Страница:
Обоюдоострые аргументы
Конечно, Хрущеву, придя к власти, следовало бы все следственные дела уничтожить. Но, по-видимому, он был не настолько прозорлив. В последнее время информация, содержащаяся в этих строго охраняемых папках, все-таки стала просачиваться на поверхность. Так, были опубликованы показания Тухачевского на следствии – не заранее заготовленные, залитые кровью листки, на которых дрожащей рукой выведена подпись, как представляется по рассказам о том жутком времени. Со страницы на страницу кочует леденящее душу заключение Центральной судебно-медицинской лаборатории Военно-медицинского управления Министерства обороны СССР от 28 июня 1956 г. «…В пятнах и мазках на листках 165, 166 дела N 967581 обнаружена кровь… Некоторые пятна крови имеют форму восклицательного знака. Такая форма пятен крови наблюдается обычно при попадании крови с предмета, находящегося в движении, или при попадании крови на поверхность под углом…» Правда, известный исследователь Г. Смирнов несколько разочаровывает любителей ужасного: «…невдомек читателю с разыгравшимся воображением… что в следственном деле Тухачевского нет показаний, написанных рукой следователя и лишь подписанных Михаилом Николаевичем, а есть показания, написанные его собственной рукой на 143 страницах! Показания аккуратно разделены на несколько глав, с подпунктами, исправлениями и вставками. Написаны они четким, ровным почерком со всеми знаками препинания, абзацами и примечаниями. В них подследственный поэтапно и скрупулезно вскрывает мельчайшие детали заговора, выдумать которые не смог бы ни один следователь. Что же касается кошмарных пятен крови, да еще „имеющих форму восклицательного знака“, то они действительно есть, но не на собственноручных показаниях Тухачевского, а на третьем экземпляре машинописной копии».
Анализируя эти тексты, надо еще и учитывать ситуацию. Например, Фельдман пишет следователю Ушакову: «Начало и концовку заявления я писал по собственному усмотрению. Уверен, что Вы меня вызовете к себе и лично укажете, переписать недолго».
Ну и что это значит? Это вполне может значить, что подследственный не владел формой – не знал, как надо начинать и заканчивать заявления. А самое главное ведь – не в начале и конце, а в середине. Существенная часть, фактура – ее он как писал, «по собственному усмотрению» или под диктовку?
Еще пример. Цитируем Ю. Кантор:
«Уже „обработанные“ следователями (за один день! – Авт.), военные подписывали любую ахинею и как закодированные повторяли на допросах требуемые формулировки. Трудно представить, чтобы находящийся в здравом рассудке человек облекал мысли в подобную форму. Эти агрессивно-косноязычные клише предписаны правилами игры.
Вечером 25 мая Тухачевский написал Ежову заявление:
"Народному комиссару внутренних дел Н. И. Ежову.
Будучи арестован 22-го мая, прибыв в Москву 24-го, впервые был допрошен 25-го и сегодня, 26-го мая заявляю, что признаю наличие антисоветского военно-троцкистского заговора и то, что я был во главе его. Обязуюсь самостоятельно изложить следствию все касающееся заговора, не утаивая никого из его участников и ни одного факта и документа…"»
Опять же и здесь возможны разные варианты. Либо сломленный пытками арестант покорно пишет все, что велит следователь. Либо арестант, не избитый и не сломленный, понял, что запираться бессмысленно, и имеет место примерно такой диалог.
– Пишите заявление, – говорит следователь.
– На чье имя?
– Народного комиссара внутренних дел.
Арестант некоторое время сидит в недоумении над листом бумаги. Голова работает не слишком, да и тюремная канцелярщина отличается от военной.
– Знаете… никогда не приходилось писать такого рода документы…
– Хорошо, – кивает следователь, который безумно от всего этого устал, у него ведь не один подследственный. – Пишите. Будучи арестован 22-го мая…»
Если бы опубликовали подлинные следственные дела самого маршала и еще двух-трех десятков осужденных по делу о военном заговоре, думаем, это изрядно скорректировало бы наши представления о том времени. Впрочем, основные показания Тухачевского опубликованы. Из них, в общем-то, все ясно. Кстати, в них нет никакой чужой, казенной лексики, все предельно точно, сжато, конкретно…
Что же касается «незаконных методов ведения следствия», то у всех арестованных были как минимум две возможности о них заявить. Первая – при встрече с прокурором накануне процесса. Вторая – на самом процессе открыто отказаться от «выбитых» показаний и заявить о своей невиновности. Тем более что членами суда были не юристы, а военные, их вчерашние товарищи.
9 июня Тухачевского допрашивают помощник главного военного прокурора Субоцкий и прокурор Союза ССР Вышинский. Он подписывает протокол.
Ни в разговоре с прокурором, ни на суде ни один из подсудимых не заявил, что признание вырвано у него пытками, хотя судьями были их собственные товарищи-генералы, люди не пугливые и не смиренные. Или кто-то полагает, что тот же Буденный, узнав, что подсудимых заставили под пыткой оговорить себя, смолчал бы? Да он бы всю страну на уши поставил, а от НКВД не то что камня на камне – щебенки бы не осталось! А их там было таких – восемь…
Так что нет ни малейших оснований предполагать, что они оговаривали себя. А почему те, кого били на следствии – если такое в самом деле имело место, – не предъявляли претензий по поводу собственно избиений? Так это же очень просто! Для них это было нормально. Генералы Гражданской войны, они привыкли к тому, что на допросах бьют. В самом деле, а что тут такого?
Почему Сталин говорил неправду
С 1 по 4 июня в Кремле проходило расширенное заседание Военного совета при наркоме обороны. Кроме постоянных членов Совета, на заседании присутствовало 116 приглашенных из округов и аппарата НКО. В первый день перед членами Совета выступил Ворошилов с докладом о раскрытом заговоре. Все собравшиеся были ознакомлены, под расписку, с показаниями арестованных. Можно себе представить, какой это был шок! На следующий день, 2 июня, перед ними выступил Сталин.
