– Ну... предположим. Но тебе все равно нельзя ехать в Шерамур.
– С чего ты взял? Это ты участвовал в шерамурских войнах.
– Да, но я-то как раз воевал за Шерамур. А ты была у гидрантов, которые воевали против.
– Вот что значит политическая неподкованность! Гидранты сражались не с королевским войском, а с мятежником Мордальоном. Орден, кстати, потом и разогнали аккурат по обвинению в пособничестве Шерамуру. Обвинение было ложным, но сейчас оно нам даже на руку.
Исчерпав все доводы против, Гверн заявил, что хочет спать. Тут я с ним не стала спорить. Утомительный выдался вечер. И довольно сумбурный.
Должно быть, мы слишком усердно праздновали наступление года Сивой Кобылы, потому что с утра мне казалось, что явление черного монаха в зале «Белки и свистка» мне приснились. И я со спокойным сердцем направилась умываться. В «Белке и свистке» с этим было просто. На заднем дворе имелся колодец. Постояльцы, желавшие соблюдать чистоту, брали воду там, остальные могли обходиться как хотели. Если умывания недоставало, можно было искупаться в Волке, или посетить бани, коих в Волкодавле было предостаточно.
Я зачерпнула воды, с удовольствием умылась из ведра, а остатки воды вылила себе на голову. Снова добыла воды и перелила ее в кувшин, чтобы отнести Гверну, который еще дрых. И тут заметила во дворе знакомую черную фигуру.
На лице отца Батискафа, наблюдавшего за моим утренним туалетом, читалось некое сомнение.
– И часто вы так? – спросил он.
– Вы о чем?
– Водой обливаетесь.
– Каждый день. Если вода есть, конечно.
– Среди шерамурских дворян частое мытье считается неэлегантным. Впрочем... – морщины на его лбу разгладились, – вам и не придется выдавать себя за шерамурских дворян. Независимо от того, какой вы дадите ответ.
– Вот что, святой отец. Здесь неподходящее место для серьезных разговоров. Да и на пустой желудок как-то нехорошо... Я снесу воду мужу, а вы закажите завтрак, ладно?
К тому времени, когда мы спустились в зал, там уже начали собираться посетители. Конечно, не в том количестве, как по вечерам. Сейчас здесь не было тех, кто стремился в «Белку и свисток» надраться и подраться. Служительницы Ядреной Фени, местной богини любви, в красных сарафанах со множеством побрякушек, тоже отсутствовали. Только бродячий певец, из тех, что во всех странах одинаковы, бряцал по струнам, надеясь, что сытые клиенты будут щедрее.
Кухня «Белки и свистка» не особо изощрялась по утрам. Нам принесли вареной речной рыбы, тертой редьки и грушевого кваса. Мы с Гверном к этим блюдам уже привыкли, а вот шерамурец ел без энтузиазма – то ли пища была для него тяжела, то ли постился.
– Вчера вы спросили меня, – сказал он, деликатно отставив глиняную миску с редькой, – на каких условиях я предлагаю вам работу. Вот, – он извлек из рукава клочок пергамента, – сумма, лежащая в Магическом банке Голдмана. В случае согласия я назову вам номер счета. Будете в Нездесе – проверите и получите аванс. В случае удачного выполнения задания эта сумма автоматически удваивается.
Я посчитала. Броненосец, наподобие заморских, на эти деньги построить было нельзя, а вот кавалерийский полк снарядить – вполне.
Я пристально посмотрела на монаха. Если он имел дело с МГБ, то, возможно, знает обо мне больше, чем способны рассказать Халигали и граф Бан вместе взятые. Впрочем, в файлах МГБ содержится далеко не все...
Кроме того, это заявление проясняло, каким образом отец Батискаф сумел так быстро добраться в эти края из Шерамура.
– Вы воспользовались порталом МГБ в Нездесе?
