Страница:
Ваше просветление принадлежит вам.
Нет необходимости искать и исследовать.
Вы — это оно. Это не достижение.
Это только признание — отсюда и смех.
Естественно, люди, не приученные к дзэнской традиции, будут шокированы таким поведением. Если я вдруг ударю Манишу здесь и сейчас, — хоть она еще и не готова, — но если я ударю, разве вы поймете? Вы подумаете: «Этот человек сошел с ума». Вы подумаете: «Мы уже и так знали, что он был сумасшедшим; теперь он перешел все границы». А с завтрашнего дня те, кто сидят впереди, будут оставаться алертными: в любой момент...
И это таки произойдет, потому что я не намерен оставлять этот мир, пока не сделаю больше просветленных людей, чем Гаутама Будда. Я наблюдаю, кто растит крылья, кто готовится быть битым — так что не удивляйтесь. А когда кто-то получает удар, радуйтесь происходящему! Этот человек стал просветленным.
Но люди, которые не в глубоком резонансе с дзэном, не будут способны понимать это — индуисты или мусульмане, христиане или иудеи, — поскольку нет ничего подобного этому во всей их истории. Вся их история это, более или менее, просто интеллектуальная гимнастика.
Дзэн абсолютно экзистенциален. Мастер там не только обучает вас определенным доктринам; он должен освободить вас из тюрьмы, которую вы сами создали. Любые произвольные необходимые целесообразные методы, — его не беспокоит то, что люди будут думать о них, — он воспользуется ими. Никогда не бывало существ более сострадательных, чем Дзэнские мастера. Это великое сострадание Ма-цзы; а иначе кого это интересует? Он же мог просто ответить на вопрос, и все было бы кончено. Он предпринял такое большое усилие — ударил этого человека, свалил его наземь. И тут не только сострадательность Ма-цзы...
Шуэй Лао тоже отличается огромным пониманием. Если бы такое произошло с тем, кто не был готов, он мог бы затеять драку или разозлиться, заявляя: «Это же полный абсурд! Я задаю вопрос, а ты бьешь меня». Однако он принял удар точно так же, как Махакашьяпа принимал цветок лотоса, — даже еще красивее: «Как необычно! Как замечательно!» —и, с великим благоговением, он поклонился и удалился.
Нет другого вопроса... все разрешилось. Его вышибли из гнезда, теперь его крылья раскрылись в небе. Теперь он может перелететь на солнце. Теперь нет больше никаких границ. И Шуэй Лао вспоминал это событие всю свою жизнь — даже когда стал великим, уважаемым мастером, — говоря: «Величайшей вещью в моей жизни был пинок, который Ма-цзы дал мне. Я не переставал смеяться с той поры».
Нечто незримое для глаз, очевидно, произошло в тот момент. Когда Ма-цзы подошел и стукнул его, пожалуй — самое вероятное, — он вышиб его из его тела, и Шуэй Лао, очевидно, свидетельствовал всю эту сцену, стоя снаружи своего собственного тела — одно из самых острых, сладостных, удивительных переживаний: вы освобождены.
Ваше тело — это ваша тюрьма.
Ваш ум — это ваша тюрьма.
Да Хуэй правильно назвал эту сутру — «Освобождение».
Готовьтесь и будьте готовы. Это совершенно иной мир, чем в дни Ма-цзы, но мне хочется сделать то прекрасное время и те прекрасные истории современными снова. Но все это зависит от вас. Если вы постепенно выбрасываете весь свой мусор, становясь более алертными, не забывая ни одно мгновение — гуляя, сидя, работая, лежа — постоянное подводное течение вспоминания, тогда недалек тот день, когда я начну сбивать людей с ног. Тут нет нужды действительно валить кого-то наземь, ведь между мною и Ма-цзы прошло много времени, и я принял более утонченные методы! Он в чем-то примитивен.
Я наношу удары и пинки собственного производства, поэтому не ожидайте от меня удара в грудь. Тут нет необходимости... я разработал более тонкие методы, — но вы должны быть готовы, на всякий случай.
— Хорошо, Маниша?
— Да, Мастер.
32. БЕССТРАСТИЕ
Возлюбленный Мастер,
Покинув пристанище пятого патриарха, Хуэй Нэн путешествовал на юг уже два месяца и добрался до гряды Да Ю. Его преследовал, прежде бывший генералом, монах Хуэй Мин в сопровождении нескольких сот человек — он хотел завладеть мантией и чашей (символика права наследования патриархов). Мин первым настиг его. Шестой патриарх бросил мантию и чашу на скалу и сказал: «Эта мантия означает веру. Как же можно взять ее силой?» Мин попытался поднять мантию и чашу, но был не в состоянии сдвинуть их. На это он сказал: «Я пришел за дхармой, не за мантией». Патриарх произнес: «Поскольку ты пришел за дхармой, ты должен успокоить все свои побуждения, не давать подняться ни единой мысли, — и я объясню тебе». Помолчав, он спросил: «Не думая о добре и не думая о зле, прямо сейчас скажи, каково твое настоящее лицо?» При этих словах Хуэй Мин стал возвышенно просветленным. Еще он спросил: «Помимо сокровенных слов и смысла, попавших в цель мгновение назад, нет ли какого-нибудь дополнительного сокровенного послания?» Патриарх сказал: «Если бы оно было сказано тебе, то не было бы сокровенным. Если ты оглядишься вокруг и поразмыслишь, — сокровенное в тебе». Мин сказал: «Хоть я и был у Хуан Мэя, я никогда по-настоящему не всматривался в свое собственное лицо. Теперь, получив от тебя урок, я подобен человеку, пьющему воду, который знает сам, холодная она или теплая».
«Просто знай, как быть буддой: не беспокойся, что будда не знает, как говорить».
С древних времен люди, обретшие путь, — поскольку они сами полны — предлагали в дар свой избыток, чтобы отвечать тем, кто уже готов, и принимать всех. Они подобны чистому зеркалу в оправе, яркому самоцвету на ладони; когда приходит чужой — появляется чужой, а когда приходит свой — появляется свой. И это не намеренно: если бы это было намеренным, то людям можно было бы дать реальную доктрину. Ты же хочешь быть чистым.
Есть вещи, на которые вы можете только указывать, а указание всегда допускает неверное истолкование — и, наиболее вероятно, будетневерно истолковано, — ведь указание — это только стрелка. Если вы не знаете, как смотреть в том направлении, если вы не осознаете, что стрелка указывает на нечто за пределами ее самой, для вас есть все возможности уцепиться за саму эту стрелку.
