Страница:
Каждая вещь в гардеробе была выбрана с таким расчетом, Чтобы подчеркнуть ее необычную внешность, и пеньюар не составлял исключения. Светло-желтый, словно одуванчик, он как нельзя лучше оттенял ее матовую кожу и служил превосходным фоном для белокурых волос, ниспадавших до талии. Изящные губы Сары чуть трепетали, широко раскрытые голубые глаза взирали на мир будто с удивлением, а ее розовые щеки невольно хотелось потрогать, чтобы убедиться, в самом ли деле они такие нежные, какими кажутся.
Сара являлась для Агнес олицетворением чистоты и невинности, ангелом во плоти, сказочной принцессой, волею судьбы оказавшейся в логове варваров.
Нынешняя ночь не будет отличаться от предыдущих. Через несколько минут Агнес положит серебряный гребень на туалетный столик, чепец уступит место ленте из уважения к желаниям мужа, который намекнул, что предпочитает распущенные волосы. Сара откроет серебряную крышку баночки с розовым маслом и начнет натирать руки от ладоней до плеч, обращая особое внимание на локти. Потом скинет желтые ночные туфли, босиком пройдет по толстому ковру к огромной кровати, затем будет спущен балдахин, и супружеская пара, защищенная от прохладного ночного воздуха, до утра погрузится в восхитительное уединение.
Мелочи, ставшие привычными, но с каждым разом Агнес все труднее исполнять этот ежедневный ритуал. Ее не покидает чувство, что она приносит свою любимицу в жертву чудовищу.
— Подать вам халат? — спросила горничная, отворачиваясь от зеркала.
Ей незачем туда смотреть, она и так знает, насколько проигрывает рядом с Сарой. Та — белокурая, светлокожая красавица, эта — темноволосая, смуглая дурнушка. Сара — чистота и свет, Агнес — невзрачная серость. Впрочем, так и должно быть.
— Ты считаешь, я замерзну?
Вопрос прозвучал чуть насмешливо, глаза в зеркале сверкнули от восторженного предвкушения. Брак с Хью Макдональдом оказался вовсе не таким мучением, как предрекала Агнес. С самой первой ночи новобрачная ощущала радостное возбуждение в объятиях мужа. Он был силен, нежен, а то, что лицо его не столь красиво, как мечтала Сара, так ведь не все наши желания сбываются. Зато, выйдя замуж, она стала хозяйкой великолепного замка, где ей улыбаются, готовы услужить и почитают за честь стать ее другом.
— Но одеяло вам точно понадобится, — настаивала Агнес, поворачиваясь к витражу, целиком занимавшему одну из стен спальни.
Дождь колотил в него с такой силой, что казался барабанной дробью в честь прибытия лэрда. В массивном камине пылал огонь. Хотя в горы уже пришла весна, погода стояла холодная, значит, чтобы согреться, жене лэрда нужно теплое одеяло и жаровня… даже если сам он рядом. И в ту же минуту, будто вызванный ее мыслями, лэрд возвестил о себе двумя короткими нетерпеливыми ударами в дверь, створки повернулись на бронзовых петлях, и он вошел в спальню. При его появлении большая комната словно уменьшилась в размерах.
— Добрый вечер, милорд, — приветствовала его жена нежной кроткой улыбкой.
Свернув халат, Агнес аккуратно положила его в изножье кровати и только потом посторонилась, чтобы дать Макдональду пройти.
— Как поживаешь, Агнес? — спросил он. — Что-то я давно тебя не видел.
Заботливый хозяин, пекущийся о благополучии своих людей. На его скуле поигрывал желвак — не слишком приятное зрелище, по мнению горничной. Она поспешно отвела взгляд, чтобы лэрд не почувствовал ее ненависти, и лаконично бросила:
— Со мной все в порядке. — После чего выскользнула из комнаты.
— Твоя служанка меня не жалует, — заметил Хью, раздеваясь.
В ответ Сара, как всегда, улыбнулась и слегка подвинулась, приглашая мужа лечь рядом. Агнес привыкла считать ее своей собственностью, ей нелегко смириться, что теперь кто-то другой притязает на внимание ее любимицы. Ну, со временем все уладится. Пока же мысли Сары были заняты только мужем.
— Я не хочу спать, — зевнув во весь рот, объявил Уильям.
Кэтрин улыбнулась и отвела непокорную темную прядь с его лба. Когда мальчик был не в настроении, он хмурился, как граф, теперь же просто заворчал и недовольно отодвинулся от ее руки. Кэтрин не сводила с него любящего взгляда. Вот сын повернулся на бок, не выпуская из маленькой ладошки оловянного солдатика, потом свернулся калачиком и опять уснул.
Она подошла к окну, любуясь волшебной красотой ночи. Дождь прекратился, мрачные тучи, подгоняемые ветром, неслись в сторону моря. Луна посеребрила барашки волн, теперь они казались шаловливыми рыбками, играющими на поверхности безбрежного океана. Воздух был напоен соленой влагой и прохладой.
Наверху светились окна кабинета лэрда, и Кэтрин невольно подумала: какие срочные дела могли оторвать Хью Макдональда от жены среди ночи?
Возможно, он действительно покинул супругу с неприличной поспешностью, но виной тому были два обстоятельства. Во-первых, дождь прекратился, значит, небо вот-вот расчистится и видимость станет превосходной. Во-вторых, сегодня утром в Ненвернесс доставили новую линзу. Перед этим двойным искушением Макдональд не мог устоять.
В такие минуты чувствуешь себя Богом, подумал он, прилаживая объектив и вставляя сверкающее зеркало. Нет, даже не Богом. Кажется, что, сидя у Его ног, ты любуешься чудесами мироздания с помощью прибора, делающего наблюдения удобными и легкими.
А два месяца назад Хью думал иначе. Он насмерть разругался с кузнецом, который сначала никак не мог понять, что от него требуется всего-навсего выпуклый диск, а когда понял, то поместил в углубление герб Макдональдов. Не улучшила его настроения и первая линза, прибывшая из Венеции, поскольку оказалась с крошечной царапиной. Наконец все устроилось, стекла заменили, труба и подставка, изготовленные английскими оружейниками, обслуживавшими королевскую армию, были собственноручно доставлены ими в замок.
Небо в самом деле расчистилось, появились мириады крошечных звезд, они словно подмигивали Хью, приглашая рассмотреть. С бьющимся сердцем он подошел к окуляру и, поворачивая многочисленные ручки и винтики, добился четкого изображения. Ночное небо предстало перед ним, огромное, необъятное. Этого момента Хью ждал всю жизнь.