Очевидцы вспоминают, что Ворошилов за последний месяц постарел на много лет и выглядел подавленным. Сталин же, наоборот, был очень оживлен, быстро оглядывал собравшихся и вообще выказывал признаки сильнейшего волнения. И речь его была не обычной речью вождя – четкой, выверенной до последнего слова. Нет – он говорит сбивчиво, с неправильностями и повторами, все время теряя нить изложения, сбиваясь на какие-то посторонние предметы, явно заигрывая с собравшимися. Но было в этой речи нечто куда более странное. До сих пор правительство, в общем-то, достаточно правдиво информировало о происходящем. 2 июня все было совсем не так…
Из стенограммы речи Сталина:
«Товарищи, в том, что военно-политический заговор существовал против Советской власти, теперь, я надеюсь, никто не сомневается. Факт, такая уйма показаний самих преступников и наблюдений со стороны товарищей, которые работают на местах, такая масса их, что, несомненно, здесь имеет место военно-политический заговор против Советской власти, стимулировавшийся и финансировавшийся германскими фашистами…
…Я пересчитал тринадцать человек. Повторяю: Троцкий, Рыков, Бухарин, Енукидзе, Карахан, Рудзутак, Ягода, Тухачевский, Якир, Уборевич, Корк, Эйдеман, Гамарник. Из них десять человек шпионы. Троцкий организовал группу, которую прямо натаскивал, поучал: давайте сведения немцам, чтобы они поверили, что у меня, Троцкого, есть люди. Делайте диверсии, крушения, чтобы мне, Троцкому, японцы и немцы поверили, что у меня есть сила… Человек, который проповедовал среди своих людей необходимость заниматься шпионажем, потому что мы, дескать, троцкисты, должны иметь блок с немецкими фашистами, стало быть, у нас должно быть сотрудничество, стало быть, мы должны помогать так же, как они нам помогают в случае нужды. Сейчас от них требуют помощи по части информации, давайте информацию. Вы помните показания Радека, вы помните показания Лившица, вы помните показания Сокольникова – давали информацию. Это и есть шпионаж:. Троцкий – организатор шпионов из людей, либо состоявших в нашей партии, либо находящихся вокруг нашей партии, – обер-шпион.
Рыков. У нас нет данных, что он сам информировал немцев, но он поощрял эту информацию через своих людей. С ним очень тесно были связаны Енукидзе и Карахан, оба оказались шпионами. Карахан с 1927 года и с 1927 года Енукидзе. Мы знаем, через кого они доставляли секретные сведения…
Бухарин. У нас нет данных, что он сам информировал, но все его друзья, ближайшие друзья: Уборевич, особенно Якир, Тухачевский, занимались систематической информацией немецкого генерального штаба.
Ягода – шпион, и у себя в ГПУ разводил шпионов. Он сообщал немцам, кто из работников ГПУ имеет такие-то пороки. Чекистов таких он посылал за границу для отдыха. За эти пороки хватала этих людей немецкая разведка и завербовывала… Ягода говорил им: я знаю, что вас немцы завербовали, как хотите, либо вы мои люди, личные и работаете так, как я хочу, слепо, либо я передаю в ЦК, что вы – германские шпионы. Так он поступил с Гаем – немецко-японским шпионом. Он сам это признал. Эти люди признаются. Так он поступил с Воловичем – шпион немецкий, сам признается. Так он поступил с Паукером – шпион немецкий, давнишний, с 1923 года…
Дальше. Тухачевский. Вы читали его показания.
Голоса. Да, читали.
Сталин. Он оперативный план наш, оперативный план – наше святое святых передач немецкому рейхсверу. Имел свидание с представителями немецкого рейхсвера. Шпион? Шпион. Для благовидности на Западе этих жуликов из западноевропейских цивилизованных стран называют информаторами, а мы-то по-русски знаем, что это просто шпион. Якир – систематически информировал немецкий штаб… Уборевич – не только с друзьями, с товарищами, но он отдельно сам лично информировал. Карахан – немецкий шпион. Эйдеман – немецкий шпион.
…Есть одна разведчица опытная в Германии, в Берлине… Жозефина Гензи, может быть, кто-нибудь из вас знает. Она красивая женщина. Разведчица старая. Она завербовала Карахана. Завербовала на базе бабской части. Она завербовала Енукидзе. Она помогла завербовать Тухачевского. Она же держит в руках Рудзутака. Это очень опытная разведчица… красивая, охотно на всякие предложения мужчин идет, а потом гробит. Вы, может быть, читали статью в «Правде» о некоторых коварных приемах вербовщиков. Вот она одна из отличившихся на этом поприще разведчиц германского рейхсвера…»
На следствии о шпионаже говорилось, но немного. В основном шла речь о заговоре. Но Сталин (а за ним и газета «Правда») к шпионажу сводит все.
