Дженел поцеловала меня и проговорила:
— Прости меня, Мерлин, я пыталась дозвониться до тебя в гостинице. Сегодня вечером у меня репетиция. Ко мне заедет режиссер и подвезет меня.
Я был поражен. И опять у меня екнуло внутри. Она широко улыбалась, но уголки рта ее немного вздрагивали, что заставляло меня думать о том, что она лжет. Она внимательно вглядывалась в мое лицо, видимо, хотела, чтобы я поверил ей, но она видела, что я не верю.
Она сказала:
— Он подъедет сюда забрать меня. Я постараюсь освободиться к одиннадцати.
— Хорошо, — проговорил я. — Через ее плечо я мог видеть, как Элис смотрится в свое зеркало, и не смотрит на нас, явно стараясь не слушать, о чем мы говорим.
Я подождал, действительно, приехал режиссер. Это был молодой парень, но уже почти совсем лысый, очень деловой и решительный. У него даже не было времени выпить с нами. Он спокойно сказал Дженел:
— Мы репетируем у меня. Я хочу, чтобы завтра ты была само совершенство, когда будем репетировать в костюмах. Мы с Эвартсом поменяли кое-что из одежды и по содержанию.
Он повернулся ко мне.
— Прошу извинить меня за испорченный вечер, но такова наша актерская работа.
Это была избитая фраза, звучавшая как пародия.
Он выглядел весьма неплохо. Я холодно улыбнулся ему и Дженел.
— О’кей, — процедил я. — Забирайте ее, на сколько вам надо.
При этих словах Дженел немного забеспокоилась и сказала режиссеру:
— Ты полагаешь, мы сможем управиться к десяти?
И режиссер сказал:
— Если будем работать в поте лица, то может быть.
Дженел сказала:
— Почему бы тебе не подождать здесь, у Элис. Я вернусь к десяти и мы сможем еще поехать поужинать. Идет?
— Конечно, — ответил я.
И остался у Элис. После того как они уехали, мы стали разговаривать о том, о сем. Она похвасталась, что заново отделала квартиру, взяла меня за руку и повела показывать комнаты. Они выглядели действительно прекрасно. На кухне были сделаны специальные жалюзи, буфеты и шкафчики были отделаны чем-то вроде мозаики. На потолке были подвешены медные кастрюли и прочее.
— Мило, — сказал я. — Не могу и подумать, чтобы Дженел пришло в голову все это.
Элис рассмеялась:
— Нет, это все я.
Затем она повела меня показывать три спальни. Одна из них явно предназначалась для ребенка.
— Это для сына Дженел, когда он приезжает к нам. Потом мы прошли в главную спальню, где стояла огромная постель. Она и в самом деле переделала ее.
Это была явно женская спальня: с куклами на стенах, большими подушками на диване и телевизором в ногах постели.
— Чья это спальня? — спросил я.
— Моя, — ответила Элис.
Мы прошли в третью спальню, которая была явно бутафорской и использовалась, это было видно, как чулан. Всякого рода рухлядь и обломки мебели были разбросаны по комнате. Постель была маленькая, покрытая стеганым одеялом.
— Ну, а это чья спальня? — спросил я издевательски.
— Это спальня Дженел, — ответила Элис, отпустила мою руку и отвернулась.
Я понял, что она лжет: они с Дженел спали вместе в большой спальне.
Мы вернулись в гостиную и стали ждать. В десять тридцать зазвонил телефон. Это была Дженел.
— О Боже! — сказала она. В ее голосе звучали трагические нотки, как будто ее поразила неизлечимая болезнь. — Мы еще не закончили. Может, через час. Ты подождешь?
Я рассмеялся.
— Конечно, подожду.
— Я позвоню еще, — сказала Дженел. — Как только будет ясно, что кончаем, о’кей?
— Конечно, — сказал я.
Мы подождали с Элис до двенадцати часов. Она хотела приготовить мне что-нибудь поесть, но я отказался. К этому времени мне уже стало смешно. Нет ничего смешнее, когда с тобой поступают, как с полным идиотом.
В полночь телефон зазвонил снова, и я уже знал, что она скажет. И она действительно сказала это. Они еще не кончили. И когда кончат, она не знает.
Я был очень счастлив с ней. Я знал, что она когда-то устанет. Что я не увижу ее до утра и не буду ей звонить завтра из дома.