Время шло, а он ничего не замечал. Единственное, что неожиданно всплыло в его памяти и на мгновение отвлекло от наблюдения, были слова Кэтрин, сказанные ею той ночью у костра: «Меня всегда занимало, что же находится там, наверху. Правда ли, что Господь сидит на облаке и смотрит на нас оттуда, или на небе живут люди, такие же, как мы?»
Снова она. Неужели от этих мыслей никуда не деться?
Макдональд сидел, не отрывая глаз от объектива, пораженный зрелищем. Недовольство и раздражение последних месяцев куда-то исчезли, все неприятности стали казаться ничтожной мелочью, не стоящей внимания.
Позднее он не раз будет вспоминать эту ночь как последние часы блаженства.
Глава 8
Сара являлась для Агнес олицетворением чистоты и невинности, ангелом во плоти, сказочной принцессой, волею судьбы оказавшейся в логове варваров.
Нынешняя ночь не будет отличаться от предыдущих. Через несколько минут Агнес положит серебряный гребень на туалетный столик, чепец уступит место ленте из уважения к желаниям мужа, который намекнул, что предпочитает распущенные волосы. Сара откроет серебряную крышку баночки с розовым маслом и начнет натирать руки от ладоней до плеч, обращая особое внимание на локти. Потом скинет желтые ночные туфли, босиком пройдет по толстому ковру к огромной кровати, затем будет спущен балдахин, и супружеская пара, защищенная от прохладного ночного воздуха, до утра погрузится в восхитительное уединение.
Мелочи, ставшие привычными, но с каждым разом Агнес все труднее исполнять этот ежедневный ритуал. Ее не покидает чувство, что она приносит свою любимицу в жертву чудовищу.
— Подать вам халат? — спросила горничная, отворачиваясь от зеркала.
Ей незачем туда смотреть, она и так знает, насколько проигрывает рядом с Сарой. Та — белокурая, светлокожая красавица, эта — темноволосая, смуглая дурнушка. Сара — чистота и свет, Агнес — невзрачная серость. Впрочем, так и должно быть.
— Ты считаешь, я замерзну?
Вопрос прозвучал чуть насмешливо, глаза в зеркале сверкнули от восторженного предвкушения. Брак с Хью Макдональдом оказался вовсе не таким мучением, как предрекала Агнес. С самой первой ночи новобрачная ощущала радостное возбуждение в объятиях мужа. Он был силен, нежен, а то, что лицо его не столь красиво, как мечтала Сара, так ведь не все наши желания сбываются. Зато, выйдя замуж, она стала хозяйкой великолепного замка, где ей улыбаются, готовы услужить и почитают за честь стать ее другом.
— Но одеяло вам точно понадобится, — настаивала Агнес, поворачиваясь к витражу, целиком занимавшему одну из стен спальни.
Дождь колотил в него с такой силой, что казался барабанной дробью в честь прибытия лэрда. В массивном камине пылал огонь. Хотя в горы уже пришла весна, погода стояла холодная, значит, чтобы согреться, жене лэрда нужно теплое одеяло и жаровня… даже если сам он рядом. И в ту же минуту, будто вызванный ее мыслями, лэрд возвестил о себе двумя короткими нетерпеливыми ударами в дверь, створки повернулись на бронзовых петлях, и он вошел в спальню. При его появлении большая комната словно уменьшилась в размерах.
— Добрый вечер, милорд, — приветствовала его жена нежной кроткой улыбкой.
Свернув халат, Агнес аккуратно положила его в изножье кровати и только потом посторонилась, чтобы дать Макдональду пройти.
— Как поживаешь, Агнес? — спросил он. — Что-то я давно тебя не видел.
Заботливый хозяин, пекущийся о благополучии своих людей. На его скуле поигрывал желвак — не слишком приятное зрелище, по мнению горничной. Она поспешно отвела взгляд, чтобы лэрд не почувствовал ее ненависти, и лаконично бросила:
— Со мной все в порядке. — После чего выскользнула из комнаты.
— Твоя служанка меня не жалует, — заметил Хью, раздеваясь.
В ответ Сара, как всегда, улыбнулась и слегка подвинулась, приглашая мужа лечь рядом. Агнес привыкла считать ее своей собственностью, ей нелегко смириться, что теперь кто-то другой притязает на внимание ее любимицы. Ну, со временем все уладится. Пока же мысли Сары были заняты только мужем.
— Я не хочу спать, — зевнув во весь рот, объявил Уильям.
Кэтрин улыбнулась и отвела непокорную темную прядь с его лба. Когда мальчик был не в настроении, он хмурился, как граф, теперь же просто заворчал и недовольно отодвинулся от ее руки. Кэтрин не сводила с него любящего взгляда. Вот сын повернулся на бок, не выпуская из маленькой ладошки оловянного солдатика, потом свернулся калачиком и опять уснул.
Она подошла к окну, любуясь волшебной красотой ночи. Дождь прекратился, мрачные тучи, подгоняемые ветром, неслись в сторону моря. Луна посеребрила барашки волн, теперь они казались шаловливыми рыбками, играющими на поверхности безбрежного океана. Воздух был напоен соленой влагой и прохладой.
Наверху светились окна кабинета лэрда, и Кэтрин невольно подумала: какие срочные дела могли оторвать Хью Макдональда от жены среди ночи?
Возможно, он действительно покинул супругу с неприличной поспешностью, но виной тому были два обстоятельства. Во-первых, дождь прекратился, значит, небо вот-вот расчистится и видимость станет превосходной. Во-вторых, сегодня утром в Ненвернесс доставили новую линзу. Перед этим двойным искушением Макдональд не мог устоять.
В такие минуты чувствуешь себя Богом, подумал он, прилаживая объектив и вставляя сверкающее зеркало. Нет, даже не Богом. Кажется, что, сидя у Его ног, ты любуешься чудесами мироздания с помощью прибора, делающего наблюдения удобными и легкими.
А два месяца назад Хью думал иначе. Он насмерть разругался с кузнецом, который сначала никак не мог понять, что от него требуется всего-навсего выпуклый диск, а когда понял, то поместил в углубление герб Макдональдов. Не улучшила его настроения и первая линза, прибывшая из Венеции, поскольку оказалась с крошечной царапиной. Наконец все устроилось, стекла заменили, труба и подставка, изготовленные английскими оружейниками, обслуживавшими королевскую армию, были собственноручно доставлены ими в замок.
Небо в самом деле расчистилось, появились мириады крошечных звезд, они словно подмигивали Хью, приглашая рассмотреть. С бьющимся сердцем он подошел к окуляру и, поворачивая многочисленные ручки и винтики, добился четкого изображения. Ночное небо предстало перед ним, огромное, необъятное. Этого момента Хью ждал всю жизнь.
