Страница:
Эструда изучала ее с явным удивлением.
— Не могу поверить, что она невеста сэра Эдмонда. Судя по внешности, она скорее невеста самого Господа нашего, Иисуса Христа, — повернувшись к присутствующим, громко сказала она.
Лорд Годфри, монах и женщина в розовом платье добродушно рассмеялись, сэр Торн оставался невозмутим.
— Какое у вас мрачное лицо, сэр Торн! — Эструда капризно надула губки. — Не беспокойтесь. Разве я не обещала вам, что буду добра к ней? Я буду обращаться с ней как с родной сестрой.
— Добро пожаловать в Харфорд, сестра Мартина! — сказала Эструда, протянув к Мартине свои костлявые руки и улыбнувшись ярко накрашенными губами.
— Пусть им оторвут руки и ноги! Пусть им выколют глаза! — ревел пьяный Годфри заплетающимся языком, сидя во главе длинного стола.
«Как он вообще способен еще хоть что-то соображать?» — удивлялся Торн.
Незадолго до их прибытия в замок гонец принес весть о поимке троих бандитов, убивших Ансо и Айлентину. Их схватили этим утром спящими в заброшенной мельнице. Сейчас они находились в подземелье замка лорда Оливье, графа и сюзерена барона Годфри. Разумеется, их повесят, но не раньше чем вырвут под пытками признания об остальных сообщниках.
— Пускай их сварят заживо в кипящем котле! — не унимался Годфри. — Пусть их разорвут на кусочки раскаленными докрасна щипцами! Пускай им смочат ноги соляным раствором и бросят голодным козам, чтобы те слизали с них кожу и мясо до самых костей!
О такой изощренной пытке Торн еще ни разу не слышал, и Райнульф тоже, судя по его изумленному лицу.
Торн наблюдал за сидевшей напротив него Мартиной. Она так и не притронулась к мясу на своей тарелке, только отрезала несколько ломтиков коту. Бедное животное, натерпевшееся страху несколько минут назад, сейчас успокоилось и свернулось у нее на коленях, облизывая лапки и умываясь. Собаки, собравшись в кружок за спиной Мартины, как зачарованные наблюдали за этим кошачьим ритуалом, свесив мокрые языки.
Объедки и разбитую посуду убрали. Слуги также разобрали и сложили столы, оставив только один, у очага, на котором накрыли сытный ужин для припозднившихся гостей. Хотя Годфри, Эструда и священник баронского прихода отец Саймон уже поужинали, они снова сели за стол, чтобы составить компанию вновь прибывшим. Остальные домочадцы и обитатели замка либо были с Бернардом на охоте, либо отправились спать.
— Пускай их обольют кипящей смолой, пускай им…
— Сэр, — прервал Годфри Торн, указывая кивком головы на Мартину. — Возможно, леди предпочла бы другую тему для разговора…
— Французы весьма изобретательны по части пыток, — продолжал Годфри, не обращая внимания на замечания Торна. — Отец Саймон как-то путешествовал по Франции два года назад. Вчера вечером он подробно описывал мне некоторые чертовски изощренные способы пыток. Саймон, расскажи-ка всем нам о том, что ты видел в Отане; как они там мастерски используют ремни из сыромятной кожи и расплавленное олово.
Монах поджал губы.
— Сэр, то, что мне довелось наблюдать в Тулузе, безусловно, намного интереснее.
Годфри наморщил лоб.
— Это ты о тех двух еретиках, которых привязали к столбу и подожгли под ними костер? А помнишь Арнольда из Брешии? Четыре года назад я собственными глазами видел, как его сожгли…
— Живьем? — вскрикнула Эструда.
Отец Саймон пожал плечами.
— Они были виновны в ереси. Их и в преисподней будет вечно жечь неугасимый огонь.
Барон взмахнул рукой, расплескивая эль из кубка на стол.
— Все это так, но все-таки сожжение на костре считается не пыткой, а разновидностью казни, а мы говорим о пытках.
— С этим можно не согласиться, — пробормотал Райнульф.
— Райнульф! — воскликнул Годфри. — Ты ведь только что из Парижа. Поведай нам о каких-нибудь новых методах… э-э… вытягивания признаний из осужденных преступников.
Райнульф неторопливо отхлебнул глоток вина.
— Милорд, боюсь, что мой интерес к таким вещам ограничивается только изысканием аргументов для их отмены. Я полностью согласен с точкой зрения папы Николая I, — не обращая внимания на скривившегося в ухмылке отца Саймона, продолжал он, — который считал, что признание лишь тогда может считаться таковым, когда оно сделано добровольно, а не под пытками палача.
— Отец Райнульф — весьма ученый и образованный человек, — вмешался в разговор Саймон, — его имя хорошо знают в Париже, Туре и Лионе, где он распространяет свои знания богословия и логики. Сидеть за одним столом с таким достойным мужем — большая честь. — Он отвесил легкий поклон в сторону Райнульфа. — И наверное, ему хорошо известно то, что еще за триста лет до того, как папа Николай I написал эти слова, церковь уже одобряла и широко применяла такие богоугодные пытки к отступникам веры?
— Пути церкви не всегда совпадают с желаниями Господа, — возразил Райнульф, потянувшись за кубком.
Отец Саймон так и взвился:
— Похоже, что университетское образование открывает его обладателю непосредственное знание о том, что угодно Господу.
— Нет, оно всего лишь делает его обладателя менее подверженным темным человеческим инстинктам, например, таким, как желание причинять боль себе подобным.
Не найдясь что ответить, Саймон зевнул, и Торн увидел, что Мартина с улыбкой смотрит на брата. В конце концов лицо у нее не такое уж некрасивое, решил он. Когда она улыбалась, ее несколько неправильные черты лица приобретали неотразимое обаяние. Ей, кажется, доставило удовольствие это выступление брата на теософскую тему. Должно быть, она частенько слышала подобные ученые споры в Париже.
Райнульф был последователем нового метода обучения, называемого disputatio и построенного на оживленном споре между учителем и учеником, в отличие от традиционного и сухого чтения лекций. Из его писем Торн узнал, что Райнульф обучал Мартину с помощью этого метода, — как когда-то учил и его самого, — и Торн пришел к выводу, что характер Мартины сформировался под влиянием уроков брата.
Вообще-то ему нравились люди, умеющие отстаивать свою точку зрения, возражать, а не принимать вещи такими, какие они есть, считая это признаком ума. Кроме того, вспыльчивость и готовность к спорам были противоположностью кротости и мягкости нрава, а эти черты он презирал как у мужчин, так и у женщин, считая их признаками рабской покорности.
