Райан Патриция. Сокол и огонь

   Торн снова представил израненную Мартину и решил, что сделает с Эдмондом то же самое, что тот сделал с ней. Его охватила какая-то небывалая ярость, желание отомстить. Это уже не походило на обычную драку или на кулачный поединок. Это была месть, ненависть, он вершил правосудие.
   «Не убивай его», — сказал Питер. Торн на секунду закрыл глаза, вспоминая, почему он не должен убивать негодяя. Да, конечно, из-за Мартины. Он должен защищать ее.
   Эдмонд корчился на полу. Извиваясь и кашляя, он обеими руками держался за солнечное сплетение. Торн не сомневался, что сломал ему по меньшей мере одно ребро и отбил почки. Теперь этот ублюдок с неделю будет мочиться кровью. И каждый раз, отправляя нужду, будет волей-неволей вспоминать преподанный ему сегодня урок.
   Торн поднял свой меч и кинжал, затем взял Эдмонда за волосы и поднял голову вверх. Его губы и нос распухли; одна бровь была рассечена, и завтра все лицо будет покрыто синяками. Торн увидел в его глазах страх, но одновременно и вызов.
   — Мой брат заставит тебя пожалеть об этом, дровосек.
   — Твой брат никогда не узнает об этом. Потому что, если он узнает, ты умрешь.
   — Вряд ли, потому что он убьет тебя раньше, — Эдмонд криво ухмыльнулся.
   — Если он сделает это со мной, то один из моих людей сделает то же самое с тобой. Я клянусь на святыне, заключенной в рукояти этого меча, что ты будешь наказан смертью, если кто-нибудь узнает о том, что произошло здесь сейчас, — произнес Торн, положив руку на эфес меча.
   Глаза Эдмонда расширились: от невежества он был очень подвержен суевериям.
   — Но как я все это объясню? — Он беспомощно развел руками. — Ты только взгляни на меня!
   — Скажешь, что на тебя напали разбойники, что они избили тебя и отняли все деньги. — Торн протянул руку. — Твой кошелек.
   — Что? Уж не думаешь ли ты, что я отдам тебе…
   Торн схватил его за волосы, и юноша завопил.
   — Твой кошелек, — повторил Торн.
   — Вор, свинья саксонская! — орал Эдмонд, вкладывая в его руку свой кошелек.
   Торн отошел от него и надел плащ.
   — И вот еще что. Слушай меня внимательно. Ты умрешь также в том случае… — Он опять торжественно положил руку на эфес, — но более медленной и мучительной смертью, если когда-нибудь еще посмеешь дотронуться до леди Мартины. Ты не должен даже заговаривать с ней. Всякий раз, когда она будет входить в комнату, ты должен выходить. Надеюсь, ты хорошо меня понял?
   — Но она моя жена! Мне придется провести вместе с ней всю мою чертову жизнь!
   — А это мы еще посмотрим.
   — Что ты хочешь этим сказать?!
   Торн проигнорировал недоуменное восклицание Эдмонда. Выйдя на улицу, он вложил кошелек в руку ошеломленному торговцу угрями.
   — Вы никогда меня не видели, я здесь не был.
 
   Мартина проснулась в птичнике, на узкой кровати. Торн сидел рядом на стуле, глядя в окно на занимающуюся зарю. Первые лучи утреннего солнца освещали комнату. Он не видел, что она проснулась. Его лицо казалось очень бледным, на одной щеке красовался синяк; прозрачные голубые глаза, освещенные рассветом, были отрешенными и печальными.
   Она вспомнила, что Торн вернулся на закате и всю ночь просидел возле нее. Время от времени она просыпалась, встревоженная и не понимающая, где находится, и тогда он склонялся над ней, гладя ее, ободряя и утешая. Она заметила лежащий на его коленях меч и вспомнила о клятве, данной им Райнульфу. Он обещал защищать ее и вот теперь выполнял свою клятву. В конце концов он действительно человек чести, по крайней мере в отношении данного им слова.
   Фильда тоже провела ночь здесь, меняла повязки, приносила ей бульон и вино. Мартина облизнула потрескавшиеся губы.
   — А где Фильда? — спросила она хриплым голосом.
   Торн поднялся и подошел к кровати.
   — Она вернется, — сказал он, нежно кладя руку на здоровую щеку. — Ты знаешь, где ты?
   Мартина кивнула, поморщившись от резкой боли в шее.
   — Ты помнишь, что с тобой случилось?
   — Эдмонд, — прошептала она.
