Пронин Виктор Алексеевич. Банда 7

   — Полностью с тобой согласен, — согласился Пафнутьев. — Только так и никак иначе.
   — А ты, Худолей? — требовательно спросил Халандовский.
   — Чистый стол — это чистый лист бумаги, на котором можно написать прекрасные стихи о любви к женщине, о мужской дружбе! — воскликнул Худолей.
   — Сам придумал? — подозрительно спросил Пафнутьев.
   — В календаре прочитал, — потупился Худолей.
   Со двора донеслись гудки машины, приглушенные шторами, — приехал Андрей. Все быстро спустились вниз, вышли во двор. Мокрая машина с каплями на крыше и стеклах стояла у самого крыльца. Халандовский сел на переднее сиденье — ему предстояло показывать дорогу, Пафнутьев с Худолеем расположились сзади.
   — Куда едем? — спросил Андрей, не оборачиваясь.
   — Сегодня штурманом Халандовский, — ответил Пафнутьев. — Он скажет, куда, какой дорогой, с какой скоростью.
   — Максимально разумной, — откликнулся Халандовский. — Значит, Андрюша... Со двора на проспект и направо. Нам предстоит очень важное дело, поэтому прошу не медлить.
   — Намечается продолжение застолья? — усмехнулся Андрей, трогая машину с места.
   На некоторое время в машине воцарилась тишина, поскольку слова Андрея были явно не в тон всему предыдущему разговору.
   Первым заговорил Халандовский:
   — В твоих словах, Андрей, прозвучало осуждение. Не надо нас осуждать. Мы не заслужили. Мы пили за победу на всех фронтах, причем совершенно без потерь.
   — А так бывает?
   — Так не бывает, но стремиться к этому надо. И выпить за это не грех.
   — Потери могут быть даже сегодня?
   — Даже сегодня, Андрюша, даже сегодня. Не говоря о тех, которые мы уже понесли, да, Худолей?
   — Я в этом еще не уверен.
   — Правильно говоришь, — Халандовский протянул руку назад, нащупал в темноте ладонь Худолея и крепко ее пожал. — Мы победим, Валя, мы победим.
   — Нисколько в этом не сомневаюсь.
   — И опять хорошо сказал. А я добавлю — мы победим, если ты будешь тверд. Имей в виду, что многое зависит от тебя.
   — Понял.
   — Сразу за светофором направо, — подсказал Халандовский.
   Потом был поворот налево, потом проезд в узкую арку, в которую «Волга» втиснулась, почти касаясь бортами кирпичной кладки, и выехала на просторный двор, производивший впечатление странное, если не сказать — жутковатое. Со стороны арки, в которую только что въехал Андрей, стояли десятка два самых разных машин, все они были выстроены в один ряд, и у всех были включены фары дальнего света. В самих машинах было темно, и нельзя было даже определить, есть ли внутри люди.
   — Пристраивайся в ряд, — сказал Халандовский.
   — Да вроде некуда, — растерянно пробормотал Андрей, но, проехав несколько метров, он все-таки высмотрел небольшой просвет и втиснулся между старым «Мерседесом» и новой «Ауди».
   — Включай дальний свет, — сказал Халандовский.
   — Зачем?
   — Чтобы не отличаться от остальных машин.
   Андрей включил свет и только тогда увидел, что перед ним, метрах в пятнадцати, залитые этим бьющим в глаза слепящим светом стоят около двадцати девушек. Они стояли в ряд, в позах свободных и раскованных, все в коротких юбчонках, которые позволяли оценить не только привлекательность коленок, но и все, что простиралось выше, у некоторых даже ягодичные складки можно было увидеть во всей их прелести. Девушки переговаривались, улыбались, иногда поворачивались к свету спиной, но тут же снова оборачивались, наверняка ничего не видя, кроме пылающих фар. Шел несильный весенний дождь, некоторые девушки держали под собой разноцветные зонтики, сверкающие струйки воды в свете фар смотрелись нарядно, даже празднично.
   — Как понимать? — спросил Пафнутьев.
