Страница:
Леди Мартина взглянула на Зельму, потом на Торна, перевела взгляд опять на служанку и опустила глаза, продолжая с невозмутимым видом играть с сидящим на коленях котом. Но что-то в ее облике безошибочно подсказало Торну, что это безразличие было наигранным. Неужели эта немая сценка вызвала у нее ревность? Неужели Эструда с ее откровенными намеками на неравнодушие Мартины к нему права? Похоже, она действительно оказалась проницательнее других и заметила ту загадочную, почти мистическую внутреннюю связь, возникшую между ним и Мартиной сразу же, едва они взглянули друг на друга. Значит, надо признаться себе, что эта девушка сумела очаровать его, и сама тоже бессознательно стремится к нему.
Ну что же, болезнь обнаружена — ведь безотчетная, не поддающаяся рассудку любовная лихорадка сродни болезни — и ее требуется излечить. Он знает отличное средство. Раз причина болезни кроется в длительном воздержании, то все, что ему теперь нужно, — это покувыркаться в постели с какой-нибудь красоткой; выплеснуть свои желания, начинающие уже теснить разум, в объятиях первой подвернувшейся милашки. Кажется, Эструда не прочь оказаться на месте этой первой встречной и нырнуть к нему в постель. Но нет, упаси Боже, от этой утомительной любовной интрижки. Это ему ни к чему. К тому же могут возникнуть осложнения с ее мужем, Бернардом, а его Торн считал самым опасным человеком в округе.
Его размышления прервал отец Саймон, который поднялся из-за стола, громко прощаясь со всеми присутствующими и благословляя их на сон грядущий. Не успел он исчезнуть за дверью, как стайка юнцов, сидевших до того тихо, попрыгала с лавок на пол и сгрудилась в углу комнаты. Мальчишки разгребли солому, обнажив доски, достали кости, и азартная игра закипела.
— Леди Мартина, похоже, у вас нет служанки. Почему вы не привезли ее с собой из Парижа? — спросила Эструда.
— Потому что в Париже у меня ее не было.
— Тогда мы подыщем вам служанку здесь. — Она повернулась к своей девушке: — Клэр, у тебя есть кто-нибудь на примете? Может быть, одна из твоих сестер? Например, та, толстушка. Она ведь сидит дома без дела.
— У нее случаются припадки, миледи, — ответила Клэр.
— Да, но ведь не каждый же день! Так что в промежутке между припадками она вполне может исполнять обязанности служанки. Уверена, она прекрасно справится! — Эструда тряхнула головой, довольная собой. — Решено, завтра я пошлю твоему отцу записку с просьбой прислать ее сюда…
— А почему бы не предоставить леди Мартине возможность самой выбрать себе служанку? Может быть, она захочет взять кого-нибудь из домашней прислуги? — вмешался Торн.
— Из прислуги? — Эструда, казалось, не верила своим ушам.
— Но я просто уверена, что миледи, как дочь барона, предпочтет воспитанную девушку из хорошей семьи, а не одну из этих…
— Давайте позволим леди Мартине самой решить. — Торн обратился к Мартине: — Если вы не возражаете, я бы порекомендовал вам Фильду.
Эструда застыла в изумлении с открытым ртом.
— Я давно ее знаю, — продолжал Торн. — Она надежная, у нее доброе сердце, и поверьте, она будет прислуживать вам не хуже любой другой девушки, более благородного происхождения.
Казалось, Фильда была удивлена не меньше Эструды. Мартина посмотрела на Райнульфа, ища совета, но он только улыбнулся и развел руками, словно говоря: «Решай сама».
— Фильда, скажи, ты хочешь быть моей служанкой? — спросила Мартина.
— Вашей служанкой? — заулыбалась Фильда. — Думаю, что да. Конечно, хочу.
Эструда покачала головой:
— Это абсурд!
— В таком случае мне угодно взять тебя себе в служанки, — сказала Мартина.
Фильда восторженно взвизгнула, затем она наклонилась к Торну, взяла в руки его лицо и смачно поцеловала прямо в губы. Торн ухмыльнулся:
— Фильда, не заставляй меня пожалеть о том, что я порекомендовал тебя миледи.
— Нет-нет, что вы, сэр! Я буду очень стараться! О моя госпожа, благодарю вас. Могу я приступить к своим обязанностям прямо сейчас?
Мартина пожала плечами:
— Почему бы и нет?
Фильда окликнула подростков, играющих в кости на полу:
— Пит! Салли! Брэд! И вы там, остальные! Пойдите вскипятите воду и принесите в спальню миледи! И не забудьте прихватить большую лохань! Давайте пошевеливайтесь!
Мальчишки, разочарованно бурча под нос, поднялись и вышли.
— Ванна! — обрадовалась Мартина. — Я не принимала ванны с тех пор, как выехала из Парижа! Это чудесно, ты молодчина, Фильда!
Обрадованная похвалой, служанка приказала еще двум девушкам, убирающим со стола:
— Беда, ты иди распакуй багаж моей госпожи! А ты, Кэрол, ступай на кухню и принеси свежеиспеченный каравай и большой кусок сыра. Миледи так и не притронулась сегодня к еде. Кроме того, захвати еще кувшин со сливками и немного бренди. Поставишь все это рядом с ее постелью, поняла?
Как только гости встали из-за стола, слуги принялись сгребать солому в кучки, готовясь ко сну. Факелы потушили и оставили гореть только свечи. Огромная комната погрузилась в полумрак.
Торн пожелал всем спокойной ночи и повернулся, чтобы взглянуть еще раз на новую служанку, которая в этот момент шла к выходу, неся в руках два больших кувшина. Остановившись в дверях, она вдруг обернулась и украдкой бросила на Торна беглый, но выразительный взгляд. Улыбнувшись, Торн поспешил за ней на лестницу.
— Зельма! — окликнул он ее.
Девушка уже спускалась по ступенькам, но остановилась и посмотрела наверх. Увидев, кто ее зовет, она прислонилась спиной к каменной стене и слегка улыбнулась.
— Тебя надо привести в порядок, — сказал он ей по-английски и, приблизившись, стал собирать ее рассыпавшиеся волосы и укладывать их под платок. Она лишь спокойно наблюдала за его действиями. Даже когда его руки, будто случайно, коснулись ее груди, она не пошевелилась.
Мимо них вниз по лестнице протрусили два дога. Они остались совершенно одни на полутемной лестничной клетке. Торн взялся за концы развязавшейся тесемки и завязал их бантиком, стянув лиф коричневого платья вокруг ее пышной груди.
— Я тебя знаю. Ты саксонский рыцарь, — сказала она.
— Сокольничий.
У нее был приятный низкий, с хрипотцой, голос. Его тембр почему-то напомнил Торну прикосновение шершавого кошачьего язычка.