   Он взял ее руку.
   — Эдмонд больше не потревожит тебя.
   Некоторое время она вопросительно смотрела на него.
   — Что ты сделал с ним? — спросила она, заметив свежий синяк на его щеке.
   Торн убрал ее волосы с лица.
   — К сожалению, меньше, чем он того заслуживает. Он жив.
   Мартина заглянула ему в глаза.
   — Наверное, я должна поблагодарить тебя.
   Торн покачал головой.
   — Я не заслужил твоей благодарности. Ведь если бы не я, ты бы никогда не вышла за Эдмонда. И то, что я сделал с ним, это слишком мало и слишком поздно, но кое-что я еще могу сделать, — добавил он, пожимая ее руку, — или постараюсь сделать. Например, защитить тебя и освободить от него навсегда.
   Ее сердце бешено стучало.
   — Разве это возможно?
   — Не знаю, может быть. Правда ли, что он… что ваш брачный договор не был закреплен супружескими действиями с его стороны?
   Мартина увидела в его глазах лучик надежды.
   — Да, это правда.
   Торн глубоко вздохнул, глаза его засветились, ей показалось, что он даже улыбнулся.
   — Если мне удастся добиться расторжения брачного договора, ты не будешь…
   — Расторжения брачного договора? Но как? — Мартина попыталась сесть, но боль пронзила ее, и она откинулась на подушки.
   — Легко. — Он придвинулся ближе, взяв ее голову в ладони. — Я смогу устроить это, но ты этого хочешь?
   — О Боже, и ты еще спрашиваешь?
   Он хмыкнул.
   — Я просто должен был убедиться, прежде чем начать действовать. Думаю, что расторгнуть брак, не закрепленный должным образом на супружеском ложе, будет легко. Брат Мэтью — специалист по каноническому праву. Сегодня вечером мы поговорим с ним об этом.
   — Сегодня вечером? — Она нахмурилась. — Мы что, едем в монастырь Святого Дунстана?
   Торн кивнул:
   — Тебе небезопасно здесь оставаться. Эдмонд, несомненно, еще в Гастингсе — вряд ли он в состоянии скакать верхом. Но Бернард и его люди здесь. Я отправил Питера и Фильду собрать твои вещи и одежду…
   — А Локи? И мой сундучок с лекарственными травами?
   — И их тоже. Мы отправимся, как только они вернутся.
 
   — Сожалею, — повторил брат Мэтью. Его терпение восхищало Мартину, хотя смысл сказанных им слов не оставлял надежд. — Но нельзя расторгнуть брак на том лишь основании, что он не был подтвержден совершением брачных отношений. Это не сработает.
   — Ужасно, — сказал Торн, поднимаясь.
   — Ужасно это или нет, но таков закон церкви, — сказал Мэтью.
   Его пронзительные черные глаза и копна густых черных волос с тонзурой на макушке являли разительный контраст с его тихим и рассудительным нравом.
   — Черт. — Торн подошел к окну и, опершись на подоконник, уставился в ночное небо, качая головой. Мартина и Мэтью сидели за столом в центральном зале настоятельских покоев и наблюдали за ним.
   Мартина подняла с пола Локи и крепко прижала к груди. С того момента как они прибыли в монастырь Святого Дунстана, она не произнесла почти ни слова. Ей пришлось совершить эту поездку в носилках, потому что она была слишком слаба, чтобы ехать верхом. И хотя всю дорогу она проспала, положив голову на колени Фильде, сейчас она чувствовала себя совершенно разбитой и была не в состоянии говорить о своих бедах. К счастью, Торн охотно взял на себя эту функцию.
   — Несправедливо, что ей придется остаться женой этого… животного, лишь только потому, что церковные законы так негибки… — Торн с силой стукнул кулаком по подоконнику.
   — У церкви есть другие способы, — тихо сказал Мэтью. — Существует гораздо больше законных причин для развода, нежели те, о которых знают законники, — произнес он и многозначительно помолчал. — Наиболее подходящий в вашем случае — это мужское бессилие.
   Торн посмотрел на Мартину.
   — Мужское бессилие? — переспросил он, будто пробуя эти слова на вкус.
   — Такое обвинение часто проходит успешно, — объяснил Мэтью. — И по моему мнению, это самый лучший способ добиться расторжения брака на законных основаниях. И в общем-то единственный.
   Некоторое время Торн и Мэтью молча смотрели друг на друга, затем одновременно повернулись и посмотрели на Мартину, словно прося ее разрешения начать бракоразводный процесс.