Время шло, а он ничего не замечал. Единственное, что неожиданно всплыло в его памяти и на мгновение отвлекло от наблюдения, были слова Кэтрин, сказанные ею той ночью у костра: «Меня всегда занимало, что же находится там, наверху. Правда ли, что Господь сидит на облаке и смотрит на нас оттуда, или на небе живут люди, такие же, как мы?»
Снова она. Неужели от этих мыслей никуда не деться?
Макдональд сидел, не отрывая глаз от объектива, пораженный зрелищем. Недовольство и раздражение последних месяцев куда-то исчезли, все неприятности стали казаться ничтожной мелочью, не стоящей внимания.
Позднее он не раз будет вспоминать эту ночь как последние часы блаженства.
Глава 8
— Ну и как ты намереваешься возместить ущерб, Чарли?
Собственно говоря, преступление было не слишком тяжким, поэтому человек, стоявший перед Хью, даже не потрудился опустить глаза или согнать с лица улыбку, растянувшую его рот от уха до уха. Чего ему стыдиться? Для того и существуют праздники, чтобы напиваться. А судить его и определять наказание — это обязанность лэрда, тут уж ничего не поделаешь. Чарли знал Хью Макдональда с детства. Мальчишками они вместе играли в рыцарей, жалея, что миновала пора крестовых походов, и мечтая поскорее вырасти, чтобы поубивать всех англичан. В юности они предавались мечтам о нежных белокурых красавицах, хотя на самом деле их подружками становились грубые скотницы. И если Чарли не ошибается, а за двадцать лет дружбы можно изучить характер любого человека, наказание будет состоять в том, что его заставят хорошенько поработать, чтобы он помнил о вреде пьянства до следующего праздника.
Не удивила его и форма вынесения приговора. Лэрд громогласно объявил свое решение, но в его тоне не было злобы, горечи или осуждения, направленного против Чарли лично, только уверенность и сила, как приличествует вождю клана. Недаром Хью Макдональд слыл справедливым человеком.
— Итак, Чарли, несколько ближайших дней ты будешь чинить крышу у Мэри Фионы. Если и это не поможет, я велю ей подыскать тебе другое занятие. Главное — заставить тебя попотеть. Говорят, нет лучшего средства от пьянства, чем труд в поте лица.
Во взгляде, которым подсудимый обменялся с судьей, сквозили добродушная усмешка и легкое сожаление. Кажется, совсем недавно они с Хью веселились напропалую, поднимая по ночам такой шум, что добропорядочные хозяйки Ненвернесса, не найдя другого средства призвать их к порядку, выливали на них ушаты помоев. Но та благословенная пора давно миновала. Оба выросли, вот только Чарли не уверен, что рад этому. Зачем торопиться? Он еще успеет выбрать себе жену из сотен молодых здоровых девиц, разгуливающих по Ненвер-нессу. Впереди уйма времени, чтобы обзавестись крепкими сыновьями, которые будут в поте лица обрабатывать богатые земли вокруг замка, и миловидными дочерьми, которые будут хихикать, краснеть и поддразнивать друг друга. Да, времени достаточно, со вздохом подвел итог i своим рассуждениям Чарли, покосившись на Мэри Фиону, хорошенькую вдовушку на несколько лет моложе его. Вид у нее был очень сердитый, она упорно не глядела в его сторону. Чарли поднял глаза на Хью, успев заметить, как губы у того чуть дрогнули. От этой улыбки, случалось, замирало не одно девичье сердце. Как жаль, что все позади!
Беда в том, рассуждал про себя Хью, что нынешнее наказание окажется столь же безрезультатным, а провести несколько дней под бдительным оком Мэри Фионы намного хуже, чем денежный штраф.
Невзирая на внушительные размеры, в душе Чарли остался ребенком, в своем поведении он руководствовался одним эгоистическим принципом «я хочу». Если бы Хью не заботила судьба друга, он бы просто наложил штраф, достаточный, чтобы на несколько месяцев отвадить его от выпивки, от ночных оргий, когда запоздалые гуляки вроде Чарли носятся по Ненвернессу, оглашая воздух непотребными криками. Нет, Хью не был сторонником абсолютной трезвости, но между беззаботным детством с его проказами и старостью, когда о них только вспоминаешь, лежит зрелый возраст, которому приличествует умеренность. И Чарли пора это усвоить.
Судный день был для Хью сущим наказанием. Он не любил выступать в роли арбитра, единственного и непогрешимого, хотя, по сути, являлся таковым для всех обитателей Ненвернесса. В отличие от него эти люди были сплошь невежественны, никогда не бывали в Европе, не могли даже представить, что за воротами замка существуют другие правила и иная судебная система. В глазах соплеменников Хью Макдональд был одновременно судьей и исполнителем приговора. Если приговор по большей части оказывался мягким, то это лишь говорило о природных качествах лэрда и полученном им образовании, а вовсе не о пренебрежительном отношении к своим обязанностям.
С годами Хью все больше убеждался, что он человек скорее многогранный, чем противоречивый. Ему бы следовало родиться лет на двести раньше, причем в Италии, тогда они с Леонардо да Винчи стали бы современниками и могли бы запросто общаться. Хью представлял себя в эпоху Возрождения, с кинжалом или томиком сонетов, изучающим человеческую натуру, ищущим ответа на извечные вопросы. Ради такой жизни он не задумываясь пожертвовал бы всем, что у него есть. Но время не повернуть вспять.
Вместо этого он вынужден демонстрировать миру лишь одну сторону своей сложной натуры из опасения, что его неправильно поймут. Он бы предпочел войти в историю благодаря вкладу в науку, однако потомки будут вспоминать Хью Макдональда прежде всего как снисходительного правителя Ненвернесса. Его образованность останется незамеченной, через пятьсот лет все забудут о его пытливом уме. Будущие поколения запомнят его таким, как сегодня, — восседающим за столом и творящим правосудие над людьми, которые редко грешат по-настоящему.
А таких на свете большинство, рассуждал Хью, глядя на соплеменников с некоторой иронией. Им чужды подлинные трагедии и страсти, а готовность, с которой они обсуждают чей-то мелкий проступок, свидетельствует о пороке вполне невинном — жажде сплетен. Однако Макдональд ничем не выдал своих мыслей, лицо оставалось таким же бесстрастным, когда он приготовился выслушать женщину, обвинявшую мужа в измене.
Отправляя правосудие, Хью порой вторгался в область служителей Бога, как, например, сейчас.