Из-за такой сложности, идеи, которые были высказаны для свободы человека, способствуют его заключению. Что такое ваши церкви, ваши храмы и ваши синагоги, как не тюрьмы вашей души? Что такое ваши святые писания? Они подразумевались как стрелки, указывающие за пределы слов, но даже так называемые ученые люди цепляются за слова и забывают совершенно, что эти слова — только стрелки; они лишь указывают в направлении чего-то бессловесного — чего-то такого, чего они не могут выразить, но могут указать направление. Они только пальцы, указывающие на луну.
Следовательно, нужно снова и снова стучать по вашему обусловленному уму с различных аспектов, — в чем же смысл освобождения. Да Хуэй дает вам несколько примеров того, как освобождение происходило. А происходило оно абсолютно иррационально; для него не было необходимости произойти — помимо того, что ученик был зрелым, и прозренье мастера было настолько ясным, что он не упускал момента. Он наносил удар, давал оплеуху, кричал, делал что-то, и вдруг случалось раскрытие — облака исчезали.
Однажды Гу Шань подошел к Сюэ Фэну. Фэн знал, что обстоятельства для того созрели.Беременная женщина знает, что она беременна, и когда ребенку девять месяцев, мать знает, что пришло время принимать нового гостя в мир. От ребенка нет указаний, но созревание само имеет свое собственное воздействие. Когда манговые рощи на Востоке наполняются созревшими манго, вы, проходя улицей, внезапно осознаете, что весь воздух насыщен сладостью манго.
Ученые почти полвека исследовали пчел, полагая, что тем известен определенный тип языка. Самое интригующее — это вычислить, каким же типом языка пользуются пчелы; это раскроет потрясающе новую сферу коммуникации. Пчела пролетает мили в определенном направлении без всякой на то причины, — но она находит место, где цветут цветы, и она летит прямо к тем цветам, как будто следует карте.
Как только она нашла цветы, она возвращается и танцует определенным образом перед всем роем пчел, которые наблюдают этот танец. В танце есть все указания — в каком направлении, как далеко вы найдете цветы, — и вдруг тысячи пчел начинают двигаться в том направлении, без единой неудачи, не разлетаясь ни в каком другом направлении.
В танце этой пчелы есть указания, которые еще не расшифровали. Уже полстолетия велась работа, но это очень сложно, потому что мы знаем язык, но не знаем, как танцевать... а один и тот же вид танца с небольшими различиями может дать разные значения. Если цветы еще не готовы, танец будет почти тем же, но со столь незначительным различием, что лишь пчелы могут расшифровать его; ученым не удавалось... То, что там есть разница, несомненно, ведь ни одна пчела не летит в том направлении; они будут ждать, а назавтра снова полетит пчела-разведчица.
Определенные пчелы — это пчелы-посыльные, почтальоны. Пчелы имеют иерархию, есть солдаты, есть почтальоны, есть рабочие и есть королева — и все они заняты работой разного рода. Если существует опасность... тот же танец, но с незначительным отличием.
Между мастером и учеником происходит нечто такое, что, когда ученик созрел, онзнает, что созрел, и его мастер знает, что тот созрел. Пора позволить ему прорыв. Есть тысячи потрясающе прекрасных историй. Эта — очень проста, но и очень выразительна.
Фэн знал его обстоятельства.Если вы осознаете, как же вы упустите это знание? Фэн знал, что Гу Шань созрел... поэтому он внезапно встал и крепко сжал его со словами: «Что это?».Это и было раскрытием: Когда он отпустил Гу Шаня, тот был полностью просветленным.Ничего особого не произошло; просто мастер знал, ученик знал, что нечто приблизилось к кульминационному пункту. И мастер сжал ученика крепко и сказал: «Что это?» Это не вопрос, на который отвечают; это вопрос, который раскрывает новое измерение в ученике. Когда он отпустил Гу Шаня, тот был полностью просветленным — он даже забыл свой постигающий ум.Переживание было до того грандиозным, великолепие было до того переполняющим, что он даже позабыл оказать почтение мастеру или высказать подходящие слова для выражения своей признательности. Он просто взмахнул своей поднятой рукой. Взмах рукой — это немое выражение того, что: «Я уловил! Ты достал меня в один миг — это случилось!».
Он только взмахнул поднятой рукой, ничего больше. Фэн спросил: «Ты не выразишь какой-нибудь принцип?»Но там полное молчание, история закончилась. На вопрос мастера: «Ты махнул рукой, это хорошо. Но не выразишь ли ты некий принцип того, что ты понял, испытал?» — ученик не ответил. Ответа нет! Он, очевидно, стоял перед мастером, сам, будучи ответом, — его безмолвие, его радость, его внезапное раскрытие... Его безумный жест — взмах рукой — просто указывает, что это за пределами ума и за пределами его постижения... какой принцип? — есть только безмолвие, и нет принципа.
Это нечто редкостное; только дзэнская история может оканчиваться таким образом. Мастер задает вопрос, а ученик остается молчаливым — это и есть ответ. Если бы он заговорил, то мог бы получить хороший удар, потому что его говорение показало бы, что он упустил что-то, что ему не удалось раскрыть себя полностью, что он по-прежнему оставался в уме.
Но его молчание показывает, что теперь нет вопроса, нет ответа; нет принципа, нет философии. Нет ни тебя, ни меня, — но лишь полная безмятежность, вечное безмолвие, которое никогда не нарушалось.
Это не выдумки; выдумки не заканчиваются таким образом. Это действительные происшествия. Мастер понял это молчание. Ничего не сказано, но все услышано.
Второй инцидент... просто, чтобы дать вам различные аспекты, из разных дверей.
Покинув пристанище пятого патриарха, Хуэй Нэн путешествовал на юг уже два месяца и добрался до гряды Да Ю. Его преследовал, прежде бывший генералом, монах Хуэй Мин в сопровождении нескольких сот человек — он хотел завладеть мантией и чашей (символика права наследования патриархов).В дзэне каждый патриарх передает свою мантию и чашу преемнику, — и, естественно, тут громадная конкуренция, человеческие слабости, завистливость...
Этот человек, Хуэй Мин, был скорее ученым, во всяком случае, гораздо более культурным человеком. Он отрекся от поста генерала и стал учеником; он практиковал уже долгое время. Но мастер выбрал своим преемником очень странного человека, Хуэй Нэна. В его монастыре было, по меньшей мере, двенадцать тысяч монахов, и ни один не подумал бы, что Хуэй Нэн станет преемником.