Глядя на улыбающуюся Мартину, Торн вспомнил, как она застенчиво улыбалась ему сегодня утром, стоя на палубе «Дамской туфельки». Но потом почему-то ее поведение резко изменилось. Непонятно. Может, она просто дразнила его или ее что-то возмутило в его обращении? Перебирая в памяти сказанные им слова, он не мог обнаружить в них абсолютно ничего оскорбительного, но кто знает, дамы ее круга обычно такие легкоранимые.
И этот шафранно-желтый платок на ее голове тоже дополнял общее впечатление таинственности. Незамужние женщины если и носили такие платки, то, как правило, потому, что скрывали под ними какие-нибудь изъяны. Возможно, у нее что-то с волосами, может быть, они сальные или ломкие. Скорее всего она перенесла в детстве одну из разновидностей сифилиса, и на ее лбу остались характерные следы. Это заболевание было широко распространено. Когда Торн в первый раз раздевал женщину, такие отметки его не пугали; важно было только, сколько их и где именно.
Да. Это наверняка сифилис. Обидно, что такое лицо не пощадила болезнь. Эдмонд может даже посчитать этот изъян отталкивающим и, возможно, пожелает расторгнуть помолвку. Мысль о таком исходе дела почему-то доставила Торну удовольствие, но он тут же одернул себя. Какого черта? Ведь в таком случае все его планы пойдут прахом.
Леди Эструда, сидящая слева от него, очевидно, заметила, как он нахмурился. Пока отец Саймон углубился в описание казни еретиков, она наклонилась к Торну.
— О чем грустите, сэр Торн? — слышным только ему шепотом спросила она.
Торн понял, что Эструда следила за ним, когда он, погруженный в свои мысли, смотрел на Мартину. Он потянулся к тарелке, отломил кусок хлеба и, обмакнув его в пиво, сказал:
— Неужели я произвожу такое впечатление, миледи?
— Да. Или скорее впечатление человека, находящегося под какими-то чарами. — Она пригубила вино, быстро взглянула на Мартину и опять повернулась к Торну. — Я угадала? Так и есть? Вы, похоже, очарованы? — Она усмехнулась. — Однако смешно. Мне всегда казалось, что вы предпочитаете маленьких саксонских простушек или гастингских шлюшек.
«Несносная баба!» — подумал Торн, невозмутимо очищая свою тарелку.
— Мне кажется, вам стоит быть поосторожнее, — промурлыкала она. Краем глаза Торн увидел, как ее тонкие размалеванные губы скривились в ехидной улыбке. — Этот персик предназначен для Эдмонда. Ему может не понравиться, если вы откусите кусочек этого сочного плода раньше него.
Торн непроизвольно поднял глаза на сидящую через стол Мартину и увидел направленный прямо на него взгляд. Встретившись с ним глазами, она смутилась и резко отвернулась. Два розовых пятнышка расцвели на ее щеках.
Смущение Мартины не ускользнуло от Эструды, и она понимающе ухмыльнулась.
— Похоже, и миледи тоже находится под воздействием чьих-то чар. Правда, поразительно. Вам не кажется, сэр Торн? — склонившись еще ближе к Торну, прошептала она.
Она угадала его мысли. Не подавая виду, он безразлично принялся накладывать мясо в тарелку. Один из спаниелей подскочил к нему и, виляя хвостом, забегал вокруг, прося подачки. Собаки, конечно, глупые животные, но что такое хлыст Эструды, они, похоже, отлично усвоили. И все же спаниелю так хотелось угощения, что он все-таки втиснулся на скамью между ними, поскуливая и молотя хвостом по Эструде. Она занесла руку с палкой, но прежде чем успела ударить, Торн схватил пса за шкирку и отшвырнул от стола.
Эструда была разочарована. Спаниель тоже. Торн коротко свистнул сквозь зубы, собака навострила уши и открыла пасть, готовясь поймать на лету кусок брошенного ей мяса.
Эструда покосилась на него.
— Вот уж не знала, что вы проявляете заботу о псах Бернарда. Или это один из ваших спаниелей?
— Мои сидят в конурах, как им и положено, — ответил Торн. — А собак Бернарда я с удовольствием скормил бы ястребам, но с еще большим удовольствием я сжег бы эту вашу плетку.
Эструда отодвинула свою тарелку и, перегнувшись через стол, обратилась к Мартине:
— Миледи, не могу удержаться, чтобы не спросить, откуда у вас эта кошка?
Мартина не выказала ни малейших признаков недовольства этим явно поддразнивающим вопросом Эструды. Ее лицо сохраняло отрешенное и даже несколько надменное выражение. Торн был восхищен ее самообладанием.
— В монастыре, где я воспитывалась. Там запрещалось иметь домашних животных, за исключением кошек.
— Ах, да, — сказала Эструда. — Я и забыла, что вы прошли монастырскую школу. В монастыре Святой Терезы, так кажется?
Мартина кивнула.
— Я никогда не ходила в школу. — Эструда кивнула в сторону своей служанки в розовом платье. — Как и Клэр сейчас, я провела несколько лет в доме соседа-барона, прислуживая хозяйке. Мои мудрые родители полагали, что именно такая школа пригодится мне больше всего, когда я сама стану баронессой.
— Я думаю, что, когда тесть леди Эструды окончит свой земной путь и она действительно станет баронессой, она сумеет опробовать эту теорию на практике.
Мартина улыбнулась, услышав этот тонкий намек, и Торну это было приятно.
— Мой господин лорд Годфри преисполнен сил и здоровья. Пройдет еще много лет, прежде чем Господь захочет призвать его к себе.
Торн покосился на Эструду. Она угрюмо взглянула на барона Годфри, уткнувшегося лицом в скатерть и громко храпящего с открытым ртом.
— Сколько времени вы провели в монастыре? — вновь повернувшись к Мартине, спросила Эструда.
Мартина слегка заколебалась.
— Семь лет, миледи. С десятилетнего возраста и до прошлого года, когда я приехала в Париж к брату.
— Вы часто виделись со своей семьей в течение этого срока?
Мартина обеспокоенно посмотрела на брата. Что происходит? Ее расспрашивают о семье? Что отвечать?
— Нет, миледи, она не приезжала. Этот монастырь довольно далеко от Парижа, — ответил Райнульф, почувствовав себя не в своей тарелке.
Эструда широко раскрыла глаза, Мартина изумленно обвела их взглядом.
— Вы хотите сказать, что Мартина целых семь лет не виделась со своими родителями? Неужели она не скучала по ним?
Райнульф наконец нашелся и дипломатично заметил:
— Конечно, скучала, впрочем, так же как, я полагаю, и вы, миледи. Ведь вы скучаете по своим близким, оставшимся во Фландрии. Сколько времени прошло с тех пор, как вы прибыли в Англию, моя госпожа? Десять лет или пятнадцать? Должно быть, вы тяжело переносите разлуку с ними, не так ли?
