Рэнни Карен. Вопреки небесам

   Неожиданно для себя Кэтрин вдруг оказалась в роли наперсницы. Присутствие Уильяма придавало ей солидности, нежная забота о сыне выделяла среди маркитанток, следовавших за армией. Благодаря ему Кэтрин очутилась среди жен и матерей, сопровождавших на войну своих мужчин. К ее печали относились с сочувствием, молчание принимали как должное, разговорить не пытались. Солдаты, вчерашние мальчишки, тосковавшие по любимым, с удовольствием поверяли ей свои тайны, она их выслушивала, но совет давала редко, чаще молчала, хотя, как ни странно, именно этого от нее, похоже, и ждали. В итоге от такой беседы выигрывали обе стороны — и мужчина, которому завтра предстояло идти в бой, и женщина, которой чужие горести помогали отвлечься от собственных.
   Нед пополнил свои запасы, купив на вырученные деньги новую партию разноцветных ниток, изящные кружева ручной работы, ленты всех цветов и простенькие безделушки. Достойное место в поклаже заняли два десятка разноцветных отрезов хлопчатобумажной и льняной материи, каждый по три ярда, но украшением этой коллекции стал ярд дорогого бархата. Сверху к тюкам были привязаны медные горшки, а в одном из тюков хранились два старинных серебряных кубка, тщательно завернутые в мешковину.
   Армия двигалась на юг, следом за ней шел лудильщик со спутниками. Пока Нед торговал, Кэтрин и Уильям деликатно стояли поодаль, не обращая внимания на любопытные взгляды солдат, подходивших купить ленту для дожидавшейся дома невесты, игрушку для сына маркитантки или новую кастрюлю для матери. Пока они не слишком приблизились к Данмуту, но Кэтрин была даже рада этому, она давно перестала считать деревушку, в которой выросла, родным домом, ибо Данмут не мог предложить ей ничего, кроме горьких воспоминаний. Пока молодая женщина наслаждалась, если так можно было сказать в ее теперешнем состоянии, тем, что имела. Ей нравилось медленно тащиться по дороге вслед за Недом, рассеянно слушать его бесконечные истории, помогать сдвинуть с места Салли, когда тот особенно упрямился. Однажды Уильям, попросив разрешения у Неда, неожиданно взял в руки вожжи и попытался управлять мулом — первое осмысленное действие после того рокового дня. С этого момента он снова обрел дар речи и интерес к жизни, будто уже не мог оставаться безучастным к тому, что происходило вокруг.
   В свои шесть лет он казался почти ровесником безусых мальчишек, которые с энтузиазмом рвались в бой, словно щенки, впервые спущенные с привязи. Смерть и страх — эти понятия для них не существовали. Мужчины постарше вели себя иначе, они молча шагали вперед, прекрасно сознавая, на что обрекла себя Шотландия, бросив вызов могущественной Англии.
   Многие из них были фермерами, пастухами, ремесленниками, они никогда не держали в руках мушкет и уж тем более никогда из него не стреляли. Впрочем, мушкеты имелись только у счастливчиков, как и сабли, по большей части отобранные у англичан. В основном вооружение шотландцев состояло из допотопных ружей, а то и просто заостренных палок. Словом, это была армия, вооруженная эмоциями, людей влекла мечта о победе и туманные обещания принца.
   Именно такое мнение высказал Хью однажды ночью, когда темнота заставила его отбросить привычную осторожность и придала особую горечь словам. Тогда Кэтрин впервые задумалась над тем, какую цену потребует Шотландия с одного из своих сыновей за то, что он позволил совести возобладать над патриотизмом? Каковы будут последствия его отказа изменить своим убеждениям? Теперь, прислушиваясь к разговорам солдат у костра, она поняла, что Хью не одинок, многие вожди горных кланов сказали решительное «нет» Карлу Эдуарду Стюарту.
   Впрочем, ей нет до этого никакого дела.
   В первый день ноября армия пересекла границу Англии — разрушительный по своим последствиям акт, но вызвавший сначала энтузиазм. Ступить на английскую землю было все равно что разбудить спящего льва.
   Троица с мулом по-прежнему следовала за войском, хотя мешки Неда давно опустели. Теперь он продавал в основном то, что ему или Кэтрин удавалось выменять по дороге. В честности этих обменов ее заставил усомниться случай, когда Нед, не имея ничего для продажи, вдруг куда-то исчез, а вернулся, с хитрой улыбкой неся в каждой руке по две упитанных курицы.
