Торн не стал дожидаться, пока его попросят, и сам сдал оружие.
   — Отведи меня к сукину сыну, — сказал он.
   Бойс провел его в большой зал и оставил ждать, отправившись на поиски Бернарда.
   — Торн! Торн! — Эйлис спрыгнула с колен матери и подбежала к нему. Он подхватил ее на руки, прижал к себе, а затем опустил на пол. Эйлис взяла его за руку и подвела к столу, за которым сидели ее мать и дед.
   — Миледи.
   Женива кивнула в ответ.
   — Сэр.
   Годфри не ответил. Подойдя ближе, Торн увидел, что старик сидит на своем высоком стуле, обложенный со всех сторон подушками. Голова его была откинута назад, и Торн не сразу понял, почему он так хмуро глядит на него, прежде чем догадался, что хмурится лишь одна половина его лица, разбитая параличом, а другая была вполне нормальной, и его голубые поблескивающие глаза свидетельствовали о том, что Годфри еще жив. В них сквозила печаль.
   — Что с ним? — спросил Торн у Женивы.
   Качая головой, она поднесла ложку с кашей ко рту своего немощного отца.
   — Уже неделя, как его хватил удар. Ему два раза пускали кровь, но это не помогло.
   — Бедный дедушка, — сказала Эйлис, обнимая старика за шею. — Пожалуйста, выздоравливай поскорее.
   Глаза барона беспомощно смотрели на внучку.
   — Очень трогательно, правда? — загрохотал Бернард, появившись за его спиной.
   Торн повернулся, непроизвольно потянувшись правой рукой к поясу, где обычно висел меч. Женива велела Эйлис пойти поиграть, и та убежала вприпрыжку.
   Вместе с Бернардом в зал вошли и несколько его людей.
   — Обыщи его, — приказал он Бойсу.
   — Но он уже отдал мне свой меч…
   — Все равно обыщи. Проверь в сапогах. Эти саксонские ублюдки большие хитрецы.
   Торн позволил Бойсу ощупать себя, потом сам снял сапоги, показывая, что ничего в них не прячет. Искушение принести с собой кинжал и перерезать Бернарду горло, кинувшись на него с быстротой молнии, было очень велико, но он отдавал себе отчет, что этим не поможет, а только навредит Мартине, так как ее дело уже предано огласке и смерть главного обвинителя от руки ее мужа не принесет ей спасения.
   — Эй, женщина! Принеси-ка мне бренди! — заорал Бернард, усаживаясь во главе стола.
   Клэр принесла и поставила перед своим хозяином кувшин и кубок. Он грубо притянул ее к себе и похлопал по заду. Она старалась отвести взгляд от Торна, но Бернард взял ее за подбородок двумя пальцами и повернул ее голову так, чтобы она встретилась глазами с Торном.
   — Конечно, она не красавица, но бывает иногда очень полезна. — Он положил ладонь на ее маленькую грудь и сжал так, что Клэр поморщилась от боли. — Ты не поверишь, Торн, но она сделает для меня все, о чем ни попросишь. Абсолютно все, без исключения, понимаешь? — Он укусил ее за мочку уха, и слезы брызнули из ее глаз. — Ведь правда, мой зайчик?
   — Да, господин, — прошептала она, опустив глаза.
   Бернард посмотрел на Торна своими змеиными глазками.
   — Но думается, ты уже знаешь о ее безграничной преданности мне, не так ли?
   — Вполне, — сухо ответил Торн.
   Бернард улыбнулся своей ледяной улыбкой, а затем резко столкнул Клэр с колен, да так сильно, что она упала. Пока она отряхивалась и забивалась обратно в свой уголок, он сказал, не скрывая злорадства:
   — Она утверждает, что любит меня. Ты когда-нибудь слышал подобную глупость?
   — Вынужден признать, что никогда.
   Улыбка Бернарда исчезла так же внезапно, как и появилась. Он налил себе бренди из кувшина и уставился на Торна.
