Рэнни Карен. Осень в Шотландии

   Значительно полезнее будет сосредоточиться на действительно важном вопросе: зачем он вообще вернулся в Балфурин?
   Тут дверь приоткрылась, и в щелку заглянула Мейзи.
   – Ваше сиятельство, он не приходил есть.
   Кто подразумевался под словом «он», было ясно без слов.
   – Неужели теперь весь замок не будет ни есть, ни спать, потому что Джордж забыл поесть? – с насмешкой в голосе спросила Шарлотта. – Он занят. Какое-то дело. И не спрашивай какое, сразу скажу тебе, что понятия не имею. – Шарлотта нахмурилась, опустив взгляд на чернильницу, и раздраженно передвинула ее на прежнее место.
   – Служанка внизу видела, как господин граф шел в направлении старого замка, ваше сиятельство, – сообщила Мейзи, выжидающе глядя на хозяйку.
   – Вот как? – Интересно. Странное место для Джорджа. Или нет? Если, конечно, верить его словам.
   Мейзи все стояла в дверях.
   – Мейзи, я абсолютно не собираюсь идти за ним следом.
   – Конечно, конечно, ваше сиятельство. Мэтью тоже не завтракал.
   – Съели эти двое свой ленч или нет, наша жизнь не должна рушиться, мне все равно следует заниматься обычными делами.
   – И что это будут за дела, ваше сиятельство?
   Мейзи не пыталась шутить, просто хотела получить приказания. Беда состояла в том, что никаких особых дел не было. Именно сегодня. Последние четыре-пять недель они только и делали, что готовились к этому дню, дню прощания с ученицами. Мечтали остаться в почти пустом замке, отдохнуть от напряженных, строго расписанных занятий.
   Впервые за несколько месяцев Шарлотта была свободна, если только можно говорить о свободе, когда где-то рядом в доме ежеминутно чувствуешь присутствие Джорджа.
   – Он мог не знать, ваше сиятельство, что мы приготовили ему еду. Я имею в виду Мэтью.
   Услышав грустные нотки в голосе девушки, Шарлотта бросила на нее проницательный взгляд:
   – Разве ты не собиралась навестить родителей, Мейзи?
   – Только в следующем месяце, ваше сиятельство.
   – Я могу отпустить тебя пораньше. Если хочешь, можешь ехать на следующей неделе.
   – Благодарю вас, ваше сиятельство, но не стоит, – отвечала горничная. – Они не ждут меня раньше. Может быть, мне пойти поискать его? Он ведь голоден.
   – Мейзи, Мэтью – взрослый мужчина. Если он голоден, то отлично сумеет разыскать кухню.
   – О нет, ваше сиятельство. Мэтью ни за что не решится. Скорее умрет от голода, чем доставит кому-нибудь беспокойство.
   Шарлотта вздохнула:
   – Очень сомневаюсь, Мейзи, что такое может произойти.
   Мгновение помолчав, горничная заговорила снова:
   – Кухарка говорит, что может подогреть суп, но барашек подсохнет.
   – Барашек? Я не помню, чтобы нам подавали барашка. И сколько же всего было блюд? – спросила Шарлотта.
   Мейзи вспыхнула и сделала шаг назад.
   – Я скажу кухарке убрать пока все. Может быть, его сиятельство пожелает обедать пораньше.
   Шарлотта встала, обошла стол, разглаживая ладонями юбку.
   Каждый день приносит что-то новое. Кто недавно это сказал? Учительница французского, мадемуазель Дувье. Эта женщина во всем умеет найти нечто хорошее. Что бы она сказала в этой ситуации? Она француженка, а значит, в отличие от леди Элинор, дала бы какой-нибудь романтический совет.
   – Джорджу придется самому о себе позаботиться. Как и Мэтью. Они не умерли от голода до приезда в Балфурин и, без сомнения, не умрут, пока будут здесь. В конце концов, они не дети, а взрослые мужчины. Нечего с ними носиться. Мейзи, я не допущу, чтобы мое хозяйство пришло из-за них в полное смятение.