Завязав тесемку, он поправил кружева, но не убрал руки, а оставил их на ее груди, следя за реакцией. Она ничего не сказала, только опустила веки и едва заметно улыбнулась. Его пальцы заскользили по ее телу. Он чувствовал жаркое тепло девушки сквозь шерстяную ткань, плотно облегающую стан. Она тихо вздохнула. Скоро, скоро он выпьет ее лекарство и излечит свою бунтующую плоть. Вожделение подобно жажде. Надо просто сделать глоток целительной воды, и не важно, из какого сосуда ты выпьешь. Сегодня этим сосудом будет Зельма.
— Пошли со мной. — Торн обвил руками ее талию.
— Но я замужем, — возразила она.
«Тем лучше, — подумал он. — Замужние женщины, как правило, рассудительны и реально смотрят на вещи, не ожидая ничего сверх того, что им предлагают».
— И где твой муженек?
— В Гастингсе.
Улыбнувшись, Торн наклонился к ней и прижался губами к ее полному рту. Она ответила на его поцелуй, позволяя его языку исследовать ее полуоткрытый рот. Он закрыл глаза. Лицо Зельмы стало таять, вместо него перед его мысленным взором возникло другое, бледное и таинственное, закутанное в шафраново-желтую накидку. Вот накидка спала, и он увидел перед собой бездонные синие очи Мартины Руанской. Сердце бешено заколотилось, его обуревало желание. С глубоким гортанным стоном он жадно впился в ее губы.
Внизу послышались голоса, и Торн нехотя открыл глаза. Трое подростков, посланных за горячей водой, поднимались по лестнице. Они тащили кадки и большую лохань. Торн оторвался от девушки, но ребята уже слышали и видели достаточно, чтобы почувствовать себя неловко. Они засуетились, пытаясь проскользнуть мимо, один из них с легким поклоном промямлил:
— Сэр…
— Ты рискуешь, тиская и целуя меня вот так, на виду у всех, — сказала Зельма. — Мой муж — Ульф Каменотес. Разве ты не слышал о нем?
— Нет, а что?
— А то, что он мужчина весьма крупный. Просто здоровяк.
Торн опустил руки ей на бедра и притянул к себе, чтобы она ощутила силу его желания. Правда, желания, вызванного совсем другой женщиной, но ей-то ведь все равно.
— А я, по-твоему, совсем малыш, так что ли?
Она рассмеялась, но, как ему показалось, в ответ на какие-то свои мысли, а не на его шутливое замечание. У нее был такой вид, словно она что-то задумала и решила привести свою идею в исполнение прямо здесь и немедленно.
— Могу я попросить вас подержать их пока? — указав кивком на кувшины, которые она все это время держала в руках, спросила Зельма.
Торн взял кувшины из ее рук. Они были довольно тяжелые. «А она, должно быть, сильная». Тем временем Зельма быстрым привычно-небрежным движением, будто встряхивая скатерть, задрала полу его туники, развязала пояс на штанах и… запустила в них обе руки. Торн остолбенел, а кухарка, нимало не смущаясь, нащупала его напрягшийся член и принялась беззастенчиво играть с ним.
— Боже милостивый, какой, однако. Ого… — промурлыкала она.
— Зельма!
Он стоял, словно прикованный к этим двум тяжеленным кувшинам, желая освободить от них руки и в то же время опасаясь ставить их на узкие ступеньки, с которых они наверняка свалятся и тогда с грохотом покатятся по винтовой лестнице вниз, до самого двора, извергая шумный пенящийся водопад темного пива. Да, веселенькая перспектива! Похоже, она его поймала.
Торн снова услышал чьи-то голоса: на верхней площадке появились Питер и Гай. Зельма, конечно же, тоже их услышала, но, как видно, и не собиралась прекращать свое занятие. Он затряс головой, возмущенный такой дерзостью, тем, что она так бесцеремонно пользуется его вынужденной беспомощностью, но поделать ничего не мог.
Мужчины не спеша прошли мимо, весело смеясь и подмигивая ему; в руках они держали наполненные вином кубки.
— Смотри, не свались. Лестница очень крутая, можешь ненароком кое-что сломать, — прищурясь, произнес Гай.
От души расхохотавшись, они спустились во двор.
Зельма прямо-таки с дьявольской искушенностью продолжала поглаживать и теребить свою добычу.
— А ты тот еще жеребчик, скажу я тебе. Как бы ты не повредил мне чего этой своей штуковиной.
Мимо них прошмыгнула служанка. Это была Кэрол, которую послали за провизией на кухню. Прыснув в кулачок, она прощебетала:
— Зельма замужем, сэр сокольничий. И муж у нее прямо-таки силач. Он каменотес.
— Твоего Ульфа, кажется, знает вся округа, — сказал Торн.
— Да, он видный мужчина, и я очень люблю его. По этой причине я и питаю слабость к здоровым, высоким и сильным саксам. Но, как видите, я стараюсь не поддаваться искушениям.
— Ну еще бы, это сразу заметно.
Наверху опять раздались шаги.
«Это проходной двор, а не замок…» — Торн раздраженно вздохнул и повернул голову, чтобы взглянуть наверх и… увидел там смотрящую прямо ему в глаза Мартину.
Это был шок. Стыд пригвоздил его к полу, язык присох к небу. Мартина недоуменно свела брови. Ее взгляд сначала скользнул по Зельме, по ее лицу, затем по рукам под полой туники Торна… Глаза Мартины расширились, она попятилась.
В своем невзрачном сером платье, с руками, сцепленными на груди, она в этот момент была похожа на какую-нибудь святую, случайно застукавшую двух грешников за непотребным занятием и терявшуюся в догадках, не зная, что же ей предпринять. Она ведь воспитывалась в монастыре, вспомнил Торн, и, несмотря на свой ум и самообладание, вряд ли привыкла к грубым нравам этого мира, царящим за стенами обители. И если бы она сейчас, застыв в ужасе, залилась густым румянцем, а потом опрометью бросилась вон, он бы ничуть не удивился.
Но ничего подобного не случилось. Она лишь перевела взгляд с рук Зельмы на его лицо и посмотрела прямо ему в глаза. «Не в силах отвести взгляд от ее лица, он стоял и смотрел, в то время как кухарка, целиком поглощенная своим занятием, не обращала ни малейшего внимания на Мартину, продолжая творить с ним что-то невообразимое, бесстыдное и волшебно приятное. Ему было досадно, что Мартина видит это, и в то же время невероятно хорошо и радостно созерцать ее лицо в этот момент.