— Дорогой мой, ты очень-очень мил, так мил. Я не знаю, как и извиняться перед тобой, — сказала Дженел. — Позвони мне завтра во второй половине дня.
Я попрощался с Элис. Она поцеловала меня в дверях. Это был поцелуй сестры. Она спросила:
— Ты позвонишь завтра Дженел, да?
— Конечно, я позвоню ей из дома, — ответил я.
Я вылетел из Нью-Йорка на очень раннем самолете, и из аэропорта им. Кеннеди позвонил Дженел. Она обрадовалась.
— Я боялась, что не позвонишь.
— Я же обещал, что позвоню.
— Мы работали до трех ночи и сегодня репетиция будет не раньше девяти вечера. Я могу приехать к тебе в гостиницу на пару часов, если хочешь, — предложила она.
— Конечно, я хочу тебя видеть. Но я сейчас в Нью-Йорке. Я сказал тебе, что позвоню из дома.
Последовало долгое молчание.
— Понимаю, — наконец проговорила она.
— Ладно, — сказал я. — Я позвоню тебе, когда опять приеду в Лос-Анджелес. Хорошо?
Опять последовало долгое молчание, а потом она сказала:
— Ты был невероятно добр ко мне, но я не могу больше позволять тебе причинять мне боль.
И повесила трубку.
Однако в следующий мой приезд в Калифорнию мы помирились и начали все сначала. Она хотела быть совершенно честна со мной, обещала, что никогда больше не будет лгать мне и в доказательство рассказала мне об Элис и себе. Это была интересная история, но ничего не доказывала, во всяком случае, мне. Если не считать того, что было неплохо узнать правду наверняка.
Глава 37
Дженел жила у Элис Десанитис уже два месяца, прежде чем начала понимать, что Элис любит ее. Ей понадобилось для этого столько времени, потому что обе они днем очень напряженно работали. Дженел носилась туда-сюда для переговоров, которые устраивал ей ее агент. Элис работала допоздна дизайнером костюмов для дорогого фильма.
У них были отдельные спальни. Но поздно по вечерам Элис приходила в комнату Дженел и садилась на ее постель, чтобы поболтать с ней. Она готовила кто-нибудь поесть и горячий шоколад, чтобы лучше спалось. Обычно они разговаривали о работе. Дженел рассказывала истории о хитроумных и не очень хитроумных шагах, которые предпринимались в отношении нее в течение дня, и обе они смеялись над этим. Элис никогда не говорила Дженел, чтобы она поощряла эти шаги, пользуясь своей южной красотой и очарованием.
У Элис был проницательный взгляд. Она была высокого роста, очень деловая и твердая в отношениях с внешним миром. Но она была очень мягка и добра с Дженел. Она, как сестра, целовала Дженел, прежде чем они укладывались спать каждая в своей спальне. Дженел восхищалась ее умом и высочайшей компетентностью в своем деле — дизайне одежды.
Элис закончила свою работу на картине в то же самое время, когда сын Дженел Ричард приехал к ним, чтобы провести с матерью часть своих летних каникул. Обычно, когда сын приезжал к ней, она посвящала ему все свое свободное время: показывала ему город, водила его на разные представления, на каток, в Диснейленд. Иногда она на неделю снимала небольшую квартирку на берегу океана. Ей всегда доставляли большую радость эти приезды сына, и она всегда чувствовала себя счастливой тот месяц, когда он был с ней. Но в то лето, к счастью или несчастью, она получила небольшую роль в телесериале, что вынуждало ее быть занятой большую часть времени, когда у нее должен был находиться сын. Но зато это обеспечивало ей жизнь на целый год. Она начала писать длинное письмо своему бывшему мужу с объяснением, почему Ричард не может приехать к ней этим летом, а потом положила голову на стол и начала плакать. Ей показалось, что она тем самым как бы отказывается от своего собственного сына.
Ее спасла Элис. Она сказала Дженел, чтобы та все-таки вызвала его: Элис будет с ним. Она все ему покажет. Она свозит его к Дженел на работу, чтобы он посмотрел, как она работает, и увезет его оттуда, прежде чем он начнет действовать на нервы режиссеру. Элис будет занимать его в течение дня. А потом Дженел сможет составлять ему компанию в остальное время. Дженел была за это бесконечно благодарна Элис.