   — Рынок. Можешь назвать его невольничьим. Люди приезжают сюда выбрать себе девушку на ночь, — ответил Халандовский. — Посмотри, Паша, может, приглянется какая. Иногда попадаются очень неплохие экземпляры.
   — Они могут и не знать, кто их выбирает? — спросил Андрей.
   — А зачем? — удивился Халандовский. — Они заранее согласны и на любого, и на все.
   — Дорогое удовольствие?
   — За сотню долларов снимешь любую.
   — И что я должен сделать? Вот так просто выбрать и увезти?
   — Именно так. Худолей, советую выйти, осмотреть товар, может быть... Ты меня, старик, извини, но иногда надо называть вещи своими именами...
   — В чем же дело? Назови.
   — Хорошо, — Халандовский помялся. — Может быть, ты найдешь здесь свою пропажу? Это очень удобно, свет бьет тебе в спину, а им в глаза... Они тебя не видят, не узнают, даже если вы знакомы. Очень удачная форма купли-продажи, это я вам говорю как торгаш. Человек выбирает товар, никак себя не обнаруживая, не проявляя. Здесь однажды случилась забавная история... Мужик приехал и в этом ряду увидел свою жену. Выбрал ее, заплатил и увез домой.
   — И что? — спросил Андрей.
   — Ничего. У них была ночь, какой не случалось давно.
   — Надо же, — пробормотал Пафнутьев. — Они что, заранее сговорились?
   — Да нет, она даже не видела, кто ее выбрал. И только оказавшись в собственной спальне, поняла, в чем дело. Очень удивилась.
   — Морду не бил? — спросил Худолей.
   — Кому?
   — Бабе.
   — Нет... Только тискал очень. До синяков. Но это были сладкие синяки. Так что? — обернулся Халандовский к Худолею. — Пойдешь, посмотришь?
   Худолей вышел из машины, бросил за собой дверцу. Не подходя слишком близко к выстроившимся красавицам, он медленно двинулся вдоль ряда, внимательно всматриваясь в лица. И увидел то, что и ожидал, — красавицы таковыми вовсе и не являлись, обыкновенные лица, на улице встретишь и не оглянешься. Крашеные губы, сощуренные на ярком свете глаза, будничное выражение лиц. С таким выражением можно чистить картошку у плиты, стирать мужнины трусы, пить водку с подружкой. Просматривалось, правда, и некоторое даже не скрываемое пренебрежение. Трудно сказать, относилось ли оно к самим себе или к тем покупателям, которые темными тенями бродили за стеной света. А что касается непритязательных мордашек, то Худолей справедливо рассудил, что, видимо, у этих женщин есть другие достоинства, которые перевешивают и ранние морщинки, и поздние прыщи, и ноги, которые язык не повернется назвать ножками.
   Все правильно, все правильно — обладательницы ноже-к не нуждаются в подобных торжищах. Они находят более достойные места, чтобы предложить себя.
   Дойдя до конца ряда и убедившись еще раз, что Светы здесь нет, Худолей уже хотел было свернуть к машине, но его остановил голос, раздавшийся из темноты. Голос был неторопливый, густой, с подчеркнуто правильным произношением. Таким голосом можно вести международные переговоры или предлагать бриллианты.
   — Простите, пожалуйста, — проговорил невидимый человек за спиной Худолея. — Вы так ничего и не подобрали?
   Худолей обернулся, всмотрелся в темноту, но, кроме темной тени, ничего не увидел. Однако по контуру говорившего понял, что это высокий, спортивного вида человек, Худолей при желании мог бы даже приблизительно определить его возраст: где-то тридцать — тридцать пять лет.
   — Душа не дрогнула, — виновато пояснил Худолей.
   — Простите, но, может быть, вы несколько поторопились с выводами? Не кажется ли вам, что некоторые экземпляры весьма достойны вашего внимания?
   — Вы думаете? — В душе Худолея что-то напряглось, что-то запищало, как датчик, который вдруг почувствовал поток радиации. И поток не ослабевал, более того, усиливался, и Худолей ощутил, что он вот-вот поймет что-то, наступит какое-то прозрение, понимание.