О чем она сейчас думает? Понимает ли, что все это время, пока умелые ручки дерзкой кухарки скользили по нему, перед его мысленным взором стояла она, Мартина? Догадывается ли, что это ее губы он так жадно целовал несколько минут назад? Что-то промелькнуло в ее глазах… какая-то чуть заметная искорка… искорка понимания, таинственной сопричастности…
Его сердце упало, он едва дышал. Лучше бы она ушла. Он не хочет, не может допустить этого; она не должна догадываться о том, что творится в его душе… Он закрыл глаза.
— С вами все в порядке? — спросила Зельма, прервавшись.
Торн посмотрел вверх. Лестничная площадка была пуста.
— Мне показалось, что вам плохо, — сказала Зельма.
Глубоко вздохнув, усилием воли он выбросил из головы мысли о Мартине.
— Ты просто волшебница. Пойдем со мной.
Его трясло от пробегающих по телу волн сладкой истомы. Он был на грани. Однако нельзя позволить ей опустошить его прямо здесь, на лестнице, словно желторотого юнца, довольствующегося тем, что ему снисходительно позволяет служанка. Надо затащить ее в птичник.
— Пошли в мой домик, радость моя.
Она покачала головой:
— Не думаю, что это стоит делать.
— Не бойся, я не сделаю тебе живот. Я умею предохраняться.
— Я бесплодна, так что дело не в этом.
Как она смеет отказывать ему? Ведь она так нужна ему сейчас. Он хочет испить чудотворный бальзам из ее сосуда… А может, она действительно боится, что он причинит ей боль? Она что-то там говорила о величине… о том, что он слишком большой…
— Я буду очень нежен с тобой, — прошептал он. — Ты даже не почувствуешь, как я войду…
— Да? В самом деле? Ну тогда… — она резко отпустила его, вытащила руки из его штанов, завязала пояс и одернула тунику. — Тогда это вообще не имеет смысла делать, не так ли?
— Что?!
— А то, что если бы мне хотелось просто поспать с раздвинутыми ногами, ничего при этом не чувствуя, то я лучше отдалась бы тому же сэру Гаю или еще кому-нибудь из этих норманнских сосунков. А настоящий саксонский мужчина должен уметь заставить женщину кричать в постели.
— Но Зельма!..
Она развернулась и пошла от него вниз по лестнице.
— Знаете, попытайтесь в другой раз, когда у вас будет не такое нежное настроение.
Он остался стоять на ступеньках, глядя ей вслед, с этими дурацкими кувшинами в руках. В паху нарастала пульсирующая боль. Голова раскалывалась. Обливаясь потом, он закрыл глаза и прислонился пылающим лбом к холодной сырой стене. Тяжкий выдался денек.
Внизу раздался шум — Питер и Гай возвращались обратно, но у Торна не было сил даже повернуться к ним. Громко разговаривая, они поднялись по ступенькам и, поравнявшись с ним, остановились. Несколько секунд они молча смотрели на него. Потом Питер участливо положил руку ему на плечо и тихо окликнул:
— Торн!
Покачнувшись, тот протянул вперед пустой кубок и сказал:
— Налей-ка до краев.
Мартина села в наполненную горячей водой деревянную лохань и блаженно закрыла глаза. Шумно вздохнув, она скользнула под воду, оставив над поверхностью лишь голову и колени.
Фильда присела рядышком на скамью, собрала рассыпавшиеся по полу золотистые волосы и принялась тщательно их расчесывать. Мартина задрожала от наслаждения. Возбуждающие, ритмичные прикосновения жесткой щетки вызвали череду смутных чувственных образов. «Интересно, что испытываешь, когда тебя гладит любовник?» — подумала она, и сразу же в мыслях возникла недавняя сценка — сэр Торн и эта чернобровая кухарка, тесно прижимающаяся к нему. Они делали нечто такое, о чем раньше Мартина только слышала, но никогда и не помышляла испробовать. И тут вдруг образ кухарки растворился и она представила себя на ее месте.
Ее пронзило неведомое пульсирующее чувство внизу живота. Она вдруг ощутила там странную гложущую пустоту. Эта пустота требовала, чтобы Торн вошел и заполнил ее. Никогда еще до этого она не испытывала такого страстного желания быть взятой и наполненной кем-то.
— Как чудесно пахнет вода, — сказала Фильда, вдыхая поднимающийся от лохани ароматный пар. — Вы бросили туда какие-то травы?
— Да, несколько капель розмаринового масла, — промурлыкала Мартина, зажмурясь и тая от удовольствия.
— Я обратила внимание на ваши склянки с маслами и порошки, когда распаковывала багаж. Кажется, их у вас столько, что можно открыть лавку на базарной площади.
Мартина подняла глаза. Ее скудно освещенная одной-единственной масляной лампой комната представляла собой всего-навсего отгороженную кожаным пологом нишу в толстых каменных стенах замка. Она была так мала, что в ней едва помещались маленький сундучок, скамья и узкая занавешенная кровать, на которой в эту минуту спал Локи. Лохань и кадка с водой занимали почти все оставшееся пространство.
Взяв из рук Фильды кусок лавандового мыла, Мартина стала намыливаться.
— Одни травы я собирала в монастырском саду, другие мне давали доктора, преподававшие в Парижском университете. Я частенько прокрадывалась в аудитории, чтобы послушать их лекции. Один знакомый доктор даже позволял мне помогать ему лечить больных.
— Посидите-ка смирно, моя дорогая. Позвольте мне вымыть ваши волосы.
Фильда вылила на голову Мартины кувшин горячей воды и принялась намыливать волосы.
— А теперь встаньте!
Мартина поспешно поднялась, и Фильда опрокинула на нее кувшин воды, смывая пену, а затем начала растирать ее куском чистого белого полотна. Мартина немного смутилась: никто никогда еще не делал с ней ничего подобного. Но смущение ушло, вытесненное новыми, неизведанными и приятными ощущениями от прикосновений прохладной ткани и чужих рук к ее коже.
Закончив, Фильда швырнула полотно в корзину и накинула на хозяйку шелковый халат.
— Ох и повезло же этому глупому молодому лосенку, сэру Эдмонду! Я уверена, что он просто обомлеет от счастья, когда наконец снимет с вас свадебное платье в первую брачную ночь и увидит, что ему досталось!
— Перестань, Фильда! — Слова служанки заставили ее снова вспомнить возбуждающие моменты, случайно подсмотренные на лестнице.
— О, простите, миледи. Меня всегда подводит слишком длинный язык. Обещала сэру Торну быть примерной служанкой, а сама разболталась о таких вещах… Совсем упустила из виду, что вы ведь как-никак воспитывались в монастыре.
Фильда выглянула за кожаные шторы, закрывающие вход в комнату, и окликнула мальчишек, играющих в кости в коридоре. Она поручила им вынести кадки и лохань, и принести свежее полотно, чтобы вытереть волосы Мартины.