Торн вздохнул. Неудивительно, что Мартина во всем полагалась на брата. Он был ее защитником, ее спасителем. Но почему он решил, что ее надо выручать, спасая от в общем-то невинных и закономерных вопросов Эструды? А может быть, его загадочная сестра скрывает нечто большее, чем оспинки на лице?
Он терпеть не мог сюрпризов, а теперь, когда на карту поставлено так много, неожиданности тем более нежелательны. Ведь при удачном браке леди Мартины и Эдмонда его ставка действительно очень высока — этот брак должен принести ему собственную землю. Так что, если у дамочки есть секреты, то надо все разнюхать, и поскорее. Надо выведать ее тайны раньше других и до обручальной церемонии, пока не поздно. Торн подумал, что, может, завтра ему удастся застать ее одну. Если рядом с ней не будет Райнульфа, всегда готового прийти на помощь, то он сумеет вытянуть из нее то, что она прячет за своим холодным фасадом.
Он поднялся и прошел во главу стола.
— Я помогу его светлости лечь в постель, — сказал Торн, помогая барону подняться. И, взвалив грузную тушу на плечи, потащил к выходу из зала.
Эструда тоже вскочила.
— Я пойду с вами.
Только этого ему не хватало.
— Не стоит утруждаться, миледи. Я сам вполне способен справиться…
— Я и не собираюсь помогать вам укладывать барона в кровать. Я всего лишь хотела осветить вам дорогу.
Она взяла со стола канделябр и вплотную подошла к Торну. Очень тихо, чтобы не услышали остальные, она прошептала, полуприкрыв глаза:
— Я была бы счастлива посветить вам на лестнице, сэр Торн. Прошу вас, позвольте мне.
В дрожащем свете свечей ее лицо было неестественно бледным, а губы — красными, как спелые вишни. Большие карие глаза призывно поблескивали сквозь полуопущенные, густо накрашенные ресницы. Уж не ради ли него она так намазалась сегодня? Но даже сквозь толстый слой белил на скулах и подбородке он мог различить синяки — следы последней вспышки ярости ее мужа.
Может, она решила пофлиртовать с ним, чтобы позлить Бернарда? Торн прекрасно почувствовал резкую перемену в ее отношении к нему после стольких лет взаимной неприязни. Она вдруг стала проявлять к нему назойливый интерес. Что бы ни было, ему на нее наплевать. Он и знать не желает, что она затевает. Пусть опутывает своими интригами кого-нибудь другого, поглупее.
— Если бы я захотел, чтобы мне посветили, — прошептал он ей в ухо, — то я скорее выбрал бы для этой цели маленькую саксонскую простушку или гастингскую шлюшку, как вы считаете?
Настала ее очередь покраснеть. Розовые пятна окрасили ее шею и подбородок и исчезли под толстым слоем краски на лице. Чтобы подчеркнуть свой отказ, он скользнул взглядом по ее мальчишеской фигуре снизу вверх, прежде чем посмотреть прямо в ее сузившиеся от унижения и ярости глаза.
— Как я уже сказал, — громко добавил он, отворачиваясь от нее, — не утруждайте себя.
Мартина исподтишка наблюдала за саксом, идущим обратно к столу. У него были длинные ноги и красивая мужская походка. На нем была красная туника до колен и черные штаны. Несмотря на простоту наряда и незнатное происхождение, от его облика так и веяло благородством.
Когда Торн вернулся на свое место за столом, Рай-нульф поднялся.
— Прошу прощения, — сказал он. — Я хочу покинуть вас, чтобы разобрать наш багаж и устроить тех щенят.
— Щенят? — переспросила Эструда.
— Да. Одним из свадебных подарков леди Мартины сэру Эдмонду является свора великолепных щенков бладхаунда.
Эструда элегантно поднесла ко рту кусочек пирога, намазанного сыром.
— Еще собаки. Это наводит на размышления. — Эструда жеманно откусила крошечный кусочек и, медленно жуя, смотрела, как Райнульф выходит из комнаты.
— Скажите, леди Мартина, ваша семья прибудет на свадьбу? Не думаю, что они станут пересекать океан ради обручальной церемонии, но уж посмотреть, как вы выходите замуж, они наверняка захотят.
Мартина беспомощно взглянула вслед Райнульфу, но он уже вышел.
— Нет, миледи. Боюсь, они не приедут, — придав голосу небрежный тон, ответила она.
— Не приедут? — Эструда изобразила недоумение.
Краем глаза Мартина увидела, что Торн, поднеся кружку к губам, внимательно наблюдает за ней.
— Я знаю, что ваш батюшка умер, — продолжала Эструда, — но ваша мать, она ведь жива, не так ли?
— Моя… Моя мать?
— Ну да, баронесса Руанская, как я понимаю, — настаивала Эструда. — Вторая жена лорда Журдена. Разве не она ваша мать?
Мартина снова взглянула в сторону двери. Помощи ждать было неоткуда. Когда она повернулась к столу, то увидела, что все сидящие за столом внимательно смотрят на нее, ожидая ответа.
Глава 4
— Не могу поверить, что она невеста сэра Эдмонда. Судя по внешности, она скорее невеста самого Господа нашего, Иисуса Христа, — повернувшись к присутствующим, громко сказала она.
Лорд Годфри, монах и женщина в розовом платье добродушно рассмеялись, сэр Торн оставался невозмутим.
— Какое у вас мрачное лицо, сэр Торн! — Эструда капризно надула губки. — Не беспокойтесь. Разве я не обещала вам, что буду добра к ней? Я буду обращаться с ней как с родной сестрой.
— Добро пожаловать в Харфорд, сестра Мартина! — сказала Эструда, протянув к Мартине свои костлявые руки и улыбнувшись ярко накрашенными губами.
— Пусть им оторвут руки и ноги! Пусть им выколют глаза! — ревел пьяный Годфри заплетающимся языком, сидя во главе длинного стола.
«Как он вообще способен еще хоть что-то соображать?» — удивлялся Торн.
Незадолго до их прибытия в замок гонец принес весть о поимке троих бандитов, убивших Ансо и Айлентину. Их схватили этим утром спящими в заброшенной мельнице. Сейчас они находились в подземелье замка лорда Оливье, графа и сюзерена барона Годфри. Разумеется, их повесят, но не раньше чем вырвут под пытками признания об остальных сообщниках.
— Пускай их сварят заживо в кипящем котле! — не унимался Годфри. — Пусть их разорвут на кусочки раскаленными докрасна щипцами! Пускай им смочат ноги соляным раствором и бросят голодным козам, чтобы те слизали с них кожу и мясо до самых костей!
О такой изощренной пытке Торн еще ни разу не слышал, и Райнульф тоже, судя по его изумленному лицу.