Виновный, невзрачный на вид, стоял перед столом, теребя в руках шапку и не поднимая глаз от земли. В отличие от Чарли он явно терзался муками совести. Его жена была удручена не меньше.
— Что ты можешь сказать в свое оправдание?
На мгновение у Хью мелькнула мысль, насколько хороша собой должна быть женщина, чтобы ради нее терпеть наказание. Супружеская измена считалась в Шотландии тяжким грехом, так же относились к ней и в Ненвернессе. Шотландцы справедливо полагали, что мужчина, нарушивший обет, данный перед алтарем, не способен держать слово и вызывает подозрение. А поскольку замок находился вдали от прочих селений, его жители, которые составляли единую семью, не могли позволить себе такую роскошь, как мужчины-гуляки. Умом Хью все это понимал и сказал именно то, чего от него ждали. И прелюбодея, и его подружку ждало унизительное телесное наказание. Мужчине полагалось шесть ударов плетьми, к женщине отнесутся чуть более снисходительно.
Закон есть закон.
Он вырабатывался столетиями и отвечал желаниям большинства, всегда стремившегося достичь благополучия, установить единый для всех порядок, пусть даже ценой подавления индивидуальности.
Слава Богу, подумал Макдональд, что хотя бы ему не придется исполнять приговор. Это было бы настоящим лицемерием.
Хью внимательно посмотрел на стоявшего перед ник мужчину. Они почти ровесники, но тот выглядит намного старше. Очевидно, таким его сделали неблагодарная жена, многочисленные житейские невзгоды, унылое существование. Интересно, стоят ли мимолетные объятия женщины, с которой ты не связан узами брака, того, чтобы ради них понести жестокую кару? Чем она его прельстила? Страстными клятвами, роскошным телом или просто тем, что отличалась от других?
Так стоит или не стоит?
Видимо, нет, иначе Хью не стал бы в ожидании очередного провинившегося смотреть куда угодно, только не в ту сторону, где сидели любознательный темноволосый малыш и его мать. Не голос совести, а простая логика призывала лэрда к осторожности.
А ему идет такая роль, думала между тем Кэтрин, глядя на Хью, сидевшего в высоком судейском кресле. Даже слишком идет, словно для него привычно возвышаться над окружающими. О чем он сейчас думает, как добивается того, что ни одна черточка на лице не выдает его мыслей? Проницательные глаза смотрят, не мигая, ничто не нарушает симметрии рта, подбородок все так же упрямо вздернут. Хью Макдональд выглядит не живым человеком, а статуей.
Из толпы не доносилось ни единого слова недовольства, только похвалы, кажется, все члены клана убеждены в справедливости лэрда. Неужели они настолько его почитают, что не ставят под сомнение вынесенные им приговоры? Видимо, так, за последний час перед Кэтрин прошли несколько Макдональдов, искренне раскаявшихся в своих прегрешениях. Даже весельчак Чарли покорился судьбе, хотя не раскаялся, даже подмигнул своей тюремщице и ущипнул ее за подбородок, когда его уводили на принудительные работы.
Что же он за человек, лэрд Ненвернесса? Почему с готовностью вершит суд, хотя занятие явно не доставляет ему удовольствия? Уж это Кэтрин могла утверждать с полной уверенностью, поскольку за время путешествия успела досконально изучить каждую морщинку на его лице, каждую складочку, малейшее движение бровей и губ. Все эмоции загнаны вглубь, а чем меньше лэрд Ненвернесса показывает свои чувства, тем они сильнее. Наверняка то, что он испытывает сейчас, отнюдь не годится для судного дня.
А если бы ему пришлось судить ее? Что бы он сказал, если бы она упала перед ним на колени и призналась не в краже кошелька, не в том, что накормила свинью испорченной кашей или порвала новое платье соперницы, а в том, что слишком много думает о нем? Например, где он бывает днем и почему по ночам в его кабинете горит свет?
Пожалуй, в судный день за такие мысли не поздоровится.
— Мам, почему птицы летают, а рыбы плавают?
— Такими их создал Господь, мой дорогой.
— А если ты родился рыбой и вдруг захочешь полетать?
— Тогда надо выпрыгнуть из воды очень высоко и представить, что ты взлетел.
— И птица не сможет поплавать, если захочет. Как-то несправедливо, правда, мам?
— Кажется, я знаю, в чем тут дело. Кем бы ты ни был, надо уметь этому радоваться. Кем сегодня будет мой сын — птичкой или рыбкой?
Сидя в корыте, Уильям начал сосредоточенно изучать собственные коленки, а она с нетерпением ждала ответа, ведь никогда заранее не угадаешь, что скажет ее любознательный отпрыск.
— Мне хочется быть сыном Дональда, — прошептал мальчик, обращаясь к коленям.
Кэтрин сразу поняла, что он смущен и глаз не поднимет. Взяв в руки мочалку, она принялась осторожно тереть ему спину. Какой он худенький, все позвонки наружу. И на коже еще виднеются рубцы — следы той жуткой порки.
— Кто такой Дональд? — поинтересовалась она, стараясь не показать, что расстроена.
— Папа Джейка. Еще он кузнец, такой огромный. Почти как лэрд. — Уильям наконец повернулся к матери, выплеснув на пол чуть не половину воды, и затараторил: — У него есть молоток, наковальня, мехи и целая куча дров. Их надо каждое утро колоть, чтобы разжечь горн. Дональд сказал, что я могу помочь Джейку, но только если ты разрешишь. Пожалуйста, разреши, мамочка! Джейк — мой лучший друг, он обещал научить меня обращаться с топором, но для этого надо, чтобы ты позволила. Ты ведь позволишь, да?
Уильям смотрел на нее так умоляюще, что Кэтрин согласно кивнула и не могла удержаться от улыбки, когда глаза сына загорелись восторгом.
— Только обещай во всем слушаться Дональда и Джейка. Хорошо?
Разумеется, колоть дрова — занятие не для пятилетнего ребенка, но энтузиазм, с которым Уильям ждал завтрашний день, заставил Кэтрин согласиться не задумываясь. У нее еще будет время поговорить с Дональдом, а пока она готова на все, лишь бы вдохнуть жизнь в печальные глаза сына.
Она помогла ему вылезти из корыта, дала полотенце и легонько шлепнула по мокрой попке. Мальчик взглянул на нее укоризненно, потом хихикнул и юркнул в теплую кровать. Разложив любимых солдатиков рядом с подушкой, он наконец позволил надеть на себя ночную рубашку. Удостоверившись, что Уильям прочел молитву и надежно укрыт одеялом, Кэтрин поцеловала его и вышла из комнаты. Придет время, он все будет делать сам, а пока укладывать сына — одна из самых приятных ее обязанностей.
