Страница:
Таково отношение вещи к идее об этой вещи, недостаточного бытия вещи к полному ее бытию. Вида и Смысла. Но такое же примерно отношение Мастера ко всеумеющему богу - Учителю учителей.
"Бог - умный свет, в котором, от которого и через которого разумно сияет все, что сияет разумом" ("Монологи", I, 2).
"Да! Меня не было бы, боже мой; я вовсе не существовал бы, если бы ты не был во мне или, точнее, я не существовал бы, если бы не был в тебе, из которого все, в котором все" ("Исповедь", I, 2).
Взаимопронизанность божественного и человеческого? И да, и нет. Ибо свет божественный внутри, но и за чертою. Исходит от бога, но не убывает. Может быть, даже и проходит (откуда?) через него. Об этом свидетельствует формула Августина: "... в котором, от которого и чрез которого..." Замысел впереди и внутри. Впереди как образец, внутри как волевое стремление к умению высветлить, проявить Смысл предстоящий - смысл себя, постигающего этот смысл.
"В котором, от которого и чрез которого..." Эта формула мыслит не только вечно сущую светящуюся неподвижную точку ("в котором"), но и рутинное, инструментальное время научения (у кого? - "от которого") и друг у друга - всех и у всех ("чрез которого"). Всеобщность научения, но и в одиночку: только наедине с богом (с самим собой) и всею силою собственной незрячей бедной души, но зато вставшей на путь... полноты бытия, ясновидения во мраке, всеобъемлющей благодати.
Бог и человек... Это, казалось бы, интимно-личное учительско-ученическое звено, осмысляемое в контексте Августиновой "педагогики", встраивается в широчайшую социальную перспективу всей средневековой эпохи. Вернее даже будет сказать так: не встраивается, а само оно и есть социальность per se.
Поскольку бог хотя и внутри человеческой души, но и вовне, постольку повиновение учимого Учителю обязательно: "... как между властями и начальствами в обществах человеческих низшие повинуются высшим и высшие предпочитаются низшим, так и бог превыше всех и все должно покоряться ему" ("Исповедь", III, 8). Средневековый колледж (Учитель - ученик; Бог человек) соотносится со светским типом подчинения власти. При этом власть всегда опекающа, заботлива; она нежная, отцовская власть: "Управляют те, которые заботятся, как муж - женою, родители - детьми, господа - рабами. Повиняются же те, о которых заботятся, как жены - мужьям, дети - родителям, рабы - господам" ("О граде Божием", XIX, 14). Властелин - сеньор - феодал куратор - "заботник"...
"Обществоведческая" концепция Августина - учительская в принципе. Учение о двух градах, созданных "двумя родами любви: земной - любовью к себе, доведенною до презрения к богу, а небесной - любовью к себе, доведенною до презрения к самому себе. Первый затем полагает славу свою в самом себе, последний - в господе. Ибо тот ищет славы от людей, а для этого величайшая слава - бог, свидетель совести... Над тем господствует похоть господствования, управляющая и правителями его, и подчиненными ему народами; в этом по любви служат взаимно друг другу и предстоятели, руководя, и подчиненные, повинуясь..." (XIV, 28). Учатся все. Но результаты от такой учебы распределяются так, что предпочтены те, кто "живет по богу", а те, кто "по человеку" - посрамлены, но посрамлены с морально-воспитующей пользою, "ибо нечестивый живет ведь для благочестивого и грешник - для праведника, чтобы через сравнение с нечестивым и грешником человек благочестивый и праведный мог ревностнее возвышаться, пока достигнет конца своего" ("Об истинной религии", XXVII). Где уж тут всеобщее равенство! Его нет, но оно принципиально не исключено: оно - в свободно-волевом стремлении выучиться собственной непорочной сути, вынесенной на учительскую кафедру, и по мере ученических радений - проступающей в собственной душе, как на переводных картинках, смоченных водою. Живою святою водой от щедрот Пастыря.
Социальность персонифицируется. А персона, напротив, предстает как весь человеческий род, "жизнь которого от Адама до конца настоящего века есть как бы жизнь одного человека..." (там же).
Августин говорит: "Как взаимное сопоставление противоположностей придает красоту речи, так из соединения противоположностей возникает своего рода красноречие, но не слов, а вещей, составляющее красоту мира" ("О граде Божием", XI, 18). Как сказано: красноречие вещей! Цветная - красная (в свете истинного совершенства - гармонического лада) - речь. Красное слово. Красное словцо! Но не словцо, а красно заговорившая вещь. Вот-вот начнется урок, который научит делать красивую - красноречивую - красиво глаголящую вещь силок для уловления смысла. Урок, который и есть в слове явленная (но и в красноречивой вещи-приеме тоже) средневековая - августиновская "педагогика", способная научить делать красноречивые "изделия". Но способная ли? Августин как бы окорачивает заносчивого мастера. Смири, - как бы говорит он, - гордыню: "Ведь все, что совершается чудесного в этом мире, не идет ни в какое сравнение с тем чудом, которое являет собой этот мир, это небо и земля и все, что в них существует, - а все это создано, конечно, богом. А тот, кто их создал, и способ, которым он создал их, остаются тайными и непостижимыми для человека... Да и сам человек есть большее чудо, чем все чудеса, творимые людьми" (X, 12).
Область, в которой может быть развернуто учительство, Августин определяет так: "Вере в бога должно предшествовать понимание некоторых вещей. В то же время вера, которой в него верят, помогает больше понимать... Но поскольку вера происходит от слышания, а слышание - через проповедование Христа, можно ли было бы верить проповеднику веры, если бы прежде не был понят по крайней мере его язык, чтобы не сказать больше? Но и обратно: имеются вещи, которым сначала нужно верить, чтобы потом их понять. Это явствует из слов пророка: "Если не поверите, не поймете" (Ис. 7,9). Так что ум продвигается вперед в понимании того, во что он верит..." ("Изложение псалмов", 118).
Затевается диалектика разума как умного видения и веры как авторитетного светозарного слова на долгие будущие времена. При этом слышание как преподавание - впереди и выше понимания как умного, в дальнейшем исследовательского - видения мира. А пока исследовательского только в сфере слов. Но слово - от пророка, учителя, миссионера - к послушнику, ученику-неофиту, желающему встать на путь.