   — Так чему я обязан, что ты посетил мой замок, сэр сокольничий?
   — Я пришел, чтобы отдать тебе Блэкберн, — с максимальным спокойствием и хладнокровием сказал Торн.
   Женива ойкнула. Все — даже парализованный Годфри — повернули головы и смотрели теперь на Торна. Бернард оглядел его, сощурив глаза:
   — В обмен на снятие обвинения с твоей жены-ведьмы, как я полагаю… я прав?
   — Да.
   Бернард опрокинул в рот содержимое чаши и, откинувшись на стуле, заулыбался.
   — Твое предложение — пустой звук. Ты вассал графа Оливье, как и я, и владеешь Блэкберном под его патронажем. Ты не можешь сам передавать его кому вздумается.
   — Да, но зато я могу просто покинуть его, и все, — сказал Торн. — Просто уехать и никогда не возвращаться, понимаешь? Наследников у меня нет, и поэтому замок опять перейдет к Оливье, который, я думаю, охотно пожалует его тебе. Ведь Оливье, кажется, единственный во всей Англии человек, который еще относится к тебе хорошо. Так что я предлагаю тебе гораздо больше, чем ты можешь получить в случае, если Мартину признают виновной и конфискуют ее земли в твою пользу. Подумай, одно из величайших баронств в Суссексе против горстки земельных наделов.
   — А что, если я рассчитываю получить и то и другое? И Блэкберн, и эти, как ты говоришь, крохотные наделы?
   — Ты их получишь, — сказал Торн. — Все до единого, только сделай так, чтобы Мартину освободили, и, клянусь всеми святыми, что мы тут же оставим наш дом и уедем во Францию. И ты никогда нас больше не увидишь.
   — Я получу все… — проговорил Бернард. — Хорошо, а что же останется у тебя, а? Я не могу взять в толк, где тут твоя выгода, и это меня настораживает.
   — Он получает Мартину, — тихо вставила Женива. Она улыбнулась Торну. Раньше он ни разу не видел, чтобы она улыбалась, и теперь подивился, каким красивым и молодым сделала улыбка ее лицо.
   Бернард недоверчиво хмыкнул:
   — Сестрица, ты просто не знаешь сэра Торна Фальконера так же хорошо, как и я! В его жизни нет места таким глупостям. Любовь! Это для него меньше, чем ничего.
   Он разговаривал с Женивой, словно сакса и не было в комнате.
   — Вот, кстати, одно из немногих качеств, которые меня в нем восхищают, — продолжал Бернард. — Нет, он явно что-то замыслил. Чтобы он отдал Блэкберн просто так, за здорово живешь? Никогда не поверю! Он хочет, чтобы я расслабился, поверил, а потом обманет меня. Такое уже было.
   — Никакого обмана, — поклялся Торн. — Я ничего не замышляю, поверь. Твоя сестра права. Все, что мне нужно, — это жизнь Мартины.
   Бернард покачал головой.
   — Нет, ты уже обманул меня однажды, сакс. Такие, как ты, только так и действуют. Ты сам постоянно твердил, что любовь — это ловушка для слабаков, а уж ты-то не слабак, это точно. Ты не такой, как это несчастное существо в углу. — Он кивнул на Клэр. — Она готова стать рабыней, унизиться, попрать свою гордость и честь, и все это ради того, что она считает любовью. Но ты ведь не такой. Я хорошо тебя знаю, а, сакс?
   — Любовь, которую я испытываю к моей жене, есть нечто такое, чего ты никогда не сможешь понять. Это просто не дано таким животным, как ты. Любовь и отличает человека от животного, и именно поэтому ты и не в состоянии ее постичь. Да, я тоже когда-то не верил в нее, но теперь все обстоит по-другому, за что я так благодарен Всевышнему, который открыл мне глаза на суть вещей.
