Пронин Виктор Алексеевич. Банда 7

   — Пользуясь моим мужским великодушием, если не сказать наивностью, если не сказать глупостью, вышеупомянутая Лариса прямо на моих глазах напилась в стельку и потеряла способность давать показания. Если уж говорить прямо, то она вообще потеряла способность произносить звуки. Не говоря уже о словах. Не говоря уже о показаниях.
   — Так вот, живет она там же, в той же квартире. Но! — Худолей поднял указательный палец. — Стальная дверь. Решетки на окнах.
   — Хорошие решетки?
   — Железные. Узорчатые. Художественная ковка. Бешеные деньги. Спецзаказ.
   — Почему ты решил, что это спецзаказ?
   — Потому что все решетки подогнаны под оконные проемы с точностью до миллиметра. И еще потому, что сами мастера мне об этом рассказали. Так что, если тебе понадобится нечто подобное, смело обращайся ко мне. Только помни — это тысячи. — Худолей помолчал и, чтобы у Пафнутьева не оставалось никаких иллюзий, добавил: — Долларов.
   — Усек, — кивнул Пафнутьев. — Вы поговорили?
   — Она не открыла дверь.
   — Ты был достаточно настойчив?
   — Соседи сказали, что ремонт в квартире продолжался год. — Худолей попросту не услышал вопроса Пафнутьева. — Все, что завозилось в квартиру, перечислять не буду, хотя знаю, что именно завозилось и в каком количестве.
   — Очень круто?
   — Пахомова прикупила еще и соседнюю квартиру. Тоже трехкомнатную.
   — Неужели это все она? — усомнился Пафнутьев.
   — Я тоже усомнился. И вышел на человека, который стоит за ее спиной. Кошмарная личность.
   — Говори скорее, мне страшно, — без улыбки произнес Пафнутьев.
   — Сысцов.
   — Пропой нам, священник, псалом боевой! — громко и внятно пропел Пафнутьев. Слова, видимо, совпали с его состоянием в этот миг, и он повторил: — Пропой нам, священник, псалом боевой!
   — Не понял? — озадаченно протянул Худолей.
   — Песня такая есть. Или псалом. Когда-нибудь я пропою тебе его полностью. Он придаст тебе силы и укрепит ослабший дух.
   — Спиши слова.
   — Чуть попозже. У меня все время, все время было ощущение, что перед нами глыба. И Шаланда жаловался на то же. Шаланда жаловался — представляешь? Уточняю — за Пахомовой Сысцов?
   — Да.
   — Они в контакте?
   — Да.
   — Встречаются?
   — Гораздо чаще, чем это требуется для мужчины и женщины в их возрасте.
   — Значит, они не мужчина и женщина?
   — Партнеры, — твердо сказал Худолей. — Они партнеры, Паша. И давно. Чем занимаются, когда решат важные свои дела, когда подпишут бумаги и поделят деньги... сказать трудно, но оба еще в детородном возрасте.
   — У них будут дети?
   — Пока они занимаются чужими детьми. Двое из них в твоей папке.
   — Пропой нам, священник, псалом боевой, — чуть слышно пробормотал Пафнутьев, но в голосе его послышался рокот приближающейся грозы. — Звоню Шаланде.
   — Звони Шаланде, — пожал плечами Худолей.
   Пафнутьев тут же набрал номер и долго ждал, пока там, на том конце провода, в большом, просторном кабинете начальника городской милиции поднимут трубку.
   — Шаланда, — наконец раздался голос из трубки.
   — Шаланды, полные кефали, в Одессу Костя привозил, и все биндюжники вставали, когда в пивнушку он входил! Хорошие слова, а, Жора? Прекрасные слова! От них веет молодостью, тревогой, даже опасностью. Ветер, я чувствую ветер в лицо, когда произношу эти слова.
   — Слушаю тебя, Паша.
   — Появилась дичь, Жора. Ты помнишь шелест, сухой, жесткий, резкий шелест голубиных крыльев при взлете?
   — Продолжай, Паша.
   — Этот шелест, Жора, не затихает в моих ушах вот уже час.