Единственное достижение Хуэй Нэна состояло в том, что с тех пор, как он пришел — двадцать лет назад, — он готовил рис для двенадцати тысяч монахов с раннего утра и до поздней ночи. За двадцать лет он не делал ничего другого. Он никогда еще не бывал ни на каких лекциях мастера, никогда не читал никакого писания — на самом деле, он был неграмотным. Он был деревенщиной, — однако, человеком огромной решимости.
В день своего посвящения Хуэй Нэн спросил мастера: «Что я должен делать?»
Мастер сказал: «Ступай в столовую, готовь рис и никогда больше не приходи ко мне», — и тот никогда больше не приходил. Безмолвно ожидающий двадцать лет... потому что мастер уже сказал: «Если понадобится, я приду к тебе. Но ты больше никогда не должен показываться мне на глаза. Просто готовь рис с утра до ночи, потом иди спать; снова готовь рис, потом иди спать».
Можете представить, — двадцать лет только готовить рис и идти спать, — его ум затих. Медитации не понадобились. Он никогда не ходил ни на какую лекцию — времени не было. Никто не разговаривал с ним, поскольку считалось, что он относился к низшей категории — просто бедный деревенщина, который ничего не знает, — и он никогда не спрашивал ни о чем, ни у кого. Люди проходили мимо него, как будто его тут и не было. Его принимали как нечто само собой разумеющееся.
Для мастера настал день покидать свое тело, и он сказал: «Прежде чем я оставлю тело, я хочу выбрать себе преемника. Вот способ, с помощью которого я хочу сделать выбор: любой, кто знает верный ответ, должен прийти ночью и написать его на моей двери; если ответ правильный, он получит мою мантию и мою чашу».
Этот экс-генерал, Хуэй Мин, безусловно, был самой важной персоной из всех последователей мастера, и все думали, что он и будет победителем. Поэтому он подошел ночью и написал на двери: «Не-ум, вот ответ». Но он очень боялся мастера — боялся, что, если это найдут неправильным, ему зададут хорошую трепку, — так что он не подписал этого. Он подумал: «Если это верно, то я объявлю, что написал это; если это неверно, тогда лучше помалкивать».
Утром, когда мастер проснулся, то спросил: «Кто этот идиот?» Услыхав это, Хуэй Мин сбежал из монастыря — вдруг кто-то сообщит мастеру — потому что некоторые уловили эту идею... они подстерегали того, кто напишет. Фактически, стало общеизвестно, что это был Хуэй Мин!
Двое монахов после еды проходили мимо Хуэй Нэна и спорили между собой: «Мастер слишком суров. Ответ кажется правильным: не-ум — это вся философия Гаутамы Будды. Что большего можно сказать?» Люди совершенно забыли даже то, что Хуэй Нэн умеет говорить; за двадцать лет он не сказал никому ни одного слова. Он просто занимался своей работой — шел спать, просыпался, начинал снова свою работу. В тот день, слушая этих двух монахов, говорящих, что ответ кажется правильным, а мастер слишком суровым, он рассмеялся. Те двое монахов остановились и спросили: «Почему ты смеешься?»
Он сказал: «Тот, кто написал так, идиот». Это было в точности то же, что уже сказал мастер: «Что это за идиот испортил мою дверь?». Те монахи не могли поверить этому, но сообщили мастеру, что человек по имени Хуэй Нэн, которого отослали двадцать лет назад в столовую, высказал точно то же самое: «Тот, кто это написал, идиот».
Мастер сказал: «Я знаю. Он единственный человек... я надеялся, что он подойдет и напишет ответ. Но я совершенно забыл, что, во-первых, он не честолюбив; во-вторых, он не умеет писать, он неграмотный; в-третьих, я же сам запретил ему: "Когда наступит время, я сам приду к тебе. Ты должен оставаться на работе, которую я дал тебе, и никогда не показываться на глаза"».
Среди ночи вошел мастер, разбудил Хуэй Нэна, дал ему чашу и свою мантию и сказал: «Теперь беги, потому что ты простой парень. Тут большая конкуренция, и тут опасные люди — тот человек, Хуэй Мин, был генералом, он воин. Они будут пытаться отнять мантию и чашу, поэтому скройся как можно подальше».
Хуэй Нэн сказал: «Но я не знаю ничего. Кроме того, я не совершил никакого преступления. Зачем тебе делать меня своим преемником? Почему меня нельзя оставить жить спокойно? Ты можешь найти... столько людей стремятся, хотят стать преемником, почему ты беспокоишь меня?»
Но мастер сказал: «Вот причины, почему я беспокою тебя: человек, который не заинтересован вообще, — это подходящий человек. Человек, у которого нет амбиций, — достоин. Человек, который может отказаться от высочайшей ступени в традиции дзэна — быть патриархом, — это мастер из мастеров...»
Хуэй Нэн все еще старался убедить его: «Позволь мне готовить рис и не тревожь мой сон! Я устал, а утром должен начинать свою работу снова, — только подумай о двенадцати тысячах монахов и их рисе...»
Мастер сказал: «Прекрати все это! Если люди дознаются, что я выбрал тебя, они убьют тебя. Бери эту чашу и эту мантию и беги прочь, потому что завтра утром я умру, а перед этим я хочу, чтобы ты был за много миль отсюда». Вот как Хуэй Нэн был избран преемником.
Странные люди... и странные у них истории, но огромной значимости. Этого Хуэй Нэна преследовал Хуэй Мин, генерал, с тысячами людей, чтобы схватить того и силой отнять чашу и мантию — с тем, чтобы Хуэй Мин мог объявить мастером себя. Такова подоплека этой истории.
Мин первым настиг Хуэй Нэна, — а там было к тому же много других преследователей. Шестой патриарх бросил мантию и чашу на скалу и сказал: «Эта мантия выражает веру, как же можно взять ее силой?»Веру нельзя забрать насильно. Вера растет лишь в атмосфере любви, Вера — это высочайшее цветение; она не может быть отнята силой.
«Вот мантия, а вот чаша. Но помни, — эта мантия выражает веру, —а ты только генерал — ты знаешь пути силы, ты не знаешь путей любви. Как же можно взять ее силой?Если ты можешь взять ее силой, бери».
Мин попытался поднять мантию и чашу, но был не в состоянии сдвинуть их.Это может показаться вымыслом, но из глубочайшего опыта моего собственного «я»,- я не считаю это вымышленным. У меня есть свое собственное объяснение, почему это произошло... Хуэй Нэн был человеком спокойным и молчаливым, человеком без всяких желаний, а когда такой человек говорит, то говорит авторитетно, его слова — чистая энергия. И когда он произнес: «Эта чаша и эта мантия представляют веру, а вера не может быть взята силой», — уже само его утверждение могло ослабить Хуэй Мина. Хуэй Мин знал прекрасно, что не обладает верой, — он знает только, что такое сила. Это, очевидно, и ослабило всю его волю. Это не чудо; это простой психологический факт. Он попробовал поднять... но, очевидно, он пробовал, прекрасно зная, что не смог бы поднять этого.