   – Да, ваше сиятельство, – пробормотала девушка.
   Будь Джордж уродом, женщины Балфурина не рвались бы ему услужить.
   Шарлотта закрыла дверь и вернулась за стол, довольная, что Мейзи не стала спорить. Сама она действовала неразумно и знала это, а оттого еще больше впадала в беспричинный гнев.
 
   Туман часто окутывал развалины старого замка, особенно по утрам весной и осенью. С одной стороны древней постройки сохранилась высокая стена с массивным арочным входом, вся заросшая темно-зеленым лишайником. Высокие колонны, некогда поддерживавшие тяжелую крышу, отбрасывали длинные узкие тени.
   Мальчишками они с Джорджем часто тут играли. Диксона завораживали рассказы о первом графе Марне, а его могила была тем местом, куда шестилетний Диксон приходил набираться мужества, прежде чем решиться на дерзкий поступок. Позже он навещал графа, когда был в смятении или даже нуждался в совете, находя странное удовлетворение в том, чтобы высказать свои трудности вслух.
   Диксон никогда не верил в привидения, но полагал, что именно здесь они могли бы существовать. Тишина была такой плотной, что казалась осязаемой. Она словно обнимала Диксона, приветствуя его и напоминая о времени, когда он был мальчишкой.
   Диксон спустился на пять ступенек у края фундамента, свернул направо и, не задумываясь, прошел по еще десяти ступеням вниз к подвальному этажу. Фундамент давно раскрошился, и сейчас лучи света проникали прямо в склеп. Лужи блестели на солнце, в воздухе ощущалась влага от пролетевшей бури.
   Колонны поднимались от каменного пола и, расширяясь кверху, уходили к сохранившемуся сводчатому потолку. Все пространство стен и потолка было украшено искусно вырезанными в камне побегами винограда, которые по углам сплетались в каменные венки. Мотив венка много раз повторялся в резном убранстве склепа. Диксон все пытался припомнить, имеет ли эта круговая форма какое-нибудь особое символическое значение, например, возрождение или обновление? Если так, то склеп – самое подходящее место для этого.
   В течение многих лет существовали планы перенести место упокоения предков поближе к современному замку, но денег так и не нашлось – потребности живых всегда преобладали над памятью о мертвых.
   Не слышалось ни одной птицы. В ближнем лесу не шумел ветер. Не шуршали мыши. С ветвей не упал ни один лист. От нынешних обитателей этого места Диксона отделял лишь звук его собственного дыхания.
   С минуту Диксон постоял в тишине. В склепе все оставалось так же, как и много лет назад, пожалуй, только слой опавших листьев стал толще. Склеп, как сама смерть, оставался неизменным.
   Первый граф Марн в одиночестве лежал в центре склепа. Каменный саркофаг венчался фигурой самого графа в полный рост в доспехах. Его рука держала меч длиною от середины груди до колен. Рядом был изображен щит с гербом графа.
   Предок Диксона был ниже ростом и стройнее, но лица их имели поразительное сходство, пожалуй, только нос Диксона был покороче, чем у первого графа.
   С тех пор как Диксон был здесь в последний раз, он повидал мир, изучил себя и людей, познал свои слабости и достоинства. Однако сейчас он ощутил странное одиночество, словно ему опять было пятнадцать лет и пора было уезжать в школу. Он пришел тогда в склеп, охваченный безнадежной тоской по ушедшим родителям, по дому, который мог бы назвать своим.
   В Балфурине для него не было будущего, пришлось отправляться в далекие края, чтобы через десять лет, совершив полный круг, вновь вернуться на это место.
   Сейчас Диксон впервые задумался о характере первого графа Марна. Мучился ли тот неуверенностью? Сомневался ли в своих действиях? Думал ли о собственном пути в жизни? Ощущал ли вину за свои поступки? Воюя за свое графство и свои земли, совершал ли дела, в которых потом раскаивался?
