Страница:
Возможно, официантка остановилась, чтобы вручить либретто Исследователю, человеку, видение которого фильтр Фаэтона блокировал, а потому и был добавлен эпизод с оброненным обручем. Все действия дриады были фальсифицированы, чтобы заполнить паузу.
Фаэтон вспомнил, что фильтр ощущений был запрограммирован на блокировку некоего стихийного бедствия в пространстве неподалеку от Меркурия, вызванного солнечными бурями. Если человек в костюме астронома был астрономом на самом деле, у него мог быть канал доступа или каталог, содержащий информацию.
Фаэтон взял либретто, но только делал вид, что читает его, а сам начал приближаться к мужчине. Астроном наблюдал за пожаром, разрушающим дерево, глядя на мир несколькими глазами.
Фаэтон обратился к нему:
– Художник создает сцену ужасного стихийного бедствия.
Сигналы, поступившие Фаэтону по каналу 760, означали, что начала работать матрица перевода. Несколько секунд собеседник подключался к языку Фаэтона, загружая грамматику и словарь.
– Вы правы, – с улыбкой ответил человек. – Хотя, я думаю, все это не так ужасно, как последние часы Демонтделуна на обратной стороне Луны.
Фаэтон не стал объяснять, что на нем костюм Гамлета:
– Даже в наши дни жизнь может быть жестокой. Хотя бы это бедствие на Меркурии.
– Солнечная буря? Это урок для всех нас.
– Да? Почему вы так считаете?
– Нам приятно думать, что софотеки могут все предсказать, предупредить нас и защитить нашу жизнь. Однако в данном случае незначительные, возможно, даже субатомные изменения в солнечном ядре создали условия, ставшие причиной возникновения сил, которые Гелий не смог контролировать. Незначительная разница между исходными условиями и предсказуемой моделью привела к несоизмеримым результатам. Солнечные пятна и протуберанцы совершенно невероятной силы и несоизмеримые ни с чем возникли на всей прилегающей территории. Хоакин Декасептон Ирем провел неплохое исследование неравномерной структуры вспышек и переложил его на музыку на канале 880. Вы это видели?
– Нет, не видел, – ответил Фаэтон. Он не стал упоминать, что его фильтр ощущений по умолчанию исключал восприятие событий, связанных с этой историей. – Но насколько я понимаю, он… передает определенные подробности…
– Не совсем точно? – подсказал человек. – Да, наверное, именно это слово. Пожалуй, это не совсем верно. Большая часть принадлежавших Гелию матриц контроля состояния Солнца погибла! Эти взрывы на Солнце нарушили межпланетную связь! Гелий и сейчас еще находится в глубинах Солнца, пытаясь предотвратить еще большие неприятности! Значительная часть оборудования, орбитальные станции и другие объекты, расположенные в зоне Меркурия, были спасены только благодаря отчаянным усилиям, которые предпринял Гелий, чтобы восстановить работу магнитного занавеса и отклонить скоростной поток тяжелых частиц, вырывающихся с поверхности Солнца, в сторону от населенных частей Вселенной. И знаете, Гелий показал всем нам в тот трудный для него час, на что он способен! И принести такую жертву ради нестоящего человека, наследника дома! Я удивляюсь неразумности Курии! Неужели закон больше не защищает благородство? Они должны были оставить Гелия в покое. Хорошо хотя бы, что шесть пэров (как я понимаю, теперь их семеро), догадались наградить Гелия титулом пэра за храбрость.
– Храбрость?
– Гелий остался, когда остальные сбежали. Хрупкая схема софотека на борту корабля разбилась. Все остальные члены солнечной команды переправили ноуменальную информацию, разум и души на Полярную станцию на Меркурии. Гелий поступил иначе, так как время перемещения сигнала от Меркурия до Солнца слишком велико, чтобы он мог управлять событиями на расстоянии. Гелий находился внутри звездной бури до тех пор, пока не переломил ее, потом в последний момент переслал информацию своего мозга. И все это, несмотря на статические искажающие сигналы!
Гелий и раньше предсказывал, что контроль условий внутри Солнца совершенно необходим для межпланетного общества, такого как наше. Софотеки, какими бы умными они ни были, могут передавать информацию между мирами только по радио. Они не могут изобрести другой спектр вместо электромагнитного, так ведь? Поэтому до тех пор, пока Золотая Ойкумена связана с электро-магнитными сигналами, нам нужно уметь усмирять солнечные выбросы, сводить их к регулярным, ровным и предсказуемым.
Прислушивался ли к словам Гелия хоть кто-нибудь, когда он впервые сказал об этом много тысяч лет назад? Все просто издевались над ним тогда.
Зато теперь издеваться не будут. Что бы ни происходило во время Окончательной Трансцендентальности, я всей душой, всем сердцем буду внимательно прислушиваться к предвидениям Гелия!
– Да, я чувствую то же самое, – согласился с ним Фаэтон. – Хотя говорят, что стремление Гелия контролировать неконтролируемое, которое так ценится в инженерах, в его манориальной жизни превращает его в тирана и хвастуна.
– Чепуха! Наговор! Великие люди всегда вызывают раздражение у завистников, даже комар кусает, чтобы самоутвердиться.
– Однако и у великих людей есть недостатки, как у величайших злодеев есть достоинства, пусть даже крошечные. А что вы думаете о наследнике Гелия, Фаэтоне?
– А-а… Вы же видите, что это представление – осуждение его работы и жизни.
Фаэтон удивленно взглянул на кипящее озеро, на вспышки и мелькание света под водой:
– Некоторые части его не совсем понятны.
– Вовсе нет! Фаэтон – сумасшедший, который намеревался уничтожить всех нас! Любой изумится невероятному эгоизму замыслов Фаэтона. Разве Молчащая ничему нас не научила?
Фаэтон, крайне заинтригованный, тем не менее глубокомысленно кивнул.
– Это интересно. Некоторые говорят одно, другие – другое. Какую часть его деяний вы считаете наиболее предосудительной?