   — Смею вас заверить, — продолжал невидимый собеседник, — что в другой обстановке каждая из этих девушек способна произвести совершенно другое впечатление... Я уж не говорю о результатах.
   — Результаты? — Худолей не сразу понял, о чем идет речь.
   — Вы будете потрясены, это я вам гарантирую. Мне известны случаи, когда даже самая непритязательная дурнушка творила буквально чудеса! Оживали и впадали в неистовство люди, которые давно поставили на себе крест!
   — И эта... Дурнушка сейчас здесь? — спросил Худолей, мучительно пытаясь вспомнить, где он слышал этот роскошный голос — каждое слово невидимый собеседник не просто выговаривал, а как бы преподносил на блюде.
   — Я вас заинтересовал? — Теперь в голосе появилась улыбка, не ухмылка, нет, уважительная улыбка человека, который действительно предлагает товар высшего качества.
   — Да, — честно признался Худолей.
   — Прошу. — Мужчина вышел из тени, и Худолей, всмотревшись в него, сразу понял — никогда он этого человека не встречал, водку с ним не пил.
   — Знаете, — промямлил Худолей, — позвольте мне немного поколебаться... Я посижу в машине.
   — Колебания разжигают желания, — тонко улыбнулся человек и снова ушел в тень.
   Вернувшись к машине и втиснувшись в темный угол заднего сиденья, Худолей попытался разобраться в своих впечатлениях. Что-то говорил Халандовский, ему отвечал Пафнутьев, даже Андрей разговорился, но Худолей их не слышал. Он не мог избавиться от ощущения, что слышал этот голос, причем в очень важном для себя положении, что-то решалось, что-то было на кону. В голосе незнакомца была не только приятная бархатистость, в нем была почти неуловимая сладковатость, приторность, которые если и не разрушали значительность всего облика, то ставили под сомнение его идеальность. Да, именно сомнения будоражили душу Худолея, а вовсе не гарантированные обещания ночи, полной сладких безумств с дурнушкой, которая к утру окажется принцессой. Или наоборот.
   И еще одно озадачило Худолея: ведь этот человек с самого начала видел его на свету, разговаривал с ним и тоже не узнал, не спохватился, не смутился... Значит, он тоже не вспомнил меня, — маялся в своем углу Худолей.
   Потом он как бы очнулся от наступившей в машине тишины. Уже никто не шутил, не произносил двусмысленных шуточек, все молчали. А Пафнутьев, приникнув к лобовому стеклу, внимательно всматривался в женщин, стоявших перед ними в свете фар. Иногда из темноты входили какие-то люди, подходили к той или иной и уводили в машину. Машина тут же отъезжала. Торжище, видимо, подходило к концу, машин становилось все меньше, их плотный ряд заметно поредел, и женщины уже не стояли столь плотной шеренгой, как полчаса назад.
   — Андрей, давай подъедем чуть поближе, а то мы вроде стесняемся, последними стоим.
   Андрей включил мотор и подъехал так близко, что «Волга» оказалась ближе всех машин, метрах в пяти от женщин.
   — Что, Паша, — спросил Халандовский, — дрогнула все-таки душа? Засосало под ложечкой?
   — Ага, — кивнул Пафнутьев. — Еще как засосало.
   — Тогда вперед!
   — Значит, так, ребята, — проговорил Пафнутьев негромко, — Я, пожалуй, решусь... Есть тут одна раскрасавица, которая сразу мне приглянулась, но врожденная робость не позволяла вот так сразу идти на абордаж.
   — Есть силы, которые преодолевают робость, да, Паша? — спросил Халандовский.
   — Есть, Аркаша, оказывается, есть такие силы, они, похоже, пробудились во мне и клокочут со страшной силой. Вы тут потеснитесь немного, я же не один вернусь.
   — Знаешь, Паша, — сказал Худолей, — я тоже выйду. Останусь здесь.
   — Тоже силы пробудились? — поинтересовался Андрей.
