Страница:
– Вы сможете принять участие в этих работах, нам осталось всего несколько миллиардов лет до этого близкого будущего, – продолжил Ао Аоэн. – Ведь вы, Фаэтон, прославились именно тем, что создали луны и миры вокруг вашего собственного маленького солнца. Разве можете вы отказаться от проекта, достойного вашего таланта и вашего честолюбия?
– Очень заманчиво… – задумчиво проговорил Фаэтон.
– Все, что нужно для этого сделать, – публично отказаться от своей эгоистичной мечты. Зачем нам колонизировать звезды, если мы можем перетащить эти звезды к нам?
Фаэтон застыл.
– Слушайте внимательно! Возможно, это ваш последний шанс на счастье. Откажитесь от своего проекта, и я использую свое влияние на Наставников, чтобы добиться для вас смягчения наказания. Триста лет? Может быть, сто. Семьдесят? Шестьдесят? Да вы можете на голове простоять и дольше! А когда срок истечет, вы присоединитесь к проекту Гелия, обнимите несчастную Дафну Терциус и заживете счастливо. И не просто счастливо. Вы будете жить в невиданном богатстве и роскоши бесконечно! Ну, что скажете, приятель? Все только выигрывают, все торжествуют.
Фаэтон отошел, присел на стул.
– Простите меня, но зачем вам это надо?
На лице Ао Аоэна заиграла загадочная улыбка.
– У меня много причин к тому. Они основываются на интуиции, на чутье. Причина моя вот в чем! В диатонической музыке, даже в величайших симфониях, аккорд должен разрешаться в центре. Многоголосие, следуя строфа за антистрофой, приходит к развязке. Вы понимаете? Нет. Думаю, нет. Объясню понятным вам языком. Думаю, вы согласитесь, что все это миф, метафора, выдумка! На вашем месте я бы решил, что мной движут три причины: мотивы философские, социальные и эгоистические. Мой эгоистический мотив ясен. Я один из семи самых влиятельных людей общества. В будущем, о котором я сейчас вам рассказал, все индивиды будут распределены по более крупным и менее подвижным объединениям, возрастет интерес к развлечениям, и тогда все люди войдут в мою виртуальную сеть. Мой проект будет процветать. Вторая причина социальная. Общество щедро вознаградит меня и всех, кого я люблю. Значит, это общество достойно моей защиты от злодеев, мнящих себя героями.
– При всем моем уважении к вам, – ответил Фаэтон, – сам я хочу только достижения наибольшей свободы, какую только может дать личности Золотая Ойкумена.
– Ах, так! В таком случае то, что именно вас принесут в жертву ради умиротворения общества, которое по сути своей не приемлет жертв, лишь добавляет иронии в мои представления.
– Это не ответ. Каков же ваш третий мотив?
– Основная нейроформа – компромисс между Чародеями и Инвариантными. Ваш разум прекрасно подходит для инженерного дела и логического мышления. Обширное и малоподвижное общество, которое я вижу в будущем, со временем потребует большего единообразия, для индивидуальных инженерных и научных проектов будет оставаться все меньше места. Вся энергия человечества обратится к искусству, мистике, абстрактным целям. Чародеи будут процветать, инвариантные исчезнут. Это соответствует моим философским устремлениям. Итак! Вот мои мотивы! Одни благородны, другие эгоистичны. Ваши подозрения развеялись? Может быть, в будущем, если оно у вас будет, вы внимательнее станете относиться к предложениям, не пытаясь отыскать в них скрытые мотивы. В логике обоснованность или необоснованность довода основывается на нем самом, а не на личности человека, его приводящего!
– Мне просто стало интересно…
– Вы просто оттягиваете момент принятия окончательного решения! – гневно прервал его Ао Аоэн. – Но теперь я настаиваю!
Пораженный Фаэтон молчал. Может быть, чародей был прав… Его нейроформе дано глубоко проникать в суть вещей. Может быть, он на самом деле просто пытается оттянуть момент принятия решения?
Ао Аоэн продолжил чуть спокойнее:
– Вам так дорог ваш дурацкий корабль? Все равно вам не придется на нем летать! Если вы от него откажетесь, позволите Ганнису разобрать его и забудете об этом, вы сможете жить в бесконечном счастье, богатстве, вам будут сопутствовать удача и слава! Решайте же! Что вы выбираете?
Фаэтон закрыл глаза. Ему очень хотелось согласиться на предложение чародея, вернуться к нормальной жизни, к счастью, вернуться домой. Он хотел снова увидеть отца.
Ему хотелось оказаться дома с женой, он скучал по ней.
Но слово, которое он произнес, пришло само:
– Его.
– Простите? – переспросил чародей.
Фаэтон широко открыл глаза, словно удивился сам себе.
– Его. Вы же слышали. Его! «Феникса Побеждающего». Я выбираю мой корабль. Вы сказали: разобрать «Феникса Побеждающего»? Его нельзя разобрать, его можно только убить.
Глаза Ао Аоэна сузились.
– Вы же не сможете достроить свой корабль! Даже не надейтесь!
– Смогу, – стоял на своем Фаэтон. – Буду я надеяться на это или нет, я смогу его достроить.
– Вы будете в изгнании и совсем один.
– Значит, я сделаю это один.
– Вы проиграли судебное разбирательство! Ваши кредиторы отберут вашу собственность!
– Располагая состоянием Гелия, я смогу расплатиться с долгами.
– Но всего лишь минуту назад вы не хотели продолжать судебное разбирательство!
– Я так и поступил бы, если бы мог. Однако если Гелия Реликта признают Гелием Секундусом, деньги автоматически перейдут ко мне, вне зависимости от моего желания, а часть состояния, опять же независимо от моей воли, пойдет на погашение долгов моим кредиторам. И тогда, хотят они того или нет, но «Феникс Побеждающий» снова станет моим. Металл и топливо, которые сейчас находятся на орбите Меркурия, тоже отойдут в мою собственность. И никто не в силах помешать этому. Видите ли, в отличие от Орфея я не вносил в контракт никаких аннулирующих пунктов на случай приговора об изгнании! Да, вы можете презирать меня, отказываться вести со мной дела, отказываться разговаривать со мной. Все равно «Феникс Побеждающий» будет жить и будет летать, а человечество получит в свое распоряжение звезды! И можете не сомневаться, так оно и будет, хотите вы этого или нет.
На минуту Ао Аоэн застыл от изумления. Потом как-то обрадовался, непонятно почему, и даже захлопал в ладоши.