— Вы, наверное, проголодались?
Она усадила Мартину на скамью и протянула ей кружку со сливками и кусок хлеба с сыром, а сама занялась укладкой ее влажных длинных волос.
— Ночь сегодня теплая, так что к утру, я думаю, они просохнут.
И хлеб, и сливки были свежими и восхитительно вкусными. А Фильда очень милая и добрая женщина: с ней можно поговорить о том о сем, и ведет она себя просто, отвечает на вопросы не лукавя.
— А какой он из себя? — стараясь придать своему голосу безразличную интонацию, спросила Мартина. — Я имею в виду сэра Эдмонда.
— Он любит охотиться, миледи, — ответила Фильда, подавая ей еще один ломоть хлеба с сыром.
— И это все, что ты можешь о нем сказать? Он что же, ничем больше, кроме охоты, не занимается?
Фильда помолчала, продолжая укладывать ее волосы.
— Видите ли, — начала она, — его так воспитали, после того как умерла его мать, леди Беатрикс, да упокоит Господь ее душу. — Служанка перекрестилась. — Она ушла из жизни одиннадцать лет назад.
Фильда глубоко вздохнула.
— После смерти хозяйки все в замке пошло прахом. Лорд Годфри так и не оправился от потери, но это уже совсем другой разговор. А вашему Эдмонду было всего восемь годков, когда он лишился матери. То есть не то чтобы леди Беатрикс и раньше уделяла ему много внимания, нет, ведь все эти годы она тяжело болела. Но когда ее не стало, его светлость… ну, от него в общем-то было мало проку. Воспитанием ребенка занялся Бернард со своими людьми.
— Со своими людьми?
— Ну да, со своими рыцарями. В нашем замке их четверо, не считая самого Бернарда и сэра Торна. А теперь еще и Эдмонд, с тех пор как его посвятили. Двое рыцарей служат Торну, а двое других — Бернарду.
— Как же так, мне казалось, что все они — слуги лорда Годфри.
— Я рассказываю вам так, как оно есть на самом деле, а не как оно должно быть, миледи. Впрочем, если вам это неинтересно…
— Нет, пожалуйста, продолжай. — Мартина заглянула в ее зеленые глаза. — Ты прекрасно знаешь, что мне интересно. Я хочу все знать, и ты должна всегда все мне рассказывать.
— Да, миледи. — Фильда налила ей щедрую порцию бренди. — Так вот, у Бернарда свои люди, а у Торна — свои. Мы зовем их псами и ястребами, потому что Бернард охотится с собаками, а Торн — с птицами. Но, видит Бог, хорошо, если бы это было единственное различие между ними.
— Расскажи мне про Эдмонда.
— Как я уже сказала, маленького Эдмонда растил Бернард со своими рыцарями. Вы знаете, что он намного старше Эдмонда — ему уже добрых тридцать шесть. Гак вот, они таскали мальчонку за собой повсюду — на охоту, к шлю… ой, то есть я хотела сказать, в Гастингс, в общем, всегда и везде он был с ними. Поначалу Годфри хотел отправить Эдмонда, как в свое время и старшего сына, на службу к графу Оливье, но Бернард воспротивился этому. Он сказал, что мальчик нуждается в его заботе, и поэтому он никуда егр не отпустит. По правде сказать, я-то думаю, что как раз наоборот — это ему самому был нужен Эдмонд.
— Но почему? — сонно спросила Мартина.
Маленькими глоточками она потягивала восхитительный бренди, пока Фильда заботливо укладывала ее волосы и рассказывала ей о других обитателях замка. От бренди по телу разливалось приятное тепло.
— Ну ведь Эдмонд обожает Бернарда, восхищается им и заискивает перед ним. Словом, смотрит на него снизу вверх, как на Бога. Во всем подражает и старается угодить ему. А Бернарду это нравится, ему именно это и нужно. Я даже думаю, что он только тогда и чувствует себя хоть чуточку… когда им восхищаются.
— Хм-м? Что ты говоришь? — Веки Мартины отяжелели, она погрузилась в дрему.
— Да так, ничего. Вы вот уже засыпаете, да и пора, а я и так наболтала тут много лишнего. Придемте, я уложу вас, миледи.
Фильда сняла с хозяйки халат и попыталась надеть на нее ночную сорочку, но Мартина отвела ее руку — она не любила спать одетой. Ведь насколько приятней чувствовать обнаженной кожей прохладу полотняных простынь, постеленных на мягкую пуховую перину. Она блаженно вытянулась под одеялом.
Фильда взбила подушку, подоткнула одеяло и пошла по комнате, собирая разбросанные вещи и развешивая одежду на торчащие из стен крюки. Мартина, полуприкрыв глаза, следила за ее пухлыми, проворными веснушчатыми руками. Копна ее медно-рыжих волос поблескивала в свете лампы. Работая, Фильда тихо напевала старинную балладу — Мартине была знакома эта популярная любовная песенка: ее исполняли все бродячие музыканты.
Она закрыла глаза, и мелодия медленно зазвучала в ее голове, обволакивая и кружась, как птица… как чайка, парящая в нежно-голубом английском небе… Вот она приблизилась к солнцу и, вдруг превратясь в сокола, схватила его в свои когти и потащила, оставляя в небе сверкающий ослепительный след… золотую ленту.
Это лента предзнаменований… счастливых и плохих примет… золотая лента судьбы. Она кружится вокруг Мартины, опутывает ее, все быстрей и быстрей, в такт звучащей мелодии, и вот она уже внутри переливающегося золотого кокона. Таинственный кокон куда-то плывет, увлекая Мартину за собой. Она уже ничего не слышит и не видит, отдавшись на волю судьбы…
Глава 5
Ну что же, болезнь обнаружена — ведь безотчетная, не поддающаяся рассудку любовная лихорадка сродни болезни — и ее требуется излечить. Он знает отличное средство. Раз причина болезни кроется в длительном воздержании, то все, что ему теперь нужно, — это покувыркаться в постели с какой-нибудь красоткой; выплеснуть свои желания, начинающие уже теснить разум, в объятиях первой подвернувшейся милашки. Кажется, Эструда не прочь оказаться на месте этой первой встречной и нырнуть к нему в постель. Но нет, упаси Боже, от этой утомительной любовной интрижки. Это ему ни к чему. К тому же могут возникнуть осложнения с ее мужем, Бернардом, а его Торн считал самым опасным человеком в округе.
Его размышления прервал отец Саймон, который поднялся из-за стола, громко прощаясь со всеми присутствующими и благословляя их на сон грядущий. Не успел он исчезнуть за дверью, как стайка юнцов, сидевших до того тихо, попрыгала с лавок на пол и сгрудилась в углу комнаты. Мальчишки разгребли солому, обнажив доски, достали кости, и азартная игра закипела.