   — О-о! Какая трогательная речь! — Бернард лениво поерзал на стуле. — Но зачем ты так распаляешься, ведь на меня твои слова не производят никакого впечатления. Так вот слушай, сокольничий. Мне не нужно твоего разрешения, чтобы забрать себе Блэкберн. Ты уйдешь из своих владений, верно, но не потому, что я верну тебе жену, нет. У тебя просто не будет другого выхода. Если ты останешься в Англии, то тебя тоже арестуют как отъявленного еретика.
   — Меня?! Это глупо.
   — Глупо, — согласился Бернард. — Это невероятно глупо, и ты даже не представляешь, как невероятно легко. Ты критикуешь церковь, не посещаешь службы, читаешь языческих авторов… если я выдвину против тебя обвинения, любой суд признает тебя виновным в ереси, и тогда тебя тоже поджарят, как и твою женушку, которой ты уже ничем не поможешь. Но ты еще можешь подумать о себе. А Мартина, считай, приговорена. Ты не представляешь, как я жду этого момента, — проговорил он, — я хочу посмотреть, как она будет корчиться на костре, когда огонь станет пожирать ее мясо!
   Одним прыжком Торн перемахнул через стол и бросился на Бернарда, но Бойс и двое других схватили его и оттащили назад.
   — Я хочу услышать, как она завоет от боли и будет молить о пощаде! — с истерическим хохотом закричал Бернард. — Вот зачем мне это нужно, ты понял?
   Три пары мощных рук крепко держали Торна.
   — Она хотела сделать из меня дурака! — Голос Бернарда сорвался на визг. — И ты тоже, — прошипел он, подходя к Торну. — Но теперь ты узнаешь, что со мной не так просто разделаться. Я надеюсь, ты не уедешь из Англии. Я хочу отправить на костер и тебя. Ведь это самая мучительная смерть, не так ли? И смею заметить, самое чудесное зрелище. Выведи его отсюда, — он обратился к Бойсу, — за подъемным мостом можешь вернуть ему оружие.

Глава 24

   Стражник распахнул дверь тесной, лишенной окон темницы.
   — Пора, миледи.
   — Подождите, я почти готова, — ответила Мартина.
   Она перевязала куском простой бечевки туго заплетенную косу, натянула на голову белый полотняный чепец, который ей дали здесь, оставив его концы незавязанными. Длинная серая роба, как мешок, свободно висела на ее исхудалых плечах. Все время, проведенное в заключении, ей давали только по куску черного хлеба в день. Она знала, что прошел месяц, потому что охранники всегда отвечали, какое было число, если она спрашивала. Сегодня, в первый день суда над ней, было второе июня.
   Ее одели почти так же, как одевали девочек в обители Святой Терезы, — в смиренное платье послушницы. Так было лучше. Это больше подходило к нужному ей теперь выражению раскаяния, которое еще недавно было бы полным притворством, но сейчас стало уже почти настоящим. Кое-что изменилось в ней за этот долгий тяжелый месяц непрерывных допросов, голода, бессонницы и мыслей не только об адском пламени, но и о пламени позорного костра. Она научилась молиться. Не изображать, потому что так надо делать, когда на тебя смотрят, но изо всех сил собрать всю веру в душе, может быть, и не так, как должно, и просить Бога о том, чтобы он указал ей путь к спасению.
   — Это необходимо? — спросила она, когда стражник взял ее руки, чтобы связать их спереди.
   — Такой приказ, миледи, — ответил он и пропустил ее вперед, в первый раз за все время заточения выводя из темницы. Еще несколько стражников окружили ее и повели по темным каменным коридорам аббатства Бэттл в зал, где должен был состояться суд.
   В просторном помещении Мартина увидела не менее дюжины вооруженных стражников по сторонам и на скамейках, стоящих по периметру, и множество людей, которые смотрели на нее. Мартина зажмурила глаза, ослепленная яркими лучами утреннего солнца, которого так не хватало в ее каменном мешке.
   Стражники оттеснили ее вперед, и чьи-то руки усадили на жесткий, узкий стул посередине зала.
