Райкина Мария. Москва закулисная - 2

   - Но не до такой же степени...
   - Именно до такой. И в Орле, и в Твери я по десять лет работала - это же настоящие глубокие романы. В этом был определенный риск: я не была уверена, что справлюсь с классическими ролями. Это риск, но риск-мечта.
   - В фильме "Бабочка-бабочка" - пожалуй, единственный такого рода опыт у вас, где вы женщина-вамп, любящая повторять: "Мужчины мне дарили алмазы..." Кстати, вам дарили алмазы?
   - Нет, вы знаете, когда я вышла замуж, я, видимо, отталкивала своей добродетельностью, и у меня ни кавалеров, ни поклонников не было. До замужества - было много. А здесь все привыкли, очевидно, что я верная, любящая жена... что все это мне не нужно и я недоступна. Казалось бы, любили-любили, даже плакали, а вышла замуж - никто не влюбляется и не рыдает. Кроме режиссеров, которые со мной работали с любовью. Естественно, это не выливается в роман, но я чувствую, что меня любят.
   - Исходя из того, что сказали мне выше, - вы не ощущаете некоего дефицита женского счастья?
   - А вот знаете, наверное, поэтому я так и люблю свои роли: они так полны то любви, то порока. Мне грех жаловаться на свою жизнь - она достаточно благополучная, со своими трудностями, конечно. Но так как я еще живая женщина, мне, естественно, хотелось бы испытывать чувства ревности, безумной любви, измены или победы - то, что положено любой женщине, которая проживает иногда бурную, но свою жизнь. Бурной жизни я, пожалуй, не имею, но на сцене проживаю все свои женские чувства.
   - Что вы делаете, чтобы так потрясающе выглядеть?
   - Вам так кажется? Я ничего не делаю, но будет такой смешной ответ, а может, даже и скучный - мои роли для меня как влюбленно-сти. Представьте, что я в кого-то влюблена.
   Еще - не очень наедаюсь, не пью, не курю. Пластических операций не было, и даже массажа не делаю. Хотя теперь массаж очень хочется, хочется себя порадовать и немножечко пожить и подумать, что я вроде как женщина, о которой кто-то заботится.
   - Разрешите сомнения многих людей - вы мама артиста Юрия Васильева? Почему-то все считают, что он очень на вас похож.
   - Ну это старая история - мы с Юрочкой даже свыклись с этим мнением. На самом деле я его очень люблю, но он не мой сын. И я часто об этом говорю. Но постоянно, куда бы мы ни приехали на гастроли, нас приглашают на телевидение как ближайших родственников.
   У нас с Владимиром Петровичем детей нет. С нами живет котик Филимон маленький, рыженький. На вас похож. Любим его ужасно, и он мил, но очень-очень независим. Наглец невероятный. Он привык к такой пище, которую мы с трудом достаем. Мы его кормили тем, что продается, но однажды его угостили едой, которую привезли из-за границы. Она ему ужасно понравилась, и мы вынуждены теперь просить, чтобы привозили. Потому что "Шебу" здесь не продается.
   - Хотела бы я быть вашим котенком...
   - Да я сама бы хотела им быть. И он, паршивец, обладает таким характером: ему дашь какую-нибудь еду, он грустно на нее посмотрит, а потом с ласками начинает тереться у ног. И добивается, чтобы ему покупали то, что он любит.
   - Короче, у вас легко можно сидеть на шее?
   - Очень. У меня характер, когда легко можно устроиться на шее.
   - Вера Кузьминична, а вы праздники любите?
   - Вот у меня был юбилей... А знаете, я вообще не люблю свои праздники и уж тем более юбилеи. Никогда ничего крупно и шумно не отмечала. Если Бог даст дожить до восьмидесяти лет, я никакого юбилея делать не буду. Зачем? Выйти с палочкой или без палочки, чтобы люди говорили, мол, она играла то-то и то-то... Это мне кажется неинтересным.