«Могут спросить, естественно, такой вопрос – как это так, эти люди, вчера еще коммунисты, вдруг сами стали оголтелым орудием в руках германского шпионажа? А так, что они завербованы. Сегодня от них требуют – дай информацию. Не дашь, у нас есть уже твоя расписка, что ты завербован, опубликуем. Под страхом разоблачения они дают информацию. Завтра требуют: нет, этого мало, дай больше и получи деньги, дай расписку. После этого требуют – начинайте заговор, вредительство. Сначала вредительство, диверсии, покажите, что вы действуете на нашу сторону Не покажете – разоблачим, завтра же передаем агентам советской власти, у вас головы летят. Начинают они диверсии. После этого говорят – нет, вы как-нибудь в Кремле попытайтесь что-нибудь устроить или в Московском гарнизоне и вообще займите командные посты. И эти начинают стараться как только могут. Дальше и этого мало. Дайте реальные факты чего-нибудь стоящие. И они убивают Кирова. Вот, получайте, говорят. А им говорят – идите дальше, нельзя ли все правительство снять. И они организуют через Енукидзе, через Горбачева, Егорова, который был тогда начальником школы ВЦИК, а школа стояча в Кремле, Петерсона. Им говорят, организуйте группу, которая должна арестовать правительство. Летят донесения, что есть группа, все сделаем, арестуем и прочее. Но этого мало, арестоватъ, перебить несколько человек – а народ, а армия. Ну, значит, они сообщают, что у нас такие-то командные посты заняты, мы сами занимаем большие командные посты: я, Тухачевский, а он Уборевич, а здесь Якир…
…Вот подоплека заговора. Это военно-политический заговор. Это собственноручное сочинение германского рейхсвера. Я думаю, эти люди являются марионетками и куклами в руках рейхсвера. Рейхсвер хочет, чтобы у нас был заговор, и эти господа взялись за заговор. Рейхсвер хочет, чтобы эти господа систематически доставляли им военные секреты. Рейхсвер хочет, чтобы существующее правительство было снято, перебито, и они взялись за это дело, но не удалось. Рейхсвер хотел, чтобы в случае войны было все готово, чтобы армия перешла к вредительству с тем, чтобы армия не была готова к обороне, этого хотел рейхсвер и они это дело готовили… Это агентура германского рейхсвера. Вот основное».
Нет, на самом деле ничего невозможного тут нет. Вспомним историю – «пятую колонну» генерала Франко, «пятые колонны» Гитлера. Они были везде, во всех завоеванных странах, кроме СССР. Чем это объяснить? Что она не создавалась? Но такого не может быть. Или наш народ более устойчив и на вербовку не поддается? Что, двадцать лет социализма в корне изменили человеческую природу? Тогда как же после семидесяти лет социализма у нас с такой легкостью создали «пятую колонну» для проведения перестройки? Самая простая и логичная версия – в том, что «пятая колонна» Гитлера у нас создавалась, а потом была разгромлена.
Да, но почему он говорит только о шпионаже? Ничего другого в его речи просто нет. Вот опять:
«…Целый ряд лет люди имели связь с германским рейхсвером, ходили в шпионах. Должно быть, они часто колебались и не всегда вели свою работу Я вижу, как они плачут, когда их привели в тюрьму. Вот тот же Гамарник. Видите ли, если бы он был контрреволюционером от начала до конца, то он не поступил бы так, потому что я бы на его месте, будучи последовательным контрреволюционером, попросил бы сначала свидания со Сталиным, сначала уложил бы его, а потом бы убил себя. Так контрреволюционеры поступают.[59] Эти же люди были не что иное, как невольники германского рейхсвера, завербованные шпионы, и эти невольники должны были катиться по пути заговора, по пути шпионажа… Рейхсвер, как могучая сила, берет себе в невольники, в рабы слабых людей, а слабые люди должны действовать, как им прикажут. Невольник есть невольник. Вот что значит попасть в орбиту шпионажа. Попал ты в это колесо, хочешь ты или не хочешь, оно тебя завернет и будешь катиться по наклонной плоскости. Вот основа. Не в том, что у них политика и прочее, никто их не спрашивал о политике…»
Снова и снова Сталин повторяет, заклинает: шпионы, невольники рейхсвера. Впрочем, на этот вопрос он отвечает сам:
«Заговор этот имеет, стаю быть, не столько внутреннюю почву, сколько внешние условия, не столько политику по внутренней линии в нашей стране, сколько политику германского рейхсвера. Хотели из СССР сделать вторую Испанию и нашли себе, и завербовали шпиков, орудовавших в этом деле…»
Да, но почему рейхсвер? Во-первых, немецкая армия вот уже два года как называется вермахтом, о чем присутствующие не могут не знать. А Гитлер – какова его роль во всем этом? Ведь фюрер упомянут всего один раз, зато слово «рейхсвер» звучит постоянно…
Оговорочка-то опять получается «по Фрейду». Сталин и не хотел, а подтвердил, что наши военные были связаны не с правительством Германии, а с военными. Причем связи шли еще из тех времен, когда немецкая армия называлась рейхсвером. Время от времени упоминаемые даты – середина 20-х годов – 'должны навести присутствующих на мысль о том, что эти связи пошли со времен сотрудничества.
Сталин повторяет снова и снова: шпионы, вербовка, слабые люди, невольники – до такой степени часто, взволнованно, против всякой логики – что, в общем-то, ясно, что именно он хочет скрыть. То, что эти люди не слабые и зависимые, а сильные и самостоятельные, какими они и были на самом деле. И то, что они были не шпионами и марионетками, а равноправными участниками союза двух армий. Об этом говорить было нельзя, даже в узком кругу, – и причина этого крайне проста.
К тому времени по «делу генералов» было арестовано 300–400 человек, и аресты все еще продолжались. Если вспомнить речь Ворошилова на Пленуме ЦК – а ведь это было всего три месяца назад! – то можно представить себе шок, испытанный правительством. Точнее, двойной шок: первое – кто эти люди, и второе – сколько их! А самое главное, то, чего они не знали, – сколько заговорщиков еще на свободе и кто они?
Если мы не осознаем этого момента, мы не поймем и всего дальнейшего. Чудовищной силы шок, испытанный правительством, на какое-то время лишил их возможности адекватно воспринимать происходящее. Какое-то время они могли поверить во что угодно. В том числе и в то, что большинство людей, сидящих перед ними, – тоже заговорщики. А значит, армия может взорваться в любую секунду.
