Райс Луанн. Талисман любви

   Вместо этого она глубоко вздохнула и повторила свой вопрос:
   – Насколько ты любишь меня?
   – Ты знаешь, что я люблю тебя, – с горечью произнес он. – Я люблю тебя достаточно.
   – Достаточно, чтобы оставаться верным нашим клятвам?
   – Клятвам?
   «… В богатстве и в бедности, – напомнила она. – В болезни и в здравии».
   – Мэй, – Мартин начинал закипать в гневе, как пар в гейзере, – я – слепой. Тебе ясно? Я разрушен, не ты. Если я хочу освободить тебя от себя, почувствуй же благодарность, что ты не должна тратить впустую свою жизнь, проявляя заботу обо мне. Ты возненавидишь такую жизнь, ты начнешь ненавидеть меня, если ты уже меня не ненавидишь. Уходи, Мэй.
   Лучи зимнего солнца, которым не мешали листья на дубах, заливали каждый дюйм комнаты, высвечивая все морщины и шрамы на лице Мартина. Мэй поглядела в зеркало и поняла, что и сама она постарела, морщины окружали глаза и рот. Они напомнили ей, как часто она улыбалась на солнце с Мартином. Он дал ей жизнь, которую она никогда не знала, жизнь, о которой не мечтала даже в самых несбыточных мечтах.
   На комоде Мартина блестел большой серебряный кубок. Он много раз побеждал, выигрывал кубки и завоевывал всевозможные трофеи, но этот был особенным. Он был из детства Мартина, его первый хоккейный трофей, завоеванный в первый сезон, правым крайним нападающим команды, которая играла на горных озерах в Канаде. Солнечный свет отражался от серебряной поверхности и освещал лицо Мартина.
   – Я хочу, чтобы мы провели Рождество в Лак-Верте. Это нужно Кайли и нам тоже. Но я должна знать. Насколько сильно ты любишь меня?
   Их сумки были уже упакованы, но Мартин не знал об этом. Он же не видел. Это был не праздный вопрос. Мэй ждала.
   – Скажи мне, – повторила она, чувствуя, как дрожат руки.
   Он вздохнул так громко, что собака выскочила из комнаты.
   – Скажу, – сказал он. – Я скажу тебе. Ты уверена, что хочешь услышать мой ответ?
   – Уверена, – ответила она, пытаясь унять стук зубов. – Скажи мне.
   – Это больше, чем ты сможешь вынести. Я высосу у тебя всю кровь, Мэй. Я буду брать жизненные соки из тебя. Я не могу ходить самостоятельно, не могу есть самостоятельно, не могу дойти до туалета, чтобы помочиться.
   – Меня это не беспокоит.
   – А должно беспокоить! Ты не влюблялась в калеку!
   – Нет, я влюбилась в тебя. – Мэй села к нему на колени.
   Почувствовав, как сильные руки Мартина обнимают ее, Мэй застонала в его шею.
   – Я уже не тот.
   – Тот, тот, ты же Мартин.
   Он покачал головой, и она чувствовала его горе и стыд, переполнявший его.
   – Когда я сижу здесь и ничего не вижу, я начинаю думать, что я вообще не существую. Вот ты обнимаешь меня сейчас, я это чувствую, но я хочу сказать тебе, что я – только призрак. Тень. Ты обнимаешь воздух.
   – Я обнимаю тебя, – сказала Мэй, целуя его шею, его лоб, его губы. – Ты здесь. Ты реален и жив, тот же самый Мартин Картье, каким всегда был. И ты отвезешь меня в Лак-Верт. Прямо сейчас.
   – Нет, – сказал он, но она уловила в ответе сомнение.
   Он хотел ехать. В его голосе слышалась надежда.
   – Да, – упорствовала она. – Я сделаю так, чтобы это случилось.
 
   И они поехали на озеро.
   Приехали они очень поздно, Кайли уже давно спала. Мэй волновалась, как они проедут по глубокому снегу через лес к дому, но ее беспокойства были излишни. Дженни верила в силу убеждения Мэй, и Рэй заранее утрамбовал дорогу и прочистил все тропинки.
