Тогда Фаэтон-парциал открыл свой дневник.
   «Когда вернется моя обычная личность, я могу этого не вспомнить. На меня навалятся другие проблемы и переживания. Возможно, тогда ты и не вспомнишь, каким простым и ясным все кажется мне сейчас. Я пишу это послание, чтобы напомнить тебе об этом. Все просто. Положение отчаянное. Могут погибнуть люди. Мои личные проблемы сейчас второстепенны. Я обязан открыть шкатулку с памятью и узнать всю информацию, которая привела к катастрофе. Не зная причины, я буду беспомощен и не смогу предотвратить повторения. Я должен поступить именно так, даже если расплата будет слишком тяжела».
   Все еще находясь в состоянии аварийной личности, Фаэтон еще раз посмотрел на панель состояний и журнал регистрации. Непосредственная опасность миновала.
   Или нет? Он открыл несколько диапазонов своих доспехов и обследовал окружающую обстановку.
   Его тело по-прежнему плавало в медицинской жидкости в контейнере приюта, хотя контейнер был поврежден, когда захлопывался щиток шлема. Проводки и отрезанные трубки свисали с воротника. Все остальные схемы контейнера не были затронуты вирусом. С пульта, расположенного в наплечниках, к телефону и к гнездам телепрезентации на стенке контейнера мог присоединиться луч с высокой степенью сжатия.
   Он коснулся золотого диска своей пустой перчаткой.
   – Радамант, ты не пострадал?
   Знакомый голос, Фаэтон про себя называл его пингвиньим, зазвучал в ухе:
   – Конечно нет, мой мальчик. С чего бы вдруг?
   У Фаэтона отлегло от сердца. С аварией покончено. Свою аварийную версию он снова отправил спать, вернулся в обычное тело с обычной, довольно медленной, скоростью мысли, и тотчас ярость, страх и тревога навалились на него.
   – Кто-то пытался меня убить!
   – В наше-то время? Это совершенно невозможно!
   – Я еду домой.
   Он открыл дополнительные каналы связи, чтобы подготовиться к телепроекции. Потом перешел из средней виртуальности в глубокую и, мысленно распахнув двери поместья Радамант, ступил на плиты вестибюля, испуганно озираясь.
   Радамант, принявший вид располневшего дворецкого, смотрел на него изумленно.
   – Что произошло?
   Отодвинув его, Фаэтон бросился к двери, ведущей наверх. Радамант плелся за ним, тяжело дыша.
   – Что? Да что происходит?
   Фаэтон приостановился перед дверями зала Воспоминаний, чтобы перевести дух. Здесь было утро. Сквозь окна, все еще влажные от росы, в комнату проникали косые солнечные лучи, желтые, словно золотые. В раскрытые окна лилась утренняя прохлада. Серебряные и медные шкатулки слева и справа от него поблескивали, словно покрытые коркой льда. Фаэтон мог видеть, как пар шел у него изо рта.
   Вон там, на нижней полке у окна, залитая солнечным светом, стояла шкатулка.
   Даже отсюда на ней можно было прочитать надпись: «Печаль, глубокая печаль и невиданные деяния покоятся во мне – здесь сокрыта правда».
   Радамант тронул его за плечо.
   – Фаэтон, пожалуйста, скажи, что случилось.
 
2
   Фаэтон вступил в комнату, но тут же оглянулся через плечо и посмотрел на Радаманта. Слова, которые, будучи парциалом, он написал сам себе, все еще звучали у него в ушах: «Все просто. Я должен поступить именно так, даже если расплата будет слишком тяжела».
   – Ты понял, что на тебя нападал нептунский вирус? – спросил Фаэтон Радаманта.
   – Предвидя ваши распоряжения, сэр, я обратился в полицию, они создали новый вид софотека на основе исторических записей. Его зовут Гончая. Так вот, Гончая провел несколько исследований на основе имеющейся информации, но не нашел ни одной ниточки. Я загрузил свою копию, чтобы ее проверил Юго-Западный сверхразум, принадлежащий к Эннеадам. Они также не нашли никакого свидетельства того, что мне пытались нанести ущерб. Вы полагаете, что вы подверглись серьезному нападению, так ведь?
   – Ты что, думаешь, мне все это просто померещилось?
   – Такое объяснение было бы вполне логичным. Иначе нам придется признать, что либо один из софотеков Разума Земли – предатель, либо, кроме нашей, существует еще одна технически развитая цивилизация, которая знает о нас, находится среди нас, знакома с нашими системами, но при этом они скрываются, и скрываются так хорошо, что мы и не подозреваем об их существовании.