И если предположить, что основной целью выступления Сталина на Военном совете было – предотвратить выступление, то многое становится понятным. Никакая это не политика, – говорит он, – никакая не «военная партия», и вообще это не внутреннее явление, это шпионаж. А шпионская организация, в отличие от «военной партии», «военной оппозиции», не может быть большой. И говорит он так, словно бы дело уже закончено. А значит, новых арестов не будет…
А кроме того, такое обвинение вбивает клин между самими заговорщиками. Одни из них, более честные, чем прочие, для которых планы убийства Сталина мыслились как спасение Родины, должны были с отвращением отшатнуться от шпионов. Другие были бы озадачены, сбиты с толку. Третьи задумались о деньгах, которые арестованные наверняка получали за шпионаж, – и не делились. Нет, это был хороший ход…
Анализируя речь Сталина с этой точки зрения, можно заметить, и кого он больше всего опасался. Отдельный большой кусок речи он посвятил персоне маршала Блюхера, командира Отдельной Краснознаменной Дальневосточной армии, долго рассказывая, как заговорщики его «топили» и какой он на самом деле хороший. Кроме того, что упорно ходили слухи о его сочувствии правой оппозиции, еще в начале 30-х годов была информация, что Блюхер – сепаратист и в случае чего пойдет на отделение Дальнего Востока от СССР.
Потому-то Сталин так грубо и вбивает клин между ним и арестованными, рассказывая во всеуслышание, какой Блюхер хороший, умный, опытный и как нехорошие заговорщики пытались его подсидеть.
Можно возразить, что сама «шпионская версия» – о том, что в верхушке Красной Армии сидело столько шпионов, – бредовая, и поверить в нее невозможно ни при каких обстоятельствах. Да, невозможно. Невозможно когда угодно, кроме 1937 года. Потому что меньше чем за год до заседания Военного совета произошло некое событие. А именно, в одной европейской стране практически вся военная верхушка в тесном контакте с германскими и итальянскими фашистами произвела попытку государственного переворота, вызвавшую гражданскую войну. Испанские события были у всех на памяти, у всех на слуху, и нет ничего естественнее, чем сделать вид, что ты поверил в то, что арестованные командармы пытались в СССР повторить то, что было проделано в Испании. Сталин так и говорит: «Хотели из СССР сделать вторую Испанию».
Этим объясняется и непонятное в других обстоятельствах волнение Сталина. Еще бы не волноваться – поверят ли те из присутствующих, которые участвовали в заговоре, тому, что он говорит, или же нет – было делом жизни и смерти.
Этим можно объяснить и тот факт, что суд был скороспелым, грубым и плохо подготовленным, так что большинство западных газет тут же заговорили об инсценировке. Не до того было. Важно было не установить в ходе судебного заседания истину и даже не создать видимость процесса – важно было как можно скорее все закончить, расстрелять эту восьмерку и других арестованных, устранив угрозу их побега или освобождения, и нанести тем самым заговорщикам удар, от которого они не смогут сразу оправиться – и опять же выиграть время…
Процесс
4 июня. Определен состав судей для судебного процесса по «делу о военном заговоре». Их имена:
Я. И. Алкснис, командарм 2-го ранга, зам. наркома СССР, начальник военно-воздушных сил РККА;
И. П. Белов, командарм 1-го ранга, командующий войсками Белорусского военного округа;
В. К. Блюхер, маршал, командующий войсками ОКДВА;
С.М. Буденный, маршал, командующий войсками Московского военного округа;
В. И. Горячев, командир 6-го кавалерийского казачьего корпуса из БВО;
П. Е. Дыбенко, командарм 2-го ранга, командующий войсками Ленинградского военного округа;
Н. Д. Каширин, командарм 2-го ранга, командующий войсками Северо-Кавказского военного округа;
Б. М. Шапошников, командарм 1-го ранга, назначенный в мае 1937 года начальником Генштаба.
(Из них четверо вскоре будут расстреляны, Блюхер погибнет на допросе, Каширин покончит с собой. В живых останутся лишь Буденный и Шапошников.)
5 июня. Отобраны восемь подсудимых для открытого процесса: Тухачевский, Якир, Корк, Уборевич, Эйдеман, Фельдман, Примаков и Путна. Индивидуальные уголовно-следственные дела на них объединены в одно групповое дело.
7 июня. Отпечатан окончательный текст обвинительного заключения по делу. Постановлением Президиума ЦИК СССР утверждены запасными членами Верховного суда СССР Буденный, Шапошников, Белов, Каширин и Дыбенко.
7 июня. Предъявлено обвинение Примакову.
8 июня. Предъявлено обвинение Тухачевскому, Якиру, Уборевичу, Корку, Фельдману и Путне по статьям 58-1«б», 58-3, 58-4, 58-6 и 59-9 Уголовного кодекса РСФСР (измена Родине, шпионаж, террор и т. п.)
9 июня. Прокурор СССР Вышинский и помощник Главного военного прокурора Субоцкий провели в присутствии следователей НКВД короткие допросы арестованных, заверив прокурорскими подписями достоверность показаний, данных арестованными на следствии в НКВД. В архиве Сталина находятся копии этих протоколов допроса. На протоколе допроса Тухачевского имеется надпись: «Т. Сталину. Ежов. 9 VI. 1937 г.»
9 июня. Субоцкий объявил обвиняемым об окончании следствия, но в нарушение требований статьи 206 УПК РСФСР не предъявил им уголовного дела и не разъяснил право на осмотр всего производства по делу и на дополнение следствия.
Перед судом обвиняемым разрешили обратиться с последними покаянными заявлениями на имя Сталина и Ежова. Некоторые из них использовали эту возможность.
Из письма И. Якира:
«Родной, близкий тов. Сталин. Я смею к Вам обращаться, ибо я все сказал, все отдал и мне кажется, что я снова честный, преданный партии, государству, народу боец, каким я был многие годы. Вся моя сознательная жизнь прошла в самоотверженной честной работе на виду партии, ее руководителей – потом провал в кошмар, в непоправимый ужас предательства… Следствие закончено. Мне предъявлено обвинение в государственной измене, я признал свою вину, я полностью раскаялся. Я верю безгранично в правоту и целесообразность решения суда и правительства… Теперь я честен каждым своим словом, я умру со словами любви к Вам, партии и стране, с безграничной верой в победу коммунизма».