– Ну, сейчас я не думаю, что парнишка сделал это преднамеренно, наверное, здесь подойдет ваша мысль, что в каждом злодее есть свои достоинства, но, конечно же, ему не следовало… А-а!.. Извините! Кажется, меня зовут друзья. Э-эй! Я здесь! Простите меня, было очень приятно поговорить с вами, Демонтделун, или как вас там… Я и мои друзья – ортомнемоситы, наши правила требуют, чтобы мы не делали новых и не просматривали старые записи воспоминаний, поэтому, если мы сейчас пропустим кульминационный момент представления, я никогда его не увижу. С вашего разрешения?
– Да-да, конечно. Может быть, вы сочтете возможным назвать ваше имя, чтобы мы могли встретиться еще раз и побеседовать. Ваши комментарии очень заинтересовали меня…
– Но ведь это маскарад! Возможно, я не был бы так откровенен, если бы знал, с кем разговариваю, так ведь?
Без сомнения, собеседник Фаэтона хотел сказать, что тому следовало первым снять маску, чего Фаэтон не мог сделать по понятным причинам. Обмениваясь ни к чему не обязывающими комплиментами и потом, глядя вслед удалявшемуся астроному, Фаэтон испытывал чувство, близкое к подступающей тошноте.
– Вот черт, – пробормотал он, посмотрев в либретто. Он ожидал увидеть в ней хотя бы какие-то комментарии к спектаклю, однако его карта была пуста. Он снова переключил фильтр в состояние Средней Виртуальности, чтобы видеть символы и события иначе, и снова посмотрел в карточку – результат был таким же, как вначале, когда он рассматривал костюмы гостей: объяснения сами загрузились в мозг.
Художник, принадлежавший к цереброваскулярным, пытался доказать на примере математической теории игр, сравнивая экологию и экономику, что конфликт неизбежен даже при относительной стабильности.
Критика его работы? Неужели Фаэтон участвовал в каком-то проекте, связанном с абстрактной математикой? Экономикой? Биотехнологией? Он мог только догадываться.
Микроорганизмы, жившие на его ветвях и приспособившиеся к его сложнейшей иерархии, теперь разбегались по воде. Будучи слишком сложными, они не могли приспособиться к примитивным условиям самостоятельного существования и гибли.
Финал озадачил Фаэтона, он почувствовал раздражение. Он ожидал, что дерево упадет, но потом снова поднимется, когда силы эволюции заставят его адаптироваться к новым условиям. И почему, интересно, факторы, благоприятствующие симбиозу дерева, не способствуют так же симбиозу или хотя бы сотрудничеству между деревьями? Любые два дерева, найдя способ обмениваться скудными ресурсами, несмотря на зону отчуждения, получили бы взаимную выгоду – такое сотрудничество встречается в природе сплошь и рядом.
Эпилог стал лишь началом драматического развития событий: теперь другие деревья-организмы разбрасывали семена-колонии в бурлящую воду, туда, где освобождалась территория, и соперничество между ними переросло в яростную битву. Деревья прилагали все больше усилий, стремясь переиграть соперников, и температура воды из-за химических реакций все возрастала. Уровень воды в озере понижался, медленно, но верно, поскольку вода испарялась, но деревья при этом добивались лишь сиюминутных успехов. Кристаллы жизни, находившиеся близко к берегу, поднялись над уровнем воды и, следовательно, стали бесполезны. Результат ясен: по всей видимости, деревья станут еще активнее воевать между собой, а значит, тепла будет выделяться еще больше.
Фаэтон занялся изучением либретто, прочел математическую часть, дополнительную информацию, изложение целей. Либретто было написано таким невразумительным языком, что не давало ни малейшего повода предполагать, что представление призвано осудить «работу» Фаэтона. С другой стороны, астроном мог и ошибаться – никакой информации о Фаэтоне в либретто не было.
В любом случае Фаэтон не видел смысла в гибели деревьев. Все это показалось ему уродливым и пессимистичным. Если то, что он сделал, можно противопоставить этому представлению, то, вероятно, он не так уж плох, как кажется.
Он вернулся в поверхностную виртуальность и сразу обнаружил толстого Полония, стоящего непосредственно перед ним.
– Я не нахожу в этом представлении ничего стоящего, – сказал Фаэтон. – И уж точно я не понимаю, почему они так не хотели, чтобы я это увидел. Кем бы они ни были.
– Кто это «они»? – язвительно спросил Радамант, удивленно приподняв брови.
– Я никогда бы не согласился добровольно на изменения памяти, только разве что под давлением кого-то, этот кто-то и есть «они».
– Теперь ты не думаешь, что совершил какое-то преступление?
– Зачем ты делаешь вид, будто не знаешь, что произошло? Уж ты-то все прекрасно знаешь, так что не надо задавать риторических вопросов.
– А почему бы и не задать, в конце концов? Та часть меня, которая беседует с тобой, действительно ничего не знает, молодой хозяин, и до тех пор, пока вы не будете знать это сами, мне не позволят знать больше, чем знаете вы. Другой части меня, которая в курсе произошедшего, не будет позволено каким бы то ни было образом, ни словом, ни намеком, ни выразительным молчанием, передать мне запретные знания. Все очень просто. – Он пожал плечами. – Сейчас, конечно, нынешняя моя версия может поддерживать с тобой разговор на любые темы и комментировать происходящее, как это и делают обычно разумные софотеки. Это понятно?
– Ага, значит, ты все-таки намекаешь. Но если есть какой-то сигнал или пусковая система, которая даст понять тебе, что я попытался вновь приобрести запретные знания, должен быть такой же сигнал, который услышат и другие. Короче, хотелось бы знать, когда активируется эта пусковая система? Когда я думаю о том, чтобы вернуться к утраченным воспоминаниям? Когда я просто говорю об этом? Давай посмотрим, что будет, если я подойду к ним поближе.
– Насколько близко ты хочешь подойти, молодой хозяин?
– Дай мне на них посмотреть. Я хотел бы быть к ним так близко, чтобы почувствовать запах прошлого.
– Сформулируйте это как приказ, и у меня не будет вариантов, кроме как его выполнить.
– Пожалуйста, открой архивы памяти.
– Что ж, пойдемте, молодой хозяин, если вы настолько решительны. Перейдите на более глубокий уровень ментальности. За уровнем Средней виртуальности даже Серебристо-серая школа не требует абсолютной точности в отражении действительности, поэтому я могу переправить вас коротким путем к вашему дому.
