Ее глаза со сверкавшими в них слезами, были прекрасны. Они были золотисто карие с черными крапинками (позже я обнаружил, что это контактные линзы), от слез глаза казались огромными. От слез также стало заметно, что глаза у нее чуть-чуть подкрашены, и косметика растеклась вокруг них.
— Ты прекрасна, когда плачешь, — сказал я.
Я вошел в одну из ролей Келлино — обольстителя.
— Ой, отъебись ты, Келлино, — сказала она.
Я ненавижу женщин, употребляющих матерные слова. Но она была единственной женщиной, у которой это слово звучало юмористически и дружелюбно.
Было очевидно, что она никогда раньше не произносила это слово. Может быть, таким способом она хотела дать мне понять, что догадывается, кого я пытаюсь имитировать. На ее лице была усмешка, а вовсе не очаровательная улыбка.
— Не знаю, почему я такая дура, — сказала она. — Но я никогда не хожу на вечеринки. А пошла только потому, что знала, что Форд будет здесь. Я восхищаюсь ею.
— Она — хороший критик, — сказал я.
— О, она так умна, — сказала Дженел. — Однажды она очень хорошо отозвалась обо мне. И, знаешь, я подумала, что понравлюсь ей. Потом она меня унизила ни за что ни про что.
— У нее было множество причин, — сказал я. — Ты красива, а она — нет. У нее были виды на Келлино на сегодняшний вечер, и она не хотела, чтобы он отвлекся на тебя.
— Это глупо, — сказала она. — Я не люблю актеров.
— Но ты красива, — сказал я. — Кроме того, ты интеллигент, и за это она должна ненавидеть тебя.
Впервые она посмотрела на меня с каким-то намеком на интерес. Я опередил ее в этом. Она мне нравилась, потому что была красива. Мне нравилось, что она никогда не ходит на вечеринки. Нравилось, что она не увлекается актерами типа Келлино, который был так божественно красив и очарователен, и так красиво одевался в роскошные костюмы, а кроме того, был подстрижен Роденом парикмахерского искусства. Она была интеллигентна. Хотя и могла плакать оттого, что критик унизил ее на вечеринке. Раз уж она была такой чувствительной особой, можно было предположить, что и меня она по крайней мере не убьет. Именно эта уязвимость заставила меня в конце концов пригласить ее на обед и в кино. Я не знаю, что мог бы сказать по этому поводу Осано. Уязвимая женщина может вас уничтожить в любой момент.
Довольно забавно, но я не представлял ее сексуально. Мне она просто чертовски нравилась. Несмотря на то, что она была красива и обладала такой замечательной счастливой улыбкой, даже когда плакала, на первый взгляд она не казалась действительно сексуальной. Или я был слишком неопытен, чтобы заметить это. Позже, когда Осано встретил ее, он говорил, что чувствовал в ней сексуальность как натянутый электрический провод. Когда я сказал Дженел об Осано, она заявила, что это должно было случиться с ней после того, как она встретила меня. До нашей встречи она была вне секса. Когда я посмеялся и не поверил этому, она улыбнулась мне своей счастливой улыбкой и спросила, слышал ли я что-нибудь о вибраторах.
Смешно, что взрослая женщина, рассказывающая вам о том, что она мастурбирует с вибратором, может обратить ваше внимание на себя. Но это нетрудно понять. Этому способствует сознание того, что она разборчива в своих связях, несмотря на то, что красива и живет среди мужчин, которые гоняются за женщинами как кошка за мышкой и, как правило, с той же целью.
Мы встречались в течение двух недель, около пяти раз до того, как переспали. И может быть лучшее время, которое мы провели вместе, было до этого.
Я должен был ходить в студию днем работать над сценарием и время от времени выпивать с Маломаром, затем возвращался в номер в отеле Беверли-Хиллз и читал. Иногда я ходил в кино. В те вечера, когда у меня были свидания с Дженел, она встречала меня в номере, затем тащила меня по кино и ресторанам, потом мы возвращались в гостиницу. Мы немного выпивали, болтали, и около часа ночи она шла домой. Мы были друзьями, но не любовниками. Она рассказала мне, почему развелась со своим мужем. Когда она была беременна, чувства ее обострились, но муж не обращал на это внимания. Потом, когда родился ребенок, ей нравилось нянчиться с ним. Она была в восторге от того, что молоко течет из ее груди, и ребенок наслаждается им. Ей захотелось, чтобы муж тоже попробовал молоко, пососал грудь и почувствовал, как оно течет. Ей казалось, что это будет здорово. Муж с негодованием отказался. Между ними все было кончено.
