Расселл Мэри. Птица малая

   - Смотрите, - сказал Джордж. - Уже началось. На земных часах секунды бежали заметно быстрей.
   - Меня это до сих пор ставит в тупик, - бросив взгляд на часы, сказал Эмилио, раскладывая салфетки, из-за которых Энн и Д. У крупно поспорили несколько месяцев назад. Аргумент Энн был таким: «Я отказываюсь проводить полгода, любуясь, как вы, парни, вытираете рты рукавами. Не вижу причин превращать полет в тест на способность выносить мерзких мачо. Доберемся до места - вволю натерпимся тягот и лишений». «Салфетки и скатерти - дурацкая трата грузовместимости», - возражал Д. У. В конце концов София заметила, что матерчатые салфетки весят восемьсот граммов и нечего из-за них поднимать крик. «Кофе, - сказала София, - вот о чем стоит кричать». Слава Богу, подумал Эмилио, что женщины выиграли и этот спор.
   - Чем быстрее мы движемся, тем ближе подходим к скорости света, - объяснил Джордж, - и тем быстрей будет бежать время на земных часах. На пике нашей скорости, когда пролетим половину пути, нам будет казаться, что за каждые три дня, проведенные на корабле, на Земле проходит один год. А тем, кто на Земле, будет казаться, что время на корабле замедлилось и каждый здешний день длится четыре земных месяца. Вот такой релятивизм. Все зависит от точки зрения.
   - О'кей, это я понял. Но почему? Почему так получается? - настаивал Эмилио.
   - Deus vult, mes amis* [ По воле Господа, друзья мои (лат.)], - весело прокричал с кухни Марк Робичокс. - Богу нравится, что именно так получается.
   - По-моему, ответ не хуже других, - сказал Джордж.
   - Восхвалений! Мы требуем щедрых похвал! - объявила Энн, вместе с Марком внося блюда, которые они впервые смогли нормально приготовить в космосе: спагетти с красным соусом, салат из овощей, выращенных в трубе Уолвертона, и кьянти, восстановленное из концентрата. - О, я так рада, что мы избавились от невесомости!
   - В самом деле? А я, пожалуй, получала удовольствие от нулевой тяжести, - сказала София, усаживаясь за стол.
   Наклонившись к Энн, Джордж тихонько прошептал что-то. Когда она ударила его, все заулыбались.
   - Это потому, что вас от нее не тошнит, - парировал Эмилио, не обращая внимания на Эдвардсов, хотя Энн услышала и поддержала его заявление.
   - Может, и так, - признала София, - но мне очень понравилось быть выше, чем обычно.
   В этот момент с командного мостика вернулся Джимми Квинн и с комической внезапностью упал в кресло. Даже сидя, он возвышался над девушкой.
   - У нас с Софией договор, - произнес Джимми. - Она ничего не говорит о баскетболе, а я никогда не упоминаю мини-гольф.
   - Что ж, мисс Мендес, если вам это нравится, то спешу обрадовать: нам предстоит довольно долго болтаться при нулевом G, - сказал Д. У. - Вы получите еще один шанс побыть высокой, когда мы доберемся до места назначения и должны будем зависнуть и осмотреться.
   - И когда на середине пути переключим двигатели на торможение, - прибавил Джордж. - Во время разворота мы будем пребывать в состоянии свободного падения.
   - А вы с Энн собираетесь опять попробовать? - спросил Джимми. Проходя позади него, чтобы принести перец с кухни» Энн шлепнула его по затылку. - Знаете, Джордж, если вы не намерены делиться, это нечестно по отношению к нам.
   Алан сделал страдальческое лицо, но остальные хором заулюлюкали, рассаживаясь вокруг стола. Из приличия немного помедлив, они принялись за еду, передавая блюда, смеясь и поддразнивая друг друга. Легко было понять, что все они на стороне Джорджа и Энн. В целом довольный тем, как сплачивается группа, Д. У. слушал, позволяя разговору некоторое время дрейфовать, прежде чем поднял руку:
   - О'кей, а теперь послушайте, бродяги и бродяжки. С завтрашнего дня мы будем жить по распорядку.