Торн наблюдал за сидевшей напротив него Мартиной. Она так и не притронулась к мясу на своей тарелке, только отрезала несколько ломтиков коту. Бедное животное, натерпевшееся страху несколько минут назад, сейчас успокоилось и свернулось у нее на коленях, облизывая лапки и умываясь. Собаки, собравшись в кружок за спиной Мартины, как зачарованные наблюдали за этим кошачьим ритуалом, свесив мокрые языки.
Объедки и разбитую посуду убрали. Слуги также разобрали и сложили столы, оставив только один, у очага, на котором накрыли сытный ужин для припозднившихся гостей. Хотя Годфри, Эструда и священник баронского прихода отец Саймон уже поужинали, они снова сели за стол, чтобы составить компанию вновь прибывшим. Остальные домочадцы и обитатели замка либо были с Бернардом на охоте, либо отправились спать.
— Пускай их обольют кипящей смолой, пускай им…
— Сэр, — прервал Годфри Торн, указывая кивком головы на Мартину. — Возможно, леди предпочла бы другую тему для разговора…
— Французы весьма изобретательны по части пыток, — продолжал Годфри, не обращая внимания на замечания Торна. — Отец Саймон как-то путешествовал по Франции два года назад. Вчера вечером он подробно описывал мне некоторые чертовски изощренные способы пыток. Саймон, расскажи-ка всем нам о том, что ты видел в Отане; как они там мастерски используют ремни из сыромятной кожи и расплавленное олово.
Монах поджал губы.
— Сэр, то, что мне довелось наблюдать в Тулузе, безусловно, намного интереснее.
Годфри наморщил лоб.
— Это ты о тех двух еретиках, которых привязали к столбу и подожгли под ними костер? А помнишь Арнольда из Брешии? Четыре года назад я собственными глазами видел, как его сожгли…
— Живьем? — вскрикнула Эструда.
Отец Саймон пожал плечами.
— Они были виновны в ереси. Их и в преисподней будет вечно жечь неугасимый огонь.
Барон взмахнул рукой, расплескивая эль из кубка на стол.
— Все это так, но все-таки сожжение на костре считается не пыткой, а разновидностью казни, а мы говорим о пытках.
— С этим можно не согласиться, — пробормотал Райнульф.
— Райнульф! — воскликнул Годфри. — Ты ведь только что из Парижа. Поведай нам о каких-нибудь новых методах… э-э… вытягивания признаний из осужденных преступников.
Райнульф неторопливо отхлебнул глоток вина.
— Милорд, боюсь, что мой интерес к таким вещам ограничивается только изысканием аргументов для их отмены. Я полностью согласен с точкой зрения папы Николая I, — не обращая внимания на скривившегося в ухмылке отца Саймона, продолжал он, — который считал, что признание лишь тогда может считаться таковым, когда оно сделано добровольно, а не под пытками палача.
— Отец Райнульф — весьма ученый и образованный человек, — вмешался в разговор Саймон, — его имя хорошо знают в Париже, Туре и Лионе, где он распространяет свои знания богословия и логики. Сидеть за одним столом с таким достойным мужем — большая честь. — Он отвесил легкий поклон в сторону Райнульфа. — И наверное, ему хорошо известно то, что еще за триста лет до того, как папа Николай I написал эти слова, церковь уже одобряла и широко применяла такие богоугодные пытки к отступникам веры?
— Пути церкви не всегда совпадают с желаниями Господа, — возразил Райнульф, потянувшись за кубком.
Отец Саймон так и взвился:
— Похоже, что университетское образование открывает его обладателю непосредственное знание о том, что угодно Господу.
— Нет, оно всего лишь делает его обладателя менее подверженным темным человеческим инстинктам, например, таким, как желание причинять боль себе подобным.
Не найдясь что ответить, Саймон зевнул, и Торн увидел, что Мартина с улыбкой смотрит на брата. В конце концов лицо у нее не такое уж некрасивое, решил он. Когда она улыбалась, ее несколько неправильные черты лица приобретали неотразимое обаяние. Ей, кажется, доставило удовольствие это выступление брата на теософскую тему. Должно быть, она частенько слышала подобные ученые споры в Париже.
Райнульф был последователем нового метода обучения, называемого disputatio и построенного на оживленном споре между учителем и учеником, в отличие от традиционного и сухого чтения лекций. Из его писем Торн узнал, что Райнульф обучал Мартину с помощью этого метода, — как когда-то учил и его самого, — и Торн пришел к выводу, что характер Мартины сформировался под влиянием уроков брата.
Вообще-то ему нравились люди, умеющие отстаивать свою точку зрения, возражать, а не принимать вещи такими, какие они есть, считая это признаком ума. Кроме того, вспыльчивость и готовность к спорам были противоположностью кротости и мягкости нрава, а эти черты он презирал как у мужчин, так и у женщин, считая их признаками рабской покорности.
Глядя на улыбающуюся Мартину, Торн вспомнил, как она застенчиво улыбалась ему сегодня утром, стоя на палубе «Дамской туфельки». Но потом почему-то ее поведение резко изменилось. Непонятно. Может, она просто дразнила его или ее что-то возмутило в его обращении? Перебирая в памяти сказанные им слова, он не мог обнаружить в них абсолютно ничего оскорбительного, но кто знает, дамы ее круга обычно такие легкоранимые.
И этот шафранно-желтый платок на ее голове тоже дополнял общее впечатление таинственности. Незамужние женщины если и носили такие платки, то, как правило, потому, что скрывали под ними какие-нибудь изъяны. Возможно, у нее что-то с волосами, может быть, они сальные или ломкие. Скорее всего она перенесла в детстве одну из разновидностей сифилиса, и на ее лбу остались характерные следы. Это заболевание было широко распространено. Когда Торн в первый раз раздевал женщину, такие отметки его не пугали; важно было только, сколько их и где именно.
Да. Это наверняка сифилис. Обидно, что такое лицо не пощадила болезнь. Эдмонд может даже посчитать этот изъян отталкивающим и, возможно, пожелает расторгнуть помолвку. Мысль о таком исходе дела почему-то доставила Торну удовольствие, но он тут же одернул себя. Какого черта? Ведь в таком случае все его планы пойдут прахом.
Леди Эструда, сидящая слева от него, очевидно, заметила, как он нахмурился. Пока отец Саймон углубился в описание казни еретиков, она наклонилась к Торну.
— О чем грустите, сэр Торн? — слышным только ему шепотом спросила она.
Торн понял, что Эструда следила за ним, когда он, погруженный в свои мысли, смотрел на Мартину. Он потянулся к тарелке, отломил кусок хлеба и, обмакнув его в пиво, сказал:
— Неужели я произвожу такое впечатление, миледи?