— Я никогда раньше никому не рассказывала этого, — призналась она.
— Господи, — сказал я. — Он просто ненормальный!
Однажды вечером она сидела рядом со мной на диване. Мы целовались, как дети, и я начал снимать с нее трусики, но она не дала мне это сделать, и поднялась. К этому времени я уже снял свои трусы в предвкушении, и она начала плакать и смеяться попеременно.
— Извини. Я все понимаю. Но не могу.
Мы взглянули друг на друга, и оба захохотали. Мы выглядели так забавно, оба, с голыми ногами, ее белые трусики болтались вокруг ее ног. Я со спутанными трусами и шортами под ногами. К тому времени я уже любил ее настолько сильно, что не обиделся. Я не чувствовал себя отвергнутым, что довольно странно.
— Все в порядке, — сказал я.
Я натянул брюки. Она подтянула трусы, и мы обнялись. Когда она уходила, я спросил ее, придет ли она следующим вечером. Она ответила, что придет, и я знал, что она ляжет со мной в постель.
На следующий вечер она пришла и поцеловала меня. Потом смущенно улыбаясь, сказала:
— Угадай, что случилось.
Хотя я и был невинен, но сообразил, что когда будущий партнер для постели говорит нечто подобное, ты останешься в дураках. Но я не взволновался.
— У меня начались месячные, — сказала она.
— Это не беспокоит меня, если это не беспокоит тебя, — сказал я.
Я взял ее за руку и повел в спальню. Через две секунды мы лежали раздетые в постели, на ней остались только трусы, и я чувствовал через трусы подкладку.
— Убери все, что ты туда напихала, — сказал я.
Она так и сделала. Мы поцеловались и обнялись.
В этот первый вечер мы не были влюблены. Мы просто друг другу очень нравились. Мы занимались любовью как дети. Просто целуясь и трахаясь. Обнимая друг друга и разговаривая, чувствуя себя удобно и тепло.
У нее была шелковистая кожа и хорошенькая мягкая, но не рыхлая, попка. Ее маленькие груди с большими красными сосками были великолепны на ощупь.
Мы дважды занимались любовью в течение часа, и со мной это было впервые после длительного перерыва. Наконец, нам захотелось пить, и я пошел в другую комнату открыть бутылку шампанского, которую приготовил. Когда я вернулся в спальню, она уже надела трусы. Она сидела со скрещенными ногами на кровати, держа в руках влажное полотенце, и пыталась оттереть темные пятна крови на белой простыне. Я стоя наблюдал за ней, голый, с бокалом шампанского в руке, и именно тогда я впервые почувствовал захлестнувшую меня нежность — это был перст судьбы. Она подняла на меня глаза и улыбнулась мне, ее светлые волосы растрепались, ее огромные карие глаза казались серьезными.
— Мне не хотелось бы, чтобы горничная увидела, — сказала она.
— Да, мы не хотим, чтобы она знала, — сказал я.
С очень серьезным видом она продолжала вытирать пятна, близоруко вглядываясь в простыню, чтобы не пропустить ни одного из них. Затем она бросила полотенце на пол и взяла шампанское из моих рук. Мы сели рядом на кровати, отпивая из бокалов и глупо улыбаясь друг другу от удовольствия. Так, как будто мы вдвоем были теперь заодно, и прошли очень важное испытание. Но мы все еще не были влюблены друг в друга. Секс был хорош, но не слишком. Мы были счастливы оттого, что были вместе, и когда она хотела поехать домой, я попросил ее остаться, но она сказала, что не может, и я не стал задавать вопросы. Я подумал, что, может быть, она живет с каким-нибудь парнем и может приходить поздно, но не может оставаться на ночь, И меня это не беспокоило. Великая вещь — не быть влюбленным…
Одним из положительных последствий Освобождения Женщин является то, что влюбиться стало менее банальным занятием. Потому что, когда мы влюблялись, это происходило самым банальным образом. Мы влюблялись, преодолевая трудности.
Перед этим у нас была небольшая проблема. Однажды в постели я не смог довести дело до конца. Я не был импотентом, но я не смог кончить. Она старалась изо всех сил, чтобы помочь мне. Наконец, она начала кричать и вопить, что она никогда больше не будет заниматься сексом, что она ненавидит секс и не понятно, зачем мы начали. Она плакала от досады и от сознания провала. Я посмеялся над ней. Объяснил, что это не имеет большого значения. Я просто устал. У меня в голове проносится слишком много всяких вещей, как в пятимиллионном фильме, плюс все обычные комплексы среднего американца двадцатого века, который ведет правильный образ жизни. Я обнял ее, и мы немного поболтали, потом после этого мы оба кончили — без всяких усилий. Было хорошо, хотя и не грандиозно.