— Леди Мартина, похоже, у вас нет служанки. Почему вы не привезли ее с собой из Парижа? — спросила Эструда.
— Потому что в Париже у меня ее не было.
— Тогда мы подыщем вам служанку здесь. — Она повернулась к своей девушке: — Клэр, у тебя есть кто-нибудь на примете? Может быть, одна из твоих сестер? Например, та, толстушка. Она ведь сидит дома без дела.
— У нее случаются припадки, миледи, — ответила Клэр.
— Да, но ведь не каждый же день! Так что в промежутке между припадками она вполне может исполнять обязанности служанки. Уверена, она прекрасно справится! — Эструда тряхнула головой, довольная собой. — Решено, завтра я пошлю твоему отцу записку с просьбой прислать ее сюда…
— А почему бы не предоставить леди Мартине возможность самой выбрать себе служанку? Может быть, она захочет взять кого-нибудь из домашней прислуги? — вмешался Торн.
— Из прислуги? — Эструда, казалось, не верила своим ушам.
— Но я просто уверена, что миледи, как дочь барона, предпочтет воспитанную девушку из хорошей семьи, а не одну из этих…
— Давайте позволим леди Мартине самой решить. — Торн обратился к Мартине: — Если вы не возражаете, я бы порекомендовал вам Фильду.
Эструда застыла в изумлении с открытым ртом.
— Я давно ее знаю, — продолжал Торн. — Она надежная, у нее доброе сердце, и поверьте, она будет прислуживать вам не хуже любой другой девушки, более благородного происхождения.
Казалось, Фильда была удивлена не меньше Эструды. Мартина посмотрела на Райнульфа, ища совета, но он только улыбнулся и развел руками, словно говоря: «Решай сама».
— Фильда, скажи, ты хочешь быть моей служанкой? — спросила Мартина.
— Вашей служанкой? — заулыбалась Фильда. — Думаю, что да. Конечно, хочу.
Эструда покачала головой:
— Это абсурд!
— В таком случае мне угодно взять тебя себе в служанки, — сказала Мартина.
Фильда восторженно взвизгнула, затем она наклонилась к Торну, взяла в руки его лицо и смачно поцеловала прямо в губы. Торн ухмыльнулся:
— Фильда, не заставляй меня пожалеть о том, что я порекомендовал тебя миледи.
— Нет-нет, что вы, сэр! Я буду очень стараться! О моя госпожа, благодарю вас. Могу я приступить к своим обязанностям прямо сейчас?
Мартина пожала плечами:
— Почему бы и нет?
Фильда окликнула подростков, играющих в кости на полу:
— Пит! Салли! Брэд! И вы там, остальные! Пойдите вскипятите воду и принесите в спальню миледи! И не забудьте прихватить большую лохань! Давайте пошевеливайтесь!
Мальчишки, разочарованно бурча под нос, поднялись и вышли.
— Ванна! — обрадовалась Мартина. — Я не принимала ванны с тех пор, как выехала из Парижа! Это чудесно, ты молодчина, Фильда!
Обрадованная похвалой, служанка приказала еще двум девушкам, убирающим со стола:
— Беда, ты иди распакуй багаж моей госпожи! А ты, Кэрол, ступай на кухню и принеси свежеиспеченный каравай и большой кусок сыра. Миледи так и не притронулась сегодня к еде. Кроме того, захвати еще кувшин со сливками и немного бренди. Поставишь все это рядом с ее постелью, поняла?
Как только гости встали из-за стола, слуги принялись сгребать солому в кучки, готовясь ко сну. Факелы потушили и оставили гореть только свечи. Огромная комната погрузилась в полумрак.
Торн пожелал всем спокойной ночи и повернулся, чтобы взглянуть еще раз на новую служанку, которая в этот момент шла к выходу, неся в руках два больших кувшина. Остановившись в дверях, она вдруг обернулась и украдкой бросила на Торна беглый, но выразительный взгляд. Улыбнувшись, Торн поспешил за ней на лестницу.
— Зельма! — окликнул он ее.
Девушка уже спускалась по ступенькам, но остановилась и посмотрела наверх. Увидев, кто ее зовет, она прислонилась спиной к каменной стене и слегка улыбнулась.
— Тебя надо привести в порядок, — сказал он ей по-английски и, приблизившись, стал собирать ее рассыпавшиеся волосы и укладывать их под платок. Она лишь спокойно наблюдала за его действиями. Даже когда его руки, будто случайно, коснулись ее груди, она не пошевелилась.
Мимо них вниз по лестнице протрусили два дога. Они остались совершенно одни на полутемной лестничной клетке. Торн взялся за концы развязавшейся тесемки и завязал их бантиком, стянув лиф коричневого платья вокруг ее пышной груди.
— Я тебя знаю. Ты саксонский рыцарь, — сказала она.
— Сокольничий.
У нее был приятный низкий, с хрипотцой, голос. Его тембр почему-то напомнил Торну прикосновение шершавого кошачьего язычка.
Завязав тесемку, он поправил кружева, но не убрал руки, а оставил их на ее груди, следя за реакцией. Она ничего не сказала, только опустила веки и едва заметно улыбнулась. Его пальцы заскользили по ее телу. Он чувствовал жаркое тепло девушки сквозь шерстяную ткань, плотно облегающую стан. Она тихо вздохнула. Скоро, скоро он выпьет ее лекарство и излечит свою бунтующую плоть. Вожделение подобно жажде. Надо просто сделать глоток целительной воды, и не важно, из какого сосуда ты выпьешь. Сегодня этим сосудом будет Зельма.
— Пошли со мной. — Торн обвил руками ее талию.
— Но я замужем, — возразила она.
«Тем лучше, — подумал он. — Замужние женщины, как правило, рассудительны и реально смотрят на вещи, не ожидая ничего сверх того, что им предлагают».
— И где твой муженек?
— В Гастингсе.
Улыбнувшись, Торн наклонился к ней и прижался губами к ее полному рту. Она ответила на его поцелуй, позволяя его языку исследовать ее полуоткрытый рот. Он закрыл глаза. Лицо Зельмы стало таять, вместо него перед его мысленным взором возникло другое, бледное и таинственное, закутанное в шафраново-желтую накидку. Вот накидка спала, и он увидел перед собой бездонные синие очи Мартины Руанской. Сердце бешено заколотилось, его обуревало желание. С глубоким гортанным стоном он жадно впился в ее губы.