Фаэтон пересек лужайку, постепенно удаляясь от сцены, на которой проходило представление. Недалеко от нее был сад удовольствий, куда прибывали гости, некоторые из них просто активировались непосредственно на месте. Несколько Стратосферная сложили свои летательные протезы как зонтики и повесили их на ветви Связующего дуба, возле корней которого располагались транспортные бассейны.
Сделав еще несколько шагов, Фаэтон погрузился во что-то жидкое и текучее. Множество маленьких машин, меньше булавочной головки, окружили его и принялись мастерить защитную алмазную раковину, вытягивая углеродные нити прямо из жидкости, окружавшей Фаэтона.
Ему показалось, что он снова поднимается на ноги, а поднявшись, он оказался заключенным в цельный костюм-иллюзию. Его манекен остался лежать среди таких же спящих манекенов в алмазных раковинах на дне транспортного бассейна.
Радамант величавым жестом указал на восток. Среди облаков за гребнями гор Фаэтон мог теперь различить очертания башен с окнами, возвышавшихся над деревьями. Это было довольно странно, однако не нарушало визуальной целостности пространства.
Фаэтон двигался медленно. Миновав площадку с деревьями, он подошел к особняку, который оказался намного ближе, чем ему казалось первоначально.
В конце дорожки находилась галерея. Крышу ее, украшенную серебряными дисками, поддерживали серые колонны из пестрого мрамора, а в антаблемент[4] была врезана эмблема дома Радамант. Под звук гонга открылась огромная парадная дверь.
5
Фаэтон вспомнил, что фильтр ощущений был запрограммирован на блокировку некоего стихийного бедствия в пространстве неподалеку от Меркурия, вызванного солнечными бурями. Если человек в костюме астронома был астрономом на самом деле, у него мог быть канал доступа или каталог, содержащий информацию.
Фаэтон взял либретто, но только делал вид, что читает его, а сам начал приближаться к мужчине. Астроном наблюдал за пожаром, разрушающим дерево, глядя на мир несколькими глазами.
Фаэтон обратился к нему:
– Художник создает сцену ужасного стихийного бедствия.
Сигналы, поступившие Фаэтону по каналу 760, означали, что начала работать матрица перевода. Несколько секунд собеседник подключался к языку Фаэтона, загружая грамматику и словарь.
– Вы правы, – с улыбкой ответил человек. – Хотя, я думаю, все это не так ужасно, как последние часы Демонтделуна на обратной стороне Луны.
Фаэтон не стал объяснять, что на нем костюм Гамлета:
– Даже в наши дни жизнь может быть жестокой. Хотя бы это бедствие на Меркурии.
– Солнечная буря? Это урок для всех нас.
– Да? Почему вы так считаете?
– Нам приятно думать, что софотеки могут все предсказать, предупредить нас и защитить нашу жизнь. Однако в данном случае незначительные, возможно, даже субатомные изменения в солнечном ядре создали условия, ставшие причиной возникновения сил, которые Гелий не смог контролировать. Незначительная разница между исходными условиями и предсказуемой моделью привела к несоизмеримым результатам. Солнечные пятна и протуберанцы совершенно невероятной силы и несоизмеримые ни с чем возникли на всей прилегающей территории. Хоакин Декасептон Ирем провел неплохое исследование неравномерной структуры вспышек и переложил его на музыку на канале 880. Вы это видели?
– Нет, не видел, – ответил Фаэтон. Он не стал упоминать, что его фильтр ощущений по умолчанию исключал восприятие событий, связанных с этой историей. – Но насколько я понимаю, он… передает определенные подробности…
– Не совсем точно? – подсказал человек. – Да, наверное, именно это слово. Пожалуй, это не совсем верно. Большая часть принадлежавших Гелию матриц контроля состояния Солнца погибла! Эти взрывы на Солнце нарушили межпланетную связь! Гелий и сейчас еще находится в глубинах Солнца, пытаясь предотвратить еще большие неприятности! Значительная часть оборудования, орбитальные станции и другие объекты, расположенные в зоне Меркурия, были спасены только благодаря отчаянным усилиям, которые предпринял Гелий, чтобы восстановить работу магнитного занавеса и отклонить скоростной поток тяжелых частиц, вырывающихся с поверхности Солнца, в сторону от населенных частей Вселенной. И знаете, Гелий показал всем нам в тот трудный для него час, на что он способен! И принести такую жертву ради нестоящего человека, наследника дома! Я удивляюсь неразумности Курии! Неужели закон больше не защищает благородство? Они должны были оставить Гелия в покое. Хорошо хотя бы, что шесть пэров (как я понимаю, теперь их семеро), догадались наградить Гелия титулом пэра за храбрость.
– Храбрость?
– Гелий остался, когда остальные сбежали. Хрупкая схема софотека на борту корабля разбилась. Все остальные члены солнечной команды переправили ноуменальную информацию, разум и души на Полярную станцию на Меркурии. Гелий поступил иначе, так как время перемещения сигнала от Меркурия до Солнца слишком велико, чтобы он мог управлять событиями на расстоянии. Гелий находился внутри звездной бури до тех пор, пока не переломил ее, потом в последний момент переслал информацию своего мозга. И все это, несмотря на статические искажающие сигналы!
Гелий и раньше предсказывал, что контроль условий внутри Солнца совершенно необходим для межпланетного общества, такого как наше. Софотеки, какими бы умными они ни были, могут передавать информацию между мирами только по радио. Они не могут изобрести другой спектр вместо электромагнитного, так ведь? Поэтому до тех пор, пока Золотая Ойкумена связана с электро-магнитными сигналами, нам нужно уметь усмирять солнечные выбросы, сводить их к регулярным, ровным и предсказуемым.
Прислушивался ли к словам Гелия хоть кто-нибудь, когда он впервые сказал об этом много тысяч лет назад? Все просто издевались над ним тогда.
Зато теперь издеваться не будут. Что бы ни происходило во время Окончательной Трансцендентальности, я всей душой, всем сердцем буду внимательно прислушиваться к предвидениям Гелия!
– Да, я чувствую то же самое, – согласился с ним Фаэтон. – Хотя говорят, что стремление Гелия контролировать неконтролируемое, которое так ценится в инженерах, в его манориальной жизни превращает его в тирана и хвастуна.