– Орден квадратистов имеет с Магическим банком Голдмана давние и прочные связи, – отвечал он уклончиво. Однако ответ этот можно было расценить как положительный.
– Мне нравится подход братьев-квадратистов к делу, святой отец. Но прежде чем мы придем к соглашению, не расскажете ли вы о задании, хотя бы в общих чертах? И зачем вам понадобились иностранцы? Шерамурские дворяне, как я слышала, – истинные мастера интриги.
– Верно. Но Старшему Брату нужны не интриганы, меняющие свои пристрастия по три раза на дню, а крепкие профессионалы.
– Кажется, я начинаю понимать, за что дворяне не любят вашего премьера, – пробормотала я.
– Вдобавок дворяне Шерамура, как правило, знают друг друга – как по родственным связям, так и в лицо. Внедрить в их среду постороннего человека было бы затруднительно. А вот иностранцы не вызовут подозрений.
– Еще как вызовут! Я-то в Шерамуре не была, разве что пограничными областями проезжала. А вот супруг мой там воевал, с шерамурским дворянством якшался. Его могут узнать.
– Это как раз не страшно, – Гверн проявил неожиданную сметку (это с ним случалось). – Я никогда не скрывал, что служу королю Мезанфану под вымышленным именем, дабы не уронить честь моих благородных предков. А что это за предки и откуда я родом – никому не говорил.
– Вижу, я в вас не ошибся, – отец Батискаф одарил нас благодетельной улыбкой, но она недолго цвела на его бледных губах. Певец настроил свою домру (или как там называлась местная разновидность лютни) и затянул песню. То ли его вдохновило присутствие в зале шерамурского черноризца, то ли просто так совпало. Но песня была следующая:
Это было, друзья, в Шерамуре.
Там служил мушкетер молодой.
Целый день он стоял в карауле,
По ночам на дуэли ходил.
Вот приходит он раз к капитану:
«Отпусти ты меня погулять!»
И сказал капитан мушкетеру:
«Через эдак и так твою мать!»
Отец Батискаф поморщился.
– Не кажется ли вам, что здесь слишком много посторонних. Нас могут подслушать.
– Можно продолжить разговор в номере, – предложил Гверн.
– В здешних номерах стены тонкие, двери хлипкие – подслушать не составит труда. Хорошо еще, что каминов нет. Каминная труба для прослушки – самое лучшее место.
– Да у вас мания преследования, святой отец!
– Опыт, опыт, печальный опыт...
– Тогда давайте прогуляемся до берега Волка, – сказала я. – Там нет ни стен, ни дверей, ни труб.
Монах выразил согласие, и мы поднялись от стола. Певец продолжал голосить:
Но не внял мушкетер капитану,
В парк Бульонский пошел по грибы.
Там он встретил миледи младую,
И забилося сердце в груди!
Мы покинули «Белку и свисток» и двинулись через шумный Гнилой Базар по направлению к реке. День был солнечный, что в Волкодавле случается не так уж часто. В подобную погоду даже заядлые домоседы стремятся на улицы. Дети играли в свайку и забивали ножички в деревянную мостовую, старики и старушки грели косточки на завалинках. Снова ударил колокол храма Ядреной Матери – на сей раз к полуденной службе.
– Как прекрасен собор Гран-Дам-де-Волкодавль, – задумчиво произнес отец Батискаф. – Но церкви и соборы Парлевы прекраснее его. Однако вам вряд ли придется их увидеть.
– Не значит ли сие, что «внедряться» нам придется за пределами столицы?
– Увы. Если бы измена зрела в столице, нам было бы гораздо проще выявить ее. В Парлеве у монсеньора Сомелье большая сеть осведомителей. Но в провинциях местная знать имеет огромные привилегии, и в их укрепленные замки людям Старшего Брата доступа нет.