   Сейчас я на гребне, с одной стороны. С другой - мое собственное самочувствие достаточно сложное, так как не очень знаю, что я могу дальше играть. В чем меня хотели бы видеть. И не очень верю, что с легкостью могу найти для себя здесь место. Много-много не самых веселых мыслей, но они присутствуют у каждого человека, и у женщины особенно. Мужчине легче, а женщина играет женскими чувствами, и отнюдь не в каждой роли они есть. Но... надо крепко захлопнуть эту копилочку грусти и постараться прожить оставшийся период с чувством благодарности.
   - У вас имя Вера. Оно соответствует вам?
   - Очень, очень мое имя. Я верный человек. Я люблю свой театр, я в нем успокаиваюсь. При всем при том, что бывают десятилетия без новых ролей и тяжело, но это дом, где я прожила всю жизнь.
   Ах, эти ямочки на щеках. Ах, эти смеющиеся глазки... Они принадлежат очень сильной женщине, которая за них умеет прятать то, в чем даже самые бойкие не могут себе признаться.
   Вообще смотреть, как репетируют мастера, одно удовольствие. Прожив в театре большую жизнь, они могут многое себе позволить, недвусмысленно дав понять режиссеру, кто в доме хозяин. Причем режиссер искренне встанет по стойке "смирно", а через минуту ловко поставит на это же место калифов на час. В общем, театр - это бокс, где от пропорции взаимных ударов впрямую зависит результат. Вот в "Ленкоме" Армен Джигарханян "женился" на Инне Чуриковой. Всего один обычный день репетиции - и про театр, артистов многое становится понятно. Прежде всего потому, что
   Энергия заблуждения
   браку не помеха
   Захаров покрасил усы Джигарханяну - Кто есть кто - Проститутки тоже любить умеют
   Чурикова вся в красном - Заблуждение дает энергию
   Итак, в "Ленкоме" женились Джигарханян с Чуриковой. Он миллионер, она бывшая проститутка, с которой его связывают тридцать лет и общие дети. Все это происходит в пьесе итальянского классика Эдуардо де Филиппо "Неаполь - город миллионеров", которую репетировали Марк Захаров и его ученик Роман Самгин.
   - Мы встанем на колени. Мы станем мужем и женой. Мне под шестьдесят. Тебе... Ну хорошо, пусть это будет тайной, - басит Армен Борисович.
   Судя по вялости диалогов, это никакой не итальянский, а брак средней полосы. Даже если учесть, что в этот день артисты впервые проходили текст второго акта, его начало смотрелось скучно. Должно быть, это утомило не только меня.
   И тогда резко встает Марк Захаров, до этого флегматично наблюдавший итальянскую историю, и требует, чтобы режиссер Самгин подбросил артистам горючего. И тут же сам отгружает это "горючее" по полной программе. Горюче-смазочными материалами служат воспоминания Марка Анатольевича о его поездке в Париж, где он встречался с белоэмигрантами. И особенно интересное о Театре Сатиры:
   - В шестьдесят восьмом году тогдашний директор Левинский собрал коллектив и сказал: "Кто за то, чтобы ввести танки в Чехословакию?" Пока поднимались руки, я на полусогнутых ногах (показывает, как крался к двери. - М.Р.) вышел. И шел по улице с ощущением гражданского подвига. Это я к тому, что Альфред должен попробовать поменять здесь свой стиль поведения. Во втором акте он теряет старое, но обретает новое.
   И дальше Захаров буквально обстреливает артистов предложениями: обрести другую пластику, поиграть с зеркалом, произнести многословную фразу без знаков препинания и пауз. И все для того, чтобы в маленьком ленкомовском зале, где свалены в кучу беседка из "Чайки" и двери из "Фигаро", герой Джигарханяна глубоко прочувствовал подвиг, на который идет, бракосочетаясь с "ночной бабочкой".
   - Слушай, это будет пошло, если ты в антракте усы покрасишь в зеленый цвет? - спрашивает Захаров.
   Общее оживление в зале в предчувствии легкомысленных зеленых усов к седине Джигарханяна. Оживление переходит в дикий хохот при виде, как тот добавляет что-то гомосексуальное в пластику. Правда, "голубизна" в сочетании с мужественностью большого арти-ста под непрекращающийся хохот бракуется. Наконец-то читка второго акта явно приобретает динамику.