   — У тебя в кабинете Худолей? — проницательно спросил Шаланда. — Я угадал?
   — Ты просто попал в десятку.
   — Я такой, Паша. Так что там с шелестом? Кто прошелестел над твоей головой?
   — Сысцов.
   В трубке наступило молчание. Пафнутьев знал, что связь не оборвалась, он слышал жаркое дыхание Шаланды и не торопил его.
   — Так, — наконец произнес Шаланда. И опять замолчал.
   — Недавно, Жора, ты мне что-то говорил о глыбе, в которую уперся и которая не дает тебе прохода.
   — Говорил.
   — Это ощущение не исчезло?
   — Укрепилось. Скажи... Ты на него вышел?
   — На полпути.
   — Он засветился?
   — Я же сказал... Пока только шелест. Но я слышу его очень внятно. Сухой такой, жесткий шелест.
   — Не такой он уж и сухой, — проворчал Шаланда. — Мне кажется, он перестал быть сухим.
   — Каким же он стал?
   — Мокрым. Чтобы тебе, Паша, уж совсем стала понятной моя глубокая мысль, я употреблю другое слово — мокруха. Усек? По твоему молчанию догадываюсь, что усек. Это говорит о твоей неувядаемости. Ты что-то пел про кефаль? Это не кефаль, Паша. Это что-то совершенно другое. Может, даже пиранья. Ты меня слышишь?
   — Очень хорошо слышу, Жора. Очень хорошо. Я никогда не слышал тебя так внятно.
   — Одна просьба... Он мой. Понял? Требуй у меня за него что хочешь. Понимаешь, о чем я говорю?
   — Ты на него вышел?
   — У тебя, Паша, шелест. А у меня... свет. Блики фар и подфарников. Отражения на воде и в асфальте. Огоньки в глазах и «стволах». Такие дела, Паша.
   — Может, совместим?
   — Что? — не понял Шаланда.
   — Свет и шелест. Так и операцию назовем — «Свет и шелест». Красиво?
   — Красиво, — согласился Шаланда. Но Пафнутьев понял, что Шаланда согласился только с одним — слова действительно звучали красиво. Больше ни с чем Шаланда не согласился. — Ты познакомился с разделом объявлений в городской газете?
   — Не успел, — признался Пафнутьев.
   — Теряешь время.
   — Исправлюсь, Жора.
   — Упущенное время догнать невозможно, — умудренно произнес Шаланда. — Это еще никому не удавалось.
   — Прекрасные слова! Я чувствую, что ты где-то их вычитал.
   — Есть такая книга... «В мире мудрых мыслей».
   — Это твоя настольная книга?
   — Паша... — Шаланда помолчал, давая понять, что он понял издевку и оценил ее должным образом. — Паша, в Уголовном кодексе, который лежит на моем столе, мудрых мыслей ничуть не меньше. Они засветились, Паша. Они принимают меры. Они исчезают.
   — Насовсем?
   — Надеются вернуться, но чуть попозже, как выражается один мой знакомый. Ты знаешь, о ком я говорю?
   — Ты говоришь обо мне, Жора.
   — Что будем делать?
   — Я займусь девочками...
   — Что? — оскорбленно воскликнул Шаланда.
   — Девочками, говорю, займусь. Вплотную. Теми, разумеется, которые еще живы. А что касается Сысцова... Сам знаешь — наблюдения, подслушивание, подглядывание. И так далее.
   — Как-то ты, Паша, выражаешься... Рискованно...
   — Но ты ведь меня понял, да?
   — И понял, и согласился, — проворчал Шаланда.
   — Пахомову помнишь?
   — Она незабываема.
   — Сысцов работает с Пахомовой. Они в одной связке.
   — Это точно? — с сомнением спросил Шаланда — таких сведений у него, видимо, еще не было.
   — Жо-о-ора, — укоризненно протянул Пафнутьев. — Обижаешь.
   — Да ладно, — отмахнулся Шаланда. — Откуплюсь.