— Да. Или скорее впечатление человека, находящегося под какими-то чарами. — Она пригубила вино, быстро взглянула на Мартину и опять повернулась к Торну. — Я угадала? Так и есть? Вы, похоже, очарованы? — Она усмехнулась. — Однако смешно. Мне всегда казалось, что вы предпочитаете маленьких саксонских простушек или гастингских шлюшек.
«Несносная баба!» — подумал Торн, невозмутимо очищая свою тарелку.
— Мне кажется, вам стоит быть поосторожнее, — промурлыкала она. Краем глаза Торн увидел, как ее тонкие размалеванные губы скривились в ехидной улыбке. — Этот персик предназначен для Эдмонда. Ему может не понравиться, если вы откусите кусочек этого сочного плода раньше него.
Торн непроизвольно поднял глаза на сидящую через стол Мартину и увидел направленный прямо на него взгляд. Встретившись с ним глазами, она смутилась и резко отвернулась. Два розовых пятнышка расцвели на ее щеках.
Смущение Мартины не ускользнуло от Эструды, и она понимающе ухмыльнулась.
— Похоже, и миледи тоже находится под воздействием чьих-то чар. Правда, поразительно. Вам не кажется, сэр Торн? — склонившись еще ближе к Торну, прошептала она.
Она угадала его мысли. Не подавая виду, он безразлично принялся накладывать мясо в тарелку. Один из спаниелей подскочил к нему и, виляя хвостом, забегал вокруг, прося подачки. Собаки, конечно, глупые животные, но что такое хлыст Эструды, они, похоже, отлично усвоили. И все же спаниелю так хотелось угощения, что он все-таки втиснулся на скамью между ними, поскуливая и молотя хвостом по Эструде. Она занесла руку с палкой, но прежде чем успела ударить, Торн схватил пса за шкирку и отшвырнул от стола.
Эструда была разочарована. Спаниель тоже. Торн коротко свистнул сквозь зубы, собака навострила уши и открыла пасть, готовясь поймать на лету кусок брошенного ей мяса.
Эструда покосилась на него.
— Вот уж не знала, что вы проявляете заботу о псах Бернарда. Или это один из ваших спаниелей?
— Мои сидят в конурах, как им и положено, — ответил Торн. — А собак Бернарда я с удовольствием скормил бы ястребам, но с еще большим удовольствием я сжег бы эту вашу плетку.
Эструда отодвинула свою тарелку и, перегнувшись через стол, обратилась к Мартине:
— Миледи, не могу удержаться, чтобы не спросить, откуда у вас эта кошка?
Мартина не выказала ни малейших признаков недовольства этим явно поддразнивающим вопросом Эструды. Ее лицо сохраняло отрешенное и даже несколько надменное выражение. Торн был восхищен ее самообладанием.
— В монастыре, где я воспитывалась. Там запрещалось иметь домашних животных, за исключением кошек.
— Ах, да, — сказала Эструда. — Я и забыла, что вы прошли монастырскую школу. В монастыре Святой Терезы, так кажется?
Мартина кивнула.
— Я никогда не ходила в школу. — Эструда кивнула в сторону своей служанки в розовом платье. — Как и Клэр сейчас, я провела несколько лет в доме соседа-барона, прислуживая хозяйке. Мои мудрые родители полагали, что именно такая школа пригодится мне больше всего, когда я сама стану баронессой.
— Я думаю, что, когда тесть леди Эструды окончит свой земной путь и она действительно станет баронессой, она сумеет опробовать эту теорию на практике.
Мартина улыбнулась, услышав этот тонкий намек, и Торну это было приятно.
— Мой господин лорд Годфри преисполнен сил и здоровья. Пройдет еще много лет, прежде чем Господь захочет призвать его к себе.
Торн покосился на Эструду. Она угрюмо взглянула на барона Годфри, уткнувшегося лицом в скатерть и громко храпящего с открытым ртом.
— Сколько времени вы провели в монастыре? — вновь повернувшись к Мартине, спросила Эструда.
Мартина слегка заколебалась.
— Семь лет, миледи. С десятилетнего возраста и до прошлого года, когда я приехала в Париж к брату.
— Вы часто виделись со своей семьей в течение этого срока?
Мартина обеспокоенно посмотрела на брата. Что происходит? Ее расспрашивают о семье? Что отвечать?
— Нет, миледи, она не приезжала. Этот монастырь довольно далеко от Парижа, — ответил Райнульф, почувствовав себя не в своей тарелке.
Эструда широко раскрыла глаза, Мартина изумленно обвела их взглядом.
— Вы хотите сказать, что Мартина целых семь лет не виделась со своими родителями? Неужели она не скучала по ним?
Райнульф наконец нашелся и дипломатично заметил:
— Конечно, скучала, впрочем, так же как, я полагаю, и вы, миледи. Ведь вы скучаете по своим близким, оставшимся во Фландрии. Сколько времени прошло с тех пор, как вы прибыли в Англию, моя госпожа? Десять лет или пятнадцать? Должно быть, вы тяжело переносите разлуку с ними, не так ли?
Торн вздохнул. Неудивительно, что Мартина во всем полагалась на брата. Он был ее защитником, ее спасителем. Но почему он решил, что ее надо выручать, спасая от в общем-то невинных и закономерных вопросов Эструды? А может быть, его загадочная сестра скрывает нечто большее, чем оспинки на лице?
Он терпеть не мог сюрпризов, а теперь, когда на карту поставлено так много, неожиданности тем более нежелательны. Ведь при удачном браке леди Мартины и Эдмонда его ставка действительно очень высока — этот брак должен принести ему собственную землю. Так что, если у дамочки есть секреты, то надо все разнюхать, и поскорее. Надо выведать ее тайны раньше других и до обручальной церемонии, пока не поздно. Торн подумал, что, может, завтра ему удастся застать ее одну. Если рядом с ней не будет Райнульфа, всегда готового прийти на помощь, то он сумеет вытянуть из нее то, что она прячет за своим холодным фасадом.
Он поднялся и прошел во главу стола.
— Я помогу его светлости лечь в постель, — сказал Торн, помогая барону подняться. И, взвалив грузную тушу на плечи, потащил к выходу из зала.
Эструда тоже вскочила.
— Я пойду с вами.
Только этого ему не хватало.
— Не стоит утруждаться, миледи. Я сам вполне способен справиться…
— Я и не собираюсь помогать вам укладывать барона в кровать. Я всего лишь хотела осветить вам дорогу.
Она взяла со стола канделябр и вплотную подошла к Торну. Очень тихо, чтобы не услышали остальные, она прошептала, полуприкрыв глаза:
— Я была бы счастлива посветить вам на лестнице, сэр Торн. Прошу вас, позвольте мне.