   - Моего Алика вы, значит, забраковали. А Филя (от Филумены. - М.Р.) - это вам нравится? - ехидно спрашивает режиссера Самгина Армен Джигарханян. Поскольку режиссер Самгин имеет 29 лет от роду, то он тушуется и не находит, что ответить на пассаж известного артиста. Он отчего-то виновато ерзает на стуле и как может сопротивляется тому, чтобы героя Джигарханяна - миллионера Альфреда - артист называл Аликом. Но Алик - это еще мелочи по сравнению с тем, что ждет режиссера дальше.
   Филумена - Инна Чурикова - на репетиции, как в детективе Хмелевской - вся в красном: плотно облегающее платье, босоножки и даже шляпка, связанная крючком в сетку.
   Джигарханян: Я должен знать, кто из них мой сын.
   Чурикова: Если я скажу тебе: "Вот твой сын", - что ты станешь делать?
   Самое интересное, что если не знать, кто есть кто в зале, то можно решить, что вон тот длинный, носатый седой человек и есть режиссер-постановщик Самгин. Потому что он скачет вокруг артистов, заводит их, мучит своими ассоциациями и опытом. А тот, кто неподвижно сидит на стуле, менторски скрестив руки на животе, и есть великий и ужасный хозяин "Ленкома" Захаров. Хотя, как вы догадываетесь, все наоборот.
   После репетиции режиссер Самгин признается, что продолжает стесняться, задавлен авторитетами, отчего у него временами наступает паралич. Судя по всему, Самгину предстоит длительная работа над собой. Пока же его постоянно ставят на место, и он побаивается даже проституток. То есть не проституток, а артисток, их играющих, - Людмилу Поргину и Валентину Дугину. На его счастье, объявляют перерыв.
   - Армен Борисович, сложно играть миллионера, не будучи им? - спрашиваю я.
   Артист отхлебнул чайку, который принесла ассистентка Леночка, пошевелил усами.
   - Я так тебе отвечу. Я играл миллионера в спектакле "Кошка на раскаленной крыше" тогда, когда здесь никто не знал, что это такое. "У меня сорок миллионов наличными, золотые слитки и двадцать восемь тысяч акров великолепной земли", - кричал я. Но самое смешное то, что я все время говорил - сорок тысяч. Меня поправляли - миллионов. А мне-то что? Что миллионы, что тысячи. И сейчас без разницы.
   Пока Инна Чурикова объясняет мне глубину натуры своей про
   ститутки Филумены, у нас за спиной случается маленький итальян-ский скандальчик: с резкой жестикуляцией и повышенными тонами. От Джигарханяна в антракте режиссер Самгин неожиданно для себя узнает, что Альфред и Филумена будут отрываться в степе.
   - Зачем степ? При чем тут чечетка? Может, фокстрот? - робкий голос постановщика.
   Но Армен Борисович как будто не слышит:
   - Между слов вдруг мы сделаем ногами траха-траха-та. Это должно быть так пронзительно. Это феллиниевский ход - верх температуры. Неужели вы не понимаете?
   И зачем таким артистам режиссер, если они сами все знают? Чурикова с Джигарханяном в два голоса возмущены: "Как зачем? Чтобы мешал и все отрицал".
   Смех. В том числе и окончательно добитого режиссера. А Джигарханян под одобрительные взгляды партнерши уже серьезно добавляет:
   - Толстой гениально говорил: "У меня все готово для написания романа. Не хватает энергии заблуждения". Вот нам не хватает этой самой энергии.
   После антракта супружескую пару сменили проститутки и ну давай заблуждаться насчет своего участия в судьбе бывшей подруги Филумены. Заблуждались долго, примерно час. И Людмила Поргина с Валентиной Дугиной, кажется, нащупали интонации, с которыми должны явиться в богатый дом к своей бывшей подружке по ночным улицам.
   Захаров на этот раз сидел спокойно и лишь посмеивался над импровизациями своих актрис.