Ну хорошо. Наступил момент, когда я должен был поехать в Нью-Йорк позаботиться о делах семьи. Потом, когда я вернулся в Калифорнию, мы должны были встретиться в первый же вечер после моего возвращения. Я был так взволнован, что по дороге к гостинице в автомобиле, взятом напрокат, поехал на красный свет и столкнулся с другой машиной. Я не пострадал, но мне пришлось доставать новую машину, и я понял, что нахожусь в состоянии тихого шока. Как бы то ни было, когда я позвонил Дженел, она была удивлена. Она неправильно поняла. Думала, что мы должны встретиться на следующий день. Я разозлился ужасно. Я чуть не погиб, так я хотел видеть ее, а она вываливает на меня все эти обычные отговорки. Но я был вежлив.
Я сказал, что на следующий вечер у меня есть дела, но я позвоню ей позже на неделе, когда буду свободен. Она не поняла, что я рассержен, и мы поговорили немного. Я не позвонил ей. Через пять дней она позвонила сама. Ее первыми словами были:
— Сукин ты сын. Я думала, что действительно нравлюсь тебе. А теперь ты выкидываешь эти старые донжуанские штучки, не звонишь мне. Почему, черт возьми, ты просто не пришел и не сказал, что я тебе больше не нравлюсь?
— Слушай, — сказал я. — Ты — обманщица. Ты прекрасно знала, когда у нас должно было быть свидание. Ты отменила его, потому что тебе было чем заняться в тот вечер, по-видимому нашла себе кого-то получше.
Она сказала очень спокойно, очень убедительно:
— Я неправильно поняла, или ты сам ошибся.
— Ты потрясающая лгунья, — сказал я.
Мне трудно было представить, что я могу испытывать такую бессильную ярость. Но возможно, это было больше, чем ярость. Я поверил ей. Я подумал, что она просто потрясающа. Она выкинула один из самых старых женских трюков. Я был знаком с такими трюками, потому что до того, как я женился, девушки отменяли свидания таким же образом, чтобы быть со мной. Я не думал об этих девушках. Что было, то было. Все было кончено. Я не придавал этому большого значения. Но спустя два дня она позвонила мне.
Мы поздоровались и она сказала:
— Я думаю, я действительно тебе нравлюсь.
И я услышал, как кто-то моим голосом произнес:
— Дорогуша, я сам виноват.
Я не знаю, почему я сказал “дорогуша”. Я никогда не пользовался этим словом. Это дало ей свободу действий.
— Я хочу видеть тебя, — сказала она.
— Приезжай, — ответил я.
Она засмеялась.
— Сейчас?
Был час ночи.
— Конечно, — сказал я.
Она снова засмеялась.
— Хорошо, — сказала она.
Она появилась примерно через двадцать минут. У меня была приготовлена бутылка шампанского, мы поговорили, потом я спросил:
— Ты хочешь в постель?
Она ответила “да”.
Почему так трудно описывать что-либо, что доставляет столько радости? Это был самый невинный секс в мире, и это было грандиозно. Я не чувствовал себя таким счастливым с тех пор, как когда-то ребенком играл весь день в мяч летом. Я понял, что могу простить Дженел все, когда я с ней, и ничего не прощу вдали от нее.
Однажды до всего этого, я сказал Дженел, что люблю ее, и она попросила меня никогда ничего подобного не говорить, потому что она знает, что я не это имею в виду. Я тоже не был в этом уверен, поэтому согласился с ней и не сказал этого и теперь. Но в течение ночи мы просыпались несколько раз и занимались любовью, и она сказала очень серьезно в темноте:
— Я люблю тебя.
Господи. Все это так пошло. Так же пошло, как, если тебя заставляют покупать новый крем для бритья или летать специальным авиарейсом. Но почему же это так действует? После этого все меняется. Половой акт становится особенным. Как будто я никогда не видел другой женщины. Достаточно было увидеть ее, чтобы сексуально возбудиться. Когда она встречала меня в аэропорту, я хватал ее прямо в автомобиле, чтобы дотронуться до ее груди, ног, и поцеловать двадцать раз, прежде чем мы ехали в отель.