   Дни были четко распланированы. Четырем штатским, как Д. У. их назвал, предоставлялось свободное время, пока четыре иезуита будут собираться к мессе, хотя примкнуть к ним мог любой желающий. Три часа в день, исключая номинальные выходные, выделялись для занятий, призванных улучшить их подготовку и поддержать интеллектуальную дисциплину, а заодно снабдить каждого члена команды хотя бы поверхностным знанием специальностей остальных. Вдобавок, всем им был предписан час ежедневной физической нагрузки. «Нужно быть готовым ко всему, - сказал бывший командир эскадрильи. - Никто не сачкует».
   В распорядке предусматривались рутинное обслуживание техники и посменные дежурства. Даже в космосе необходимо чистить одежду и мыть посуду. Даже когда летишь Бог знает куда на скорости, близкой к скорости света, нужно менять фильтры, заботиться о растениях и рыбе, собирать пылесосом волосы, крошки и всякий мусор. Но им оставляли время и на то, чтобы заниматься частными проектами. Бортовые компьютеры хранили в памяти едва ли не все знания Запада, а также немало прочих данных, так что работать тут было с чем. И Д. У. предложил, чтобы каждый день, после ленча, они трудились над общим делом.
   - На сей счет я проконсультировался с мисс Мендес, - сообщил он, нацеливая глаз в ее сторону. - Отец Пейс собирается выучить нас петь всего «Мессию» Генделя.
   - Это неплохая музыка, - сказала София, пожимая плечами в ответ на удивленное бормотание, поднявшееся вокруг стола. - И я не против того, чтобы учить ее в ожидании Мессии. Просто я считаю, что Гендель несколько преждевременен.
   Раздался новый взрыв улюлюканья и свиста, перемежаемый выкриком Джорджа: «Задай им, София!» - и счастливым воплем Энн: «За нашим столом есть еще один дуэлянт!» А Д. У. Ярбро ухмылялся, взирая на Софию с таким удовольствием, будто она была его личным достижением. В какой-то мере так и есть, подумала Энн.
   - Тем не менее, если говорить всерьез, сюда нас привела музыка. Наверняка мы знаем о Певцах только одно - то, что они поют, - указал Алан Пейс, аккуратно, хотя и с некоторым педантизмом пытаясь направить разговор в русло серьезной дискуссии. - Весьма возможно, что музыка окажется нашим единственным средством общения.
   В наступившей тишине стало слышно звяканье вилок о тарелки, и Энн уже собиралась сказать что-нибудь язвительное, когда заговорила София Мендес.
   - О, я так не думаю. Доктор Сандос одолел тринадцать языков, причем на шесть из них ему потребовалось менее трех лет, - спокойно сказала она, передавая салат Джимми, тоже открывшему рот при замечании Пейса. - Хотите пари? Если контакт пройдет успешно, я готова поставить на то, что Сандос освоит их базовую грамматику менее чем за два месяца.
   София мило улыбнулась Пейсу и, выжидательно подняв брови, уставилась на него, снова принявшись за спагетти.
   - Давай поспорим, Алан, - небрежно произнес Д. У., глядя вроде бы в направлении Алана Пейса, но, вполне возможно, на Софию или Эмилио. - Если продуешь, мы в течение месяца будем звать тебя искусственным интеллектом.
   - Ох! Ставки слишком высоки для меня, - сказал Пейс, уступая. - Сандос, я внесу коррективы.
   - Забудьте об этом, - сухо ответил Эмилио и, встав из-за стола, понес на кухню тарелку с недоеденной пищей, по всей видимости, закончив ужин.