   «Мужское бессилие». Нехорошие, постыдные слова, слова, которые непременно породят разные слухи и скрытые насмешки. Мартину отталкивала сама мысль о том, чтобы требовать развод на этом основании. Она закрыла глаза, почувствовав вдруг навалившуюся усталость, — кровь стучала в голове. Она представила лицо Эдмонда, склоняющегося над ней: желтые зубы обнажены в смертельной улыбке, его запах лезет в ноздри, его мясистые руки хватают ее, бросая на кровать, в боль и темноту.
   Вздрогнув, Мартина открыла глаза, встретившись взглядом с Торном.
   — Делайте то, что считаете необходимым, — сказала она и, поднявшись, вышла из комнаты.
 
   Сидя рядом с Мартиной на скамье в углу кабинета брата Мэтью, Торн молча смотрел, как настоятель протягивает через стол сидящему напротив отцу Саймону требование о расторжении брачного договора. Священник поднес документ к носу и стал читать, недовольно щурясь. В противоположном углу сидели Бернард и Эдмонд; они перешептывались. Точнее, Бернард шептал что-то на ухо брату, который слушал, тупо уперев взгляд в пол. Лицо Эдмонда все еще было расцвечено синяками. Закончив читать, отец Саймон присоединился к братьям, наклонился и что-то прошептал в ухо Бернарду.
   — Мужское бессилие?! — воскликнул Бернард.
   — Что это такое? — пробурчал Эдмонд.
   Отец Саймон что-то сказал вполголоса.
   Эдмонд вскочил как ужаленный.
   — Что?!
   Бернард встал и схватил брата за руку.
   — Эдмонд, я же велел тебе держать язык за зубами…
   — Ты, чертова сука! — заорал Эдмонд в лицо Мартине, размахивая кулаками. Бернард и Саймон с трудом удерживали его. — Это все твои делишки! — не унимался он.
   — Заткнись, Эдмонд, — зашипел Бернард, принуждая брата сесть. — Дай я сам займусь этим. Я же говорил тебе.
   Положив руки брату на плечи, он что-то зашептал ему на ухо.
   — Хорошо, — сказал Эдмонд, понурив голову.
   — Хорошо? — повторил Бернард.
   Эдмонд кивнул, не поднимая головы.
   Бернард выпрямился и оправил тунику.
   — Мы не согласны расторгнуть этот брак. Эдмонд и леди Мартина должны остаться супругами.
   Эдмонд закрыл лицо руками.
   — О Боже, — прошептала Мартина.
   Торн погладил ей руку, желая сделать нечто другое — взять ее руки в свои, обнять, — но понимал, что малейшая неосторожность с его стороны погубит ее. Он старался даже не смотреть на нее, боясь выдать свои истинные чувства.
   Мэтью встал.
   — Если Эдмонд согласится на расторжение брака мы устроим все тихо, по-семейному, — сказал он, обращаясь к Бернарду. — Обвинение в неспособности исполнять супружеские обязанности останется в тайне. Но если он будет возражать, мы без колебаний предадим дело огласке и направим прошение папе Александру, и тогда, смею вас заверить, об этом будут говорить не только в Англии.
   — Твои угрозы ничего не изменят, монах, — сказал Бернард. — Мы категорически отказываемся дать развод.
   — Вам известно, что все владения, полученные леди Мартиной в качестве свадебных даров, по расторжении брачного контракта переходят обратно в собственность барона Годфри? — спросил Мэтью.
   — Разумеется.
   — Тогда почему же вы не соглашаетесь дать ей развод? — продолжал настоятель.
   Торн поднялся и вышел на середину комнаты.
   — Я скажу вам почему. Потому, что эта тварь… — он указал на Эдмонда, который, подняв голову, пожирал его глазами, — никогда не сможет снова жениться, после того, что сделал с леди Мартиной. Когда я привез ее тем утром, ее видели все в замке. Она выглядела так, будто на нее напала свора одичавших собак. Теперь об этом, должно быть, знает весь Суссекс.
   Отец Саймон выступил вперед.
   — Никому нет дела до того, каким способом сэр Эдмонд считает нужным поучать свою собственную жену. Брак не может быть расторгнут по той простой причине, что он был освящен перед лицом Божьим и может быть расторгнут лишь по воле Господа, а именно в том случае, когда Бог призовет к себе их обоих, не раньше.
   Торн невесело рассмеялся:
   — С каких это пор Эдмонд стал задумываться о Боге?