   – Все остальные предположения так же невероятны, Радамант. Когда в последний раз ты слышал о преступлении, совершенном в нашем обществе? Если предположить, что кто-то вторгся в мою нервную систему без моего на то согласия, это насилие над разумом, чего наш мир не знал со времен Пятой эры. С другой стороны, если это было сделано с моего согласия, значит, я должен был знать, что я открою шкатулку сейчас. Одним словом, я должен пройти через это. Не один я вспомню, что я сделал. Все шкатулки, созданные по соглашению в Лакшми, тоже откроются. Если я не смогу разобраться со всем этим, кто-то же должен это сделать. И не говори мне о наказании, которое меня постигнет! Возможно, вся Золотая Ойкумена в опасности!
   Несколько шагов – и он пересек комнату. Шкатулка уже была у него в руках.
   – Дафна хочет поговорить с тобой, она просит тебя остановиться. Молодая леди в ярости.
   Фаэтон остановился, лицо засветилось надеждой: «Моя Дафна? Может ли это быть?»
   – Нет, Дафна Терциус Освобожденная. Жена-кукла.
   Одна из тех, чей мозг был подключен к системе Радаманта. Если система взломана…
   Лицо Фаэтона вновь стало безразличным.
   – Скажи ей, что я собираюсь спасать людей, причем ее тоже.
   Он повернул ключ. Тотчас вспыхнули кроваво-красные буквы. «ПРЕДУПРЕЖДЕНИЕ: здесь хранятся шаблоны памяти…»
   – Софотек Гончая также на линии, он хотел бы провести исследования вашего мозга на предмет постороннего вмешательства, но до вашего разума могут добраться только узкополосные схемы приюта. Снимите доспехи.
   – Ни за что. Тебя вполне мог захватить вражеский софотек, насколько мне известно.
   – Бессмертные не должны принимать поспешных решений. Подумайте век или два, прежде чем принимать подобное решение, молодой хозяин…
   Послание Ксенофонта все еще звучало в голове: «Ты знаешь, в чем твоя вина. Умри!» Фаэтон ничего не знал, а потому ничего и не понял: «Все просто. Я должен поступить именно так, даже если расплата будет слишком тяжела».
   – Никто не может считать себя бессмертным, если его попытались убить. И времени у нас нет. Нужно действовать, пока не все следы уничтожены. Настоящее тело нептунца не могло уйти далеко от мавзолея Вечерней Звезды.
   – Но там нет никаких нептунцев, ничего подобного, нет даже намеков, что кто-то был там.
   – Значит, следы уже уничтожены! Как только я вспомню, кто такой Ксенофонт, я пойму, что здесь происходит!
   Радамант протянул руку, но замер, не прикоснувшись к напряженной руке Фаэтона, лежавшей на крышке шкатулки.
   – Сэр! Дафна просит, чтобы я не исполнял вашего приказания и не открывал память. Она заявляет, что имеет на это право как ваша жена, она считает, что вы не в своем уме. Она настаивает, что, если я остановлю вас силой, вы поймете меня и позднее, когда придете в себя, простите.
   Фаэтон посмотрел на него с бесконечным удивлением. Потом решился.
   Он не произнес ни слова.
   Радамант сделал шаг назад, убрав руку со шкатулки. Он печально улыбался и как будто стал меньше ростом.
   – Я просто хотел, чтобы вы знали, сэр.
   Фаэтон открыл коробку.
 
3
   На дне шкатулки лежало нечто загадочное, словно сияющая драгоценность. Оно зашевелилось, потом, как раскрывающийся цветок, огненными лепестками ринулось вперед, увеличилось до размеров вселенной и заполнило собой все вокруг…
   Он как будто проснулся.
   Реакция его тела была очень болезненной. В животе он почувствовал огонь и тяжесть, он согнулся пополам, во рту появилась горечь.
   Лицо заливал пот.
   – Что это такое? – спросил Фаэтон, глядя на Радаманта.
   – Это внутренние и парасимпатические реакции, сопровождающие ненависть и бессильную злобу.
   – Но я не помню… кого я мог ненавидеть так сильно… – Фаэтон посмотрел на свои трясущиеся пальцы. Потом прошептал: – Он был прекрасен. Прекрасен, почти идеален. Они убили его. Кто убил? Почему я не помню?