Внизу послышались голоса, и Торн нехотя открыл глаза. Трое подростков, посланных за горячей водой, поднимались по лестнице. Они тащили кадки и большую лохань. Торн оторвался от девушки, но ребята уже слышали и видели достаточно, чтобы почувствовать себя неловко. Они засуетились, пытаясь проскользнуть мимо, один из них с легким поклоном промямлил:
— Сэр…
— Ты рискуешь, тиская и целуя меня вот так, на виду у всех, — сказала Зельма. — Мой муж — Ульф Каменотес. Разве ты не слышал о нем?
— Нет, а что?
— А то, что он мужчина весьма крупный. Просто здоровяк.
Торн опустил руки ей на бедра и притянул к себе, чтобы она ощутила силу его желания. Правда, желания, вызванного совсем другой женщиной, но ей-то ведь все равно.
— А я, по-твоему, совсем малыш, так что ли?
Она рассмеялась, но, как ему показалось, в ответ на какие-то свои мысли, а не на его шутливое замечание. У нее был такой вид, словно она что-то задумала и решила привести свою идею в исполнение прямо здесь и немедленно.
— Могу я попросить вас подержать их пока? — указав кивком на кувшины, которые она все это время держала в руках, спросила Зельма.
Торн взял кувшины из ее рук. Они были довольно тяжелые. «А она, должно быть, сильная». Тем временем Зельма быстрым привычно-небрежным движением, будто встряхивая скатерть, задрала полу его туники, развязала пояс на штанах и… запустила в них обе руки. Торн остолбенел, а кухарка, нимало не смущаясь, нащупала его напрягшийся член и принялась беззастенчиво играть с ним.
— Боже милостивый, какой, однако. Ого… — промурлыкала она.
— Зельма!
Он стоял, словно прикованный к этим двум тяжеленным кувшинам, желая освободить от них руки и в то же время опасаясь ставить их на узкие ступеньки, с которых они наверняка свалятся и тогда с грохотом покатятся по винтовой лестнице вниз, до самого двора, извергая шумный пенящийся водопад темного пива. Да, веселенькая перспектива! Похоже, она его поймала.
Торн снова услышал чьи-то голоса: на верхней площадке появились Питер и Гай. Зельма, конечно же, тоже их услышала, но, как видно, и не собиралась прекращать свое занятие. Он затряс головой, возмущенный такой дерзостью, тем, что она так бесцеремонно пользуется его вынужденной беспомощностью, но поделать ничего не мог.
Мужчины не спеша прошли мимо, весело смеясь и подмигивая ему; в руках они держали наполненные вином кубки.
— Смотри, не свались. Лестница очень крутая, можешь ненароком кое-что сломать, — прищурясь, произнес Гай.
От души расхохотавшись, они спустились во двор.
Зельма прямо-таки с дьявольской искушенностью продолжала поглаживать и теребить свою добычу.
— А ты тот еще жеребчик, скажу я тебе. Как бы ты не повредил мне чего этой своей штуковиной.
Мимо них прошмыгнула служанка. Это была Кэрол, которую послали за провизией на кухню. Прыснув в кулачок, она прощебетала:
— Зельма замужем, сэр сокольничий. И муж у нее прямо-таки силач. Он каменотес.
— Твоего Ульфа, кажется, знает вся округа, — сказал Торн.
— Да, он видный мужчина, и я очень люблю его. По этой причине я и питаю слабость к здоровым, высоким и сильным саксам. Но, как видите, я стараюсь не поддаваться искушениям.
— Ну еще бы, это сразу заметно.
Наверху опять раздались шаги.
«Это проходной двор, а не замок…» — Торн раздраженно вздохнул и повернул голову, чтобы взглянуть наверх и… увидел там смотрящую прямо ему в глаза Мартину.
Это был шок. Стыд пригвоздил его к полу, язык присох к небу. Мартина недоуменно свела брови. Ее взгляд сначала скользнул по Зельме, по ее лицу, затем по рукам под полой туники Торна… Глаза Мартины расширились, она попятилась.
В своем невзрачном сером платье, с руками, сцепленными на груди, она в этот момент была похожа на какую-нибудь святую, случайно застукавшую двух грешников за непотребным занятием и терявшуюся в догадках, не зная, что же ей предпринять. Она ведь воспитывалась в монастыре, вспомнил Торн, и, несмотря на свой ум и самообладание, вряд ли привыкла к грубым нравам этого мира, царящим за стенами обители. И если бы она сейчас, застыв в ужасе, залилась густым румянцем, а потом опрометью бросилась вон, он бы ничуть не удивился.
Но ничего подобного не случилось. Она лишь перевела взгляд с рук Зельмы на его лицо и посмотрела прямо ему в глаза. «Не в силах отвести взгляд от ее лица, он стоял и смотрел, в то время как кухарка, целиком поглощенная своим занятием, не обращала ни малейшего внимания на Мартину, продолжая творить с ним что-то невообразимое, бесстыдное и волшебно приятное. Ему было досадно, что Мартина видит это, и в то же время невероятно хорошо и радостно созерцать ее лицо в этот момент.
О чем она сейчас думает? Понимает ли, что все это время, пока умелые ручки дерзкой кухарки скользили по нему, перед его мысленным взором стояла она, Мартина? Догадывается ли, что это ее губы он так жадно целовал несколько минут назад? Что-то промелькнуло в ее глазах… какая-то чуть заметная искорка… искорка понимания, таинственной сопричастности…
Его сердце упало, он едва дышал. Лучше бы она ушла. Он не хочет, не может допустить этого; она не должна догадываться о том, что творится в его душе… Он закрыл глаза.
— С вами все в порядке? — спросила Зельма, прервавшись.
Торн посмотрел вверх. Лестничная площадка была пуста.
— Мне показалось, что вам плохо, — сказала Зельма.
Глубоко вздохнув, усилием воли он выбросил из головы мысли о Мартине.
— Ты просто волшебница. Пойдем со мной.
Его трясло от пробегающих по телу волн сладкой истомы. Он был на грани. Однако нельзя позволить ей опустошить его прямо здесь, на лестнице, словно желторотого юнца, довольствующегося тем, что ему снисходительно позволяет служанка. Надо затащить ее в птичник.
— Пошли в мой домик, радость моя.
Она покачала головой:
— Не думаю, что это стоит делать.
— Не бойся, я не сделаю тебе живот. Я умею предохраняться.
— Я бесплодна, так что дело не в этом.
Как она смеет отказывать ему? Ведь она так нужна ему сейчас. Он хочет испить чудотворный бальзам из ее сосуда… А может, она действительно боится, что он причинит ей боль? Она что-то там говорила о величине… о том, что он слишком большой…
— Я буду очень нежен с тобой, — прошептал он. — Ты даже не почувствуешь, как я войду…
— Да? В самом деле? Ну тогда… — она резко отпустила его, вытащила руки из его штанов, завязала пояс и одернула тунику. — Тогда это вообще не имеет смысла делать, не так ли?