   Бернард скрестил руки.
   — Мы готовы предложить компромисс, если леди согласна выслушать.
   Все посмотрели на Мартину, которая после минутного колебания кивнула.
   — Как я уже сказал, вопрос о разводе не подлежит обсуждению, — бесстрастно сказал Бернард. — Поймите, миледи, что, не имея на руках нашего согласия, вы будете добиваться развода годы. Начнется расследование, во время которого совершенно посторонние люди станут совать свои носы в самые интимные вопросы вашей жизни. Я думаю, это будет не очень приятно для вас, к тому же вы уверены, что выйдете из этого процесса победительницей?..
   — Что ты предлагаешь? — нетерпеливо оборвал его Торн.
   — Если вы оставите попытки добиться развода, миле-Ди, вы можете оставаться здесь, в монастыре, и в свое время вернуться назад к Эдмонду, который готов простить вам отсутствие покорности, подобающей хорошей жене, и принять обратно в свой дом.
   — Вернуться? — Она энергично затрясла головой. — Никогда!
   — Это ваше последнее слово?
   Мартина поднялась.
   — Я буду добиваться развода.
   Бернард покачал головой.
   — Предупреждаю, миледи, вы встретите значи тельное противодействие, в том числе со стороны многих влиятельных людей. Мой брат будет категорически отрицать обвинение в неспособности исполнять супружеские обязанности.
   — Леди утверждает, что брачный союз так и не был закреплен брачными отношениями, — напомнил Мэтью.
   — Эдмонд станет утверждать, что это не так, — сказал Бернард. Торн видел, как Эдмонд с сомнением посмотрел на брата, затем покорно кивнул, опустив глаза. — Ваше слово против нашего, вот и все. Посмотрим, чья возьмет.
   — Не совсем так, — возразил Мэтью. — Во власти леди Мартины представить доказательства того, что супружеский акт так и не был совершен. Для этого нужно всего лишь подвергнуться обследованию медицинских экспертов.
   Мэтью повернулся к Мартине.
   — Я уверен, что вы не будете возражать против этой процедуры?
   Мартина беспомощно взглянула на Торна, который быстро тряхнул головой. «О Боже, что же теперь делать?»
   — Миледи? — Мэтью ждал ответа.
   — Можно вас на минутку, брат? — попросила Мартина.
   Мэтью и Мартина вышли из комнаты. Когда они вернулись через несколько минут, настоятель бросил на Торна пристальный понимающий взгляд.
   — Похоже, что чувствительная натура леди Мартины действительно противится подобному испытанию. — сказал Мэтью Бернарду. — И к тому же, будучи дамой благородного происхождения, она не приветствует разглашения интимных подробностей бракоразводного процесса.
   Торн тяжко вздохнул и покачал головой. Отказ для него был равен поражению.
   Бернард саркастически усмехнулся.
   — Могу ли я считать, что вы принимаете наше предложение?
   — Да, — сказал Мэтью, — подразумевая, что леди Мартина вольна оставаться в Сент-Дунстане столько, сколько ей будет угодно, и не будет подвергаться насилию и принуждению к возвращению в дом мужа.
   — Разумеется, — кивнул Бернард. — Даю слово. И, — добавил он, взглянув на Эдмонда, — мой брат тоже.
 
   Мартина печально смотрела, как Торн седлает своего коня, готовясь к возвращению в Харфорд. Они договорились, что она будет жить в монастыре Святого Дунстана год-два, до тех пор, пока не вернется Раинульф и не заберет ее с собой в Оксфорд. Сложности возникли при получении на это согласия аббата, начальника Мэтью, но его удалось склонить к нарушению правил, пожертвовав его аббатству несколько золотых монет из тех, что ей дал Райнульф. Тем не менее аббат велел брату Мэтью составить для Мартины строгий свод правил поведения в монастыре, которому она должна была следовать неукоснительно: носить монашескую одежду, посещать утреннюю службу, стараться избегать встреч с монахами и вообще держаться как можно скромнее и незаметнее. Малейшее нарушение этих правил влекло за собой немедленное изгнание из обители. Брат Мэтью объяснил ей, что монастырь является прибежищем Для мужчин, отказавшихся от всяких мирских искушений, и что поэтому было бы жестоко вынуждать их лицезреть то, что им недоступно.