   Разбудив Кайли, Мэй отправила ее к дому. Совсем еще недавно Мартин отнес бы ее спящую на руках. Мэй затосковала по прежним временам. Но тут Мартин взял ее за руку, и, двигаясь по проложенной в снегу дорожке, Мэй напомнила себе, что надо быть благодарной и этому.
   В доме было тепло и уютно. Дженни повесила венок на дверь, поставила маленькую рождественскую елку. Она не стала наряжать ее, чтобы этим занялась сама Кайли. Она оставила еще корзину свежих горячих домашних сдоб и баночку имбирного джема для рождественского завтрака.
   Снег шел в течение последних нескольких дней, покрыв все вокруг толстой белой мантией. Мэй пожалела, что нет луны и не видно ни гор, ни озера. Только одна яркая звезда парила в темноте ночи.
   Кайли с надеждой посмотрела на озеро:
   – Они здесь?
   – Кто? – спросил Мартин.
   Но Кайли не отвечала. Все еще в поисках ангелов, которых она проследила в полете к северу из Бостона, она сошла с дорожки в глубокий снег, желая спуститься к озеру. Мэй пришлось схватить ее на руки и унести в дом.
   – Их нет, – заплакала Кайли. – Я была не права.
   – Подожди до утра, – посоветовала Мэй. – Я настолько счастлива, что мы здесь, а ведь это была твоя идея.
   – Моя?
   – Да. – Мэй поцеловала дочь, пожелала ей доброй ночи, укрыла теплым зимним стеганым одеялом.
   Мэй была измучена длинной дорогой. Она хотела посидеть, вдохнуть запах хвои и ощутить покой их дома, но глаза слипались.
   Мартин и Гром сидели внизу в гостиной.
   – Кого здесь нет? – Мартин спросил, услышав, что она вошла. – О чем это говорила Кайли?
   – Видение, которое у нее было на прошлой неделе. Из старых призраков, – объяснила Мэй.
   – Ну, призраков здесь предостаточно, – горько посетовал Мартин. – Нам не стоило приезжать сюда.
   – Может, ты будешь чувствовать по-другому завтра.
   Он проворчал что-то в ответ. Возможно, все еще пытался оттолкнуть от себя Мэй, а может, просто устал от длинной дороги. Крепко поцеловав мужа в губы, Мэй хотела верить последнему.
   – Не сиди долго, ложись, хорошо? – попросила она.
   Он не отвечал, и Мэй не настаивала.
   Мартин не знал, сколько времени прошло. Он заснул? Если так, что пробудило его? Часы его матери отстукивали время у стены напротив. Его локоть опирался на маленький сосновый стол, подарок бабушки его отца из Альберты. Что-то случилось с Мэй или Кайли?
   Кайли видела старые призраки… Сам он видел прошлое. Другие рождественские ночи, давно, в этом же самом доме. Стук вязальных спиц матери, ребенок у него на руках.
   – Натали, – произнес он вслух имя умершей дочери.
   Что-то переместилось по комнате. То ли прошуршала юбка, то ли пес зашевелился под столом. Вздрогнув, он наклонился вперед. Прислушавшись, уловил только звук своего собственного сердцебиения. Или это хвост Грома бился об пол?
   – Кто там? – спросил он.
   Гром тихо захныкал. Он явно чего-то испугался, и когда хныканье повторилось, Мартин знал наверняка, что кто-то еще находился в комнате.
   – Кто это? – спросил Мартин снова.
   – Посмотри на меня, – послышался голос.
   Мартин явно заснул. Он потряс головой, снова подумал о призраках. Он не слышал этот голос уже много лет. Он не обладал даром Кайли видеть умерших, и Мартин напряг слух. Легкость, сладость и радость. Он узнал ее голос, словно голос этот не затихал все эти годы, словно она никогда не умирала.
   – Я сплю, – сказал он, желая никогда не пробуждаться от этого сна.
   – Нет, не спишь, – прошептала Натали.
   – Но все-таки я сплю…это не может быть наяву.
   – Но это так. Ну что ты?.. Посмотри же на меня.
   – Я слеп.