   Или он никогда не знал мук совести? Действовал лишь благородно, а свое дело считал чистым и безупречным?
   Первый граф Марн стал основателем династии, которая кончалась на Джордже. Несмотря на все его ошибки, его эгоизм и другие пороки, Джордж последний из семьи. Плохо, что его нет в Балфурине.
   – Хозяин, здесь живут привидения.
   Диксон оглянулся и увидел, как по ступеням осторожно спускается Мэтью.
   – А как же! Это же склеп.
   – Конечно, но здесь призраки не прикованы к месту захоронения, они шляются, как бездомные собаки.
   Диксон улыбнулся:
   – Мэтью, мы все равно здесь останемся, хоть тебе и не нравится Балфурин.
   Мэтью пожал плечами:
   – Я не желаю влиять на ваше решение, господин, просто сообщаю вам то, что знаю.
   – Ты не можешь знать о призраках.
   – Я же из Пинанга, господин. Мы ближе к миру духов.
   – Ты когда-нибудь замечал, что снимаешь и надеваешь свою национальность как халат, по мере надобности? Иногда ты – уроженец Пинанга, а в другие дни счастлив жить по европейским обычаям.
   – Я подлаживаюсь под окружающих, – ответил Мэтью, озираясь вокруг. – Не будет ли грубо спросить вас, зачем вы сюда пришли?
   – Боюсь, это просто глупость с моей стороны. Навещаю любимые места. Может, найду клад. Говорят, мои предки спрятали сокровище для своих потомков, чтобы те воспользовались им в нужде.
   – Вы думаете, это сокровище связано с исчезновением вашего кузена?
   – Сейчас я пока не знаю, что думать, – признался Диксон.
   – Мейзи считает, что вы, то есть он, сбежали от графини. Вы тоже так думаете?
   – Такое возможно. Видимо, Джордж не изменился с тех пор, как я покинул Шотландию.
   – Значит, вы попытаетесь найти своего кузена? – спросил Мэтью.
   – А что, есть дурные предзнаменования? Рассерженные куры, бешеные ураганы, знаки на чайных листьях?
   Мэтью лишь покачал головой.
   – Давай, – настаивал Диксон, – расскажи мне. Лучше известная опасность, чем неясные подозрения, ведь так?
   – Я видел лишь то, что меня смутило. Видел радость и процветание для вас, но связанное с какой-то опасностью. И я не знаю, что победит – радость или угроза, но она существует. Вы должны быть очень осторожны.
   – Тогда будем надеяться, что радость компенсирует нам все беды. Нам обоим не помешало бы получить побольше радости.
   Мэтью помолчал, но потом все же ответил:
   – У меня уже была великая радость в жизни, господин. Не связанная с внешними обстоятельствами. Мое внутреннее «я» познало великое спокойствие.
   – Мэтью, ты лучше меня, – объявил Диксон. – Я тоже стремлюсь к спокойствию духа, но меньше, чем к физической радости. Предпочтительно – с милой женщиной. – И он ухмыльнулся при виде выражения на лице собеседника. Во многих вопросах Мэтью был неисправимым ханжой. – Ты думаешь иначе?
   – Мне нечего предложить женщине, господин. Моя кровь проклята.
   – Это миссионер так сказал.
   Мэтью бросил на хозяина быстрый взгляд.
   – Благодарение Богу, мне нет нужды хранить такую чистоту! – воскликнул Диксон. – Уверен, в моей родословной найдется пара-другая ирландских девиц, а также одна-две англичанки. Кто знает, возможно, первый граф Марн был скандинавом?
   – Вы смеетесь надо мной, господин.
   – Конечно, смеюсь, – отвечал Диксон.
   – Вы не понимаете.
   – Понимаю, Мэтью, понимаю. Просто не желаю принять. В этом вся разница. – Он развернулся и пошел к выходу из склепа. – Ты воздвиг стену между собой и счастьем.
   – Вы сделали то же самое, господин.
   Диксон не желал сейчас обсуждать свою жизнь, однако Мэтью, начав, и не думал оставлять эту тему.