Вера и понимание. Понимание есть свойство мышления. Но и вера (верование) есть, согласно Августину, тоже мышление. Но такое, однако, мышление, которое не нуждается в способности постигать, а нуждается лишь в одобрении. Credera cum assensione - вера с согласием. Это еще не fides religiosa, a лишь доверие (credera), без которого, понятно, религиозная вера невозможна. При этом cogitare как способность мыслить ничуть не иное, чем способность верить, то есть тоже способность мыслить, только особым образом. Вера предшествует пониманию. Она - "в целом". Видение веры целостно, но не артикулировано и не дано как система частей. Зато вера целостна и схватывается верующей душой. С веры-доверия начинается первый урок чему бы то ни было. Первое слово учителя - слово на веру. И лишь потом - понимание (шаг за шагом), всматривание в это слово. Слову учителя верят, потому что учитель - авторитет. Именно со слова, сказанного авторитетом, и потому с авторитетного слова начинается урок, на который пришел неуч, чтобы стать человеком выученным: "Так как любой человек делается образованным из необразованного и любой необразованный не может знать того, как он должен вести себя и что делать, чтобы приобрести способность к учению, то для всех желающих учиться чему-либо великому и сокровенному вратами к этому служит только авторитет" ("О порядке", II, 9). Авторитетная - авторитарная педагогика. Но вслед за словом авторитета должно воспоследовать слово понятое - то же самое, конечно, слово, только понятое разумом. Авторитет предшествует разуму; зато разум - по сути дела. Авторитет вещает о сути дела и о самом деле (предмете) купно; разум - только о сути дела. Отсюда две учительских программы: одна - для невежд, для которых только авторитет и есть, другая - для людей ученых, для которых "приличнее разум" (там же). Первая программа доступна, пряма, недвусмысленна. Вторая более надежна, долговременно убеждающа, зато чревата несогласием, ибо разум, пусть даже призванный обосновать веру, разноголос. Он - многоголосый канон, содержащий в себе возможность петь - жить - мыслить не столько "по богу", сколько "по человеку". Но здесь я тороплю события.
Мысль Августина - мерцающая мысль. Она далека от прямолинейной выстроенности его схоластических последователей. Именно поэтому она богаче, ярче, вдохновенней. Именно поэтому она - живая мысль, какой ей и подобает быть в канун канона. Ибо канонизированная мысль - уже не есть мысль. Она единственно верное учение по причине собственного всесилия. Послушайте, как мысль Учителя, самого еще ученика, сама себя стирает, дабы вновь проступить в еще неустоявшихся литерах становящейся доктрины: "Что я понимаю, тому и верю; но не все, чему я верю, я понимаю. Всё, что я понимаю, то и знаю, но не все то знаю, чему верю... Поэтому, хотя многие предметы я и не могу знать, я все же знаю, как полезно им верить" ("Об учителе", 11). Отсюда и классификация объектов веры (credibilia) (a значит, и объектов разумного постижения), данная Г. Майоровым: предметы исключительно веры (исторические феномены); предметы веры и понимания в их тождественном совпадении (истины логики и понимания); предметы, которые можно понять только через веру (религиозные истины). Из этой классификации следуют три типа средневековой дидактики: научение примером; научение исследовательски преобразуемым словом; научение проповедью, пророческим словом.
Вера и разум идут рука об руку. Но для веры особенно необходим авторитетный - известный и проверенный - учитель, представляющий наиболее же авторитетную религиозную веру - христианскую; оплот идеологической, прагматического свойства, перестройки общественного сознания; веру, подключившую к своему авторитарно-идеологическому делу, помимо собственного авторитета, еще и понимание: для прочности и, так сказать, для "научной" убедительности. Авторитет человеческий и авторитет высший - церковный, божественный.
"Credo ut intelligam" - "Верю, чтобы понимать", - утверждал - в противовес Тертуллиану - Августин. Формула "рационального" теологизирования предстоящего средневековья. Вера верою, но разум до этой верхней границы исследовательски свободен: он - "научный", потому что научен вере, а в частном поиске он вполне надежен и на него можно положиться именно потому, что он научен, то есть верно и прочно экранирован верой. Августин: "Верное направление исследования должно начинаться с веры... Давайте искать подобно тем, которые находят; и давайте находить подобно тем, которые все еще должны продолжать поиск" ("О Троице", IX, 1). Это высказывание точно комментирует Г. Майоров: "В этих словах Августина широкими мазками начертана вся исследовательская программа будущей схоластики; в них отчетливо слышится неутихающий гомон голосов со средневекового "пира философов", где диалектическое мастерство и риторический пыл чаще всего направлялись на проблемы, заведомо выходящие из компетенции разума". Конечно, слово "исследовательская" надо взять cum grano salis: скорее, учебно-исследовательская программа, ибо вера как основание ученой схоластики - не гипотеза, а постулат, не подлежащий пересмотру ни под каким видом. А все остальное - "как у людей", то есть и в самом деле почти "по науке". Но пока что "гомон голосов"... Многоголосие как основание разноголосия; пение с собственного голоса. Собственная глосса. Возможность сказать слово не столько "по богу", сколько "по человеку". Шанс по-люциферовски хлопнуть дверью, навсегда распрощавшись с ученым школярством вселюдного семинара, раскинувшегося под открытым и одним для всех небом ученейшего и христианнейшего средневековья. Но до этого еще очень далеко: предстоят долгие и многие века...
А пока предстоит ученический путь разума, оправданного верой сверхразумной, а не противоразумной, - к божественному разуму, всецело совпадающему с откровением божественной веры ("Я к вам приду в теологическое далеко..."); веры не слепой, но "видящей" - слышаще-видящей, знающей, разумной, то есть высочайшим образом "рациональной".
КАК ЖЕ ВСЁ-ТАКИ ВЫУЧИТЬСЯ БЫТЬ? Пусть даже силою...
Августин: "Coge intrare!" - "Принудь войти!", когда в пылу миссионерского ража теологический спор предстает крестовым походом, а жаркое слово учителя - в будущих веках - пламенем инквизиторского костра...
Августин. Вот я помолился богу.
Разум. Так что же ты хочешь знать?
Августин. Именно то все, о чем молился.
Разум. Скажи это кратко.
Августин. Я желаю знать бога и душу.