   Торн позаботился о том, чтобы устроить ее здесь получше, и Мартина была ему очень благодарна, хотя и знала, что он делает это, выполняя обещание, данное им Райнульфу. Ей трудно было представить или догадаться о его истинных чувствах к ней. Если он и был к ней неравнодушен, то все же, несомненно, не любил ее так сильно, как она его. Ей было стыдно признаваться себе самой в этом чувстве, признаваться, что любит его, несмотря на то, как он поступил с нею. И она знала, что будет очень скучать без него.
   Торн закончил свои приготовления и, подойдя к ней, взял за руки. Несколько долгих мгновений он просто смотрел на нее печальными, сияющими в полутьме конюшни глазами. Мартина молчала, боясь, чтобы он по голосу не догадался о ее грусти и нежелании расставаться с ним.
   — Я приеду навестить тебя весной, — он выпустил ее руки.
   Мартина сглотнула комок в горле и кивнула. Весной? Значит, пройдет целых полгода, прежде чем она вновь увидит его?
   — Ты будешь здесь в безопасности, — тихо сказал он. — А может быть, даже и счастлива. Фильда останется с тобой в монастыре.
   — Да, — прошептала она.
   Он нежно провел ладонью по ее больной щеке и губе, избегая касаться ран.
   — Все еще болит? — спросил он.
   Она кивнула:
   — Немножко.
   — Скоро ты будешь совсем здорова. И тогда станешь еще красивее, чем раньше.
   Должно быть, сомнение отразилось на ее лице, потому что он хмыкнул и добавил:
   — Страдания обогащают душу, но только люди с богатой и наполненной душой по-настоящему красивы.
   Торн поднес ее руку к губам и поцеловал. Затем осторожно провел ладонью по ее щеке и закрыл глаза.
   — Я не хочу покидать тебя, — отрывисто и хрипло произнес он.
   Забыв обо всем, Мартина потянулась к нему губами. Он взял ее пальцы свободной рукой и поцеловал их. Она отняла руку и положила ему на грудь, думая о своих больных, потрескавшихся и, наверное, уродливых сейчас губах.
   — Я осторожно, — пообещал он, обнимая ее.
   Мартина закрыла глаза, и его рот накрыл ее губы. Торн на самом деле был очень осторожен. Поцелуй был теплый и удивительно нежный, будто прикосновение птичьего крылышка, одного, потом другого, и еще… и вот он полностью вобрал в себя ее нижнюю губу, и она, истомившаяся по ласкам, почувствовала восхитительное прикосновение упругого языка.
   — Мартина, — шептал он, крепче сжимая ее в объятиях. Едва она выпростала руки, чтобы тоже обнять его, как дверь в конюшню заскрипела и на пороге возник брат Мэтью. Они резко отпрянули друг от друга, затаив дыхание.
   Монах остановился в лучах солнечного света, падающего с улицы на устланный соломой пол.
   — Не хотел мешать вам… я пришел только попрощаться.
   — Нет, брат, вы не помешали, — поспешно сказала Мартина, отходя от Торна.
   Мэтью, конечно, знал об их отношениях, ведь она сама ему рассказала. Но когда он знакомил ее с правилами поведения в монастыре, он напомнил ей, что она по-прежнему считается замужней женщиной и должна вести себя соответственно. И вот, не успев дать обещание, она уже нарушила его!
   — Я… мы всего лишь…
   — Вы всего лишь прощались, я понимаю, — тихо промолвил Мэтью.
   Мартина кивнула, чувствуя себя очень неловко и, кажется, готова была расплакаться.
   — Значит, увидимся весной, — проговорила она.
   Торн грустно улыбнулся:
   — Да, весной.
   Мартина повернулась и вышла из конюшни. Слезы застилали глаза.

Глава 17

   Мартина обмакнула гусиное перо в чернильницу и склонилась над небольшим листом пергамента, на котором она писала рецепт эликсира из вытяжки розмарина. Поселившись в монастыре Святого Дунстана, она начала писать медицинский трактат о лечебных свойствах растений — Herbarium Medlca, и это занятие отчасти скрашивало ей длинные зимние ночи, делая их если не одинокими, то хотя бы менее томительными. Ей запрещалось выходить за пределы гостевых покоев монастыря и видеться и разговаривать с кем-либо из его обитателей, за исключением настоятеля брата Мэтью и монастырского лекаря брата Поля. Все ее общество составляли лишь Фильда и несколько других прислужников, так что у нее было очень мало общения и избыток свободного времени, который она и решила занять написанием книги.