   – Ваш мозг еще не адаптировался, сэр. Это обычные реакции для нейроструктур с многоуровневым сознанием, для таких, как ваша. Ваш мозг пытается восстановить разрушенные ассоциативные связи памяти, сознательные и подсознательные. Поскольку вы принадлежите к Серебристо-серой, ваш мозг пытается перейти к глубокому сну, что является обычным состоянием для традиционных нервных структур в подобных ситуациях.
   Фаэтон уперся ладонями в колени и с трудом выпрямился. Он разговаривал сам с собой.
   – Инвариантным не приходится переживать шок при адаптации! Чародеи управляются со своими грезами, как возничий с ретивыми конями! Почему только мы должны проходить через такую мучительную боль? Или это плата за право быть человеком?
   – Протокол Серебристо-серой запрещает мне ослаблять ваши естественные реакции. Но теперь, когда вы больше не принадлежите к школе, я могу позволить себе…
   Фаэтон вытер пот со лба кусочком черной подкладки своего костюма.
   – Нет, спасибо, со мной все в порядке. Просто для меня было неожиданностью, что я так их ненавижу… Не очень-то это по-мужски, как думаешь? – Он попытался рассмеяться. – На самом деле, они ведь разорвали мой корабль на кусочки! Изуродовали его! Как каннибалы! Как подонки!
   Он ударил кулаком по оконной раме. По всей видимости, симуляция зала памяти посчитала, что у него в суставах встроены двигатели, потому что дубовый наличник разломился, стекла потрескались, со стен посыпалась штукатурка.
   – Будьте осторожны, хозяин, не покалечьте себя! Ваши реакции показывают высокий уровень нестабильности. Может, вызвать для вас психиатрический или терапевтический модуль?
   Фаэтон почувствовал, как в глубоком сне зашевелилась его аварийная личность, но страдал он не от физической боли.
   – Нет, – отказался он. – Покажи его мне. Его останки.
   – Если молодой хозяин уверен, что здоровье ему позволяет…
   Фаэтон горько усмехнулся.
   – В чем дело? Мое здоровье – просто симуляция. Меня здесь нет сейчас, значит, я не упаду в обморок и не умру. Могут погибнуть лишь мои мечты. Если мечты мои погибли, я хочу видеть, что от них осталось!
   Разбитое окно стало совершенно пустым. С высоты словно опустилось ночное небо и заполнило комнату. Одним ударом Фаэтон выбил покалеченную раму, хотя этого можно было не делать, поскольку окна как такового уже не было, и теперь ничто не мешало ему.
   Он увидел небо, совсем не такое, как на Земле. В абсолютно черной безвоздушной темноте светили мириады звезд. Совсем рядом, словно левиафан, поднявшийся из глубины темных вод, выросло нечто огромное, похожее на наконечник копья, переливавшееся в лучах Солнца. Оно было сделано из золотистого материала, этот материал напоминал металл, но металлом не был.
   Вдоль центральной оси, в том месте, где должно присоединяться древко, находился сердечник двигателя. На левом и правом бортах располагались дополнительные двигатели, с полдюжины третичных двигателей и приспособлений для маневра располагались на корме. Все это производило впечатление невероятной силы, мощи, скорости. Сверху и снизу, как клапаны грейфера, были полураскрыты створки кормовой брони. Створки эти могли открывать и закрывать все двигатели одновременно, по одному, по несколько двигателей в любом сочетании. Обтекаемая форма бронированных створок и сужающаяся корма делали корабль похожим на хищную птицу, а изящные линии корпуса создавали впечатление, что корабль уже находится в полете.
   Фаэтон потянулся к кораблю. Словно во сне, взгляд его проник внутрь золотистого корпуса. Пространство внутри корабля было свободным, стены представляли собой сетку из четырехгранников, а в центре четырехгранников находилась геодезическая сфера. Каждая сфера располагала защитным полем для удержания антиводорода, которое при температуре, равной абсолютному нулю, переходило в состояние намагниченного металла. Этих сфер было невиданное множество, они были повсюду, куда только доставал взгляд.
   Корабль был великолепен. Вдоль центральной оси располагался тор, внутренняя и внешняя ленты его вращались с разной скоростью, производя таким образом стандартную гравитацию. Фаэтон догадался, а может быть, вспомнил, что этот тор – внутренние отсеки корабля – был размером с небольшую космическую колонию. Что это было? Он так быстро все рассчитал? Или вспомнил? Размеры гиганта-корабля ошеломили его.