Есть место возле прекрасной реки Нармады, где был храм Шивы. Снаружи каждого храма Шивы — его телохранитель, бык; бык восседает снаружи храма. Прямо под быком в том храме есть ярус — это древний храм, — там небольшое пространство, через которое вы можете пройти... но только если у вас есть вера.
Я отправился туда с другом, который был профессором, — полным сомнений, хоть он был и не слишком толстым. Когда я предложил ему: «Попробуй пройти через это небольшое пространство под быком», он сказал: «Не вижу никакой проблемы. Я ведь не толстяк, я пройду».
Я сказал: «Ты не сможешь пройти, потому что если ты не имеешь веры... Вопрос не в том, толстый ты или худой; я видел толстяков, проходивших там, и видел худых, которые застревали».
Он возразил: «Все это вздор, я покажу тебе». Но даже когда он говорил это, в глубине души он дрожал. Собралась толпа, которая нагнала еще больше страха, и он застрял посередине. Он закричал: «Помогите мне!»
Я сказал: «В вопросах веры никто не может помочь. Попробуй свою логику, попробуй свое здравомыслие, попробуй свои аргументы». А люди смеялись! Они смеялись, поскольку он был очень худым, — почему он застрял? Он совсем утратил всю свою волю. Он прекрасно знал, что не имел веры, не имел доверия, был полон сомнений — он естьсомнение, и больше ничего. Он прекрасно знал в глубине своей души, что не смог бы пройти.
Мне пришлось вытаскивать его — конечно, сзади, — «потому что, — сказал я, — спереди я не могу, ибо не могу идти против правил». Так что я вытащил его за ноги назад. Он выглядел очень странно.
Он сказал: «Я вижу, что пространства достаточно, — как вдруг вышло что-то изнутри меня. Я просто утратил свою волю».
Я сам прошел через то небольшое пространство, а я был, по меньшей мере, вдвое тяжелее профессора.
Бывают вещи, которые могут выглядеть как выдумки, если вы не понимаете человека и его психологию. По-моему, это не вымысел, это исторический факт. Так, очевидно, и произошло. Слова Хуэй Нэна, очевидно, создали атмосферу, климат, — так что Хуэй Мин утратил свою силу воли. Он пытался, но у него не было силы. Он вдруг обессилел.
Мин попытался поднять мантию и чашу, но был не в состоянии сдвинуть их. На это он сказал: «Я пришел за дхармой, не за мантией». Патриарх произнес: «Поскольку ты пришел за дхармой, ты должен успокоить все свои побуждения, не давать подняться ни единой мысли, — и я объясню тебе». Помолчав, он спросил: «Не думая о добре и не думая о зле, прямо сейчас скажи, каково твое настоящее лицо?»
Когда нет движения мысли, желания, побуждения — в такой момент есть вы в своей изначальной чистоте. И знать настоящее лицо — это знать все.
При этих словах Хуэй Мин стал возвышенно просветленным. Еще он спросил: «Помимо сокровенных слов и смысла, попавших в цель мгновение назад, нет ли какого-нибудь дополнительного сокровенного послания?» Патриарх сказал: «Если бы оно было сказано тебе, то не было бы сокровенным».Потому что слова создают дистанцию.
Сокровенное — это не сообщение.
Сокровенное — это передача от сердца к сердцу...
В молчании, в любви, в покое.
Ничего не сказано, ничего не услышано, но все понято... это и есть сокровенное.
«Если бы оно было сказано тебе, то не было бы сокровенным. Если ты оглядишься вокруг и поразмыслишь, — сокровенное в тебе», —оно не вне тебя. Ты — это самое сокровенное для себя; никто не может быть ближе к тебе, чем ты сам. Как бы близко кто-то ни подошел к тебе, такая близость — все еще дистанция. Только ты по-настоящему близок к себе.
Мин сказал: «Хоть я и был у Хуан Мея, я никогда по-настоящему не всматривался в свое собственное лицо», —он признал, что хоть он и провел в монастыре годы обучения, самодисциплины, у него никогда не было никакого реального прозрения, — «Теперь, получив от тебя урок, я подобен человеку, пьющему воду, который знает сам, холодная она или теплая».
«Просто знай, как быть буддой: не беспокойся, что будда не знает, как говорить».
С древних времен люди, обретшие путь, — поскольку они сами полны — предлагали в дар свой избыток, чтобы отвечать тем, кто уже готов, и принимать всех. Они подобны чистому зеркалу в оправе, яркому самоцвету на ладони; когда приходит чужой — появляется чужой, а когда приходит свой — появляется свой. И это не намеренно: если бы это было намеренным, то людям можно было бы дать реальную доктрину. Ты же хочешь быть чистым.
Это и есть два пути... либо ты хочешь быть чистым, либо ты хочешь быть умным. Сколь бы умными вы ни стали, вы будете оставаться невежественными; и вы можете ничего не знать, но, если вы чисты — зеркало без всякой пыли, — вы отразите саму сущность сущего.
Есть удивительная история. Перед тем как Хуэй Нэн умер, через много лет после этого инцидента, он выбрал Хуэй Мина своим преемником. То, чего Хуэй Мин не смог добиться силой, он получил, став нечестолюбивым, медитативным. Когда Хуэй Нэн спросил его: «Вот и пришло для меня время уходить, — ты, Хуэй Мин, так стремился быть патриархом, — можешь взять чашу и мантию, которые ты не мог забрать всей своей силой. Ты готов сейчас?»
Хуэй Мин сказал: «Я больше не заинтересован. Тут есть много других».
Неграмотный Хуэй Нэн стал одним из величайших дзэнских мастеров благодаря своей простоте, благодаря своей невинности. Он привлек множество учеников с большими достоинствами, и у него было много последователей, из которых можно было выбрать себе преемника. Но сначала он сказал Хуэй Мину: «Ты желал так сильно; я хотел отдать все тебе в тот же момент, но это было не в моей власти: ни я не мог отдать, ни ты не был способен взять. Но теперь я вижу, ты созрел».
Нет необходимости искать и исследовать.
Вы — это оно. Это не достижение.
Это только признание — отсюда и смех.