Деревянные мостовые кончились. Я свернула прочь от пристани, оживленной в это время дня, в направлении Чужанского посада. Разумеется, я не собиралась вести своих спутников в этот неблагополучный во всех отношениях квартал. Но чужане редко выходили на промысел до темноты. Вдобавок бытовало мнение, что многие из них не слишком жалуют текучую воду. Поэтому я надеялась, что там берег будет пуст.
Так и оказалось. Мы расположились на песчаном откосе. Перед нами струил воды Волк во всей силе и мощи своей.
Противоположный берег был затянут неким маревом, поднимавшимся от воды. Там, вдали, темной стеной вставали деревья – кромка дремучих лесов Заволчья.
– Красиво, – сказала я. – Или, по-вашему, там, где нам придется работать – лучше?
– В здешних местах есть своеобразная дикая прелесть – с привычной уклончивостью отвечал квадратист. – У нас природные долины по возможности застроены и окультурены. К сожалению, измена, по мнению Старшего Брата, свила гнездо в одной из живописнейших провинций королевства – Моветоне, прозванном «Садом Шерамура».
– Сад? – быстро спросила я. – Вишни? Яблони?
– Это имеет значение?
– Нет, просто вспомнилось кое-что... Продолжайте, отец Батискаф.
– Итак, я уже упомянул укрепленные замки. В Моветоне они принадлежат некоторым весьма знатным семействам. Особам не королевской крови, но мнящим себя не ниже. Монсеньор Сомелье считает, что там, под предлогом интенсивной светской жизни, плетется паутина заговоров.
– Он кого-нибудь подозревает?
– Всех. Но в особенности это касается герцога и герцогини Такова-Селяви. У них родственные связи со многими знатными семействами в сопредельных государствах, в первую очередь – Второримской империи. Герцогиня – урожденная Форс-Мажор, из прославленных Мажоров, и является семиюродной сестрой самого императора Фабриция Мануфактора, можете себе представить?
– Отчего ж это не могу? Вполне могу.
– Замок Тур-де-Форс, принадлежащий герцогине, то и дело посещают подозрительные иностранцы. И воспрепятствовать этому нет никакой возможности. Официально считается, что это родственники герцогини или ее мужа, либо их посланцы.
– А перехватить кого-нибудь и осмотреть почту пробовали?
– О, если бы все было так просто! Может быть международный скандал.
– Ну, герцогиня – родственница императора. А ее муж с чего полез в это предприятие? Только не уверяйте меня, что из преданности супруге.
– И в мыслях не имею. Герцог Такова-Селяви в свое время исполнял некоторые деликатные поручения его величества. И, очевидно, полагал, что у него есть основания стать премьер-министром.
– Ясно. Зависть – великое чувство.
– Среди других видных моветонцев выделяются: шевалье Дюшор – ранее подозревался в связях с маршалом Мордальоном, а ныне – с разведкой Кабальерры. Граф Куткомбьен – его брат был фаворитом покойного короля, и он почему-то считает, что это обстоятельство дает ему какие-то права на престол, а его величество Мезанфана делает узурпатором.
– Странные в этом Моветоне представления о престолонаследии.
– Бывает хуже... Мадемуазель Монбижу, бывшая фрейлина королевы-матери. Его величество несколько лет назад уделял ей внимание, затем она была отставлена...
– По крайней мере, ее мотивы понятней, чем у этого... Требьена.
– Вдовствующая маркиза Вальмина де Каданс. Муж скончался при невыясненных обстоятельствах. Впрочем, жалеть о нем не должно... Уроженка Гран-Ботфорте. Утверждает, что в родстве с самими Папарацци – могущественное семейство, скажу вам. Предположительно связана с орденом Святого Рогатуса – естественным врагом квадратистов.
– Перебор по части дам.
– Вот поэтому мы к вам и обратились. Кто сумеет лучше проследить за женщиной, чем другая женщина?
– Я слышала, у Благого Сыска на этот счет другое мнение...
Он пропустил мои слова мимо ушей.
– А посему я бы посоветовал вам по получении аванса значительную его часть потратить на обновление гардероба.