   От носа до кормы корабль был не менее ста километров, а в отсеки главных двигателей вполне могла войти небольшого размера луна. Если все космические корабли, включая транспортные суда, шаттлы и тихоходный околоземной флот, выстроить в одну линию, нос к корме, эта линия была бы короче, чем длина корабля. Воспоминания роились в его голове, словно привидения, полузабытые, полузнакомые. Неужели этот корабль принадлежал ему?
   Он вытянул руку и со скоростью мысли оказался с наружной стороны корабля. Теперь он парил непосредственно перед его заостренным носом. На корпусе не было серийного номера, потому что кораблей, подобных этому, еще не существовало. Огромными четырехсотметровыми буквами, похожими на драконов, было выведено имя корабля. Не успев взглянуть на них, Фаэтон уже вспомнил это имя. А буквы расплылись у него перед глазами – в глазах стояли слезами гордости.
   «ФЕНИКС ПОБЕЖДАЮЩИЙ».
   Корпус был сделан из крисадмантина, из того же материала, что и доспехи Фаэтона. Его понадобилось очень много, тонны, целые мили суперметалла, который создается искусственно, атом за атомом. Неудивительно, что он задолжал Ганнису. Видимо, ему пришлось купить всю производящуюся на Юпитере энергию за несколько десятилетий. Неужели он забыл только события последних двухсот пятидесяти лет? Неужели он истратил одно из десяти самых крупных в истории человечества денежных состояний? Вряд ли этого хватило.
   В голосе Фаэтона появилось изумление.
   – Обтекаемая форма… аэродинамическая… Зачем я построил корабль обтекаемой формы? Нет смысла строить что-либо обтекаемой формы для полетов в космосе. Так ведь? Пространство пусто, сопротивление отсутствует…
   Голос Радаманта раздался сразу со всех сторон.
   – Это не космический корабль.
   – А что же?
   – Космические корабли конструируют для межпланетных полетов.
   – Значит, это звездолет, – тихо проговорил Фаэтон. Его звездолет, единственный в своем роде.
   – При скорости, близкой к световой, межзвездная пыль и газ бьют по обшивке корабля с огромной силой, этому может противостоять только хорошо экранированный нос. Обтекаемый корпус позволяет свести к минимуму ударную волну. При таких скоростях масса всех предметов во вселенной, по сравнению с корпусом корабля, приближается к бесконечности.
   – Я помню. Но почему он единственный?
   – Все остальные на Земле боятся. Единственная экспедиция, которая была предпринята с целью основать еще одну Ойкумену, цивилизацию на Лебеде XI, исчезла. Возможно, она разрушила сама себя. Софотеки, несмотря на скорость мышления, не в состоянии поддерживать порядок даже на внешних поселениях Нептуна в кометном поясе, остальные же звезды и системы для нас недоступны. Туда поедут только диссиденты и повстанцы. У них будут наши технологии, но не будет наших законов. Возникнет угроза. Возможно, пройдет не одна тысяча лет, может быть, миллион, но в конце концов она появится. Так утверждает колледж Наставников.
   – Чьи это слова: «Бесконечная жизнь рождает бесконечный страх»? Похоже, я – единственный среди бессмертных, кто не боится. Межзвездная война невозможна. Слишком велики расстояния, слишком значительны затраты!
   – Эти слова принадлежат Ао Энвиру Мастеру Обмана. Его труд назывался «О независимости машин». Его высказывание часто искажают. На самом деле звучит оно так: «Бесконечная жизнь, если она не сопровождается бесконечной предусмотрительностью, приведет к бесконечному страху смерти». Они боятся не войны, они боятся преступления. Даже один-единственный индивид, вооруженный современными технологиями, может нанести огромный ущерб целой цивилизации, если цивилизация не будет готова к подобному конфликту.
   Фаэтон уже не слушал его. Он вглядывался затуманенным взглядом в сторону кормы. Там в основании сопел виднелись пятна. Он оказался чуть ближе и увидел вмятины. Прямоугольные царапины уродовали поверхность корпуса. Пластины золотого крисадамантина были сорваны: корабль начали разбирать. Фаэтон щелкнул каблуками три раза, он хотел вернуться «домой», дефолтом было установлено, что «дом» – это капитанский мостик. Там он и оказался.