 
   С облегчением услышав, что после его ухода Энн подхватила разговор, он принялся мыть кастрюли. Сосредоточившись на том, чтобы совладать со своими эмоциями, он вздрогнул, когда вошла София Мендес, и это разозлило его еще больше.
   - Ну и что хуже, - ровным голосом спросила она, потянувшись мимо Эмилио, чтобы взять вымытую им посуду, - когда тебя оскорбляют или когда защищают?
   Не привыкший к тому, что его видят насквозь, Эмилио перестал скрести кастрюлю и уперся руками в раковину. Но через минуту решительно возобновил работу.
   - Забудьте об этом, - снова сказал он, не глядя на нее.
   - Говорят, сефарды учили испанцев гордости, - заметила София. - Извините меня. Это было неуместно. Больше такое не повторится.
   Когда Эмилио обернулся, она уже ушла. Он шепотом выругался и спросил себя, причем уже не в первый раз: с какой стати он решил, будто наделен самообладанием священника? Наконец Эмилио расправил плечи, пригладил мокрыми ладонями волосы и вернулся в общую комнату.
   - Я не полный болван, - официально заявил он сидящим за столом и, завладев их вниманием, заверил: - Но могу им стать, если как следует постараюсь.
   Игнорируя удивленный смех, Эмилио попросил у отца Пейса прощения за то, что обиделся на него, а Алан еще раз выразил свои сожаления.
   Эмилио занял свое место за столом и, дождавшись, пока другие увлекутся послеобеденной беседой, наклонился к Софии, сидевшей слева от него.
   - Derech agav, - тихо произнес он, - yeish arba-esrei achshav.
   - Вношу коррективы, - откликнулась София, вторя Алану Пейсу. Ее глаза искрились, хотя она не смотрела прямо на него. - Вы чуть грассируете, но в остальном произношение неплохое.
   Сообщив ей на сефардском иврите, что однажды его чуть не приняли за уроженца Израиля, Эмилио дал понять Софии, что владеет четырнадцатью языками.
   И хотя Джимми Квинн, Энн Эдвардc и Д. У. Ярбро не пропустили выражения на ее лице, поскольку все они, по разным причинам, были внимательны к таким вещам, они лишь позже осознают, что это был первый раз, когда Эмилио Сандос сидел рядом с молодой женщиной за почти целый год.
 

16

 
    «Стелла Марис»: 2031, земное время
 
   Минуло пять месяцев полета, когда однажды вечером, после ужина, в дверь Эмилио постучали.
   - Да? - тихо откликнулся он.
   В комнату просунулась голова Джимми Квинна.
   - Есть минутка?
   - Загляну в расписание. - Эмилио сел на кровати, скрестив ноги, и сверился с дневником деловых встреч, сотворенным из воздуха. - Как насчет вторника? В одиннадцать пятнадцать?
   Ухмыляясь, Джимми протиснулся внутрь целиком, прикрыв за собой дверь, и оглядел маленькую комнату, поскольку раньше не был в ней ни разу.
   - Такая же, как у меня, - прокомментировал он.
   Узкая койка, письменный стол и кресло, терминал, подключенный к резервной компьютерной системе корабля. Единственное отличие: распятие на стене.
   - Господи, ну у тебя и светло! И жарко вдобавок. Чувствую себя, будто на пляже.
   Лукаво прищурив глаза, священник пожал плечами.
   - Что я могу сказать? Латиноамериканцы любят, когда солнечно и тепло.
   Но он убавил свет, чтобы Джимми стало комфортней, и выключил дисплей на ПЗУ-блокноте, отложив его в сторону.
   - Присаживайся.
   Отодвинув кресло от стола, Джимми уселся, еще какое-то время продолжая озираться.
   - Эмилио, - произнес он, - могу я спросить кое о чем? О личном?
   - Конечно, можешь, - сказал Сандос, слегка насторожившись. - Но не обещаю, что отвечу.