   – Папа, – позвала она.
   – Я не могу видеть тебя, – сказал он. – Даже в моем сне.
   Тут он почувствовал ее пальцы на своем лице. Как часто она прикасалась к его лицу за свою короткую жизнь, хватала за нос или уши, щекотала подбородок, скребла щетину своими крошечными пальчиками, и он узнал бы это прикосновение, где бы ни оказался.
   – Открой глаза, – сказала она.
   И Мартин открыл, и он увидел. Его дочь стояла перед ним, вся в белом, пристально глядя на него.
   – О, моя любимая дочурка. – Слезы заволокли ему глаза.
   Ее платье напоминало платье для первого причастия, и у нее были крылья, которые мерцали, когда она передвигалась. Ее лицо сияло от счастья, что они снова вместе. Протягивая руки, она сделала шаг вперед.
   – Как я жил без тебя? – Он потянулся к ней, но она отступила.
   – Так же, как я без тебя, – ответила она.
   – Я так сильно по тебе тоскую, – шептал он надтреснувшим голосом.
   – Слишком сильно, я думаю.
   – Это невозможно, – сказал он. – Ты – моя красавица. Моя жизнь изменилась навсегда в тот день, когда я потерял тебя.
   – Папа, жизнь меняется каждый день. Это жизнь. Миллион изменений, одно за другим.
   Гром залаял, вперевалку подошел к Натали. Поглядев на собаку, Мартин снова поднял глаза на девочку. Она как будто знала, о чем он подумал.
   – Арчи, – сказала она.
   – Я должен был позволить тебе взять ту собаку, – проговорил он, слезы по-прежнему заволакивали его глаза и текли по щекам. – Как ты меня просила. Я думаю об этом каждый день.
   – Но ты позволил Кайли взять Грома, – сказала Натали. – Ты знаешь, когда ты позволил ей оставить пса, ты словно разрешил мне Арчи. Ты дал нам второй шанс.
   – Не понимаю.
   – А я думаю, понимаешь. – Она была слишком мудра для крошечной девочки.
   – Я любил тебя так сильно, – плакал он.
   – Не говори «любил», папа. Любовь не умирает.
   – Я никогда не думал, что я увижу тебя снова.
   – Я должна была показать тебе, что любовь никогда не умирает.
   Она протянула к нему руку, и он хотел обнять ее. Но она отпрянула и сказала слова, от которых похолодело его сердце:
   – Это будет конец. Как только я возьму тебя за руку, я никогда не смогу возвратиться снова. Это будет моя последняя ночь на земле.
   – Нет, Натали… – Но он, казалось, не мог остановить себя.
   Он взял руку дочери, как он делал, когда она была жива. Он обнимал ее нежно, не веря, что этому придет конец.
   – Скажи мне, что сделать. Что-нибудь, Натали. Я сделаю все для тебя.
   – Достань наши коньки и варежки, папа, пожалуйста! – Он вспомнил себя, отца.
   Все дети Лак-Верта из поколения в поколение просят зимой одно и то же. Мартин пошел к чулану на кухне и вытащил свои старые коричневые коньки и новые белые коньки Кайли. Он взял рукавицы и куртку.
   Они вышли в холодную ночь, Гром побежал за ними. Натали шла впереди по снежной дорожке прямиком к озеру. Они остановились в бельведере зашнуровать коньки. Часть льда была очищена от снега, видно, Рэй постарался. Мартин выкатился на лед и догнал Натали. Держась за руки, они летели по озеру.
   Ночь темна, только одна яркая звезда проникла на бархатную черноту неба. Был он слеп, или он мог видеть? Держась за руку дочери, он забыл обо всем.
   Они прокатились к северу, над рыбьей норой, где он провел так много времени с Кайли эти последние два лета, и ему стало горько, когда он подумал, как плохо он обращался с ней в последнее время.
   – Я послала ее к тебе, – сказала Натали, как будто она могла читать его мысли. – Я знала, что ты нуждался в дочери, которую мог бы полюбить. Кайли оказалась такой; она могла видеть и слышать меня, и она помогла мне найти тебя снова. Пойми, папа, эта ночь столько значит для меня, столько же, сколько для тебя.