   – Вы из тех, кто не может себя простить, хозяин. Никто не винит вас в ее смерти, только вы один.
   Диксон замер на месте, испытывая желание запретить Мэтью упоминать ее имя. Наверное, его секретарь прав – в этом месте действительно водятся привидения и духи. Диксону показалось, что он почти видит Аннабеллу. Рот недовольно искривлен. В глазах блестят слезы.
   Сейчас не время тревожить ее дух.
   – Она вверилась мне. Я должен был ее защитить.
   К счастью, Мэтью промолчал.
   Пока они возвращались в Балфурин, Диксон размышлял, не сводился ли замысел Мэтью к тому, чтобы заставить его, Диксона, умолкнуть. Если так, то план сработал. Он больше не станет рассуждать о возможности счастья для Мэтью, а секретарь не будет упоминать об умершей жене Диксона.

 
Глава 11
 

   Шарлотту разбудил запах.
   Она повернулась на спину, заморгала и уставилась на ткань полога. Что-то было не так. Неужели в Балфурине пожар? Женщина резко села в постели и оглядела залитую лунным светом комнату, потом вскочила на ноги, надела шлепанцы, накинула халат и выбежала в коридор.
   Дыма нигде не было, но что-то определенно происходило. Никогда прежде она не чувствовала такого странного запаха. Как будто горела пустошь.
   Нахмурившись, Шарлотта посмотрела на дверь в противоположной стене холла и удивилась, что Джордж не проснулся. Вот и еще одно напоминание о том, как мало они знакомы. Ведь она даже не знает, чутко ли спит ее муж. Такое неведение раздражало Шарлотту. Она крепче затянула пояс халата и пошла на запах.
   Спускаясь по лестнице, Шарлотта подумала, что странный запах вполне может идти из кухни. Однако кто же будет готовить еду в такой час? И что это за блюдо с таким отвратительным запахом?
   Распахивая дверь в кухню, Шарлотта почти ожидала застать Мэтью за какими-нибудь трюками, вроде его давешней магии. Однако там оказался не Мэтью, а Джордж, подвязанный полотенцем поверх халата и в облаке гнусного дыма, витающего вокруг его головы.
   – Что ты делаешь? – воскликнула Шарлотта.
   Он даже не взглянул в ее сторону, продолжая сдвигать с плиты огромный черный сосуд, источник дыма.
   – Создаю хаос. Не хочешь мне помочь?
   – Если после этого ты прекратишь устраивать пожар, то – да.
   – Уверяю тебя, я не имел в виду ничего дурного. – Он наконец посмотрел на Шарлотту. – Кажется, мне нужна вода.
   – Что-то не верится, что вода тут поможет.
   – Ты разве кухарка?
   – Думаю, у меня в любом случае больше навыков в этом деле, чем у тебя.
   Наконец он сдвинул котел на край плиты.
   – Мне вдруг захотелось отведать сун-хок.
   Шарлотта приподняла бровь.
   – Мраморные бычки – это такая рыба, – объяснил он. – Хотя, должен признаться, сначала мне хотелось супа из акульих плавников.
   – Никогда не слышала про мраморных бычков. И могу тебя заверить, у нас нет никаких акул.
   – Знаю. – Он говорил тоном разочарованного маленького мальчика, а сам уныло смотрел на дымящиеся остатки задуманного блюда. – Но у меня была сушеная лапша, и я решил, что она сойдет с лососем, приготовленным кухаркой на обед.
   – Ты скучаешь по Востоку?
   – По восточной пище, – пояснил он. – Яйца, жаренные с устрицами, оладьи из креветок, сотонг бакар, наси горенг ауам, бурбур ча-ча или мое любимое – муа чи.
   Шарлотта бросила на него подозрительный взгляд. Он улыбнулся:
   – Муа чи – это десерт из арахиса.
   – Пахнет ужасно, – потянула носом Шарлотта, но потом решила смягчить свое замечание: – Возможно, я просто не привыкла к восточной кухне.