   Ее сиденье оказалось в самом центре солнечного столба, солнце било в глаза так сильно, что поначалу Мартина ничего не могла видеть. Она подняла связанные руки, чтобы прикрыть лицо от слепящего света. И тут же услышала окрик: «Опустите руки!» Она повиновалась. Еще какие-то голоса отдавались гулом в ушах. Зачитали обвинения, теперь уже хорошо ей знакомые. Мартина не могла сосредоточиться на том, что еще говорилось, стараясь притерпеться к немилосердно яркому солнцу.
   Наконец она стала различать окружающие предметы. Скамьи для публики находились большей частью у нее за спиной. Прямо напротив, на возвышении в дальнем конце зала, под балдахином размещался трон более роскошный, чем трон королевы Алиеноры, покрытый пологом из алого шелка, а на троне восседал тучный епископ Ламбертский. Самоцветные камни в перстнях вспыхивали при каждом жесте его коротких мясистых рук. Над его головой на стене сияло украшенное изысканными орнаментами и драгоценной позолотой распятие.
   По правую руку от епископа писарь царапал пером по маленькой дощечке вроде той, на которой сама Мартина когда-то писала в монастыре Святого Дунстана. По левую руку на длинной скамье сидели судьи, в своих черных одеяниях очень похожие на стаю воронов, рассевшихся в ряд на ветке. Один из них поднялся и приблизился к ней. Это был отец Саймон.
   — Леди Фальконер…
   — Я слушаю, отец Саймон.
   — Миледи баронесса, — резким тоном заговорил епископ. — Вы должны отвечать ясно и по существу дела. Вы поняли меня?
   — Да, милорд епископ.
   «Если покорность может спасти от костра, выжми из себя свою гордость и будь покорной. — Ее тело было натянуто как струна, все чувства напряжены. — Нельзя допустить ошибки, надо говорить только то, что убедит епископа в моей невиновности».
   — Продолжайте, святой отец, — сказал епископ Ламбертский, кивнув писарю, который обмакнул перо в чернила.
   — Миледи, — начал отец Саймон, — как давно вы получили соответствующего вам демона, обычно принимающего облик кота?
   Глухой ропот пронесся у нее за спиной, епископ мановением руки остановил возгласы присутствующих. Писарь, изогнувшись над своей дощечкой, яростно заскрипел пером.
   Мартина была поражена.
   — Я получила… что?
   — Полагаю, что вы слышали вопрос. Когда вы получили то существо, которое называете Локи?
   — Три года назад.
   — В каком облике явился ваш хозяин, чтобы передать вам это существо?
   Она глубоко вздохнула, надеясь придать своему голосу твердость.
   — Локи дал мне человек по имени Биел. Он служил скотником в монастыре Святой Терезы.
   Отец Саймон повернулся к писарю.
   — Запишите, что упомянутый Локи не что иное, как мелкий демон-оборотень. — Тот кивнул, шевеля губами, и продолжал писать по-прежнему быстро. — Ее хозяин, приняв вид человека, передал ей демона-компаньона три года назад в монастыре Святой Терезы в Бордо. Очевидно, что Биел — это сокращенно от Вельзевул.
   — Силы небесные! — раздалось за спиной Мартины.
   Торн! Она обернулась и увидела его у стены справа, а рядом с ним сидели брат Мэтью, Фильда и Женива. Он порывался вскочить на ноги, но Мэтью схватил его за рукав, что-то быстро проговорил ему возбужденным шепотом, в то время как четверо стражников по сторонам одновременно преградили ему путь.
   — Леди Фальконер, повернитесь! — прогремел епископ.
   Теперь Торн смотрел ей в глаза, его губы произнесли ее имя. Мартина не могла оторвать от него взгляда.
   — Лорд Фальконер, вы покинете зал, если позволите себе еще раз вмешаться в процесс! Вам понятно?
   На лице ее мужа мелькнуло страшное выражение, но Мэтью, вновь сжав его руку, что-то яростно зашипел на ухо Торна, и тот медленно опустил глаза.