   Как ни странно, их маленький лагерь привлекал многих людей, которые собирались здесь, чтобы обменяться новостями и слухами. Известия с фронта, конечно, интересовали всех, но главное, что привлекало молодых солдат, впервые покинувших родной дом, — это возможность хоть ненадолго ощутить тепло и уют. Стертые в кровь ноги и голод — две беды, с каждым днем все больше терзавшие армию принца, и Кэтрин как умела пыталась справиться с обеими. Однако на первом месте, разумеется, стоял Уильям. Солдаты могли рассчитывать на ее внимание лишь после того, как мальчик, накормленный и заботливо укутанный, засыпал у костра, тихонько посапывая сквозь дырочку, специально проделанную в одеяле.
   По мере продвижения шотландской армии на юг Кэтрин все чаще спрашивала себя: что думает об этом Хью? Собирается ли принц дойти до Лондона? Сумеет ли разношерстная толпа плохо обученных людей противостоять отлично вооруженной и закаленной в боях армии короля Георга?
   Поначалу равнодушная к окружающему, Кэтрин постепенно начала интересоваться судьбой случайных попутчиков. Среди них был молодой Алисдер, который не отставал от нее ни на шаг, каждый вечер помогал собирать хворост для костра, с удовольствием рассказывал о своей невесте, весной они хотели пожениться. Или Джереми и Джонатан Маккриммон, братья-близнецы, похожие друг на друга как две капли воды. Джереми считал себя более умным, ибо первым появился на свет, и Джонатан охотно уступал ему эту честь, полагая в глубине души, что в красоте-то обскакал брата. Маккриммоны относились к Уильяму как к младшему братишке, добродушно подтрунивали над ним, при всяком удобном случае старались порадовать каким-нибудь гостинцем. Был еще Локил Макадам, он каждый вечер бесшумно возникал рядом с тележкой Неда и вежливо осведомлялся у Кэтрин, не нужно ли ей чего-нибудь. Она с улыбкой качала головой. Внимание постороннего мужчины было ей приятно, к тому же оно ничем не грозило, поскольку Локила сопровождала жена. Естественное любопытство и сочувствие к людям помогли Кэтрин сбросить оболочку, в которой она надеялась укрыться от пережитых страданий и боли. Великое множество народу поневоле отвлекало ее от собственных горестей: юноши, мечтавшие стать мужчинами, мужчины, мечтавшие обрести славу в бою, женщины, следовавшие за ними и мечтавшие лишь о том, чтобы их мужья, братья и сыновья остались живыми и невредимыми.
   Кэтрин от души жалела их всех, хотя не могла понять, что движет этими людьми. Сама шотландка, она никогда не испытывала такой всепоглощающей любви к родной стране, какой отличались северяне. Все они были очень разными, и Кэтрин многому у них научилась, преисполненная благодарности к этим простым людям, с готовностью одаривавшим ее своими улыбками и своей дружбой.
   Но по ночам, всплакнув над своей горькой судьбой, она засыпала, крепко прижав Уильяма, которого после недавней трагедии не отпускала от себя ни на шаг.

Глава 27

   — Считаешь, твое участие в восстании поможет возродить былую славу Шотландии?
   В ответ Робби лишь усмехнулся и вытащил из комода очередную рубашку. Следовало бы попросить Молли упаковать вещи, но тогда пришлось бы терпеть ее слезы, а к этому Робби вовсе не стремился, за свою недолгую жизнь он и так настрадался достаточно. Но больше всего он не выносил жалостливых взглядов, поэтому не обернулся, услышав вопрос Хью.
   — А была ли эта слава? И когда? Во времена римлян? Или когда наши дикие предки размалевывали себя синей краской? Шотландии ни разу не удавалось мирно ужиться с Англией.
   — И потому ты рвешься в бой? Хочешь стать пушечным мясом для англичан?
   — Ты предоставил каждому возможность сделать выбор, Хью. Почему же ты отказываешь в этом мне?
   — Потому что ты не такой, как все, Робби.
   — То есть калека? Но пушкам все равно. Стоять я могу, саблей владею, а в седле держусь не хуже тебя.
   — Да я не о том, дуралей. Ты же мой брат…
   Воцарилась тишина, гнетущая, бескомпромиссная.
   — Да, Хью, я твой брат. Потому и ухожу.
   Младший не стал объяснять, а старший не стал допытываться.