   – Боюсь, что в моем исполнении никто бы к ней не привык. Мэтью лучше готовит, но я не хотел его беспокоить.
   – Ты очень внимателен к своим слугам, – заметила Шарлотта, приближаясь к столу. Села на табуретку, положила локти на изрезанные доски столешницы, сложила руки, пристроила на них подбородок и с хмурым видом посмотрела на Джорджа.
   – Я бы не стал называть Мэтью своим слугой.
   – Тем не менее он называет тебя господином.
   – Старые привычки с трудом умирают. Его учили называть господином любого европейца. Это форма вежливого обращения.
   Шарлотта молчала, ожидая продолжения, и он заговорил:
   – Он осиротел в раннем детстве, его взяли в дом миссионеры, но растили скорее как раба, чем как свое дитя. Каждый раз, когда он проявлял медлительность, его жестоко наказывали. Полагаю, его преподобие называл это «выбивать из него язычество».
   – Какая жестокость! – Шарлотта опустила руки и подалась к Джорджу. – Как он выдержал такой ужас! Странно, я всегда считала миссионеров лучшими из людей, думала, их коснулась рука Господа.
   – Возможно, некоторых действительно коснулась.
   – Но не тех, которых ты видел?
   Джордж ненадолго задумался, потом ответил:
   – Челозек, вырастивший Мэтью, был куда большим варваром, чем Мэтью, но он считал себя выше окружающих только потому, что был европейцем. Возможно, он был исключением из правил, и остальные миссионеры служат только Богу.
   – Мне жаль, – тихо проговорила Шарлотта.
   Джордж бросил на нее удивленный взгляд.
   – Ты же ни в чем не виновата.
   – Я знаю, но мне жаль Мэтью и любого другого, кто должен терпеть жестокость ради жестокости. Страдать за правду – это одно, совсем другое дело, когда страдания бессмысленны. Ты согласен?
   – Согласен, – улыбнувшись, кивнул он.
   – Я сказала что-нибудь забавное?
   – Напротив. – Джордж сел с нею рядом за стол, сложил руки и стал смотреть на Шарлотту с тем же хмурым выражением, с каким чуть раньше она сама смотрела на мужа. – Пожалуй, впервые в жизни я так серьезно разговариваю с женщиной.
   – О чем же ты обычно разговариваешь с женщинами?
   Он молчал, и Шарлотта решила, что ее муж вспоминает все те сотни разговоров, которые он вел с самыми разными женщинами. Даже во время их краткого брака Джордж был любимцем ее сестер, всегда умел им польстить, шептал на ухо приятные вещи, от которых они хихикали и краснели.
   Он был из тех, кто знает, что хочет слышать женщина.
   Джордж, казалось, отнесся к ее вопросу вполне серьезно, а его ответ очень удивил Шарлотту.
   – Я думаю, мужчины, в целом, обсуждают в большей степени идеи. Женщины чаще говорят о чувствах.
   – Это довольно смелое предположение, разве не так? Я знаю многих женщин, которые готовы высказывать серьезные идеи. Женщины думают и действуют, а не просто существуют рядом с мужчинами.
   – Ты – директриса школы, – заметил он. – Я бы удивился, если бы ты имела об этом другое мнение.
   Шарлотта раздраженно помотала головой.
   – И какие же чувства эти женщины обсуждали с тобой? – Шарлотта понимала, что такой вопрос совсем не следовало задавать. Тем не менее, любопытство одержало верх над вежливостью.
   – Возможно, они были в меня отчаянно влюблены, – произнес он с веселыми искрами в глазах.
   – Или ты хотел в это верить. Скорее, ты им страшно не нравился, – предположила Шарлотта. – И они просто жаждали сказать тебе об этом.
   – Возможно, их пугала сила собственных чувств.
   – Или же их тошнило от собственной антипатии к тебе.
   Его улыбка стала шире, Шарлотта не удержалась и ответила на нее. Несправедливо, что он так обаятелен.