Кэтрин вылила остаток воды в бадью, пожалев, что слишком устала, чтобы спускаться вниз ради собственного мытья, придется обойтись губкой и мечтать о том дне, когда она тоже сможет погрузиться в теплую воду.
Задув свечу, Кэтрин прошла к себе, разожгла огонь в камине. Сейчас в комнатах достаточно тепло, а о том, что будет зимой, она старалась не думать, ей вовсе не хотелось, чтобы Уильям опять простудился, как в январе.
Кэтрин легла, но сон не шел, впрочем, он уже давно стал для нее желанным и редким гостем. Через некоторое время, оставив бесплодные попытки уснуть, она встала, надела халат, чтобы пройти на другую половину, откуда доносился неясный шум. Она без труда нашла боковую лестницу, ведущую «а кухню, и двинулась на звук негромкого смеха, чтобы выпить горячего молока.
За чисто выскобленным столом расположились Молли, Мэри Макдональд и еще две незнакомые Кэтрин женщины. При ее появлении все повернули головы, а Мэри приветливо махнула ей рукой.
— Входи, мы тут ругаем мужчин. Хотя, ругай не ругай, их все равно не переделаешь. — Она улыбнулась, обнажив редкие зубы. Собственно, зубов во рту осталось совсем мало, а уцелевшие цеплялись за десны с отчаянием обреченных.
Налив в котелок молока, Кэтрин поставила его к печке, которую почти никогда не гасили.
Сев на скамью, услужливо пододвинутую ей Молли, она приготовилась слушать. В Данмуте она была лишена женского общества, но даже если бы Генри позволил, у нее все равно не нашлось бы для этого времени: весь день уходил на домашние хлопоты и заботы о сыне. Кэтрин не хватало подруг, веселого смеха у колодца, рассказов о родах и похоронах, которые обожают представительницы слабого пола. Женщины Данмута всегда казались ей дружным сообществом, но при Генри вход туда был для нее закрыт, а после его смерти никто не думал ее приглашать.
— Хочу сообщить тебе, — с преувеличенной серьезностью начала Молли, — что обитательницы Ненвернесса говорят только о мужчинах, еде и детях.
— Но без мужчин не будет детей, хотя Господь явно ошибся, когда создал такой порядок.
— Ты сама виновата, Рут. Нечего было снова пускать его в постель, — улыбнулась Мэри и, подмигнув Кэтрин, пояснила: — Она ждет пятого ребенка — это за семь-то лет!.. вот и злится на своего муженька.
Кэтрин уставилась на Рут, которая выглядела не старше ее самой, и попыталась сосчитать в уме.
— Двойняшки, — лаконично бросила та, догадавшись, что смущает гостью. — Дважды.
— Как бы опять так не вышло. Это у нас в роду, — вступила в разговор четвертая женщина, поднося ко рту чашку и поглядывая на всех веселыми глазами.
— Сестра Рут, жена моего кузена Брайана, — представила хохотушку Молли и шутливо погрозила ей пальцем: — Как ты себя ведешь, Эбби? Кэтрин может подумать, что виски тебе мозги отшибло.
— Ну да, я немного выпила. Не вижу в том ничего дурного. Разве только мужчины испытывают жажду?
— А вот их жажду стоило бы убавить, — мрачно изрекла Рут, глядя в потолок. — Уж больно часто мой Алисдер заявляется домой ползком. Хотя, если честно, мне он всегда люб.
— Да и ты ему тоже. Результат вашей симпатии мы наблюдаем каждые девять месяцев.
— Ну и что? — спокойно отозвалась Рут. — Если хочешь знать, я ни у кого не видела таких сияющих глаз, как у Алисдера, причем это не лучшая часть его тела.
— Насчет лучшей части ты бы помолчала. По тебе видно, как мастерски он ею орудует.
— Да я не о том, — досадливо поморщилась собеседница. — Хотя мужчины воображают, что это главное их достоинство. Разве нет? Вот и приходится врать, мол, такого громадного, как у него, ты в жизни не видела и до смерти рада, что все это принадлежит тебе одной.
Женщины дружно захихикали, уткнувшись в чашки, а Кэтрин пошла взглянуть, подогрелось ли молоко.
— Нет, — продолжала насмешница, — самое прелестное место у Алисдера его задница. Круглая, прямо как яйцо малиновки, и мягкая, словно у младенца. К тому же на заду у него нет волос, это единственное место, где они не растут.
— Жду не дождусь утра, чтобы полюбоваться задницей моего зятя, — поддразнила сестру Эбби.
— Только попробуй, и я расскажу Брайану, как ты давеча говорила, что губы у него мокрые и скользкие вроде рыбьей чешуи?
— Так оно и есть. Просто я не хочу его обижать, делаю вид, будто мне нравятся его поцелуи, а сама украдкой вытру губы о простыню, и дело с концом.
— Мужчины страшно обидчивые… Иногда намаешься с ребятишками да со стиркой, только бы уснуть. Но Алисдеру я никогда не отказываю, а то чего доброго начнет глядеть на сторону. Тут уж добра не жди.
— Верно, — поддержала ее Мэри. — Устала ты или нет, а изволь раздвинуть ноги, да еще притворяйся, что в восторге.
— Если повезет, — подмигнула старушке Молли, — то и притворяться не надо.
— Что я слышу? — притворно нахмурилась Рут. — И это от вдовы! Похоже, твою постель до сих пор кто-то греет, иначе ты бы рассуждала по-другому…
В ответ Молли засмеялась, а за ней все остальные. Попивая молоко, Кэтрин с изумлением смотрела на женщин. Ее поразила грубоватая откровенность, с какой велась беседа. Видно, новые приятельницы не испытывали трепета перед мужчинами и не считали зазорным обсуждать столь деликатные вещи.
Следующий час принес еще больше открытий. Смех за столом не умолкал, отчасти его можно было объяснить действием виски, но только отчасти. Прислушиваясь к разговору, Кэтрин представляла себе жизнь, о которой до сих пор не догадывалась. В этой жизни все подвергалось сомнению и не щадилось ничего, вплоть до установлений Церкви. Интересно, в чем причина их внутренней раскованности? Происхождение или влияние Ненвернесса? Очевидно, в замке царит свободолюбивый дух, поэтому женщины, никого не страшась, вышучивают то, что для Кэтрин всегда являлось незыблемым. Давно она так не смеялась, у нее уже ломило все тело, а остановиться было невозможно, особенно когда Рут с серьезным видом начинала очередную байку о похождениях своего мужа. Кэтрин еще не успела познакомиться с Алисдером и подозревала, что после сегодняшнего вечера не сможет взглянуть на него без улыбки.