   Келья была холодная. Натянутая на окно промасленная ткань плохо защищала помещение от ледяного январского ветра. Мэтью поставил в ее комнату небольшой столик с сиденьем — такими столиками пользовались монахи-переписчики, — и она работала за ним, поставив его, несмотря на жуткий холод, поближе к окну, чтобы лучше видеть. Закутавшись в плащ, Мартина старательно выводила аккуратным красивым почерком, которому ее научили монашенки, латинские слова, но получалось это с трудом, потому что пальцы коченели на пронизывающем келью сквозняке и плохо слушались ее.
   И все же в этот зимний день, сидя за маленьким неудобным столиком, она упорно писала, стараясь сконцентрироваться на своей работе и не отвлекаться на доносившиеся со стороны замка Блэкберн звуки сражения.
   Отложив перо, она приложила руки к мешочку с горячей золой, прикрепленному на поясе, согревая пальцы, и почувствовала, как приятное тепло поднимается по закоченевшим рукам к груди. Ей вспомнилось другое тепло, там, на предрассветном берегу реки, которое завладело тогда всем ее существом, пожирало ее огненными языками страсти.
   Мартина подумала о Торне. Она не видела его уже три месяца, и его образ — голос, небесно-голубые глаза, улыбка и ямочки на щеках — неотступно преследовал ее.
   Она спрятала лицо в ладонях и закрыла глаза. Интересно, Торн тоже там, среди воинов, осаждающих замок Блэкберн? Конечно, он должен быть среди них. Когда Невилль вернулся в Суссекс в канун праздника всех вятых во главе войска дикарей-наемников из Уэльса и захватил Блэкберн, объявив его своей законной вотчиной, Оливье созвал всех вассалов и тех, кто присягнул им на верность, чтобы изгнать Невилля оттуда и наказать. И, будучи самым опытным воином барона Годфри, Торн наверняка сейчас находится на переднем крае сражения. По словам брата Мэтью, он командует лучниками.
   Осада замка шла уже несколько недель. Слабо разбираясь в реалиях войны, Мартина тревожно прислушивалась К отчетливо доносившимся в морозном воздухе звукам битвы — ржанию лошадей, звукам труб и барабанов, яростным крикам командиров и воплям раненых. Однажды Мартина услышала жуткие крики множества голосов и поежилась от охватившего ее страха. Вскоре после этого в монастырь на трех повозках привезли раненых людей лорда Оливье, которые, стеная от боли, рассказывали, что уэльсцы Невилля сбросили на атакующих град горящих кувшинов со смолой.
   Брат Поль с помощниками ухаживали за ранеными, размещенными в монастырском лазарете. Мартина хорошо умела врачевать раны и знала об этом больше, чем монастырский лекарь, область познаний которого распространялась в основном на обычные, мирные болезни. Она неоднократно предлагала свою помощь, но каждый раз получала решительный отказ, потому что ей просто было запрещено заходить в ту часть монастыря, где находился лазарет. Брат Поль советовал ей лишь молиться за облегчение участи раненых солдат.
   Несмолкаемый шум битвы время от времени прерывался другими, гулкими, загадочными звуками. Эти повторяющиеся тяжелые удары, по словам Мэтью, свидетельствовали о том, что осаждающие пытаются проломить тараном внешние стены замка. Иногда раздавался жуткий треск, это означало, что выпущенные из катапульт огромные каменные глыбы достигали своей цели.
   От брата Поля Мартина узнала, что больные в лазарете считали эту осаду очень трудной. Замок, хоть и недостроенный, был возведен на совесть и казался неприступным. И хотя им удалось пробить брешь в стене и попасть во внешний двор, все же внутренние стены оказались еще более толстыми и прочными. А уэльсцы Невилля — несколько сотен воинственных варваров, вооруженных мощными арбалетами и неиссякаемым запасом стрел к ним — сражались с дикой яростью. У них, несомненно, имелся годовой запас провианта, так что они могли продержаться очень долго, нанося при этом большой урон войску графа Оливье. И могло случиться так, что король, узнав о безуспешных попытках победить Невилля, будет вынужден уступить и признать его права на баронство Блэкберн, несмотря на гнусные методы, с помощью которых тот завладел им, дабы положить конец кровопролитию.
   Мартина снова взяла в руку перо и продолжала писать вплоть до вечерней службы. Сделав короткий перерыв на ужин, она запалила масляную лампадку и работала до тех пор, пока стройное хоровое пение не возвестило о наступлении ночи.
   Раскладывая по местам свои письменные принадлежности, она почувствовала запах гари, но не костра, а опаленного мяса и какой-то еще, неизвестный ей, терпкий и едкий.