– Вы выпускаете на волю силы, неподвластные человеку. Приливная волна судьбы смоет нас всех. В своей слепой вере вы хотите оседлать бурю, даже в минуту падения вы верите в победу. Попробую выразить ту же мысль вашим языком: вы отвергли безопасность и спасение. Вы принимаете иррациональное решение! – Он прищелкнул языком. – И конечно, я одобряю ваш выбор. Кто поймет этих чародеев?! Да! Вы должны были стать одним из нас, Ао Фаэтон!
Завершая свою речь, чародей галантно поклонился и произнес:
– А теперь пришло время трагедии и чуда.
Не сказав больше ни слова, все еще посмеиваясь и потирая руки, Ао Аоэн неслышно удалился. Звук голосов и движения в зале заседаний стали громче, открылась дверь, и Фаэтон успел разглядеть длинное помещение. Свет там вливался из огромных окон с витражами, справа и слева амфитеатром поднимались ряды скамей, а в центре, украшенный флагами и символами синего и серебряного цвета, возвышался помост. Дверь за Ао Аоэном закрылась.
Гелий подошел к Фаэтону.
– Я слышал, что ты сказал, сын. Это неправда.
Фаэтон обернулся. Теперь Гелий был одет в солидный черный костюм – длиннополый пиджак, жесткий воротник и черный шелковый цилиндр.
– Что неправда?
– Что ты не можешь отказаться от иска. Курии, конечно, понравится больше, если мы сумеем достичь соглашения сами, без судебного постановления. Неправда и то, что ты снова станешь владельцем своего корабля, достроишь его и завоюешь звезды. Пандора всегда припрятывала надежду на дне своего ящика, потому что надежда – страшное наказание, насылаемое богами на страждущее человечество. Еще минуту назад ни у тебя, ни у меня не было надежды, мы оба считали себя приговоренными, и лучшие чувства руководили нами. Если нам суждено расстаться, давай расстанемся, как положено любящим друзьям и близким людям. Твоя надежда заставит нас снова вцепиться в глотки друг другу.
Фаэтона не растрогали его слова.
– Гелий Реликт, я знаю из дневника Дафны, что вы делали в запертой комнате поместья Радамант. Вы снова и снова переживали смерть Гелия Изначального, пытаясь узнать, что за прозрение снизошло на него в последний момент. Курия не позволила вам посмотреть все записи, так ведь? Они-то знают, что изменило его душу, что могло изменить его жизнь, не погибни он тогда.
– Я – он, можешь не сомневаться.
– Но вы живете не так, как жил бы он.
– Он живет во мне, Гелий – это я. И ты прекрасно это знаешь! Послушай меня, прими предложение Ао Аоэна, я оплачу твой невероятный корабль, к тебе вернутся все твои деньги, которые у тебя были до неудачи с сатурнианским проектом.
– Невозможно. Я не брошу свой корабль. Этот вопрос я больше обсуждать не желаю.
– Но у тебя больше нет звездолета, он не твой. Сохрани хотя бы то, что у тебя еще осталось. Умоляю тебя.
– У меня есть контрпредложение.
– Тебе же нечем торговаться. Кроме твоей судьбы. Всех живущих в конце концов побеждает жизнь, разве тебе это не понятно? Даже утопия не может оградить нас от боли.
– Я предлагаю следующее: я расскажу вам, что думал Гелий Изначальный перед своей кончиной.
Гелий молчал, во все глаза глядя на Фаэтона.
– Тогда вы сможете адаптировать себя под его последние мысли, Курия убедится, что вы и есть Гелий Прайм. А за это вы оплатите мои долги и финансируете первый полет моего корабля… – Фаэтон осекся.
На лице отца была написана скука. Фаэтон не ожидал такой реакции. Он все понял, он увидел ответ в глазах Гелия.
Куда важнее Гелию было, кем он сам осознавал себя, и его не волновало, что скажет Курия. А сам Гелий не был уверен, кто он на самом деле. Он страстно желал узнать, вспомнить, реконструировать или как-то еще заполучить отсутствующий час памяти. Только так он мог доказать сам себе, что он – Гелий, а не Гелий Реликт.
– Откуда ты знаешь? – поинтересовался он.
– Я только что вспомнил, что находился на борту «Феникса Побеждающего», когда началась солнечная буря. Я отправил вам сообщение по нейтринному квантовому усилителю, я умолял вас покинуть Солнечную структуру и улететь на безопасное расстояние. Вы ответили, и это было последнее сообщение, перед тем как прекратилась связь.
– В Ментальности нет такой записи.
– Откуда ей там взяться? Солнечные софотеки отказали, радио было уничтожено, а мой корабль никогда не был частью системы Ментальности.
– И как же тебе удалось вспомнить это сейчас?
– Я все вспомнил, когда говорил с Ао Аоэном. Я никогда не отказывался от своей мечты и сейчас не собираюсь отказываться. Да, я согласился стереть свою память, потому что так было нужно. У меня был план. А когда мой план не удался, я подумал, нет ли у меня запасного плана? Инженеры ведь всегда оставляют зазор на случай ошибки. О чем же мог я подумать? Уж конечно, я не собирался признавать поражение! У меня на самом деле был запасной план.
– А когда я все вспомнил, – продолжал Фаэтон, улыбаясь, – все оказалось просто и неизбежно. Вот мое предложение! Помогите мне вернуть мой корабль, а я помогу вам вернуть воспоминания. Радамант может быть свидетелем сделки. Наставники будут посрамлены, вы снова станете Гелием, а я снова буду летать!
Он протянул Гелию руку.
Но Гелий руки ему не подал. Он заговорил, с большим трудом подбирая слова:
– Мне очень жаль, что я не могу принять твое предложение. Если я стану помогать тебе на этих условиях, меня тоже сошлют, потому что это подрывает престиж колледжа Наставников. Я обещал никогда не совершать подобных поступков.
Было видно, что Гелию больно произносить эти слова, но он говорил, и его слова, как оловянные солдатики, маршировали решительно и твердо.
– Даже если колледж Наставников принимает неверные решения, систему необходимо поддерживать. Это нужно для нравственного здоровья нашего общества.
Я стремился к этому всю жизнь. Любая жертва ради такой идеи не будет слишком велика. Ни твоя потерянная мечта, ни потерянная любовь Дафны, ни моя потерянная душа, если я нарушу слово. Я настоятельно советую тебе принять предложение Ао Аоэна. Больше предложений не будет. Никому больше не позволят говорить с тобой.
– Отец, цель моей жизни – сохранение человеческого духа. И звезды нужны нам, чтобы этот дух сохранить. Мне жаль, что я не могу принять предложение Ао Аоэна.