Я не мог ждать. Однажды, смеясь, она запротестовала, и я рассказал ей о белых медведях. О том, что самец белого медведя реагирует на запах только одной определенной самки, и иногда ему приходится исходить тысячи квадратных миль арктических льдов, чтобы трахнуть ее. Поэтому так мало белых медведей. Она была удивлена, но потом сообразила, что я дурачусь, и стукнула меня. Но я объяснил, что она оказывает на меня именно такое действие. Это не было любовью, и она не была такой уж красивой и умной, и прочее, о чем я мог мечтать, будучи ребенком. Это было совсем не то. Я был неуязвим для всей этой банальности любви и уз брака, и всего остального. Просто у нее был правильный запах, от ее тела исходил запах, нужный мне. Это было просто, и нечего сочинять вокруг этого.
Удивительно, что она поняла. Она знала, что я говорил это не из любезности. Что это мой бунт против привязанности к ней и против клише романтической любви. Она просто обняла меня и сказала:
— Все хорошо, все хорошо.
И когда я сказал:
— Не принимай слишком часто ванну, — она опять обняла меня и сказала:
— Хорошо.
На самом деле меньше всего на свете я хотел, чтобы со мной случилась эта история. Я был женат. Я любил свою жену больше, чем кто-либо еще, и она продолжала мне нравиться больше всех женщин, которых я встречал, — даже когда начал изменять ей. Теперь впервые я почувствовал, что виноват перед обеими. Любовные истории всегда раздражали меня.
У людей все более запутано, чем у белых медведей. И пробел в моей сказочке, на который я не указал Дженел, состоял в том, что у самки белого медведя не было таких же проблем, как у самца.
Я, конечно же, использовал обычные приемчики, которыми пользуются влюбленные. Выспрашивал незаметно обо всем, что касалось ее. Назначала ли она свидания режиссерам и кинозвездам, чтобы заполучить роль? Были ли у нее другие любовные истории? Был ли другой приятель? Другими словами, была ли она блядью, которая трахается с миллионами парней подряд? Смешно, чем начинаешь заниматься, когда влюбляешься в женщину. Никогда такого не позволишь себе по отношению к понравившемуся тебе парню. Здесь всегда веришь своим оценкам и собственной интуиции. С женщинами всегда приходится быть подозрительным. Что-то все-таки есть в этом грязное — быть влюбленным.
Если бы я докопался до какой-нибудь грязной истории, касающейся ее, я бы не влюбился. Как это выглядит с точки зрения сраного романтизма? Ничего удивительного, что так много женщин ненавидят мужчин. Извинить меня могло только то, что я столько лет прожил отшельником, занимаясь писанием книг, и не разбирался в женщинах, и сейчас уже поздно было начинать. Кроме того, я не разузнал ничего скандального. Она не ходила на вечеринки. Она не была связана ни с кем из актеров. Для девушки, которая появлялась на экране и работала в кино, о ней было очень мало известно. Она не вращалась в киношных кругах, не ходила в те места общественного питания, куда все ходят. Ее имя не появлялось в колонках со светскими сплетнями. Короче говоря, она точно соответствовала мечте отшельника. Она даже любила читать. Что еще можно было желать?
Расспрашивая о ней, я, к своему удивлению, узнал, что Доран Радд рос вместе с ней в одном из сельских городков в Теннеси. Он сказал мне, что она — самая честная девушка в Голливуде. Он также посоветовал мне не терять времени даром, все равно мне ничего не добиться. Его слова вдохновили меня. Я спросил, что он думает о ней, и он сказал, что она самая лучшая из всех известных ему женщин. Только позже я узнал, мне рассказала Дженел, что они были любовниками, жили вместе, и именно Доран привел ее в Голливуд.
Да, она была очень независима. Однажды я попытался заплатить за бензин, когда мы катались на ее автомобиле. Она рассмеялась и отказалась. Ее не интересовало, как я одет, и ей нравилось, когда я не обращал внимания на то, во что одета она. Мы ходили вместе в кино в джинсах и в свитерах, и даже обедали в таком виде в изысканных кабаках. Наш статус позволял нам это. Все было отлично. Секс тоже стал великолепным. Так же хорош, как в юности, с невинной прелюдией, которая была более эротична, чем порно-джаз.