В дрожащем свете свечей ее лицо было неестественно бледным, а губы — красными, как спелые вишни. Большие карие глаза призывно поблескивали сквозь полуопущенные, густо накрашенные ресницы. Уж не ради ли него она так намазалась сегодня? Но даже сквозь толстый слой белил на скулах и подбородке он мог различить синяки — следы последней вспышки ярости ее мужа.
Может, она решила пофлиртовать с ним, чтобы позлить Бернарда? Торн прекрасно почувствовал резкую перемену в ее отношении к нему после стольких лет взаимной неприязни. Она вдруг стала проявлять к нему назойливый интерес. Что бы ни было, ему на нее наплевать. Он и знать не желает, что она затевает. Пусть опутывает своими интригами кого-нибудь другого, поглупее.
— Если бы я захотел, чтобы мне посветили, — прошептал он ей в ухо, — то я скорее выбрал бы для этой цели маленькую саксонскую простушку или гастингскую шлюшку, как вы считаете?
Настала ее очередь покраснеть. Розовые пятна окрасили ее шею и подбородок и исчезли под толстым слоем краски на лице. Чтобы подчеркнуть свой отказ, он скользнул взглядом по ее мальчишеской фигуре снизу вверх, прежде чем посмотреть прямо в ее сузившиеся от унижения и ярости глаза.
— Как я уже сказал, — громко добавил он, отворачиваясь от нее, — не утруждайте себя.
Мартина исподтишка наблюдала за саксом, идущим обратно к столу. У него были длинные ноги и красивая мужская походка. На нем была красная туника до колен и черные штаны. Несмотря на простоту наряда и незнатное происхождение, от его облика так и веяло благородством.
Когда Торн вернулся на свое место за столом, Рай-нульф поднялся.
— Прошу прощения, — сказал он. — Я хочу покинуть вас, чтобы разобрать наш багаж и устроить тех щенят.
— Щенят? — переспросила Эструда.
— Да. Одним из свадебных подарков леди Мартины сэру Эдмонду является свора великолепных щенков бладхаунда.
Эструда элегантно поднесла ко рту кусочек пирога, намазанного сыром.
— Еще собаки. Это наводит на размышления. — Эструда жеманно откусила крошечный кусочек и, медленно жуя, смотрела, как Райнульф выходит из комнаты.
— Скажите, леди Мартина, ваша семья прибудет на свадьбу? Не думаю, что они станут пересекать океан ради обручальной церемонии, но уж посмотреть, как вы выходите замуж, они наверняка захотят.
Мартина беспомощно взглянула вслед Райнульфу, но он уже вышел.
— Нет, миледи. Боюсь, они не приедут, — придав голосу небрежный тон, ответила она.
— Не приедут? — Эструда изобразила недоумение.
Краем глаза Мартина увидела, что Торн, поднеся кружку к губам, внимательно наблюдает за ней.
— Я знаю, что ваш батюшка умер, — продолжала Эструда, — но ваша мать, она ведь жива, не так ли?
— Моя… Моя мать?
— Ну да, баронесса Руанская, как я понимаю, — настаивала Эструда. — Вторая жена лорда Журдена. Разве не она ваша мать?
Мартина снова взглянула в сторону двери. Помощи ждать было неоткуда. Когда она повернулась к столу, то увидела, что все сидящие за столом внимательно смотрят на нее, ожидая ответа.
Глава 4
Торн поднялся и, обойдя вокруг стола, приблизился к Мартине.
— Миледи, — сказал он, садясь верхом на скамью рядом с ней, на то место, где сидел Райнульф, — интересно знать, как зовут вашего кота?
Локи зашипел; Эструда, похоже, готова была сделать то же самое.
— Локи.
— Локи! — Торн восторженно улыбнулся. — Это же замечательно! Локи, этот пройдоха, Локи — хитроумный, Локи — оборотень.
— Вы знаете нормандские легенды?
— Моя матушка часто рассказывала мне их в детстве.
Он позволил Локи обнюхать свою ладонь. К удивлению Мартины, кот начал облизывать его руку.
— И моя мама тоже, — тихо проговорила она.
Торн сидел настолько близко к ней, что его левое колено упиралось в ее бедро, а когда он склонился над котом и его рука слегка коснулась ее руки, Мартина вздрогнула, ощутив крепкие мускулы под мягким шерстяным рукавом, — Значит, мы с вами почти что родственники — нашими предками были норманны. Меня считают саксом, но ни в Англии, ни в Северной Франции уже почти не осталось чистокровных саксов. — Его взгляд скользнул по ее губам. Мартина застыла пораженная, когда он вдруг наклонился к ней: «Боже мой, он собирается меня поцеловать!»
— Какой приятный запах у ваших духов. — Его лицо было совсем близко.
Мартина почувствовала, что не дышит эти несколько секунд.
— Я сама смешиваю эти духи из эссенции ароматических трав и лавандового масла, — глотнув воздуха, ответила она.
— Необычный запах, — пробормотал Торн, медленно отодвинувшись. — Просто прелестный.
— Странно, что он вам так понравился, — сказала Эструда. — Эти травяные композиции всегда казались мне чересчур расплывчатыми. Лично я предпочитаю розовое масло. Ни один аромат не сравнится с его сладостью.
— И его утомительной пресыщенностью, — заметил Торн. — Особенно, если это не свежий бутон, а начинающий увядать цветок.
Эструда выпрямилась, на ее лице застыла маска негодования.
— У них у всех такой шершавый язык? — Торн кивнул на Локи, который продолжал сосредоточенно лизать его руку.
— Да, у всех кошек язык очень жесткий, уверяю вас.
Он ухмыльнулся:
— Думаю, лорд Оливье нашел бы хорошее применение кошачьему языку и соленой воде.
Медленно, стараясь не потревожить кота, Торн передвинул руку ему на спинку и начал ее поглаживать. Локи сначала напрягся, но потом уютно свернулся клубочком и замурлыкал, царапая коготками колени Мартины. Торн ласково гладил его по шерстке от мордочки до хвоста и под его руками Локи вскоре расслабился и довольно заурчал. Вибрирующее тепло его пушистого тельца передавалось Мартине, и ей стало казаться, что это ее, а не кота гладит сильная и мягкая мужская рука.
Ладонь у Торна была большая, но не грубая, как у крестьянина, а очень длинная и изящная. На пальце правой руки он носил кольцо в виде золотой лапы сокола, держащей в когтях, как добычу, крупный темно-красный рубин.
— Какое красивое кольцо, — заметила Мартина.
— Да, мне оно тоже очень нравится. Это кольцо подарил мне лорд Годфри, когда назначил меня своим старшим сокольничим. Для меня это самая ценная вещь на свете. Точнее, была таковой вплоть до сегодняшнего вечера.
Он взглянул на Мартину. Она затаила дыхание.
— Ваш брат чрезвычайно добр к своим друзьям: белый сокол, которого он мне преподнес, — самый удивительный и дорогой подарок, какой я когда-либо получал в своей жизни.