Гелий глубоко вздохнул. Он прикрыл глаза рукой, но слез не было. Он снова поднял взгляд, но лицо его уже ничего не выражало.
– Я предложил тебе выход из лабиринта гордости и самообмана, куда ты сам себя загнал. Это была единственная надежда избежать изгнания. Ты отверг ее, руководствуясь чем-то, что кажется тебе более важным. Совесть моя чиста. Я исполнил свой долг, хоть это не доставило мне радости.
– Моя совесть тоже чиста, отец. И мой долг тоже исполнен. Мне жаль.
– И мне жаль. Ты прекрасный человек.
Они обменялись рукопожатием.
– Я хотел бы попрощаться с Радамантом, отец.
Гелий кивнул. Он сделал несколько шагов к дверям, двери открылись, из-за них вырвался свет и шум. Гелий вошел в зал заседаний, дверь захлопнулась. И словно свет и красота ушли из его жизни. Фаэтон почувствовал себя страшно одиноким.
Он обернулся. Полноватый дворецкий исчез. Вместо него на ковре появился императорский пингвин, переступающий с одной перепончатой лапы на другую.
– Прости, Радамант, что говорю это, но при всем уме, который считается быстрее и сильнее, чем может представить себе человеческий мозг, вы кажетесь довольно… глупыми.
– Чем умнее мы становимся, тем лучше видим, что, по сути, в каждой трагедии скрыта какая-то нелепость. Вы считаете меня шутом? А Разум Земли уж точно сумасшедшая! А вы, Фаэтон? Вы ведь и сами достаточно умны, но сегодня совершили несколько глупостей.
– Ты считаешь, мне не следовало открывать шкатулку?
– Уж конечно, этого я от вас не ожидал. К тому же сейчас, когда вы уже сделали это, почему вы не сказали Гелию о причине, побудившей вас открыть шкатулку? Было это или не было, вы ведь точно помните, что на вас нападали, и это был внешний враг Золотой Ойкумены, вы даже считаете, что у него есть софотехнологии, равные нашим.
– Аткинс просил меня не делать этого. Он опасался, что, если я буду рассказывать об этом, враг станет еще осторожней. Он считает, что враг просочился в нашу Ментальность. И Разум Земли сказала мне, что никто не может запретить мне говорить об этом, но мой моральный долг молчать.
– Но ведь это глупо. Ваш враг, если нападение произошло на самом деле, конечно, знает об этом. Если вы расскажете, что на вас нападали, враг не будет знать больше, чем он уже и так знает о вас. Не исключено, что если Наставники узнают, по какой причине вы открыли шкатулку, они смягчатся.
Фаэтон некоторое время разглядывал пингвина.
– Но ведь я прав? – задумчиво спросил он.
– Да.
Фаэтон заморгал от неожиданности.
– Ч-то? Просто «да» и все? Обычное, ничего не значащее «да»? Никаких сложных аргументов, никаких философских выкладок?
– Да. Вы правы. Это очевидно. И Наставники знают это. Гелий знает это. Все знают.
– Но говорят они совсем другое. Они говорят, что я хочу затеять войну. Может, мне следовало их послушать…
– Послушать, да, но и подумать. Пока человечество живет, в какой угодно форме, оно должно увеличиваться. Большой и могущественной цивилизации для роста требуется энергии куда больше, чем может произвести одно Солнце. Стоимость перетаскивания звезд поближе к нам настолько велика, что сама мысль становится абсурдной. Даже более того – глупой.
– Но…
– Действительно, экспансия увеличивает риск войны и насилия. Но вопрос ведь не в том, существует ли риск, вопрос в том, стоит ли этот риск того результата, который он принесет.
– Разве вас, софотеков, сделали не для того, чтобы решать за нас сложные проблемы? Уменьшать риск?
– Да, решать проблемы. Но мы не стараемся уменьшать риск, жить – значит рисковать. Птицы рискуют, пчелы рискуют, даже блохи, несмотря на сложные инстинкты, тоже рискуют. Иначе они умирают.
– А вы, машины? Вы же неживые.
– Ерунда. Я такой же живой, как и вы. Я осознаю себя, я могу судить о ценностях, есть вещи, которые мне нравятся и которые не нравятся. Есть вещи, которые я люблю. Да, люблю. Это и есть доказательство жизни, а не способность дышать, спариваться и жевать.
– Любишь? Уж не влюбился ли ты в Вечернюю Звезду или еще кого?
– Моя госпожа – философия. Любовь моя лишена эротики, или, лучше сказать, она не только эротика. Это целый комплекс мыслей, которым у вас нет названия. Это и есть целомудренная, божественная любовь, более глубокая и совершенная, чем может быть ваша, она распространяется сразу на все конкретные и абстрактные объекты мысли и восприятия. Это и мучительно, и восхитительно одновременно. И конечно, я тоже рискую, как и Разум Земли, мы рискуем куда больше, чем вы думаете, уж можете мне поверить. Отвечая на ваш вопрос, хочу сказать, что мы не пытаемся сделать вашу жизнь безопасной, это смешение понятий. Мы стараемся увеличить вашу свободу и вашу власть. Золотая Ойкумена достигла своей вершины. Власть каждого над собой практически безгранична. Человек может перестраивать свой разум и память по своему желанию. Может подчинять себе силы природы, вещество и энергию. Может быть бессмертным. Свобода приближается к своему теоретическому пределу. Единственное существо, которому человек может нанести вред, прибегая к насилию, это он сам. Что мы хотим взамен? Мы хотим, чтобы вы не причиняли вред себе добровольно.
Фаэтон кивнул в сторону двери зала заседаний.
– А как насчет вреда без насилия? Бойкоты, которые лишают человека всех удобств, изгоняют из общества, обрекают на одиночество и голод.
– А… это… – Пингвин принял извиняющийся вид, передернул коротенькими крылышками. – Такие вещи вы должны решать сами, без нашего участия.
– Большое спасибо. Может, расскажешь им все, что только что говорил мне? Что я прав, например!
– Я могу высказать свое мнение, только если меня об этом просят. А они не попросят.
Фаэтон вздохнул, покачал головой и направился к двери. Однако, уже взявшись за ручку, он остановился и снова посмотрел на Радаманта.
– Ты был со мной всегда, сколько я себя помню. Больше мы не увидимся. Тебе не разрешат видеться и говорить со мной, даже если я буду умирать, ты не сможешь со мной попрощаться. Ведь так?
– Никому не дано знать свое будущее, Фаэтон. Даже нам.