   — Я не собираюсь жертвовать нашими сородичами, Робби. При неблагоприятном исходе может случиться, что мы под звуки волынок и под знаменем Макдональдсе бодро двинемся к могиле.
   — Бывает смерть и похуже.
   Хью метнул на брата взгляд, полный еле сдерживаемого гнева, и тихо сказал:
   — Благодари Господа, что в наших жилах течет одна кровь, иначе я бы тебя ударил.
   — Я имел в виду не Сару. Я говорил о тебе. Ты живьем замуровал себя, отгородился от всех, Ненвернесс провонял горечью, сожалением и безумием.
   На этот раз Хью не сдержался, и в следующее мгновение брат растянулся на дубовом полу.
   — По крайней мере ты не стал делать скидку на мое увечье, — усмехнулся Робби. — Благодарю тебя.
   — Ты и языком можешь ранить сильнее, чем мечом.
   — Но я же сказал правду, — возразил молодой человек, пытаясь встать и отвергая помощь Хью. — А если она тебе не по нраву, можешь вернуться в свою келью. Странно, как ты вообще заметил, что я уезжаю, при твоей-то способности гнать от себя все неприятное: людей, тревожные мысли, шум… По-моему, ты и пожар заметишь, только если сам загоришься!
   Действительно, после отъезда Кэтрин лэрд ходил сам не свой.
   Недавно, работая с серой и щелочью, он чуть не взорвал свою лабораторию, хотя отлично знал, что опыт полагается ставить на меньших количествах. Огромный стеклянный цилиндр, выписанный из Эдинбурга, разбился вдребезги, когда Хью по неосторожности оставил его на краю стола. Но осколки бесценного прибора оставили его равнодушным.
   Он потерял аппетит. Пища казалась безвкусной, Хью с трудом заставлял себя проглотить кусок, чтобы угодить Мэри, которая пригрозила кормить его насильно. Умывание, бритье, смена одежды представлялись ему одинаково бесполезными и только отвлекали от научных занятий. Зато виски действовало успокаивающе, избавляло от ночных кошмаров, над которыми он был не властен, и оттачивало мозг для нового эксперимента. Хью гнал от себя мысль, что с отъезда Кэтрин ни на шаг не продвинулся в своих изысканиях.
   Обитатели Ненвернесса уже обратили внимание на то, что их лэрд превратился в небритого мрачного пьяницу, от которого за версту разило виски.
   Робби добродушно улыбнулся брату, хотя в глазах у него затаилась печаль.
   — Я думал, ты догонишь ее, и был уверен, что именно так и надо поступить. Я говорил себе: «Какое счастье быть свидетелем такой любви!» А потом понял, что ты просто глупец.
   — Я не желаю это обсуждать.
   — Еще бы! Недаром могила Сары — единственное место в Ненвернессе, куда ты никогда не ходишь. Пытаешься стереть ее из памяти, сделать вид, что этой женщины не существовало, что у тебя вообще не было жены. — Робби, прихрамывая, подошел к брату. Лицо Хью казалось странно неподвижным, словно высеченным из гранита. Вздохнув, младший Макдональд упрямо продолжил: — Но она была, Хью, и от этого никуда не скроешься. — Лэрд вздрогнул. — Не знаю, за что ты себя казнишь. За то, что привез сюда Сару, или за то, что полюбил Кэтрин?
   Хью круто повернулся, намереваясь уйти, но Робби с неожиданной силой ухватил его за рукав.
   — Порой большая любовь причиняет большие страдания, но надо быть идиотом, чтобы от нее отказываться. Ведь такое чувство приходит далеко не к каждому, Хью…
   — Откуда тебе знать, Робби? Только болтаешь зря, — досадливо возразил лэрд, пытаясь избавиться от щемящего чувства боли в груди с тем же упорством, с каким он прожил несколько последних месяцев.
   Он по горло сыт чувствами. Ему нужно вернуться в лабораторию, где правят законы разума, где он может погрузиться в точный и понятный мир цифр. А чувства — нечто эфемерное… опасное… иногда способное даже убить.
   Хью всегда ценил логику. Изучив труды Галилея, проделав множество опытов, он пришел к выводу, что нельзя полагаться на сиюминутные ощущения. То, что выглядит правильным, на поверку оказывается ложным. Следовательно, можно допустить и обратное: то, что выглядит неправильным, не обязательно является таковым.
   Жизнь оказалась намного сложнее, чем он думал. Если он усомнится в том, что черное есть черное, значит, можно поверить, что черное есть белое и наоборот? А тогда остается лишь принять непреложный факт: сам он пьяное ничтожество и больше никто.