И когда Ричард приехал, чтобы провести у нее свой месяц, то они смогли опять, как и прежде, провести вместе это счастливое время. После работы Дженел возвращалась в квартиру Элис и у Элис с Ричардом уже все было готово, чтобы всем вместе отправиться в город и провести там вечер. Они ходили в кино, а потом, уже поздним вечером, где-нибудь перекусывали. Это было очень удобно и просто. Дженел поняла, что она со своим бывшим мужем никогда так прекрасно не проводила время с Ричардом, как это делали она с Элис. Это было как бы почти идеальное замужество. Элис никогда с ней не ссорилась, не спорила и не упрекала ее. Ричард никогда не был угрюмым, мрачным или непослушным. Он жил так, как живут дети, может, в одних лишь мечтах, с двумя обожающими матерями и без отца. Он любил Элис, потому что она кое в чем баловала его, а строгость проявляла лишь изредка. Брала его днем на уроки игры в теннис, а потом они играли вместе. Она обучала его писать и танцевать, и в самом деле была “идеальным отцом”. Она была спортивного вида, хорошо сложена, но у нее не было свойственной отцам грубости, резкости, властности. Ричард очень хорошо отвечал на ее отношение к нему Он помогал Элис готовить для Дженел обед, когда та приходила с работы, а потом смотрел, как обе они готовятся выйти с ним вместе в город. Ему нравилось также одеваться в белые спортивные брюки и темно-синюю куртку, и белую с оборками рубашку без галстука. Ему нравилась Калифорния.
Когда наступил день его отъезда домой, Элис и Дженел проводили его на полуночный самолет, а потом, наконец, вновь оставшись одни, взявшись за руки, вздохнули с облегчением, как это бывает у дружной четы, когда от них уезжает гость. Дженел почувствовала себя настолько тронутой, что крепко обняла и поцеловала ее в мягкие, нежные, тонкие губы. Этот поцелуй длился долю секунды.
Возвратившись в квартиру, они приготовили себе какао, как будто ничего не произошло. Потом пошли каждая в свою спальню. Но Дженел охватило какое-то беспокойство. Она постучалась к Элис и вошла. И удивилась, увидев Элис лежащей в постели раздетой, в одном белье. Элис всегда носила лифчик, тесно стягивавший ее грудь. Каждая из них, конечно, не раз видела другую в различных стадия неодетости. Но сейчас Элис сняла лиф, чтобы дать свободу телу, и, слегка улыбнувшись, посмотрела на Дженел.
При виде груди Элис Дженел испытала любовный порыв, почувствовала, что краснеет. С ней еще такого не случалось, чтобы она могла быть привлекательное для другой женщины. Особенно после случая с миссис Уортберг. Когда Элис накрылась одеялом, Дженел присела к ней на край кровати, и они стали говорить о том, как хорошо провели время с Ричардом, все вместе. Вдруг Элис разразилась слезами.
Дженел пригладила свои темные волосы и сказала:
— Элис, что с тобой? — очень озабоченным голосом. Уже в этот момент они обе поняли, что играют свои роли, что позволит им сделать то, что каждая из них хочет сделать.
Элис, всхлипывая, сказала:
— У меня нет никого, кого бы я любила, и никого, кто бы любил меня.
Последовал момент, когда Дженел где-то в своем сознании почувствовала иронию. Это была сцена, которую она сама разыгрывала с мужчинами. Но ее горячая благодарность Элис за прошедший месяц, момент испытанного ею порыва оказались более обещающими, чем удовлетворение от иронии, которое она могла бы испытать. Она тоже любила играть. Она раскрыла Элис и дотронулась до ее груди. Почувствовала, что соски ее набухают. Потом она наклонилась к Элис и закрыла их своим ртом. Эффект был поразительным. Она почувствовала, что по ее телу потек ужасный ток жидкости, и она стала сосать грудь Элис. Она почувствовала себя младенцем. Грудь Элис была такая теплая, Дженел почувствовала такую сладость во рту. Она легла рядом с Элис, но не выпускала ее груди, хотя та стала давить ее шею, чтобы Дженел опустилась ниже. В конце концов Элис оставила свои попытки. Дженел причмокивала, продолжая сосать, подобно эротическому дитя, а Элис гладила золотистую голову Дженел, прервавшись лишь на мгновение, чтобы выключить свет у изголовья и чтобы они оказались в темноте. Наконец, через немалое время, издав звук удовлетворения, Дженел перестала сосать и ее голова упала между ног Элис. Потом прошло еще довольно много времени, и Дженел в изнеможении заснула. Когда она проснулась, то обнаружила, что раздета и, нагая, лежит рядом с Элис. Они спали обнявшись, в полном доверии друг к другу, как два невинных младенца, умиротворенные.