   — Да, Андрюша. Клокочут. И рвутся наружу.
   — Надо выпускать.
   Когда выходил из машины Пафнутьев, одновременно с ним, чтобы не привлекать внимания, вышел и Худолей.
   — Куда?! — успел крикнуть ему вслед Халандовский.
   — Надо, — Худолей успокаивающе махнул рукой. — Меня не ждите. Позвоню.
   Если Пафнутьев направился к залитым светом женщинам, то Худолей нырнул в темноту и тут же растворился среди машин, полувытоптанного кустарника, мусорных ящиков.
   Неторопливо и обстоятельно, походкой, которая выдавала человека, принявшего решение, Пафнутьев подошел к одной из женщин, улыбнулся, развел руки в стороны: дескать, простите великодушно, но нет сил совладать с собой. Женщина тоже улыбнулась, тоже развела руки в стороны, но ее жесты были скромнее пафнутьевских, да и в поведении чувствовалась зависимость, подневольность. Она как бы не была свободна в своем решении. Из машины было видно, как женщина, что-то сказав Пафнутьеву, беспомощно оглянулась по сторонам.
   И тут же из темноты появился спортивного вида поджарый человек, который недавно разговаривал с Худолеем.
   — Познакомились? — спросил он, подходя.
   — И даже более того, — улыбнулся Пафнутьев. — Вступили в сговор. Как видите.
   — Надеюсь, не преступный сговор? — поддержал шутку обладатель роскошного голоса.
   — Именно преступный! — Пафнутьев сделал страшные глаза. — Но мы не намерены от него отказываться!
   — Это прекрасно! В таком случае отойдем в сторонку, — и он галантно взял Пафнутьева под локоток и вывел из светлой полосы. — Аванс составляет тысячу рублей. Готов эту сумму принять немедленно.
   — Нет проблем, — Пафнутьев вынул из кармана деньги, повернувшись к свету, отсчитал и протянул их парню.
   — Остальные вручите вашей избраннице, когда будете прощаться, — сказал парень, пряча деньги в карман.
   — А сколько остальных?
   — Два аванса.
   — Крутовато!
   — Зато мы гарантируем здоровье, обхождение, воспитание и даже усердие, если позволите мне употребить это слово.
   — Усердие — это хорошо, — кивнул Пафнутьев и, взяв женщину под руку, повел к машине. Он открыл заднюю дверцу, пропустил свою избранницу вперед, втиснулся вслед за ней и захлопнул дверцу.
   — Вас трое?! — ужаснулась женщина.
   — Нет, я один, — успокоил ее Пафнутьев. — Остальные — это так, попутчики, — сказал он с некоторым пренебрежением. — Болельщики. Они не представляют для нас с вами никакого интереса.
   — А ты, Паша, не говори так, не говори! — зачастил Халандовский. — Мы с Андреем еще ничего ребята, совсем ничего! Да, Андрей?
   — Мы — обалденные!
   — Если так, то знакомьтесь, — сказал Пафнутьев. — Эту девушку зовут Оля. Сегодня днем она угощала меня чаем, когда я навещал нашу подружку Пахомову. А тут вдруг такая неожиданная встреча вечером, под весенним дождем... Чего в жизни не бывает, ребята, чего только не бывает, — сказал Пафнутьев с тяжким вздохом. — Поехали, Андрюша, нам здесь больше делать нечего. Худолей не вернулся?
   — Растворился в темноте, — сказал Халандовский. — Сказал, чтоб не ждали. Обещал звонить.
   — Если обещал, позвонит, — рассудительно заметил Пафнутьев. — Он такой... Всегда держит слово. Хотя некоторые в нем сомневаются. Я имею в виду Шаланду. Шаланда ревнует. Его раздражает способность Худолея предсказывать появление трупов на городских улицах. — Пафнутьев продолжал бормотать, а Андрей тем временем выехал на проспект, но едва хотел втиснуться в общий поток, Пафнутьев его остановил: — Стоп, Андрюша! Задний ход. Забыл одну вещь... Вернемся на минуту во двор.