Разум. А более ничего?
Августин. Решительно ничего. ("Монологи", I, 2.)
Знать бога и душу. Смысл всего - вовне и внутри. Но как всё это знать? Как этому всему научиться? Как выстроить сие умение? - Разумом и мыслью. А раз мыслью, то всею полнотой своего существования ради схватывания полнобытийственного смысла - бога вовне и души внутри. Целостного бого-человеческого бытия, данного у Августина в умении (?); в личном опыте жизни (?). Посмотрим...
БЫТЬ ЧЕМ-НИБУДЬ. Просто быть.
"И кто может поставить себя хотя на минуту в такое состояние, чтобы проникнуться всеобъемлющею светлостью этой неизменяющейся вечности (semper stantis aeternitatis) и сравнить ее с временами, не имеющими никакого постоянства (cum temporibus nunquam stantibus), коих отблеск есть не что иное, как перемежающееся и непрестанно изменяющееся мерцание, а затем видеть, какое бесконечное различие между временем и вечностью?" ("Исповедь", XI, 11). Увидеть безвидное. Вечное сделать сиюминутным.
Творческое формообразующее Иоанново Слово. Смысл, который следует высветлить в душе; обличить им невидимое в видимом и сделать его видимым, но видимым особым образом. Слушающее - умственное - видение... Сделать себя причастным сему Смыслу, бытийствующим: полно и вечно.
И все-таки: "Я называю миром все, что таковым мне является" ("Против академиков", III, 11).
Если интеллигибельное есть неизменно божественное, то как изменчивый ум бренной человеческой души может его высветлить - познавать? Или: как ограниченная душа познающего человека может коснуться бога, неопределимого в своем безграничии? Или еще точнее: если это возможно (а это предполагается возможным), то как всему этому научиться? Как, наконец, суметь изготовить в соответствии с интеллигибельной нормой лицезримый - сперва нематериальный предмет?
Бог - абсолютно нематериальный вседержитель. И потому он везде целиком. В душе человека тоже, вместе с умопостигаемым, интеллигибельным миром. Душа живет с этим миром, хотя и не всегда его видит: истина "во внутреннем человеке", точнее, в человеческой памяти. В памяти заключено все, но не все осознается и мыслится. Память - склад знания, которое при определенных обстоятельствах может актуализироваться в мысли.
Как же происходит эта актуализация? Язык в собственных грамматических формах намекает на этот процесс. Nosse - знать, a cogitare - мыслить. От знания к мысли - нелегкий путь. Этот путь ассимилирован глаголом cognoscere. He этимологический ли это гибрид? Во всяком случае, именно этот глагол осуществляет средостение знать - мыслить. Cognito - познание как процесс, a cognitam - результат познания; актуально представленное знание, как бы извлеченное из памяти, хранящей не только чувственные образы прошлого, но и рассудочный инвентарь, состоящий из понятийно-логических процедурных приспособлений. Не только образы, но и объекты заложены в память прошлого. В ней заключено все, что только можно знать. Воистину всё. "Если в отношении вещей прошедших память есть то, что позволяет их вызывать и вспоминать, то и в отношении вещей пребывающих мы можем, не впадая в абсурд, называть памятью то, чем ум является самому себе, - его присущность самому себе, благодаря которой он может постигать себя через свое мышление" ("О Троице", XIV, 11). Память - средоточие всех времен: прошлое и прошедшее в ней сняты, сняты в настоящем; представлены в вечности. Личное Я из памяти исчезает. Зато ум становится тождественным душе. Он-то и есть новое, лишенное личных примет, умное - познающее - Я, ставшее гомогенным со Смыслом, ради которого все и затеяно. Память рассудка, растворив в себе до поры известные образы, по Августину, и есть орган, который, собственно, и призван в силу теперь уже безличной своей "структуры" взять смысл. Но память памятью. А заставить ее работать на пути великой ловитвы Смысла может только припоминание как восстановление вида обретающего бытие. И здесь потребно волевое сосредоточение припоминающей души.
"Не позволяй душе лениться..."
Лично-волевой путь к всеобщему смыслу с помощью серийно-индивидуального средства, называемого памятью.
То, что не стало предметом сосредоточенного "взора души", забыто, неосознанно, хотя и знаемо душою. Припоминание (актуальное познание) умопостигаемых истин - всегда открытие того, что уже есть у души,
- отнюдь не создание нового. Воспроизводство вида по образцу, пошив по выкройке; прочерчивание и ретуширование зыбкого контура; оплотнение тени. Но каждый раз лично, в собственном опыте, индивидуальным, неповторимым, беспрецедентно уникальным образом. И потому всегда - именно открытие нового. Точнее: новое открытие вечного. Единично-всеобщий феномен, ведущий человека к Смыслу. Но можно ли выучиться такому вот делу - делу обретения себя бытийствующим?
- Преодолеть сомнения на сей счет и есть Августинов пафос.
"... Так называемое учение есть не что иное, как припоминание и представление прошедшего в настоящем" ("О количестве души", 20). Научение припоминанием. Только то, что зримо душою, делается явленным, сказанным, могущим быть отвлеченным, то есть усвоенным - выученным. Чтобы услышать, а услышав, ответить, нужно увидеть, чему следует и можно научиться. Иначе: научиться выстраивать предмет в его явленности взору, и только потому в его словесной явленности для ушей ученика.
Память - место встречи ума души с умопостигаемым, а припоминание - не что иное, как в некотором роде сократическое повивание (наводящие вопросы) вида по образцу, учительским образом извлекаемому de profundis. Здесь можно было бы сказать о "естественном свете разума" (lumen nationis naturale) в духе рационализма XVII века или даже - еще хлеще - просветителей XVIII века в противовес божескому (мистическому) свету, если только забыть о том, что Августин был Учителем божественного света, и никакого другого. Именно Августинов божественный свет, собственно, освещал дорогу потенциально умной, но пока еще подслеповатой душе к умопостигаемому, просвещая самое душу и делая ее подлинно зрячей - ясновидящей. Бытийствующей... Свет как учитель и как поводырь.