   - Как ты выдерживаешь это? - вдруг выпал ил Джимми сдавленным шепотом. - В смысле, я с ума схожу!.. Надеюсь, мои слова тебя не смутят, хотя, черт подери, мне самому неловко, но даже Д. У. начинает казаться мне милашкой! София вполне ясно дала понять, что она не заинтересована и…
   Эмилио вскинул ладонь, не желая слушать дальнейших подробностей.
   - Джим, когда ты вызвался лететь, то знал, кто входит в команду. И я уверен, ты не думал, будто госпожу Мендес включили в состав ради твоего удобства…
   - Конечно, нет! - сказал Джимми, негодуя на то, что его заподозрили в низменных расчетах. - Просто я не знал, что будет так тяжко.
   - Мягко говоря, - пробормотал Сандос, отводя глаза в сторону.
   На его губах мелькнула улыбка.
   - Мягко говоря. Господи, как это ужасно! Засмеявшись, Джимми обхватил длинными руками голову и сжался в угловатый комок, всем своим видом выражая отчаяние. Затем он развернул конечности, посмотрел на священника и прямо спросил:
   - Нет, серьезно - что ты делаешь? То есть я имею в виду: что, по-твоему, делать мне?
   Джимми ожидал услышать что-нибудь насчет владения собой, проповедуемого религией «дзен», или про чтение молитв по четкам, и поэтому не сразу понял, когда Эмилио посмотрел ему в глаза и сказал:
   - Позаботься о себе сам, Джим.
   Сперва - по тому, как это было сказано: с интонацией, которая обычно предваряет прощание, - Джимми подумал, что его выставляют. И лишь через минуту до него дошло.
   - О, ну, да. Я так и делаю, но…
   - Тогда заботься о себе чаще. До тех пор, пока не поможет.
   - А тебе помогает? Я имею в виду, может, спустя какое-то время больше не хочется, а?
   Лицо Эмилио стало непроницаемым.
   - Джим, даже у священника есть частная жизнь. Впервые за время их знакомства Джимми почувствовал, что переступил некую черту, и со всей возможной быстротой сдал назад:
   - Извини. Правда. Конечно, мне не следовало об этом спрашивать. Господи…
   Явно ощущая себя неловко, Сандос вздохнул:
   - Полагаю, учитывая обстоятельства… Ладно, отвечая на твой первый вопрос, могу сообщить, что при опросе пятисот человек, давших обет безбрачия, четыреста девяносто восемь из них признались, что мастурбируют.
   - А как насчет оставшихся двух?
   - Элементарно, Ватсон. Из их ответа можно сделать вывод, что у них не было рук.
   Прежде чем Джимми перестал смеяться, Эмилио сухо продолжил:
   - Что до твоего второго вопроса, могу лишь сказать, что после двадцати пяти лет воздержания потребность сохраняется.
   - Боже! Двадцать пять лет…
   - Первая часть твоего восклицания объясняет вторую часть. Эмилио расчесал пальцами волосы - нервная привычка, от которой никак не мог избавиться. Уронив руки, он положил ладони на колени.
   - На самом деле ты в более трудном положении, чем священник или монахиня. Целибат - не то же самое, что воздержание. Это активный выбор, а не просто отсутствие подходящего случая.
   Джимми не сказал ничего, поэтому Эмилио продолжал тихим голосом, с серьезностью во взгляде:
   - Послушай, я буду с тобой честен. Священники отличаются от всех других своей способностью хранить обет. Это общеизвестно, да? Если священник один раз в месяц тайно посещает женщину, он может растянуть свой самоконтроль до этих пределов, занимаясь сексом даже чаще, чем иные женатые мужчины. И однако для него все еще существует идеал целибата. И с течением времени священник может подходить все ближе и ближе к тому, чтобы слиться со своим целибатом. Это не значит, что мы не чувствуем желания. Это означает, что мы надеемся достичь точки - в духовном смысле, - которая придаст смысл нашим усилиям.