– Чепуха! Наговор! Великие люди всегда вызывают раздражение у завистников, даже комар кусает, чтобы самоутвердиться.
– Однако и у великих людей есть недостатки, как у величайших злодеев есть достоинства, пусть даже крошечные. А что вы думаете о наследнике Гелия, Фаэтоне?
– А-а… Вы же видите, что это представление – осуждение его работы и жизни.
Фаэтон удивленно взглянул на кипящее озеро, на вспышки и мелькание света под водой:
– Некоторые части его не совсем понятны.
– Вовсе нет! Фаэтон – сумасшедший, который намеревался уничтожить всех нас! Любой изумится невероятному эгоизму замыслов Фаэтона. Разве Молчащая ничему нас не научила?
Фаэтон, крайне заинтригованный, тем не менее глубокомысленно кивнул.
– Это интересно. Некоторые говорят одно, другие – другое. Какую часть его деяний вы считаете наиболее предосудительной?
– Ну, сейчас я не думаю, что парнишка сделал это преднамеренно, наверное, здесь подойдет ваша мысль, что в каждом злодее есть свои достоинства, но, конечно же, ему не следовало… А-а!.. Извините! Кажется, меня зовут друзья. Э-эй! Я здесь! Простите меня, было очень приятно поговорить с вами, Демонтделун, или как вас там… Я и мои друзья – ортомнемоситы, наши правила требуют, чтобы мы не делали новых и не просматривали старые записи воспоминаний, поэтому, если мы сейчас пропустим кульминационный момент представления, я никогда его не увижу. С вашего разрешения?
– Да-да, конечно. Может быть, вы сочтете возможным назвать ваше имя, чтобы мы могли встретиться еще раз и побеседовать. Ваши комментарии очень заинтересовали меня…
– Но ведь это маскарад! Возможно, я не был бы так откровенен, если бы знал, с кем разговариваю, так ведь?
Без сомнения, собеседник Фаэтона хотел сказать, что тому следовало первым снять маску, чего Фаэтон не мог сделать по понятным причинам. Обмениваясь ни к чему не обязывающими комплиментами и потом, глядя вслед удалявшемуся астроному, Фаэтон испытывал чувство, близкое к подступающей тошноте.
– Вот черт, – пробормотал он, посмотрев в либретто. Он ожидал увидеть в ней хотя бы какие-то комментарии к спектаклю, однако его карта была пуста. Он снова переключил фильтр в состояние Средней Виртуальности, чтобы видеть символы и события иначе, и снова посмотрел в карточку – результат был таким же, как вначале, когда он рассматривал костюмы гостей: объяснения сами загрузились в мозг.
Художник, принадлежавший к цереброваскулярным, пытался доказать на примере математической теории игр, сравнивая экологию и экономику, что конфликт неизбежен даже при относительной стабильности.
Критика его работы? Неужели Фаэтон участвовал в каком-то проекте, связанном с абстрактной математикой? Экономикой? Биотехнологией? Он мог только догадываться.
8
Он оторвался от либретто и поднял голову – как раз вовремя: это был финал, дерево умирало.Микроорганизмы, жившие на его ветвях и приспособившиеся к его сложнейшей иерархии, теперь разбегались по воде. Будучи слишком сложными, они не могли приспособиться к примитивным условиям самостоятельного существования и гибли.
Финал озадачил Фаэтона, он почувствовал раздражение. Он ожидал, что дерево упадет, но потом снова поднимется, когда силы эволюции заставят его адаптироваться к новым условиям. И почему, интересно, факторы, благоприятствующие симбиозу дерева, не способствуют так же симбиозу или хотя бы сотрудничеству между деревьями? Любые два дерева, найдя способ обмениваться скудными ресурсами, несмотря на зону отчуждения, получили бы взаимную выгоду – такое сотрудничество встречается в природе сплошь и рядом.
Эпилог стал лишь началом драматического развития событий: теперь другие деревья-организмы разбрасывали семена-колонии в бурлящую воду, туда, где освобождалась территория, и соперничество между ними переросло в яростную битву. Деревья прилагали все больше усилий, стремясь переиграть соперников, и температура воды из-за химических реакций все возрастала. Уровень воды в озере понижался, медленно, но верно, поскольку вода испарялась, но деревья при этом добивались лишь сиюминутных успехов. Кристаллы жизни, находившиеся близко к берегу, поднялись над уровнем воды и, следовательно, стали бесполезны. Результат ясен: по всей видимости, деревья станут еще активнее воевать между собой, а значит, тепла будет выделяться еще больше.
Фаэтон занялся изучением либретто, прочел математическую часть, дополнительную информацию, изложение целей. Либретто было написано таким невразумительным языком, что не давало ни малейшего повода предполагать, что представление призвано осудить «работу» Фаэтона. С другой стороны, астроном мог и ошибаться – никакой информации о Фаэтоне в либретто не было.
В любом случае Фаэтон не видел смысла в гибели деревьев. Все это показалось ему уродливым и пессимистичным. Если то, что он сделал, можно противопоставить этому представлению, то, вероятно, он не так уж плох, как кажется.
Он вернулся в поверхностную виртуальность и сразу обнаружил толстого Полония, стоящего непосредственно перед ним.
– Я не нахожу в этом представлении ничего стоящего, – сказал Фаэтон. – И уж точно я не понимаю, почему они так не хотели, чтобы я это увидел. Кем бы они ни были.
– Кто это «они»? – язвительно спросил Радамант, удивленно приподняв брови.
– Я никогда бы не согласился добровольно на изменения памяти, только разве что под давлением кого-то, этот кто-то и есть «они».
– Теперь ты не думаешь, что совершил какое-то преступление?
– Зачем ты делаешь вид, будто не знаешь, что произошло? Уж ты-то все прекрасно знаешь, так что не надо задавать риторических вопросов.
– А почему бы и не задать, в конце концов? Та часть меня, которая беседует с тобой, действительно ничего не знает, молодой хозяин, и до тех пор, пока вы не будете знать это сами, мне не позволят знать больше, чем знаете вы. Другой части меня, которая в курсе произошедшего, не будет позволено каким бы то ни было образом, ни словом, ни намеком, ни выразительным молчанием, передать мне запретные знания. Все очень просто. – Он пожал плечами. – Сейчас, конечно, нынешняя моя версия может поддерживать с тобой разговор на любые темы и комментировать происходящее, как это и делают обычно разумные софотеки. Это понятно?