Анализируя эти тексты, надо еще и учитывать ситуацию. Например, Фельдман пишет следователю Ушакову: «Начало и концовку заявления я писал по собственному усмотрению. Уверен, что Вы меня вызовете к себе и лично укажете, переписать недолго».
Ну и что это значит? Это вполне может значить, что подследственный не владел формой – не знал, как надо начинать и заканчивать заявления. А самое главное ведь – не в начале и конце, а в середине. Существенная часть, фактура – ее он как писал, «по собственному усмотрению» или под диктовку?
Еще пример. Цитируем Ю. Кантор:
«Уже „обработанные“ следователями (за один день! – Авт.), военные подписывали любую ахинею и как закодированные повторяли на допросах требуемые формулировки. Трудно представить, чтобы находящийся в здравом рассудке человек облекал мысли в подобную форму. Эти агрессивно-косноязычные клише предписаны правилами игры.
Вечером 25 мая Тухачевский написал Ежову заявление:
"Народному комиссару внутренних дел Н. И. Ежову.
Будучи арестован 22-го мая, прибыв в Москву 24-го, впервые был допрошен 25-го и сегодня, 26-го мая заявляю, что признаю наличие антисоветского военно-троцкистского заговора и то, что я был во главе его. Обязуюсь самостоятельно изложить следствию все касающееся заговора, не утаивая никого из его участников и ни одного факта и документа…"»
Опять же и здесь возможны разные варианты. Либо сломленный пытками арестант покорно пишет все, что велит следователь. Либо арестант, не избитый и не сломленный, понял, что запираться бессмысленно, и имеет место примерно такой диалог.
– Пишите заявление, – говорит следователь.
– На чье имя?
– Народного комиссара внутренних дел.
Арестант некоторое время сидит в недоумении над листом бумаги. Голова работает не слишком, да и тюремная канцелярщина отличается от военной.
– Знаете… никогда не приходилось писать такого рода документы…
– Хорошо, – кивает следователь, который безумно от всего этого устал, у него ведь не один подследственный. – Пишите. Будучи арестован 22-го мая…»
Если бы опубликовали подлинные следственные дела самого маршала и еще двух-трех десятков осужденных по делу о военном заговоре, думаем, это изрядно скорректировало бы наши представления о том времени. Впрочем, основные показания Тухачевского опубликованы. Из них, в общем-то, все ясно. Кстати, в них нет никакой чужой, казенной лексики, все предельно точно, сжато, конкретно…
Что же касается «незаконных методов ведения следствия», то у всех арестованных были как минимум две возможности о них заявить. Первая – при встрече с прокурором накануне процесса. Вторая – на самом процессе открыто отказаться от «выбитых» показаний и заявить о своей невиновности. Тем более что членами суда были не юристы, а военные, их вчерашние товарищи.
9 июня Тухачевского допрашивают помощник главного военного прокурора Субоцкий и прокурор Союза ССР Вышинский. Он подписывает протокол.
«Свои показания, данные на предварительном следствии о своем руководящем участии в военно-троцкистском заговоре, о своих связях с немцами, о своем участии в прошлом в различных антисоветских группировках, я полностью подтверждаю. Я признаю себя виновным в том, что я сообщил германской разведке секретные сведения, касающиеся обороны СССР. Я подтверждаю также свои связи с Троцким и Домбалем.На суде – вы помните, что за характер был у этого человека, как он не спускал ни одной несправедливости по отношению к себе? – так вот: на суде он тоже ни о чем подобном не заявил.
Задачи военного заговора состояли в проведении указаний троцкистов и правых, направленных к свержению советской власти. Я виновен также в подготовке поражения Красной Армии и СССР в войне, т. е. в совершении государственной измены. Мною был разработан план организации поражения в войне… Я признаю себя виновным в том, что я фактически после 1932 г. был агентом германской разведки. Также я виновен в контрреволюционных связях с Енукидзе в составе военно-троцкистского заговора. Кроме меня, были Якир, Уборевич, Эйдеман, Фельдман, С. С Каменев и Гамарник. Близок к нему был и Примаков.
Никаких претензий к следствию я не имею.
Тухачевский».[58]
Ни в разговоре с прокурором, ни на суде ни один из подсудимых не заявил, что признание вырвано у него пытками, хотя судьями были их собственные товарищи-генералы, люди не пугливые и не смиренные. Или кто-то полагает, что тот же Буденный, узнав, что подсудимых заставили под пыткой оговорить себя, смолчал бы? Да он бы всю страну на уши поставил, а от НКВД не то что камня на камне – щебенки бы не осталось! А их там было таких – восемь…
Так что нет ни малейших оснований предполагать, что они оговаривали себя. А почему те, кого били на следствии – если такое в самом деле имело место, – не предъявляли претензий по поводу собственно избиений? Так это же очень просто! Для них это было нормально. Генералы Гражданской войны, они привыкли к тому, что на допросах бьют. В самом деле, а что тут такого?
Почему Сталин говорил неправду
С 1 по 4 июня в Кремле проходило расширенное заседание Военного совета при наркоме обороны. Кроме постоянных членов Совета, на заседании присутствовало 116 приглашенных из округов и аппарата НКО. В первый день перед членами Совета выступил Ворошилов с докладом о раскрытом заговоре. Все собравшиеся были ознакомлены, под расписку, с показаниями арестованных. Можно себе представить, какой это был шок! На следующий день, 2 июня, перед ними выступил Сталин.