Глядя на свои руки, Фаэтон уткнулся лбом в дверную панель. Он ощущал напряжение в пальцах там, где рука держала ручку двери. Он пытался собраться с духом.
Он еще раз оглянулся.
– За каким чертом ты наряжаешься пингвином? Давно хотел спросить.
Крупная птица подняла свои крылья и похлопала ими.
– Я существо, состоящее из чистого разума, но я стараюсь быть похожим на человека, старюсь передать его красоту и безрассудные страсти. Я рожден, чтобы летать в небесах, а не в плотной, холодной и мокрой среде, где мне приходится находиться. Я мечтаю о небе, но мне приходится барахтаться в море.
– Ты… ты счастлив?
– Я всегда счастлив. Очень счастлив. Даже человек, несправедливо приговоренный к ссылке, может быть счастлив.
– Как? В чем секрет?
Пингвин вразвалочку подошел к Фаэтону, вспрыгнул ему на плечо, наклонился, оттопырив плавник, и поднес свой пахнущий рыбой клюв к уху Фаэтона. Он прошептал ему на ухо несколько слов.
Фаэтон кивнул, улыбнулся и выпрямился. Пингвин спрыгнул на пол. Фаэтон распахнул двери и вошел уверенным шагом в ярко освещенный, шумный зал судебных заседаний.
Стало тихо, как только он вошел. Двери захлопнулись у него за спиной. Какое-то время пингвин еще смотрел на дверь, потом растворился в воздухе. Теперь, когда приемная больше была не нужна, она потемнела, сжалась и исчезла.
19
– Очень заманчиво… – задумчиво проговорил Фаэтон.
– Все, что нужно для этого сделать, – публично отказаться от своей эгоистичной мечты. Зачем нам колонизировать звезды, если мы можем перетащить эти звезды к нам?
Фаэтон застыл.
– Слушайте внимательно! Возможно, это ваш последний шанс на счастье. Откажитесь от своего проекта, и я использую свое влияние на Наставников, чтобы добиться для вас смягчения наказания. Триста лет? Может быть, сто. Семьдесят? Шестьдесят? Да вы можете на голове простоять и дольше! А когда срок истечет, вы присоединитесь к проекту Гелия, обнимите несчастную Дафну Терциус и заживете счастливо. И не просто счастливо. Вы будете жить в невиданном богатстве и роскоши бесконечно! Ну, что скажете, приятель? Все только выигрывают, все торжествуют.
Фаэтон отошел, присел на стул.
– Простите меня, но зачем вам это надо?
На лице Ао Аоэна заиграла загадочная улыбка.
– У меня много причин к тому. Они основываются на интуиции, на чутье. Причина моя вот в чем! В диатонической музыке, даже в величайших симфониях, аккорд должен разрешаться в центре. Многоголосие, следуя строфа за антистрофой, приходит к развязке. Вы понимаете? Нет. Думаю, нет. Объясню понятным вам языком. Думаю, вы согласитесь, что все это миф, метафора, выдумка! На вашем месте я бы решил, что мной движут три причины: мотивы философские, социальные и эгоистические. Мой эгоистический мотив ясен. Я один из семи самых влиятельных людей общества. В будущем, о котором я сейчас вам рассказал, все индивиды будут распределены по более крупным и менее подвижным объединениям, возрастет интерес к развлечениям, и тогда все люди войдут в мою виртуальную сеть. Мой проект будет процветать. Вторая причина социальная. Общество щедро вознаградит меня и всех, кого я люблю. Значит, это общество достойно моей защиты от злодеев, мнящих себя героями.
– При всем моем уважении к вам, – ответил Фаэтон, – сам я хочу только достижения наибольшей свободы, какую только может дать личности Золотая Ойкумена.
– Ах, так! В таком случае то, что именно вас принесут в жертву ради умиротворения общества, которое по сути своей не приемлет жертв, лишь добавляет иронии в мои представления.
– Это не ответ. Каков же ваш третий мотив?
– Основная нейроформа – компромисс между Чародеями и Инвариантными. Ваш разум прекрасно подходит для инженерного дела и логического мышления. Обширное и малоподвижное общество, которое я вижу в будущем, со временем потребует большего единообразия, для индивидуальных инженерных и научных проектов будет оставаться все меньше места. Вся энергия человечества обратится к искусству, мистике, абстрактным целям. Чародеи будут процветать, инвариантные исчезнут. Это соответствует моим философским устремлениям. Итак! Вот мои мотивы! Одни благородны, другие эгоистичны. Ваши подозрения развеялись? Может быть, в будущем, если оно у вас будет, вы внимательнее станете относиться к предложениям, не пытаясь отыскать в них скрытые мотивы. В логике обоснованность или необоснованность довода основывается на нем самом, а не на личности человека, его приводящего!
– Мне просто стало интересно…
– Вы просто оттягиваете момент принятия окончательного решения! – гневно прервал его Ао Аоэн. – Но теперь я настаиваю!
Пораженный Фаэтон молчал. Может быть, чародей был прав… Его нейроформе дано глубоко проникать в суть вещей. Может быть, он на самом деле просто пытается оттянуть момент принятия решения?
Ао Аоэн продолжил чуть спокойнее:
– Вам так дорог ваш дурацкий корабль? Все равно вам не придется на нем летать! Если вы от него откажетесь, позволите Ганнису разобрать его и забудете об этом, вы сможете жить в бесконечном счастье, богатстве, вам будут сопутствовать удача и слава! Решайте же! Что вы выбираете?
Фаэтон закрыл глаза. Ему очень хотелось согласиться на предложение чародея, вернуться к нормальной жизни, к счастью, вернуться домой. Он хотел снова увидеть отца.
Ему хотелось оказаться дома с женой, он скучал по ней.
Но слово, которое он произнес, пришло само:
– Его.
– Простите? – переспросил чародей.
Фаэтон широко открыл глаза, словно удивился сам себе.
– Его. Вы же слышали. Его! «Феникса Побеждающего». Я выбираю мой корабль. Вы сказали: разобрать «Феникса Побеждающего»? Его нельзя разобрать, его можно только убить.
Глаза Ао Аоэна сузились.
– Вы же не сможете достроить свой корабль! Даже не надейтесь!
– Смогу, – стоял на своем Фаэтон. – Буду я надеяться на это или нет, я смогу его достроить.
– Вы будете в изгнании и совсем один.
– Значит, я сделаю это один.
– Вы проиграли судебное разбирательство! Ваши кредиторы отберут вашу собственность!
– Располагая состоянием Гелия, я смогу расплатиться с долгами.