   — Вернемся, — Андрей резко сдал назад, проехал арку и остановился в полном недоумении — двор был совершенно пуст.
   Темный, мокрый, продуваемый ночным весенним ветром. Ни единой машины, ни одного человека во дворе не было.
   — Кажется, мы заблудились, — неуверенно проговорил Пафнутьев.
   — Мы правильно приехали, — сказала Оля, до сих пор не проронившая ни слова. — Так всегда бывает.
   — Но только что здесь было полно народу, больше десяти машин, прекрасные женщины, потрясающие мужчины, яркий свет, как поется в народной песне — смех, веселье и суета... Неужели это возможно? Такое ощущение, что нас здесь не было год, хотя я уверен, что мы вернулись через пять минут.
   — Так всегда бывает, — повторила Оля. — Наверное, Игоря что-то спугнуло. Его могли предупредить по мобильнику.
   — Этого хмыря зовут Игорь? — уточнил Пафнутьев.
   — Да.
   — А что его могло спугнуть?
   — Может, облава готовилась. Но у него везде свои люди, его всегда предупреждают.
   — Это правильно, — одобрил Пафнутьев. — Везде должны быть друзья, да, Аркаша?
   — Совершенно с тобой согласен, Паша. Только так. И никак иначе.
   — Мы тебя, Аркаша, сейчас забросим домой, а завтра созвонимся, если не возражаешь.
   — Но ведь у меня там кое-что осталось...
   — Чуть попозже.
   — Как скажешь, Паша. Вот перед этим светофором я и выйду... Остановишь, Андрей, да?
   — Как не остановить, если красный перед нами... Всего доброго, Аркадий Яковлевич.
   — Паша, я ведь в хорошее место тебя свозил? — обернулся Халандовский с переднего сиденья.
   — Прекрасное.
   — С женщиной познакомился... Смотри, какая красавица! А как она на тебя смотрит, ты только взгляни, как на тебя смотрит! Ты не обижай ее, Паша, она хорошая.
   — Я знаю.
   Выйдя из машины, Халандовский тихонько притворил за собой дверь, постоял на тротуаре, дождался зеленого света светофора, махнул на прощанье рукой и неохотно зашагал к своему дому. Не хотелось, видимо, ему возвращаться одному в пустую квартиру, не хотелось.
   — Куда, Павел Николаевич? — спросил Андрей.
   — Не домой же...
   — В контору-то поздновато...
   — Пропустят.
   — Если с этим сложности, могу кое-что предложить, — сказала Оля.
   — Чуть попозже.
   — Сколько с вас Игорь взял?
   — Тысячу.
   — Нормально.
   — Сказал, что и тебе я задолжал.
   — Еще не задолжали.
   — Все впереди? — усмехнулся Пафнутьев.
   — Да, так можно сказать. Все впереди.
   — Давно в городе?
   — В городе? — переспросила Оля и на какое-то время замолчала. Видимо, вопрос ей показался необычным, видимо, такого вопроса ей клиенты не задавали. — С Нового года. А почему вы решили, что я не местная? Одежда? Вид? Манеры?
   — Говорок у тебя немного непривычный.
   — Это хорошо или плохо?
   — Ни то ни другое.
   — Некоторым нравится.
   — Это хорошо, — кивнул Пафнутьев.
   — Почему хорошо?
   — Ты не оставляешь людей равнодушными. Они, наверное, благодарны за это?
   — По-разному бывает.
   — Домой не тянет?
   — У меня под коленками тянет. От долгого стояния на ветру. Простите, конечно. Я понимаю, что такие подробности вряд ли кого возбудят. Но вы сами заговорили на посторонние темы.
   — Дом — это посторонняя тема?
   — Да.
   — А непосторонние — это какие?
   — Любовь и ласка. Зачем вам остальное? Об остальном вы поговорите с женой.
   — Тоже верно, — вынужден был согласиться Пафнутьев.
   — Далеко едем? — спросила Оля.
   — Уже приехали.