На мгновение Торн задержал на Мартине свой взгляд, а затем, слегка смутившись, опустил глаза.
— Мне надо как-то назвать мою новую птицу. Возможно, вы подскажете мне имя какой-нибудь богини из нормандских преданий, такой, которая умела превращаться в сокола?
Это было легко.
— Фрея.
— Ну конечно, — он счастливо улыбнулся Мартине. — Фрея!
— Помните, у нее было волшебное соколиное оперение? Надев его, она могла летать в подземном царстве и узнавать будущее.
— Да-да, верно! А этот плут Локи частенько брал у нее это оперение без спроса, помните?
— У древних норманнов Фрея считалась богиней красоты и любви.
— И смерти, — сказал Торн. — Красота, любовь и смерть — совсем как сокол.
— Я слышала, как вы говорили, что будете приручать Фрею сегодня ночью. Как это делается?
— Я буду сидеть всю ночь напролет рядом с ней, не засыпая. Таким способом приручают новых охотничьих птиц. Когда вы достаточно долго находитесь с ними рядом, они начинают думать, что вы и они — одно неразделимое целое, понимаете?
— Я бы не смогла так долго не спать. Это, должно быть, так трудно, — сказала Мартина. — Неужели вы сможете просидеть всю ночь не смыкая глаз?
В их разговор вмешалась Эструда:
— Наш Торн отличается необычайной выносливостью. Кроме того, он очень гордится тем, что хорошо умеет контролировать свои чувства и потребности своего тела.
Она бросила на Торна многозначительный косой взгляд.
— Как мило, леди Мартина, что вы столь быстро приобрели в его лице хорошего друга. Думаю, Эдмонд оценит вашу добрую натуру.
Торн подавил желание ответить на этот прозрачный намек какой-нибудь убийственно-вежливой колкостью. Лучше не задевать Эструду, тем более что ее непрошеная проницательность в общем-то имеет под собой основания. Ведь надо признаться, что его действительно тянет к Мартине, несмотря на ее напыщенность и подчеркнутый аристократизм, которые ему всегда претили в женщинах. Однако следует взять себя в руки, в конце концов она скоро станет женой Эдмонда и он сам постарался устроить этот брак.
И все-таки удивительно, как легко он поддался ее чарам. Почему любое прикосновение к ней так возбуждает его? Почему запах ее духов кажется ему таким волнующим? А ответ на самом деле до смешного прост: уже много недель у него не было женщины, и теперь его жаждущая плоть бунтует вопреки рассудку и здравому смыслу, чуя близость женского тела. Целомудрие хорошо для мужчин типа Райнульфа, с высокими помыслами и духовной цельностью, но не для него. Воздержание ослабляет его дух, делает его податливым, как воск, и готовым капитулировать перед любой прелестницей.
Когда Райнульф вернулся в зал, Торн быстро вскочил, уступив ему место подле сестры. Служанки принесли десерт, и Торн весело окликнул одну из них — пухленькую рыжую женщину средних лет:
— Как дела, Фильда?
— Как всегда, сэр Торн. — Она поставила перед ним вазу с засахаренными апельсиновыми корками и цукатами. — Что творится в Гастингсе?
— Ничего особенного.
— Фильда, скажи, как зовут эту новенькую служанку? — спросил Гай.
Торн обернулся вместе со всеми, чтобы взглянуть на красивую девушку, убиравшую со стола кувшины с вином и элем и ставившую вместо них сосуды с бренди и имбирным пивом. Фильда заулыбалась, а девушка невозмутимо продолжала свое дело, будто не слыша этих слов.
— Ее зовут Зельма. Она кухарка, — отвечала Фильда. — Но она говорит только по-английски, так что не старайся зря.
— Для того чтобы объяснить ей, что она мне нравится, вовсе не нужны слова, — сказал Гай. — Зельма!
Когда девушка обернулась, он послал ей воздушный поцелуй. Но она резко отвернулась и пошла прочь, всем своим видом выражая скуку и полнейшее безразличие.
У нее были темные, обрамленные длинными ресницами глаза и круто изогнутые черные брови, но самым примечательным в ее облике была копна густых иссиня-черных волос, прикрытых белым льняным платочком. Выбиваясь из-под него, они падали ей на плечи непокорными волнистыми прядями, придавая ей возбуждающе растрепанный вид. Это впечатление усиливалось еще и тем, что тесемки, зашнуровывающие лиф ее платья, развязались и болтались в такт ее движениям, а большие пышные груди вздымались над кружевными оборками. Казалось, что стоит ей нагнуться чуть глубже или протянуть руку через стол чуть дальше, и они вывалятся из-под ткани во всем своем великолепии.
Торн внимательно наблюдал за ней, держа чашу у рта, и рассмеялся про себя, заметив краем глаза, что Райнульф тоже смотрит на нее поверх своего кубка. Альбин, Питер и Гай уставились на нее во все глаза, напоминая в этот момент свору собак, следящих, разинув рты, за кошкой.
— Миледи, — сказал он, садясь верхом на скамью рядом с ней, на то место, где сидел Райнульф, — интересно знать, как зовут вашего кота?
Локи зашипел; Эструда, похоже, готова была сделать то же самое.
— Локи.
— Локи! — Торн восторженно улыбнулся. — Это же замечательно! Локи, этот пройдоха, Локи — хитроумный, Локи — оборотень.
— Вы знаете нормандские легенды?
— Моя матушка часто рассказывала мне их в детстве.
Он позволил Локи обнюхать свою ладонь. К удивлению Мартины, кот начал облизывать его руку.
— И моя мама тоже, — тихо проговорила она.
Торн сидел настолько близко к ней, что его левое колено упиралось в ее бедро, а когда он склонился над котом и его рука слегка коснулась ее руки, Мартина вздрогнула, ощутив крепкие мускулы под мягким шерстяным рукавом, — Значит, мы с вами почти что родственники — нашими предками были норманны. Меня считают саксом, но ни в Англии, ни в Северной Франции уже почти не осталось чистокровных саксов. — Его взгляд скользнул по ее губам. Мартина застыла пораженная, когда он вдруг наклонился к ней: «Боже мой, он собирается меня поцеловать!»
— Какой приятный запах у ваших духов. — Его лицо было совсем близко.
Мартина почувствовала, что не дышит эти несколько секунд.
— Я сама смешиваю эти духи из эссенции ароматических трав и лавандового масла, — глотнув воздуха, ответила она.
— Необычный запах, — пробормотал Торн, медленно отодвинувшись. — Просто прелестный.
— Странно, что он вам так понравился, — сказала Эструда. — Эти травяные композиции всегда казались мне чересчур расплывчатыми. Лично я предпочитаю розовое масло. Ни один аромат не сравнится с его сладостью.