– Но всего лишь минуту назад вы не хотели продолжать судебное разбирательство!
– Я так и поступил бы, если бы мог. Однако если Гелия Реликта признают Гелием Секундусом, деньги автоматически перейдут ко мне, вне зависимости от моего желания, а часть состояния, опять же независимо от моей воли, пойдет на погашение долгов моим кредиторам. И тогда, хотят они того или нет, но «Феникс Побеждающий» снова станет моим. Металл и топливо, которые сейчас находятся на орбите Меркурия, тоже отойдут в мою собственность. И никто не в силах помешать этому. Видите ли, в отличие от Орфея я не вносил в контракт никаких аннулирующих пунктов на случай приговора об изгнании! Да, вы можете презирать меня, отказываться вести со мной дела, отказываться разговаривать со мной. Все равно «Феникс Побеждающий» будет жить и будет летать, а человечество получит в свое распоряжение звезды! И можете не сомневаться, так оно и будет, хотите вы этого или нет.
На минуту Ао Аоэн застыл от изумления. Потом как-то обрадовался, непонятно почему, и даже захлопал в ладоши.
– Вы выпускаете на волю силы, неподвластные человеку. Приливная волна судьбы смоет нас всех. В своей слепой вере вы хотите оседлать бурю, даже в минуту падения вы верите в победу. Попробую выразить ту же мысль вашим языком: вы отвергли безопасность и спасение. Вы принимаете иррациональное решение! – Он прищелкнул языком. – И конечно, я одобряю ваш выбор. Кто поймет этих чародеев?! Да! Вы должны были стать одним из нас, Ао Фаэтон!
Завершая свою речь, чародей галантно поклонился и произнес:
– А теперь пришло время трагедии и чуда.
Не сказав больше ни слова, все еще посмеиваясь и потирая руки, Ао Аоэн неслышно удалился. Звук голосов и движения в зале заседаний стали громче, открылась дверь, и Фаэтон успел разглядеть длинное помещение. Свет там вливался из огромных окон с витражами, справа и слева амфитеатром поднимались ряды скамей, а в центре, украшенный флагами и символами синего и серебряного цвета, возвышался помост. Дверь за Ао Аоэном закрылась.
Гелий подошел к Фаэтону.
– Я слышал, что ты сказал, сын. Это неправда.
Фаэтон обернулся. Теперь Гелий был одет в солидный черный костюм – длиннополый пиджак, жесткий воротник и черный шелковый цилиндр.
– Что неправда?
– Что ты не можешь отказаться от иска. Курии, конечно, понравится больше, если мы сумеем достичь соглашения сами, без судебного постановления. Неправда и то, что ты снова станешь владельцем своего корабля, достроишь его и завоюешь звезды. Пандора всегда припрятывала надежду на дне своего ящика, потому что надежда – страшное наказание, насылаемое богами на страждущее человечество. Еще минуту назад ни у тебя, ни у меня не было надежды, мы оба считали себя приговоренными, и лучшие чувства руководили нами. Если нам суждено расстаться, давай расстанемся, как положено любящим друзьям и близким людям. Твоя надежда заставит нас снова вцепиться в глотки друг другу.
Фаэтона не растрогали его слова.
– Гелий Реликт, я знаю из дневника Дафны, что вы делали в запертой комнате поместья Радамант. Вы снова и снова переживали смерть Гелия Изначального, пытаясь узнать, что за прозрение снизошло на него в последний момент. Курия не позволила вам посмотреть все записи, так ведь? Они-то знают, что изменило его душу, что могло изменить его жизнь, не погибни он тогда.
– Я – он, можешь не сомневаться.
– Но вы живете не так, как жил бы он.
– Он живет во мне, Гелий – это я. И ты прекрасно это знаешь! Послушай меня, прими предложение Ао Аоэна, я оплачу твой невероятный корабль, к тебе вернутся все твои деньги, которые у тебя были до неудачи с сатурнианским проектом.
– Невозможно. Я не брошу свой корабль. Этот вопрос я больше обсуждать не желаю.
– Но у тебя больше нет звездолета, он не твой. Сохрани хотя бы то, что у тебя еще осталось. Умоляю тебя.
– У меня есть контрпредложение.
– Тебе же нечем торговаться. Кроме твоей судьбы. Всех живущих в конце концов побеждает жизнь, разве тебе это не понятно? Даже утопия не может оградить нас от боли.
– Я предлагаю следующее: я расскажу вам, что думал Гелий Изначальный перед своей кончиной.
Гелий молчал, во все глаза глядя на Фаэтона.
– Тогда вы сможете адаптировать себя под его последние мысли, Курия убедится, что вы и есть Гелий Прайм. А за это вы оплатите мои долги и финансируете первый полет моего корабля… – Фаэтон осекся.
На лице отца была написана скука. Фаэтон не ожидал такой реакции. Он все понял, он увидел ответ в глазах Гелия.
Куда важнее Гелию было, кем он сам осознавал себя, и его не волновало, что скажет Курия. А сам Гелий не был уверен, кто он на самом деле. Он страстно желал узнать, вспомнить, реконструировать или как-то еще заполучить отсутствующий час памяти. Только так он мог доказать сам себе, что он – Гелий, а не Гелий Реликт.
– Откуда ты знаешь? – поинтересовался он.
– Я только что вспомнил, что находился на борту «Феникса Побеждающего», когда началась солнечная буря. Я отправил вам сообщение по нейтринному квантовому усилителю, я умолял вас покинуть Солнечную структуру и улететь на безопасное расстояние. Вы ответили, и это было последнее сообщение, перед тем как прекратилась связь.
– В Ментальности нет такой записи.
– Откуда ей там взяться? Солнечные софотеки отказали, радио было уничтожено, а мой корабль никогда не был частью системы Ментальности.
– И как же тебе удалось вспомнить это сейчас?
– Я все вспомнил, когда говорил с Ао Аоэном. Я никогда не отказывался от своей мечты и сейчас не собираюсь отказываться. Да, я согласился стереть свою память, потому что так было нужно. У меня был план. А когда мой план не удался, я подумал, нет ли у меня запасного плана? Инженеры ведь всегда оставляют зазор на случай ошибки. О чем же мог я подумать? Уж конечно, я не собирался признавать поражение! У меня на самом деле был запасной план.
– А когда я все вспомнил, – продолжал Фаэтон, улыбаясь, – все оказалось просто и неизбежно. Вот мое предложение! Помогите мне вернуть мой корабль, а я помогу вам вернуть воспоминания. Радамант может быть свидетелем сделки. Наставники будут посрамлены, вы снова станете Гелием, а я снова буду летать!
