийдет и заберет!
   Ромашкин потянул за руку Хлюдова на выход, захватив подмышку обе шинели и фуражки. Володя нес в руках лишь коробку конфет и портфель. За дверью чернела беззвездная зимняя ночь. Выйдя в тамбур, капитан вновь начал препираться:
   - Где станция, басурманин? Где Педжен? Куда ты нас завез, негодник?
   - Вы его проехаль! Крепко спаль. Я будиль. Твоя, не проснулься. Оба теперь вылезаль!
   - И что ты нам абориген, предлагаешь топать по ночной пустыне обратно? - возмутился Хлюдов, цепляя за рубашку проводника, но ухватиться, никак не удавалось. - Куда я должен вылезаль, чурка не русская?!
   - Зачем по песку? По рельсам ходи! Скоро рассветет, не потеряетесь!прошипел проводник, отталкивая руки капитана. - Сам ты чурка, офесер!
   - Нет, пешком не пойдем. Доедем до Серахса, а оттуда вернемся поездом.
   - Эй, не хулигань! Твой билет до Педжена! Слезай капитан, а то на станции милиция позову! Всю ночь буяниль, и опять начинаешь.
   - Вовка! Пойдем пешком. Тут вроде бы не далече. Дотопаем, - потянул Никита за руку Хлюдова.
   - Нет! Только паровозом. И какой из меня ходок? Ноги будто чужие! возражал Хлюдов. - Паровозом! Чух-чух-чух! Ту-ту-у!
   Но совместными усилиями и уговорами, не желающего сидеть в милицейской камере Ромашкина, и сердитого проводника, бурчащего капитана удалось выставить из тамбура. Никита, держась за поручни, осторожно спустился по ступенькам на гравий, а Хлюдов следом спрыгнули в его распростертые объятья. Поезд издал протяжный гудок и покатил, постукивая колесными парами, в непроглядную тьму.
   Когда офицеры, нетвердо стоя на ногах и раскачиваясь, словно два флюгера из стороны в сторону, наконец, обрели точку опоры, их словно парализовало от неприятного открытия. Приятели стояли на шпалах посреди пустыни совершенно одни. Ни перрона, ни станции, ни чего и ни кого. Последний вагон, с красным фонарем над дверью, был еще рядом, но он медленно и неумолимо удалялся вдаль, уезжал туда, где была родная цивилизация. Вокруг оставалась черная кромешная пустыня, темное беззвездное небо и тянущиеся вдаль рельсы.
   - Побежали, может, догоним, этот публичный дом на колесах! - дернулся, было вслед за ним Хлюдов, но ноги заплелись, и он упал. Капитан начал громко материться: - Ну и, зачем ты меня вытащил из вагона. Ехали бы себе и дремали. В Серахсе или Кушке пивка бы попили у моих приятелей-пограничников, и подались обратно. Следующим поездом. А теперь что? Ползать по пескам? Может тут раз в месяц, какой дурак притормаживает? Ты помнишь, до какой станции состав шел?
   - Нет! - ответил лейтенант - Это ведь ты билеты покупал! Балда!
   Офицеры огляделись по сторонам. Глаза постепенно привыкли к темноте. Через железную дорогу оказался переброшен деревянный настил между рельсами, и в обе стороны тянулась грунтовка. Это был необорудованный переезд, без шлагбаума, без семафора. Еле видимая дорога куда-то ведет, и наверняка к жилью. Не может не быть жилых домов. Пусть сакля, пусть кошара, пусть хибара, хоть дувал какой-нибудь! Никита, осторожно наступая, спустился с насыпи и наткнулся на старый мотоцикл с коляской. Рядом валялся еще один, но без переднего колеса. Мотоциклы стояли возле избушки зарывшейся по окна в песок, от пола до крыши, высотой всего метра полтора. Но дверь заперта на висящий замок, окошко узкое, даже если выбить стекло не пролезешь во внутрь.
   - Лю-ю- ю- д- и-и!!! -гаркнул куражась капитан.
   - Вова! Чего ты орешь? Мотоцикл стоит у сарая. Давай заведем.
   - Заведем, а куда ехать. В какую сторону? - простонал Хлюдов. - Ладно! Давай заводить. Где могут быть спрятаны ключи?
   Но искать ключи зажигания не понадобилось. Хлюдов качнул мотоцикл и обнаружил полное отсутствие в баке бензина.
   - Вот черт! А как бы хорошо мы домчались до гарнизона, на этой тарахтелке! - вздохнул огорченный Ромашкин. - А теперь что нам делать? За что туркмен обиделся на нас и высадил в пустыне?
   До сознания лейтенанта дошло, что они вляпались в неприятную ситуацию.
   - А ловко ты вчера на чистейшем осетинском языке пел! - усмехнулся, припоминая прошедшую ночь, капитан. - Орал, что мы все потомки древних аланов. Скифы! Деды так умилялись и растрогались, что даже слезу пустили. С тем горилой-абреком, ты почти побратался. А когда проводник зашел к нам и потребовал, чтоб прекратили шуметь, этот громила- Эдик ему сказал: "Уйди, не мешай, иначе зарежу как собаку". Туркмен, как пыльной бурей сдуло. Он больше не появился. А ты говоришь, туркмен обиделся...
   - Значит, это я так сильно пел? А то думаю, чего горло охрипло.
   - Вот-вот, а у меня руки болят. Пальцы об стол отшиб, выстукивая барабанную дробь, - вздохнул Володя, массируя ладони.