Так началось то, что оказалось для Дженел ее наиболее удовлетворявшей связью, которую она когда-либо испытывала.
Не то чтобы она любила, нет. Элис любила ее. Отчасти это объясняло, почему их отношения приносили им такое удовлетворение. Просто-напросто Дженел очень понравилось сосать грудь Элис, что было полным для нее откровением. И ничто ее с Элис не сдерживало, она вела себя совершенно свободно, с ней, ставшей теперь ее полной повелительницей и госпожой. Это было прекрасно. Дженел не должна была теперь играть свою роль прекрасной южанки.
Удивительным в этих отношениях было то, что Дженел, мягкая, женственная, была нападающей стороной, сексуальным агрессором. Элис, которая выглядела, по самому мягкому счету, просто каменной стеной, была на самом деле женщиной, от природы наделенной призванием жить в паре с кем-то еще. Именно Элис превратила их спальню (поскольку они теперь разделяли одну и ту же постель) в настоящую женскую обитель с куклами, висящими на стенах, со специальными жалюзи на окнах, с самыми разными безделушками, призванными украшать их обиталище. Спальня Дженел, которую они сохраняли лишь для вида, была неопрятна, грязна, в полном беспорядке и напоминала в каком-то отношении детскую.
Что Дженел привлекало особенно в их отношениях, так это было то, что она могла играть роль мужчины, причем не только в его прямом назначении, но и в повседневной жизни, в ее отдельных элементах, малых и незначительных, но которые и составляли жизнь. Что касалось чисто домашних дел, то в них Дженел была небрежна, порой по-мужски неряшлива. Она была настоящая неряха, по сравнению с Элис, которая всегда старалась выглядеть привлекательной для Дженел. Она даже могла себе позволить, на манер мужчины, схватить Элис за грудь и сжать ее, когда она проходила мимо нее по кухне. Дженел нравилось играть роль мужчины. Она часто была настойчива с Элис в этой роли. В это время она испытывала даже большее к ней влечение, чем когда-либо к мужчине. И потом, хотя у обеих бывали свидания с мужчинами, что было неизбежным в их профессиях, где перемежались обязательства общественного и делового характера, одна лишь Дженел испытывала удовольствие от того, что проводит вечер с мужчиной. Одна лишь Дженел могла, при случае, отсутствовать дома всю ночь напролет. А когда возвращалась домой на следующее утро, то находила Элис буквально больной от ревности, причем до такой степени, что Дженел это стало пугать и она стала подумывать о том, чтобы уехать от нее. Элис же никогда не отсутствовала дома всю ночь. А когда не приходила домой допоздна, то Дженел никогда не беспокоилась о том, а не проводит ли та время в обществе какого-нибудь парня. Ее это не волновало. Для нее одно никак не было связано с другим.
Мало— помалу, однако, стало ясно, что Дженел -это совершенно свободный индивидуум. Что она могла сделать в любой момент то, что ей нравилось. Что она ни перед кем и ни за что не хотела отвечать. Частично это объяснялось тем, что Дженел была настолько красива, что ей было трудно избегать проявлений к ней внимания со стороны всех мужчин, с которыми ей так или иначе приходилось сталкиваться: актеров, помощников режиссеров, агентов, продюсеров, режиссеров. Однако постепенно, по мере того, как проходил год, как она жила с кем-либо из них, у Дженел пропадал всякий интерес продолжать с ними жить. Жизнь эта больше не удовлетворяла ее. Не столько физически, сколько по причине неравенства в отношениях — с ее стороны по сравнению с отношением с их стороны. Они начинали требовать, ожидать слишком большого внимания к себе, которое она не чувствовала себя в состоянии уделять им. Поэтому она нашла в Элис то, присутствие чего она никогда не чувствовала в мужчинах. Абсолютное к ней, Дженел, доверие. Дженел никогда не слышала, и по всем признакам чувствовала, что Элис никогда не болтает о ней и не отзывается пренебрежительно. Или чтобы Элис могла обмануть ее с другой женщиной или другим мужчиной. Или чтобы Элис могла надуть ее из-за какого-нибудь материального интереса или нарушить свое обещание. Многие мужчины, с которыми она встречалась, были щедры на обещания, которые они никогда не выполняли. Она была по-настоящему счастлива с Элис, которая делала все, чтобы она была счастлива во всех отношениях.