   – Если ты все еще голоден, – предложила она, – я могла бы тебе что-нибудь приготовить. Я понемногу научилась готовить, когда приехала в Балфурин.
   – Не нужно. – Он покачал головой. – У меня пропал аппетит.
   – Конечно. При таком-то запахе.
   – Прошу меня извинить, но не раскаиваюсь, потому что этот запах привел тебя ко мне. Я не видел тебя за обедом. Ты меня избегаешь?
   Если бы она действительно его избегала, то не явилась бы сюда в халате. Но Шарлотте не хотелось привлекать внимание к своей одежде, поэтому она молча пожала плечами.
   – Я тебя пугаю?
   – Пугаешь? – Она покачала головой.
   Он не стал спорить, а встал и начал отмывать черный котелок.
   – В чем это ты готовил? – с любопытством спросила Шарлотта.
   – Это вок – китайский котелок с выпуклым днищем. – Джордж начал его скрести ложкой с длинной ручкой. – Как обошлось сегодняшнее приключение? – спросил он и добавил: – Случай с каретой.
   – Я немного простыла, – ответила Шарлотта, – но этого следовало ожидать.
   – Франклин вернулся благополучно. Думаю, лошадь можно вылечить.
   Шарлотта кивнула. Она уже поговорила с Франклином.
   – Ты нашел в старом замке то, что искал?
   Он оглянулся и улыбнулся, как будто поощряя ее любопытство.
   – Не нашел. Но все равно приятно было навестить знакомые места. Я не был там много лет. – Он помолчал. Слышался только скрежет металла о металл. – Очень странно видеть всех этих предков в склепе. Сразу вспоминаешь, что ты – лишь звено в длинной цепи. – Он бросил на нее острый взгляд: – А твоя семья, Шарлотта? Ты с ними когда– нибудь видишься?
   Вопрос так поразил Шарлотту, что она некоторое время смотрела на мужа молча.
   – Нет, – наконец проговорила она, отметив, что в первый раз за все эти годы кто-то поинтересовался ее родителями. И вообще ее родственниками. Такое впечатление, что она, как сорняк, просто возникла во весь рост на ступенях Балфурина пять лет назад. Никто и не подумал выяснить, какой была ее прежняя жизнь. Даже Спенсер. – Нет, – повторила Шарлотта. – Я несколько раз им писала. – Два года назад последнее письмо вернулось без всяких пометок. От нее просто отказались. Шарлотта была так возмущена, что больше не писала родителям. – Похоже, они не желают меня знать, – выговорила она жестокую правду. – Они оставили меня здесь, уверенные, что я вернусь, несчастная и покорная. Конечно, я поклялась никогда этого не делать и всегда успокаивала себя словами Мэри Уоллстонкрафг. Ты ее читал? Пятьдесят лет назад она написала трактат о правах женщин.
   Он молчал, и Шарлотта продолжила:
   – Она пишет о том, что родитель, который оказывает должное внимание беспомощному ребенку, имеет право требовать такого же внимания, когда преклонный возраст лишает его сил. Но отдать одно разумное существо во власть другого после того, как человек достигнет взрослого состояния, является жестоким и несправедливым превышением власти.
   Диксон повернулся и внимательно посмотрел на собеседницу. В его глазах читалось легкое недоумение.
   – И ты никогда их не видела с тех пор, как они тебя здесь оставили?
   – Дело было совсем не так. Никто меня здесь не оставлял, – нетерпеливо возразила Шарлотта. – Не стоит так плохо о них думать. Я сама отказалась уезжать. Просто уперлась, и все. Мама сказала, что у меня бабушкин характер. Жаль, что я ее не знала. Мы бы наверняка нашли общий язык.
   – И с тех пор вы не виделись? – настойчиво повторил он.
   – Нет, не виделись. Но зачем тебе это знать? Тебе никогда не нравился мой отец.
   – Подозреваю, что это чувство было взаимным, – заметил он.
   Шарлотта неохотно кивнула.