Естественно, люди, не приученные к дзэнской традиции, будут шокированы таким поведением. Если я вдруг ударю Манишу здесь и сейчас, — хоть она еще и не готова, — но если я ударю, разве вы поймете? Вы подумаете: «Этот человек сошел с ума». Вы подумаете: «Мы уже и так знали, что он был сумасшедшим; теперь он перешел все границы». А с завтрашнего дня те, кто сидят впереди, будут оставаться алертными: в любой момент...
И это таки произойдет, потому что я не намерен оставлять этот мир, пока не сделаю больше просветленных людей, чем Гаутама Будда. Я наблюдаю, кто растит крылья, кто готовится быть битым — так что не удивляйтесь. А когда кто-то получает удар, радуйтесь происходящему! Этот человек стал просветленным.
Но люди, которые не в глубоком резонансе с дзэном, не будут способны понимать это — индуисты или мусульмане, христиане или иудеи, — поскольку нет ничего подобного этому во всей их истории. Вся их история это, более или менее, просто интеллектуальная гимнастика.
Дзэн абсолютно экзистенциален. Мастер там не только обучает вас определенным доктринам; он должен освободить вас из тюрьмы, которую вы сами создали. Любые произвольные необходимые целесообразные методы, — его не беспокоит то, что люди будут думать о них, — он воспользуется ими. Никогда не бывало существ более сострадательных, чем Дзэнские мастера. Это великое сострадание Ма-цзы; а иначе кого это интересует? Он же мог просто ответить на вопрос, и все было бы кончено. Он предпринял такое большое усилие — ударил этого человека, свалил его наземь. И тут не только сострадательность Ма-цзы...
Шуэй Лао тоже отличается огромным пониманием. Если бы такое произошло с тем, кто не был готов, он мог бы затеять драку или разозлиться, заявляя: «Это же полный абсурд! Я задаю вопрос, а ты бьешь меня». Однако он принял удар точно так же, как Махакашьяпа принимал цветок лотоса, — даже еще красивее: «Как необычно! Как замечательно!» —и, с великим благоговением, он поклонился и удалился.
Нет другого вопроса... все разрешилось. Его вышибли из гнезда, теперь его крылья раскрылись в небе. Теперь он может перелететь на солнце. Теперь нет больше никаких границ. И Шуэй Лао вспоминал это событие всю свою жизнь — даже когда стал великим, уважаемым мастером, — говоря: «Величайшей вещью в моей жизни был пинок, который Ма-цзы дал мне. Я не переставал смеяться с той поры».
Нечто незримое для глаз, очевидно, произошло в тот момент. Когда Ма-цзы подошел и стукнул его, пожалуй — самое вероятное, — он вышиб его из его тела, и Шуэй Лао, очевидно, свидетельствовал всю эту сцену, стоя снаружи своего собственного тела — одно из самых острых, сладостных, удивительных переживаний: вы освобождены.
Ваше тело — это ваша тюрьма.
Ваш ум — это ваша тюрьма.
Да Хуэй правильно назвал эту сутру — «Освобождение».
Готовьтесь и будьте готовы. Это совершенно иной мир, чем в дни Ма-цзы, но мне хочется сделать то прекрасное время и те прекрасные истории современными снова. Но все это зависит от вас. Если вы постепенно выбрасываете весь свой мусор, становясь более алертными, не забывая ни одно мгновение — гуляя, сидя, работая, лежа — постоянное подводное течение вспоминания, тогда недалек тот день, когда я начну сбивать людей с ног. Тут нет нужды действительно валить кого-то наземь, ведь между мною и Ма-цзы прошло много времени, и я принял более утонченные методы! Он в чем-то примитивен.
Я наношу удары и пинки собственного производства, поэтому не ожидайте от меня удара в грудь. Тут нет необходимости... я разработал более тонкие методы, — но вы должны быть готовы, на всякий случай.
— Хорошо, Маниша?
— Да, Мастер.
32. БЕССТРАСТИЕ
Возлюбленный Мастер,
Освобождение
Однажды Гу Шань подошел к Сюэ Фэну. Фэн знал, что обстоятельства для того созрели, поэтому он внезапно встал и крепко сжал его со словами: «Что это?». Когда он отпустил Гу Шаня, тот был полностью просветленным — он даже забыл свой постигающий ум и только взмахнул поднятой рукой, ничего больше. Фэн спросил: «Ты не выразишь какой-нибудь принцип?»Покинув пристанище пятого патриарха, Хуэй Нэн путешествовал на юг уже два месяца и добрался до гряды Да Ю. Его преследовал, прежде бывший генералом, монах Хуэй Мин в сопровождении нескольких сот человек — он хотел завладеть мантией и чашей (символика права наследования патриархов). Мин первым настиг его. Шестой патриарх бросил мантию и чашу на скалу и сказал: «Эта мантия означает веру. Как же можно взять ее силой?» Мин попытался поднять мантию и чашу, но был не в состоянии сдвинуть их. На это он сказал: «Я пришел за дхармой, не за мантией». Патриарх произнес: «Поскольку ты пришел за дхармой, ты должен успокоить все свои побуждения, не давать подняться ни единой мысли, — и я объясню тебе». Помолчав, он спросил: «Не думая о добре и не думая о зле, прямо сейчас скажи, каково твое настоящее лицо?» При этих словах Хуэй Мин стал возвышенно просветленным. Еще он спросил: «Помимо сокровенных слов и смысла, попавших в цель мгновение назад, нет ли какого-нибудь дополнительного сокровенного послания?» Патриарх сказал: «Если бы оно было сказано тебе, то не было бы сокровенным. Если ты оглядишься вокруг и поразмыслишь, — сокровенное в тебе». Мин сказал: «Хоть я и был у Хуан Мэя, я никогда по-настоящему не всматривался в свое собственное лицо. Теперь, получив от тебя урок, я подобен человеку, пьющему воду, который знает сам, холодная она или теплая».
«Просто знай, как быть буддой: не беспокойся, что будда не знает, как говорить».
С древних времен люди, обретшие путь, — поскольку они сами полны — предлагали в дар свой избыток, чтобы отвечать тем, кто уже готов, и принимать всех. Они подобны чистому зеркалу в оправе, яркому самоцвету на ладони; когда приходит чужой — появляется чужой, а когда приходит свой — появляется свой. И это не намеренно: если бы это было намеренным, то людям можно было бы дать реальную доктрину. Ты же хочешь быть чистым.
***
Да Хуэй все еще продолжает о смысле освобождения. Вопрос до того фундаментальный, что, как бы часто он ни повторялся, он никогда не будет высказан полностью.Есть вещи, на которые вы можете только указывать, а указание всегда допускает неверное истолкование — и, наиболее вероятно, будетневерно истолковано, — ведь указание — это только стрелка. Если вы не знаете, как смотреть в том направлении, если вы не осознаете, что стрелка указывает на нечто за пределами ее самой, для вас есть все возможности уцепиться за саму эту стрелку.