   — Поскольку эти сведения добыл Худолей, то перед ним тебе и откупаться. И еще... Ты говорил, что твои клиенты время от времени исчезают... Ты знаешь, куда они исчезают?
   — Работаем, — чуть сконфуженно ответил Шаланда.
   — Италия, — коротко произнес Пафнутьев.
   — Опять эта Италия, — недовольно проворчал Шаланда.
   — Северная Италия. Граница с Францией. Безвизовая граница.
   — Франция — это хорошо, — ответил Шаланда. — Какой-то он многостаночник, этот Сысцов... Ты ведь бывал у него на даче?
   — Приходилось.
   — Может, снова навестишь старого приятеля?
   — Чуть попозже.
   — Тоже правильно, — согласился Шаланда. — Поспешность хороша только при ловле блох. А мы, похоже, вышли на более крупную живность.
   — Да, что-то вроде тараканов.
   — Они живучие, эти тараканы, — серьезно заметил Шаланда. — Всеядные. И еще запомни, Паша, по ночам в основном действуют. Ведут ночной образ жизни. Не переносят солнечного света, свежего воздуха. Любой сквозняк — для них смерть, мучительная и неизбежная. Очень опасные твари.
   — Авось, — беззаботно ответил Пафнутьев. — Где наша не пропадала. Авось, — повторил он, но на этот раз в коротком словечке уже не было беззаботности, на этот раз прозвучала отдаленная, но приближающаяся угроза.
   — Что Худолей? — спросил Шаланда после некоторого колебания. — Переживает?
   — Работает.
   — Успешно?
   — Ты получил Сысцова? Считай, что Худолею уже задолжал.
   — А Юшкова?
   — Ищем.
   — Ох, чует мое сердце, ох, чует мое старое, истерзанное сердце, — запричитал было Шаланда, но Пафнутьев его перебил.
   — Не надо, — сказал он.
   — Хорошо, не буду. Ты же сам сказал — ждем третьего.
   — Будет третий. Если Худолей пообещал — будет.
   — Ты бы сходил к Пахомовой, — неуверенно проговорил Шаланда. — Все-таки старые знакомые, не откажет в беседе. Знаешь, на какие шиши она живет? Туристическое агентство. «Роксана» называется. Организует чартерные рейсы в Италию. Страна такая есть, Италия называется.
   — Это прекрасно!
   — Паша. — Шаланда помолчал, подбирая слова, которые были спокойны, но в то же время достаточно осуждающие. — Паша, ты так часто радуешься по недоступным для меня поводам, что у меня начинают появляться мысли — не пора ли тебе в отпуск.
   — Пора, Жора, давно пора. Пока сердце просит.
   — Знаешь, мое тоже, — признался Шаланда. — Пока, Паша. Созвонимся.
   Пафнутьев положил трубку и, подперев ладонями подбородок, надолго замер, уставившись в стену, выкрашенную зеленоватой масляной краской. Та глыба, о которой недавно говорил Шаланда, громадина, уходящая вширь и вглубь, теперь предстала перед ним в более скромных размерах, с довольно четкими очертаниями. Более того, оказалось, что у нее есть слабые места, другими словами, с ней можно работать.
   Пафнутьев неохотно оторвался от своих мыслей и придвинул к себе купленную утром газету, нашел страницу с объявлениями и углубился в их изучение — как и советовал ему недавно Шаланда. Пафнутьев просматривал колонку за колонкой, вчитывался в краткие объявления, и все больше его охватывало какое-то оцепенение. По долгу службы он был человеком достаточно осведомленным о криминальной жизни города, но то, что сейчас вот, в эти минуты открылось, было для него ново. Конечно, он знал о рынке любовных утех, который существовал в городе, но чтобы вот так массово, открыто, внаглую...
   «Досуг. Красавицы. Все дозволено». Далее следовал телефон и заверения — где бы ни находился заказчик, красавицы будут у него через полчаса.
   «Лолиты. Не пожалеете. Не теряйте времени».
   «Удовлетворим. Не сомневайтесь».