И в самом деле поводырь. Человеческий ум, силящийся постигнуть обожествленное умопостигаемое, как бы подобен взору, а память во всей полноте ее содержания уподобляется тому, что этот взор наблюдает. Истина-разум - это свет, озаряющий предметы памяти изнутри ее же самой. Свет может быть и не видим, зато видимы смыслы, освещенные и высвеченные этим светом. Этот же свет - истины - озаряет, просвещает и сам человеческий ум, который от этого делается внятным самому себе, то есть про-свещенным, обученным. Двойная педагогика: научение собственного ума светом истины; научение делать невидимый умозрительный предмет-смысл видимым, выявленным в соответствии с умозрительными "нормативами" памяти. Августин так определяет этот свет: "Такой свет нельзя видеть чувственными глазами; нельзя мыслить распространенным в пространстве, хотя он повсюду ожидает тех, кто его ищет, и нет ничего достовернее и яснее его. И все то, что сказано здесь об этом умственном свете, очевидно для нас опять же не иначе, как благодаря тому же свету. Ибо через него я понимаю, что сказанное истинно, и то, что я понимаю это, я понимаю опять же при его посредстве..." ("Об истинной религии", 49). Определение строится как бесконечная просветляющая элоквенция; как средство-прием - цель-смысл; как знание о просветляющем умении высветлять себя этим смыслом. Как бесконечное научение с конечной максимально светозарной целью - Истиной-Смыслом. Такого рода урок возможен потому, что ум и свет истины - одной световой природы, ибо душа, как носительница ума, хоть и бренна, но сотворена по Богу - по его подобию и образу. Надмирный космически ледяной свет согрет у Августина уже хотя бы тем, что может быть назван столь же убежденно "светом простой премудрости божией", которым просветляется "бестелесная душа", "подобно тому как телесный воздух озаряется телесным светом; и как воздух, оставшись без света, погружается во мрак... так и душа, лишенная света премудрости, оказывается во тьме" ("О граде Божием", XI, 10). Изощренный разум - простая вера умной души. Вечное сомнение в мощи разума - максимальная уверенность в мощи бедной и одинокой души.
Озарение, как мы видим, обеспечивает возможность слияния ума с умопостигаемым. Сам же процесс этого слияния Августин испытывает на возможность быть рационально осуществленным, ибо мнит представить без-видный вид образцовым учебным плакатом - указанием. Во всяком случае, таков замысел, каким он видится спервоначалу. Озарение же - трансцендентно. Оно мистической природы. Снизойдет ли оно - это уже как повезет. Но если повезет, то лишь тому, кто сам радеет о том. Бог-истина просвещает и учит, рационально учит, но и подает иррациональную благодать личным, исполненным любви волевым жестом. Столь же волеустремлен и познающий ум. Вот почему учительство как просветление души - дело куда более личное, нежели лишенное страсти по определению, - оно объективно бесстрастно - безмолвное исследование сути вещей в науке Нового времени. Это различие коренится в вере просветляющейся умной души человека средних веков в его учительско-ученическом устремлении. В тихой вере, прошедшей искушение ученическими бдениями, но ведомой надеждой и охраняемой любовью. Не сверхразумное, а вполне разумное видение; рациональное видение, которому можно научиться, высветляя-мастеря себя в качестве себе-чужого объекта, обнаруживая в себе образ и подобие вечного богочеловеческого прототипического образца, поучающего всех и вся на все времена и на все пространства.
Все рассказанное - в некотором смысле логико-теистические предпосылки знания о научении в области видимого ради невидимого Смысла, который следует сделать лицезримым.
Но как сделать вещь видимой, а себя - видящим? Как выучиться сделать это?
Конечно, с помощью зрения, чувства зрения. Но что такое чувство? Для Августина оно "есть то, благодаря чему душа осведомлена о том, что испытывает тело" ("О количестве души", 23). Самое же "чувствование не есть действие тела, но действие души посредством тела" ("Творение по буквальному смыслу", III, 5, 7). Душа озаряет тело своим "живым вниманием" (vitali intentio). Душа чувствует. Но не пассивно чувствует. Она - действующий мастер, "изготовитель" вещи, которую чувствует, изготавливая.
Душа зряча. Но взирает она на эмпирически данный мир телесным зрением, как бы осязая его. Глаз - щуп души. Он сообщается нервом со зрительным центром, расположенным в передней части головного мозга. В ней - свет, наилегчайшая огненная субстанция, которая передается глазу. Свет глаза в силу подобия воспринимает вещь в ее свето-теневой выявленности: лучи этого зрительного света (radii oculorum) как бы омывают (ощупывают) вещь, сообщая о "нащупанном" с помощью себя же самих зрительному центру. Это и есть взор или взгляд - "эмиссия" зрительной энергии (emisso visu per oculos video) ("О количестве души", 23). Это, по Августину, как бы трость, которая "выстукивает" вещь для осязания. (Может быть, спустя века эта трость обернется волшебным жезлом рудознатца Агриколы для разыскивания скрытых до поры рудных кладов природы?) Итак, зрительный луч (acies) как тросточка-щуп.
Августиново физическое зрение все устремлено вовне (а куда же еще?); но вовне в своей активной, волевой устремленности. И не только. Оно как бы изготавливает (формирует) предмет собственного видения, но исключительно для информации себя же о реальном образце, с которого сделана зрением же копия для взгляда. Августиново зрение, по остроумному замечанию Г. Майорова, скорее радиолокатор (radius - луч), нежели радиорефлектор. От способности познания к акту познания посредством зрения. Формотворческое, демиургическое дело. Видение актуализирует способность видеть только в личном, волевом напряжении - в "интенции души" (intentio animi). И тогда зрительно "ощупанный" предмет сам становится источником формообразования запечатлевателем формы на экране души, ее информатором. Луч-взор (acies) передатчик-носитель волевого жеста. Так сказать, рука глаза. Образ на экране души, - конечно же, идеальный, без примесей реальной вещи, образ. Полнота визуально данной реальности кончается как раз в тот момент, когда взгляд переведен с обозреваемого предмета на другой. Образ зрения, стало быть, не "отпечаток перстня на воске", а "отпечаток перстня на воде" ("О Троице", XI, 4). Предмет - зеркало; реальная форма - физиологический образ этой формы. Предмет в зеркале души. Чувство видения как феномен психики и есть свидетельство (единственное) видения предмета. Видеть образ предмета очами души на экране души того, кто видит. Это свободное, сосредоточенное созерцание. Образ этот может быть многократно вызываем воображением из потемок всесодержащей памяти.