Из-за такой сложности, идеи, которые были высказаны для свободы человека, способствуют его заключению. Что такое ваши церкви, ваши храмы и ваши синагоги, как не тюрьмы вашей души? Что такое ваши святые писания? Они подразумевались как стрелки, указывающие за пределы слов, но даже так называемые ученые люди цепляются за слова и забывают совершенно, что эти слова — только стрелки; они лишь указывают в направлении чего-то бессловесного — чего-то такого, чего они не могут выразить, но могут указать направление. Они только пальцы, указывающие на луну.
Следовательно, нужно снова и снова стучать по вашему обусловленному уму с различных аспектов, — в чем же смысл освобождения. Да Хуэй дает вам несколько примеров того, как освобождение происходило. А происходило оно абсолютно иррационально; для него не было необходимости произойти — помимо того, что ученик был зрелым, и прозренье мастера было настолько ясным, что он не упускал момента. Он наносил удар, давал оплеуху, кричал, делал что-то, и вдруг случалось раскрытие — облака исчезали.
Однажды Гу Шань подошел к Сюэ Фэну. Фэн знал, что обстоятельства для того созрели.Беременная женщина знает, что она беременна, и когда ребенку девять месяцев, мать знает, что пришло время принимать нового гостя в мир. От ребенка нет указаний, но созревание само имеет свое собственное воздействие. Когда манговые рощи на Востоке наполняются созревшими манго, вы, проходя улицей, внезапно осознаете, что весь воздух насыщен сладостью манго.
Ученые почти полвека исследовали пчел, полагая, что тем известен определенный тип языка. Самое интригующее — это вычислить, каким же типом языка пользуются пчелы; это раскроет потрясающе новую сферу коммуникации. Пчела пролетает мили в определенном направлении без всякой на то причины, — но она находит место, где цветут цветы, и она летит прямо к тем цветам, как будто следует карте.
Как только она нашла цветы, она возвращается и танцует определенным образом перед всем роем пчел, которые наблюдают этот танец. В танце есть все указания — в каком направлении, как далеко вы найдете цветы, — и вдруг тысячи пчел начинают двигаться в том направлении, без единой неудачи, не разлетаясь ни в каком другом направлении.
В танце этой пчелы есть указания, которые еще не расшифровали. Уже полстолетия велась работа, но это очень сложно, потому что мы знаем язык, но не знаем, как танцевать... а один и тот же вид танца с небольшими различиями может дать разные значения. Если цветы еще не готовы, танец будет почти тем же, но со столь незначительным различием, что лишь пчелы могут расшифровать его; ученым не удавалось... То, что там есть разница, несомненно, ведь ни одна пчела не летит в том направлении; они будут ждать, а назавтра снова полетит пчела-разведчица.
Определенные пчелы — это пчелы-посыльные, почтальоны. Пчелы имеют иерархию, есть солдаты, есть почтальоны, есть рабочие и есть королева — и все они заняты работой разного рода. Если существует опасность... тот же танец, но с незначительным отличием.
Между мастером и учеником происходит нечто такое, что, когда ученик созрел, онзнает, что созрел, и его мастер знает, что тот созрел. Пора позволить ему прорыв. Есть тысячи потрясающе прекрасных историй. Эта — очень проста, но и очень выразительна.
Фэн знал его обстоятельства.Если вы осознаете, как же вы упустите это знание? Фэн знал, что Гу Шань созрел... поэтому он внезапно встал и крепко сжал его со словами: «Что это?».Это и было раскрытием: Когда он отпустил Гу Шаня, тот был полностью просветленным.Ничего особого не произошло; просто мастер знал, ученик знал, что нечто приблизилось к кульминационному пункту. И мастер сжал ученика крепко и сказал: «Что это?» Это не вопрос, на который отвечают; это вопрос, который раскрывает новое измерение в ученике. Когда он отпустил Гу Шаня, тот был полностью просветленным — он даже забыл свой постигающий ум.Переживание было до того грандиозным, великолепие было до того переполняющим, что он даже позабыл оказать почтение мастеру или высказать подходящие слова для выражения своей признательности. Он просто взмахнул своей поднятой рукой. Взмах рукой — это немое выражение того, что: «Я уловил! Ты достал меня в один миг — это случилось!».
Он только взмахнул поднятой рукой, ничего больше. Фэн спросил: «Ты не выразишь какой-нибудь принцип?»Но там полное молчание, история закончилась. На вопрос мастера: «Ты махнул рукой, это хорошо. Но не выразишь ли ты некий принцип того, что ты понял, испытал?» — ученик не ответил. Ответа нет! Он, очевидно, стоял перед мастером, сам, будучи ответом, — его безмолвие, его радость, его внезапное раскрытие... Его безумный жест — взмах рукой — просто указывает, что это за пределами ума и за пределами его постижения... какой принцип? — есть только безмолвие, и нет принципа.
Это нечто редкостное; только дзэнская история может оканчиваться таким образом. Мастер задает вопрос, а ученик остается молчаливым — это и есть ответ. Если бы он заговорил, то мог бы получить хороший удар, потому что его говорение показало бы, что он упустил что-то, что ему не удалось раскрыть себя полностью, что он по-прежнему оставался в уме.
Но его молчание показывает, что теперь нет вопроса, нет ответа; нет принципа, нет философии. Нет ни тебя, ни меня, — но лишь полная безмятежность, вечное безмолвие, которое никогда не нарушалось.
Это не выдумки; выдумки не заканчиваются таким образом. Это действительные происшествия. Мастер понял это молчание. Ничего не сказано, но все услышано.
Второй инцидент... просто, чтобы дать вам различные аспекты, из разных дверей.
Покинув пристанище пятого патриарха, Хуэй Нэн путешествовал на юг уже два месяца и добрался до гряды Да Ю. Его преследовал, прежде бывший генералом, монах Хуэй Мин в сопровождении нескольких сот человек — он хотел завладеть мантией и чашей (символика права наследования патриархов).В дзэне каждый патриарх передает свою мантию и чашу преемнику, — и, естественно, тут громадная конкуренция, человеческие слабости, завистливость...
Этот человек, Хуэй Мин, был скорее ученым, во всяком случае, гораздо более культурным человеком. Он отрекся от поста генерала и стал учеником; он практиковал уже долгое время. Но мастер выбрал своим преемником очень странного человека, Хуэй Нэна. В его монастыре было, по меньшей мере, двенадцать тысяч монахов, и ни один не подумал бы, что Хуэй Нэн станет преемником.