Однажды Элис сказала:
— Знаешь, мы могли бы сделать так, чтобы Ричард жил у нас постоянно.
— О Боже, я бы так хотела, — сказала в ответ Дженел. — У нас пока не было времени, чтобы иметь возможность заботиться о нем.
— Но мы сможем это сделать, — возразила Элис. — Послушай, мы редко работаем в одно и то же время. Он будет ходить в школу. Во время каникул он может поехать в лагерь. В крайнем случае, если будет нужно, мы сможем нанять какую-нибудь женщину смотреть за ним. Я думаю, ты была бы много счастливее, если бы Ричард был с тобой.
Искушение было велико. Она понимала, что их жизнь станет более устроенной и налаженной, если Ричард будет с ними. Это была неплохая мысль. У нее теперь было достаточно работы в кино, чтобы хорошо жить. Они могли бы даже переехать в большую квартиру и устроиться там по-настоящему.
— Хорошо, — сказала она. — Я напишу Ричарду, и посмотрим, как он это воспримет.
Она так и не написала. Она знала, что ее бывший муж не согласится. Да к тому же она сама не хотела, чтобы Элис становилась слишком важной частью ее жизни.
Глава 38
Когда я узнал точно, что Дженел жила одновременно в двух измерениях и что Элис тоже была ее “возлюбленной”, я почувствовал облегчение. Ну и что? То, что две женщины любят друг друга, было подобно тому, как когда две женщины вяжут вместе. Я сказал это Дженел, чтобы рассердить ее. И потом, ее положение ставило меня в положение “парашютиста”, человека, любовницей которого является замужняя женщина, муж которой понимает все это, а женщина пытается комбинировать.
И все-таки все это не так просто. Постепенно я понял, что Дженел любит Элис, по меньшей мере, настолько же сильно, насколько и меня. Но что было еще хуже, я понял, что Элис любит Дженел больше, чем я, то есть менее эгоистично и, следовательно, причиняя Дженел меньше вреда по сравнению со мной. Ибо к тому времени я понял, что эмоционально я не очень-то много даю Дженел. И не имело значения, что это была неразрешимая загадка, что никогда никакой мужчина не будет в состоянии решить ее проблемы. Я использовал ее для своего удовольствия, как инструмент удовлетворения. Ну, да ладно. Опять же, пусть так. Но я ожидал, что она согласится занять в моей жизни строго подчиненное положение. В конце концов, у меня были жена, дети и мое писательство. Я даже ожидал, что она даст мне в своей жизни место первостепенной значимости.
В конце концов, все, до определенной степени, есть торговля, сделка, результат соглашения. И я выторговывал больше, чем она. Это было так просто.
Но здесь вклинивается осложнение: ее бисексуальность. В один из моих приездов она заболела. У нее удалили кисту. Она пробыла в больнице десять дней. Конечно, я посылал ей цветы, тонны цветов, выполнял эту бессмыслицу, которую так любят женщины и из-за которой заставляют убиваться мужчин. Конечно, я приходил к ней каждый вечер примерно на час. Но Элис была у нее на посылках, проводила у нее весь день. Иногда она на какое-то время выходила из палаты, чтобы Дженел и я могли побыть одни. Может, она знала, что Дженел захочет, чтобы я держал ее за обнаженную грудь, когда буду говорить с ней. Не из каких-либо иных побуждений, но потому, что это ей доставляет удовольствие. О боже, как много секса присутствует во всех удовольствиях: и в горячей ванне, и в обильном обеде, и в хорошем вине. Если бы для удовлетворения требований секса можно было ограничиться лишь такими удовольствиями, без любви и прочих осложнений.
Во всяком случае, когда Элис была в палате вместе с нами, меня всегда поражало, до какой степени было полно любви лицо Элис. Они с Дженел были словно сестры, они смотрели друг на друга как любящие женщины, мягко, женственно. У Элис был маленький, почти тонкий рот, который редко выглядит благородно, но у Элис он выглядел именно так. Мне она очень нравилась. А почему бы, черт побери, и нет? Она делала всю грязную работу, которую должен был делать я. Но я был занятый человек. Я был женат. И назавтра должен был улететь в Нью-Йорк. Может быть, если бы Элис не было, то я бы делал все то, что делала она, но я так не думаю.
Я тайком принес бутылку шампанского, чтобы отметить наш последний совместный вечер. Но я не намеревался разделять этот вечер с Элис. У Дженел было припасено три стаканчика. Элис открыла бутылку. Она была очень способной.