"Бог - умный свет, в котором, от которого и через которого разумно сияет все, что сияет разумом" ("Монологи", I, 2).
"Да! Меня не было бы, боже мой; я вовсе не существовал бы, если бы ты не был во мне или, точнее, я не существовал бы, если бы не был в тебе, из которого все, в котором все" ("Исповедь", I, 2).
Взаимопронизанность божественного и человеческого? И да, и нет. Ибо свет божественный внутри, но и за чертою. Исходит от бога, но не убывает. Может быть, даже и проходит (откуда?) через него. Об этом свидетельствует формула Августина: "... в котором, от которого и чрез которого..." Замысел впереди и внутри. Впереди как образец, внутри как волевое стремление к умению высветлить, проявить Смысл предстоящий - смысл себя, постигающего этот смысл.
"В котором, от которого и чрез которого..." Эта формула мыслит не только вечно сущую светящуюся неподвижную точку ("в котором"), но и рутинное, инструментальное время научения (у кого? - "от которого") и друг у друга - всех и у всех ("чрез которого"). Всеобщность научения, но и в одиночку: только наедине с богом (с самим собой) и всею силою собственной незрячей бедной души, но зато вставшей на путь... полноты бытия, ясновидения во мраке, всеобъемлющей благодати.
Бог и человек... Это, казалось бы, интимно-личное учительско-ученическое звено, осмысляемое в контексте Августиновой "педагогики", встраивается в широчайшую социальную перспективу всей средневековой эпохи. Вернее даже будет сказать так: не встраивается, а само оно и есть социальность per se.
Поскольку бог хотя и внутри человеческой души, но и вовне, постольку повиновение учимого Учителю обязательно: "... как между властями и начальствами в обществах человеческих низшие повинуются высшим и высшие предпочитаются низшим, так и бог превыше всех и все должно покоряться ему" ("Исповедь", III, 8). Средневековый колледж (Учитель - ученик; Бог человек) соотносится со светским типом подчинения власти. При этом власть всегда опекающа, заботлива; она нежная, отцовская власть: "Управляют те, которые заботятся, как муж - женою, родители - детьми, господа - рабами. Повиняются же те, о которых заботятся, как жены - мужьям, дети - родителям, рабы - господам" ("О граде Божием", XIX, 14). Властелин - сеньор - феодал куратор - "заботник"...
"Обществоведческая" концепция Августина - учительская в принципе. Учение о двух градах, созданных "двумя родами любви: земной - любовью к себе, доведенною до презрения к богу, а небесной - любовью к себе, доведенною до презрения к самому себе. Первый затем полагает славу свою в самом себе, последний - в господе. Ибо тот ищет славы от людей, а для этого величайшая слава - бог, свидетель совести... Над тем господствует похоть господствования, управляющая и правителями его, и подчиненными ему народами; в этом по любви служат взаимно друг другу и предстоятели, руководя, и подчиненные, повинуясь..." (XIV, 28). Учатся все. Но результаты от такой учебы распределяются так, что предпочтены те, кто "живет по богу", а те, кто "по человеку" - посрамлены, но посрамлены с морально-воспитующей пользою, "ибо нечестивый живет ведь для благочестивого и грешник - для праведника, чтобы через сравнение с нечестивым и грешником человек благочестивый и праведный мог ревностнее возвышаться, пока достигнет конца своего" ("Об истинной религии", XXVII). Где уж тут всеобщее равенство! Его нет, но оно принципиально не исключено: оно - в свободно-волевом стремлении выучиться собственной непорочной сути, вынесенной на учительскую кафедру, и по мере ученических радений - проступающей в собственной душе, как на переводных картинках, смоченных водою. Живою святою водой от щедрот Пастыря.
Социальность персонифицируется. А персона, напротив, предстает как весь человеческий род, "жизнь которого от Адама до конца настоящего века есть как бы жизнь одного человека..." (там же).
Августин говорит: "Как взаимное сопоставление противоположностей придает красоту речи, так из соединения противоположностей возникает своего рода красноречие, но не слов, а вещей, составляющее красоту мира" ("О граде Божием", XI, 18). Как сказано: красноречие вещей! Цветная - красная (в свете истинного совершенства - гармонического лада) - речь. Красное слово. Красное словцо! Но не словцо, а красно заговорившая вещь. Вот-вот начнется урок, который научит делать красивую - красноречивую - красиво глаголящую вещь силок для уловления смысла. Урок, который и есть в слове явленная (но и в красноречивой вещи-приеме тоже) средневековая - августиновская "педагогика", способная научить делать красноречивые "изделия". Но способная ли? Августин как бы окорачивает заносчивого мастера. Смири, - как бы говорит он, - гордыню: "Ведь все, что совершается чудесного в этом мире, не идет ни в какое сравнение с тем чудом, которое являет собой этот мир, это небо и земля и все, что в них существует, - а все это создано, конечно, богом. А тот, кто их создал, и способ, которым он создал их, остаются тайными и непостижимыми для человека... Да и сам человек есть большее чудо, чем все чудеса, творимые людьми" (X, 12).
Область, в которой может быть развернуто учительство, Августин определяет так: "Вере в бога должно предшествовать понимание некоторых вещей. В то же время вера, которой в него верят, помогает больше понимать... Но поскольку вера происходит от слышания, а слышание - через проповедование Христа, можно ли было бы верить проповеднику веры, если бы прежде не был понят по крайней мере его язык, чтобы не сказать больше? Но и обратно: имеются вещи, которым сначала нужно верить, чтобы потом их понять. Это явствует из слов пророка: "Если не поверите, не поймете" (Ис. 7,9). Так что ум продвигается вперед в понимании того, во что он верит..." ("Изложение псалмов", 118).
Затевается диалектика разума как умного видения и веры как авторитетного светозарного слова на долгие будущие времена. При этом слышание как преподавание - впереди и выше понимания как умного, в дальнейшем исследовательского - видения мира. А пока исследовательского только в сфере слов. Но слово - от пророка, учителя, миссионера - к послушнику, ученику-неофиту, желающему встать на путь.