   Вечерний спектакль в Москве - утром съемки в Питере - следующий день - уже в Ялте - оттуда перелетом в Краков, и подряд пятнадцать спектаклей - а после этого съемки на Северных Озерах - утром репетиция - вечером спектакль в Москве - и так далее, и так далее... Его жизнь похожа на аттракцион "Гонки на мотоцикле по вертикальной стене". Тот самый, в котором мотоциклист, затянутый в бле-стящий кожаный костюм с серебряными молниями, если вдруг остановится рухнет. В детстве, глядя на эту сума-сшедшую езду, Александр Домогаров вряд ли предполагал, что добровольно выберет для себя такую роль. И, как наркоман, не сможет от нее отказаться.
   Во всяком случае, рассчитывать на спокойную встречу с ним в комфортной обстановке - абсолютно пустая затея. Идеальный вариант - успеть вскочить на заднее сиденье мотоцикла этого безумного ездока, ухватиться за шею и, проклиная его и себя, мчаться, мчаться в надежде понять - что это за
   Красавец мужчина
   с душой Квазимодо
   Интим не предлагать - Мечта сыграть урода - В психушку не ходил - Плакать настоящими слезами - Аттракцион "избалованное дитя"
   Не знает, что такое любовь
   Под горячую руку лучше не попадаться
   Любитель острых ощущений - Страхи и монологи
   Санкт-Петербург. Ночь после съемок сериала "Империя под ударом". Вид измотанный. Синяки под глазами.
   - Саш, а ты не офигел от такого графика?
   - Офигел. И я уже сбиваюсь и путаюсь. Поэтому агенту своему говорю: "Следи, чтобы я чего не забыл".
   - А почему в Питере ты останавливаешься в маленькой частной гостинице, а не в "Октябрьской", где обычно живут московские арти-сты? Или в престижной "Европейской"?
   - Мне здесь нравится. Она такая маленькая, тихая. И смотри, в каком прекрасном месте - парк, Черная речка. Вот, видишь яблоню из окна, она вся усыпана яблоками - они твои. А чуть дальше - слива. Опять же, номера хорошие. А "Октябрьская"... Это проходной двор. И потом, там спать не дадут - замучают предложениями интима.
   - Тебе часто говорят, что ты красивый мужик?
   - Говорят. Только вопрос, как к этому относиться. Красивой может быть женщина, а мужик должен быть - либо обаятельным, либо умным. Я к этому отношусь, честно тебе скажу, очень предвзято.
   "Ой, вы красивый мужчина!" - говорит женщина, и что я? Я пошел домой, с этой мыслью закрылся, достал из холодильника банку пива, сижу красивым мужчиной? Это не предмет для разговора. Вот Делон, на мой взгляд, красивый мужик. Причем я вижу красивого мужика не тогда, когда он в "Рокко и его братья", а сейчас, когда складки, седина, под глазами синяки. Для меня Де Ниро красивый, хотя он далеко не красавец. Или Аль Пачино... Какой он красавец? Метр шестьдесят с кепкой, еврейская внешность, но для меня он красивый. Я хотел бы таким быть.
   - А тебе внешность мешает или помогает?
   - Было время, когда дико мешала.
   - Но ведь красавцам предлагают. Героев же нет!
   - Да, мне роли предлагали. В Театре Армии я играл все главные роли Армана Дюваля, Звездича. Что, внешность здесь не играла никакой роли? Играла. Но с б?ольшим бы удовольствием я сыграл в "Ма-скараде" Неизвестного.
   - А Квазимодо?
   - Мечтаю. Клянусь тебе.
   - Но из тебя вряд ли сделаешь урода.