Пожелав всем доброй ночи, причем голос у нее звучал не слишком твердо, она пошла к лестнице. Ее все-таки уговорили попробовать виски, и, судя по пожару, вызванному у нее в желудке, его правильнее было бы назвать рекой огня, а не водой жизни. Кэтрин ощущала приятное тепло, скорее от царившего на кухне духа товарищества, нежели от воздействия спиртного.
Собственно говоря, преступление было не слишком тяжким, поэтому человек, стоявший перед Хью, даже не потрудился опустить глаза или согнать с лица улыбку, растянувшую его рот от уха до уха. Чего ему стыдиться? Для того и существуют праздники, чтобы напиваться. А судить его и определять наказание — это обязанность лэрда, тут уж ничего не поделаешь. Чарли знал Хью Макдональда с детства. Мальчишками они вместе играли в рыцарей, жалея, что миновала пора крестовых походов, и мечтая поскорее вырасти, чтобы поубивать всех англичан. В юности они предавались мечтам о нежных белокурых красавицах, хотя на самом деле их подружками становились грубые скотницы. И если Чарли не ошибается, а за двадцать лет дружбы можно изучить характер любого человека, наказание будет состоять в том, что его заставят хорошенько поработать, чтобы он помнил о вреде пьянства до следующего праздника.
Не удивила его и форма вынесения приговора. Лэрд громогласно объявил свое решение, но в его тоне не было злобы, горечи или осуждения, направленного против Чарли лично, только уверенность и сила, как приличествует вождю клана. Недаром Хью Макдональд слыл справедливым человеком.
— Итак, Чарли, несколько ближайших дней ты будешь чинить крышу у Мэри Фионы. Если и это не поможет, я велю ей подыскать тебе другое занятие. Главное — заставить тебя попотеть. Говорят, нет лучшего средства от пьянства, чем труд в поте лица.
Во взгляде, которым подсудимый обменялся с судьей, сквозили добродушная усмешка и легкое сожаление. Кажется, совсем недавно они с Хью веселились напропалую, поднимая по ночам такой шум, что добропорядочные хозяйки Ненвернесса, не найдя другого средства призвать их к порядку, выливали на них ушаты помоев. Но та благословенная пора давно миновала. Оба выросли, вот только Чарли не уверен, что рад этому. Зачем торопиться? Он еще успеет выбрать себе жену из сотен молодых здоровых девиц, разгуливающих по Ненвер-нессу. Впереди уйма времени, чтобы обзавестись крепкими сыновьями, которые будут в поте лица обрабатывать богатые земли вокруг замка, и миловидными дочерьми, которые будут хихикать, краснеть и поддразнивать друг друга. Да, времени достаточно, со вздохом подвел итог i своим рассуждениям Чарли, покосившись на Мэри Фиону, хорошенькую вдовушку на несколько лет моложе его. Вид у нее был очень сердитый, она упорно не глядела в его сторону. Чарли поднял глаза на Хью, успев заметить, как губы у того чуть дрогнули. От этой улыбки, случалось, замирало не одно девичье сердце. Как жаль, что все позади!
Беда в том, рассуждал про себя Хью, что нынешнее наказание окажется столь же безрезультатным, а провести несколько дней под бдительным оком Мэри Фионы намного хуже, чем денежный штраф.
Невзирая на внушительные размеры, в душе Чарли остался ребенком, в своем поведении он руководствовался одним эгоистическим принципом «я хочу». Если бы Хью не заботила судьба друга, он бы просто наложил штраф, достаточный, чтобы на несколько месяцев отвадить его от выпивки, от ночных оргий, когда запоздалые гуляки вроде Чарли носятся по Ненвернессу, оглашая воздух непотребными криками. Нет, Хью не был сторонником абсолютной трезвости, но между беззаботным детством с его проказами и старостью, когда о них только вспоминаешь, лежит зрелый возраст, которому приличествует умеренность. И Чарли пора это усвоить.
Судный день был для Хью сущим наказанием. Он не любил выступать в роли арбитра, единственного и непогрешимого, хотя, по сути, являлся таковым для всех обитателей Ненвернесса. В отличие от него эти люди были сплошь невежественны, никогда не бывали в Европе, не могли даже представить, что за воротами замка существуют другие правила и иная судебная система. В глазах соплеменников Хью Макдональд был одновременно судьей и исполнителем приговора. Если приговор по большей части оказывался мягким, то это лишь говорило о природных качествах лэрда и полученном им образовании, а вовсе не о пренебрежительном отношении к своим обязанностям.
С годами Хью все больше убеждался, что он человек скорее многогранный, чем противоречивый. Ему бы следовало родиться лет на двести раньше, причем в Италии, тогда они с Леонардо да Винчи стали бы современниками и могли бы запросто общаться. Хью представлял себя в эпоху Возрождения, с кинжалом или томиком сонетов, изучающим человеческую натуру, ищущим ответа на извечные вопросы. Ради такой жизни он не задумываясь пожертвовал бы всем, что у него есть. Но время не повернуть вспять.
Вместо этого он вынужден демонстрировать миру лишь одну сторону своей сложной натуры из опасения, что его неправильно поймут. Он бы предпочел войти в историю благодаря вкладу в науку, однако потомки будут вспоминать Хью Макдональда прежде всего как снисходительного правителя Ненвернесса. Его образованность останется незамеченной, через пятьсот лет все забудут о его пытливом уме. Будущие поколения запомнят его таким, как сегодня, — восседающим за столом и творящим правосудие над людьми, которые редко грешат по-настоящему.
А таких на свете большинство, рассуждал Хью, глядя на соплеменников с некоторой иронией. Им чужды подлинные трагедии и страсти, а готовность, с которой они обсуждают чей-то мелкий проступок, свидетельствует о пороке вполне невинном — жажде сплетен. Однако Макдональд ничем не выдал своих мыслей, лицо оставалось таким же бесстрастным, когда он приготовился выслушать женщину, обвинявшую мужа в измене.
Отправляя правосудие, Хью порой вторгался в область служителей Бога, как, например, сейчас.
Виновный, невзрачный на вид, стоял перед столом, теребя в руках шапку и не поднимая глаз от земли. В отличие от Чарли он явно терзался муками совести. Его жена была удручена не меньше.
— Что ты можешь сказать в свое оправдание?