   Но именно с этим не так-то просто смириться.
   — Я поклялся сказать тебе в лицо, — неожиданно произнес Робби. — Мне надо видеть твои глаза… когда я стану просить у тебя прощения.
   — За любовь к Кэтрин? — холодно усмехнулся лэрд. — Тебе нужно мое разрешение?
   — Нет, за любовь к Саре.
   Возникла многозначительная пауза, преисполненная невысказанных чувств, оттого казавшихся сильнее. Мужчины, связанные кровными узами, выяснили, что их роднит еще вина, отчаяние и горе.
   — Господи, Робби, бедный ты мой дурачок…
   — Ты прав, Хью, только…
   Робби не стал делиться тайными мыслями и несбывшимися мечтами, не стал вспоминать, когда впервые понял, что влюблен в Сару. Блаженные часы, когда он читал ей стихи, просто чтобы доставить удовольствие, навсегда похоронены в глубине его сердца. Он вынужден лелеять драгоценные воспоминания, потому что других уже не будет. Это все, что у него осталось.
   — Если бы я мог, Робби, я бы все изменил.
   — Неужели? — горько усмехнувшись, не поверил младший.
   — Что ты имеешь в виду?
   — Разве любовь к Кэтрин того не стоила?
   — Не знаю, честное слово, не знаю.
   Это были последние слова, с которыми лэрд обратился к брату. Слова казались бессмысленными и не могли помочь его горю.
   Робби посмотрел на Хью. В глазах лэрда, так похожих на глаза их матери, притаилась боль. Когда-то он завидовал старшему брату. Ему тоже хотелось иметь черные волосы и необычные глаза, взгляд которых притягивал женщин, как весной озеро Иген притягивает птиц. Он хотел быть таким же высоким, обладать такой же силой и уверенной походкой. Долгие годы Робби жил с мыслью, доставлявшей ему невыразимые страдания. Он считал, что Хью нарочно пошел на поводу у врачей, не желая иметь соперника в лице младшего брата. Но теперь Робби думал иначе. Он понял, что Хью сделал все для его спасения, а кроме того, понял нечто гораздо более важное.
   Он не хотел походить на брата.
   Он научился жить в мире с собой. Занявшись учительством, чтобы отвлечься от своего несчастья, постиг важную науку — видеть жизнь с разных сторон. Жизнь — это не просто ряд событий, посланных Богом с целью испытать человека, она не бывает сплошной чередой несчастий или нескончаемым блаженством. Вряд ли кому-нибудь удавалось прожить, не испытав ни одной трагедии. Все дело в том, чтобы за печалью видеть радость, за болью веселье, за трагедией блаженство.
   Потерю ноги можно считать величайшим несчастьем или досадным пустяком, все зависит от того, как взглянуть на вещи. Реальные события существуют не сами по себе, а лишь в восприятии человека. Только его воля способна уравновесить чашу. Придя к этой мысли, Робби испытал удовлетворение, ибо впервые стал самим собой. И впервые ему не хотелось поменяться местами с Хью.
   Особенно сейчас.
   Он не хотел испытывать ту же боль. Он помнил, как изменилась сама атмосфера вокруг Хью и Кэтрин, когда они встретились под окнами замка в день бала, с каким благоговением поднес брат ее руку к губам, как они смотрели друг другу в глаза, словно окружающего мира вовсе не существовало. Он это помнил, поскольку все происходило при нем, но не завидовал брату.
   У него своя боль, своя вина, и они останутся с ним навеки. Робби скорбел по тому счастью, которое всегда окружало Ненвернесс, как теплый уютный плащ, а ныне ушло навсегда. В те редкие минуты, когда Робби позволял себе расслабиться, он оплакивал Сару, нежный цветок, не приспособленный для суровой жизни, несчастную женщину, потерявшую рассудок и погибшую.
   Даже страстная любовь бессильна вернуть Сару.
   Но, возможно, она спасет Хью и Кэтрин.

Глава 28

   Вступая на английскую землю, шотландцы предвкушали победу, тем печальнее стало их бесславное отступление под натиском войск Камберленда. Пушки, захваченные у генерала Коупа, валялись на обочине разбитой дороги, по которой измученные, голодные шотландцы возвращались домой.