   — Да, милорд епископ, — отчетливо выговорил он.
   По знаку епископа стоявший подле стражник взял Мартину за плечи и силой усадил на стул, развернув лицом к судьям. В этот момент краем глаза она успела увидеть на скамье у соседней стены Бернарда. Он сидел свободно развалившись, закинув ногу на ногу, и улыбался. Рядом с ним была Клэр.
   Епископ Ламбертский кивнул отцу Саймону.
   Не оборачиваясь к Мартине, монах громко произнес:
   — Для совокупления с вами принимал ли ваш хозяин тот же облик скотника или являлся в какой-либо иной личине?
   — Для совокупления?!
   — Отвечайте!
   — Как я должна отвечать? Я не понимаю вашего вопроса. У меня нет хозяина!
   — Еретичка! — взвыл отец Саймон, широким жестом простирая в ее сторону негодующий перст. — У нее нет хозяина! У всех у нас один владыка, и это — Господь. С такой дерзостью отвергать его власть…
   — Это неправда!
   — Вы сказали это.
   — Нет! Вы извратили мои слова!
   — Прекратите! — прорычал епископ Ламбертский. — Леди Фальконер, я приказываю вам следовать порядку судебного заседания, в противном случае вы отправитесь на костер немедленно. Вы поняли меня?
   Потрясенная, Мартина опустилась на стул и растерянно взглянула в сторону Торна. Он сидел прямо и неподвижно, с видом холодного бешенства, не предвещавшим ничего хорошего. Мэтью, напряженно глядя ей в лицо, кивнул, показывая глазами на епископа.
   — Да… милорд епископ, — запинаясь, пробормотала она. — Я поняла.
   — Леди Фальконер высказала свое пренебрежение к Богу публично и открыто, — в наступившем молчании сказал отец Саймон. — Пусть введут первого свидетеля.
   Одного за другим в зал суда ввели дворовых слуг замка Харфорд. Все они поклялись перед епископом в том, что Мартина, отказавшись признать Эйлис мертвой, во всеуслышание сказала: «Ко всем чертям волю Господа». Они показали также, что Мартина чародейством оживила умершую девочку и что Торн Фальконер напал на отца Саймона, который хотел воспрепятствовать ей.
   Около полудня епископ объявил перерыв в заседании. Мартину препроводили обратно в камеру, где она как обычно получила свой ломоть хлеба и кружку разбавленного эля. Во второй половине дня перед судом предстали люди Бернарда, которые свидетельствовали о том, что Эдмонд Харфордский был, очевидно, неспособен вступить с ней в брачные отношения. Сам Бернард рассказал о том, что в спальне его брата нашли кувшин бренди с подмешанным зельем. Она не только отравила Эдмонда, объяснил он, но и его собственную жену, когда та заболела, принудив ее выпить чашу кларета, в котором тоже был впоследствии найден подозрительный осадок. Горестно склонив голову и перекрестившись, он сказал, что леди Эструда упала без чувств всего через несколько минут после того, как отведала напиток, и вскоре скончалась.
   Последним свидетелем в этот день была Клэр.
   — Миледи, — обратился к ней отец Саймон, — при расследовании этого дела, к несчастью, необходимо коснуться тех обстоятельств, которые могут оскорбить вашу невинность. Я говорю об обстоятельствах, связанных как с отношениями в законном браке, так и с самим актом супружества. Я глубоко сожалею, что вынужден затронуть эту тему в своих вопросах, но прошу вас понять, что все это служит во исполнение воли Господа.
   — Я понимаю, святой отец, — ответила Клэр мелодичным голосом.
   — Очень хорошо. Итак, скажите мне, за то время, которое вы служили леди Фальконер в замке Блэкберн, показалось ли вам что-либо необычное в ее отношениях с супругом?
   Томительная и зловещая тишина.
   — Кое о чем говорили слуги. Я слышала, будто бы любви между ними вовсе нет. И что, хотя они делят ложе, лорд Фальконер… не вступает в свои брачные права.