   «Юноши. А почему бы и нет?» И далее следовал телефон, заверения в готовности и самим приехать, и принять у себя, и даже отправиться вместе куда угодно, лишь бы только заказчик остался доволен и захотел неземное блаженство повторить еще разок-другой.
   «Дашенька. Жду тебя всегда».
   «Мулатки и шоколадки. Пальчики оближешь».
   «Студентки. Круглосуточно».
   «А девятиклассниц не хотите? Дешево. Шок обещаем».
   Далее шли предложения всевозможных видов массажей, о которых Пафнутьев, к стыду своему, никогда не слышал и потому весь список прочитал внимательно. И почувствовал — что-то в нем происходит, порочный соблазн запретных удовольствий начал постепенно проникать в него. Иначе и быть не могло — живой ведь человек.
   Так вот массажи — май-массаж, трио-массаж, французский массаж, далее шли массажи под самыми экзотическими названиями — шейх, элитный, эротический, эфлер, юкка, ян, яше, рише, шиатсу, юношеский...
   Последнее слово было понятно само по себе, но что оно означало в объявлении, Пафнутьев не знал и вообразить себе юношеский массаж не мог. Дальше он бегло пробежал глазами по объявлениям, которые давали девчонки, барышни, красотки, негритянки, юные дамы, модели, попалось несколько Дашенек, три или четыре Сашеньки, мелькнули даже мальчики с припиской «полный отпад».
   Пафнутьев свернул газету и положил ее в папку уголовного дела. Поскольку все объявления сопровождались телефонами, то кто знает, кто знает, может быть, и пригодится какое-нибудь. Все эти объявления Пафнутьев воспринимал как крики о помощи от гибнущих душ, от разбитых судеб, от умирающих долго и мучительно, даже с получаемым время от времени удовольствием от этого умирания.
   И еще вдруг открылось Пафнутьеву нечто ошарашивающее — объявления о блуде, не о любви, нет, любовь — явление нечастое и не каждому доступное, так вот объявления о блуде занимали половину газетной полосы. А в городе выходит с десяток таких газет, и в каждой сотни объявления, а в газетах поменьше размером такие объявления занимают уже всю полосу, и газеты эти выходят едва ли не каждый день...
   — Что же получается?.. — пробормотал потрясенный своим открытием Пафнутьев.
   Да, ребята, да. Это надо признать. Существует мощная сексуальная индустрия, невидимая и неслышимая, но со своими схватками, сражениями, борьбой за выживание. Девочки из Пятихаток текут сюда тоненьким ручейком, но свои услуги предлагают негритянки, молдаванки, студентки, ученицы старших классов, и не только старших, ребята, не только старших...
   Пафнутьев тяжко выдохнул воздух и, сложив руки на столе, снова навис над тощеньким уголовным делом. Если при таком размахе, при такой массовости и всеохватном блуде обнаружено два несчастных трупа...
   Это же прекрасно!
   Это же просто потрясающе!
   Трупы должны появляться каждую ночь! Десятками!
   А они не появляются.
   — Вывод? — вслух произнес Пафнутьев.
   Вывод может быть только один: вся эта индустрия прекрасно организована, действует, как хорошо отлаженная машина, без сбоев и остановок. Значит, во главе ее стоят люди с большим опытом организаторской деятельности, люди, которые, может быть, совсем недавно руководили многотысячными заводскими коллективами, руководили городами, областями, республиками...
   — Иначе просто быть не может, — сказал Пафнутьев. — И не надо дурить.
   Но если трупов быть не должно, а они случились...
   Значит, произошло нечто чрезвычайное. Значит, в лагере блуда и похоти объявлена тревога, руководство легло на дно, затаилось, смотрит по телевидению криминальную хронику и ждет новостей.
   — Ну что ж, они дождутся, — пробормотал Пафнутьев. — Надо их как-то утешить, успокоить, а то ведь убытки терпят, и какие убытки... По значению это можно сравнить с падением мировых цен на нефть, — подвел Пафнутьев итог своим рассуждениям, и по тому, как он положил папку в сейф, как, не торопясь, но тщательно проворачивал ключ в поскрипывающем запоре, можно было догадаться, что собой доволен — он осознал наконец, с кем имеет дело, кто поглядывает на него из-за каждого угла, опасливо и настороженно.