– А чем зам мой гардероб не нравится?
– Видите ли, сударыня, в Шерамуре благородные дамы не разгуливают в штанах и заплатанных куртках.
– Да? А в империи сходило.
– Шерамур – не империя. В этом королевстве, как ни в каком ином, встречают по одежде. И, хотя я всего лишь скромный служитель Святого Квадрата, но вынужден заметить, что в таком виде вас не пустят на порог ни одного замка, Шерамур, как я уже говорил, – это элегантность, шик и гламур.
Последнего слова я не знала, но не стала выяснять, что оно означает.
– Итак, можно сказать, что мы пришли к согласию?
– Верно. Но перед тем как отправиться в путь, мы составим контракт по всем правилам.
– Не стану возражать. Однако вы должны определить, какие имена будут проставлены в контракте и на какие имена следует выправить проездные документы.
– Что ж, тогда будем считать наш моцион законченным.
Мы встали, я с особым тщанием отряхнула песок с любимых штанов, которые так не понравились отцу Батискафу. Он тем временем озирал берег.
– Какие все-таки странные обычаи в этом Волкодавле. Для чего, к примеру, здесь воткнута метла? Я бы еще понял – на улице, но на берегу, где груды песка? Его же все равно не вымести! И эти экстравагантные украшения на ограде... У поволчан совсем нет вкуса к изящному.
Я посмотрела на ближайший плетень, обвязанный пестрыми тряпицами, усаженный лягушачьими и птичьими черепами.
– А это не украшения, святой отец. Это обереги против нечисти. Сейчас, во время войны, в Волкодавле не только контрабанда расцвела. Этот вон – от злыдней. А тот – от шишиг. А метла – она не для мусора. Она для того, чтоб выметать кикимору, – завершила я с некоторой завистью. Мне-то во время столкновения с кикиморой метлу пришлось изготовлять из подручных средств.
– Какая безнадежная отсталость! Мы в больших городах подобных существ давно уничтожили. Полностью. Решительно, Поволчью никогда не догнать цивилизованные страны!
Я не могла разделить его энтузиазма. В некоторых случаях я бы предпочла встретиться с нечистью – которую, обладая определенной суммой знаний, всегда можно победить или изгнать, чем с некоторыми людьми.
У входа в «Белку и свисток» священник оставил нас, дабы мы могли принять решение без постороннего давления.
– Знаешь, – сказала я Гверну, – я, наверное, откажусь от этого контракта.
– С ума сойти! Кто меня полночи убеждал в необходимости принять предложение шерамурца? И вдруг – «откажусь»! Ярчайший пример женской логики!
– Вот именно что женской и, безусловно, логики. Ты слышал, что он сказал про одежду? Можно подумать, что я не видела, как выглядят эти наряды, пошитые по шерамурской моде! Да я в них шагу ступить не смогу! Задохнусь в тисках корсета, меня удушит воротник, или хватит тепловой удар!
Гверна такая перспектива отнюдь не порадовала.
– Может, не обязательно платье? Я в Шерамуре слышал истории о геройских дамах-воительницах, правда, не видел ни одной. Может, закажем тебе доспех или кольчугу со шлемом хотя бы, объявим героиней – и ходи себе на здоровье?
– Нет уж. Я даже во время боевых действий в доспехи не рядилась. Точно так же тяжело и неудобно, как во всех этих юбках, корсетах и шлейфах. Нас в МГБ обучали, что современное оружие способно, в принципе, пробить любой панцирь, и в ношении доспехов больше вреда, чем пользы. Польза же состоит в том, чтоб успеть упредить удар или выстрел, а в доспехах это сделать затруднительно. И вообще, кольчуга меня полнит...
Гверн задумался над моими словами.
– Кроме того, ты должен помнить, как выглядит мужская шерамурская мода. Вряд ли она намного практичнее женской.
Гверн погрузился в воспоминания. И на лице его нарисовался неподдельный ужас.