   Джимми сидел молча, глядя на серьезное и необычное лицо мужчины напротив него, а когда заговорил, его голос словно бы стал глуше:
   - А ты достиг этой точки?
   Неожиданно лицо Эмилио оживилось, и он как будто уже собрался что-то сказать. Но затем его пальцы опять расчесали темные волосы, а глаза скользнули в сторону.
   - Даже у священников есть частная жизнь, - вот и все, что он произнес.
 
   Этой ночью, уже лежа в своей койке, Джимми вспомнил разговор с Энн, состоявшийся как-то вечером, еще в Пуэрто-Рико.
   Он пришел к Эдвардсам на ужин, а Джордж, который, похоже, всегда знает, когда кому-то нужно поговорить с Энн наедине, рано ушел спать. После первого радиосигнала инопланетян прошло три недели, и Джимми был подавлен, потому что все думали, будто он тут напортачил или что Элейн Стефански права и Джимми стал жертвой мистификации или, что еще хуже, он сам все это подстроил. Он до сих пор часто виделся с Софией по работе, а в общении с Эмилио ощущал неловкость, гадая, не любовники ли эти двое. Джимми испытывал муки ревности, но осознавал, что судит поспешно, и был очень обеспокоен этой мешаниной чувств.
   Некоторое время он говорил обиняками, но Энн поняла, куда Джимми клонит.
   - Нет, не думаю, что между ними что-то есть, - сказала она прямо. - Понимаешь, не то чтобы я этого не одобряла. Если хочешь знать мое мнение, то ему совсем не повредило бы любить ее, а ей - быть любимой.
   - Но он священник! - запротестовал Джимми, будто это что-то решало. - Он дал обет!
   - О боже, Джимми! Ну почему мы так чертовски суровы к священникам, когда они влюбляются? Разве это преступление? - требовательно спросила она. - Что плохого в любви к женщине? Или даже в простой потребности трахаться время от времени - из-за чего тут поднимать крик?
   Джимми онемел. Прямота Энн иной раз шокировала его. Она потянулась за своим бокалом, но лишь покрутила его в пальцах, любуясь отблесками бургундского в слабом свете.
   - Джимми, мы все даем клятвы. В желании, чтобы благие порывы всегда оставались неизменными и правдивыми, есть нечто очень красивое, трогательное, благородное, - сказала Энн. - Мы клянемся любить, уважать и лелеять друг друга. И в самом деле верим, что так и будет. Но проходит два года или двадцать лет, и адвокаты начинают переговоры о разделе имущества.
   - Ты и Джордж не отказались от своих обещаний. Энн рассмеялась.
   - Позволь сказать тебе кое-что, мой сладкий. Я была замужем по меньшей мере четыре раза, за четырьмя разными мужчинами.
   С минуту она наблюдала, как Джимми переваривает это сообщение, затем продолжила:
   - У них одно имя - Джордж Эдвардc, но поверь мне: мужчина, который ждет меня внизу, сильно отличается от чистенького мальчика, за которого я выходила замуж. О да, кое в чем Джордж не изменился. Он всегда был забавным, не умел планировать свое время и… ну, остальное не твоего ума дело.
   - Но люди меняются, - сказал Джимми тихо.
   - Именно. Люди меняются. Культуры меняются. Империи поднимаются и рушатся. Черт. Геология меняется! Каждые десять лет или около того Джордж и я сталкиваемся с фактом, что мы изменились, и нам приходится решать, имеет ли смысл заключать новый брак меж этими двумя новыми людьми. - Энн откинулась в кресле. - Вот почему клятвы - такое мудреное дело. Ничто не остается неизменным навечно. Ладно. Ладно! Попробую сказать иначе.
   Она выпрямилась, устремив взгляд на что-то, находящееся вне комнаты, а Джимми осознал, что даже у Энн нет ответов на все вопросы, и это было самое утешительное, но и самое обескураживающее открытие.