 

* * *

 
   Дальнейшие действия Пафнутьева были легкими, беззаботными, даже очевидными, словно поступал он единственно возможным образом и ему даже задумываться было совершенно не о чем. Сначала он навестил Дмитрия Витальевича Величковского, который угрюмо и обиженно коротал долгие часы в камере предварительного заключения. Коробочку с ваксой ему оставили, и, время от времени вспоминая о ней, он тут же принимался протирать свои туфельки — наверное, никогда еще эта камера не знала постояльцев со столь ухоженной обувью. Можно было подумать, что Величковский собирался прямо отсюда отправиться на бал, где уже давно все его ждали и с нетерпением смотрели в окна, выбегали на дорогу, звонили по мобильникам — не приехал ли наш дорогой и долгожданный.
   — Привет, — сказал Пафнутьев, входя и закрывая за собой дверь, укрепленную арматурной проволокой в палец толщиной. — Как поживаешь?
   — Нормально.
   — Ты вроде чем-то недоволен?
   — Всем доволен.
   — Поговорить хочешь?
   — Не хочу.
   — Даже о бабах?
   — Сказал же — не хочу.
   — Ну, что ж, нет так нет. — Пафнутьев обернулся от двери и увидел, увидел все-таки, что глаза Величковского наполнились чуть ли не ужасом — не хотел тот снова оставаться в этих стенах, покрытых цементной шубой с острыми шипами, чтоб не вздумалось никому писать прощальные послания родным и близким.
   — Покормили бы, — сказал Величковский.
   — Покормят, — заверил Пафнутьев. — Сейчас распоряжусь. Что там у нас сегодня?.. Чай, правда, остыл, да и сахар, похоже, кончился... И это... Каша.
   — Какая каша?
   — А кто ее знает... Каша, она и есть каша. Принесут. Я вот что хотел сказать... Ты, Дима, чего-то не понимаешь или попросту дуркуешь... Заведено уголовное дело. Убиты две молодые женщины. Их портреты в твоей колоде. В той самой колоде, которую ты сам мне и показывал. Один труп обнаружен в твоей квартире.
   — Это не моя квартира!
   — Я помню, что ты говорил... Квартира, дескать, Игоревая... Но по документам это твоя квартира. И ты ее сдал некой Юшковой. Юшкова пропала. Некоторые уверены, что будет еще один труп. Такие дела... А ты говоришь, дай каши, дай каши... Тут такая каша заварилась, что тебе светит... Хорошо светит. Да, чуть не забыл — привет из Италии.
   — От кого?
   — Как говорят у вас в Пятихатках... Думай, куме, думай. Надумаешь — дай знать, приду. Я тут недалеко, рядом, можно сказать.
   Пафнутьев вышел, с силой задвинул засов, сознательно громко задвинул, понимая, как воспринимает этот железный скрежет запертый человек. И еще знал Пафнутьев, хорошо знал силу недосказанного. Вот передал он привет из Италии, хотя никакого привета не было, но передал, зная, что человек за железной дверью каждое его слово будет вертеть и прощупывать со всех сторон и, конечно же, выводы сделает самые печальные, самые беспросветные, поскольку не знает, что происходит за этими стенами, не знает, кого допрашивали и кто в чем признался. И потому вывод его неизбежно будет один: все валят на него, все дают показания против него, чтобы только самим очиститься, вывернуться, а он, Дмитрий Витальевич Величковский, пусть сидит в камере, пусть гниет в зоне, пока совсем не сгниет, а они тем временем будут летать в Италию на больших красивых самолетах, будут плескаться в теплом море, пить итальянские вина, спать с потрясающими женщинами и весело смеяться над ним, над Дмитрием Витальевичем, над этим придурком, который решил, что должен молчать, чтобы никого не подвести, чтобы никто не смог ни единым словом уколоть его, показать на него пальцем или хотя бы этим пальцем ему пригрозить.