Так мы сидели и молчали, угнетенные мыслями об элегантности, блеске и гламуре. Потом я шлепнула себя ладонью по лбу.
– Сарафан!
– Что?
– И как я сразу не сообразила! Мы поедем с грамотой от Ивана-Царевича, в качестве поволчанских дворян. Так какого демона мы обязаны одеваться по шерамурской моде? Закуплю себе сарафан – уж на это у меня денег хватит. Только не красный – я же не Ядреной Фене собираюсь служить. И буду ходить одетой на поволчанский манер. Так гораздо удобнее. А ты можешь рядиться вообще во что угодно. Откуда в шерамурской провинции знают, как одеваются поволчанские дворяне?
Гверн вздохнул с облегчением.
– Тогда вернемся к проездным документам. Что написано в жалованной грамоте Ивана-Царевича, если следовать твоей логике, значения не имеет. Все равно не прочтут, только на печати поглазеют. А вот подорожная и контракт наверняка будут на шерамурском. Какое ты будешь указывать имя? Ты ведь на самом деле не Этель, и не Копни, и не Тесса...
– Так ведь и ты на самом деле не Гверн. К тому же я эту «милитиссу Этелинду», коей числилась у гидрантов, слишком часто использовала.
– Возьми за основу не первую половину имени, а вторую. Не «Этель», а «Линда». Оно, кстати, и звучит более по-поволчански.
– Это верно, но звучит как кличка курицы-несушки.
– Тогда возьми «милитиссу». Мила – тоже вполно поволчанское имя.
– Не хватало еще, чтоб меня с царевной Миленой путали.
– На тебя не угодишь. Как тебя в предыдущей авантюре именовали? Прися?
– Это не по-поволчански. Это по-суржикски.
– Можно подумать, в Шерамуре хоть один человек почувствует разницу.
– Погоди, погоди, что-то вертится... Прися... принцесса... Тесса – было, Рин – было... пусть будет Рина. Звучит вполне на поволчанский лад. А тебя на тот же манер переименуем в Губерния.
– Мне не нравится, как это звучит.
– А меня в капризах упрекаешь. Твои предложения?
– Не знаю. Нету у меня воображения по этой части.
– Ну, если ничего не придумаешь, остановимся пока на этом.
– Некогда уже думать. Похоже, наш работодатель идет.
Действительно, в коридоре слышались шаги.
– Это не он, – сказала я.
– С чего ты взяла?
– Отец батискаф ходит очень тихо. Почти бесшумно. А тут – слышишь, как топает? Это совсем другой человек. И я даже знаю, кто. Это...
Дверь распахнулась. За ней стояла женщина неопределенного возраста, с кирпично-загорелым обветренным лицом, длинным носом и слезящимися глазами. Одета она была в теплую не по сезону фуфайку, подбитую мехом кожаную безрукавку и длинную широкую юбку. Волосы ее, дабы не лезли в глаза, были плотно забраны под платок.
– ...Баба-Яга! – закончила я!
– Стучать надо, когда входите в чужую комнату! – сердито заметил Гверн.
Она, не обратив внимания на укор, шагнула через порог, стуча костяной ногой.
– Добрый день, – сказала я.
– Да уж чего в нем доброго... – она придвинула свободную табуретку.