   - Это еще надо посмотреть. Если это шутка, то она не проходит. А если это серьезный разговор, то Квазимодо - мечта. Ричард Третий - мечта: хромой, горбатый урод. Вот его хочется. Или Сирано с носом. Я понимаю, что никто не будет ставить Сирано с Домогаровым, но хотя бы как эксперимент я бы это сделал. Дело не в но-се, а дело в том, что я в себе чувствую по отношению к мужикам, ко-то-ры-е в чем-то обделены, а в чем-то настолько сильны, что у меня до трясучки доходит. Сирано, ты пойми, - она пьеса о любви. Не "Ромео и Джульетта", а "Сирано" - когда человек не может дотронуться пальцем до предмета обожания и всю жизнь несет это в себе. Это не любовь, а нечто большее, высокое. Это мое. А ты говоришь - красивый. Ну, красивый, ну и что?
   Краков. Ночь. Тайм-аут между пятнадцатым по счету польским спектаклем "Макбет" и первым русским "Нижинским".
   - Как ты, артист с ярко выраженной мужской харизмой, играешь Нижинского балетного гения, бисексуала?
   - Так и играю.
   - Но откуда тебе это известно?
   - Не знаю, не знаю. Я специально уходил от гомосексуальной темы, она самоигральна, сама по себе ясна. Да, можно все скопировать, и походка будет другая, и манера общения тоже, и говорить другим голосом. Хотя я встречал гомосексуалистов, которые говорят очень низким голосом и ходят мужской походкой.
   - К вопросу о Нижинском. Как ты играл душевнобольного человека? В лечебницу ходил?
   - Я представил себе - за-заикающийся человек (заикается) угловатый, спотыкающийся в жизни, он грыз ноготь большого пальца правой руки, а выходил на сцену и становился Богом. Я не знаю, что это такое, и я никогда не был в психиатрической больнице. Я не знал, как это будет происходить, и только просил режиссера Житинкина:
   "Не трогай меня до прогонов, я прошу тебя, я буду ходить и тупо читать текст". - "Что происходит? - спрашивал он, нервничая. - Что мы играем, когда у нас главного героя нет?" Я действительно знал текст, я специально закрывался бумажечками, чтобы не пустить себя раньше того момента, когда можно отдаться роли.
   - Что ты делаешь в сцене, когда психиатр добивается от тебя конкретного числа и ты буквально заливаешься слезами? Ты нюхаешь что-то, чтобы плакать?
   - В кино я нюхаю, да. А здесь - сама ситуация какая-то такая, но... Не знаю... Я знаю только, что могу закатывать зрителям любую паузу.
   "Сколько вам лет? Какой сегодня день недели?" - спрашивает меня доктор. Три минуты я буду молчать. И они будут смотреть. Я не знаю, что происходит, но я настолько в этом уверен... Иногда даже думаю: "Харэ. Можно уже говорить".
   - А вот Караченцов Николай Петрович, артист тоже с мужественным имиджем, так вот он, например, принципиально отказывается от ролей, даже намекающих на нетрадиционную ориентацию.
   - У Караченцова к этому свое отношение... Я же не пойду никому на улице доказывать, что я нормальный. Кто об этом знает, тот знает. Кто не хочет знать - не будет. Вот сколько я получил в Театре Совет-ской Армии: что я и педераст, и с режиссерами такими работаю. А мне плевать, что будут обо мне говорить. Главное, если мне на площадке это удается, то флаг мне в руки. Если не удастся, я сам себе скажу: "Санечек, а ты артист-то того..." (Свистит.)
   Знаешь, почему я хочу сыграть Дориана Грея? Ради одной сцены. Ради одной. Знаешь, какой? Когда к нему приходит художник, и Грей его спрашивает: "Вы действительно хотите посмотреть тот портрет? Нет, правда? Вы хотите его видеть?"
   Можно ли понять больного на всю голову человека? Диагноз на лице - глаза нездорово горят, и он, как в лихорадке, повторяет: "Вы действительно хотите видеть этот портрет? Нет, правда? Вы хотите его видеть?" На лице игра страстей - от удивления до дьявольского искушения, за которым всплывает панический страх, переходящий в отчаянный смех.
   На меня в упор смотрят красивые миндалевидные глаза с бычьим упрямством на дне.
   Варшава. Переговоры с великим польским режиссером Анджеем Вайдой о съемках в новом фильме. Курит много. Мрачноватый.