   Поговаривали, что вожди горцев и Карл Стюарт изрядно повздорили, когда решался вопрос об отступлении. И снова Кэтрин подумала, что бы сказал по этому поводу Хью. Принц якобы настаивал на продолжении похода, намереваясь идти аж до Лондона, даже собирался возглавить армию. Люди более сдержанные советовали не торопиться, для борьбы с непокорными шотландцами из Фландрии отозваны тысячи английских солдат, и это представляло реальную угрозу, если учесть, что поддержки ни английских якобитов, ни французов пока не ощущалось. Войска принца отчаянно нуждались в финансах, продовольствии и умелом руководстве.
   Единственное, что по-прежнему имелось в избытке, так это мужество.
   Тем не менее торговля Неда процветала, только наиболее ценным товаром стала еда. Каждый вечер Кэтрин под прицелом голодных взглядов готовила на костре украденных лудильщиком цыплят. За это богатство можно было заломить любую цену, однако Нед, никогда не упускавший своей выгоды, начал вдруг проявлять несвойственное ему человеколюбие, поэтому вокруг их костерка в центре наспех разбитого лагеря бывало многолюдно. Сюда приходили обменяться новостями, поговорить о прошлых битвах, обсудить планы на будущее, а главное, с наслаждением вцепиться зубами в подрумяненную куриную ножку или крылышко.
   Иногда удавалось заночевать в хижине какого-нибудь фермера, тогда Кэтрин, прижав к себе Уильяма и скрючившись на земляном полу вместе с двумя десятками счастливчиков, радовалась этой недолгой защите от ледяного ветра и дождя не меньше, чем в прежней жизни чистым простыням и теплому одеялу.
   Шотландцы медленно продвигались на север, армия побежденная, но не сломленная. Эйфория первых дней давно прошла, война приобрела жестокую реальность, и мальчишки, недавно рвавшиеся в бой, начали осознавать, что она совсем не похожа на игру, где тебя убивают понарошку.
   Порой ночлегом служило помещение более просторное — флигель замка, дом богатого землевладельца, словом, любое место, где имелись стены и прочная крыша над головой, а огонь камелька мог разогнать серость дня и невеселые мысли тех, кто вокруг него собирался.
   На этот раз судьба привела их в шумный кабачок с нещадно дымящим камином. Уильям уже мирно спал на груде чьих-то великодушно одолженных плащей, Кэтрин хотелось выйти на свежий воздух, подальше от омерзительного запаха сотен немытых тел, но, подняв воротник черного платья, она лишь отодвинулась в уголок.
   Тошнота подступила внезапно, так же внезапно закружилась голова, и Кэтрин судорожно вцепилась в край дощатого стола, потом несколько раз сглотнула, чтобы предотвратить новый приступ. Но это не помогло, в легкие поступала лишь неприятная смесь дыма, запахов пригоревшей еды, пота и крови.
   Она с неприличной торопливостью вскочила из-за стола, боясь, что ее вырвет на глазах людей, прислонилась к стене и сделала несколько глубоких вдохов.
   Желудок как будто успокоился, головокружение тоже прошло.
   Эта непонятная слабость наверняка вызвана усталостью, недоеданием, бессонными ночами и постоянным страхом. «Хорошо бы сейчас вдохнуть запах сочной травы, ощутить солнечное тепло, поесть вкусно и досыта!» — с тоской подумала Кэтрин.
   Наклонившись, она ухватила стебелек, торчавший из земли, и тянула его до тех пор, пока он не треснул. Внезапно ей пришла в голову мысль, поразившая своей беспощадностью: когда-то она сурово осуждала себя за любовь к Хью Макдональду, которая чуть не стоила Уильяму жизни, а теперь сама тащит сына в пекло.
   Окружающий мир разительно изменился. В нем больше нет уютной монотонности Данмута или величественного очарования Ненвернесса. Теперь он состоял из разбитых дорог, превратившихся из-за дождей в непросыхающее болото, кашля, не умолкающего ни днем, ни ночью, грязных тряпок, обернутых вокруг больного горла, и шерстяных лоскутов, заменявших бинты на ранах, которые из красных становились желтыми, а потом угрожающе зелеными. В этом мире существовали лишь стертые в кровь ноги, отмороженные пальцы да зловоние немытых тел. Словно по мановению волшебной палочки все, что прежде символизировало прочность, стабильность и красоту, было перевернуто с ног на голову, предано огню и мечу, на каждом шагу, за каждым поворотом дороги подстерегала опасность. Жизнь Кэтрин ограничивалась самыми необходимыми действиями: накормить Уильяма, по возможности уберечь его от простуды, следить, чтобы он не промочил ноги.