– Ага, значит, ты все-таки намекаешь. Но если есть какой-то сигнал или пусковая система, которая даст понять тебе, что я попытался вновь приобрести запретные знания, должен быть такой же сигнал, который услышат и другие. Короче, хотелось бы знать, когда активируется эта пусковая система? Когда я думаю о том, чтобы вернуться к утраченным воспоминаниям? Когда я просто говорю об этом? Давай посмотрим, что будет, если я подойду к ним поближе.
– Насколько близко ты хочешь подойти, молодой хозяин?
– Дай мне на них посмотреть. Я хотел бы быть к ним так близко, чтобы почувствовать запах прошлого.
– Сформулируйте это как приказ, и у меня не будет вариантов, кроме как его выполнить.
– Пожалуйста, открой архивы памяти.
– Что ж, пойдемте, молодой хозяин, если вы настолько решительны. Перейдите на более глубокий уровень ментальности. За уровнем Средней виртуальности даже Серебристо-серая школа не требует абсолютной точности в отражении действительности, поэтому я могу переправить вас коротким путем к вашему дому.
Фаэтон пересек лужайку, постепенно удаляясь от сцены, на которой проходило представление. Недалеко от нее был сад удовольствий, куда прибывали гости, некоторые из них просто активировались непосредственно на месте. Несколько Стратосферная сложили свои летательные протезы как зонтики и повесили их на ветви Связующего дуба, возле корней которого располагались транспортные бассейны.
Сделав еще несколько шагов, Фаэтон погрузился во что-то жидкое и текучее. Множество маленьких машин, меньше булавочной головки, окружили его и принялись мастерить защитную алмазную раковину, вытягивая углеродные нити прямо из жидкости, окружавшей Фаэтона.
Ему показалось, что он снова поднимается на ноги, а поднявшись, он оказался заключенным в цельный костюм-иллюзию. Его манекен остался лежать среди таких же спящих манекенов в алмазных раковинах на дне транспортного бассейна.
Радамант величавым жестом указал на восток. Среди облаков за гребнями гор Фаэтон мог теперь различить очертания башен с окнами, возвышавшихся над деревьями. Это было довольно странно, однако не нарушало визуальной целостности пространства.
Фаэтон двигался медленно. Миновав площадку с деревьями, он подошел к особняку, который оказался намного ближе, чем ему казалось первоначально.
В конце дорожки находилась галерея. Крышу ее, украшенную серебряными дисками, поддерживали серые колонны из пестрого мрамора, а в антаблемент[4] была врезана эмблема дома Радамант. Под звук гонга открылась огромная парадная дверь.
5
ЗАЛ ВОСПОМИНАНИЙ
Фаэтон стоял, или ему казалось, что он стоит, в зале Воспоминаний, держа в подрагивающей руке шкатулку. На ней золотыми буквами было написано:
«Печаль, глубокая печаль и невиданные деяния покоятся во мне – здесь сокрыта правда. Правда разрушает худшее в человеке, удовольствия разрушают лучшее. Если ты любишь правду больше счастья, открывай, если нет – оставь как есть».
Его любопытство все возрастало. Повернув ключ, он никак не решался открыть шкатулку.
Крышка шкатулки переливалась языками пламени: буквы из золотых стали ярко-алыми, как кровь:
«ОСТОРОЖНО! Информация, заключенная здесь, содержит мнемонические шаблоны, которые могут оказать воздействие на вашу личность, индивидуальность или сознание. Вы уверены, что хотите продолжить? (Для отмены задания вытащите ключ.)».
Фаэтон долго еще стоял, не двигаясь и глядя в окно неподвижным взором.
Пейзаж и строения за окном были выдержаны в викторианском стиле (эпоха Второй ментальной структуры или, может быть, самое начало Третьей).
Узкие, закругленные кверху окна были заключены в рамы ромбовидной формы. На западе были видны горы Уэльса, заходящее солнце подсвечивало их вершины вишнево-красным цветом, а воздух казался особенно прозрачным на фоне пурпурного заката. В противоположное окно глядела бледная, будто призрачная, полная луна, утопая в темно-синем сумеречном небе.
В залах Грез поместья Радамант солнце всегда садилось на западе, и оно всегда было единственным. На луне не было видно ни городских огней, ни садов под стеклянными колпаками; как и в старые времена, это был серый безжизненный мир. Все, что было видно из окна, создавалось с соблюдением законов перспективы, пропорций, все было согласовано между собой и соответствовало действительности. Каждый лист или побег на дереве отбрасывал тень на траву в правильном направлении, а игра света и тени была именно такой, какой была в реальности. Компьютерная модель, определявшая общий вид, текстуру и цвет, работала на молекулярном уровне.
Если бы, спустившись в сад, он сорвал лист с куста роз, то, придя на это место в следующий раз, он бы обнаружил, что лист отсутствует. Если бы ветер подхватил и понес этот лист, компьютер точно воспроизвел бы траекторию его падения, а если бы лист увял и сгнил, его вес и состав были бы прибавлены к составу почвы в том месте, куда он упал. Серебристо-серая школа славилась особой скрупулезностью в передаче реальности.
Зал Воспоминаний располагался в глубоком виртуальном пространстве. Он был настолько же реален, насколько нереален, как, впрочем, и все в поместье Радамант.
Для достижения этого эффекта в реальности где-то должно было существовать здание, оборудованное софо-технологией самосознания поместья; должна поступать энергия, тянуться кабели, нейропроводы соединяться с компьютерами, блоками управления, мыслительными узлами, и прочее, и прочее. Где-то находилась машина с настоящим, физическим интерфейсом, вводившая тщательно контролируемую структуру электронов в схему, встроенную в слуховой и зрительный нервы Фаэтона, в его гипоталамус, таламус и кору головного мозга.
Кроме того, где-то в реальном мире находилось его реальное тело. Его настоящее «я». Но что это такое, настоящее «я»?