   Капитанский мостик – кристаллическая конструкция. Она была больше, чем бальный зал. В центре, словно трон, возвышалось кресло капитана, а перед ним амфитеатром открывался космос и ряды аппаратуры. Мрачное помещение было заброшенным, почти все в нем было искалечено, энергетические занавесы отключены, зеркала, отражатели не работали, мыслительные коробки выдернуты из розеток.
   Фаэтон вытянул руку в сторону ближайшего командного отражателя. Он хотел не просто изменить ракурс, он пытался активировать цепи настоящего корабля. Однако настоящий корабль был далеко.
   Время теперь ползло еле-еле, минута за минутой. Фаэтон парил, словно дух, – бестелесный, нематериальный, ведь манекены, как и удаленные телепроекции, давно здесь не появлялись. Рядом с ним находилось пустое капитанское кресло, в котором он никогда не сидел. Интерфейсы и силовые цепи над спинкой кресла покрылись причудливыми алмазными наростами, а это значило, что все наномеханизмы саморегуляции были отключены. Наросты ползли вниз по спинке, словно коралловый полип, оплетая решетку, которая когда-то была коконом для гашения ускорения.
   – Сэр, – сказал Радамант. – Корабль очень далеко от Земли. Сигналу нужно не меньше пятнадцати минут, чтобы долететь туда и обратно. Между командой и исполнением будет проходить четверть часа.
   Фаэтон опустил руки, лицо его ничего не выражало, глаза блуждали с предмета на предмет. Что бы он ни чувствовал, внешне это никак не выражалось.
   За эти пятнадцать минут он только трижды нарушил тишину.
   Сначала он спросил:
   – Сколько уйдет времени на полное восстановление памяти? Мне кажется, что вокруг меня только какие-то безымянные облака, какие-то бесформенные предметы.
   – Чтобы связи восстановились, вам нужно уснуть. Если же вы захотите обратиться за помощью, вам понадобится специалист по нейроидной хирургии мыслей. Вас подвергли самому значительному за всю историю науки редактированию мыслей. Большинство людей удаляют лишь несколько неприятных часов, может быть, пару дней. Никто не стирает век за веком, удаляя при этом из памяти столь важные воспоминания.
   Фаэтон замер опять. Вернулось еще одно воспоминание.
   – Я не помню никакого Ксенофонта, – заявил он. – Он мне не брат. Я никогда с ним не встречался. Я общался только с одним нептунцем – аватарой по имени Ксингис из Нериад. После встречи со мной он предпочитал принимать человеческую форму, присоединился к Консенсусной эстетике, принял Основную нейроформу и сменил имя на Диомеда, героя, победившего богов. Я не помню за собой никакой вины, никакого преступления. Я не строил никакого софотека. Да и не пытался переделать Сатурн. Мне просто не позволили что-либо делать с Сатурном. Неудача с Сатурном меня огорчила. Тогда и появился «Феникс Побеждающий». Из-за этой неудачи я построил корабль, мой прекрасный корабль. Я не мог жить больше в звездной пустыне. В моей крошечной звездной системе, окруженной пустотой. А там, в космосе, могли оказаться планеты, которые я бы сделал своими, планеты зрелые и богатые, готовые к тому, чтобы рука человека превратила их бесплодные камни в райские кущи. Планеты, на которых не было никаких Наставников, так мешавших мне здесь. Никто там не стал бы заявлять, что безжизненные кольца из камня, пыли и грязного льда важнее, чем все человеческие души, которые я поселил бы во дворцах, сделанных из тех колец… Радамант! Все это было ложью. Все, что говорил Скарамуш. Но почему он врал?
   Несколько минут они молчали. Лицо Фаэтона становилось все печальнее, по мере того как он проникался невероятностью лжи, что сбила его с толку, необъятным временем, о котором он теперь помнил, счастьем иметь память, сознанием масштабов отнятых у него достижений.
   Наконец он нашел силы говорить.
   – Я как-то спросил тебя, был ли я тогда счастливее, и буду ли я лучше, если верну утраченную память.
   – Я сказал вам тогда, что вы будете несчастнее, но лучше.
   Фаэтон покачал головой. Гнев и скорбь все еще мучили его. Он не чувствовал, что стал лучше.
   Наконец, в ответ на его команду, отданную некоторое время тому назад, заработала одна из систем отражателей на «Фениксе Побеждающем». Поверхность его была мутной, ее покрывали пятна различных выбросов встроенных наномашин. Точки контакта отражателя замигали тысячами мелких огоньков.