   – Почему, Нэт?
   – Я должна найти способ сказать «прощай».
   – Шшшш, – попросил Мартин.
   Они проехали остров, дальше к тому месту, которое Мартин помнил как Зеленую Бухту. Это было то место, где они с Рэем учились играть в хоккей. Мартин вспомнил отца, сооружавшего ворота из сосновых веток, и учил Мартина, Рэй и Дженни бросать безошибочно, мощно и точно.
   Внезапно, словно к нему не только вернулось его прежнее зрение, но появилось еще какое-то, экстрасенсорное, Мартин увидел те их тренировки. Темный зимний день тридцать лет назад, когда умирает свет и спускается ночь, и его отец, выкрикивающий команды и похвалы. Как же смотрит отец на своего сына! Мартин смотрел с недоверием. Взгляд отца был наполнен любовью и обожанием!
   – Он оставил нас в следующем году, – сказал Мартин.
   – Как больно, когда тебя бросают.
   – Я ненавижу его из-за тебя.
   Как только Мартин произнес слово «ненавижу», сцена исчезла и он вернулся в настоящее, в эту темную ночь Рождества тридцатью годами позже. Натали мерцала около него, держа его руку.
   – Он себя тоже ненавидит, – сказала Натали. – Он никогда не сделал бы этого нарочно, ни за что на свете.
   – Прости меня, – прошептал Мартин, – что оставил тебя с ним, что не был способен защитить тебя. Пожалуйста, прости меня, Нэт.
   – В этом нет нужды, папа, – произнесла девочка.
   – Я не могу поверить в это.
   Они повернули к дому, очень медленно, и Мартин чувствовал, как опасение и страх нарастают в его груди. Она скоро уйдет. Сон закончится, и Натали уйдет, и он снова будет слепым. Когда в поле зрения показался их дом, они увидели Грома, ожидающего на льду.
   – Не уходи, – шептал он. – Никогда не оставляй меня снова.
   Она не отвечала, но сжимала его руку крепче.
   Он помнил ее совсем маленькой, когда он вставал на коньки, посадив ее в рюкзак, и ехал до дома Рэя. Просто так, чтобы немного погулять с ней.
   – Мне уже почти пора, – сказала она.
   – Не говори так.
   – Я должна знать то, что ты понял, – выговорила она. – По этой причине я вернулась и была среди живых.
   – Что я должен понять? – спросил он, смутившись.
   – Ты – мой отец, – торжественно произнесла она, – но я узнала некоторые вещи, которые большинство людей, даже взрослых, не понимают, пока…
   – …пока не становится слишком поздно, – договорил Мартин, угадывая ее последние слова.
   И затем ее голос заполнил воздух сладостью, такой проникновенной, что слезы подступили к горлу:
   – Правда.
   Мартин дрожал, вся горечь, переполнявшая его сердце, внезапно выплеснулась наружу. Словно прорвало дамбу и поток хлынул, сметая все на своем пути.
   – Ты видел, разве нет, папа? – спросила Натали. – Там, у старых ворот?
   – Я видел отца, себя, моих друзей совсем маленькими.
   – Не только кого, но и что?
   – Любовь, – ответил Мартин, представив отцовский любящий взгляд.
   Слово превратилось в тысячу образов: руки матери, глаза отца, объятия Мэй, тепло и участие Кайли.
   – Тюрьмы на земле бывают очень разные, – сказала ему Натали.
   И ее слова были настолько глубоки, что Мартин недоверчиво посмотрел на дочь, чтобы удостовериться, что это была действительно она. Огромная сосулька упала с крыши сарая; разбилась и зазвенела, и звук разбивающегося льда превратился в звон колоколов. Колокола звонили так громко, что Гром залаял.
   – Тюрьмы непохожи одна на другую, – сказала снова Натали, как будто слова эти были очень важны.
   Она плакала, лицо ее светилось любовью и счастьем. Когда она поцеловала Мартина, он увидел ее слезы, искрящиеся на его коже, и вспомнил ту летнюю ночь, когда Кайли оставила те же блестки на его щеках.