На мгновение у Хью мелькнула мысль, насколько хороша собой должна быть женщина, чтобы ради нее терпеть наказание. Супружеская измена считалась в Шотландии тяжким грехом, так же относились к ней и в Ненвернессе. Шотландцы справедливо полагали, что мужчина, нарушивший обет, данный перед алтарем, не способен держать слово и вызывает подозрение. А поскольку замок находился вдали от прочих селений, его жители, которые составляли единую семью, не могли позволить себе такую роскошь, как мужчины-гуляки. Умом Хью все это понимал и сказал именно то, чего от него ждали. И прелюбодея, и его подружку ждало унизительное телесное наказание. Мужчине полагалось шесть ударов плетьми, к женщине отнесутся чуть более снисходительно.
Закон есть закон.
Он вырабатывался столетиями и отвечал желаниям большинства, всегда стремившегося достичь благополучия, установить единый для всех порядок, пусть даже ценой подавления индивидуальности.
Слава Богу, подумал Макдональд, что хотя бы ему не придется исполнять приговор. Это было бы настоящим лицемерием.
Хью внимательно посмотрел на стоявшего перед ник мужчину. Они почти ровесники, но тот выглядит намного старше. Очевидно, таким его сделали неблагодарная жена, многочисленные житейские невзгоды, унылое существование. Интересно, стоят ли мимолетные объятия женщины, с которой ты не связан узами брака, того, чтобы ради них понести жестокую кару? Чем она его прельстила? Страстными клятвами, роскошным телом или просто тем, что отличалась от других?
Так стоит или не стоит?
Видимо, нет, иначе Хью не стал бы в ожидании очередного провинившегося смотреть куда угодно, только не в ту сторону, где сидели любознательный темноволосый малыш и его мать. Не голос совести, а простая логика призывала лэрда к осторожности.
А ему идет такая роль, думала между тем Кэтрин, глядя на Хью, сидевшего в высоком судейском кресле. Даже слишком идет, словно для него привычно возвышаться над окружающими. О чем он сейчас думает, как добивается того, что ни одна черточка на лице не выдает его мыслей? Проницательные глаза смотрят, не мигая, ничто не нарушает симметрии рта, подбородок все так же упрямо вздернут. Хью Макдональд выглядит не живым человеком, а статуей.
Из толпы не доносилось ни единого слова недовольства, только похвалы, кажется, все члены клана убеждены в справедливости лэрда. Неужели они настолько его почитают, что не ставят под сомнение вынесенные им приговоры? Видимо, так, за последний час перед Кэтрин прошли несколько Макдональдов, искренне раскаявшихся в своих прегрешениях. Даже весельчак Чарли покорился судьбе, хотя не раскаялся, даже подмигнул своей тюремщице и ущипнул ее за подбородок, когда его уводили на принудительные работы.
Что же он за человек, лэрд Ненвернесса? Почему с готовностью вершит суд, хотя занятие явно не доставляет ему удовольствия? Уж это Кэтрин могла утверждать с полной уверенностью, поскольку за время путешествия успела досконально изучить каждую морщинку на его лице, каждую складочку, малейшее движение бровей и губ. Все эмоции загнаны вглубь, а чем меньше лэрд Ненвернесса показывает свои чувства, тем они сильнее. Наверняка то, что он испытывает сейчас, отнюдь не годится для судного дня.
А если бы ему пришлось судить ее? Что бы он сказал, если бы она упала перед ним на колени и призналась не в краже кошелька, не в том, что накормила свинью испорченной кашей или порвала новое платье соперницы, а в том, что слишком много думает о нем? Например, где он бывает днем и почему по ночам в его кабинете горит свет?
Пожалуй, в судный день за такие мысли не поздоровится.
— Мам, почему птицы летают, а рыбы плавают?
— Такими их создал Господь, мой дорогой.
— А если ты родился рыбой и вдруг захочешь полетать?
— Тогда надо выпрыгнуть из воды очень высоко и представить, что ты взлетел.
— И птица не сможет поплавать, если захочет. Как-то несправедливо, правда, мам?
— Кажется, я знаю, в чем тут дело. Кем бы ты ни был, надо уметь этому радоваться. Кем сегодня будет мой сын — птичкой или рыбкой?
Сидя в корыте, Уильям начал сосредоточенно изучать собственные коленки, а она с нетерпением ждала ответа, ведь никогда заранее не угадаешь, что скажет ее любознательный отпрыск.
— Мне хочется быть сыном Дональда, — прошептал мальчик, обращаясь к коленям.
Кэтрин сразу поняла, что он смущен и глаз не поднимет. Взяв в руки мочалку, она принялась осторожно тереть ему спину. Какой он худенький, все позвонки наружу. И на коже еще виднеются рубцы — следы той жуткой порки.
— Кто такой Дональд? — поинтересовалась она, стараясь не показать, что расстроена.
— Папа Джейка. Еще он кузнец, такой огромный. Почти как лэрд. — Уильям наконец повернулся к матери, выплеснув на пол чуть не половину воды, и затараторил: — У него есть молоток, наковальня, мехи и целая куча дров. Их надо каждое утро колоть, чтобы разжечь горн. Дональд сказал, что я могу помочь Джейку, но только если ты разрешишь. Пожалуйста, разреши, мамочка! Джейк — мой лучший друг, он обещал научить меня обращаться с топором, но для этого надо, чтобы ты позволила. Ты ведь позволишь, да?
Уильям смотрел на нее так умоляюще, что Кэтрин согласно кивнула и не могла удержаться от улыбки, когда глаза сына загорелись восторгом.
— Только обещай во всем слушаться Дональда и Джейка. Хорошо?
Разумеется, колоть дрова — занятие не для пятилетнего ребенка, но энтузиазм, с которым Уильям ждал завтрашний день, заставил Кэтрин согласиться не задумываясь. У нее еще будет время поговорить с Дональдом, а пока она готова на все, лишь бы вдохнуть жизнь в печальные глаза сына.
Она помогла ему вылезти из корыта, дала полотенце и легонько шлепнула по мокрой попке. Мальчик взглянул на нее укоризненно, потом хихикнул и юркнул в теплую кровать. Разложив любимых солдатиков рядом с подушкой, он наконец позволил надеть на себя ночную рубашку. Удостоверившись, что Уильям прочел молитву и надежно укрыт одеялом, Кэтрин поцеловала его и вышла из комнаты. Придет время, он все будет делать сам, а пока укладывать сына — одна из самых приятных ее обязанностей.
Кэтрин вылила остаток воды в бадью, пожалев, что слишком устала, чтобы спускаться вниз ради собственного мытья, придется обойтись губкой и мечтать о том дне, когда она тоже сможет погрузиться в теплую воду.
Задув свечу, Кэтрин прошла к себе, разожгла огонь в камине. Сейчас в комнатах достаточно тепло, а о том, что будет зимой, она старалась не думать, ей вовсе не хотелось, чтобы Уильям опять простудился, как в январе.