Единственное достижение Хуэй Нэна состояло в том, что с тех пор, как он пришел — двадцать лет назад, — он готовил рис для двенадцати тысяч монахов с раннего утра и до поздней ночи. За двадцать лет он не делал ничего другого. Он никогда еще не бывал ни на каких лекциях мастера, никогда не читал никакого писания — на самом деле, он был неграмотным. Он был деревенщиной, — однако, человеком огромной решимости.
В день своего посвящения Хуэй Нэн спросил мастера: «Что я должен делать?»
Мастер сказал: «Ступай в столовую, готовь рис и никогда больше не приходи ко мне», — и тот никогда больше не приходил. Безмолвно ожидающий двадцать лет... потому что мастер уже сказал: «Если понадобится, я приду к тебе. Но ты больше никогда не должен показываться мне на глаза. Просто готовь рис с утра до ночи, потом иди спать; снова готовь рис, потом иди спать».
Можете представить, — двадцать лет только готовить рис и идти спать, — его ум затих. Медитации не понадобились. Он никогда не ходил ни на какую лекцию — времени не было. Никто не разговаривал с ним, поскольку считалось, что он относился к низшей категории — просто бедный деревенщина, который ничего не знает, — и он никогда не спрашивал ни о чем, ни у кого. Люди проходили мимо него, как будто его тут и не было. Его принимали как нечто само собой разумеющееся.
Для мастера настал день покидать свое тело, и он сказал: «Прежде чем я оставлю тело, я хочу выбрать себе преемника. Вот способ, с помощью которого я хочу сделать выбор: любой, кто знает верный ответ, должен прийти ночью и написать его на моей двери; если ответ правильный, он получит мою мантию и мою чашу».
Этот экс-генерал, Хуэй Мин, безусловно, был самой важной персоной из всех последователей мастера, и все думали, что он и будет победителем. Поэтому он подошел ночью и написал на двери: «Не-ум, вот ответ». Но он очень боялся мастера — боялся, что, если это найдут неправильным, ему зададут хорошую трепку, — так что он не подписал этого. Он подумал: «Если это верно, то я объявлю, что написал это; если это неверно, тогда лучше помалкивать».
Утром, когда мастер проснулся, то спросил: «Кто этот идиот?» Услыхав это, Хуэй Мин сбежал из монастыря — вдруг кто-то сообщит мастеру — потому что некоторые уловили эту идею... они подстерегали того, кто напишет. Фактически, стало общеизвестно, что это был Хуэй Мин!
Двое монахов после еды проходили мимо Хуэй Нэна и спорили между собой: «Мастер слишком суров. Ответ кажется правильным: не-ум — это вся философия Гаутамы Будды. Что большего можно сказать?» Люди совершенно забыли даже то, что Хуэй Нэн умеет говорить; за двадцать лет он не сказал никому ни одного слова. Он просто занимался своей работой — шел спать, просыпался, начинал снова свою работу. В тот день, слушая этих двух монахов, говорящих, что ответ кажется правильным, а мастер слишком суровым, он рассмеялся. Те двое монахов остановились и спросили: «Почему ты смеешься?»
Он сказал: «Тот, кто написал так, идиот». Это было в точности то же, что уже сказал мастер: «Что это за идиот испортил мою дверь?». Те монахи не могли поверить этому, но сообщили мастеру, что человек по имени Хуэй Нэн, которого отослали двадцать лет назад в столовую, высказал точно то же самое: «Тот, кто это написал, идиот».
Мастер сказал: «Я знаю. Он единственный человек... я надеялся, что он подойдет и напишет ответ. Но я совершенно забыл, что, во-первых, он не честолюбив; во-вторых, он не умеет писать, он неграмотный; в-третьих, я же сам запретил ему: "Когда наступит время, я сам приду к тебе. Ты должен оставаться на работе, которую я дал тебе, и никогда не показываться на глаза"».
Среди ночи вошел мастер, разбудил Хуэй Нэна, дал ему чашу и свою мантию и сказал: «Теперь беги, потому что ты простой парень. Тут большая конкуренция, и тут опасные люди — тот человек, Хуэй Мин, был генералом, он воин. Они будут пытаться отнять мантию и чашу, поэтому скройся как можно подальше».
Хуэй Нэн сказал: «Но я не знаю ничего. Кроме того, я не совершил никакого преступления. Зачем тебе делать меня своим преемником? Почему меня нельзя оставить жить спокойно? Ты можешь найти... столько людей стремятся, хотят стать преемником, почему ты беспокоишь меня?»
Но мастер сказал: «Вот причины, почему я беспокою тебя: человек, который не заинтересован вообще, — это подходящий человек. Человек, у которого нет амбиций, — достоин. Человек, который может отказаться от высочайшей ступени в традиции дзэна — быть патриархом, — это мастер из мастеров...»
Хуэй Нэн все еще старался убедить его: «Позволь мне готовить рис и не тревожь мой сон! Я устал, а утром должен начинать свою работу снова, — только подумай о двенадцати тысячах монахов и их рисе...»
Мастер сказал: «Прекрати все это! Если люди дознаются, что я выбрал тебя, они убьют тебя. Бери эту чашу и эту мантию и беги прочь, потому что завтра утром я умру, а перед этим я хочу, чтобы ты был за много миль отсюда». Вот как Хуэй Нэн был избран преемником.
Странные люди... и странные у них истории, но огромной значимости. Этого Хуэй Нэна преследовал Хуэй Мин, генерал, с тысячами людей, чтобы схватить того и силой отнять чашу и мантию — с тем, чтобы Хуэй Мин мог объявить мастером себя. Такова подоплека этой истории.
Мин первым настиг Хуэй Нэна, — а там было к тому же много других преследователей. Шестой патриарх бросил мантию и чашу на скалу и сказал: «Эта мантия выражает веру, как же можно взять ее силой?»Веру нельзя забрать насильно. Вера растет лишь в атмосфере любви, Вера — это высочайшее цветение; она не может быть отнята силой.
«Вот мантия, а вот чаша. Но помни, — эта мантия выражает веру, —а ты только генерал — ты знаешь пути силы, ты не знаешь путей любви. Как же можно взять ее силой?Если ты можешь взять ее силой, бери».