Подобная бестактность меня не удивила. Репутация у Бабы-Яги была отвратительная. Я узнала об этом, познакомившись с этой дамой во время своего первого визита в Волкодавль. Я уже рассказывала, что Баба-Яга была первым, и по сию пору единственным, в Поволчье, а также и Заволчье, конструктором летательных аппаратов тяжелее воздуха. А новаторы всегда вызывают у окружающих неприязнь и даже враждебные чувства. Впрочем, окружающих тоже можно было понять, после того как опытные образцы аппаратов Бабы-Яги несколько раз падали на город, причиняя его обитателям имущественный, моральный, а также физический ущерб. Вместе с аппаратами падала и сама испытательница. Одна из полученных травм стоила ей ноги, после чего она вынуждена была носить костяной протез. Но это не остановило Бабу-Ягу в ее опытах, и горожане потребовали ее изгнания из Волкодавля. С тех пор резиденция летчицы находилась где-то в глухих лесах, за сельцом Стригино, и она лишь изредка наведывалась в город. Судя по тому, что протезов со времен нашей предыдущей встречи у нее не прибавилось, новые модели летательных аппаратов (она называла их «ступенчатыми ракетами», сокращенно – ступами) оказались удачными. Но характер испытателницы от этого не улучшился. Молва приписывала ей всевозможные пакости – от занятий контрабандой и черной магией до сексуальных извращений. Насчет педофилии сплетники, очевидно, преувеличивали: просто Бабой-Ягой было очень удобно пугать непослушных детей – прилетит, мол, и похитит. А вот с царевной Миленой у нее, кажется, действительно что-то было. (Правда, трудно найти в Волкодавле сколько-нибудь заметную личность, с которой у Милены Неможной ничего не было – звание Верховной Жрицы Ядреной Матери, оно, знаете ли, обязывает.) Тем не менее Иван-Царевич не преследовал Бабу-Ягу даже в те относительно спокойные времена, когда ему не приходилось отдавать все силы борьбе с еретиками.
Каковы были тут причины, я не знала. Разные ходили слухи. Например, что Баба-Яга, несмотря на свою грубую внешность (рядом с ней даже я казалась женственной) – особа довольно высокого происхождения. Будто бы она приходится ближайшей родственницей Верховному Бабаю, правителю Суверенного Оркостана, настоящее ее имя – Бабая-га. Другие утверждали, что происхождение здесь ни при чем, а дело в том, что Баба-Яга исполняет некоторые деликатные поручения регента. Я склонялась к тому, чтоб разделить это мнение.
Наши отношения нельзя было назвать ни дружескими, ни враждебными, мы были просто знакомы, и с чего вдруг Баба-Яга заявилась ко мне в гости, я понятия не имела. Однако делать нечего, нужно было поддерживать светскую беседу.
– Давно ли в Волкодавле? – спросила я.
– Нынче прилетела, – сипло отвечала она. Из-за частого пребывания на большой высоте и на ветру Баба-Яга была вечно простужена. Оттого и голос у нее был хриплый, и насморк постоянный, и глаза слезились – а вовсе не от отвращения к грешному миру, как у святого Траханеота, и не от неприязни к поволчанскому духу, как утверждали недоброжелатели. – Из Бухано-Трескава. Иван-Царевич меня туда отправлял с посланием к господарю тамошнему.
– С чего вдруг на ступе? Из Поволчья в Бухано-Трескав дороги накатаны...
– Накатаны, да не безопасны. Бухано-трескавские границы орда султана Учкудука тревожит.
– Может, хоть из-за этого винная монополия господаря Бухано-Трескавского в Волкодавле закончится? – с надеждой предположила я.
– Не о том ты думаешь, Прися!
– Я теперь не Прися, а Рина.
– Хорошо... Арина. Приходил до вас жрец чужеземный, черноризец заморский?
– Откуда ты знаешь? – вклинился в разговор Гверн. От неожиданности он даже позабыл свою обычную вежливость по отношению к дамам, особенно малознакомым – хамить он, как правило, позволял себе только родной жене.
– Есть у меня способы... – Баба-Яга зачем-то вынула из кармана безрукавки клубок шерсти. Я ожидала, что за ним последуют и спицы (с некоторых пор с большим подозрением отношусь к вязанию), но она продолжала говорить, вертя клубок в руках. – Это в странах закатных магам, дабы зреть далекое, шары хрустальные надобны. А у меня методика разработана собственная, мне яблочка и тарелочки достаточно...
– Простых яблочка и тарелочки?