— Что?!
— А то, что если бы мне хотелось просто поспать с раздвинутыми ногами, ничего при этом не чувствуя, то я лучше отдалась бы тому же сэру Гаю или еще кому-нибудь из этих норманнских сосунков. А настоящий саксонский мужчина должен уметь заставить женщину кричать в постели.
— Но Зельма!..
Она развернулась и пошла от него вниз по лестнице.
— Знаете, попытайтесь в другой раз, когда у вас будет не такое нежное настроение.
Он остался стоять на ступеньках, глядя ей вслед, с этими дурацкими кувшинами в руках. В паху нарастала пульсирующая боль. Голова раскалывалась. Обливаясь потом, он закрыл глаза и прислонился пылающим лбом к холодной сырой стене. Тяжкий выдался денек.
Внизу раздался шум — Питер и Гай возвращались обратно, но у Торна не было сил даже повернуться к ним. Громко разговаривая, они поднялись по ступенькам и, поравнявшись с ним, остановились. Несколько секунд они молча смотрели на него. Потом Питер участливо положил руку ему на плечо и тихо окликнул:
— Торн!
Покачнувшись, тот протянул вперед пустой кубок и сказал:
— Налей-ка до краев.
Мартина села в наполненную горячей водой деревянную лохань и блаженно закрыла глаза. Шумно вздохнув, она скользнула под воду, оставив над поверхностью лишь голову и колени.
Фильда присела рядышком на скамью, собрала рассыпавшиеся по полу золотистые волосы и принялась тщательно их расчесывать. Мартина задрожала от наслаждения. Возбуждающие, ритмичные прикосновения жесткой щетки вызвали череду смутных чувственных образов. «Интересно, что испытываешь, когда тебя гладит любовник?» — подумала она, и сразу же в мыслях возникла недавняя сценка — сэр Торн и эта чернобровая кухарка, тесно прижимающаяся к нему. Они делали нечто такое, о чем раньше Мартина только слышала, но никогда и не помышляла испробовать. И тут вдруг образ кухарки растворился и она представила себя на ее месте.
Ее пронзило неведомое пульсирующее чувство внизу живота. Она вдруг ощутила там странную гложущую пустоту. Эта пустота требовала, чтобы Торн вошел и заполнил ее. Никогда еще до этого она не испытывала такого страстного желания быть взятой и наполненной кем-то.
— Как чудесно пахнет вода, — сказала Фильда, вдыхая поднимающийся от лохани ароматный пар. — Вы бросили туда какие-то травы?
— Да, несколько капель розмаринового масла, — промурлыкала Мартина, зажмурясь и тая от удовольствия.
— Я обратила внимание на ваши склянки с маслами и порошки, когда распаковывала багаж. Кажется, их у вас столько, что можно открыть лавку на базарной площади.
Мартина подняла глаза. Ее скудно освещенная одной-единственной масляной лампой комната представляла собой всего-навсего отгороженную кожаным пологом нишу в толстых каменных стенах замка. Она была так мала, что в ней едва помещались маленький сундучок, скамья и узкая занавешенная кровать, на которой в эту минуту спал Локи. Лохань и кадка с водой занимали почти все оставшееся пространство.
Взяв из рук Фильды кусок лавандового мыла, Мартина стала намыливаться.
— Одни травы я собирала в монастырском саду, другие мне давали доктора, преподававшие в Парижском университете. Я частенько прокрадывалась в аудитории, чтобы послушать их лекции. Один знакомый доктор даже позволял мне помогать ему лечить больных.
— Посидите-ка смирно, моя дорогая. Позвольте мне вымыть ваши волосы.
Фильда вылила на голову Мартины кувшин горячей воды и принялась намыливать волосы.
— А теперь встаньте!
Мартина поспешно поднялась, и Фильда опрокинула на нее кувшин воды, смывая пену, а затем начала растирать ее куском чистого белого полотна. Мартина немного смутилась: никто никогда еще не делал с ней ничего подобного. Но смущение ушло, вытесненное новыми, неизведанными и приятными ощущениями от прикосновений прохладной ткани и чужих рук к ее коже.
Закончив, Фильда швырнула полотно в корзину и накинула на хозяйку шелковый халат.
— Ох и повезло же этому глупому молодому лосенку, сэру Эдмонду! Я уверена, что он просто обомлеет от счастья, когда наконец снимет с вас свадебное платье в первую брачную ночь и увидит, что ему досталось!
— Перестань, Фильда! — Слова служанки заставили ее снова вспомнить возбуждающие моменты, случайно подсмотренные на лестнице.
— О, простите, миледи. Меня всегда подводит слишком длинный язык. Обещала сэру Торну быть примерной служанкой, а сама разболталась о таких вещах… Совсем упустила из виду, что вы ведь как-никак воспитывались в монастыре.
Фильда выглянула за кожаные шторы, закрывающие вход в комнату, и окликнула мальчишек, играющих в кости в коридоре. Она поручила им вынести кадки и лохань, и принести свежее полотно, чтобы вытереть волосы Мартины.
— Вы, наверное, проголодались?
Она усадила Мартину на скамью и протянула ей кружку со сливками и кусок хлеба с сыром, а сама занялась укладкой ее влажных длинных волос.
— Ночь сегодня теплая, так что к утру, я думаю, они просохнут.
И хлеб, и сливки были свежими и восхитительно вкусными. А Фильда очень милая и добрая женщина: с ней можно поговорить о том о сем, и ведет она себя просто, отвечает на вопросы не лукавя.
— А какой он из себя? — стараясь придать своему голосу безразличную интонацию, спросила Мартина. — Я имею в виду сэра Эдмонда.
— Он любит охотиться, миледи, — ответила Фильда, подавая ей еще один ломоть хлеба с сыром.
— И это все, что ты можешь о нем сказать? Он что же, ничем больше, кроме охоты, не занимается?
Фильда помолчала, продолжая укладывать ее волосы.
— Видите ли, — начала она, — его так воспитали, после того как умерла его мать, леди Беатрикс, да упокоит Господь ее душу. — Служанка перекрестилась. — Она ушла из жизни одиннадцать лет назад.
Фильда глубоко вздохнула.
— После смерти хозяйки все в замке пошло прахом. Лорд Годфри так и не оправился от потери, но это уже совсем другой разговор. А вашему Эдмонду было всего восемь годков, когда он лишился матери. То есть не то чтобы леди Беатрикс и раньше уделяла ему много внимания, нет, ведь все эти годы она тяжело болела. Но когда ее не стало, его светлость… ну, от него в общем-то было мало проку. Воспитанием ребенка занялся Бернард со своими людьми.
— Со своими людьми?