Мин попытался поднять мантию и чашу, но был не в состоянии сдвинуть их.Это может показаться вымыслом, но из глубочайшего опыта моего собственного «я»,- я не считаю это вымышленным. У меня есть свое собственное объяснение, почему это произошло... Хуэй Нэн был человеком спокойным и молчаливым, человеком без всяких желаний, а когда такой человек говорит, то говорит авторитетно, его слова — чистая энергия. И когда он произнес: «Эта чаша и эта мантия представляют веру, а вера не может быть взята силой», — уже само его утверждение могло ослабить Хуэй Мина. Хуэй Мин знал прекрасно, что не обладает верой, — он знает только, что такое сила. Это, очевидно, и ослабило всю его волю. Это не чудо; это простой психологический факт. Он попробовал поднять... но, очевидно, он пробовал, прекрасно зная, что не смог бы поднять этого.
Есть место возле прекрасной реки Нармады, где был храм Шивы. Снаружи каждого храма Шивы — его телохранитель, бык; бык восседает снаружи храма. Прямо под быком в том храме есть ярус — это древний храм, — там небольшое пространство, через которое вы можете пройти... но только если у вас есть вера.
Я отправился туда с другом, который был профессором, — полным сомнений, хоть он был и не слишком толстым. Когда я предложил ему: «Попробуй пройти через это небольшое пространство под быком», он сказал: «Не вижу никакой проблемы. Я ведь не толстяк, я пройду».
Я сказал: «Ты не сможешь пройти, потому что если ты не имеешь веры... Вопрос не в том, толстый ты или худой; я видел толстяков, проходивших там, и видел худых, которые застревали».
Он возразил: «Все это вздор, я покажу тебе». Но даже когда он говорил это, в глубине души он дрожал. Собралась толпа, которая нагнала еще больше страха, и он застрял посередине. Он закричал: «Помогите мне!»
Я сказал: «В вопросах веры никто не может помочь. Попробуй свою логику, попробуй свое здравомыслие, попробуй свои аргументы». А люди смеялись! Они смеялись, поскольку он был очень худым, — почему он застрял? Он совсем утратил всю свою волю. Он прекрасно знал, что не имел веры, не имел доверия, был полон сомнений — он естьсомнение, и больше ничего. Он прекрасно знал в глубине своей души, что не смог бы пройти.
Мне пришлось вытаскивать его — конечно, сзади, — «потому что, — сказал я, — спереди я не могу, ибо не могу идти против правил». Так что я вытащил его за ноги назад. Он выглядел очень странно.
Он сказал: «Я вижу, что пространства достаточно, — как вдруг вышло что-то изнутри меня. Я просто утратил свою волю».
Я сам прошел через то небольшое пространство, а я был, по меньшей мере, вдвое тяжелее профессора.
Бывают вещи, которые могут выглядеть как выдумки, если вы не понимаете человека и его психологию. По-моему, это не вымысел, это исторический факт. Так, очевидно, и произошло. Слова Хуэй Нэна, очевидно, создали атмосферу, климат, — так что Хуэй Мин утратил свою силу воли. Он пытался, но у него не было силы. Он вдруг обессилел.
Мин попытался поднять мантию и чашу, но был не в состоянии сдвинуть их. На это он сказал: «Я пришел за дхармой, не за мантией». Патриарх произнес: «Поскольку ты пришел за дхармой, ты должен успокоить все свои побуждения, не давать подняться ни единой мысли, — и я объясню тебе». Помолчав, он спросил: «Не думая о добре и не думая о зле, прямо сейчас скажи, каково твое настоящее лицо?»
Когда нет движения мысли, желания, побуждения — в такой момент есть вы в своей изначальной чистоте. И знать настоящее лицо — это знать все.
При этих словах Хуэй Мин стал возвышенно просветленным. Еще он спросил: «Помимо сокровенных слов и смысла, попавших в цель мгновение назад, нет ли какого-нибудь дополнительного сокровенного послания?» Патриарх сказал: «Если бы оно было сказано тебе, то не было бы сокровенным».Потому что слова создают дистанцию.
Сокровенное — это не сообщение.
Сокровенное — это передача от сердца к сердцу...
В молчании, в любви, в покое.
Ничего не сказано, ничего не услышано, но все понято... это и есть сокровенное.
«Если бы оно было сказано тебе, то не было бы сокровенным. Если ты оглядишься вокруг и поразмыслишь, — сокровенное в тебе», —оно не вне тебя. Ты — это самое сокровенное для себя; никто не может быть ближе к тебе, чем ты сам. Как бы близко кто-то ни подошел к тебе, такая близость — все еще дистанция. Только ты по-настоящему близок к себе.
Мин сказал: «Хоть я и был у Хуан Мея, я никогда по-настоящему не всматривался в свое собственное лицо», —он признал, что хоть он и провел в монастыре годы обучения, самодисциплины, у него никогда не было никакого реального прозрения, — «Теперь, получив от тебя урок, я подобен человеку, пьющему воду, который знает сам, холодная она или теплая».
«Просто знай, как быть буддой: не беспокойся, что будда не знает, как говорить».
С древних времен люди, обретшие путь, — поскольку они сами полны — предлагали в дар свой избыток, чтобы отвечать тем, кто уже готов, и принимать всех. Они подобны чистому зеркалу в оправе, яркому самоцвету на ладони; когда приходит чужой — появляется чужой, а когда приходит свой — появляется свой. И это не намеренно: если бы это было намеренным, то людям можно было бы дать реальную доктрину. Ты же хочешь быть чистым.
Это и есть два пути... либо ты хочешь быть чистым, либо ты хочешь быть умным. Сколь бы умными вы ни стали, вы будете оставаться невежественными; и вы можете ничего не знать, но, если вы чисты — зеркало без всякой пыли, — вы отразите саму сущность сущего.
Есть удивительная история. Перед тем как Хуэй Нэн умер, через много лет после этого инцидента, он выбрал Хуэй Мина своим преемником. То, чего Хуэй Мин не смог добиться силой, он получил, став нечестолюбивым, медитативным. Когда Хуэй Нэн спросил его: «Вот и пришло для меня время уходить, — ты, Хуэй Мин, так стремился быть патриархом, — можешь взять чашу и мантию, которые ты не мог забрать всей своей силой. Ты готов сейчас?»
Хуэй Мин сказал: «Я больше не заинтересован. Тут есть много других».
Неграмотный Хуэй Нэн стал одним из величайших дзэнских мастеров благодаря своей простоте, благодаря своей невинности. Он привлек множество учеников с большими достоинствами, и у него было много последователей, из которых можно было выбрать себе преемника. Но сначала он сказал Хуэй Мину: «Ты желал так сильно; я хотел отдать все тебе в тот же момент, но это было не в моей власти: ни я не мог отдать, ни ты не был способен взять. Но теперь я вижу, ты созрел».