На Дженел был красивый ночной халат, и как всегда, она выглядела несколько трагично, лежа на этой больничной койке. Я знал, что она специально не использовала косметики (чтобы подготовиться к моему посещению), чтобы играть свою роль. Болезненная, бледная, прямо Камилла. Если не считать того, что в действительности она была вполне здорова и прямо дышала жизненной силой. Ее глаза блестели от удовольствия, когда она пробовала шампанское. Она держала, как в западне, в своей палате двух человек, которых она любила больше других. Им не позволялось быть в отношении ее нечестными никоим образом, или же как-то задевать ее чувства, даже не позволялось останавливать ее в ее нечестном отношении к ним. Но, может быть, именно это заставило ее протянуть ко мне руки и взять в них мою и держать ее, а Элис сидела тут же и смотрела.
С тех пор как я узнал об их отношениях, я постоянно старался не вести себя как любимый Дженел перед Элис. Элис тоже никогда не выдавала своих действительных отношений с Дженел. Глядя на них, можно было поклясться, что это две сестры или подруги. В своих отношениях они были совершенно естественными и спокойными, и только Дженел иногда прорывало, она вдруг принимала вид господина-мужа.
Элис отодвинула свой стул от постели Дженел к дальней стене, подальше от нее, от нас. Как будто тем самым хотела признать за нами статус любовников. По какой-то причине я воспринял этот жест очень болезненно, а он был так благороден.
Я стал смутно чувствовать, что завидую им. Им было так хорошо вместе, что они могли пойти даже на то, чтобы позволить мне выступать здесь открыто в роли официального любовника. И я понял, что это не была извращенность с ее стороны, а искреннее желание сделать меня счастливым, и я улыбался ей. Через час мы выпьем шампанское, я уйду, сяду в самолет и полечу в Нью-Йорк, а они останутся одни, и Дженел помирится с Элис. И Элис знала это. И еще она знала, что Дженел нужен этот момент со мной. Я преодолел возникшее у меня желание убрать свою руку. Это было бы неблагородно, а мужское заблуждение говорит о том, что мужчины в глубине души благороднее женщин. Но знал, что мое благородство натянутое. Я не мог дождаться того момента, когда уйду.
Наконец, я смог на прощание поцеловать Дженел и уйти, обещая позвонить ей на следующий день. Мы обнялись, когда Элис скромно вышла из палаты. Но она ждала меня за дверью и проводила меня до машины. Она тоже поцеловала меня, в губы, и я ощутил мягкую сладость ее губ.
— Не беспокойся, — проговорила она. — Я проведу ночь у нее.
Дженел рассказала мне об этом после операции. Элис провела у нее целую ночь, свернувшись клубком на кресле в палате. Это меня не удивило.
Я сказал Элис:
— Спасибо. Береги себя, — сел в машину и поехал в аэропорт.
Когда самолет полетел на восток своим обычным маршрутом, было уже темно. В самолете я не мог заснуть.
Я мог себе представить, как им будет хорошо вдвоем, Элис и Дженел, и был рад, что Дженел будет не одна. И был рад, что утром на рассвете буду завтракать со своей семьей.
Глава 39
В чем я никогда не хотел себе сознаться, так это в том, что моя ревность в отношении Дженел была нисколько не романтической, а прагматической. Я читал романтическую литературу, но ни в одной из прочитанных мною романтических повестей не смог найти утверждения о том, что одной из причин, по которым женатый человек хочет верности от своей любовницы, является его боязнь подхватить гонорею или что-нибудь еще похуже и передать потом своей жене. Я думаю, что одной из причин, по которым подобное не допускалось для любовницы, была та причина, по крайней мере, что женатый мужчина обычно лжет и говорит, что он более не разделяет ложе со своей женой. И по той еще причине, что он уже лгал и лжет своей жене и что, если он ее заразил, если он вообще может считаться человеком, то ему нужно было бы в этом случае сказать об этом обеим. Он ловится на двойной лжи.
Так, однажды ночью я сказал об этом Дженел. Она посмотрела на меня с мрачным видом и проговорила:
— А как насчет того, что ты подхватишь это от своей жены и передашь мне? Или ты считаешь это невозможным?
Мы проводили нашу обычную игру в пикирование, эту словесную битву, дуэль двух умов, дуэль сообразительностей, в которой допускались юмор и правда, даже жестокость, но не зверство.