   - Тебе знакомо чувство, когда "крышу сносит"?
   - Был момент. На премьере "Огнем и мечом" в Варшаве. Выглядит это так - ты не можешь спокойно пройти по улице. Не можешь сесть в такси. Потому что будут тыкать пальцем, хватать, бежать, визжать. И сносит башку, начинаешь думать, что ты о-го какой. Приезжаешь в Москву, и в Москве может повториться то же самое. Как к этому относиться? Ведь век артиста очень короток.
   - Ага, сначала пятьдесят лет на сцене, потом семьдесят...
   - Короток, запомни. Настолько короток, что на моей памяти был артист в Театре Армии, который в свое время блистал, его уносили на руках со сцены. Потом человек стал крупным, большим, старым, и ему сказали: "На пенсию". А он сказал: "Вы понимаете, что, если я уйду на пенсию, я умру. Мне бы просто приходить". И он умер. У меня есть определенный опыт - я не боюсь камер, я не боюсь сцены. Я не боюсь на нее выходить. Но я... (смеется) боюсь на нее выходить. Потому что не знаю, как они меня воспримут. Мы играли "Макбета", и на двух спектаклях я услышал, как подростки смеялись. И у меня мысль: либо я плохо играю по-польски, либо я как актер что-то не то делаю. Поляки к этому относятся спокойно: "Ну, дзети..." Но я-то говорю на чужом языке... Может, я не там ударение делаю? А потом они ждали меня на служебном входе, и я сказал им: "Дзинкуе за ваш смех". Для них это тоже был некий шок, и может быть, я не имел права так себя вести по отношению к ним, но... актерское самолюбие, оно было... Хотя пришли они на служебный с чистым сердцем: для них я Домогаров, а не Макбет.
   - Кстати, о детях. Это правда, что твой отец возглавлял компанию аттракционов в советское время?
   - Да.
   - Ты в детстве не перекатался?
   - Перекатался. Я был маленький избалованный мальчик. Семидесятый год, первый класс. И тогда первый раз в истории Советского Союза все ведущие фирмы мира, какие только существуют, привезли аттракционы в парк Горького, в Сокольники, в Измайлово.
   - И ты?..
   - А я - сын управляющего всей этой байдой, значит. Ко мне приставляли охрану из двух человек, которым я говорил: "Идем сюда, теперь сюда, сюда..." Мне было семь лет. Отцу какая-то фирма подарила мотоцикл - маленький итальянский мотоцикл: все то же самое, что и в большом, но для детей. И я ездил мимо школы, мимо дома. Вот тогда-то "крышу" царапало жутко.
   - А сейчас на аттракционах можешь кататься или тебя тошнит?
   - Могу издалека посмотреть. У меня плохой вестибулярный аппарат.
   - Ты - из избалованных отпрысков. Хотя, если честно, не очень похоже...
   - Я был и капризный, и мерзкий. Пойми, я был последний, брат на десять лет меня старше, и мне было позволено все, что ему никогда в жизни не разрешалось. Верх моей наглости проявился в Тбилиси, куда мы поехали к родственникам. Мне было лет пять, и троюродному брату купили мороженое, а мне нет, потому что горло болело. Помню, что Гарика из-за меня заставили выбросить мороженое, и мать со мной долго не разговаривала из-за этого.
   - Вот не знала, что у тебя грузинская кровь.
   - У меня нет грузинской крови, просто дед потом женился на грузинке. Но у нас очень тесные были взаимоотношения.
   - В связи с таким воспитанием ты считал себя выше других, считал, как большинство представителей золотой молодежи, что имеешь право?
   - Честь и хвала моему отцу, который бы мне оторвал башку, если бы я так думал. В школе я не был отличником, скорее, хорошистом - тройка, четверка, опять тройка, а то и двойка, потом снова четверка... Когда больше четверок значит, хорошист.