Очевидцы вспоминают, что Ворошилов за последний месяц постарел на много лет и выглядел подавленным. Сталин же, наоборот, был очень оживлен, быстро оглядывал собравшихся и вообще выказывал признаки сильнейшего волнения. И речь его была не обычной речью вождя – четкой, выверенной до последнего слова. Нет – он говорит сбивчиво, с неправильностями и повторами, все время теряя нить изложения, сбиваясь на какие-то посторонние предметы, явно заигрывая с собравшимися. Но было в этой речи нечто куда более странное. До сих пор правительство, в общем-то, достаточно правдиво информировало о происходящем. 2 июня все было совсем не так…
Из стенограммы речи Сталина:
«Товарищи, в том, что военно-политический заговор существовал против Советской власти, теперь, я надеюсь, никто не сомневается. Факт, такая уйма показаний самих преступников и наблюдений со стороны товарищей, которые работают на местах, такая масса их, что, несомненно, здесь имеет место военно-политический заговор против Советской власти, стимулировавшийся и финансировавшийся германскими фашистами…
…Я пересчитал тринадцать человек. Повторяю: Троцкий, Рыков, Бухарин, Енукидзе, Карахан, Рудзутак, Ягода, Тухачевский, Якир, Уборевич, Корк, Эйдеман, Гамарник. Из них десять человек шпионы. Троцкий организовал группу, которую прямо натаскивал, поучал: давайте сведения немцам, чтобы они поверили, что у меня, Троцкого, есть люди. Делайте диверсии, крушения, чтобы мне, Троцкому, японцы и немцы поверили, что у меня есть сила… Человек, который проповедовал среди своих людей необходимость заниматься шпионажем, потому что мы, дескать, троцкисты, должны иметь блок с немецкими фашистами, стало быть, у нас должно быть сотрудничество, стало быть, мы должны помогать так же, как они нам помогают в случае нужды. Сейчас от них требуют помощи по части информации, давайте информацию. Вы помните показания Радека, вы помните показания Лившица, вы помните показания Сокольникова – давали информацию. Это и есть шпионаж:. Троцкий – организатор шпионов из людей, либо состоявших в нашей партии, либо находящихся вокруг нашей партии, – обер-шпион.
Рыков. У нас нет данных, что он сам информировал немцев, но он поощрял эту информацию через своих людей. С ним очень тесно были связаны Енукидзе и Карахан, оба оказались шпионами. Карахан с 1927 года и с 1927 года Енукидзе. Мы знаем, через кого они доставляли секретные сведения…
Бухарин. У нас нет данных, что он сам информировал, но все его друзья, ближайшие друзья: Уборевич, особенно Якир, Тухачевский, занимались систематической информацией немецкого генерального штаба.
Ягода – шпион, и у себя в ГПУ разводил шпионов. Он сообщал немцам, кто из работников ГПУ имеет такие-то пороки. Чекистов таких он посылал за границу для отдыха. За эти пороки хватала этих людей немецкая разведка и завербовывала… Ягода говорил им: я знаю, что вас немцы завербовали, как хотите, либо вы мои люди, личные и работаете так, как я хочу, слепо, либо я передаю в ЦК, что вы – германские шпионы. Так он поступил с Гаем – немецко-японским шпионом. Он сам это признал. Эти люди признаются. Так он поступил с Воловичем – шпион немецкий, сам признается. Так он поступил с Паукером – шпион немецкий, давнишний, с 1923 года…
Дальше. Тухачевский. Вы читали его показания.
Голоса. Да, читали.
Сталин. Он оперативный план наш, оперативный план – наше святое святых передач немецкому рейхсверу. Имел свидание с представителями немецкого рейхсвера. Шпион? Шпион. Для благовидности на Западе этих жуликов из западноевропейских цивилизованных стран называют информаторами, а мы-то по-русски знаем, что это просто шпион. Якир – систематически информировал немецкий штаб… Уборевич – не только с друзьями, с товарищами, но он отдельно сам лично информировал. Карахан – немецкий шпион. Эйдеман – немецкий шпион.
…Есть одна разведчица опытная в Германии, в Берлине… Жозефина Гензи, может быть, кто-нибудь из вас знает. Она красивая женщина. Разведчица старая. Она завербовала Карахана. Завербовала на базе бабской части. Она завербовала Енукидзе. Она помогла завербовать Тухачевского. Она же держит в руках Рудзутака. Это очень опытная разведчица… красивая, охотно на всякие предложения мужчин идет, а потом гробит. Вы, может быть, читали статью в «Правде» о некоторых коварных приемах вербовщиков. Вот она одна из отличившихся на этом поприще разведчиц германского рейхсвера…»
На следствии о шпионаже говорилось, но немного. В основном шла речь о заговоре. Но Сталин (а за ним и газета «Правда») к шпионажу сводит все.
«Могут спросить, естественно, такой вопрос – как это так, эти люди, вчера еще коммунисты, вдруг сами стали оголтелым орудием в руках германского шпионажа? А так, что они завербованы. Сегодня от них требуют – дай информацию. Не дашь, у нас есть уже твоя расписка, что ты завербован, опубликуем. Под страхом разоблачения они дают информацию. Завтра требуют: нет, этого мало, дай больше и получи деньги, дай расписку. После этого требуют – начинайте заговор, вредительство. Сначала вредительство, диверсии, покажите, что вы действуете на нашу сторону Не покажете – разоблачим, завтра же передаем агентам советской власти, у вас головы летят. Начинают они диверсии. После этого говорят – нет, вы как-нибудь в Кремле попытайтесь что-нибудь устроить или в Московском гарнизоне и вообще займите командные посты. И эти начинают стараться как только могут. Дальше и этого мало. Дайте реальные факты чего-нибудь стоящие. И они убивают Кирова. Вот, получайте, говорят. А им говорят – идите дальше, нельзя ли все правительство снять. И они организуют через Енукидзе, через Горбачева, Егорова, который был тогда начальником школы ВЦИК, а школа стояча в Кремле, Петерсона. Им говорят, организуйте группу, которая должна арестовать правительство. Летят донесения, что есть группа, все сделаем, арестуем и прочее. Но этого мало, арестоватъ, перебить несколько человек – а народ, а армия. Ну, значит, они сообщают, что у нас такие-то командные посты заняты, мы сами занимаем большие командные посты: я, Тухачевский, а он Уборевич, а здесь Якир…
…Вот подоплека заговора. Это военно-политический заговор. Это собственноручное сочинение германского рейхсвера. Я думаю, эти люди являются марионетками и куклами в руках рейхсвера. Рейхсвер хочет, чтобы у нас был заговор, и эти господа взялись за заговор. Рейхсвер хочет, чтобы эти господа систематически доставляли им военные секреты. Рейхсвер хочет, чтобы существующее правительство было снято, перебито, и они взялись за это дело, но не удалось. Рейхсвер хотел, чтобы в случае войны было все готово, чтобы армия перешла к вредительству с тем, чтобы армия не была готова к обороне, этого хотел рейхсвер и они это дело готовили… Это агентура германского рейхсвера. Вот основное».