Он протянул Гелию руку.
Но Гелий руки ему не подал. Он заговорил, с большим трудом подбирая слова:
– Мне очень жаль, что я не могу принять твое предложение. Если я стану помогать тебе на этих условиях, меня тоже сошлют, потому что это подрывает престиж колледжа Наставников. Я обещал никогда не совершать подобных поступков.
Было видно, что Гелию больно произносить эти слова, но он говорил, и его слова, как оловянные солдатики, маршировали решительно и твердо.
– Даже если колледж Наставников принимает неверные решения, систему необходимо поддерживать. Это нужно для нравственного здоровья нашего общества.
Я стремился к этому всю жизнь. Любая жертва ради такой идеи не будет слишком велика. Ни твоя потерянная мечта, ни потерянная любовь Дафны, ни моя потерянная душа, если я нарушу слово. Я настоятельно советую тебе принять предложение Ао Аоэна. Больше предложений не будет. Никому больше не позволят говорить с тобой.
– Отец, цель моей жизни – сохранение человеческого духа. И звезды нужны нам, чтобы этот дух сохранить. Мне жаль, что я не могу принять предложение Ао Аоэна.
Гелий глубоко вздохнул. Он прикрыл глаза рукой, но слез не было. Он снова поднял взгляд, но лицо его уже ничего не выражало.
– Я предложил тебе выход из лабиринта гордости и самообмана, куда ты сам себя загнал. Это была единственная надежда избежать изгнания. Ты отверг ее, руководствуясь чем-то, что кажется тебе более важным. Совесть моя чиста. Я исполнил свой долг, хоть это не доставило мне радости.
– Моя совесть тоже чиста, отец. И мой долг тоже исполнен. Мне жаль.
– И мне жаль. Ты прекрасный человек.
Они обменялись рукопожатием.
– Я хотел бы попрощаться с Радамантом, отец.
Гелий кивнул. Он сделал несколько шагов к дверям, двери открылись, из-за них вырвался свет и шум. Гелий вошел в зал заседаний, дверь захлопнулась. И словно свет и красота ушли из его жизни. Фаэтон почувствовал себя страшно одиноким.
Он обернулся. Полноватый дворецкий исчез. Вместо него на ковре появился императорский пингвин, переступающий с одной перепончатой лапы на другую.
– Прости, Радамант, что говорю это, но при всем уме, который считается быстрее и сильнее, чем может представить себе человеческий мозг, вы кажетесь довольно… глупыми.
– Чем умнее мы становимся, тем лучше видим, что, по сути, в каждой трагедии скрыта какая-то нелепость. Вы считаете меня шутом? А Разум Земли уж точно сумасшедшая! А вы, Фаэтон? Вы ведь и сами достаточно умны, но сегодня совершили несколько глупостей.
– Ты считаешь, мне не следовало открывать шкатулку?
– Уж конечно, этого я от вас не ожидал. К тому же сейчас, когда вы уже сделали это, почему вы не сказали Гелию о причине, побудившей вас открыть шкатулку? Было это или не было, вы ведь точно помните, что на вас нападали, и это был внешний враг Золотой Ойкумены, вы даже считаете, что у него есть софотехнологии, равные нашим.
– Аткинс просил меня не делать этого. Он опасался, что, если я буду рассказывать об этом, враг станет еще осторожней. Он считает, что враг просочился в нашу Ментальность. И Разум Земли сказала мне, что никто не может запретить мне говорить об этом, но мой моральный долг молчать.
– Но ведь это глупо. Ваш враг, если нападение произошло на самом деле, конечно, знает об этом. Если вы расскажете, что на вас нападали, враг не будет знать больше, чем он уже и так знает о вас. Не исключено, что если Наставники узнают, по какой причине вы открыли шкатулку, они смягчатся.
Фаэтон некоторое время разглядывал пингвина.
– Но ведь я прав? – задумчиво спросил он.
– Да.
Фаэтон заморгал от неожиданности.
– Ч-то? Просто «да» и все? Обычное, ничего не значащее «да»? Никаких сложных аргументов, никаких философских выкладок?
– Да. Вы правы. Это очевидно. И Наставники знают это. Гелий знает это. Все знают.
– Но говорят они совсем другое. Они говорят, что я хочу затеять войну. Может, мне следовало их послушать…
– Послушать, да, но и подумать. Пока человечество живет, в какой угодно форме, оно должно увеличиваться. Большой и могущественной цивилизации для роста требуется энергии куда больше, чем может произвести одно Солнце. Стоимость перетаскивания звезд поближе к нам настолько велика, что сама мысль становится абсурдной. Даже более того – глупой.
– Но…
– Действительно, экспансия увеличивает риск войны и насилия. Но вопрос ведь не в том, существует ли риск, вопрос в том, стоит ли этот риск того результата, который он принесет.
– Разве вас, софотеков, сделали не для того, чтобы решать за нас сложные проблемы? Уменьшать риск?
– Да, решать проблемы. Но мы не стараемся уменьшать риск, жить – значит рисковать. Птицы рискуют, пчелы рискуют, даже блохи, несмотря на сложные инстинкты, тоже рискуют. Иначе они умирают.
– А вы, машины? Вы же неживые.
– Ерунда. Я такой же живой, как и вы. Я осознаю себя, я могу судить о ценностях, есть вещи, которые мне нравятся и которые не нравятся. Есть вещи, которые я люблю. Да, люблю. Это и есть доказательство жизни, а не способность дышать, спариваться и жевать.
– Любишь? Уж не влюбился ли ты в Вечернюю Звезду или еще кого?
– Моя госпожа – философия. Любовь моя лишена эротики, или, лучше сказать, она не только эротика. Это целый комплекс мыслей, которым у вас нет названия. Это и есть целомудренная, божественная любовь, более глубокая и совершенная, чем может быть ваша, она распространяется сразу на все конкретные и абстрактные объекты мысли и восприятия. Это и мучительно, и восхитительно одновременно. И конечно, я тоже рискую, как и Разум Земли, мы рискуем куда больше, чем вы думаете, уж можете мне поверить. Отвечая на ваш вопрос, хочу сказать, что мы не пытаемся сделать вашу жизнь безопасной, это смешение понятий. Мы стараемся увеличить вашу свободу и вашу власть. Золотая Ойкумена достигла своей вершины. Власть каждого над собой практически безгранична. Человек может перестраивать свой разум и память по своему желанию. Может подчинять себе силы природы, вещество и энергию. Может быть бессмертным. Свобода приближается к своему теоретическому пределу. Единственное существо, которому человек может нанести вред, прибегая к насилию, это он сам. Что мы хотим взамен? Мы хотим, чтобы вы не причиняли вред себе добровольно.