Иногда у нас заходила речь о том, чтобы купить ей красивое нижнее белье, но мы никогда не заостряли на этом внимание. Пару раз мы пробовали использовать зеркала, чтобы видеть отражения, но она была слишком близорука и слишком самолюбива, чтобы надеть очки. Однажды мы прочитали вместе в книге об анальном сексе. Мы оба возбудились, и она согласилась попробовать. Мы действовали очень осторожно, но у нас не было вазелина. Поэтому пришлось использовать ее крем. Это было очень смешно, потому что у меня было такое ощущение, что температура моего члена резко понизилась от этой смазки. На нее этот крем не действовал, и она пронзительно кричала. Мы перестали заниматься этими играми. Это было не для нас. Мы были слишком правильными. Хихикая как дети, мы приняли ванну; в книге очень строго предписывалось принять ванну после анального секса. В конце концов, мы пришли к тому, что нам не нужны никакие ухищрения. Это было великолепно. Мы жили счастливо все это время. До тех пор, пока не стали врагами.
В это счастливое время, светловолосая Шехерезада, она рассказывала мне историю своей жизни. Поэтому я жил не двумя, а сразу тремя жизнями. Жизнь в семье в Нью-Йорке с женой и детьми, с Дженел в Лос-Анджелесе, и жизнь Дженел до ее встречи со мной. Я летал семьсот сорок семь раз туда и обратно на самолетах, как на волшебных коврах. Я никогда раньше не был так счастлив. Работа над фильмами была, как игра в бильярд или в какую-нибудь другую азартную игру, и доставляла удовольствие. Наконец-то я вышел из тупика и понял, какой должна быть жизнь. Никогда я не был так обаятелен. Моя жена была счастлива, мои дети были счастливы, Дженел была счастлива. Арти не знал, что происходит, но однажды вечером, обедая со мной, он неожиданно сказал:
— Знаешь, впервые в моей жизни я больше о тебе не беспокоюсь.
— Когда это началось? — спросил я, думая что это связано с успешным выходом моей книги или с работой в кино.
— Только сейчас, — сказал Арти. — Вот в эту секунду.
Я мгновенно отреагировал.
— Что это значит, если поточнее? — спросил я.
Арти задумался.
— Ты никогда не был по-настоящему счастлив, — сказал он. — Ты всегда был угрюмым сукиным сыном. У тебя никогда не было настоящих друзей. Все, чем ты занимался, это читал и писал книги. Ты не выносил вечеринки, и кино, и музыку, и все остальное. Ты не выносил, когда вся семья собиралась на праздничные обеды. Даже твои собственные дети не доставляли тебе удовольствия.
Я был неприятно поражен. Это было неправдой. Может быть, я казался таким, но на самом деле это было не так. Я почувствовал резь в желудке. Если Арти так обо мне думает, что же думают остальные? Меня охватило знакомое чувство одиночества.
— Это неправда, — сказал я.
Арти улыбнулся мне.
— Конечно, нет. Я только имел в виду, что ты теперь всем покажешь, кто ты есть, а не только мне. Валери говорит, что легче жить с дьяволом, чем с тобой.
Меня обожгло от этих слов. Моя жена жаловалась на меня все эти годы, а я и не знал. Она никогда не упрекала меня. Но в этот момент я понял, что за исключением первых нескольких лет после женитьбы, она никогда не была счастлива со мной.
— Да, сейчас она счастлива, — сказал я.
Арти кивнул. Я подумал, как глупо это все, я должен изменять моей жене, чтобы сделать ее счастливой. Внезапно я понял, что люблю Валери больше, чем когда-либо. Это рассмешило меня. Всем это было очень удобно, я читал об этом в книгах. Потому что,, как только я оказался в классическом положении неверного мужа, то начал читать всю попадающуюся литературу на эту тему.
— Валери не очень возражает против моих поездок в Калифорнию? — спросил я.
Арти пожал плечами.
— Мне кажется, что ей нравится это. Ты знаешь, я привык к тебе, но ты — хулиган и действуешь на нервы.
Я снова был слегка оглушен, но никогда не мог сердиться на моего брата.
— Вот и хорошо, — сказал я. — Я уезжаю в Калифорнию завтра работать над фильмом.
Арти улыбнулся. Он понял, что я чувствовал в тот момент.
— До тех пор, пока ты не решишь вернуться домой, — сказал он. — Мы не можем жить без тебя.
Он никогда раньше не произносил такие сентиментальные фразы, но понял, что мои чувства задеты. Он все еще нянчил меня как ребенка.
— Пошел ты, — сказал я, но все-таки был счастлив. Кажется невероятным, что спустя всего двадцать четыре часа я был за три тысячи миль отсюда, наедине с Дженел, в постели, и слушал историю ее жизни.