Фаэтон громко произнес:
– Скажи мне, Радамант…
– Да, сэр?
– Был ли я лучше… тогда, давно?
Фигуру Полония сменил дворецкий викторианской эпохи в черном сюртуке с жестким воротником и двумя рядами отполированных серебряных пуговиц. У дворецкого было красное полноватое лицо. Подбородок был чисто выбрит, а пышные усы доходили до огромных, с баранью отбивную, баков, которые почти касались плеч.
Он стоял в дверном проеме, позади него вверх уходила белая витая лесенка. Он то ли не хотел, то ли не мог войти в комнату.
В голосе Радаманта, говорившего теперь с заметным ирландским акцентом, слышалась доброта.
– В некотором смысле, да, вы были лучше, молодой хозяин.
– А был ли я… счастливее?
– Абсолютно точно не были.
– Как можно быть несчастным в золотом веке? В этой истинной, чистейшей Аркадии? Как это возможно?
– Наш век не казался вам совершенным, молодой хозяин, и искали вы не счастье, а нечто другое.
– А что я искал? – Но он уже и сам знал ответ, он был написан на шкатулке – невиданные деяния.
– Вы же знаете, я не могу вам этого сказать. Ваш собственный запрет заставляет меня молчать. – Дворецкий слегка поклонился, серьезно глядя на Фаэтона. – Ответ заключен внутри шкатулки, которую вы держите в руках.
Фаэтон снова посмотрел на слова, написанные на шкатулке. Он постарался найти сомнение в собственной душе. Невиданные деяния… В золотом веке не было ничего, что машины не делали бы лучше человека. Но почему же эта фраза приносит ему столько радости?
Он взглянул направо, потом налево. На всех коробках, шкатулках и сундуках с воспоминаниями, лежащих на тянувшихся вдоль стен полках и в застекленных шкафах Архивного зала, были бирки, пометки или даты. Никаких загадочных надписей на них не было.
На них также были печати и аффидевиты[5] правового разума Радаманта, подтверждающие, что редактированные воспоминания были взяты у Фаэтона с его добровольного согласия, не с целью невыполнения законных долгов и обязательств, не с какими-либо иными неблаговидными намерениями. Большая часть коробок была скреплена зеленой печатью, ставившейся на воспоминаниях, изъятых за последние тридцать веков для освобождения места и сохранения мозга от перегрузок, таким образом поддерживалось его психическое здоровье. На других были синие печати – там хранились не очень важные добровольно взятые на себя обязательства и те, которые он продал другим людям, а также ссоры и размолвки, которые они с женой решили забыть с взаимного согласия.
Ничего опасного. Ничего дурного.
– Радамант, почему на этой коробке не написано, что в ней?
Тут он услышал шаги, быстрые и легкие: кто-то спускался по лестнице, которой не было видно за спиной Радаманта.
Фаэтон повернулся как раз в тот момент, когда темноволосая женщина, обойдя дворецкого, вошла в комнату. Она была оживлена. Длинный черный плащ был накинут на ее плечи, а шею прикрывал кружевной воротник, в руке она держала лорнет.
Ее зеленые глаза искрились, однако был ли это огонь жизненной энергии, веселье, страх или гнев, угадать было невозможно. Она заговорила:
– Фаэтон! Брось коробку! Ты же не знаешь, откуда она!
Фаэтон повернул ключ, красная надпись начала гаснуть, однако он все еще держал шкатулку в руках.
– Привет, дорогая! Что это у тебя за костюм?
– Ао Энвир, Мастер обмана. Вот так! – Она распахнула плащ, чтобы он мог увидеть приталенную жилетку, всю испещренную магическими знаками и усыпанную датчиками. Мужская одежда была подогнана под женскую фигуру, только туфли на ней были женскими, то ли выступ, то ли шип на каблуках заставлял ее ходить на цыпочках.
– Энвир был мужчиной.
Она кивнула, и волна ее волос колыхнулась.
– Только когда писал свои «Проповеди». «Марш Десяти Фантазий» он организовал уже будучи женщиной. А ты – Демонтделун?
– Гамлет Шекспира.
– В самом деле?
Некоторое время они молчали.
В отличие от других женщин его жена не изменяла форму тела или стиль, когда того требовала мода. Она сохраняла свое лицо в течение многих столетий: те же тонкие черты, небольшой подбородок, широкий лоб. У нее была смуглая золотистая кожа, а волосы, ниспадавшие на плечи, – черными с янтарным отливом.
В блеске больших сияющих глаз, то мечтательных, то обманчивых, отражалась ее душа. Чуть полноватые губы то капризно кривились, то обидчиво надувались, как у дриады, то становились чувственными, как у нимфы, – выражение ее лица постоянно изменялось.
Но сейчас лицо ее было спокойно и неподвижно, она лишь саркастически приподняла бровь.
Передернув плечами, она указала своей маской на шкатулку в руках Фаэтона.
– Ну и как ты думаешь, что ты сейчас делаешь?
– Мне захотелось узнать…
– Давай мы будем тебя звать мистер Пандора! – Она фыркнула, отбросила назад волосы и возвела глаза к небу. – Неужели толстый Радамант не предупредил, что тебя вышвырнут отсюда как мусор, если ты откроешь старые воспоминания?
Радамант, стоявший в дверях, заволновался:
– Ммм… Боюсь, я использовал несколько другие слова, госпожа…
Фаэтон задумчиво взвесил шкатулку на руке, губы его были плотно сжаты.
Жена подошла поближе и сказала:
– Мне не нравится выражение твоего лица. У тебя в голове бродят опрометчивые мысли!
Глаза Фаэтона сузились.
– Хотел бы я знать, почему ты появляешься именно тогда, когда я пытаюсь понять, что кроется за моей амнезией…
Она сжала кулаки и уставилась на него, открыв рот, не в силах говорить от ярости.
– Так значит, ты меня подозреваешь? Что ж, мне это нравится! Ты же сам просил меня не подпускать тебя к шкатулке! Больше можешь ни о чем меня не просить!
Она скрестила руки на груди и яростно затрясла головой, как-то странно шмыгая носом – «Хмф!».
– Я хотел бы знать, – почти спокойно ответил Фаэтон, – долго ли ты собиралась скрывать от меня, что жизнь моя фальшива? Долго ли ты собиралась водить меня за нос?