   Все это Пафнутьев знал и был уверен — будет у него разговор с Величковским, будет. Подробный, доверительный, откровенный разговор. И для этого нужно только одно — чтобы хоть раз переночевал Дима в камере предварительного заключения. На узкой жесткой скамье. В камере, где стены покрыты бетонной шубой с острыми иглами. И чтобы снаружи иногда доносились жалобные голоса задержанных, грубые голоса конвоиров, плачущие голоса женщин.
   Вернувшись в кабинет, Пафнутьев позвонил Пахомовой. Так же легко, беззаботно, даже с каким-то куражом, будто у него было отличное настроение и прекрасное самочувствие.
   — Здравствуйте! — сказал он громко. — Госпожа Пахомова?
   — Ну? — Голос у Пахомовой был настороженный.
   — Ой, Лариса! Как давно я не слышал вашего голоса!
   — Кто это?
   — Пафнутьев. Павел Николаевич. Помните такого?
   — Нет.
   — Не верю! — решительно сказал Пафнутьев. — Не верю! Я — незабываемый.
   — Какой?
   — Незабываемый. Никем. Никогда. Ни при каких обстоятельствах.
   — А, — протянула Пахомова. — Вы, наверное, из прокуратуры?
   — Точно! — воскликнул Пафнутьев вне себя от радости. — Мы с вами встречались несколько лет назад!
   — Когда Колю убили.
   — Да, это были печальные дни.
   — Я тогда помогла вашему мальчику. Как его... Андрей.
   — Да? — удивился Пафнутьев. — Как?
   — Я его вооружила. Вручила пистолет генерала Колова. Похоже, он неплохо им попользовался.
   — Следствие пришло к другому выводу.
   — Разумеется, — усмехнулась Пахомова. — Я знакома с выводами следствия. Ладно, дело прошлое. Вы, простите, по какому вопросу?
   — Повидаться бы, Лариса... Можно, я буду называть вас Ларисой? Как и раньше, а?
   — Да называйте как хотите, — в голосе Пахомовой все время проскальзывала ленивая, равнодушная вульгаринка, словно она заранее знала, что разговаривает с человеком не больно высокого пошиба. — А что до повидаться... Надо ли? На кой я вам понадобилась? Скажите уж, не томите душу.
   — О жизни хотел поговорить.
   — Больше не с кем?
   — Да. Больше не с кем.
   — Лукавите, Павел Николаевич.
   — Конечно, — не колеблясь, подтвердил Пафнутьев.
   — А зачем?
   — Повидаться хочется.
   — Если вы настаиваете, то я поступлю как и в прошлый раз, в прошлую нашу встречу.
   — А как вы поступили в прошлый раз?
   — Напилась. У вас на глазах.
   — Но тогда у вас был повод — убили мужа. А сейчас? Просто так? Из озорства?
   — А сейчас по привычке. Шучу, Павел Николаевич... Дело в том, что я страшно занята, ну просто страшно. Может быть, через недельку-другую, а?
   — Хотите уехать?
   — Дух хочу перевести.
   — Много работы?
   — Да не в этом дело. Работы не так уж и много, суета добивает. Бестолковщина, безалаберщина, беспредельщина... Ну и так далее.
   — Лариса! — по-дурацки закричал в трубку Пафнутьев. — Клянусь, ни одного бестолкового слова не произнесу! А? И наша встреча будет, как всегда, краткой и обоюдорадостной! А?
   — Ну что вам сказать, Павел Николаевич... Я же все понимаю. Мне приятно, что вы говорите со мной таким вот тоном, не высылаете группу захвата, не подстерегаете на улице. У вас хорошее настроение, видимо, для этого есть причина... У меня такой причины нет, а если и есть, то совсем для другого настроения. Приезжайте, Павел Николаевич. Жду.
   — Прямо сейчас? — уточнил Пафнутьев.
   — Если вам так хочется... — со вздохом проговорила Пахомова. — Я ведь ждала вашего звонка.
   — С тех еще пор?! — счастливо воскликнул Пафнутьев. — Столько лет?!