   Последнее место папиной работы - Театр Сац. К тому времени он уже болел. Последнее, что он сделал, - это Синюю птицу, символ, затащил на крышу театра. Я был на открытии. К тому времени уже курил. Первая пачка - "Данхилл". И гениальный случай, когда ко мне официант подошел: "Дай сигареточку". Я так пижонски пачку открыл (показывает), а он: "Я у тебя три возьму, чтоб не светил". То есть поставил на место в одночасье. Такие вот уроки. И я понял, что "Данхилл" можно и убрать.
   Москва. После спектакля "Милый друг". Тусовка по поводу присвоения ему звания "заслуженный артист". Немного растерян, как будто бы грустный даже.
   - Получается, что тебе достаточно часто по жизни вправляли мозги.
   - Ну как? Это же можно и забыть, но... Это как угол иголки, который сразу, если ты не глупый человек, тебя больно колет...
   - Ну да, такое не забывается, как первая любовь. Кстати, к во-просу о первой любви.
   - О чем ты?
   - О первой любви.
   - Такое сложное понятие. Я не знаю, что такое любовь. Я знаю, что такое влюбленность...
   Любовь - это, наверное, когда проходит много-много времени... Я отца с матерью вспоминаю. Как они ругались из-за того, что мама где-то отдыхала и отец совершенно случайно приехал к ней и с кем-то ее увидел. Он вернулся в Москву, дождался окончания срока ее отдыха, и тогда... Они же сорок лет вместе жили. Это ревность, граничащая со страстью. Может, это любовь? Проходит много-много времени, и чувство влюбленности переходит в привычку, а потом ты вспоминаешь, что без этого человека ты не можешь жить. Ты чувствуешь его не то что сердцем, а так: вот это - мое. Я без этой половины жить не могу. Может быть, вот это любовь? Я не знаю, что это такое.
   Чувство влюбленности - понятно. Когда хочется видеть, бежишь, цветы... Но проходит время, и оно становится меньше, меньше. Потом опять возникает. К другому человеку. На запах реагируешь. Почему мы в толпе останавливаем глаз? Реагируешь на каком-то подсознательном уровне.
   - Сексуальный импульс - начало любви, писал один очень умный человек.
   - Это страсть.
   - Ты можешь убить в порыве страсти?
   - Да. Иногда я ловлю себя на мысли, что это страшно. Но это так. Ревность, граничащая со страстью, - клубок очень опасный.
   - В твоей жизни был такой случай?
   - Я не могу себя контролировать.
   - Под горячую руку лучше не попадаться?
   - В этой ситуации - лучше не попадаться. Это было не один раз. Я потом пытался сам себя останавливать, корить за это.
   - Ну... Ты бьешь женщину?
   - Могу. Ударял. Поэтому и говорю, что могу.
   - А ты любишь женщинам дарить подарки?
   - Да.
   - Дорогие или со значением?
   - Нет, без значения.
   - Какого цвета глаза у твоей любимой?
   - Не знаю.
   - Ты прослужил двенадцать лет в Театре Советской Армии. Какой главный урок тебе преподал армейский театр?
   - Один гениальный урок - никогда ни с кем в театре нельзя общаться. Я могу в своем театре (имени Моссовета) общаться с Андрюшкой Ильиным, Ларкой Кузнецовой. Но так, чтобы приходить среди дня, сидеть, обедать, дружить, ходить в гости - нет. А в Театре Армии я себе это позволял. И когда я ушел из театра, большего говна в своей жизни о себе я не слышал. Хотя со мной все общались, я был любимчиком, сидел на этаже, где все народные артисты Советского Союза.
   - Поэтому твоя жизнь - за семью печатями. Это сознательно?
   - А почему надо интересоваться моей личной жизнью? Я хочу, чтобы что-то было моим.
   - Тогда прошу быстро, не задумываясь, ответить на вопросы. У тебя есть собственность?
   - Нет. Кроме машины, ничего нет.
   - Дети?
   - Есть. Двое.
   - Вредные привычки?
   - Все.
   - Любимый цвет.
   - Черный.
   - Готовить умеешь?
   - Жареную картошку.
   - Водку пьешь?
   - Пью.
   - В баню ходишь?
   - Нет. Могу пойти, но за компанию.
   - Какими языками владеешь?