   - Вот это да! Я пел по-осетински?! - покачал головой Никита в изумлении.
   - Ага! А еще ты их агитировал вступить в ряды четвертого Интернационала. Ты что троцкист?
   - Нет, я простой "оппортунист", из левой оппозиции. Ха-ха! А что, меня чуть с госэкзамена не удалили за отличные знания троцкистского движения. Но в итоге поставили пять по истории, и признали лучшим ответом на выпуске. А я был просто с перепоя, и меня страшно мутило, и я с похмелья нес все что знал. Вот и сболтнул лишнего из того, что читал.
   - Никита, я давно замечаю, что ты не наш человек! Коньяк, ром, токай! Нет, чтоб по-простому, по рабоче-крестьянски водочку жрать! Но, ты оказался еще опасней! "Троцкист" - оппортунист! Да еще и пьяница!
   Итак, путешественники остались совсем одни в пустынной местности. В принципе, не совсем пустыня, без края и горизонта, а с признаками жизни деятельности людей, но все равно пустошь. Железная дорога, это большой плюс. Когда-нибудь поезд все равно пойдет. Вот только остановится ли он на этом убогом полустанке?
   - Что теперь? - спросил Никита. - Вовка, ты тут дольше меня служишь, предлагай!
   - Пойдем пешком. Я думаю, идти предстоит километров тридцать. К полудню дойдем.
   - Ну, хорошо, а в какую сторону идти? - воскликнул, в сердцах, огорченный Ромашкин.
   - Н-да! А действительно, в какой стороне Педжен? - Спросил сам себя капитан Хлюдов. - Давай определяться.
   - Может сориентируемся по звездам, где север?
   - Нет, мы не будем доверяться этим глупым песчинкам в небе. Я в астрономии ни бум-бум! Начнем логически выяснять. В какую сторону поезд ушел?
   - По-моему влево, - задумчиво почесал затылок лейтенант. - Но не уверен...
   - А не вправо? Точно? Давай вернемся в исходный пункт нашей высадки. Где мы с тобой десантировались? - решил капитан.- Сейчас пойдем обратно по нашим следам, и тогда определим, где мы вначале стояли!
   Низко нагнувшись к пыльной земле и вглядываясь в темноту, они медленно побрели в поисках стартовой позиции. Обоих качало и мутило, в голове шумело, кровь пульсировала в венах. От волнения и напряжения с обоих лил ручьями липкий пот.
   - Чертовски хорошо, что сейчас декабрь, а не август! - произнес Хлюдов, вытирая лоб платочком. - Летом мы бы уже испарились.
   - До чего меня сильно тошнит, когда я нагибаюсь! - простонал Никита и выпрямился. - Володя ищи дорогу сам. Я не могу, сблюю.
   Беспрестанно спотыкаясь и запинаясь, все же вскоре начало следов было найдено.
   - Уф-ф-ф! Уже легче! Вот мы тут спрыгнули, - произнес глубокомысленно Хлюдов. - Так в какую сторону ушел паровоз?
   Хлюдов упер руки в бока и уставился на Ромашкина.
   - А с какой стороны вагона по отношению движения, мы в Ашхабаде загружались? Справа или слева?
   Хлюдов вытянул руки вперед и спросил:
   - А какая из них правая? А?
   - Это с какой стороны посмотреть и относительно чего? Относительно вокзала или относительно платформы? - ответил Никита глубокомысленно.
   - Причем здесь вокзал? Руки, какие и как называются?
   - Вот одна, вот вторая!
   - Э-э-э! Да он еще хуже меня! Ну, ладно! Ты меня главное, не путай! Мы подошли к вагону, сели, поезд поехал. Потом туркмен нас высадил. На какую сторону? На какую сторону тамбура, он нас выпроводил?
   - Постой! Это ты меня сам не путай! - взмолился более трезвый Никита (ему так, по крайней мере, казалось). - Определяюсь! Я вот сюда лицом спрыгнули, и после этого туда (лейтенант махнул рукой) поезд уехал.
   - А мне кажется, мы выскочили вот так! (Хлюдов изобразил как). И поезд отправился в противоположную сторону. Ту- ту-у!
   Капитан потоптался на месте, изображая руками и ногами движение паровоза.
   - Э-э-э! Нет-нет! Вагон пересек переезд! Мы к этим доскам возвращались!
   - Ты точно уверен? А не то будем хвост уехавшего вагона догонять. А нам надо в противоположную сторону!
   - Уверен. Туда!
   - А я нет. Когда мое тело покинул тамбур, я даже имя бы свое не вспомнил. С трудом себя мог идентифицировать. Это ты меня Вовой назвал! А может я Арнольд?! Кто есть я такой, что за существо. Разумное-ли?
   - Конечно, сегодня, не разумное! Выжрали почти канистру рома и водки. Я вчера говорил, хватит Вовка, хватит, а ты продолжал подливать в стаканы, хихикнул Ромашкин.
   - Я?!! Причем здесь я? Вот этому Вове и высказывай претензии! А я отныне Арнольд! Это ты все за дружбу русско-осетинскую пил. За мир во всем мире! За братский Кавказ! Интернационалист хренов! Я трудился, выигрывал умственно и физически спиртное, а ты все пустил в свою бездонную утробу. И конфет осталась одна коробка, остальные сожрали проклятые дикари! А я ими хотел жену умаслить, чтоб не орала, что опять пьяный из командировки заявился.