   - Может, именно из-за того, что лишь немногие из нас способны отказаться от земных радостей во имя абстрактной чистоты, мы высокомерно рассуждаем о безбрачии, высмеивая священника, когда ему не удается следовать своим клятвам неизменно и вечно. - Вздрогнув, Энн откинулась на спинку. - Но, Джимми! Какие неестественные слова. Неизменно и вечно! Джим, это не для людей. Даже камни не бывают неизменными и вечными.
   Ее горячность застала Джимми врасплох. Он-то полагал, что, поскольку Энн и Джордж женаты так долго, она и к остальным относится со всей строгостью. Джимми хотел услышать от нее: «Обещание есть обещание», - чтобы можно было сердиться на Эмилио и ненавидеть отца за то, что тот бросил его мать, и считать, что уж с ним-то все будет иначе, что он никогда не станет лгать или изменять, не сбежит от жены и не заведет интрижку. Джимми хотел верить, что любовь, когда она к нему придет, будет неизменной и вечной.
   - Пока не узнаешь пределов своей души, Джим, не стоит презирать согрешившего священника. Я не ругаю тебя, милый, - сказала Энн поспешно. - Но пока сам не испробуешь, не поймешь, что это такое: держать обещание, которое ты искренне дал много лет назад. Продолжать упираться или все бросить? Упорствовать, или признать поражение, или искать выход? - Затем она с некоторой застенчивостью призналась: - Знаешь, когда-то и я была максималисткой. Не отступать, не сдаваться!.. Но как? Джимми, я вправду не знаю, станет мир лучше или хуже, если все мы будем придерживаться клятв нашей юности.
   Лежа на своей койке, Джимми пытался обдумать это. Развод был отвратителен, но потом мать встретила Ника, страстно влюбившегося в нее, и теперь у них общие дети, которые тоже любят ее. Ситуация разрешилась ко всеобщему счастью.
   Он подумал об Эмилио и Софии. О Софии Джимми знал очень мало: что она потеряла в Стамбуле семью во время карантина, введенного ООН, и что выбралась оттуда, заключив контракт с брокером. И, конечно, что она еврейка - чему сильно удивился, когда впервые об этом услышал. Похоже, Софию не беспокоило, что в их группе только она не католичка; к воззрениям священников она относилась уважительно, хотя переняла у Энн изрядную долю скептицизма. Тут Джимми осознал, что за эти долгие месяцы София словно бы сделалась ученицей Энн, перенимая ее женственные повадки: быстрые объятия при встрече, манеру подпирать подбородок рукой или отбрасывать назад волосы и щурить глаза, делая какое-нибудь язвительное, колкое замечание. И хотя София все еще держалась довольно официально, было заметно, что она пытается вернуть себе нечто, принадлежащее ей по праву, сложись ее жизнь по-иному. В ней ощущалось пробуждающееся тепло, которое Джимми ошибочно истолковал как приглашение. А сейчас понял, что это просто предложение дружбы.
   Что ж, Джимми упустил и эту возможность, надеясь на большее, чем София желала дать. Поэтому он подправил свои устремления. Если София когда-нибудь ощутит себя в достаточной безопасности, чтобы снова предложить дружбу, решил Джимми, то он удовольствуется дружбой. А такое вполне может произойти. Когда месяцами живешь в тесных помещениях, неизбежна некая степень фамильярности. А еще Джимми интересовало, насколько трудно приходится Эмилио.
   После того первого настоящего ужина на борту «Стеллы Марис» Эмилио стал называть всех, кроме Энн и Д. У, по фамилиям. «Мендес, - окликал он, - вы уже позаботились о фильтре? Я думал, мне придется заняться им на этой неделе». София упорно именовала всех докторами и мистерами, но вскоре после того, как Эмилио изменил свой стиль общения, она подхватила его и теперь говорила так: «Вы должны удалить какие-то файлы, Сандос. У нас перегружена оперативная память». Это позволяло общаться друг с другом, не используя имен, но без излишнего формализма. Возможно, таким способом Эмилио пытался снять напряженность, чтобы сделать отношения более товарищескими.