Нет, на самом деле ничего невозможного тут нет. Вспомним историю – «пятую колонну» генерала Франко, «пятые колонны» Гитлера. Они были везде, во всех завоеванных странах, кроме СССР. Чем это объяснить? Что она не создавалась? Но такого не может быть. Или наш народ более устойчив и на вербовку не поддается? Что, двадцать лет социализма в корне изменили человеческую природу? Тогда как же после семидесяти лет социализма у нас с такой легкостью создали «пятую колонну» для проведения перестройки? Самая простая и логичная версия – в том, что «пятая колонна» Гитлера у нас создавалась, а потом была разгромлена.
Да, но почему он говорит только о шпионаже? Ничего другого в его речи просто нет. Вот опять:
«…Целый ряд лет люди имели связь с германским рейхсвером, ходили в шпионах. Должно быть, они часто колебались и не всегда вели свою работу Я вижу, как они плачут, когда их привели в тюрьму. Вот тот же Гамарник. Видите ли, если бы он был контрреволюционером от начала до конца, то он не поступил бы так, потому что я бы на его месте, будучи последовательным контрреволюционером, попросил бы сначала свидания со Сталиным, сначала уложил бы его, а потом бы убил себя. Так контрреволюционеры поступают.[59] Эти же люди были не что иное, как невольники германского рейхсвера, завербованные шпионы, и эти невольники должны были катиться по пути заговора, по пути шпионажа… Рейхсвер, как могучая сила, берет себе в невольники, в рабы слабых людей, а слабые люди должны действовать, как им прикажут. Невольник есть невольник. Вот что значит попасть в орбиту шпионажа. Попал ты в это колесо, хочешь ты или не хочешь, оно тебя завернет и будешь катиться по наклонной плоскости. Вот основа. Не в том, что у них политика и прочее, никто их не спрашивал о политике…»
Снова и снова Сталин повторяет, заклинает: шпионы, невольники рейхсвера. Впрочем, на этот вопрос он отвечает сам:
«Заговор этот имеет, стаю быть, не столько внутреннюю почву, сколько внешние условия, не столько политику по внутренней линии в нашей стране, сколько политику германского рейхсвера. Хотели из СССР сделать вторую Испанию и нашли себе, и завербовали шпиков, орудовавших в этом деле…»
Да, но почему рейхсвер? Во-первых, немецкая армия вот уже два года как называется вермахтом, о чем присутствующие не могут не знать. А Гитлер – какова его роль во всем этом? Ведь фюрер упомянут всего один раз, зато слово «рейхсвер» звучит постоянно…
Оговорочка-то опять получается «по Фрейду». Сталин и не хотел, а подтвердил, что наши военные были связаны не с правительством Германии, а с военными. Причем связи шли еще из тех времен, когда немецкая армия называлась рейхсвером. Время от времени упоминаемые даты – середина 20-х годов – 'должны навести присутствующих на мысль о том, что эти связи пошли со времен сотрудничества.
Сталин повторяет снова и снова: шпионы, вербовка, слабые люди, невольники – до такой степени часто, взволнованно, против всякой логики – что, в общем-то, ясно, что именно он хочет скрыть. То, что эти люди не слабые и зависимые, а сильные и самостоятельные, какими они и были на самом деле. И то, что они были не шпионами и марионетками, а равноправными участниками союза двух армий. Об этом говорить было нельзя, даже в узком кругу, – и причина этого крайне проста.
К тому времени по «делу генералов» было арестовано 300–400 человек, и аресты все еще продолжались. Если вспомнить речь Ворошилова на Пленуме ЦК – а ведь это было всего три месяца назад! – то можно представить себе шок, испытанный правительством. Точнее, двойной шок: первое – кто эти люди, и второе – сколько их! А самое главное, то, чего они не знали, – сколько заговорщиков еще на свободе и кто они?
Если мы не осознаем этого момента, мы не поймем и всего дальнейшего. Чудовищной силы шок, испытанный правительством, на какое-то время лишил их возможности адекватно воспринимать происходящее. Какое-то время они могли поверить во что угодно. В том числе и в то, что большинство людей, сидящих перед ними, – тоже заговорщики. А значит, армия может взорваться в любую секунду.