Она топнула ногой.
– Фальшива? Ты думаешь, я стала бы жить с копией моего мужа? Если ты кого-нибудь любишь, любишь по-настоящему, то не захочешь любить копию.
Все же ей не удалось скрыть от него виноватый взгляд и сомнение, на миг мелькнувшее на лице.
Теперь голос Фаэтона стал угрюмым и отстраненным.
– А моя любовь настоящая или тоже ложное воспоминание?
– Ты тот же, что был и раньше, в этой дурацкой коробке нет ничего серьезного! – Она повернулась к Радаманту. – Подтверди!
Радамант подтвердил.
– Вам не вводили ложных воспоминаний. Ваша личность не подвергалась серьезным изменениям, ваши прежние ценности и отношение к жизни не изменились, те воспоминания, что лежат в шкатулке, лишь память поверхностной структуры.
Фаэтон встряхнул коробку.
– Речь идет не о том!
– Так о чем же? – с вызовом спросила она.
– Что в коробке? Ты знаешь, а я нет. Ты ведь не собиралась рассказывать мне?
– Ты сам знаешь! В этой коробке ссылка и конфискация имущества! Тебе этого мало? Ты когда-нибудь успокоишься? Открыв эту коробку, ты потеряешь меня. Этого мало?
– Потеряю тебя?.. Ты что, не поедешь со мной? В ссылку?
– Ну… это вопрос? Ты хочешь, чтобы я поехала? Нет! Это дурацкая идея! На что мы будем жить?
«Печаль, глубокая печаль и невиданные деяния покоятся во мне – здесь сокрыта правда. Правда разрушает худшее в человеке, удовольствия разрушают лучшее. Если ты любишь правду больше счастья, открывай, если нет – оставь как есть».
Его любопытство все возрастало. Повернув ключ, он никак не решался открыть шкатулку.
Крышка шкатулки переливалась языками пламени: буквы из золотых стали ярко-алыми, как кровь:
«ОСТОРОЖНО! Информация, заключенная здесь, содержит мнемонические шаблоны, которые могут оказать воздействие на вашу личность, индивидуальность или сознание. Вы уверены, что хотите продолжить? (Для отмены задания вытащите ключ.)».
Фаэтон долго еще стоял, не двигаясь и глядя в окно неподвижным взором.
Пейзаж и строения за окном были выдержаны в викторианском стиле (эпоха Второй ментальной структуры или, может быть, самое начало Третьей).
Узкие, закругленные кверху окна были заключены в рамы ромбовидной формы. На западе были видны горы Уэльса, заходящее солнце подсвечивало их вершины вишнево-красным цветом, а воздух казался особенно прозрачным на фоне пурпурного заката. В противоположное окно глядела бледная, будто призрачная, полная луна, утопая в темно-синем сумеречном небе.
В залах Грез поместья Радамант солнце всегда садилось на западе, и оно всегда было единственным. На луне не было видно ни городских огней, ни садов под стеклянными колпаками; как и в старые времена, это был серый безжизненный мир. Все, что было видно из окна, создавалось с соблюдением законов перспективы, пропорций, все было согласовано между собой и соответствовало действительности. Каждый лист или побег на дереве отбрасывал тень на траву в правильном направлении, а игра света и тени была именно такой, какой была в реальности. Компьютерная модель, определявшая общий вид, текстуру и цвет, работала на молекулярном уровне.
Если бы, спустившись в сад, он сорвал лист с куста роз, то, придя на это место в следующий раз, он бы обнаружил, что лист отсутствует. Если бы ветер подхватил и понес этот лист, компьютер точно воспроизвел бы траекторию его падения, а если бы лист увял и сгнил, его вес и состав были бы прибавлены к составу почвы в том месте, куда он упал. Серебристо-серая школа славилась особой скрупулезностью в передаче реальности.
Зал Воспоминаний располагался в глубоком виртуальном пространстве. Он был настолько же реален, насколько нереален, как, впрочем, и все в поместье Радамант.
Для достижения этого эффекта в реальности где-то должно было существовать здание, оборудованное софо-технологией самосознания поместья; должна поступать энергия, тянуться кабели, нейропроводы соединяться с компьютерами, блоками управления, мыслительными узлами, и прочее, и прочее. Где-то находилась машина с настоящим, физическим интерфейсом, вводившая тщательно контролируемую структуру электронов в схему, встроенную в слуховой и зрительный нервы Фаэтона, в его гипоталамус, таламус и кору головного мозга.
Кроме того, где-то в реальном мире находилось его реальное тело. Его настоящее «я». Но что это такое, настоящее «я»?
Фаэтон громко произнес:
– Скажи мне, Радамант…
– Да, сэр?
– Был ли я лучше… тогда, давно?
Фигуру Полония сменил дворецкий викторианской эпохи в черном сюртуке с жестким воротником и двумя рядами отполированных серебряных пуговиц. У дворецкого было красное полноватое лицо. Подбородок был чисто выбрит, а пышные усы доходили до огромных, с баранью отбивную, баков, которые почти касались плеч.
Он стоял в дверном проеме, позади него вверх уходила белая витая лесенка. Он то ли не хотел, то ли не мог войти в комнату.
В голосе Радаманта, говорившего теперь с заметным ирландским акцентом, слышалась доброта.
– В некотором смысле, да, вы были лучше, молодой хозяин.
– А был ли я… счастливее?
– Абсолютно точно не были.
– Как можно быть несчастным в золотом веке? В этой истинной, чистейшей Аркадии? Как это возможно?
– Наш век не казался вам совершенным, молодой хозяин, и искали вы не счастье, а нечто другое.
– А что я искал? – Но он уже и сам знал ответ, он был написан на шкатулке – невиданные деяния.
– Вы же знаете, я не могу вам этого сказать. Ваш собственный запрет заставляет меня молчать. – Дворецкий слегка поклонился, серьезно глядя на Фаэтона. – Ответ заключен внутри шкатулки, которую вы держите в руках.
Фаэтон снова посмотрел на слова, написанные на шкатулке. Он постарался найти сомнение в собственной душе. Невиданные деяния… В золотом веке не было ничего, что машины не делали бы лучше человека. Но почему же эта фраза приносит ему столько радости?