Кэтрин легла, но сон не шел, впрочем, он уже давно стал для нее желанным и редким гостем. Через некоторое время, оставив бесплодные попытки уснуть, она встала, надела халат, чтобы пройти на другую половину, откуда доносился неясный шум. Она без труда нашла боковую лестницу, ведущую «а кухню, и двинулась на звук негромкого смеха, чтобы выпить горячего молока.
За чисто выскобленным столом расположились Молли, Мэри Макдональд и еще две незнакомые Кэтрин женщины. При ее появлении все повернули головы, а Мэри приветливо махнула ей рукой.
— Входи, мы тут ругаем мужчин. Хотя, ругай не ругай, их все равно не переделаешь. — Она улыбнулась, обнажив редкие зубы. Собственно, зубов во рту осталось совсем мало, а уцелевшие цеплялись за десны с отчаянием обреченных.
Налив в котелок молока, Кэтрин поставила его к печке, которую почти никогда не гасили.
Сев на скамью, услужливо пододвинутую ей Молли, она приготовилась слушать. В Данмуте она была лишена женского общества, но даже если бы Генри позволил, у нее все равно не нашлось бы для этого времени: весь день уходил на домашние хлопоты и заботы о сыне. Кэтрин не хватало подруг, веселого смеха у колодца, рассказов о родах и похоронах, которые обожают представительницы слабого пола. Женщины Данмута всегда казались ей дружным сообществом, но при Генри вход туда был для нее закрыт, а после его смерти никто не думал ее приглашать.
— Хочу сообщить тебе, — с преувеличенной серьезностью начала Молли, — что обитательницы Ненвернесса говорят только о мужчинах, еде и детях.
— Но без мужчин не будет детей, хотя Господь явно ошибся, когда создал такой порядок.
— Ты сама виновата, Рут. Нечего было снова пускать его в постель, — улыбнулась Мэри и, подмигнув Кэтрин, пояснила: — Она ждет пятого ребенка — это за семь-то лет!.. вот и злится на своего муженька.
Кэтрин уставилась на Рут, которая выглядела не старше ее самой, и попыталась сосчитать в уме.
— Двойняшки, — лаконично бросила та, догадавшись, что смущает гостью. — Дважды.
— Как бы опять так не вышло. Это у нас в роду, — вступила в разговор четвертая женщина, поднося ко рту чашку и поглядывая на всех веселыми глазами.
— Сестра Рут, жена моего кузена Брайана, — представила хохотушку Молли и шутливо погрозила ей пальцем: — Как ты себя ведешь, Эбби? Кэтрин может подумать, что виски тебе мозги отшибло.
— Ну да, я немного выпила. Не вижу в том ничего дурного. Разве только мужчины испытывают жажду?
— А вот их жажду стоило бы убавить, — мрачно изрекла Рут, глядя в потолок. — Уж больно часто мой Алисдер заявляется домой ползком. Хотя, если честно, мне он всегда люб.
— Да и ты ему тоже. Результат вашей симпатии мы наблюдаем каждые девять месяцев.
— Ну и что? — спокойно отозвалась Рут. — Если хочешь знать, я ни у кого не видела таких сияющих глаз, как у Алисдера, причем это не лучшая часть его тела.
— Насчет лучшей части ты бы помолчала. По тебе видно, как мастерски он ею орудует.
— Да я не о том, — досадливо поморщилась собеседница. — Хотя мужчины воображают, что это главное их достоинство. Разве нет? Вот и приходится врать, мол, такого громадного, как у него, ты в жизни не видела и до смерти рада, что все это принадлежит тебе одной.
Женщины дружно захихикали, уткнувшись в чашки, а Кэтрин пошла взглянуть, подогрелось ли молоко.
— Нет, — продолжала насмешница, — самое прелестное место у Алисдера его задница. Круглая, прямо как яйцо малиновки, и мягкая, словно у младенца. К тому же на заду у него нет волос, это единственное место, где они не растут.
— Жду не дождусь утра, чтобы полюбоваться задницей моего зятя, — поддразнила сестру Эбби.
— Только попробуй, и я расскажу Брайану, как ты давеча говорила, что губы у него мокрые и скользкие вроде рыбьей чешуи?
— Так оно и есть. Просто я не хочу его обижать, делаю вид, будто мне нравятся его поцелуи, а сама украдкой вытру губы о простыню, и дело с концом.
— Мужчины страшно обидчивые… Иногда намаешься с ребятишками да со стиркой, только бы уснуть. Но Алисдеру я никогда не отказываю, а то чего доброго начнет глядеть на сторону. Тут уж добра не жди.
— Верно, — поддержала ее Мэри. — Устала ты или нет, а изволь раздвинуть ноги, да еще притворяйся, что в восторге.
— Если повезет, — подмигнула старушке Молли, — то и притворяться не надо.
— Что я слышу? — притворно нахмурилась Рут. — И это от вдовы! Похоже, твою постель до сих пор кто-то греет, иначе ты бы рассуждала по-другому…
В ответ Молли засмеялась, а за ней все остальные. Попивая молоко, Кэтрин с изумлением смотрела на женщин. Ее поразила грубоватая откровенность, с какой велась беседа. Видно, новые приятельницы не испытывали трепета перед мужчинами и не считали зазорным обсуждать столь деликатные вещи.
Следующий час принес еще больше открытий. Смех за столом не умолкал, отчасти его можно было объяснить действием виски, но только отчасти. Прислушиваясь к разговору, Кэтрин представляла себе жизнь, о которой до сих пор не догадывалась. В этой жизни все подвергалось сомнению и не щадилось ничего, вплоть до установлений Церкви. Интересно, в чем причина их внутренней раскованности? Происхождение или влияние Ненвернесса? Очевидно, в замке царит свободолюбивый дух, поэтому женщины, никого не страшась, вышучивают то, что для Кэтрин всегда являлось незыблемым. Давно она так не смеялась, у нее уже ломило все тело, а остановиться было невозможно, особенно когда Рут с серьезным видом начинала очередную байку о похождениях своего мужа. Кэтрин еще не успела познакомиться с Алисдером и подозревала, что после сегодняшнего вечера не сможет взглянуть на него без улыбки.
Пожелав всем доброй ночи, причем голос у нее звучал не слишком твердо, она пошла к лестнице. Ее все-таки уговорили попробовать виски, и, судя по пожару, вызванному у нее в желудке, его правильнее было бы назвать рекой огня, а не водой жизни. Кэтрин ощущала приятное тепло, скорее от царившего на кухне духа товарищества, нежели от воздействия спиртного.