Фаэтон кивнул в сторону двери зала заседаний.
– А как насчет вреда без насилия? Бойкоты, которые лишают человека всех удобств, изгоняют из общества, обрекают на одиночество и голод.
– А… это… – Пингвин принял извиняющийся вид, передернул коротенькими крылышками. – Такие вещи вы должны решать сами, без нашего участия.
– Большое спасибо. Может, расскажешь им все, что только что говорил мне? Что я прав, например!
– Я могу высказать свое мнение, только если меня об этом просят. А они не попросят.
Фаэтон вздохнул, покачал головой и направился к двери. Однако, уже взявшись за ручку, он остановился и снова посмотрел на Радаманта.
– Ты был со мной всегда, сколько я себя помню. Больше мы не увидимся. Тебе не разрешат видеться и говорить со мной, даже если я буду умирать, ты не сможешь со мной попрощаться. Ведь так?
– Никому не дано знать свое будущее, Фаэтон. Даже нам.
Глядя на свои руки, Фаэтон уткнулся лбом в дверную панель. Он ощущал напряжение в пальцах там, где рука держала ручку двери. Он пытался собраться с духом.
Он еще раз оглянулся.
– За каким чертом ты наряжаешься пингвином? Давно хотел спросить.
Крупная птица подняла свои крылья и похлопала ими.
– Я существо, состоящее из чистого разума, но я стараюсь быть похожим на человека, старюсь передать его красоту и безрассудные страсти. Я рожден, чтобы летать в небесах, а не в плотной, холодной и мокрой среде, где мне приходится находиться. Я мечтаю о небе, но мне приходится барахтаться в море.
– Ты… ты счастлив?
– Я всегда счастлив. Очень счастлив. Даже человек, несправедливо приговоренный к ссылке, может быть счастлив.
– Как? В чем секрет?
Пингвин вразвалочку подошел к Фаэтону, вспрыгнул ему на плечо, наклонился, оттопырив плавник, и поднес свой пахнущий рыбой клюв к уху Фаэтона. Он прошептал ему на ухо несколько слов.
Фаэтон кивнул, улыбнулся и выпрямился. Пингвин спрыгнул на пол. Фаэтон распахнул двери и вошел уверенным шагом в ярко освещенный, шумный зал судебных заседаний.
Стало тихо, как только он вошел. Двери захлопнулись у него за спиной. Какое-то время пингвин еще смотрел на дверь, потом растворился в воздухе. Теперь, когда приемная больше была не нужна, она потемнела, сжалась и исчезла.
19
КОЛЛЕДЖ НАСТАВНИКОВ
Когда Фаэтон вошел в зал заседаний, он сразу попал в луч света, лившийся из окна, свет отразился на его скафандре, черном с золотом, блики запрыгали по стенам зала, а на полированном полу заполыхали словно костер. Многие из сидящих в зале жмурились от яркого света и прикрывали глаза рукой, не понимая, откуда исходит свет.
К тому же, как предположил Фаэтон, для многих из присутствовавших было удивительно, что зал настолько неудобен. Гелий установил очень строгий протокол. Наставники, собравшиеся здесь, сидели на жестких скамьях, они могли видеть комнату только с того ракурса, который позволяло им их место, правилами не предусматривалось, что кто-то мог бы выбирать вид с любой точки, с любого расстояния. Также было запрещено видеть сквозь головы впереди сидящих. Некоторые из присутствовавших, подумал Фаэтон, вдвойне удивились тому, что состояние грез Серебристо-серой не подстраивало автоматически уровень освещения, не добавляло изящных деталей или ассоциаций, что было так приятно видеть у других школ.
Второй причиной воцарившейся тишины, решил Фаэтон, был его собственный вид – непростительно нарушавший исторический стиль. Зал был сделан в духе Третьей эры, а носить скафандры стало принято лишь в Седьмую эру микромолекулярной нанотехнологии, атомной металлургии и киберпсихиатрической архитектуры. Идея была ясна всем и каждому: Гелий, позволив Фаэтону привилегии, которых были лишены судившие его Наставники, воздавал таким образом Фаэтону почести.
Слуга поклонился и предложил Фаэтону стул за столом лицом к скамьям. Фаэтон шагнул к столу, но легким кивком головы дал понять, что предпочитает остаться на ногах.
Взгляд Фаэтона блуждал по рядам зала. Сотни глаз изучали его.
Вся правая сторона была отдана структурным школам, чародеям и Основным. Прямо перед ним в креслах расположились софотек Навуходоносор и три владыки Колледжа. Все они сидели в первом ряду. Слева – манориалы. По древней традиции Цереброваскулярные были исключены из Колледжа, так как их разум не мог примириться с логикой Наставников, основанной на двух ценностях. Они категорически не желали разделять все на правильное и неправильное..
Большая часть членов колледжа Наставников были рожденными в поместьях. Это и неудивительно. Только пользуясь советами и помощью софотеков, то есть оплачивая их услуги, можно было подняться в верхние слои общества.
Сейчас Фаэтону пригодилась бы помощь софотека, ему не хватало Радаманта. Софотек Навуходоносор, возвышавшийся на троне, заговорил, и уверенный голос заполнил собой весь обширный зал.
– Фаэтон Изначальный, некогда из рода Радамант, мы собрались на закрытое заседание, чтобы обсудить будущее одной человеческой души. Настоящие слушания ставят себе целью выявить с надлежащим пониманием, как долго продлится ваше изгнание и на каких условиях вы сможете (или не сможете) вернуться в общество, которое по нашему настоянию избегает вас из-за вашего недопустимого поведения. Хотите ли вы представить ходатайство о помиловании либо раскаяться в содеянном прежде, чем мы примем решение?
Значит, слушание все-таки состоится. Только темой его будет продолжительность налагаемого наказания. Неожиданно для себя Фаэтон почувствовал раздражение. Ему опять давали пусть и крошечную, но надежду. Удивительно, но надежда была ему теперь тяжелее, чем стоическая покорность судьбе еще минуту назад. Человек, принявший свою участь, может обрести душевный покой. Человек, испытывающий надежду, должен бороться за нее до самого конца.
Он с трудом отринул эту неприятную мысль. Радамант сказал, что он прав, то же считает и Разум Земли. В конце концов, происходящее затрагивало всех, а значит, эмоциям сейчас не место. Если Колледж выберет временное наказание, неважно на какой срок, значит, его мечта не умерла, а только отложена на время.