– Ну, не простых. Технически модифицированных. Но эффект тот же самый. Даже лучше. Тарелочка – она плоская, на ней изображение более четкое, чем в хрустальном шаре, а яблочко настройку дает. И показало мне яблочко да на тарелочке, как вы с черноризцем на берегу Волк-реки беседы водите.
– Ну и что? Мы ни от кого не прятались, – заявил Гверн. – И против местных властей не злоумышляли, если ты к этому клонишь.
– Ежели бы вы супротив Иванов злоумышляли, охранный воевода Кирдык бы вперед меня это вынюхал. За вас беспокоюсь, не за царя с царевичем. Я, пока в Бухано-Трескаве и Сильватрансе была, слышала там про некоего черноризца и дела, им творимые. По описанию – как раз он. Нос крючком, с лица бледен. А дела те – самые что ни на есть колдовские и чернокнижные.
– Ну, описание. Все колдуны, как людей послушать, – близнецы-братья, – сказала я. – Все стары, у всех нос крючком и глаза горят. Граф-воевода Бан из-за подобных стереотипов впал в большую ошибку. Он, когда на Ближнедальний Восток шел, думал, что там злые дела творит его личный враг маг Анофелес. Оказалось – совсем другой старикашка. И вообще, про тебя вон тоже говорят, будто ты колдовством балуешься.
– Нашла, с кем сравнивать! – обиделась Баба-Яга. – У меня магия современная, высокотехнологичная, а у них, в Сильватрансе, – косная и отсталая.
– Значит, не советуешь нам связываться с шерамурским монахом? – спросил Гверн.
– Это ваше дело. Отправляйтесь с ним хоть в Шерамур, хоть к кесарю Мануфактору. А мое дело – предупредить. Непрост этот монах, непрост. Держите ухо востро.
После чего, не попрощавшись, она с неожиданной при ее увечье быстротой вскочила с табуретки и, стуча протезом, удалилась.
– С чего это она про острое ухо? – с подозрением спросила я. – Что мы, эльфы?
– Не нравится мне это... – пробормотал Гверн.
– Что именно?
– Ты же знаешь, я рыцарь. В общем-то простой солдат. Мое дело – воевать. Еще на разведку могу сходить, если очень надо, чудовищ поубивать, если люди попросят... И крайне не люблю иметь дело со сверхъестественными явлениями. И в предложении отца Батискафа, при всех его недостатках, меня устраивало то обстоятельство, что ничего сверхъестественного там нет. А вот есть, оказывается.
– Сверхъестественное? Что ты называешь сверхъестественным? Я скажу тебе, что это такое, – это когда начальство платит вовремя и не скупится. Когда я столкнусь с таким явлением в Ойойкумене, то признаю его существование. Но не раньше.
– И что тогда делать?
– Идти на встречу с монахом.
Отец Батискаф ждал нас внизу. Он уже заготовил договор в двух экземплярах. Если бы дело происходило в другой стране, договор следовало бы заверить у нотариуса. Но Поволчье в правовом отношении оставалось все же отсталым государством. Здесь принято было верить на слово. А все служители правосудия – по-местному, ярыжки – работали исключительно на царскую семью.
Мы уселись за стол. Но слова Бабы-Яги не выходили у меня из памяти, и я спросила:
– Святой отец, вы когда-нибудь были в Бухано-Трескаве?
Квадратист нимало не смутился.
– Разумеется, был. С миссией от нашего ордена. Жители Бухано-Трескава и Сильватрансы коснеют в невежестве... как и здешние, увы! И, хотя мне удалось обратить сердца некоторых добрых людей к учению Святого Квадрата, не могу сказать, чтоб я добился там больших успехов...
Это многое объясняло. В частности, почему бухано-трескавцы не лучшим образом отзывались о миссионере. Наверное, он пытался творить чудеса, чтоб обратить их. Или показывал фокусы – какая, в сущности, разница? Что ж, тогда следовало вернуться к тому, ради чего мы сюда явились.