   Андрей остановил машину перед шлагбаумом, посигналил, из будки кто-то долго всматривался в машину и, только убедившись, что приехал свой, поднял шлагбаум.
   — Когда подъехать? — спросил Андрей, не оглядываясь, словно опасался увидеть на заднем сиденье нечто непристойное.
   — Через час-полтора, — неуверенно ответил Пафнутьев. — Хочешь отлучиться?
   — Надо повидать одного человека.
   — Если надо, значит, надо, — вздохнул Пафнутьев и вылез из машины. — Прошу, — сказал он Оле. — Мы уже дома.
   — А дом-то казенный.
   — Какой есть. Не самый плохой, между прочим.
   — Надо же... А я уж губу раскатала — клиент подвернулся приличный, спокойный.
   — Бывают неспокойные?
   — О! — рассмеялась Оля. — Это долгий разговор... Не на одну бутылку.
   — Игорь, который взял у меня деньги... Как его фамилия?
   — Игоря? — Тон Оли неуловимо изменился. — Не знаю. Я о нем ничего не знаю. Ничего об Игоре я не знаю.
   — Ну, нет так нет, — пожал плечами Пафнутьев. — Я подумал, что к нему можно время от времени обращаться с деликатными просьбами, уж коли у него столько добра. Мне кажется, он должен приветствовать каждого постоянного клиента. Пойдем, — Пафнутьев распахнул дверь. — Я должен вернуть долг.
   — Какой долг?
   — Чай. Я угощу тебя, Оля, потрясающим чаем.
 

* * *

 
   Коридоры управления были пусты, затемнены. Горели лишь слабые дежурные лампочки. Пафнутьев шагал почти неслышно, зато четкий стук Олиных каблучков отдавался гулким эхом. Скрывая растерянность, она шла с некоторым вызовом, независимо помахивала сложенным зонтиком, с которого все еще продолжали падать редкие капли того блудного дождя, под которым увидел ее Пафнутьев. По сторонам она не смотрела, лишь изредка бросая взгляды на таблички, прибитые к дверям. Но было темно, и ни одной надписи так и не успела прочитать.
   Пафнутьев открыл дверь своего кабинета, шагнул в сторону.
   — Прошу!
   — Спасибо, — Оля вошла опасливо, не представляя, что увидит, когда вспыхнет свет. — Мы так... В темноте и будем сидеть?
   — Почему же сидеть? — спросил Пафнутьев, нажимая кнопку выключателя. — Сидят те, кого посадили. А мы люди свободные, поступаем, как сами того пожелаем, — он прошел к своему столу, уселся, показал Оле на кресло. — Присаживайся.
   — Спасибо, — Оля прошла в угол, села, закинув ногу на ногу. Неплохие коленки, отметил про себя Пафнутьев. Прекрасной лепки, как сказал бы скульптор, художник или какой-нибудь многоопытный распутник. Оля вынула сигарету, уже хотела было щелкнуть зажигалкой, но спохватилась. — Я закурю?
   — Конечно.
   — А вы напрасно тащили меня сюда таким хитрым и коварным способом. Я бы и сама позвонила. Ваша визитка цела, да и номер запоминается легко.
   — Я не знал, что встречу тебя в том дворе. Все получилось случайно. Так что не было никакой хитрости, никакого коварства.
   — Тогда ладно, тогда прощаю, — Оля изо всех сил старалась выглядеть независимой. Пустив струю дыма к потолку, она снова затянулась. — А между прочим... Вы имеете право вот так среди ночи арестовывать людей, вести в служебный кабинет, устраивать допросы?
   Пафнутьев помолчал, достал из стола папку уголовного дела, вынул из нее конверты с фотографиями, положил на стол и, подняв голову, посмотрел на женщину, напряженно сидящую в его низком затертом кресле.
   — А я тебя не арестовывал.
   — Как же это понимать? — Оля обвела недоуменным взглядом кабинет.
   — Я тебя снял. И уже заплатил деньги. Аванс. Так что твое пребывание здесь оплачено.
   — Аванс — это хорошо. Будет и основная проплата?
   — Если заработаешь.