Вера и понимание. Понимание есть свойство мышления. Но и вера (верование) есть, согласно Августину, тоже мышление. Но такое, однако, мышление, которое не нуждается в способности постигать, а нуждается лишь в одобрении. Credera cum assensione - вера с согласием. Это еще не fides religiosa, a лишь доверие (credera), без которого, понятно, религиозная вера невозможна. При этом cogitare как способность мыслить ничуть не иное, чем способность верить, то есть тоже способность мыслить, только особым образом. Вера предшествует пониманию. Она - "в целом". Видение веры целостно, но не артикулировано и не дано как система частей. Зато вера целостна и схватывается верующей душой. С веры-доверия начинается первый урок чему бы то ни было. Первое слово учителя - слово на веру. И лишь потом - понимание (шаг за шагом), всматривание в это слово. Слову учителя верят, потому что учитель - авторитет. Именно со слова, сказанного авторитетом, и потому с авторитетного слова начинается урок, на который пришел неуч, чтобы стать человеком выученным: "Так как любой человек делается образованным из необразованного и любой необразованный не может знать того, как он должен вести себя и что делать, чтобы приобрести способность к учению, то для всех желающих учиться чему-либо великому и сокровенному вратами к этому служит только авторитет" ("О порядке", II, 9). Авторитетная - авторитарная педагогика. Но вслед за словом авторитета должно воспоследовать слово понятое - то же самое, конечно, слово, только понятое разумом. Авторитет предшествует разуму; зато разум - по сути дела. Авторитет вещает о сути дела и о самом деле (предмете) купно; разум - только о сути дела. Отсюда две учительских программы: одна - для невежд, для которых только авторитет и есть, другая - для людей ученых, для которых "приличнее разум" (там же). Первая программа доступна, пряма, недвусмысленна. Вторая более надежна, долговременно убеждающа, зато чревата несогласием, ибо разум, пусть даже призванный обосновать веру, разноголос. Он - многоголосый канон, содержащий в себе возможность петь - жить - мыслить не столько "по богу", сколько "по человеку". Но здесь я тороплю события.
Мысль Августина - мерцающая мысль. Она далека от прямолинейной выстроенности его схоластических последователей. Именно поэтому она богаче, ярче, вдохновенней. Именно поэтому она - живая мысль, какой ей и подобает быть в канун канона. Ибо канонизированная мысль - уже не есть мысль. Она единственно верное учение по причине собственного всесилия. Послушайте, как мысль Учителя, самого еще ученика, сама себя стирает, дабы вновь проступить в еще неустоявшихся литерах становящейся доктрины: "Что я понимаю, тому и верю; но не все, чему я верю, я понимаю. Всё, что я понимаю, то и знаю, но не все то знаю, чему верю... Поэтому, хотя многие предметы я и не могу знать, я все же знаю, как полезно им верить" ("Об учителе", 11). Отсюда и классификация объектов веры (credibilia) (a значит, и объектов разумного постижения), данная Г. Майоровым: предметы исключительно веры (исторические феномены); предметы веры и понимания в их тождественном совпадении (истины логики и понимания); предметы, которые можно понять только через веру (религиозные истины). Из этой классификации следуют три типа средневековой дидактики: научение примером; научение исследовательски преобразуемым словом; научение проповедью, пророческим словом.
Вера и разум идут рука об руку. Но для веры особенно необходим авторитетный - известный и проверенный - учитель, представляющий наиболее же авторитетную религиозную веру - христианскую; оплот идеологической, прагматического свойства, перестройки общественного сознания; веру, подключившую к своему авторитарно-идеологическому делу, помимо собственного авторитета, еще и понимание: для прочности и, так сказать, для "научной" убедительности. Авторитет человеческий и авторитет высший - церковный, божественный.
"Credo ut intelligam" - "Верю, чтобы понимать", - утверждал - в противовес Тертуллиану - Августин. Формула "рационального" теологизирования предстоящего средневековья. Вера верою, но разум до этой верхней границы исследовательски свободен: он - "научный", потому что научен вере, а в частном поиске он вполне надежен и на него можно положиться именно потому, что он научен, то есть верно и прочно экранирован верой. Августин: "Верное направление исследования должно начинаться с веры... Давайте искать подобно тем, которые находят; и давайте находить подобно тем, которые все еще должны продолжать поиск" ("О Троице", IX, 1). Это высказывание точно комментирует Г. Майоров: "В этих словах Августина широкими мазками начертана вся исследовательская программа будущей схоластики; в них отчетливо слышится неутихающий гомон голосов со средневекового "пира философов", где диалектическое мастерство и риторический пыл чаще всего направлялись на проблемы, заведомо выходящие из компетенции разума". Конечно, слово "исследовательская" надо взять cum grano salis: скорее, учебно-исследовательская программа, ибо вера как основание ученой схоластики - не гипотеза, а постулат, не подлежащий пересмотру ни под каким видом. А все остальное - "как у людей", то есть и в самом деле почти "по науке". Но пока что "гомон голосов"... Многоголосие как основание разноголосия; пение с собственного голоса. Собственная глосса. Возможность сказать слово не столько "по богу", сколько "по человеку". Шанс по-люциферовски хлопнуть дверью, навсегда распрощавшись с ученым школярством вселюдного семинара, раскинувшегося под открытым и одним для всех небом ученейшего и христианнейшего средневековья. Но до этого еще очень далеко: предстоят долгие и многие века...
А пока предстоит ученический путь разума, оправданного верой сверхразумной, а не противоразумной, - к божественному разуму, всецело совпадающему с откровением божественной веры ("Я к вам приду в теологическое далеко..."); веры не слепой, но "видящей" - слышаще-видящей, знающей, разумной, то есть высочайшим образом "рациональной".
КАК ЖЕ ВСЁ-ТАКИ ВЫУЧИТЬСЯ БЫТЬ? Пусть даже силою...
Августин: "Coge intrare!" - "Принудь войти!", когда в пылу миссионерского ража теологический спор предстает крестовым походом, а жаркое слово учителя - в будущих веках - пламенем инквизиторского костра...
Августин. Вот я помолился богу.
Разум. Так что же ты хочешь знать?
Августин. Именно то все, о чем молился.
Разум. Скажи это кратко.
Августин. Я желаю знать бога и душу.
Разум. А более ничего?
Августин. Решительно ничего. ("Монологи", I, 2.)