   – Моя дорогая кроха, – пробормотал Мартин.
   – Иди и повидайся с отцом, – сказала Натали.
   Мартин кивнул и раскрыл свои объятия. Натали бросилась к нему, и он прижал ее к себе. Сердце сжималось от боли. Он понимал, что никогда не позволил бы ей уйти, но только так она могла освободиться.
   – Я буду любить тебя вечно, папа. Передай спасибо Кайли.
   – Нэт…
   – За все. Прощай!
   – Натали… – прошептали его губы.
   Но она ушла. Ледяные колокола все еще звонили, и первый свет рождественского утра начал заполнять небо. Темно-серое утро превращалось в серебро. Звезда повисла низко над холмами, и Гром лаял до хрипа.
   Все еще не потеряв остроты зрения, Мартин пошел назад в дом. Он хотел, чтобы Натали ждала его там, но ее уже не было. Он осмотрелся, его взгляд упал на старую картину, которую его мама вышила еще до его рождения.
   Она вышивала ее для Мартина, и ее муж еще был рядом с ней. Мартин смотрел на животных, на мир в кормушке и на слова:
   «Волк поладит с ягненком, а леопард с козленком, и малое дитя направит и поведет их».
   Когда-то этим ребенком был Мартин, потом Натали, а теперь Кайли. Со слезами на глазах он осмотрел знакомую комнату в последний раз. Он подошел к окну, чтобы видеть озеро, когда это произойдет.
   Когда солнце взошло, оно осветило весь мир и опустило тьму на Мартина, но он был готов к этому.
   На ощупь он подошел к лестнице. Перила показали ему путь, хотя он наизусть знал каждую ступеньку. Мэй пошевелилась, когда он забрался в кровать и лег около нее.
   – Я люблю тебя, – прошептал он спящей жене. – Я люблю тебя.
   – И я люблю тебя тоже, – прошептала она в ответ.
   – Что-то случилось, – сказал он. – Как и говорила Кайли.
   – Что? – спросила она, попытавшись проснуться.
   Но Мартин не был готов рассказать ей все. Ему хотелось еще немного побыть с дочерью на озере, запомнить все до малейшей детали. Ему еще предстояло сделать кое-что, и он хотел, чтобы его семья была с ним рядом. Но сейчас он хотел только остановиться и запомнить.
   Так они заснули и спали, пока Кайли не разбудила их, желая им веселого Рождества во всю мощь своей глотки.

Глава 29

   Еще одно Рождество прошло в тюрьме в Эстонии без единого слова от Мартина. Серж уже был готов смириться с мыслью, что он никогда не получит ни строчки от него. Он лег на свою койку, подложив руки под голову, и стал смотреть на бетонные стены. Чтение больше не отвлекало его. Он не делал упражнений уже несколько недель. Какой смысл сохранять тело здоровым? Он начал желать одной только смерти.
   Выйдя во двор, он не пошел к западным воротам. Наступила зима, и едва ли Рикки еще придет сюда. Сержа мучили противоречивые чувства по этому поводу. Он волновался, когда не видел мальчика, и расстраивался, когда его видел. Охранники, вероятно, правы. Какой шанс был у такого ребенка? В наследство от отца ему достались наркотики и насилие.
   Иногда Серж вспоминал свои беседы с Тино и то, как малец гордился сыном. Это так отвратительно напоминало самого Сержа в юности. Сколько лет, да почти все детство Мартина, Серж все обещал сыну, что приедет на следующей неделе, в следующем месяце свозит его в Детройт или Лос-Анджелес или куда там еще, где проходила очередная игра.
   Он показывал фотокарточку Мартина своим товарищам по команде и хвастался успехами сына. Он носил прядь волос маленького Мартина, и это был его талисман на удачу в казино. Он гладил волосики сына в кармане перед игрой в кости и мог поклясться, что это приносило ему удачу. Но это не принесло ему семьи.
   В тот день, когда те типы явились к нему и когда Натали ударилась головой, Серж тоже коснулся своего талисмана, как будто клок волос означал больше, чем живой ребенок. Вспомнив о Натали, Серж опустил голову.