   — Как вы можете объяснить это? — спросил один из судей.
   — Ну, было известно, что она ведьма, — сказала Клэр. — Все это знали, в Харфорде по крайней мере. Поэтому я думаю, что она что-то сделала, чтобы он не мог осуществить свою власть над ней так же, как и сэр Эдмонд, упокой, Господи, его душу. — Она набожно перекрестилась.
   Отец Саймон также осенил себя крестным знамением.
   — Этого достаточно. Мы благодарим вас за показания, миледи, — сказал судья.
 
   В эту ночь Мартина видела сон, очень яркий и подробный. Она вновь была дома. Теплый весенний свет струился через витражные окна ее спальни, через узкие стеклышки цвета морской воды, с пузырьками внутри, и лазурные солнечные квадратики сияли на разноцветном сарацинском ковре. На ложе, под белым узорчатым пологом, спал ее муж. Неожиданно он проснулся и посмотрел на нее. Его глаза светились глубокой синевой, страстный взор, обращенный к ней, был полон необыкновенной тоски. Ее сердце сжалось, и она бросилась к нему.
   — Торн! — закричала Мартина и очнулась с его именем на устах.
   Это уже не было сном. Она была не дома, а в Бэттлском аббатстве, в заключении и под судом по обвинению в ереси. Может быть, она никогда больше не увидит замок Блэкберн, и ей уже не придется ни разу быть рядом с Торном, коснуться его или поговорить с ним. Он дал ей дом, где было тепло и уютно, украсил для нее их жилище, защищал ее…
   Мартина почувствовала боль при мысли о том, что она уже не сможет сказать ему о своей благодарности. Она не успела сказать те слова, которые должна была произнести давным-давно. Ей было все равно теперь, что он не любил ее и сильнее всего в нем было желание быть владельцем этой земли; такова его природа, и винить его в этом бессмысленно. Главное, что она заставила мужа расплачиваться за грехи своего отца Журдена.
   Отчаяние жгло ей грудь так же невыносимо, как однажды в детстве, когда она в последний раз перед разлукой смотрела на Райнульфа, уезжавшего из монастыря Святой Терезы, и слова, которые бились в ее сердце и душили ее, не шли с языка. Но теперь это чувство стало сильнее. Оно было отравлено горечью вины за то, что слишком долго она оставалась в плену своих болезненных фантазий и возвела из них крепость, неприступную, как стены замка Блэкберн, крепость, которую Торн так и не смог разрушить.
 
   Ее привели в зал. Начался второй день процесса. Торн сидел на том же месте, что и накануне. Он улыбнулся. Ей показалось, что его глаза осветились надеждой, похоже, он хотел придать ей уверенности. Он кивнул в сторону судей. Обернувшись, Мартина увидела, что брат Мэтью в сопровождении какого-то незнакомца стоял перед епископом Ламбертским.
   — Что опасного находит милорд епископ в том, чтобы выслушать показания этого человека? — спрашивал приор, пока Мартина шла к своему месту в центре зала и усаживалась на узенький стул.
   Гневным жестом епископ стиснул подлокотники своего трона. Драгоценные перстни блеснули разноцветным огнем.
   — Разве я сказал, что нахожу это опасным? Вы очень самонадеянны, брат.
   — Значит, вы даете мне разрешение опросить свидетеля?
   — Нет! — выкрикнул отец Саймон, вскакивая со своего места. — Это против правил! Я не позволю вам!
   — Вот как, — сказал Мэтью. — Прошу прощения, милорд епископ. Я, право, не знал, что должен сперва обратиться к отцу Саймону. — В публике послышались смешки. — Я лишь простой священник и не думал, что право принимать решения в этом случае принадлежит…
   — Что такое?! — взревел епископ Ламбертский.