Знать бога и душу. Смысл всего - вовне и внутри. Но как всё это знать? Как этому всему научиться? Как выстроить сие умение? - Разумом и мыслью. А раз мыслью, то всею полнотой своего существования ради схватывания полнобытийственного смысла - бога вовне и души внутри. Целостного бого-человеческого бытия, данного у Августина в умении (?); в личном опыте жизни (?). Посмотрим...
БЫТЬ ЧЕМ-НИБУДЬ. Просто быть.
"И кто может поставить себя хотя на минуту в такое состояние, чтобы проникнуться всеобъемлющею светлостью этой неизменяющейся вечности (semper stantis aeternitatis) и сравнить ее с временами, не имеющими никакого постоянства (cum temporibus nunquam stantibus), коих отблеск есть не что иное, как перемежающееся и непрестанно изменяющееся мерцание, а затем видеть, какое бесконечное различие между временем и вечностью?" ("Исповедь", XI, 11). Увидеть безвидное. Вечное сделать сиюминутным.
Творческое формообразующее Иоанново Слово. Смысл, который следует высветлить в душе; обличить им невидимое в видимом и сделать его видимым, но видимым особым образом. Слушающее - умственное - видение... Сделать себя причастным сему Смыслу, бытийствующим: полно и вечно.
И все-таки: "Я называю миром все, что таковым мне является" ("Против академиков", III, 11).
Если интеллигибельное есть неизменно божественное, то как изменчивый ум бренной человеческой души может его высветлить - познавать? Или: как ограниченная душа познающего человека может коснуться бога, неопределимого в своем безграничии? Или еще точнее: если это возможно (а это предполагается возможным), то как всему этому научиться? Как, наконец, суметь изготовить в соответствии с интеллигибельной нормой лицезримый - сперва нематериальный предмет?
Бог - абсолютно нематериальный вседержитель. И потому он везде целиком. В душе человека тоже, вместе с умопостигаемым, интеллигибельным миром. Душа живет с этим миром, хотя и не всегда его видит: истина "во внутреннем человеке", точнее, в человеческой памяти. В памяти заключено все, но не все осознается и мыслится. Память - склад знания, которое при определенных обстоятельствах может актуализироваться в мысли.
Как же происходит эта актуализация? Язык в собственных грамматических формах намекает на этот процесс. Nosse - знать, a cogitare - мыслить. От знания к мысли - нелегкий путь. Этот путь ассимилирован глаголом cognoscere. He этимологический ли это гибрид? Во всяком случае, именно этот глагол осуществляет средостение знать - мыслить. Cognito - познание как процесс, a cognitam - результат познания; актуально представленное знание, как бы извлеченное из памяти, хранящей не только чувственные образы прошлого, но и рассудочный инвентарь, состоящий из понятийно-логических процедурных приспособлений. Не только образы, но и объекты заложены в память прошлого. В ней заключено все, что только можно знать. Воистину всё. "Если в отношении вещей прошедших память есть то, что позволяет их вызывать и вспоминать, то и в отношении вещей пребывающих мы можем, не впадая в абсурд, называть памятью то, чем ум является самому себе, - его присущность самому себе, благодаря которой он может постигать себя через свое мышление" ("О Троице", XIV, 11). Память - средоточие всех времен: прошлое и прошедшее в ней сняты, сняты в настоящем; представлены в вечности. Личное Я из памяти исчезает. Зато ум становится тождественным душе. Он-то и есть новое, лишенное личных примет, умное - познающее - Я, ставшее гомогенным со Смыслом, ради которого все и затеяно. Память рассудка, растворив в себе до поры известные образы, по Августину, и есть орган, который, собственно, и призван в силу теперь уже безличной своей "структуры" взять смысл. Но память памятью. А заставить ее работать на пути великой ловитвы Смысла может только припоминание как восстановление вида обретающего бытие. И здесь потребно волевое сосредоточение припоминающей души.
"Не позволяй душе лениться..."
Лично-волевой путь к всеобщему смыслу с помощью серийно-индивидуального средства, называемого памятью.
То, что не стало предметом сосредоточенного "взора души", забыто, неосознанно, хотя и знаемо душою. Припоминание (актуальное познание) умопостигаемых истин - всегда открытие того, что уже есть у души,
- отнюдь не создание нового. Воспроизводство вида по образцу, пошив по выкройке; прочерчивание и ретуширование зыбкого контура; оплотнение тени. Но каждый раз лично, в собственном опыте, индивидуальным, неповторимым, беспрецедентно уникальным образом. И потому всегда - именно открытие нового. Точнее: новое открытие вечного. Единично-всеобщий феномен, ведущий человека к Смыслу. Но можно ли выучиться такому вот делу - делу обретения себя бытийствующим?
- Преодолеть сомнения на сей счет и есть Августинов пафос.
"... Так называемое учение есть не что иное, как припоминание и представление прошедшего в настоящем" ("О количестве души", 20). Научение припоминанием. Только то, что зримо душою, делается явленным, сказанным, могущим быть отвлеченным, то есть усвоенным - выученным. Чтобы услышать, а услышав, ответить, нужно увидеть, чему следует и можно научиться. Иначе: научиться выстраивать предмет в его явленности взору, и только потому в его словесной явленности для ушей ученика.
Память - место встречи ума души с умопостигаемым, а припоминание - не что иное, как в некотором роде сократическое повивание (наводящие вопросы) вида по образцу, учительским образом извлекаемому de profundis. Здесь можно было бы сказать о "естественном свете разума" (lumen nationis naturale) в духе рационализма XVII века или даже - еще хлеще - просветителей XVIII века в противовес божескому (мистическому) свету, если только забыть о том, что Августин был Учителем божественного света, и никакого другого. Именно Августинов божественный свет, собственно, освещал дорогу потенциально умной, но пока еще подслеповатой душе к умопостигаемому, просвещая самое душу и делая ее подлинно зрячей - ясновидящей. Бытийствующей... Свет как учитель и как поводырь.