— И его утомительной пресыщенностью, — заметил Торн. — Особенно, если это не свежий бутон, а начинающий увядать цветок.
Эструда выпрямилась, на ее лице застыла маска негодования.
— У них у всех такой шершавый язык? — Торн кивнул на Локи, который продолжал сосредоточенно лизать его руку.
— Да, у всех кошек язык очень жесткий, уверяю вас.
Он ухмыльнулся:
— Думаю, лорд Оливье нашел бы хорошее применение кошачьему языку и соленой воде.
Медленно, стараясь не потревожить кота, Торн передвинул руку ему на спинку и начал ее поглаживать. Локи сначала напрягся, но потом уютно свернулся клубочком и замурлыкал, царапая коготками колени Мартины. Торн ласково гладил его по шерстке от мордочки до хвоста и под его руками Локи вскоре расслабился и довольно заурчал. Вибрирующее тепло его пушистого тельца передавалось Мартине, и ей стало казаться, что это ее, а не кота гладит сильная и мягкая мужская рука.
Ладонь у Торна была большая, но не грубая, как у крестьянина, а очень длинная и изящная. На пальце правой руки он носил кольцо в виде золотой лапы сокола, держащей в когтях, как добычу, крупный темно-красный рубин.
— Какое красивое кольцо, — заметила Мартина.
— Да, мне оно тоже очень нравится. Это кольцо подарил мне лорд Годфри, когда назначил меня своим старшим сокольничим. Для меня это самая ценная вещь на свете. Точнее, была таковой вплоть до сегодняшнего вечера.
Он взглянул на Мартину. Она затаила дыхание.
— Ваш брат чрезвычайно добр к своим друзьям: белый сокол, которого он мне преподнес, — самый удивительный и дорогой подарок, какой я когда-либо получал в своей жизни.
На мгновение Торн задержал на Мартине свой взгляд, а затем, слегка смутившись, опустил глаза.
— Мне надо как-то назвать мою новую птицу. Возможно, вы подскажете мне имя какой-нибудь богини из нормандских преданий, такой, которая умела превращаться в сокола?
Это было легко.
— Фрея.
— Ну конечно, — он счастливо улыбнулся Мартине. — Фрея!
— Помните, у нее было волшебное соколиное оперение? Надев его, она могла летать в подземном царстве и узнавать будущее.
— Да-да, верно! А этот плут Локи частенько брал у нее это оперение без спроса, помните?
— У древних норманнов Фрея считалась богиней красоты и любви.
— И смерти, — сказал Торн. — Красота, любовь и смерть — совсем как сокол.
— Я слышала, как вы говорили, что будете приручать Фрею сегодня ночью. Как это делается?
— Я буду сидеть всю ночь напролет рядом с ней, не засыпая. Таким способом приручают новых охотничьих птиц. Когда вы достаточно долго находитесь с ними рядом, они начинают думать, что вы и они — одно неразделимое целое, понимаете?
— Я бы не смогла так долго не спать. Это, должно быть, так трудно, — сказала Мартина. — Неужели вы сможете просидеть всю ночь не смыкая глаз?
В их разговор вмешалась Эструда:
— Наш Торн отличается необычайной выносливостью. Кроме того, он очень гордится тем, что хорошо умеет контролировать свои чувства и потребности своего тела.
Она бросила на Торна многозначительный косой взгляд.
— Как мило, леди Мартина, что вы столь быстро приобрели в его лице хорошего друга. Думаю, Эдмонд оценит вашу добрую натуру.
Торн подавил желание ответить на этот прозрачный намек какой-нибудь убийственно-вежливой колкостью. Лучше не задевать Эструду, тем более что ее непрошеная проницательность в общем-то имеет под собой основания. Ведь надо признаться, что его действительно тянет к Мартине, несмотря на ее напыщенность и подчеркнутый аристократизм, которые ему всегда претили в женщинах. Однако следует взять себя в руки, в конце концов она скоро станет женой Эдмонда и он сам постарался устроить этот брак.
И все-таки удивительно, как легко он поддался ее чарам. Почему любое прикосновение к ней так возбуждает его? Почему запах ее духов кажется ему таким волнующим? А ответ на самом деле до смешного прост: уже много недель у него не было женщины, и теперь его жаждущая плоть бунтует вопреки рассудку и здравому смыслу, чуя близость женского тела. Целомудрие хорошо для мужчин типа Райнульфа, с высокими помыслами и духовной цельностью, но не для него. Воздержание ослабляет его дух, делает его податливым, как воск, и готовым капитулировать перед любой прелестницей.
Когда Райнульф вернулся в зал, Торн быстро вскочил, уступив ему место подле сестры. Служанки принесли десерт, и Торн весело окликнул одну из них — пухленькую рыжую женщину средних лет:
— Как дела, Фильда?
— Как всегда, сэр Торн. — Она поставила перед ним вазу с засахаренными апельсиновыми корками и цукатами. — Что творится в Гастингсе?
— Ничего особенного.
— Фильда, скажи, как зовут эту новенькую служанку? — спросил Гай.
Торн обернулся вместе со всеми, чтобы взглянуть на красивую девушку, убиравшую со стола кувшины с вином и элем и ставившую вместо них сосуды с бренди и имбирным пивом. Фильда заулыбалась, а девушка невозмутимо продолжала свое дело, будто не слыша этих слов.
— Ее зовут Зельма. Она кухарка, — отвечала Фильда. — Но она говорит только по-английски, так что не старайся зря.
— Для того чтобы объяснить ей, что она мне нравится, вовсе не нужны слова, — сказал Гай. — Зельма!
Когда девушка обернулась, он послал ей воздушный поцелуй. Но она резко отвернулась и пошла прочь, всем своим видом выражая скуку и полнейшее безразличие.
У нее были темные, обрамленные длинными ресницами глаза и круто изогнутые черные брови, но самым примечательным в ее облике была копна густых иссиня-черных волос, прикрытых белым льняным платочком. Выбиваясь из-под него, они падали ей на плечи непокорными волнистыми прядями, придавая ей возбуждающе растрепанный вид. Это впечатление усиливалось еще и тем, что тесемки, зашнуровывающие лиф ее платья, развязались и болтались в такт ее движениям, а большие пышные груди вздымались над кружевными оборками. Казалось, что стоит ей нагнуться чуть глубже или протянуть руку через стол чуть дальше, и они вывалятся из-под ткани во всем своем великолепии.
Торн внимательно наблюдал за ней, держа чашу у рта, и рассмеялся про себя, заметив краем глаза, что Райнульф тоже смотрит на нее поверх своего кубка. Альбин, Питер и Гай уставились на нее во все глаза, напоминая в этот момент свору собак, следящих, разинув рты, за кошкой.