   — Милорд епископ, — начал отец Саймон, подобострастно сгибаясь в поклоне, — я всего лишь имел в виду…
   — Займите свое место, отче! И не смейте впредь возлагать на себя мои обязанности. Если я намерен выслушать свидетеля, я его выслушаю. — Он махнул пухлой рукой в сторону Мэтью. — Приступайте, брат. Да покороче.
   — Благодарю вас, милорд епископ.
   По знаку монаха его спутник, высокий седеющий человек в серой одежде академика, шагнул вперед, дабы судьи могли рассмотреть его.
   — Вы Джонн Рэнкин из Оксфорда, магистр медицины?
   — Да, это я.
   — Прошу вас записать, — сказал Мэтью, повернувшись к секретарю, — что магистр Рэнкин — врач и преподаватель, получивший образование в Салерно и в Париже, он имеет безупречную репутацию у своих коллег в Главном колледже Оксфорда. Доктор Рэнкин лечил короля Людовика Французского и короля Генриха Плантаге-нета, а также многих их родичей из обоих королевских домов. Мой первый вопрос, — продолжал Мэтью, обращаясь к Рэнкину, — о тех напитках с травами, которые, как мы слышали, леди Фальконер давала Эдмонду Харфордскому и леди Эструде Фландрской. Отец Саймон утверждает, что эти напитки она получала от сатаны, чтобы их действием вызвать импотенцию и смерть. Но сама леди заявила, что в обоих случаях она приготовила всего лишь успокоительные и снотворные снадобья. Известны ли вам такие напитки и их свойства?
   — Есть несколько рецептов для подобных напитков, — подумав, сказал врач. — Как правило, берется смесь разных трав болеутоляющего и снотворного действия, некоторые из них оказывают достаточно сильный эффект. При правильно подобранной дозе они дают очень глубокий сон.
   — Можно ли считать, что эти рецепты от дьявола и в них есть что-либо сверхъестественное?
   — О нет, — ответил Рэнкин, улыбаясь, — это обычные укрепляющие средства, как и многие другие. Парижским медикам они хорошо известны. Я полагаю, что леди именно там приобрела свои познания.
   Гул пронесся по залу. Отец Саймон сидел, злобно сдвинув брови.
   — Пойдем дальше, — сказал Мэтью. — Скажите, магистр Рэнкин, можно ли каким-либо известным вам способом оживить ребенка, если он умер?
   — Нет, — ответил врач. Мартина замерла. — Нет никаких способов, если ребенок действительно мертв. Но если сохраняется пульс, как и было, насколько я понял, в случае с этой девочкой, то есть если ребенок еще жив, хотя и кажется мертвым, то можно восстановить дыхание, вдыхая воздух в ее рот…
   Его последние слова потонули в поднявшемся шуме и удивленных возгласах присутствующих. Епископ вновь потребовал тишины, а затем заявил, что опрос свидетеля окончен и суд желает выслушать, что имеет возразить отец Саймон против показаний врача.
   — Милорд епископ, — сказал монах, — то, что леди Фальконер искусна во врачевании или приготовлении травяных настоек, никак не связано с обвинением в привороте и порче, вызывающих половое бессилие, наложенных на ее второго мужа, лорда Фальконера. Мы ни разу не утверждали, что для этого она использовала зелье.
   — В таком случае, как она навела порчу?
   Вопрос будто бы выражал сомнение, но несколько преувеличенное, и по тону в голосе епископа Мартина поняла, что ответ ему заранее известен. Он, безусловно, уже подробно обсуждал эту тему с отцом Саймоном.
   Ответ действительно не заставил себя долго ждать.
   — Сведущая ведьма может завязать узлы на куске веревки или ремня, спрятать их и таким способом закрыть приток жизненной энергии к половым органам того мужчины, против которого направлено колдовство. Также хорошо известно, что демоны, в том числе и мелкие, например, тот, который сопровождает леди Фальконер, — могут вызвать в мужчине столь сильное отвращение к женщине, что это затрудняет его плотское сношение с ней. Нет никаких сомнений в том, что именно этот второй способ леди-Фальконер применила против лорда, ее мужа.