   Отец всеми способами избегал Джорджа. Они не общались даже за обедом. Разговор поддерживали женщины, иначе за столом оказались бы нарочито молчащие люди, а обед оживлялся бы только позвякиванием серебряных приборов.
   – А вот мать тебе нравилась.
   Он промолчал. Шарлотту это не удивило. Она успела понять, что существует масса вещей, по поводу которых Джордж то и дело прибегал к молчанию. В разговоре возникали пробелы, как будто он не желал раскрываться перед ней или делать ироничные замечания. Он выглядел не таким суетным, как прежде, и сарказму предпочитал молчание. В целом Шарлотта была довольна переменой.
   – Значит, ты жила здесь в одиночестве.
   – В одиночестве и без денег, – добавила она. Диксон посмотрел на нее с удивлением:
   – Я полагал, ты – богатая наследница.
   – Отец объявил, что лишит меня наследства, если я здесь останусь. Мать была в ужасе и смятении. Мне предоставили выбор: остаться в Балфурине мятежницей или послушной дочерью вернуться в Англию.
   – И ты стала владелицей замка.
   Шарлотта улыбнулась:
   – Королевой мышей.
   Диксон отвернулся к плите и чем-то яростно загрохотал. Он что, рассердился?
   – Вначале здесь было больше мышей, чем людей, – объяснила Шарлотта. – Я даже привыкла к тому, что они скребутся по углам. Все остальные существа считали замок слишком негостеприимным убежищем. В крышах были сплошные дыры. В дождливый сезон казалось, что живешь в решете.
   – В Шотландии это двенадцать месяцев в году.
   Она улыбнулась:
   – Так и есть. Нас было пятеро, и каждое утро мы поздравляли друг друга, что пережили еще одну ночь, не утонули и не замерзли. Нэн и Джеффри считали ниже своего достоинства разговаривать со мной. Оставался Томас, который ушел в море, и кухарка.
   Диксон обернулся к ней лицом, скрестил руки на груди и прислонился к плите. Его лицо оставалось абсолютно бесстрастным. Шарлотте пришло в голову, что под этим непроницаемым выражением он намеренно скрывает свои чувства и мысли.
   – Прошел почти год, прежде чем банк выдал мне деньги из дедушкиного наследства. Подозреваю, что тут не обошлось без моего отца. До тех пор мы питались цыплятами и тем, что удалось вырастить на огороде. Балфурину принадлежит довольно много земли, но плодородной совсем мало. Она больше пригодна для выпаса коров, овец, но у меня, к несчастью, тогда не было денег, чтобы их купить. Но ведь ты, разумеется, все это знаешь, – со странным смущением закончила она, опуская взгляд на свою левую руку. – Пропало даже обручальное кольцо.
   – Ты его продала?
   Шарлотта снова посмотрела на руку, а потом подняла взгляд на мужа.
   – Но ты ведь должен помнить, ты забрал его, когда сбежал. Я всегда считала, что ты его продал.
   Он молчал, и Шарлотта на миг пожалела, что была столь прямолинейна. Она говорила так, словно искала его сочувствия. А может быть, действительно искала? Она прекрасно знала, что он всегда считал ее несколько странной, слишком ученой, но не очень-то умной. Неужели сейчас она хочет, чтобы он понял и оценил ее иначе? Как мужественную, решительную женщину? Волевую и стойкую?
   – Почему ты осталась? Особенно в тот, первый, год?
   Ведь так легко было вернуться в Англию…
   Шарлотта посмотрела на мужа и отвела глаза. Честность может быть опасным оружием, сейчас она на себе чувствовала остроту ее лезвия. Как часто она задавала себе тот же вопрос… В Англии жизнь была бы куда приятнее. Не пришлось бы думать о куске хлеба, о крыше над головой, о тысяче других жизненно важных вещей. Останавливало ее только одно – в глазах людей она навсегда осталась бы невестой, от которой сбежал муж. «Бедная, бедная Шарлотта Маккиннон, муж оставил ее через неделю после свадьбы», – говорили бы они.