   — Я готова. — Она поменяла положение ног, и теперь на Пафнутьева смотрела уже не правая коленка, а левая. И, как он заметил, левая была ничуть не хуже правой, она даже показалась ему лучше, но, скорее всего, это объяснялось тем, что он начал привыкать к ним и находить достоинства, которых не заметил с первого взгляда. — Правда, помещение у вас не слишком приспособлено...
   — Это дело привычки, — Пафнутьев махнул рукой. — Пройдет совсем немного времени, и тебе даже понравится. Скажи, с Димой Величковским вы земляки?
   Оля помолчала, поискала глазами, куда бы стряхнуть пепел с сигареты, и, увидев на полу блюдце с окурками, поняла, что оно для этого и предназначено.
   — Как говорится, вопрос на засыпку? — спросила она.
   — Ничуть. Вопрос по простоте душевной. Ведь ты с ним знакома?
   — Знакома.
   — Близко?
   — Достаточно.
   — Ты, Оля, такая разговорчивая, слова так и сыпятся, так и сыпятся! Не можешь умолкнуть ни на единую секунду! С тобой так интересно разговаривать!
   — Простите... Если я не ошибаюсь, вас зовут Павел Николаевич? Кажется, так называла вас Пахомова?
   — Совершенно верно. Павел Николаевич. А друзья называют меня просто Паша. И я откликаюсь. Очень даже охотно. И на Павла Николаевича, и на Пашу. Я не виноват, это папа с мамой меня так назвали. Я, естественно, не возражал. По причине малолетства. — Всю эту чушь Пафнутьев проговорил с совершенно серьезным выражением лица, даже как бы придавая особое значение каждому своему слову. И на Олю смотрел с некоторой скорбью, будто жаловался на людскую несправедливость.
   — Павел Николаевич, хватит мне пудрить мозги. Чего вы хотите? Ведь зачем-то вы притащили меня сюда?
   — Если ты озабочена выполнением своих обязанностей, то можешь не переживать. Игорю я скажу о тебе самые благодарственные слова. Я смогу доказать ему нашу с тобой порочную связь, даже если она и не состоится. Скажу, например, что у тебя на внутренней стороне бедра, рядом с самым что ни на есть заветным местечком есть прекрасная родинка, которая потрясает знатоков своей формой, цветом, размером и, конечно, месторасположением. Поговорим о родинке?
   — Так, — сказала Оля и с силой раздавила окурок в блюдце на полу. — Как я понимаю, разминка закончилась. Пора приступать к делу, да?
   — Если настаиваешь... — Пафнутьев вынул из конверта величковские снимки, отложил в сторону тот, на котором была изображена Оля со своей родинкой, и, пройдя в угол кабинета, протянул ей всю пачку. — Посмотри, а нет ли тут знакомых лиц?.. Да, лиц, так, пожалуй, можно выразиться.
   Оля взяла снимки, перебрала их один за другим и тут же быстро, словно они жгли ей руки, положила на стол.
   — Почему вы решили, что я должна их знать? — спросила она, но прежнего вызова в ее голосе уже не было.
   — Есть основания.
   — Я их не знаю. Никого.
   — Оля, ты думаешь, что таким образом спасешь их, избавишь от неприятностей, да? — Пафнутьев взял снимки, сделанные на местах происшествия, и, положив перед Олей, вернулся к своему столу.
   Женщина быстро взглянула на снимки, готовая тут же отвернуться, но, увидев, что изображено на них, схватила, всмотрелась уже внимательнее, повернулась к Пафнутьеву, который сидел, подперев щеки кулаками.
   — Вы хотите сказать... Они мертвы?
   — Да.
   — Давно?
   — Несколько дней.
   — Их убили?
   — Да, убили.
   — И это... Мне тоже грозило?
   — Трудно сказать... Но не исключено.
   — За что?
   — Оля! Если бы я знал! — оживился Пафнутьев. — Мы бы не сидели с тобой сейчас в этом кабинете. Ты не знала, что они убиты? Что их уже нет в живых? — поправился Пафнутьев.