   Но даже так, был убежден Джимми, сексуальное напряжение оставалось. Там, где двое, работая вместе, могли невзначай коснуться друг друга, Эмилио очень старался избегать этого - неловко вывернув запястье, чуть сдвинувшись в сторону. Случайно оставшись одни, они могли бы иногда посидеть вдвоем, а потому заслуживало внимания то, что они никогда так не поступали. И несмотря на всю музыку и пение, звучавшие на борту «Стеллы Марис», ни та памятная песня, ни ошеломляющая близость того августовского вечера больше не повторялись.
   Эмилио мог быть таким несерьезным и забавным, что порой окружающие забывали о его сане, и тогда было странно видеть лицо Эмилио во время мессы или наблюдать, как он выполняет что-то обычное с необычной тщательностью - в той иезуитской манере, которая каждодневный труд превращает в разновидность молитвы. Но даже Джимми понимал, что Эмилио и София были бы отличной парой и что их дети были бы красивыми, умными, любимыми. Следуя по стопам многих поколений сострадательных католиков, Джимми теперь недоумевал, почему парни вроде Эмилио должны выбирать между любовью к Богу и любовью к женщине, такой, как София Мендес.
   Джимми спрашивал себя, что он будет чувствовать, если когда-нибудь узнает, что Эмилио верен своему обету - неизменно и вечно. И, к своему удивлению, понял, что скорее всего ощутит грусть. Но он знал, что Энн, которая «когда-то была максималисткой», его бы одобрила.
 
   Эмилио Сандоса бы не удивило, что его друзья с такой откровенностью и участием обсуждают его сексуальную жизнь. Главным, если не единственным, безумием в существовании священника было, как он понял, то, что целибат является одновременно самым личным и самым публичным аспектом его жизни.
   Один из его наставников в лингвистике, человек по имени Сэмюэл Голдстейн, помог ему понять значение этого простого факта. По рождению Сэм был корейцем, поэтому, зная его имя, можно было догадаться, что его усыновили. «Еще ребенком я понял, что это не является тайной ни для кого, кто хоть раз видел наше семейство, - сказал ему Сэм. - Не то чтобы мне было стыдно, что меня усыновили. Но я хотел разглашать этот секрет по своей воле. Наверное, у вас, парни, приблизительно то же самое».
   И Эмилио осознал, что Сэм прав. Расхаживая в церковном облачении, он ощущал себя так, будто над его головой полыхает вывеска: «Никакого легального секса». Миряне считали, что знают о нем нечто важное. У них было свое мнение о его жизни. Совершенно не понимая, чему служит целибат, они находили его смехотворным или ненормальным.
   Странно, но красноречивей всего отстаивали целибат люди, оставившие активное священство, чтобы жениться. Словно бы, проиграв в этой борьбе, они смогли свободней признать его ценность. И в словах одного такого священника Эмилио обнаружил наиболее ясное описание Бесценной Жемчужины: гуманность без сексуальности, любовь без одиночества, половая идентичность, основанная на преданности, бесстрашии, благородстве. И в конечном счете исключительная осведомленность о создании и Создателе…
   Существовало столько же способов потерять цель и чувство меры, сколько было людей, участвовавших в этой борьбе. Эмилио сам прошел через время, когда отсутствие секса стало настолько всепоглощающим, что он не мог думать ни о чем ином, - точно голодный, мечтающий о еде. В конце концов он просто прибег к мастурбации как временному средству, поскольку уже тогда знал мужчин, которые пошли на компромисс, принеся только горе женщинам, любившим их, или топили одиночество в вине, или, что самое худшее, отрицали, что испытывают желание, и раскололи надвое свои жизни: праведники при свете, хищники в темноте.