И в самом деле поводырь. Человеческий ум, силящийся постигнуть обожествленное умопостигаемое, как бы подобен взору, а память во всей полноте ее содержания уподобляется тому, что этот взор наблюдает. Истина-разум - это свет, озаряющий предметы памяти изнутри ее же самой. Свет может быть и не видим, зато видимы смыслы, освещенные и высвеченные этим светом. Этот же свет - истины - озаряет, просвещает и сам человеческий ум, который от этого делается внятным самому себе, то есть про-свещенным, обученным. Двойная педагогика: научение собственного ума светом истины; научение делать невидимый умозрительный предмет-смысл видимым, выявленным в соответствии с умозрительными "нормативами" памяти. Августин так определяет этот свет: "Такой свет нельзя видеть чувственными глазами; нельзя мыслить распространенным в пространстве, хотя он повсюду ожидает тех, кто его ищет, и нет ничего достовернее и яснее его. И все то, что сказано здесь об этом умственном свете, очевидно для нас опять же не иначе, как благодаря тому же свету. Ибо через него я понимаю, что сказанное истинно, и то, что я понимаю это, я понимаю опять же при его посредстве..." ("Об истинной религии", 49). Определение строится как бесконечная просветляющая элоквенция; как средство-прием - цель-смысл; как знание о просветляющем умении высветлять себя этим смыслом. Как бесконечное научение с конечной максимально светозарной целью - Истиной-Смыслом. Такого рода урок возможен потому, что ум и свет истины - одной световой природы, ибо душа, как носительница ума, хоть и бренна, но сотворена по Богу - по его подобию и образу. Надмирный космически ледяной свет согрет у Августина уже хотя бы тем, что может быть назван столь же убежденно "светом простой премудрости божией", которым просветляется "бестелесная душа", "подобно тому как телесный воздух озаряется телесным светом; и как воздух, оставшись без света, погружается во мрак... так и душа, лишенная света премудрости, оказывается во тьме" ("О граде Божием", XI, 10). Изощренный разум - простая вера умной души. Вечное сомнение в мощи разума - максимальная уверенность в мощи бедной и одинокой души.
Озарение, как мы видим, обеспечивает возможность слияния ума с умопостигаемым. Сам же процесс этого слияния Августин испытывает на возможность быть рационально осуществленным, ибо мнит представить без-видный вид образцовым учебным плакатом - указанием. Во всяком случае, таков замысел, каким он видится спервоначалу. Озарение же - трансцендентно. Оно мистической природы. Снизойдет ли оно - это уже как повезет. Но если повезет, то лишь тому, кто сам радеет о том. Бог-истина просвещает и учит, рационально учит, но и подает иррациональную благодать личным, исполненным любви волевым жестом. Столь же волеустремлен и познающий ум. Вот почему учительство как просветление души - дело куда более личное, нежели лишенное страсти по определению, - оно объективно бесстрастно - безмолвное исследование сути вещей в науке Нового времени. Это различие коренится в вере просветляющейся умной души человека средних веков в его учительско-ученическом устремлении. В тихой вере, прошедшей искушение ученическими бдениями, но ведомой надеждой и охраняемой любовью. Не сверхразумное, а вполне разумное видение; рациональное видение, которому можно научиться, высветляя-мастеря себя в качестве себе-чужого объекта, обнаруживая в себе образ и подобие вечного богочеловеческого прототипического образца, поучающего всех и вся на все времена и на все пространства.
Все рассказанное - в некотором смысле логико-теистические предпосылки знания о научении в области видимого ради невидимого Смысла, который следует сделать лицезримым.
Но как сделать вещь видимой, а себя - видящим? Как выучиться сделать это?
Конечно, с помощью зрения, чувства зрения. Но что такое чувство? Для Августина оно "есть то, благодаря чему душа осведомлена о том, что испытывает тело" ("О количестве души", 23). Самое же "чувствование не есть действие тела, но действие души посредством тела" ("Творение по буквальному смыслу", III, 5, 7). Душа озаряет тело своим "живым вниманием" (vitali intentio). Душа чувствует. Но не пассивно чувствует. Она - действующий мастер, "изготовитель" вещи, которую чувствует, изготавливая.
Душа зряча. Но взирает она на эмпирически данный мир телесным зрением, как бы осязая его. Глаз - щуп души. Он сообщается нервом со зрительным центром, расположенным в передней части головного мозга. В ней - свет, наилегчайшая огненная субстанция, которая передается глазу. Свет глаза в силу подобия воспринимает вещь в ее свето-теневой выявленности: лучи этого зрительного света (radii oculorum) как бы омывают (ощупывают) вещь, сообщая о "нащупанном" с помощью себя же самих зрительному центру. Это и есть взор или взгляд - "эмиссия" зрительной энергии (emisso visu per oculos video) ("О количестве души", 23). Это, по Августину, как бы трость, которая "выстукивает" вещь для осязания. (Может быть, спустя века эта трость обернется волшебным жезлом рудознатца Агриколы для разыскивания скрытых до поры рудных кладов природы?) Итак, зрительный луч (acies) как тросточка-щуп.
Августиново физическое зрение все устремлено вовне (а куда же еще?); но вовне в своей активной, волевой устремленности. И не только. Оно как бы изготавливает (формирует) предмет собственного видения, но исключительно для информации себя же о реальном образце, с которого сделана зрением же копия для взгляда. Августиново зрение, по остроумному замечанию Г. Майорова, скорее радиолокатор (radius - луч), нежели радиорефлектор. От способности познания к акту познания посредством зрения. Формотворческое, демиургическое дело. Видение актуализирует способность видеть только в личном, волевом напряжении - в "интенции души" (intentio animi). И тогда зрительно "ощупанный" предмет сам становится источником формообразования запечатлевателем формы на экране души, ее информатором. Луч-взор (acies) передатчик-носитель волевого жеста. Так сказать, рука глаза. Образ на экране души, - конечно же, идеальный, без примесей реальной вещи, образ. Полнота визуально данной реальности кончается как раз в тот момент, когда взгляд переведен с обозреваемого предмета на другой. Образ зрения, стало быть, не "отпечаток перстня на воске", а "отпечаток перстня на воде" ("О Троице", XI, 4). Предмет - зеркало; реальная форма - физиологический образ этой формы. Предмет в зеркале души. Чувство видения как феномен психики и есть свидетельство (единственное) видения предмета. Видеть образ предмета очами души на экране души того, кто видит. Это свободное, сосредоточенное созерцание. Образ этот может быть многократно вызываем воображением из потемок всесодержащей памяти.