   Хуже Рождества ничего не было. Его часто посещало раскаяние и горе и все, что оставалось невысказанным в его груди.
   Серж сам отпихнул своего сына. Где бы ни был сейчас Мартин, Серж сам лишил себя возможности помочь ему. Он мог любить Мартина издалека, но Мартин был слишком силен, чтобы открыть дверь отцу.
   Теперь, стоя в тюремном дворе, он случайно посмотрел на ворота. Мальчик был там. Все в той же слишком тонкой бейсбольной куртке, все так же бросал мяч и ловил его снова. Он смотрел, заметил ли его Серж.
   Серж прищурился, солнце било в глаза, отражаясь на сугробах грязного снега. Он посмотрел на малыша: играет много лучше, видно, много тренировался. Он подошел ближе. Мальчик притворился, будто ничего не замечает, но вложил немного больше силы в следующий удар.
   «Маленьким детям нечего слоняться около тюрьмы», – горько подумал Серж. Плохие вещи происходят рядом с плохими людьми. Вспомнить хотя бы Натали.
   – Где твоя мама? – спросил Серж.
   Рикки не отвечал, продолжая бросать мяч.
   – Холодно. Тебе пора домой.
   Мальчик пожал плечами. Серж заметил его грязное лицо, его грязные тапочки. Он ходил в одном и том же и в грязь, и в дождь, и в снег, начиная с самого лета. Та же самая старая перчатка в руках. Мяч тоже стал грязным. Никто не причесывал волосы мальчика.
   Серж беспокоился о малыше, и это было грустное положение дел.
   «Вспомни, что случилось с последним ребенком, оставленным на твое попечение».
   Вспомнив о Натали, Серж напрягся.
   – Иди домой, – крикнул он Рикки.
   Рикки прекратил играть, потрясенный тоном Сержа.
   – Найди себе место получше, куда ходить. Тебе нужен учитель, тренер. Не кучка преступников. Слышишь меня?
   Рот Рикки напрягся, его глаза расширились.
   – Я – убийца, малыш. Не нужен я тебе, чтобы объяснять, как бросать шар, и твоего отца нет здесь. Он ушел из этого места, понимаешь? Иди, найди себе тренера. Иди в школу, Рикки. Прямо сейчас…
   Глаза мальчика покраснели от слез, и он начал отступать. Он споткнулся и уронил мяч.
   Мяч покатился к воротам, и, когда малыш присел подобрать мяч, его рука почти коснулась ботинка Сержа. Серж встретился с испуганными глазами мальчика.
   – Уходи, – крикнул Серж.
   И мальчик схватил свой мяч и убежал.
   Длинный ряд сосулек свисал с крыши вдоль западной стены, и внезапный порыв ветра сдул их. Они разбились о тротуар, звякая один за другим, прозвучав для Сержа как церковные колокола.
   Следя за тем, как Рикки исчез за холмом, он вцепился в прутья и слушал звон. Этот звон напомнил ему о доме, о старой церкви в Лак-Верте, о том, как таинственно коло кола перезваниваются в Рождество. Они будут петь псалмы и гимны. Серж слушал их с женой и сыном, сидя на их скамейке в церкви в рождественское утро, празднуя рождение ребенка-спасителя.
   Сержу следовало чаще баловать детей, дарованных ему жизнью. Он испугал Рикки и был этим доволен. Он надеялся, что мальчик не возвратится.
 
   Что-то снизошло на Мартина. Мэй не знала, что именно, но она от всего сердца воздала благодарственную молитву. В рождественское утро он поднялся в ее спальню. После долгих месяцев, когда он отстранялся от нее, теперь он хотел обнимать ее, шептать ей слова любви, быть близким с ней, телом и душой.
   Как нежно он обнимал ее в то утро! Она слушала его шепот. Он шептал о том, как не прав он был, как он любил ее, как Кайли была права и как что-то все-таки случилось.
   – Что же случилось, Мартин? Скажи мне.
   – Мы все вместе, – только и ответил Мартин.