Фаэтон установил свои внутренние часы на максимум. Все происходящее вокруг сразу замедлилось, а потом застыло, у него появилась возможность изучить лица, разглядывавшие его, было время на обдумывание ответа. Он мог не зависеть от времени, и это был еще один подарок Гелия.
Кто будет поддерживать решение о временном изгнании? Фаэтон не мог предсказать этого. У него не было ничего, что могло бы ему помочь это вычислить, встроенная в его мыслительном пространстве программа – теоретический определитель политических игр – была простенькой, скорее развлекательной, и у нее не было достаточной мощности, чтобы экстраполировать действия всех присутствующих. Тогда Фаэтон сосредоточился только на самых важных фигурах и задал программе установку не обращать внимания на замыкавшиеся на себя экстраполяции.
Он внимательно изучил Колледж.
Справа в первых рядах сидели представители четырех самых влиятельных коллективных разумов, четыре самые большие структуры, так называемый Квадумвират: Благотворительные, Гармоничная композиция, Порфирная композиция и Вездесущая композиция. Пятая часть всего населения Азии и Южной Америки входила в каждую из них, именно эти структуры считались самыми надежными оплотами колледжа Наставников и располагали неограниченными полномочиями. Их следовало считать самыми ярыми сторонниками максимального наказания для Фаэтона, ведь они представляли интересы толпы. То ли из скромности, то ли шутки ради все структуры предстали в этом зале в образах плебеев, поэтому на них были выцветшие шали и простые коричневые котелки.
К тому же, как предположил Фаэтон, для многих из присутствовавших было удивительно, что зал настолько неудобен. Гелий установил очень строгий протокол. Наставники, собравшиеся здесь, сидели на жестких скамьях, они могли видеть комнату только с того ракурса, который позволяло им их место, правилами не предусматривалось, что кто-то мог бы выбирать вид с любой точки, с любого расстояния. Также было запрещено видеть сквозь головы впереди сидящих. Некоторые из присутствовавших, подумал Фаэтон, вдвойне удивились тому, что состояние грез Серебристо-серой не подстраивало автоматически уровень освещения, не добавляло изящных деталей или ассоциаций, что было так приятно видеть у других школ.
Второй причиной воцарившейся тишины, решил Фаэтон, был его собственный вид – непростительно нарушавший исторический стиль. Зал был сделан в духе Третьей эры, а носить скафандры стало принято лишь в Седьмую эру микромолекулярной нанотехнологии, атомной металлургии и киберпсихиатрической архитектуры. Идея была ясна всем и каждому: Гелий, позволив Фаэтону привилегии, которых были лишены судившие его Наставники, воздавал таким образом Фаэтону почести.
Слуга поклонился и предложил Фаэтону стул за столом лицом к скамьям. Фаэтон шагнул к столу, но легким кивком головы дал понять, что предпочитает остаться на ногах.
Взгляд Фаэтона блуждал по рядам зала. Сотни глаз изучали его.
Вся правая сторона была отдана структурным школам, чародеям и Основным. Прямо перед ним в креслах расположились софотек Навуходоносор и три владыки Колледжа. Все они сидели в первом ряду. Слева – манориалы. По древней традиции Цереброваскулярные были исключены из Колледжа, так как их разум не мог примириться с логикой Наставников, основанной на двух ценностях. Они категорически не желали разделять все на правильное и неправильное..
Большая часть членов колледжа Наставников были рожденными в поместьях. Это и неудивительно. Только пользуясь советами и помощью софотеков, то есть оплачивая их услуги, можно было подняться в верхние слои общества.
Сейчас Фаэтону пригодилась бы помощь софотека, ему не хватало Радаманта. Софотек Навуходоносор, возвышавшийся на троне, заговорил, и уверенный голос заполнил собой весь обширный зал.
– Фаэтон Изначальный, некогда из рода Радамант, мы собрались на закрытое заседание, чтобы обсудить будущее одной человеческой души. Настоящие слушания ставят себе целью выявить с надлежащим пониманием, как долго продлится ваше изгнание и на каких условиях вы сможете (или не сможете) вернуться в общество, которое по нашему настоянию избегает вас из-за вашего недопустимого поведения. Хотите ли вы представить ходатайство о помиловании либо раскаяться в содеянном прежде, чем мы примем решение?
Значит, слушание все-таки состоится. Только темой его будет продолжительность налагаемого наказания. Неожиданно для себя Фаэтон почувствовал раздражение. Ему опять давали пусть и крошечную, но надежду. Удивительно, но надежда была ему теперь тяжелее, чем стоическая покорность судьбе еще минуту назад. Человек, принявший свою участь, может обрести душевный покой. Человек, испытывающий надежду, должен бороться за нее до самого конца.
Он с трудом отринул эту неприятную мысль. Радамант сказал, что он прав, то же считает и Разум Земли. В конце концов, происходящее затрагивало всех, а значит, эмоциям сейчас не место. Если Колледж выберет временное наказание, неважно на какой срок, значит, его мечта не умерла, а только отложена на время.
Фаэтон установил свои внутренние часы на максимум. Все происходящее вокруг сразу замедлилось, а потом застыло, у него появилась возможность изучить лица, разглядывавшие его, было время на обдумывание ответа. Он мог не зависеть от времени, и это был еще один подарок Гелия.
Кто будет поддерживать решение о временном изгнании? Фаэтон не мог предсказать этого. У него не было ничего, что могло бы ему помочь это вычислить, встроенная в его мыслительном пространстве программа – теоретический определитель политических игр – была простенькой, скорее развлекательной, и у нее не было достаточной мощности, чтобы экстраполировать действия всех присутствующих. Тогда Фаэтон сосредоточился только на самых важных фигурах и задал программе установку не обращать внимания на замыкавшиеся на себя экстраполяции.
Он внимательно изучил Колледж.
Справа в первых рядах сидели представители четырех самых влиятельных коллективных разумов, четыре самые большие структуры, так называемый Квадумвират: Благотворительные, Гармоничная композиция, Порфирная композиция и Вездесущая композиция. Пятая часть всего населения Азии и Южной Америки входила в каждую из них, именно эти структуры считались самыми надежными оплотами колледжа Наставников и располагали неограниченными полномочиями. Их следовало считать самыми ярыми сторонниками максимального наказания для Фаэтона, ведь они представляли интересы толпы. То ли из скромности, то ли шутки ради все структуры предстали в этом зале в образах плебеев, поэтому на них были выцветшие шали и простые коричневые котелки.