   Через минуту он с удивлением понял, в чем дело. Ну конечно же! Его скафандр! Командные цепи на мостике корабля пытались открыть тысячи каналов в соответствующих точках его золотых доспехов.
   Для этого и были нужны многочисленные схемы его костюма. Это был огромный корабль размером с космическую колонию, сложный, как несколько метрополий, вместе взятых, опутанный сетью из множества разумов, сетью из множества схем. Сам корабль был миниатюрой Золотой Ойкумены. Мостик «Феникса Побеждающего» (как и обслуживавшая его команда) находился вовсе не на корабле, он находился в доспехах Фаэтона. Немыслимая по сложности иерархия системы управления должна была управлять миллиардами потоков энергии, измерениями, снятием нагрузки, давлением и программами – все это и есть обычная ежедневная работа на крупном звездолете.
   Фаэтон невольно улыбнулся, он гордился своим кораблем – потрясающим образцом инженерной мысли.
   Потом его улыбка погасла: он взглянул на панель состояния у подлокотника кресла и на вспыхнувшем экране смог прочитать только о боли и разрушении. Отражатели показывали присутствие каких-то объектов неподалеку от корабля.
   Корабль был разобран не до конца: плиты суперметалла все еще находились в трюмах грузовых кораблей на орбите Меркурия рядом с «Фениксом», они поджидали другие суда, чтобы передать груз. Интеллектуальные системы корабля то ли были отключены, то ли их еще не устанавливали. Рядом с кораблем, как клещи на бегемоте, зависли роботы-краны и грузовые суда с Меркурия. Масса оставшегося на корабле антиводородного топлива была мала, так как почти половина его была выкачана, что было видно на панели состояния.
   Тем не менее оставшегося топлива все равно было очень много. Жилые отсеки, равнявшиеся небольшой космической колонии, занимали не более одной десятой процента от общей массы корабля. Объем «Феникса Побеждающего» составлял триста тысяч кубических метров внутреннего пространства, самое легкое и мощное топливо, известное человечеству, было сжато почти до твердого состояния. Однако соотношение топливо – масса с полезной нагрузкой было удивительным, ведь масса корабля была просто невероятной. За каждую секунду в процессе работы корабль потреблял столько энергии, сколько целый город потребляет за год. Такое количество энергии требовалось только для достижения околосветовой скорости.
   – Мое топливо распродают! – В голосе Фаэтона непроизвольно зазвучали боль и отчаяние.
   – Оно больше не принадлежит вам, сэр. «Феникс Побеждающий» сейчас находится под имущественным управлением, его осуществляет Суд по банкротствам. Ваше соглашение в Лакшми задержало процесс. Вы согласились уничтожить воспоминания о корабле, чтобы остановить его разборку. Но сейчас, когда вы вернули себе память, боюсь, ваши кредиторы заберут корабль.
   – Ты хочешь сказать, что теперь у меня нет ни жены, ни отца, ни моего корабля? Ничего нет?
   Тишина.
   – Мне очень жаль, сэр.
   И снова наступила долгая тишина. Фаэтон не мог дышать. У него возникло ощущение, словно захлопнулась крышка гроба. Где бы он ни был, куда бы он ни шел, над всей вселенной нависла душная темнота, огромная, как небо, словно все звезды исчезли, а Солнце превратилось в сингулярность, и эта сингулярность поглотила весь свет, превратив его в ничто.
   Он знал теорию, описывающую внутреннюю структуру сингулярности. Внутри нее гравитация такова, что ни один лучик света, ни один звук не могут из нее вырваться. Неважно, насколько велико пространство внутри нее, ровный горизонт образует абсолютную границу, делающую невозможной любую попытку вырваться наружу. Звезды можно видеть, их свет проникает внутрь черной дыры, но все попытки вырваться из нее потребуют затрат бесконечного количества энергии и ни к чему не приведут.
   Теоретики также заявляли, что внутри черные дыры иррациональны, все математические константы, описывающие реальность, там не действуют.
   Раньше Фаэтон никак не мог себе представить, на что это может быть похоже. Сейчас он понял.
   Фаэтон смахнул слезы, которые, к своему стыду, обнаружил на своих щеках.
   – Радамант, в чем заключаются четыре стадии скорби?
   – Для Основных нейроформ это самоотречение, ярость, переговоры, смирение. У чародеев инстинкты действуют иначе, инвариантные вовсе не скорбят.