Он взглянул направо, потом налево. На всех коробках, шкатулках и сундуках с воспоминаниями, лежащих на тянувшихся вдоль стен полках и в застекленных шкафах Архивного зала, были бирки, пометки или даты. Никаких загадочных надписей на них не было.
На них также были печати и аффидевиты[5] правового разума Радаманта, подтверждающие, что редактированные воспоминания были взяты у Фаэтона с его добровольного согласия, не с целью невыполнения законных долгов и обязательств, не с какими-либо иными неблаговидными намерениями. Большая часть коробок была скреплена зеленой печатью, ставившейся на воспоминаниях, изъятых за последние тридцать веков для освобождения места и сохранения мозга от перегрузок, таким образом поддерживалось его психическое здоровье. На других были синие печати – там хранились не очень важные добровольно взятые на себя обязательства и те, которые он продал другим людям, а также ссоры и размолвки, которые они с женой решили забыть с взаимного согласия.
Ничего опасного. Ничего дурного.
– Радамант, почему на этой коробке не написано, что в ней?
Тут он услышал шаги, быстрые и легкие: кто-то спускался по лестнице, которой не было видно за спиной Радаманта.
Фаэтон повернулся как раз в тот момент, когда темноволосая женщина, обойдя дворецкого, вошла в комнату. Она была оживлена. Длинный черный плащ был накинут на ее плечи, а шею прикрывал кружевной воротник, в руке она держала лорнет.
Ее зеленые глаза искрились, однако был ли это огонь жизненной энергии, веселье, страх или гнев, угадать было невозможно. Она заговорила:
– Фаэтон! Брось коробку! Ты же не знаешь, откуда она!
Фаэтон повернул ключ, красная надпись начала гаснуть, однако он все еще держал шкатулку в руках.
– Привет, дорогая! Что это у тебя за костюм?
– Ао Энвир, Мастер обмана. Вот так! – Она распахнула плащ, чтобы он мог увидеть приталенную жилетку, всю испещренную магическими знаками и усыпанную датчиками. Мужская одежда была подогнана под женскую фигуру, только туфли на ней были женскими, то ли выступ, то ли шип на каблуках заставлял ее ходить на цыпочках.
– Энвир был мужчиной.
Она кивнула, и волна ее волос колыхнулась.
– Только когда писал свои «Проповеди». «Марш Десяти Фантазий» он организовал уже будучи женщиной. А ты – Демонтделун?
– Гамлет Шекспира.
– В самом деле?
Некоторое время они молчали.
В отличие от других женщин его жена не изменяла форму тела или стиль, когда того требовала мода. Она сохраняла свое лицо в течение многих столетий: те же тонкие черты, небольшой подбородок, широкий лоб. У нее была смуглая золотистая кожа, а волосы, ниспадавшие на плечи, – черными с янтарным отливом.
В блеске больших сияющих глаз, то мечтательных, то обманчивых, отражалась ее душа. Чуть полноватые губы то капризно кривились, то обидчиво надувались, как у дриады, то становились чувственными, как у нимфы, – выражение ее лица постоянно изменялось.
Но сейчас лицо ее было спокойно и неподвижно, она лишь саркастически приподняла бровь.
Передернув плечами, она указала своей маской на шкатулку в руках Фаэтона.
– Ну и как ты думаешь, что ты сейчас делаешь?
– Мне захотелось узнать…
– Давай мы будем тебя звать мистер Пандора! – Она фыркнула, отбросила назад волосы и возвела глаза к небу. – Неужели толстый Радамант не предупредил, что тебя вышвырнут отсюда как мусор, если ты откроешь старые воспоминания?
Радамант, стоявший в дверях, заволновался:
– Ммм… Боюсь, я использовал несколько другие слова, госпожа…
Фаэтон задумчиво взвесил шкатулку на руке, губы его были плотно сжаты.
Жена подошла поближе и сказала:
– Мне не нравится выражение твоего лица. У тебя в голове бродят опрометчивые мысли!
Глаза Фаэтона сузились.
– Хотел бы я знать, почему ты появляешься именно тогда, когда я пытаюсь понять, что кроется за моей амнезией…
Она сжала кулаки и уставилась на него, открыв рот, не в силах говорить от ярости.
– Так значит, ты меня подозреваешь? Что ж, мне это нравится! Ты же сам просил меня не подпускать тебя к шкатулке! Больше можешь ни о чем меня не просить!
Она скрестила руки на груди и яростно затрясла головой, как-то странно шмыгая носом – «Хмф!».
– Я хотел бы знать, – почти спокойно ответил Фаэтон, – долго ли ты собиралась скрывать от меня, что жизнь моя фальшива? Долго ли ты собиралась водить меня за нос?
Она топнула ногой.
– Фальшива? Ты думаешь, я стала бы жить с копией моего мужа? Если ты кого-нибудь любишь, любишь по-настоящему, то не захочешь любить копию.
Все же ей не удалось скрыть от него виноватый взгляд и сомнение, на миг мелькнувшее на лице.
Теперь голос Фаэтона стал угрюмым и отстраненным.
– А моя любовь настоящая или тоже ложное воспоминание?
– Ты тот же, что был и раньше, в этой дурацкой коробке нет ничего серьезного! – Она повернулась к Радаманту. – Подтверди!
Радамант подтвердил.
– Вам не вводили ложных воспоминаний. Ваша личность не подвергалась серьезным изменениям, ваши прежние ценности и отношение к жизни не изменились, те воспоминания, что лежат в шкатулке, лишь память поверхностной структуры.
Фаэтон встряхнул коробку.
– Речь идет не о том!
– Так о чем же? – с вызовом спросила она.
– Что в коробке? Ты знаешь, а я нет. Ты ведь не собиралась рассказывать мне?
– Ты сам знаешь! В этой коробке ссылка и конфискация имущества! Тебе этого мало? Ты когда-нибудь успокоишься? Открыв эту коробку, ты потеряешь меня. Этого мало?
– Потеряю тебя?.. Ты что, не поедешь со мной? В ссылку?
– Ну… это вопрос? Ты хочешь, чтобы я поехала? Нет! Это дурацкая идея! На что мы будем жить?