   И все последующие дни за Рождеством так все и случилось. Они были вместе. Никакой рождественский подарок не мог сделать ее счастливее. Мартин попросил ее помочь ему принять ванну и одеться. Он позволил ей повязать галстук, зашнуровать ботинки. Когда он наткнулся на стул, он попросил, чтобы она помогла ему выучить дорогу.
   За завтраком он попросил, чтобы она показала ему, где все лежало на столе.
   Мэй вела его руку.
   – Твой кофе, твоя тарелка. Горячие сдобы в корзине. – Масло, – включилась в процесс Кайли, осторожно подталкивая закрытую масленку ближе к нему. – И еще нож…
   Они украсили елку. Дженни слазила на чердак и спустила оттуда старые картонные коробки, заполненные игрушками Агнес. Мартин слушал, как Кайли, доставая из коробки очередную игрушку, описывает ее:
   – Красный шар, блестящий снежный человечек, золотой северный олень, четыре белых снежинки.
   – Они бумажные?
   – Да.
   – Я сделал их во втором классе.
   Кайли повесила их на почетном месте. Она нашла украшения в виде хоккейных коньков, шайбы и клюшки. Еще шесть крошечных хрустальных ангелочков. Но ее внимание больше привлек маленький серебряный колокольчик из папье-маше.
   У него пообтрепались грани, и еще был отколот кусочек. Кайли исследовала его изнутри и снаружи. Мастерица разрисовала его зелеными гирляндами и подписала свои инициалы – Н.К.
   – Когда Кайли подняла колокольчик над головой, он звякнул особым протяжным звуком.
   – Колокольчик Натали, – узнал Мартин.
   – Я поняла. Она написала на нем свои инициалы.
   – Она послала его мне, когда ей было пять, – объяснил Мартин. – Я скучал без нее в то Рождество.
   – А где была она?
   – Со своей матерью, далеко отсюда. – Улыбка чуть тронула губы Мартина.
   – Ты видел ее, ведь видел? – спросила Кайли. – Она приходила?
   – Приходила, – ответил Мартин.
   У Мэй перехватило дыхание. Глаза Мартина сияли, такие же голубые, как раньше, как будто он мог видеть все в этой комнате и вне ее. А Кайли едва могла усидеть на месте от возбуждения.
   – Что она говорила?
   – Она сказала мне, что ты была права все это время. Что…
   – Так ты веришь мне? – Эмоции переполняли Кайли. – Веришь, что я действительно видела ее, что я ничего не придумывала?
   – Да, я верю тебе, – ответил ей Мартин.
   Мэй перевела взгляд на синий дневник. Можно было бы записать это, добавить опыт Мартина к предыдущим страницам. Но она посмотрела на Мартина и Кайли, на отца, который нуждался в дочери, и дочери, которая нуждалась в отце.
   – Что-то не так, мамочка? – испугалась Кайли, увидев лицо Мэй.
   – Мне просто грустно, – пробормотала Мэй, вытирая глаза. – Жаль, что я тоже не видела ее. Я так хотела бы увидеть Натали.
   – И мне жаль, что ты ее не увидела, – сказал Мартин и, протянув руку, ждал, пока Мэй не возьмет ее в свою.
   Мэй следила глазами за Кайли. Та звонила в старый колокольчик, смеялась над его забавным щелканьем. Вместо язычка у колокольчика была приделана загнутая скрепка для бумаг, а сам колокольчик был сделан из старых газет, вымоченных, спрессованных и покрашенных. Но когда Кайли остановилась, звуки настоящих колоколов проник ли через окно.
   Колокольный звон заполнял все вокруг. Он отозвался эхом в горах, окутывал голые ветки платанов, кленов и дубов, проникал сквозь пушистые ветви высоких темных сосен. Колокола звонили надо льдом, звук усиливался над глубокими местами озера и таял над мелководьем.
   – Слышите?! – воскликнула Кайли.
   – Что это? – прислушалась к звукам Мэй.
   – Колокола Сент-Энн, – объяснил Мартин.
   – Рождественский гимн, – сказала Мэй, услышав ясные тоны. Но она оказалась не права; это было что-то другое, и Мартин узнал музыку раньше нее.