   — Да ладно вам, Павел Николаевич... Живу я там же, адрес тот же. И соседи у меня все те же. Прошлый раз они много чего вам рассказали, сейчас расскажут еще больше. Скучать не будете.
   И Пахомова положила трубку.
   Пафнутьев по своей привычке в раздумье склонил голову к одному плечу, потом к другому и только после этого услышал несущиеся из трубки короткие гудки отбоя.
   — Худолей, — произнес Пафнутьев вслух. — Вот кто мне сейчас нужен. Мне нужен человек по фамилии Худолей.
   Пафнутьев быстро набрал номер худолеевского мобильного телефона. Ответ прозвучал тут же:
   — Слушаю, Павел Николаевич.
   — Говорить можешь?
   — Могу.
   — Я только что напросился в гости к Пахомовой.
   — Неужели согласилась принять?
   — Ждет.
   — Вы большой человек, Павел Николаевич. Ваши возможности безграничны. Мне таким никогда не стать. Никогда, — повторил Худолей горестно.
   — А тебе и не надо. Как сказано в Писании, блаженны нищие духом.
   — Это про меня, Павел Николаевич.
   — Значит, так... Говори, что узнал.
   — Пахомова — директор туристической фирмы. «Роксана» — так она называется, я уже говорил. Как только набирается самолет — заказывает чартерный рейс. Но она только директор. Учредитель — Сысцов, твой давний приятель, Паша.
   — Придется повидаться. Куда рейсы?
   — Ты уже знаешь — Северная Италия. Римини. Автобусные поездки во Францию, водные — в Швейцарию.
   — Швейцария тоже на Средиземном море? — удивился Пафнутьев.
   — Швейцария в Альпах. Но туда тянутся какие-то длинные горные озера. Необыкновенной красоты и привлекательности. Советую посетить.
   — Обязательно. У тебя все?
   — Иногда она дает объявления в газетах. Зазывает в Италию. Сулит неземные наслаждения.
   — Наверное, не наслаждения, а впечатления? — уточнил Пафнутьев. — Как она может обещать наслаждения!
   — А она обещает, Паша. Я не оговорился. Ребята в рекламном отделе газеты весело смеялись — какие, дескать, безграмотные заказчики! А я весело посмеялся над этими ребятами. Пахомова составила текст объявления очень точно. Не ошиблась ни в одном слове.
   — Тогда ты можешь весело посмеяться и надо мной.
   — Уже.
   — У тебя все? — спросил Пафнутьев.
   — Нет. Я не сказал главного.
   — Так скажи уже наконец!
   — Эти две тетеньки... Ну, у которых пятки порепанные... Зарезали которых...
   — Ну?! Что с ними еще случилось?
   — Они тоже побывали в Италии. В этом году. И не один раз.
   — Неужели это можно установить?!
   — И гораздо легче, чем может показаться. Они получали заграничные паспорта, очень быстро, кстати, получали, просто необыкновенно быстро. Ты знаешь, как это делается. Потом визы. Потом билеты на самолет заказывали, выкупали... Следы остаются, Паша, следы всегда остаются.
   — И все через фирму Пахомовой?
   — Самое интересное, Паша, заключается в том, что твоя Ларисочка вылетала вместе с ними. Она их сопровождала.
   — Ты так уверенно говоришь об этом, будто тоже летал. Признавайся, Худолей!
   — Нет, Паша. Чтобы все это узнать, вовсе необязательно летать в Италию. Просто у них билеты выписаны на один рейс.
   — В таком случае у меня возникает вопрос, который тебе не понравится.
   — Отвечу, Паша... Света летала вместе с ними.
   — И...
   — И не один раз.
   — Ты до сих пор хочешь взорвать город?
   — Уже этим занимаюсь.
   — Ты большой человек, Худолей. Мне таким никогда не стать.
   — А тебе и не надо, Паша.
   — Ну, что ж... Спасибо на добром слове. Тебе есть чем заниматься?
   — Да, тут возникли кое-какие подробности... Но, поскольку ты торопишься, я расскажу о них чуть попозже. Ближе к вечеру.