И если предположить, что основной целью выступления Сталина на Военном совете было – предотвратить выступление, то многое становится понятным. Никакая это не политика, – говорит он, – никакая не «военная партия», и вообще это не внутреннее явление, это шпионаж. А шпионская организация, в отличие от «военной партии», «военной оппозиции», не может быть большой. И говорит он так, словно бы дело уже закончено. А значит, новых арестов не будет…
А кроме того, такое обвинение вбивает клин между самими заговорщиками. Одни из них, более честные, чем прочие, для которых планы убийства Сталина мыслились как спасение Родины, должны были с отвращением отшатнуться от шпионов. Другие были бы озадачены, сбиты с толку. Третьи задумались о деньгах, которые арестованные наверняка получали за шпионаж, – и не делились. Нет, это был хороший ход…
Анализируя речь Сталина с этой точки зрения, можно заметить, и кого он больше всего опасался. Отдельный большой кусок речи он посвятил персоне маршала Блюхера, командира Отдельной Краснознаменной Дальневосточной армии, долго рассказывая, как заговорщики его «топили» и какой он на самом деле хороший. Кроме того, что упорно ходили слухи о его сочувствии правой оппозиции, еще в начале 30-х годов была информация, что Блюхер – сепаратист и в случае чего пойдет на отделение Дальнего Востока от СССР.
Потому-то Сталин так грубо и вбивает клин между ним и арестованными, рассказывая во всеуслышание, какой Блюхер хороший, умный, опытный и как нехорошие заговорщики пытались его подсидеть.
Можно возразить, что сама «шпионская версия» – о том, что в верхушке Красной Армии сидело столько шпионов, – бредовая, и поверить в нее невозможно ни при каких обстоятельствах. Да, невозможно. Невозможно когда угодно, кроме 1937 года. Потому что меньше чем за год до заседания Военного совета произошло некое событие. А именно, в одной европейской стране практически вся военная верхушка в тесном контакте с германскими и итальянскими фашистами произвела попытку государственного переворота, вызвавшую гражданскую войну. Испанские события были у всех на памяти, у всех на слуху, и нет ничего естественнее, чем сделать вид, что ты поверил в то, что арестованные командармы пытались в СССР повторить то, что было проделано в Испании. Сталин так и говорит: «Хотели из СССР сделать вторую Испанию».
Этим объясняется и непонятное в других обстоятельствах волнение Сталина. Еще бы не волноваться – поверят ли те из присутствующих, которые участвовали в заговоре, тому, что он говорит, или же нет – было делом жизни и смерти.
Этим можно объяснить и тот факт, что суд был скороспелым, грубым и плохо подготовленным, так что большинство западных газет тут же заговорили об инсценировке. Не до того было. Важно было не установить в ходе судебного заседания истину и даже не создать видимость процесса – важно было как можно скорее все закончить, расстрелять эту восьмерку и других арестованных, устранив угрозу их побега или освобождения, и нанести тем самым заговорщикам удар, от которого они не смогут сразу оправиться – и опять же выиграть время…
Процесс
4 июня. Определен состав судей для судебного процесса по «делу о военном заговоре». Их имена:
Я. И. Алкснис, командарм 2-го ранга, зам. наркома СССР, начальник военно-воздушных сил РККА;
И. П. Белов, командарм 1-го ранга, командующий войсками Белорусского военного округа;
В. К. Блюхер, маршал, командующий войсками ОКДВА;
С.М. Буденный, маршал, командующий войсками Московского военного округа;
В. И. Горячев, командир 6-го кавалерийского казачьего корпуса из БВО;
П. Е. Дыбенко, командарм 2-го ранга, командующий войсками Ленинградского военного округа;
Н. Д. Каширин, командарм 2-го ранга, командующий войсками Северо-Кавказского военного округа;
Б. М. Шапошников, командарм 1-го ранга, назначенный в мае 1937 года начальником Генштаба.
(Из них четверо вскоре будут расстреляны, Блюхер погибнет на допросе, Каширин покончит с собой. В живых останутся лишь Буденный и Шапошников.)
5 июня. Отобраны восемь подсудимых для открытого процесса: Тухачевский, Якир, Корк, Уборевич, Эйдеман, Фельдман, Примаков и Путна. Индивидуальные уголовно-следственные дела на них объединены в одно групповое дело.
7 июня. Отпечатан окончательный текст обвинительного заключения по делу. Постановлением Президиума ЦИК СССР утверждены запасными членами Верховного суда СССР Буденный, Шапошников, Белов, Каширин и Дыбенко.
7 июня. Предъявлено обвинение Примакову.
8 июня. Предъявлено обвинение Тухачевскому, Якиру, Уборевичу, Корку, Фельдману и Путне по статьям 58-1«б», 58-3, 58-4, 58-6 и 59-9 Уголовного кодекса РСФСР (измена Родине, шпионаж, террор и т. п.)
9 июня. Прокурор СССР Вышинский и помощник Главного военного прокурора Субоцкий провели в присутствии следователей НКВД короткие допросы арестованных, заверив прокурорскими подписями достоверность показаний, данных арестованными на следствии в НКВД. В архиве Сталина находятся копии этих протоколов допроса. На протоколе допроса Тухачевского имеется надпись: «Т. Сталину. Ежов. 9 VI. 1937 г.»
9 июня. Субоцкий объявил обвиняемым об окончании следствия, но в нарушение требований статьи 206 УПК РСФСР не предъявил им уголовного дела и не разъяснил право на осмотр всего производства по делу и на дополнение следствия.
Перед судом обвиняемым разрешили обратиться с последними покаянными заявлениями на имя Сталина и Ежова. Некоторые из них использовали эту возможность.
Из письма И. Якира:
«Родной, близкий тов. Сталин. Я смею к Вам обращаться, ибо я все сказал, все отдал и мне кажется, что я снова честный, преданный партии, государству, народу боец, каким я был многие годы. Вся моя сознательная жизнь прошла в самоотверженной честной работе на виду партии, ее руководителей – потом провал в кошмар, в непоправимый ужас предательства… Следствие закончено. Мне предъявлено обвинение в государственной измене, я признал свою вину, я полностью раскаялся. Я верю безгранично в правоту и целесообразность решения суда и правительства… Теперь я честен каждым своим словом, я умру со словами любви к Вам, партии и стране, с безграничной верой в победу коммунизма».