Первое, о чем она мне рассказала, это что она и Доран Радд были старыми друзьями и выросли вместе в южном городке Джонсон Сити, штат Теннеси. Потом они стали любовниками и переехали в Калифорнию, где она стала актрисой, а он — режиссером.
Глава 30
Когда Дженел приехала в Калифорнию с Дораном Рад-дом, у нее была одна проблема. Проблема сына. Ему было лишь три года от роду, и он был слишком мал для частых переездов. Оставив сына у своего бывшего мужа, в Калифорнии она жила с Дораном. Он обещал дать начало ее карьере киноактрисы и устроил для нее возможность сыграть несколько незначительных ролей в кино или думал лишь, что устроил эту возможность. Во всяком случае он вышел на нескольких нужных людей, а обаяние и сообразительность Дженел довершили дело. Все это время она оставалась верна ему, но он вел себя явно нечестно по отношению к ней и сразу начинал волочиться за любой “достойной” его внимания женщиной, когда та попадала в поле его зрения. Чтобы выровнять ситуацию, он даже попытался как-то раз уговорить ее переспать одновременно с ним и еще с одним мужчиной. Она была в возмущении. Не из моральных соображений, но потому что не хотела себя чувствовать предметом сексуальных упражнений мужчины, считала, что это плохо, и к тому же сама мысль о том, чтобы двое мужчин пользовались ее телом, вызывала у нее отвращение. В то время, как она говорила, она была еще слишком неопытна в жизни, чтобы понять, что так она получает шанс понаблюдать за двумя мужчинами, занимающимися любовью одновременно. Если бы она была достаточно искушена в этой самой жизни, то могла бы, может, и согласиться, хотя бы для того, чтобы увидеть, как Доран остается в дураках, чего он весьма и весьма заслуживал. Она всегда считала, что климат Калифорнии больше всего способствовал тому, что с ней произошло в этой жизни. Там странные люди, не такие как в других местах, часто говорила она Мерлину, рассказывая ему сказки. И, как это можно было понять, ей даже нравилось, что они странные, и при этом не имело никакого значения, сколько вреда эти люди приносили ей.
Доран стремился внедриться в мир кино как постановщик и пытался все держать в своих руках. Он купил ужасный сценарий у одного неизвестного писателя, единственным достоинством которого было то, что он согласился на одни лишь проценты в случае успеха вместо того, чтобы потребовать оплаты наличными тут же, на месте. Доран убедил одного преуспевающего в прошлом кинорежиссера принять на себя режиссуру и выискал на главную роль актера-звезду.
Конечно, не могло быть и речи о том, чтобы хоть какая-то киностудия взялась за постановку. Все это дело было из тех, что могли бы показаться стоящими лишь несведущему. И поскольку Доран был просто-таки ужасающим коммивояжером, то сразу же пустился на охоту за нужными для начинания деньгами. Однажды он привел в гости весьма обещающего человека, высокого, скромного, даже застенчивого, лет тридцати пяти, очень сладкоречивого и не наглеца, который идет напролом. Он был из руководства одной солидной финансовой фирмы, занимающейся инвестициями. Его звали Теодор Ливерман, и он прямо за обеденным столом влюбился в Дженел.
Они обедали в Чейзенс. Доран взял чеки и вскоре после этого уехал на встречу с автором сценария и режиссером.
— Мы работаем над сценарием, — сказал Доран и сдвинул брови, выказывая напряжение и сосредоточенность. Он выдал Дженел инструкции на предмет того, как себя вести.
— Этот парень может обеспечить нам для постановки миллион долларов. Будь с ним мила и любезна. Не забудь, что у тебя вторая женская роль.
Это была обычная практика Дорана. Он обещал ей вторую женскую роль, и мог теперь торговаться. Если бы Дженел стала упорствовать, то он смог бы предложить ей и главную женскую роль. Конечно, все это ровным счетом ничего не значило. Это были одни слова, и если бы ему понадобилось, то он мог спокойно отказаться от обоих предложений.
Дженел и не подумала быть любезной в том смысле, который вложил в свои слова Доран. Однако ее просто поразило, когда она обнаружила, что Теодор Ливерман — это благородный, неиспорченный жизнью человек. Он не позволял себе никаких двусмысленностей в отношении ее — будущей кинозвезды. Вел себя очень сдержанно и был по-настоящему скромен и робок. И в восхищении от ее красоты и ума, что дало ей возможность проникнуться определенным чувством превосходства к нему. Она даже стала думать, что он — в ее власти. Что было несколько опрометчиво.