   Каждый день шотландцы натыкались на отряды Камберленда, которые бросались за ними в погоню с той же страстью, с какой охотничья собака травит обезумевшего от страха кролика. Иногда Кэтрин хотелось разом покончить со всем этим, бросившись под колеса телеги. Если бы не Уильям, она бы так и сделала.
   За две недели они прошагали две сотни миль, преследуемые английской кавалерией и свежими частями пехоты, специально отозванными с континента для борьбы с мятежниками. Снег чередовался с изморосью, ледяным ветром и дождем. Многие бывшие солдаты протерли обувь до дыр и теперь босыми ногами месили раскисший снег, все они простужены, голодны и измучены.
   По слухам, герцог Камберленд был ровесником принца, и Кэтрин не раз задавалась вопросом: можно ли ожидать мудрости и сострадания от двадцатипятилетнего человека? У герцога больше, чем у принца, военного опыта, но меньше тщеславия. Кроме того, ему нечего терять, поскольку за ним уже закрепилась репутация человека кровожадного и жестокого, говорят, он не щадит даже пленных.
   Двадцатого декабря принцу исполнилось двадцать пять лет, на его день рождения природа прислала свои поздравления в виде обильной порции снега. И смертей.
   Четыреста солдат остались в Карлайле, чтобы обеспечить прикрытие отходящему войску. Это был живой щит между отступающими шотландцами и силами герцога Камберленда. В том, что все они погибнут, никто не сомневался еще до того, как в воздухе растаяло последнее «прости».
   В один из серых промозглых дней Нед вдруг исчез. Как предполагала Кэтрин, лудильщик отправился на поиски провианта. Уильям сидел на муле, и, как ни старалась мать подбодрить сына улыбкой, его напряженный взгляд по-прежнему выражал только страх.
   Перед ними шумела бурлящая река Эск, отделявшая Англию от Шотландии. Там, за рекой, начиналась вожделенная безопасность. Но прежде требовалось преодолеть водную преграду, и Кэтрин ни за что бы не справилась с задачей без посторонней помощи.
   Смуглая мужская рука, вынырнувшая из-за ее спины, крепко ухватила поводья, вторая рука подняла Уильяма с седла. Кэтрин с удивлением обернулась и увидела Робби, сажающего мальчика к себе на плечи. Взгляд, которым они обменялись, длился не более секунды, поскольку сзади напирали те, кто стремился поскорее закончить переправу, а спереди неслись подбадривающие крики тех, кто это уже сделал. Взявшись за руки, Кэтрин и Робби вступили в ледяную черную воду, тут же провалились чуть не по шею, и Уильям судорожно вцепился в густые волосы юноши. Только раз с его губ сорвался испуганный крик, остальное время ребенок, как и взрослые, хранил молчание. У всех была одна мысль — поскорее добраться до противоположного берега, где уже играли волынки и были разведены костры, чтобы обогреть невольных купальщиков. И люди, и животные одинаково дрожали от холода.
   Позднее, когда троица устроилась у огня, Кэтрин рискнула спросить Робби, как он здесь очутился.
   Тот лишь с улыбкой покачал головой. «А ведь это в самом деле не важно, — вдруг подумала Кэтрин. — Главное, он здесь».
   — Если бы ты знал, как я рада тебя видеть, — призналась она, и Робби вздрогнул, услышав ее голос. Чуть хрипловатый, немного изменившийся, он тем не менее напомнил ему о Ненвернессе.
   Кэтрин очень похудела. Казалось, сильный ветер собьет ее с ног, мокрые волосы прилипли к голове, на обветренном лице выделялись румяные щеки и раскрасневшийся от холода нос. Губы припухли, словно ледяной ветер целовал их взасос, за ресницами, слипшимися от слез, которые она тщетно пыталась скрыть, прятались темно-карие глаза, покрасневшие от дыма и бессонных ночей. На руках она держала сына, который, уткнувшись ей в плечо, сладко посапывал.
   Но в эту минуту Кэтрин показалась Робби настоящей красавицей.
   — У тебя все в порядке? — задал он не слишком умный вопрос, ибо всем грозила в лучшем случае пневмония.
   Он разыскивал их несколько недель, перемещаясь среди остатков разбитой армии принца. Иногда ему указывали верное направление, порой откровенно лгали, прельстившись деньгами, на которые Робби не скупился. Уже в Карлайле он услышал о некоем лудильщике и его спутниках, но ему понадобилось два дня, чтобы добраться до начала колонны.