— Ну да, со своими рыцарями. В нашем замке их четверо, не считая самого Бернарда и сэра Торна. А теперь еще и Эдмонд, с тех пор как его посвятили. Двое рыцарей служат Торну, а двое других — Бернарду.
— Как же так, мне казалось, что все они — слуги лорда Годфри.
— Я рассказываю вам так, как оно есть на самом деле, а не как оно должно быть, миледи. Впрочем, если вам это неинтересно…
— Нет, пожалуйста, продолжай. — Мартина заглянула в ее зеленые глаза. — Ты прекрасно знаешь, что мне интересно. Я хочу все знать, и ты должна всегда все мне рассказывать.
— Да, миледи. — Фильда налила ей щедрую порцию бренди. — Так вот, у Бернарда свои люди, а у Торна — свои. Мы зовем их псами и ястребами, потому что Бернард охотится с собаками, а Торн — с птицами. Но, видит Бог, хорошо, если бы это было единственное различие между ними.
— Расскажи мне про Эдмонда.
— Как я уже сказала, маленького Эдмонда растил Бернард со своими рыцарями. Вы знаете, что он намного старше Эдмонда — ему уже добрых тридцать шесть. Гак вот, они таскали мальчонку за собой повсюду — на охоту, к шлю… ой, то есть я хотела сказать, в Гастингс, в общем, всегда и везде он был с ними. Поначалу Годфри хотел отправить Эдмонда, как в свое время и старшего сына, на службу к графу Оливье, но Бернард воспротивился этому. Он сказал, что мальчик нуждается в его заботе, и поэтому он никуда егр не отпустит. По правде сказать, я-то думаю, что как раз наоборот — это ему самому был нужен Эдмонд.
— Но почему? — сонно спросила Мартина.
Маленькими глоточками она потягивала восхитительный бренди, пока Фильда заботливо укладывала ее волосы и рассказывала ей о других обитателях замка. От бренди по телу разливалось приятное тепло.
— Ну ведь Эдмонд обожает Бернарда, восхищается им и заискивает перед ним. Словом, смотрит на него снизу вверх, как на Бога. Во всем подражает и старается угодить ему. А Бернарду это нравится, ему именно это и нужно. Я даже думаю, что он только тогда и чувствует себя хоть чуточку… когда им восхищаются.
— Хм-м? Что ты говоришь? — Веки Мартины отяжелели, она погрузилась в дрему.
— Да так, ничего. Вы вот уже засыпаете, да и пора, а я и так наболтала тут много лишнего. Придемте, я уложу вас, миледи.
Фильда сняла с хозяйки халат и попыталась надеть на нее ночную сорочку, но Мартина отвела ее руку — она не любила спать одетой. Ведь насколько приятней чувствовать обнаженной кожей прохладу полотняных простынь, постеленных на мягкую пуховую перину. Она блаженно вытянулась под одеялом.
Фильда взбила подушку, подоткнула одеяло и пошла по комнате, собирая разбросанные вещи и развешивая одежду на торчащие из стен крюки. Мартина, полуприкрыв глаза, следила за ее пухлыми, проворными веснушчатыми руками. Копна ее медно-рыжих волос поблескивала в свете лампы. Работая, Фильда тихо напевала старинную балладу — Мартине была знакома эта популярная любовная песенка: ее исполняли все бродячие музыканты.
Она закрыла глаза, и мелодия медленно зазвучала в ее голове, обволакивая и кружась, как птица… как чайка, парящая в нежно-голубом английском небе… Вот она приблизилась к солнцу и, вдруг превратясь в сокола, схватила его в свои когти и потащила, оставляя в небе сверкающий ослепительный след… золотую ленту.
Это лента предзнаменований… счастливых и плохих примет… золотая лента судьбы. Она кружится вокруг Мартины, опутывает ее, все быстрей и быстрей, в такт звучащей мелодии, и вот она уже внутри переливающегося золотого кокона. Таинственный кокон куда-то плывет, увлекая Мартину за собой. Она уже ничего не слышит и не видит, отдавшись на волю судьбы…
Глава 5
Вот опять. Какой-то звук, чье-то тихое дыхание.
Мартина открыла глаза. У нее было такое ощущение, что кто-то находится в ее комнате. Солнце уже взошло, и слабый свет пробивался сквозь тонкие белые занавески вокруг ее кровати. А где Локи?
Мягкие шаги. Значит, здесь кто-то чужой. Мартина прислушалась.
— Фильда?
Шорох прекратился, и воцарилась тишина. Мартина села, придерживая простыню. За занавеской раздалось мяуканье, а за ним поспешное, «ш-ш-ш!».
Голос не мужской. Похож на женский или скорее на детский. Мартина осторожно раздвинула занавески, выглянула и рассмеялась.
Посредине комнаты стояла маленькая девочка, лет пяти-шести; она держала на руках Локи и изумленно смотрела на Мартину широко раскрытыми глазенками. Вид у девочки был неопрятный: неумытая, непричесанная, в грязном коричневом платье, надетом наизнанку. Но, несмотря на это, она была очень хорошенькая. Мартина решила, что она дочка одной из служанок и, видимо, забрела сюда, чтобы поглазеть на диковинного зверька, которого привезла с собой невеста хозяйского сына.
— Доброе утро, — сказала Мартина.
Девочка вздрогнула. Она пожалела, что здесь нет Райнульфа, поскольку не знала, что сказать этой крошке, чтобы не испугать ее. А, ну конечно!..
Мартина открыла глаза. У нее было такое ощущение, что кто-то находится в ее комнате. Солнце уже взошло, и слабый свет пробивался сквозь тонкие белые занавески вокруг ее кровати. А где Локи?
Мягкие шаги. Значит, здесь кто-то чужой. Мартина прислушалась.
— Фильда?
Шорох прекратился, и воцарилась тишина. Мартина села, придерживая простыню. За занавеской раздалось мяуканье, а за ним поспешное, «ш-ш-ш!».
Голос не мужской. Похож на женский или скорее на детский. Мартина осторожно раздвинула занавески, выглянула и рассмеялась.
Посредине комнаты стояла маленькая девочка, лет пяти-шести; она держала на руках Локи и изумленно смотрела на Мартину широко раскрытыми глазенками. Вид у девочки был неопрятный: неумытая, непричесанная, в грязном коричневом платье, надетом наизнанку. Но, несмотря на это, она была очень хорошенькая. Мартина решила, что она дочка одной из служанок и, видимо, забрела сюда, чтобы поглазеть на диковинного зверька, которого привезла с собой невеста хозяйского сына.
— Доброе утро, — сказала Мартина.
Девочка вздрогнула. Она пожалела, что здесь нет Райнульфа, поскольку не знала, что сказать этой крошке, чтобы не испугать ее. А, ну конечно!..